История — увы, наука необъективная, слишком уж сильные отпечатки на ней оставляют политические конъюнктурные требования. Это в полной мере коснулось даже истории литературы. Например, если взять столь крупную фигуру в русской поэзии, как Сергей Есенин, то из его биографий выпал один из самых близких друзей. Причем, в отличие от большинства прихлебателей, во все времена окружавших Сергея Александровича, настоящий друг, бескорыстный и искренний. Он и на творчество оказал немалое влияние. А был этим другом знаменитый в свое время чекист Яков Григорьевич Блюмкин.

Он родился в Одессе в 1900 г., после революции примкнул к левым эсерам и пошел на службу в ВЧК. Мы уже рассказывали об операции, принесшей ему общую известность. 6 июля 1918 г. он убил германского посла Мирбаха. Это преподносилось как «левоэсеровский террористический акт», однако Блюмкина за совершенное преступление никто и не думал наказывать. Его объявили «бежавшим» и на время откомандировали с глаз долой, на Украину. Там он организовывал красное подполье, готовил покушение на гетмана Скоропадского, налаживал связи с Махно. В апреле 1919 г. вернулся в Москву, без всяких помех был принят в коммунистическую партию и восстановлен в центральном аппарате ВЧК. Точнее, он работал не на ЧК, а на Троцкого. Возглавил его личную охрану, выезжал на фронт в его поезде.

Когда они познакомились с Есениным, в точности неизвестно. Судя по всему, в это же время, в 1918–1919 г. Как истинный одессит Блюмкин считал себя ценителем искусства и тянулся к миру богемы. Навязывался в друзья к Мандельштаму, но неудачно. Захаживал Блюмкин и в знаменитое кафе имажинистов «Стойло Пегаса», где частенько бывал Есенин.

Что касается деятельности самого Сергея Александровича во время гражданской войны, то в начале 1919 г. он вступил в «Литературно-художественный клуб советской секции Союза писателей, художников и поэтов». Вошел в состав «литературной секции при литературном поезде им. А. В. Луначарского», разъезжавшего по городам и весям, чтобы нести искусство «в массы». В своих автобиографиях Есенин сообщает, что в 1919–1921 гг. много путешествовал по стране, и перечисляет те края, которые ему удалось посетить: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Украину, Крым.

В этом перечне встречается еще одна страна — Персия. И вот здесь-то мы сталкиваемся с загадкой. Какая еще Персия? Откуда? Когда биографы поэта и исследователи его творчества разбирают знаменитый цикл стихотворений «Персидские мотивы», то обычно поясняют, что сам Есенин в Иране не бывал. Дескать, он рвался туда, но его не пустили, и «Персидские мотивы» — поэтические фантазии, родившиеся в Советском Закавказье. Но ведь сам-то Есенин называет именно Персию! Называет среди мест, где он побывал, во всех своих автобиографиях. Это были официальные документы, они писались для государственных органов и литературных организаций. Их могли проверить, и фантазировать в них не полагалось. В чем же дело?

Впрочем, разъясняется загадка достаточно просто. Одну из страничек нашей истории в советское время постарались вымарать из всех хроник и исследований. В апреле 1920 г. Красная армия однодневным блицкригом разгромила мусаватистский Азербайджан и восстановила советскую власть в Баку. Но в Азербайджане красные войска не остановились. Они ринулись дальше — на юг, на Иран. Государство это было слабое, разваливающееся, его оккупировали англичане. Но британские войска, расквартированные на севере страны, позорно бежали, не приняв боя. На территории Северного Ирана была провозглашена Гилянская Советская республика во главе с местным авантюристом Кучек-ханом Мирзой. Под руководством большевиков здесь была создана местная компартия, формировалась иранская «рабоче-крестьянская красная армия». А одним из главных советников Кучек-хана стал… Яков Блюмкин. Он был назначен комиссаром штаба РККА Гилянской республики, вошел в Центральный комитет коммунистической партии Ирана.

Так что в Персии Есенин все-таки побывал. В самой настоящей — хотя и не пересекая при этом советских границ. Это могло случиться только в конце весны или летом 1920 г. А с Блюмкиным поэт никак не мог здесь разминуться. Конечно же, комиссар должен был встречать столичных гостей, организовывать их выступления перед красноармейцами и «трудящимися», устраивать им отдых, угощения и прочие «культурные мероприятия». А у Есенина и Блюмкина было кое-что общее. Сергей Александрович очень интересовался фигурой Махно, считал его выразителем истинной крестьянской революции и продолжателем дела Пугачева. В своих набросках и произведениях он неоднократно подступал к образу батьки. Однако лучшим консультантом по данной теме среди всех знакомых Есенина мог быть именно Блюмкин! Он лично знал Махно, во время своей украинской командировки находился с ним в дружеских отношениях. Так что у поэта и чекиста имелись общие темы для разговоров, точки соприкосновения взглядов.

Дальнейшие их пути разошлись на несколько лет. Квазиреспублика в Иране продержалась недолго. Началась советско-польская война, и последовало несколько ультиматумов британского министра иностранных дел лорда Керзона. Он предлагал остановить наступление поляков, но за это большевики должны были прекратить наступление в Закавказье. Впрочем, и в высшем советском руководстве закручивались свои игры, далеко не чистого свойства. Ведь в Северном Иране располагались богатейшие нефтяные концессии, принадлежавшие России. Когда англичане ввели войска в Персию, то первым делом наложили на них лапу. Красные выгнали их, и… Троцкий со своими подручными быстренько перепродали эти концессии американцам! Словом, присутствие в Иране Блюмкина, доверенного лица Льва Давидовича, выглядит явно не случайным. Ну а после того, как сделку провернули, Персия стала как будто не нужной.

Советское правительство ответило согласием на ноты Керзона. Приток подкреплений в Иран прекратился. Да и вообще в Москве утратили интерес к здешним делам, пустили их на самотек. Этим воспользовался Кучек-хан, которому надоела советская опека. Он решил править сам по себе, разогнал созданную для него «компартию». Хотя тем временем организовалась сила, способная противостоять ему. Другой местный аристократ, Реза-хан Пехлеви, в годы мировой войны служил в 1-й Пластунской бригаде генерала Пржевальского, начав с унтер-офицерского чина, близко сошелся с казаками, полюбил их и сам стал своим в их среде. А теперь в Персии очутилось много казаков, бежавших из России, — уральских, терских, кубанских. Реза-хан собрал из них свою бригаду и разгромил Гилянскую республику. Позже, опираясь на ту же казачью бригаду, произвел переворот и стал шахом Ирана.

Но Блюмкина эти события уже не застали в Персии. Выполнив свою миссию, он вернулся в Россию, в сентябре 1920 г. поступил в академию генштаба Красной армии. Окончил ее в 1922 г. и был назначен в секретариат Троцкого для особых поручений, а в 1923 г. перешел во внешнюю разведку ОГПУ. Между прочим, успешно прошел партийную «чистку», организованную для удаления из коммунистических рядов случайных «попутчиков», примазавшихся в мутной пене гражданской войны. Блюмкин проходил ее на одном заседании с Тухачевским, а вели заседание председатель Центральной контрольной комиссии Сольц и члены ЦКК Караваев и Филлер. Однако о таких «мелочах», как левоэсеровское прошлое или убийство Мирбаха, у них даже вопросов не возникло.

У друга Блюмкина, Сергея Есенина, в эти же годы катилась сплошная цепь разочарований и жизненных катастроф. Сначала пришло разочарование в революции. Махно и прочие крестьянские вожаки, которых он считал своими идеалами, стали вдруг врагами, их били и уничтожали. Громилась русская деревня. Вместо светлого «царства свободы» пришли голод и разруха. Есенин женится на Айседоре Дункан, уезжает за границу. Судя по тому, что он несколько раз продлевал свое пребывание за рубежом, по некоторым интонациям в письмах (да и по факту женитьбы), он был недалек от мысли остаться там навсегда.

Но последовало новое разочарование — Запад ошеломил его своей бездуховностью, цинизмом, пошлостью, примитивными жизненными запросами. Скандальная и вздорная Айседора оказалась отнюдь «не сахаром» в роли супруги. А виллы и дворцы, о которых она в России наплела поэту, существовали только в ее воображении или были заложены-перезаложены. Из-за своего безалаберного образа жизни великая танцовщица по уши сидела в долгах, была нищей. В результате Есенин устремляется обратно на родину. Теперь уже с радостью! Он строит для себя новые идеалы, о чем взахлеб пишет друзьям. Дескать, пускай дома голод и холод, но все равно милее, чем здесь. Сергей Александрович предвкушает радость встречи…

А получает очередное разочарование. Потому что в России все успело измениться. Пришел нэп. Принес ту же самую буржуазную бездуховность, в которую Есенин окунулся за границей, от которой бежал. Прежние приятели поэта, с коими он переписывался из-за рубежа, тоже успели измениться. Ударились в окололитературный «бизнес» — а в таких случаях дружбе места не остается. Есенин почти сразу ссорится с теми, кого издалека, из Европы и Америки, видел ближайшими друзьями. Но, с другой стороны, нэп сопровождался усилением партийного контроля, закручиванием идеологических гаек. Поэтому вернувшийся поэт оказался вдруг в своем отечестве «чужим».

Он сильно пил, метался от одной крайности к другой. Старался отыскать некий собственный симбиоз с советской властью, углядеть в ней какие-нибудь черты, оправдывающие примирение с ней. Но не выдерживал, срывался и поливал большевиков такой руганью, что знакомые и собутыльники шарахались от него — подобное «вольнодумство» было в России уже слишком опасным, как бы вместе не загреметь на Соловки. Вот в этот кризисный момент пути Есенина и Блюмкина снова пересеклись. В 1924 г. Яков Григорьевич был назначен помощником полномочного представителя ОГПУ в Закавказье. Поэта он позвал ехать с собой. Наверное, сыграли роль воспоминания о совместном пребывании в Персии, о восточной экзотике, о чем-то хорошем, светлом и ярком, оставшемся в памяти Сергея Александровича. А может быть, чекист упомянул и возможность снова побывать в Иране — ведь «мировая революция» с повестки дня еще не снималась.

Во всяком случае, именно Блюмкин сумел возродить Есенина к жизни, найти новые стимулы для его творчества. Вывел из депрессии. Вполне вероятно, спас таким способом от тюрьмы или отсрочил его самоубийство. По свидетельству дипломата Г. Беседовского, в поезде они ехали вместе. Чекист относился к Есенину бережно и с любовью, как к родному брату. Пил вместе с ним, но, будучи куда более крепким на спиртное, выхаживал и вытаскивал из запоев. В Закавказье Блюмкин обеспечил поэту покровительство местных руководителей, в первую очередь С. М. Кирова. Помогал создавать для него оазисы идеализированной «Персии» на конфискованных виллах бакинских нефтепромышленников. Так что в предзакатном всплеске есенинской поэзии, в рождении цикла «Персидские мотивы», присутствует и заслуга Блюмкина. Да, писался данный цикл не в Персии. Но и не все в этих стихотворениях было плодом творческого вымысла. Наверняка в них отразились какие-то реальные впечатления Есенина о посещении Ирана в 1920 г.

Правда, в это же время было подавлено восстание в Грузии, и одним из самых крутых усмирителей называют Блюмкина. Однако Сергей Александрович мог вообще не знать и не догадываться ни о каких восстаниях. Его держали в тепличных условиях, в золоченых клетках, окружали постоянной опекой. Может быть, из-за этого отъезд из закавказских оазисов, новое столкновение с неприкрытой действительностью стало для поэта преддверием окончательной катастрофы.

Дороги двух друзей разошлись в 1925 г., и теперь уже навсегда. Блюмкин покинул Кавказ, получив назначение на должность консультанта Наркомторга (который являлся одной из «крыш» советской внешней разведки). Расстался с Кавказом и Есенин — хотя было ли это связано с отъездом его друга и покровителя, неизвестно. Во всяком случае, еще в апреле 1925 г. поэт планировал окончательно осесть в Тифлисе, каким-нибудь образом посетить Тегеран. А потом эти проекты быстро скатились на нет, и возобновилась череда жизненных неудач. Ухудшалось здоровье, последовала еще одна женитьба, на С. А. Толстой. Эта его супруга сосредоточила все усилия, чтобы «переделать» мужа под свое культурное окружение. Есенин и сам пробовал «переделаться» — лег в больницу для лечения нервов и исцеления от алкоголизма. Потом порвал с женой. Загорелся переехать в Ленинград, где его, в общем-то, никто не ждал и никому он не был нужен. Такой переезд был всего лишь новой попыткой бегства от действительности и обернулся бегством «в никуда». В смерть…

По «сенсационным» статьям и телепередачам кочует версия об убийстве Есенина по политическим мотивам. Но это не более чем скандальные выдумки и подтасовки фактов. Есенин при жизни был не столь значительной фигурой, чтобы понадобилось устранять его тайно. Если бы кто-нибудь из коммунистических вождей действительно счел его врагом, то в 20-х гг. куда более авторитетные личности исчезали за решеткой вполне «официально». К плачевному финалу подвел поэта весь его жизненный путь: иллюзии, их крушения, создание путем неимоверного душевного напряжения новых иллюзий — а они опять рассыпались… Можно сказать и о трагедии полевого цветка, оторвавшегося от родной почвы и тем самым обреченного. Ведь лучшие, самые популярные произведения Есенина — это ностальгическая красота увядания. Постепенно облетавшие лепестки цветка.

Впрочем, рассматривая кошмарные факты гибели Сергея Александровича, можно обратить внимание на одно обстоятельство, которому обычно не придают внимания. Именно на то, что отъезду в Ленинград предшествовало пребывание в больнице. Дело в том, что на Западе в 1920-х гг. был разработан и широко рекламировался новый способ лечения алкоголизма. Переняли его и в «лучших» советских лечебных учреждениях. А состоял он в лечении… морфием. Да-да, утверждалось, будто это безвредно и дает стопроцентные результаты. Клин клином вышибается. Сколько пациентов при таком «лечении» вместо пьянства посадили на иглу, история умалчивает. Лечили и гипнозом. Что тоже чревато непредсказуемыми последствиями, потому что суть гипнотической методики состоит во внушении отвращения к алкоголю, к собственной пьяной жизни. А значит — и к самому себе. Отсюда не исключены кошмары наподобие есенинского «черного человека», который в конце стихотворения оказывается самим поэтом. Результатом стала бы неизбежная депрессия. А в первом случае и «ломка». В общем, подобные факторы вполне могли стать дополнительным толчком к кровавой истории в «Англетере» и объяснить ее особенности.

Блюмкин пережил Есенина на четыре года. Из советских источников его имя, по понятным причинам, было стерто. Но ни один из видных «невозвращенцев» в своих мемуарах не обошел вниманием столь яркую личность. Только оценки, данные Блюмкину разными авторами, диаметрально противоположны. Секретарь Сталина Бажанов и дипломат Беседовский считали его недалеким тупицей, легкомысленным прожигателем жизни. Но, скорее, их характеристики относятся к его высокому артистизму и умению пустить пыль в глаза. Те «невозвращенцы», кто сам работал в разведке, — Агабеков, Орлов, Бармин — представляли его профессионалом высочайшего класса, очень умным, эрудированным, хитрым, жестоким и отчаянно храбрым, одним из лучших специалистов советских спецслужб. Те и другие оценки сходятся лишь в одном — Блюмкин был «романтиком», натурой увлекающейся и склонной к авантюрам.

До поры до времени эти качества оказывались ценными в его службе. Он участвовал в операции по захвату Савинкова. В 1926–1927 гг. был направлен в Монголию главным инструктором по организации там Государственной внутренней охраны — аналога ЧК. А в 1928 г. получил назначение резидентом ОГПУ на Ближнем Востоке. Действуя под именем купца Султан-заде, объехал весь этот регион и был первым, кто создавал сеть советской агентуры в Сирии, Палестине, Египте, Ливане, Трансиордании. Но в Стамбуле, где базировалась его резидентура (при советском посольстве), он вдруг споткнулся… Дело в том, что в это же время из Советского Союза выслали Троцкого. Точнее, говорить о насильственной высылке было бы некорректно! Зарубежные хозяева все-таки не оставили его. Высылку ему организовали.

В Алма-Ате он жил совсем неплохо. Даже гораздо лучше, чем жили революционеры в мягких условиях царских ссылок. Поселился с семьей в лучшей городской гостинице, еду ему доставляли из ресторана, хотя Лев Давидович постоянно жаловался на бытовые условия и качество кухни. Ну да понятно, теперь при нем не было штата личных поваров, прислуги. Опальный вождь свободно вел переписку, в том числе с заграничными корреспондентами. Ему по заказам присылали книги, статьи и журналы, нужные для работы. Основным минусом в положении Троцкого стало лишение возможности вести активную политическую деятельность! Да и бежать из советской ссылки было потруднее, чем из царской. Правда, все-таки возможно. Разве нельзя было в Алма-Ате разыскать и подкупить проводника, чтобы махануть в Китай? Но Троцкому рисковать явно не хотелось.

Его подручные развернули кампанию за освобождение опального вождя. Распространяли слухи о его страданиях, писали, что он поставлен «в заведомо тяжелые, непереносимые условия». Была придумана версия, будто он заболел малярией (чего и в помине не было), его требовали перевести в места «с более здоровым климатом» (т. е. поближе к центру государства). Троцкист Л. Сосновский пугал: «Всякая оттяжка перевода будет означать, что люди сознательно идут на создание нового дела “Сакко и Ванцетти” (американские анархисты, казненные на электрическом стуле). Только уже на советской земле». Однако сам Лев Давидович уже понял, что развернуться в СССР ему больше не позволят. А каяться и получить второсортную должность, как Каменев и Зиновьев, его не устраивало. Поэтому он стал подумывать о других местах с «более здоровым климатом».

В 1928 г. ему пришло письмо из Нью-Йорка, подписанное «Абрам». Оно было перлюстрировано ОГПУ, фотокопия письма сохранилась в архивах ФСБ. В тексте шла речь о безобидных бытовых деталях и сообщалось, что материалы, заказанные Троцким из Нью-Йоркской библиотеки, будут ему высланы, не найдены только номера из списка — и следовал длинный перечень цифр. ОГПУ смогло расшифровать эту тайнопись. И в ней речь шла уже не о бытовых вещах. Сообщалось: «Правительство названной вами страны гарантирует вам визу и неприкосновенность… Материальная сторона проекта обеспечена. Переписка признана недопустимой. Указанный вами проект вашего возглавления активной борьбы с Кинто будет, конечно, принят, хотя пока встречает сомнения, не переоцениваете ли вы своей популярности и его бездарности». Кинто — разносчик на тифлисском рынке, Троцкий этой кличкой презрительно именовал Сталина.

Уже одно это письмо вызывает целый ряд вопросов — и приводит к очень важным выводам. Во-первых, оно свидетельствует, что Троцкий поддерживал с Америкой не только личные связи. Во-вторых, желание вырваться из СССР было именно его, а не навязано ему властями. В-третьих, удалось установить, кто скрывался под подписью «Абрам» — член коммунистической лиги Америки Мартин Аберн (Марк Абрамович). Из текста видно, что он связан с некими очень могущественными силами, которые вправе выдвигать требования Троцкому, давать ему указания — и способны устроить его дела в советском руководстве, в правительствах других государств. В-четвертых, уж такое письмо ОГПУ обязано было доложить Сталину. Но не доложило! Иначе разве состоялась бы заказанная Троцким высылка? Да и вообще, зарубежный корреспондент Льва Давидовича наверняка знал, что его почта просматривается. Но недопустимой признали лишь дальнейшую переписку. А эту шифровку все же отправили — были уверены, кто-то прикроет. Почему бы и нет, если в самой верхушке ОГПУ находился еще один эмиссар «закулисы» — Генрих Ягода…

В целом же сценарий разыгрался именно таким образом, как пообещал «Абрам». Кто-то в нужном свете доложил Сталину, посоветовал. Последовало решение — выслать за пределы страны. Решение уникальное. Ни до, ни после оно не применялось ни к одному видному коммунистическому оппозиционеру. Только к Троцкому, что преподносилось как особый позор. А он подыгрывал: сопротивлялся, протестовал. Требовал, что если уж высылают, то пусть отправят в Германию. Но «пружинки» действовали и на международном уровне. Германия его принять отказалась, согласилась только Турция. А в итоге оказалось, что как раз туда Льву Давидовичу требовалось попасть, там его ждали!

Его не просто изгнали, доставив в порт под конвоем и посадив на пароход. Ему обеспечили выезд со всеми удобствами. Мало того, ему удалось вывезти с собой значительные ценности и огромнейший архив. Не отдельные дневники и письма, а пару вагонов, сотни тысяч единиц хранения, среди которых были письма Ленина и других советских и зарубежных деятелей, государственные, партийные, международные документы! Этот архив путешествовал с ним из Москвы в Алма-Ату — но никто не отобрал столь ценных бумаг, никто не поинтересовался ими. Деятель, обеспечивший вывоз архива за границу, известен. Николай Иванович Бухарин. А таможенники и пограничники почему-то закрыли глаза на тюки вывозимых документов. Значит, получили указания от своего начальства — от Ягоды или его помощников.

Ну а Блюмкин, на свою беду, встретился с Троцким в Стамбуле. Со вчерашним вождем, которого он очень глубоко почитал! Разведчик воспылал рвением хоть как-то помочь поверженному кумиру и заявил, что передает себя в его распоряжение. Помогал доставать в посольстве некие материалы и документы, нужные Троцкому, самолично взялся организовывать его охрану. А когда Блюмкину пришло время возвращаться в СССР, он вызвался передать письмо Льва Давидовича для других партийных лидеров. То есть для тех, кого тоже считали оппозиционерами, кого Троцкий надеялся привлечь к созданию «антисталинского» подполья.

Приезд Блюмкина в Москву стал его звездным часом. После ближневосточных успехов его встречали как триумфатора. Общался он с чинами не ниже начальников отделов ОГПУ. Сам руководитель ОГПУ Менжинский, заслушав доклад, пригласил его к себе на обед. А другой доклад Блюмкина был устроен для членов ЦК и правительства. Полномочия талантливого резидента было решено расширить, в его ведение дополнительно передавали Ирак, Иран, Индию…

Но письмо Троцкого подвело черту под радужными перспективами. Первый же человек, которому Блюмкин показал его, Карл Радек, недавно возвращенный из ссылки, жутко перепугался и поспешил заложить его Сталину. Иосиф Виссарионович поручил расследование Ягоде — заместителю председателя ОГПУ. Разведчик был далеко не такой важной персоной, как Лев Давидович. Прикрывать его и рисковать из-за него не имело смысла. Тем более что Сталин уже знал о его тайном задании. Зато открывалась возможность выслужиться! Чтобы проследить, с кем еще будет связываться Блюмкин, к нему, зная его слабость к женскому полу, прикомандировали молодую сослуживицу — разведчицу Лизу Горскую. Но Яков Григорьевич что-то заподозрил или не доверял новой пассии, никаких данных получить через нее не удалось.

В день отъезда Блюмкина в Турцию было решено арестовать его. Садясь с Горской в такси, чтобы следовать на вокзал, он заметил появившуюся оперативную машину, приказал шоферу гнать что есть мочи и начал отстреливаться. Но потом сообразил, что Москва — не Стамбул, уйти все равно не получится. Сдался, обвинив напоследок в предательстве свою подставную любовницу. Возможно, ему удалось бы остаться в живых. Троцкистов в 1929 г. еще не расстреливали. И уж тем более не расстреливали чекистов — даже за более серьезные преступления они отделывались лагерями. Из осужденных чекистов состояла в те времена вся внутрилагерная администрация. Однако на дело Блюмкина наложились внутренние интриги в руководстве ОГПУ.

Менжинский был уже тяжело болен, и за его место разворачивалась крутая борьба между первым заместителем Ягодой и вторым заместителем Трилиссером. Причем Трилиссер руководил иностранным отделом и был прямым начальником Блюмкина. А Ягода воспользовался случаем, чтобы подвести мину под конкурента. Подсказал Сталину метод «проверки» Трилиссера. На заседании коллегии ОГПУ Ягода неожиданно внес предложение о расстреле Блюмкина. Менжинский был предупрежден, что таково пожелание Сталина, проголосовал «за». А Трилиссер, ни о чем не знавший, был удивлен столь крайней мерой и высказался «против». За что впоследствии поплатился. Ну а Блюмкин, ставший разменной монетой во всех этих играх и осужденный двумя голосами против одного, был расстрелян 3 ноября 1929 г. По слухам, умер достойно, выкрикнув: «Да здравствует товарищ Троцкий!» и «Да здравствует мировая революция!»