Обвинять большевиков в «узурпации» власти, в свержении «законного» Временного правительства весьма некорректно. Потому что Временное правительство само было узурпаторами. Разве что захватило власть не вооруженным восстанием, а подленькими закулисными интригами. Всякая законность кончилась с момента отречения Михаила Александровича. И в дальнейшем ею и не пахло. Напомню, что согласно Манифесту Николая II власть не только передавалась брату, но и должна была осуществляться в согласии с Государственной Думой. Которую вообще устранили. Вместо нее возникли ни в коей мере не легитимные Советы, а потом «предпарламент», сформированный не пойми кем и не пойми из кого. Из легитимного списка правительства, утвержденного царем, в четвертом кабинете остался только Керенский. Да и то Николай II утверждал его в должности министра юстиции, но отнюдь не министра-председателя и Верховного Главнокомандующего.

16 октября состоялось расширенное заседание ЦК большевиков с представителями исполнительной комиссии городского комитета партии, Военной организации, большевистской фракции Петросовета, профсоюзов и фабзавкомов. Было подтверждено решение о восстании несмотря на возражения Каменева, Зиновьева, Шотмана и Фенигштейна, указывавших, что к захвату власти большевики не готовы, напоминавших июльский провал и полагавших, что раз уже объявлено о созыве Учредительного Собрания, то никакого выступления не нужно. Надо ждать Собрания и бороться демократическими методами. Была принята ленинская резолюция. А по окончании заседания, уже только составом ЦК, был избран Военно-революционный центр по руководству восстанием. Возглавил его Троцкий, членами стали Сталин, Свердлов, Бубнов, Урицкий, Дзержинский.

Этот центр вошел в состав ВРК для руководства его работой. Кроме перечисленных деятелей в Военно-революционный комитет вошли Подвойский, Лазимир, Антонов-Овсеенко, Садовский, Сухарьков, Чудновский, Иоффе, Крыленко, Менжинский и др. Свердлов, кстати, постарался пристроить в ВРК и «своих» людей. В частности, вызвав с Урала Шаю Голощекина. В распоряжении созданного органа сразу же оказался готовый аппарат Петросовета, связи «Военки», партийных организаций. Уже с 17 октября рабочие по ордерам ВРК начали получать оружие — с казенных складов! Велись переговоры с полковыми комитетами, чтобы они выступили на стороне большевиков.

Эти переговоры существенно облегчило само правительство. После Моонзундского поражения фронт опасно приблизился к столице. Причем фронт оголенный, почти без войск. А в Петрограде по-прежнему бездельничал 200-тысячный гарнизон. Уже 8 месяцев бездельничал! И в обстановке осени 17-го, как нетрудно понять, он представлял все большую угрозу для властей. Поэтому Керенский попытался решить проблему комплексно. Расчистить Петроград и заткнуть дыры на позициях. Призвал войска «защитить революцию» и издал приказ о направлении гарнизонных частей на фронт. Не тут-то было! Шкурникам — в окопы лезть? Под пули? Если кто и колебался, если кому и было по фигу, кто там находится у руля государства, то теперь гарнизон дружно возмутился. На митингах и заседаниях полковых комитетов приказ признали «контрреволюционным», и 17 октября Петроградский гарнизон заявил, что «выходит из подчинения Временному правительству».

Продолжались многолюдные собрания с представителями заводов, фабрик, воинских частей. Свердлов на них выступал четким «пробивателем» ленинской линии. 18 октября на сходке в Смольном, когда опять возникли сомнения и возражения, он своим громовым голосом попросту пресек их. Объявил: «Решение ЦК по вопросу о выступлении состоялось. Я здесь от имени Центрального Комитета партии и никому не позволю отменять его решения. Мы собрались не для того, чтобы обсуждать принятое ЦК решение, прошу выступающих высказываться по существу» — то есть по конкретным вопросам подготовки к восстанию.

Современники отмечали еще один его излюбленный «полемический» прием. Во время своего выступления он подмечал среди оппонентов тех, кто больше всех волнуется, нервничает. Внезапно прерывал речь и обращался персонально к ним — дескать, вот вы что можете возразить? Человек терялся, молчал или мямлил что-то невнятное. А Яков Михайлович, не давая времени опомниться, тут же обрушивался на него: ага, мол, вам и крыть нечем! Неизменно срывая таким способом аплодисменты у сторонников и подавляя противников.

Во время подготовки к восстанию он не оставлял и обычной своей «кадровой политики». Приметил члена Центробалта, решительного и исполнительного, но недалекого матроса Малькова. И взял «под опеку», приблизил, сделал своим как бы помощником. Определил на должность коменданта Смольного, с ходу придумав оную. Приметил солдата-водителя Юлиана Конопко, водителя броневика «Остин», который первым расстарался пригнать свою машину для охраны «штаба революции». И тоже взял под персональное покровительство. Вскоре он станет личным шофером и телохранителем Якова Михайловича.

А 18 октября в партийном руководстве разразился скандал. Каменев и Зиновьев опубликовали в газете Горького «Новая жизнь» заявление, что они не согласны с курсом ЦК на вооруженное восстание. Ленин разъярился. Говорил, что они выдали правительству планы большевиков. 18 и 19 октября обратился с письмами к ЦК, требуя изгнать предателей из партии. 20 октября состоялось заседание по этому поводу — без Ильича, скрывавшегося на конспиративной квартире. Дзержинский загорелся, поддержал ленинские предложения. Сталин, Милютин и еще ряд товарищей отнеслись спокойнее, указывали, что ничего особенного не произошло, и нечего горячку пороть. Свердлов высказался, что ЦК неправомочен исключать из партии членов ЦК, но «вопрос должен быть решен немедленно».

И тут К. Т. Новгородцева в своих воспоминаниях допускает явную «туфту». Пишет, что после слов Якова Михайловича было принято решение «вывести Каменева из ЦК и воспретить Каменеву и Зиновьеву какие-либо выступления против решений ЦК и намеченной им линии». На самом-то деле никто Каменева не выводил, он остался в ЦК. То есть речь Свердлова, по направленности ленинская, была по сути примирительной — не можем исключить, но решение принять надо. И Каменеву с Зиновьевым просто запретили дальнейшие подобные заявления. Куда более интересным выглядит другой фрагмент воспоминаний Новгородцевой: «Рассказав о заседании ЦК, он вынул из кармана и дал мне несколько листков. Как сейчас вижу эти листки простой бумаги в клетку, вроде как вырванные из ученической тетради, исписанные сверху донизу, строчка к строчке рукой Ильича. Верхний угол одного из листков был оборван.

— Возьми, — сказал Яков Михайлович, — это письма Ильича. Спрячь их получше и никому до поры до времени ни слова. Их надо сохранить во что бы то ни стало, они имеют огромное значение. В архиве ЦК их оставить нельзя, там Каменев может к ним подобраться. Знаю я его!»

Как видим, Свердлов начинает собирать свой «архивчик»! Компромат на других партийных деятелей! Авось пригодится… (ему-то, правда, не пригодилось, но позже Новгородцева передаст письма Сталину, и они станут весомыми кирпичиками в политическое, а потом и физическое надгробие Каменева и Зиновьева).

Что же касается сути вопроса, то правы были Сталин, Милютин и сторонники их мнения. Ничего особенного не произошло. Ведь никакой тайны уже не было! Подготовка восстания обсуждалась на многолюдных сборищах, с тысячами людей. Троцкий открыто заявлял на заседании Петроградского Совета: «Нам говорят, что мы готовимся захватить власть. В этом вопросе мы не делаем тайны. Власть должна быть взята не путем заговора, а путем дружной демонстрации сил». А с 19 октября газета «Рабочий путь» начала печатать «Письмо к товарищам» Ленина, где он прямо призывал к восстанию.

21 октября на совещании ЦК был уточнен срок выступления. Из каких соображений? Почему «сегодня — рано, послезавтра — поздно»? Ленин обосновал это так: «24 октября будет слишком рано действовать — для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на съезд приедут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени съезд организуется. Мы должны действовать 25 октября — в день открытия съезда, так, чтобы сказать ему — вот власть…»

То есть восстание было специально приурочено ко II съезду Советов рабочих и солдатских депутатов. Хотя рабочие и солдаты составляли не более 15 % населения России, но это все же был «признанный» орган. И единственный орган, способный легализовать перемену власти. Однако были и серьезные опасения, что II съезд, как и I, начнет осторожничать, примет совсем другие решения, и большевики, как в июне, окажутся в непонятном положении. Выскажись съезд против — и пришлось бы либо командовать «отбой», либо выступать противниками Советов! Под флагом которых поднимали людей на борьбу. Именно из-за этого предложение Троцкого начать восстание 26 октября Ленин назвал «полным идиотизмом» или «полной изменой». Съезд, только-только собравшийся, еще не сорганизовавшийся, надо было поставить перед свершившимся фактом. Тогда-то колеблющихся будет куда меньше. Кто же откажется от власти, преподнесенной «на блюдечке»?

Ну а если вспомнить о функциях, возложенных на Свердлова в ВРК — отслеживать действия правительства и на случай ударов готовить запасной штаб в Петропавловке, то именно этих обязанностей ему выполнять не пришлось. Потому что правительство не предпринимало никаких действий! Несмотря на открыто ведущуюся подготовку восстания, на широко известные планы большевиков. Времени чтобы организовать отпор и самозащиту было полно. С избытком! И любая мало-мальски дееспособная власть сумела бы хоть что-то предпринять. Но не такой козел как Керенский. Он еще верил в свой личный авторитет, в свое обаяние. В достижения «революционной демократии».

За неделю до восстания гарнизон объявил о выходе из подчинения правительству — и ничего, будто так и надо. Никаких мер предпринято не было. Никто даже, в отличие от истории с Корниловым, не назвал это изменой и мятежом! А в своих разговорах со Ставкой Керенский передавал Духонину: «Мой приезд задержан отнюдь не опасением каких-либо волнений, так как все организовано». «Сейчас в Петербургском гарнизоне идет усиленная попытка военно-революционного комитета совершенно оторвать полки от командования. Сегодня они разослали явочных комиссаров… думаю, что мы с этим легко справимся…»

Между тем на II съезд Советов рабочих и солдатских депутатов начали съезжаться делегаты. Многих их них мандатная комиссия ЦИК отводила как избранных незаконно. По приглашениям, разосланным Петросоветом и большевиками, прибывали люди от никому не известных организаций и вообще не пойми откуда. Но уж в этих-то вопросах у Якова Михайловича все было предусмотрено. Мандатная комиссия ЦИК отводила, а представитель большевиков в этой комиссии, Карахан, приватно просил таких делегатов никуда не уезжать, загадочно поясняя: «Ничего, когда начнется съезд, вы все займете свои места».

С утра 24 октября столичные жители были огорошены воззванием: «К населению Петрограда! Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное Собрание! Петроградский Совет берет на себя охрану революционного порядка. При первой попытке темных элементов вызвать на улицах смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу преступники будут стерты с лица земли». Газета «Рабочий и солдат» вышла с обращением: «Солдаты! Рабочие! Граждане! Враги народа ночью перешли в наступление. Штабные корниловцы пытаются стянуть из окрестностей юнкеров и ударные батальоны. Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда Советов накануне его открытия, против Учредительного Собрания, против народа…» Город оказался дезориентированным. На улицах появились вооруженные солдаты. Никто не знал, кто они — за Советы? Или это обещанные «корниловцы»? Или «темные элементы»?

И что же, как вы думаете, предпринял Верховный Главнокомандующий Керенский? Отправился на заседание «предпарламента» — Совета Российской республики. Где произнес речь. Дескать, он всегда стремился, «чтобы новый режим был совершенно свободен от упрека в неоправданных крайней необходимостью репрессиях и жестокостях». Дескать, «до сих пор большевикам предоставлялся срок для того, чтобы они могли отказаться от своей ошибки». Но поскольку они не отказались, то теперь уж необходимы решительные меры. И он, Керенский… испрашивает поддержку и одобрение «парламента» на принятие таких мер. И пошли дебаты! Пошла говорильня и раздрай!.. Поддержку? Ни шута! За день до своего разгона Совет Российской республики 122 голосами против 102 при 26 воздержавшихся выразил осуждение правительству! Принялся цепляться по всяким частным пунктам, вызывавших недовольство тех или иных «общественников». Угрозу восстания «предпарламент» даже и рассматривать не стал! И возложил «ликвидацию конфликта с большевиками» на «комитет общественного спасения», который должны были создать городская дума и представители левых партий.

А руководство эсеров и меньшевиков обратилось к большевикам с воззванием: «Мы осуждаем ваши действия, но если правительство нападет на вас, не станем бороться против пролетарского дела». Словом, распоясавшаяся «демократия» в игрушки играла. А большевики не играли. Вечером 24 октября красногвардейцы заняли все типографии. Гранки газет рассыпались, началось печатание прокламаций. Слабая милиция очистить типографии не смогла. Ее встретили выстрелами, она и убралась. При этом начальник милиции Нейер был убит. Видать, один он по своей должности и полез на рожон, а подчиненные благоразумно остались в сторонке. А в ночь на 25-е большевики начали занимать телеграф, телефонную станцию, банк, вокзалы… Нет, не отнимали они власть у правительства. Ее уже вообще не было, власти. И ленинцы лишь подобрали то, что никчемные «демократы» сами выпустили из рук.

Впрочем, разложение дошло до такой степени, что даже и на восстание гарнизон оказался уже не способен. Несмотря на всю подготовку и агитацию, разбалованная солдатня отнюдь не спешила выполнять чьи бы то ни было приказы. Да еще и своими шкурами рисковать! Большинство частей объявили «нейтралитет». Сидели по казармам. И за плату принимали под свою защиту офицеров и гражданских лиц, опасающихся погромов и убийств.

В ВРК привлечение сил моряков из Гельсингфорса предусматривался как крайний вариант, это был резерв. При необходимости Свердлов должен был дать условную телеграмму «Присылай устав». Такую телеграмму ему пришлось отправить уже в полночь с 24-го на 25-е — людей не хватало. А наличные силы большевиков были ничтожны. Но они действовали по четкому плану, организованно. Авторство плана впоследствии приписывалось и Ленину, и Сталину, и Троцкому. В данном случае это неважно. Но было в плане и нечто «свердловское». Немногими «верными» занять ключевые точки. На каждый намеченный объект направлялись небольшие группы — от 10 до 50 человек. И занимали, не встречая сопротивления. Иногда даже открыто сменяли прежние караулы: у большевиков оказались все гарнизонные пароли, действующие в эту ночь.

Ну а Керенский в эту ночь только и спохватился! Удосужился уведомить Ставку о событиях в столице, приказал выслать войска: две казачьих дивизии, пехотную бригаду, два полка самокатчиков. Лишь в 4 часа утра он из Генштаба начал рассылать приказы по казачьим частям и юнкерским училищам — выступить для наведения порядка. Распорядился развести мосты. Но ведь и училища уже охватила «демократия»! Они принялись собирать юнкерские комитеты, общие собрания. Начинали обсуждать и голосовать: выступать или нет? А вскоре большевики, засев на телефонной станции, перехватили линии связи. И руководство частей, пытающееся дозвониться в Генштаб и узнать обстановку, получало от имени Генштаба указания, что восстание уже подавлено, и помощь не требуется.

Приказ о разведении мостов не выполнялся до 7 часов утра. Потом нашлось подразделение, верное правительству… 1 офицер и 5 солдат! И все, больше никого. Эти шестеро решительно двинулись к Николаевскому мосту. Ну что ж, дежуривший там матросский патруль отошел. Мост был разведен. А когда «правительственное подразделение» отправилось вдоль Невы к следующему мосту, матросы вернулись и снова навели Николаевский.

Около девяти утра Керенский сел в автомобиль, переодевшись по одной версии матросом, по другой — в женское платье, и бездумно рванул «на фронт». Воодушевлять войска и спасать революцию. С этого момента его безуспешно искали и Ставка, желающая получить указания, и остатки правительства, собравшиеся в Зимнем дворце и ожидающие подмоги. В генерал-губернаторы и «диктаторы» оставшиеся министры определили сугубо мирного доктора Н. А. Кишкина, понятия не имеющего, что ему делать.

Почти весь город к утру оказался во власти большевиков. Прибыл к ним и эшелон более дееспособных войск — матросов и солдат из Гельсингфорса. Во все концы страны полетели телеграммы: «К гражданам России! Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета — Военно-революционного комитета». Большевики разогнали «предпарламент», все еще заседавший в Мариинском дворце и все еще обсуждавший, выразить ли поддержку правительству?

А в Смольном под председательством Свердлова открылось заседание большевистской фракции II съезда Советов, потом Петроградского Совета. Провозглашалась победа революции. К середине дня остатки правительства были блокированы в Зимнем дворце. Защитников у них нашлось немного. Несколько рот юнкеров из Ораниенбаума, Петергофа, Инженерной школы, 2 орудия Михайловского училища, две сотни уральских казаков, рота женского ударного батальона, человек сорок безруких и безногих инвалидов-георгиевцев. Вот и все. Никакого плана обороны не было. Не было ни одного пулемета. То и дело защитников перетасовывали из одних помещений в другие. Шли глупые приказания — не поддаваться на провокации, ни в коем случае не открывать огонь.

Получив неизвестно чей приказ, уехали пушки Михайловского училища. Потом ушли и казаки. Остающимся пояснили — мы, мол, «думали, что здесь серьезно, а оказалось — дети, бабы да жиды». Днем патрули юнкеров и большевистское оцепление стояли на расстоянии, не трогая друг друга. К вечеру стали подходить все новые антиправительственные части. Победа уже определилась, и полки, объявлявшие себя «нейтральными», тоже решили примкнуть к победителям. К тому же, Зимний дворец с «царскими богатствами» и огромными винными погребами представлял очень уж заманчивую цель. Массы солдат обкладывали дворец со всех сторон, в нескольких местах поколотили и обезоружили юнкеров, и оцепление пришлось снять, отвести вовнутрь здания.

Около 22 часов открылся съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Ленина и Свердлова на первом заседании не было, вел его Троцкий. И оказалось, что опасения Ильича были не напрасны. Несмотря на всю проведенную работу, на все «кадровые» методы и подставки, большевики даже до половины не добрали, получили менее 300 мандатов из 670. Началось со скандала. Эсеро-меньшевистские руководители ЦИК возмутились воззванием о низложении Временного правительства. Кричали, что большевики предрешают волю съезда. Троцкий отрезал: «Воля съезда предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат». Чем, кстати, оскорбил съезд.

В это время бухнула и пушка «Авроры». Мартов возопил: «Гражданская война началась, товарищи!» Меньшевики, эсеры, бундовцы бушевали: «Предательство, когда перед самым открытием съезда Советов вопрос о власти решается путем военного заговора». «Захват власти за три недели до открытия Учредительного Собрания — есть нож в спину революции». Требовали «политического урегулирования», немедленного прекращения боевых действий. Их выпады отметались. И значительная часть делегатов от разных партий решила в знак протеста покинуть съезд. Член городской думы Эрлих объявил, что они пойдут «под расстрел» на Дворцовую площадь, безоружными встанут живым щитом, и пусть стыдно будет, пусть убивают народных трибунов и избранников! Да только кишка тонка оказалась. Отправились они к Дворцовой площади, там на них солдаты и красногвардейцы цыкнули. И трибуны с избранниками «в знак протеста» поджали хвосты и разошлись по домам.

Никакого штурма Зимнего в общем-то и не было. Ночью осаждающие стали просачиваться в окна, через неохраняемые входы (у защитников даже плана дворца не было, они не знали расположения дверей). Юнкера Петергофской школы договорились с большевиками и ушли. А те, кто держал оборону со стороны Невского, прислали делегатов: «Пусть придут и выгонят нас». И толпы солдат, матросов, красногвардейцев захлестнули дворец. Внутри здания никакого сопротивления не было — при подавляющем неравенстве сил оно было немыслимо. Временное правительство арестовали и отправили в Петропавловку. Это единственное для чего пригодился «запасной штаб», организованный Свердловым.

А съезд Советов после ухода части делегатов объявил перерыв. Когда он продолжил работу, в зал набились и те самые делегаты, которых ЦИК в свое время отвел, и просто случайная публика. Солдаты, матросы, околачивающиеся при Петросовете и ВРК. В таком составе съезд встретил криками восторга известие о взятии Зимнего. И принял зачитанную Луначарским ленинскую резолюцию: «Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки… Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».

26 октября, во втором заседании, участвовал и Ленин. В этот день были приняты «Декрет о мире», «Декрет о земле» и утвержден состав правительства, Совета Народных Комиссаров. Председателем СНК стал Ленин, Троцкий получил пост наркома иностранных дел, Сталин — наркома по делам национальностей. Различные портфели получили также Рыков, Милютин, Шляпников, Антонов-Овсеенко, Крыленко, Дыбенко, Ногин, Луначарский, Скворцов-Степанов, Оппоков (Ломов), Теодорович, Авилов (Глебов), Юренев, Ларин.

Яков Михайлович в состав кабинета не вошел. То ли обскакали другие, а может, он не гнался за сомнительным первенством в узких, отраслевых направлениях. Однако и в структурах Советов ему ничего не обломилось. Обошли более именитые. Гнев Ильича быстро забылся, свои же люди, вчера поссорились, сегодня помирились. Новым председателем ЦИК стал Каменев. А председателем Петроградского Совета — Зиновьев. В общем обидели парня. Пахал-пахал, а оказалось — на других. Остался при своих дореволюционных постах.

Вот так и свершился Октябрь. Между прочим, Февральскую революцию либералы с демократами (как и поддерживающая их западная пресса) окрестили «великой и бескровной». Закрыв глаза на то, что в Петрограде, Кронштадте, Гельсингфорсе в разыгравшихся тогда буйствах и погромах погибло 2–3 тысячи человек. В октябре переворот был организован очень четко и произошел куда более мягко. По крайней мере в столице. Не было ни взрывов стихийной анархии, ни боев. И число жертв, по разным источникам, не превышало 15–20 человек. Это считая и случайных граждан, сраженных шальными пулями при пальбе в воздух, и упившихся до смерти «победителей» в винных погребах Зимнего, и нескольких утонувших в вине.

Однако для Свердлова Октябрь ознаменовался первым его кровавым преступлением. Точнее, преступления, связанные с гибелью людей, он совершал и раньше, на Урале. Но сейчас речь шла о большой крови. Именно Яков Михайлович при подготовке восстания направил своих эмиссаров в Крым, поставив им задачу, что «Севастополь должен стать Кронштадтом юга». А Кронштадт был не только «оплотом революции». В марте 1917 года он приобрел зловещую славу массовым истреблением офицеров.

На Черноморском флоте Февральская революция прошла без эксцессов — моряки сожалели об отречении царя, но дисциплинированно присягнули Временному правительству и дисциплинированно продолжали воевать. Что не устраивало ни одну их революционных партий. Ведь такому контингенту прикажи — и он столь же дисциплинированно выступит против внутренних разрушителей государства. На флот хлынула масса агитаторов, делегаций, пропагандистов. И к осени его вполне привели в соответствие с остальными вооруженными силами. Боевые действия заглохли, команды разлагались и митинговали, а судовые и флотские комитеты, постепенно левея, стали вполне большевистскими. И опять мирным путем.

Но Свердлову это почему-то не понравилось. Его посланцы во главе с комиссаршей Соловьевой начали сколачивать банды из самых отъявленных головорезов, нагнетать атмосферу, разжигать злобу. И уже после того, как Севастополь принял Советскую власть (опять мирным путем, без эксцессов) учинили вдруг «Варфоломеевскую ночь». Именно под свердловским лозунгом: «Севастополь должен стать Кронштадтом юга». Офицеров хватали по всему городу, вели на Малахов курган и убивали, а трупы топили. Были казнены адмиралы Новицкий, Кетриц, генерал Твердый, несколько священников, много пожилых офицеров-отставников.

Доходило до того, что команды кораблей сами прятали своих офицеров, спасая от бессмысленной вакханалии. Всего было умерщвлено около 800 офицеров и гражданских лиц. После чего банды, сформировавшиеся и сплотившиеся в этих акциях, принялись таким же образом «устанавливать советскую власть» по всему Крыму. В Ялте было убито 80 человек, в Феодосии — 60, в Симферополе — 160. В Евпатории схватили более 300 человек и подвергли мучительным казням, происходившим на кораблях «Трувор» и «Румыния» при непосредственном участии комиссарши Нимич. Жертву выволакивали из трюма на палубу, раздевали, отрезали нос, уши, половые органы, рубили руки и ноги, и лишь после этого кидали в море.

Таким образом был как бы показан пример прочим районам России, задан тон эскалации жестокости и садизма. Отметим, что с точки зрения нормальной логики и даже политики это преступление было абсолютно иррациональным. Если, например, на Дону атаман Каледин не признал Советскую власть, если ее не признала Кубань, то в тихом обывательском Крыму ничего подобного не было. Ни войны, ни сопротивления. Повторюсь, кровавые расправы были учинены уже после признания Севастополем Октябрьской революции и правительства большевиков. Да и кто из офицеров остался к этому времени на флоте? Только сверхлояльные, давно подчинившиеся судовым комитетам. Но нам еще не раз придется столкнуться с тем, что другие преступления Свердлова тоже будут выглядеть по отношению к здравому смыслу совершенно иррационально.