Пик советских трудностей и бедствий пришелся на конец 1932 — начало 1933 гг. Индустриализация шла бурно, но с огромными издержками и перекосами. Ударным трудом строились промышленные гиганты, а для их функционирования еще не было инфраструктур, они еще не были обеспечены сырьем, смежными производствами, сбытом продукции. Работа шла в штурмовом режиме, с нарушением норм охраны труда. Неумелые строители из вчерашних крестьян калечились. Скученность людей, отвратительные условия бараков приводили к высокой заболеваемости и смертности.
Пятилетка стоила и колоссальных материальных затрат. За рубежом покупались технологии, оборудование. На это требовалась валюта. И тут уж Запад «доил» Советский Союз по полной программе. Правда, ситуация была иной, чем в начале 1920-х, теперь Москва приобретала необходимое, чтобы преодолеть зависимость от иностранцев. Но покупала втридорога. А русские товары — зерно, нефть, лес, золото, зарубежные партнеры получали по чрезвычайно дешевым ценам, зачастую ниже себестоимости. В условиях Великой Депрессии для западных фирм такие связи оказывались спасительными. Ну а Советскому Союзу ради нужной позарез валюты приходилось отдавать за бесценок то, чего не хватало самим. Снова шли на продажу и произведения искусства, антиквариат. А в советских внешнеторговых представительствах засели те же самые деятели, которые и раньше участвовали в махинациях Троцкого и его компании. Сделки сопровождались новыми махинациями, подписывались контракты на грабительских для нашей страны условиях.
В сельском хозяйстве дело обстояло еще хуже, чем в промышленности. Созданные колхозы бедствовали. Получая за труд мизерную оплату, крестьяне воровали, работали спустя рукава. А назначенные сверху председатели доламывали хозяйства, не умея их организовать, а нередко воруя куда больше рядовых колхозников. Добавлялись порождаемые неизвестно кем сумасбродные проекты наподобие вырубания на Кубани виноградников и выращивания хлопка. А 1932 г. выдался неурожайным, планы хлебозаготовок провалились. И вот тогда-то на южные области обрушился удар…
Готовился он заблаговременно, тщательно. Для фабрикации повода были использованы журналисты. На Кубань осенью 1932 г. прибыл корреспондент «Правды» Ставский и «высветил» сплошную «контрреволюцию». Писал, что прежняя «белогвардейская Вандея» проводит «организованный саботаж», в станицах живут отсидевшие свой срок белогвардейцы, и «местные власти не предпринимают никаких мер». Вывод делался: «стрелять надо контрреволюционеров-вредителей». В Ростове, центре Северо-Кавказского края, сентенции Ставского подхватила газета «Молот»: «Предательство и измена в части сельских коммунистов позволили остаткам казачества, атаманщине и белогвардейщине нанести заметный удар».
И тут же последовали репрессии. Ростовское ГПУ выслало на Кубань три отряда особого назначения, они поехали по станицам. Все было так же, как в Гражданскую. Отряды состояли из «интернационалистов» — латышей, мадьяр, китайцев. Значит, заранее сформировали их, заранее разместили на юге в ожидании «сигнала» Ставского. О том, что операция была спланирована на высоком уровне, говорит и другой факт — для руководства ею в Ростов прибыли из Москвы Каганович и Ягода. Каратели начали массовые аресты и расстрелы. Часто они были публичными. Только в Тихорецкой было казнено 600 человек.
Три дня подряд на главную площадь ровно в полдень выводили по 200 обреченных, независимо от пола и возраста приказывали раздеваться донага и косили из пулемета. Расстрелы загремели и по другим станицам Кубани, по Ставрополью, Тереку.
А одновременно была устроена партийная «чистка» — из рядов ВКП(б) изгоняли за «попустительство саботажникам», непринятие должных мер. По Северо-Кавказскому краю было исключено из партии 26 тыс. человек, 45 % сельских коммунистов. Причем со многими из них обращались так же, как с раскулаченными — конфисковывали имущество и отправляли в ссылки. Но даже не расправы, не ссылки оказались самой страшной мерой. 4 ноября 1932 г. Северо-Кавказский крайком принял постановление: за срыв хлебозаготовок занести на «черную доску» станицы Новорождественскую, Медведовскую, Темиргоевскую. «Позорно провалившими хлебозаготовки» объявлялись Не-винномысский, Славянский, Усть-Лабинский, Кущевский, Брюховецкий, Павловский, Кропоткинский, Новоалександровский, Лабинский районы. Из них предписывалось вывезти все товары, закрыть лавки, «досрочно взыскать все долги». Но хотя «позорно провалившими» признали часть районов — а те же самые меры были распространены и на все другие районы Кубани! И на Дон тоже!
Северо-Кавказским краем кампания не ограничилась. На Украине также появились журналисты, вскрывали «кулацкую контрреволюцию». На основе «выявленных» фактов якобы саботажа 14 декабря 1932 г. было принято совместное постановление ЦК и правительства «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области». Ставились жесткие сроки завершить эти заготовки к 10–15 января. На основе этого постановления украинские власти во главе с Постышевым, Косиором, Чубарем ввели меры, аналогичные Северо-Кавказскому краю.
Любая торговля прекращалась, развернулись повальные обыски для «отобрания запасов хлеба у населения». Выгребали не только излишки, а все, подчистую. Забирали то, что было выдано колхозникам на «трудодни» — их заработок за прошлый год. Забирали овощи и картошку, выращенные на приусадебных участках. Забирали другие продукты, которые нищие колхозники заготовили для себя на зиму, зная, что от колхоза им перепадет мало — сушеную рыбу, грибы, ягоды, фрукты. Отбирали и деньги, ценности, в счет «долга». Когда начались эти обыски, многие пытались сберечь хоть что-нибудь. Но если спрятанное находили, налагали штрафы. Или объявляли найденные продукты крадеными, за это давали 10 лет.
Ну а если ничего не находили, вымогали продовольствие и деньги угрозами, пытками. Людей избивали, запирали в холодных амбарах, держали под арестом без еды и воды. На Дону известны случаи, когда сажали на раскаленные печи, гоняли женщин голыми по снегу. За несдачу заготовок, за неуплату наложенных штрафов конфисковывали дома, выгоняя семьи со стариками и младенцами на мороз. На Кубани несколько станиц взбунтовалось. Но организаторам провокации именно это и требовалось для доказательства «контрреволюции»! На восставших бросили войска, они тоже оказались наготове. Расстреливали всех попавшихся под руку. Нередко красноармейцы и командиры отказывались участвовать в кровавых акциях — их казнили самих. Иногда перед строем расстреливали целыми подразделениями.
А ограбленные области стали вымирать от голода. Среди зимы продовольствие взять было негде. Оно исчезло с прилавков и в городах. Сразу, одним махом. Вчера было, а сегодня вдруг пропало. Эпицентры бедствия оцеплялись чекистами и красноармейцами. Причем и эти заградотряды оказались наготове. Голод только начался — а заставы на всех дорогах уже встали, не позволяя людям разбегаться. К тому же незадолго до катастрофы, в 1932 г., была введена паспортная система, затруднившая перемещения по стране, а сельскому населению паспортов вообще не полагалось.
Голодающие скапливались в городах, на станциях, в тщетной надежде добыть пропитание или хоть куда-то уехать. Но продуктов и в городах не было. Рынки закрылись, снабжение осталось только по карточкам, и оно ухудшилось до крайности. Выстраивались длинные хвосты очередей, карточки отоваривались плохо и нерегулярно. Крестьяне и казаки, собравшиеся в крупных населенных пунктах, там же массами и умирали. Для сбора и захоронения тел отряжались специальные воинские команды. Очевидец в Екатеринодаре писал: «Смертность такая в каждом городе, что хоронят не только без гробов (досок нет), а просто вырыта огромная яма, куда свозят опухших от голодной смерти и зарывают; это в городе, а в станицах сплошной ужас: там трупы лежат в хатах, пока смердящий воздух не привлечет, наконец, чьего-либо внимания».
Люди поели собак, кошек, ловили ворон, сусликов, крыс. На Дону отрывали падаль из скотомогильников. На Тамани мололи на «хлеб» рыбьи кости. Современница рассказывала, как под Харьковом дети бродили по заснеженным полям и выкапывали корешки от срезанной капусты. Доходили и до каннибализма. А по опустевшим деревням и хуторам, пропитавшимся вонью разлагающихся трупов, шастали представители ОГПУ и милиции, пристреливая на месте тех, кого уличили в людоедстве. Добавилась чума…
В исторической литературе принято объяснять голодомор тем, что коллективизация и раскулачивание разорили прежнее крестьянское хозяйство, когда новые механизмы еще не заработали. Нет, это не так. Все перечисленные факты говорят о том, что голод был организован искусственно. Кстати, немалую роль в этом сыграли те особенности, которые сложились в отношениях СССР и Запада. Срыв хлебозаготовок угрожал выполнению обязательств перед зарубежными партнерами. Под вопросом оказывались новые кредиты, поставки заказанного оборудования… В общем, все получилось очень уж взаимосвязанно. Иностранцы навязывали свои условия соглашений, советские представители принимали их. Отсюда вытекали требования сжатых сроков заготовок, чтобы расплатиться. А для карательных и партийных структур эти требования стали поводом выжимать «любой ценой».
Голодомор косил население Украины, Дона, Кубани. Но он грозил и дальнейшими последствиями. Ведь в голодающие районы по-прежнему спускали разнарядки на пахоту, сев! А еще выжившие, ослабевшие колхозники были не в состоянии выполнить нормы. Их наказывали, сокращали пайки — и они еще больше слабели. Но и посевная кампания в южных, самых плодородных районах, срывалась! Что вело к нарастанию бедствия, к тому, что и в 1933 г. заготовки провалятся, без хлеба останется уже вся страна.
Хотя внутреннее положение в Советском Союзе и без того ухудшалось. Снабжение в городах давало перебои, народу приходилось все туже «затягивать пояса». Нарастало общее озлобление. Сохранилось множество донесений ОГПУ об антисталинских надписях на стенах. Среди студентов ходили и переписывались копии ленинского «завещания». В Высшей партийной школе были обнаружены листовки троцкистов, пользовавшиеся большой популярностью. В комсомольских организациях создавались нелегальные кружки, выступавшие за Бухарина — упорно распространялись слухи, будто он «за народ». Сбывались именно те слова, которые сам Николай Иванович говорил Суханову: «В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о победе его принципов».
Да, диверсия была колоссальной. А в том, что это была именно диверсия, лишний раз убеждает, например, переписка Шолохова и Сталина, опубликованная в 1997 г. Еще молодой в те годы писатель лично знал Иосифа Виссарионовича. Сталину понравились его произведения. Только непосредственным вмешательством генсека удалось опубликовать третью книгу «Тихого Дона», где речь идет о казачьем геноциде и Вешенском восстании, — столпы тогдашней советской «культуры» объявляли роман контрреволюционным. Сталин распорядился о первой экранизации «Тихого Дона», высоко оценил вышедшую в 1932 г. первую книгу «Поднятой целины». Когда начался голод, Шолохов, проживавший в Вешенской, стал бить тревогу. Обращался в районные, краевые инстанции, но его жалобы клались «под сукно». 22 марта он отправил телеграмму в «Правду» о творящихся безобразиях. Ее опубликовали, но преподнесли как частный «перегиб», снабдив заголовком «Результат непродуманной работы». А расследование передали тем же лицам, чьи действия обжаловал Шолохов, и бюро райкома обрушилось на него самого.
Но 4 апреля писатель отправил письмо Сталину. Страшное письмо, рассказав, как обирали и пытали людей, как население умирает от голода, просил экстренной помощи. Иосиф Виссарионович откликнулся сразу же. 16 апреля от него пришла «молния»: «Ваше письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размерах требуемой помощи. Назовите цифру. Сталин». Михаил Александрович во втором письме от 16 апреля указал, сколько нужно хлеба. Сталин опять прислал «молнию», где попенял: «Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой, получилась потеря времени». Хлеб был направлен немедленно, и даже много больше, чем просил писатель.
А 6 мая Сталин послал Шолохову свое письмо. Выговаривал, что и колхозники, по его мнению, были не без вины: «Уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба… по сути дела, вели «тихую» войну с Советской властью». Но оговорился: «…Конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдывать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание». Для расследования на Дон была направлена комиссия во главе с членом Центральной контрольной комиссии Шкирятовым.
Некоторые авторы скептически утверждают, будто Сталин просто заигрывал с Шолоховым, силился «расположить к себе писателя». Это чушь. Михаил Александрович был еще не «звездой» с мировым именем, а лишь талантливым «начинающим» автором, одним из многих. С чего, спрашивается, генеральный секретарь должен был с ним считаться и заигрывать? Мигни он — и «начинающий» исчез бы без следа. Выходит, дело было в другом. Сталина действительно убедили в саботаже, в том, что нужно применить «чрезвычайные меры», как уже делалось в 1928 г. Но на практике усугубили эти меры, организовали операцию на полное истребление. Но ведь это, в свою очередь, должно было уничтожить главную советскую «житницу», срывало любые планы индустриализаций! А в перспективе вело к голодным бунтам, полному хаосу в стране — и на волне восстаний к власти приходила оппозиция. Неужели в этом был заинтересован Сталин? Он ни в коей мере не являлся гуманистом, но было бы абсурдом обвинять его в попытках разрушить собственное государство.
Так кто же проводил политику голодомора? В письмах Шолохова упоминаются руководители Северо-Кавказского крайкома. Но можно обнаружить и другое: во всех кампаниях по заготовкам зерна, даже по севу и другим полевым работам на первом месте фигурируют имена полномочных представителей ОГПУ. А местное начальство с ними, конечно же, не спорило. Приказано — действуй, пока самого не объявили «пособником». Шолохов писал Сталину только о том, что видел сам, о своем и соседнем районах. Но тому же Северо-Кавказскому крайкому подчинялись Кубань, Ставрополье. Очевидно, Иосиф Виссарионович получил и другие сигналы, обратив на них внимание. И голодомор… прекратился.
Не постепенно, а «сразу». Так же неожиданно, как исчезли продукты с прилавков и закрылись магазины, так же они открылись и продовольственные товары появились. Вчера не было — сегодня есть. Без объявлений, без объяснений. Следовательно, были они, продукты-то! Было зерно, которое по распоряжению Сталина стало присылаться в пострадавшие места. Но и на местах, где-то на складах, лежало то продовольствие, которое потом «вдруг» вернулось на прилавки. Лежало, когда рядом люди умирали, глодали кору и падаль…
Однако расследование, проведенное Шкирятовым и другими посланниками Москвы, ничего не дало. Фактически преступление замяли. А Сталина оставляли в убеждении, что опять имели место всего лишь «перегибы», чрезмерное рвение дураков. Он писал Шолохову о «болячке нашей партийно-советской работы», «как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма». Чтобы такого не повторялось впредь, был создан централизованный Комитет по заготовкам, подчиняющийся напрямую правительству. А за случившуюся трагедию ответили только мелкие сошки.
Лишь несколько лет спустя Иосиф Виссарионович поймет другое. И тот же Шолохов в статье для «Правды» назовет руководителей, учинивших беду, «врагами народа» — за то, «что под предлогом борьбы с саботажем… лишили колхозников хлеба». Под предлогом борьбы! Сказано предельно ясно. Опубликовать подобный вывод вопреки мнению Сталина «Правда» никак не могла. Но это будет значительно позже. А голодомор, по разным оценкам, унес от 4 до 7 миллионов человеческих жизней.