22 января 1558 г. русские войска под командованием Михаила Глинского и Шаха-Али вступили в Ливонию. Кроме своих полков Иван Васильевич привлек к походу новых подданных — казанских татар, черемисов, кабардинцев, черкесов, союзных ногайцев, присоединились псковские и новгородские «охотники» (добровольцы). О завоевании еще речь не шла. Целью было покарать орден за все его выходки в отношении русских и заставить согласиться на условия, которые ему продиктуют. Крепости и замки не трогали, осадами не занимались — громили неукрепленные посады городов, разоряли села. Отряды растеклись по Ливонии, немного не дойдя до Риги и Ревеля, а в феврале вернулись на свою территорию с обозами добычи и толпами пленных.

После этого по указанию царя Шах-Али выступил как бы в качестве посредника — отписал правителям ордена, что винить они должны одних лишь себя, преступив договоры, но если хотят исправиться, то еще не поздно, пусть присылают делегатов. Чтобы ливонцы смогли обдумать свое положение и снарядить посольство, государь объявил перемирие на Великий пост. Но от набега пострадала только сельская местность, и ливонцы сочли, что крепости русским не по зубам. Поста лютеране не соблюдали, пили, бахвалясь «победой» — русские испугались штурмовать, ушли! И жители Нарвы легкомысленно нарушили перемирие, открыли артиллерийский огонь по Ивангороду. Ядра летели через реку, убивали воинов, мирных людей. Воеводы Куракин и Бутурлин направили городским властям возмущенный протест, но бургомистр и ратманы лишь посмеялись, с издевкой разводили руками: «Стреляем не мы, а орденский фохт, не можем унять его».

Когда об этом доложили царю, он, конечно же, рассердился и приказал ответить из «всего наряда». Заговорила мощная русская артиллерия. Нарву засыпали ядрами. Они прошибали крыши, стены, рушили дома. Недели бомбардировки оказалось достаточно, горожане взмолились о пощаде. Упросили воевод прекратить стрельбу. Делегация во главе с бургомистром Крумгаузеном поехала в Москву. Приняли их строго, указали на вероломство, убийство русских людей. А поскольку они замирились не по доброй воле, а только под страхом гибели, потребовали перехода Нарвы под власть царя. Послам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Принесли присягу, а за это Иван Васильевич гарантировал им сохранение прежних прав, законов, свободу вероисповедания.

Но в это время орден послал Нарве подмогу. Горожане получили от нее известия, осмелели, и выполнять договоренность отказались. Заявили, что послы превысили свои полномочия. К городу подошел ревельский командор Зегенхафен с войском — и снова нарушил перемирие. Мало того, подло воспользовался им. Наши войска знали о приближении немцев, но стояли в лагере, боевых действий не предпринимали, а командор вдруг напал на русские форпосты. Однако на помощь им тут же пришли товарищи и ливонцев обратили в бегство. Ну а в Нарве слышали стрельбу, вообразили, будто русских уже громят, и на радостях опять перепились. Возбудившись, начали вместо русских «воевать» с пустыми домами и лавками русских купцов, грабить, жечь иконы. 11 мая, когда в огонь бросили образ Пресвятой Богородицы, возник пожар. Его разнесло ветром, началась общая суматоха.

А наши воины, заметив переполох в городе, кинулись на штурм. Без команды, стихийно поплыли через реку на лодках, подручных средствах, полезли на стены. Воеводы Басманов и Бутурлин верно оценили ситуацию, сразу же направили подкрепления и возглавили общий порыв. Ратники ворвались в Нарву, порубили тех, кто пытался сопротивляться. Гарнизон и часть жителей бежали в центральную цитадель, замок Вышгород. Но русские, не давая им опомниться, развернули пушки, захваченные на городских стенах, открыли по замку огонь. Другие воины в это же время тушили пожар — ведь Нарва уже принадлежала царю. К вечеру замок капитулировал.

Было заключено соглашение, что гарнизон выпускают на все четыре стороны. Горожане, не желающие жить под властью царя, тоже могут уйти, но оставляют все имущество. А остальные приносят присягу. Иван Васильевич, узнав о взятии Нарвы, велел служить благодарственные молебны, наградил воевод и воинов. Распорядился немедленно отправить священников, освятить город крестным ходом, строить православные храмы. В главном установили ту самую икону Пречистой Богоматери, от которой возник пожар (ее нашли в пепле не сгоревшую). К горожанам царь отнесся милостиво. Несмотря на то, что Нарву пришлось брать штурмом, подтвердил дарованные ей права, освободил пленных, взятых в бою.

И лишь сейчас, когда стало ясно, что крепости для русских не преграда, орден прислал послов. Просил «уступить дань», доказывал, что русские в своем рейде захватили в десять раз больше требуемой суммы. Но немцев ткнули носом в их обманы, в вероломные нарушения перемирия и заявили, что торговаться уже поздно. Нарва, взятая оружием, стала владением царя. А орден получит мир, если заплатит дань со всей Ливонии и признает свою зависимость от Москвы. Вести переговоры на таких условиях послы отказались, и в конце мая русские полки получили приказ начать наступление.

Теперь двинулись уже основательно, занимая и закрепляя за собой ливонские земли. Князь Троекуров осадил Нейшлот, через две недели он капитулировал. А главные силы под командованием Петра Шуйского и Василия Серебряного обложили Нейгауз. Его гарнизон состоял лишь из 200 наемников, но комендант Укскюль вооружил ополчение из горожан, крестьян и сдаваться отказался. Пришлось вести осаду по всем правилам, подвозить артиллерию. Укскюль надеялся, что орден придет на выручку. И действительно, магистр Фюрстенберг и епископ Дерпта Вейланд собрали 8 тыс. воинов. Но вступить в бой с царской армией и даже приблизиться к ней не рискнули. Остановились лагерем в 30 верстах от Нейгауза.

Крепость расстреляли из пушек, разрушили стены и башни, Укскюль с горсткой оставшихся людей вступил в переговоры. Что ж, русские уважали героизм. Позволили защитникам «выйти с честью», с оружием и всеми пожитками. А потом ударили на полевое неприятельское войско, простоявшее без дела. Но магистр и епископ, как только узнали, что русские идут к ним, разделились и кинулись в разные стороны, Вейланд — на запад, а Фюрстенберг — на юг. За ними погналась наша конница. Фюрстенберг остановился, занял было позицию около Валка (Валги), но его стали обходить, и он побежал. Русские отсекли и перебили арьергард, захватили обозы. Магистр удирал в полной панике, без остановок — а стояла сильная жара. Ливонцы загнали лошадей, люди погибали от зноя и изнеможения, и даже без боя до орденской столицы Вендена (Цесиса) добрались жалкие остатки воинства.

Взятие Нарвы Иваном Грозным. Б.А. Чориков, 1836 г.

Епископа Вейланда наши ратники тоже догнали и разгромили. С уцелевшими рыцарями он укрылся в своем Дерпте. Это была мощная крепость, контролирующая всю восточную Эстонию. Ее обороняли 2 тыс. наемников, вооруженные горожане. Предложение Петра Шуйского о сдаче Вейланд отверг. Но русские быстро взяли несколько замков, прикрывавших подступы к Дерпту стали окружать сам город. Защитники пытались контратаковать, мешать осадным работам. Шесть дней они совершали вылазки, но каждый раз их били, загоняли обратно в город и обкладывали его турами, окопами, ставили батареи. Когда работы были завершены, Шуйский продемонстрировал силу царской артиллерии, подвергнув Дерпт обстрелу, и предъявил ультиматум. Обещал за капитуляцию такие же условия, как Нарве, дал два дня на размышления, а на третий угрожал штурмом со всеми вытекающими последствиями.

Магистрат и епископские чины перепугались, что в случае отказа им подобных условий уже не повторят, и согласились на переговоры. Каждый спешил обеспечить лишь собственные выгоды, составили целый перечень статей. Чтобы епископ получил католические церкви, монастыри и их доходы. Чтобы дворяне сохранили земли и замки, магистрат — свои права и статьи прибылей, а купцам разрешили без пошлин торговать с Германией и Россией. Шуйский на все согласился, а желающим уехать даже разрешил забрать их достояние. Дерпт открыл ворота. Были взяты огромные склады оружия, боеприпасов, 552 пушки.

А царь утвердил все статьи договора, кроме одной. Оставлять бывшего властителя в его владениях было слишком опасно, и Вейланда вызвали в Москву, дали ему поместья в России. Хотя на самом деле ему повезло. За сдачу Дерпта орден объявил его предателем. Всех людей из его окружения, которые воспользовались возможностью выехать на неоккупированные земли, арестовали и подвергли пыткам. Тех, кого объявили «сообщниками», колесовали, а простых слуг перевешали. Других граждан Дерпта, выехавших к соплеменникам, убивать не стали, но публично заклеймили позором и конфисковали у них все имущество — чтобы другим было неповадно сдавать крепости. Но многие уже озирались не на орден, а на русских. Оценивали мягкие условия для Нарвы и Дерпта и тоже сдавались. Тех, кто медлил, подталкивали силой, разбили несколько немецких отрядов. Всего за летнюю кампанию было взято 20 городов.

Своим чередом шли операции на юге. Вишневецкий и Ржевский с царскими ратниками и казаками на р. Псел построили лодки, спустились до устья Днепра и не обнаружили «в поле ни одного татарина» — вся орда сидела в Крыму, ожидая нападения. Ржевский остался на Днепре, а Вишневецкому царь приказал отправиться в Кабарду, собрать войско горцев, гребенских казаков и вместе с донцами тревожить крымцев со стороны Азова. Девлет-Гирей осмелился действовать только исподтишка. Направил легкие отряды к Казани, чтобы снова взбунтовать местных жителей, но донские казаки перехватили их и уничтожили.

Словом, на всех фронтах одерживались победы. Но в Ливонской войне сразу же стали проявляться другие факторы. Города и рыцари Северной Эстонии, уже не рассчитывая на силы ордена, обратились к Швеции и Дании, чтобы взяли их в свое подданство. Густав I Ваза не забыл недавний разгром и от такого приобретения уклонился. Христиан III осторожничал, присматривался к развитию событий, но послал в Эстонию деньги и пушки. Польский король пока в войну тоже не вмешивался. Для него было выгоднее, чтобы орден сперва измотал русских, нанес им потери, — но и русские пусть посильнее погромят ливонцев, чтобы они забыли о своих амбициях и «на блюдечке» отдались Сигизмунду. В Ливонии имелась сильная пролитовская партия во главе с Кеттлером. Когда великий магистр опозорился, переморив войско в бегстве, это стало хорошим поводом выступить против него. Фюрстенбергу пришлось сложить с себя полномочия, и на его место был избран Кеттлер.

Сигизмунд подбросил ему денег, чтобы он смог нанять солдат, на это пустили и средства, отобранные у беженцев из Дерпта. Стараясь выиграть время, Кеттлер обратился к царю, выражал готовность пойти на уступки, но от конкретных обязательств увиливал, отделывался общими фразами. Когда стало ясно, что он не собирается выполнять предъявленных требований, царь решил еще разок подхлестнуть Ливонию. Осенью 1558 г. туда отправились свежие рати Дмитрия Курлятева и Михаила Репнина. Однако эти воеводы проявили себя отнюдь не с лучшей стороны. Боевых действий практически не вели, увлеклись одними грабежами. А тем временем Кеттлер успел собрать 10 тыс. воинов и нанес внезапный контрудар.

Первым его принял городишко Ринген, где стояли две-три сотни стрельцов под командованием головы Русина-Игнатьева. Они сражались отчаянно, отбивали врага пять недель! Но Курлятев и Репнин, находившиеся неподалеку, помощи так и не оказали. Сочли, что атаковать магистра слишком опасно. Когда стрельцы израсходовали порох, Ринген был взят. К доблести противников немцы отнеслись совсем не так, как русские. Всех пленных умертвили самыми зверскими способами — сажали на кол, сдирали кожу. И Кеттлер, высвободив силы, ударил на воевод. Смял конницу Репнина, отбросил другие полки, намереваясь идти к Дерпту Но при осаде Рингена ливонцы понесли большой урон, утомились — и потеряли время. Уже наступали холода, немцы начали расходиться по домам. У магистра осталось лишь 6 тыс. воинов, и он предпочел отступить.

Без сомнения, воеводы, обрекшие на смерть стрельцов и так глупо позволившие себя разгромить, заслуживали очень строгого наказания, и царь разгневался не на шутку. Но… Курлятев был членом «избранной рады», близким другом Адашева и Курбского. Мы не знаем, как и под каким предлогом они выгораживали виновных, но результат известен. Курлятев и Репнин избежали опалы. Иван Васильевич ограничился тем, что сместил их и послал в Ливонию других воевод — Микулинского, Серебряных, Шереметева, Морозова. Им добавили войск, придали отряды казаков, кабардинцев, ногайцев и поставили задачу идти к Риге. Зимний поход снова был чисто карательным. Крупных крепостей не осаждали, налетали на мелкие городки. Население и воины из них бежали. Пытался обороняться только Шмильтен, но казаки ломами раздолбили каменную стену и перебили гарнизон в рукопашной. Вывозили пушки и все что могли, остальное сжигали. Дойдя до Риги, спалили множество кораблей, зимовавших в устье Двины, прокатились по Курляндии и вышли на русскую землю к Опочке.

Но в это же время нанес удар и польский король. Еще не собственными армиями, а руками татар. Его послы отвезли Девлет-Гирею щедрую плату, заверили, что все силы царя находятся в Прибалтике, южные рубежи Руси оголены, и хан соблазнился. Он переманил часть ногайцев, собрал 100 тыс. всадников и бросил их в набег. Раньше, как уже отмечалось, крымцы всегда нападали летом. Теперь, чтобы не упустить момент, двинулись зимой. Три группировки нацеливались на Рязань, Каширу и Тулу. Но, как выяснилось, далеко не все казаки ушли разорять Ливонию. Те, что остались, поспешили предупредить Москву. А от первых же пленных Девлет-Гирей узнал, что русские полки тоже ушли не все, и навстречу ему уже выступила рать Михаила Воротынского. Тревожные вести стали поступать к нему и из тыла: донские казаки напали на улусы, оставшиеся без воинов, учинили погром, угнали 15 тыс. лошадей. И хан без боя повернул назад. Но еще и ударили морозы, повалили снега. Крымцы рассчитывали взять конский корм в русских селениях, а без него лошади стали падать, всадники замерзали. Воротынский докладывал, что шел за татарами до Оскола «по трупам».

После такой катастрофы хан предпочел отправить к царю посольство, просить о мире. А Ливония вообще была на волосок от падения… Но вот тут-то в прибалтийские дела начали вмешиваться другие державы. В марте 1559 г. в Москву пожаловало посольство Литвы. Его ждали уже давно, с нетерпением. Ну а как же, Сигизмунд II много раз обещался прислать его — заключать «вечный» мир и союз против Крыма. Наконец-то оно прибыло. Но вместо мира и союза послы с ходу потребовали… вернуть Смоленск! А король в своем послании указал, что он «запрещает» русским «воевать Ливонию», отданную императором под его покровительство. После таких претензий царь прервал переговоры. Указал, что ливонцы данники России, а не Литвы, их наказывают «за неверность, обманы, торговые вины и разорение церквей». Если же Сигизмунд передумал заключать союз, «да будет, как ему угодно».

Подал голос и император Фердинанд. Сперва он обратился к царю через шведов, а потом и сам прислал гонца с предложениями «дружбы» — и для этого требовал не трогать Прибалтику. А шведский король заявил, что может стать посредником в достижении мира. Правда, он все еще боялся рассердить Ивана Васильевича и вежливо оговаривался, что не будет вмешиваться в чужие дела и сам знает коварство ливонцев, а действует разве что «в угоду императору и для общей пользы христианства». Государь поблагодарил Густава за участие, а от посредничества отказался. Ответил: «Тебе нет нужды писать к магистру, я сам найду способ образумить его».

Но не успели отшить одних «миротворцев», как появились другие — датчане. Их посольство известило, что король Христиан III умер, и на престол взошел его сын Фредерик П. Он тоже очень желал «дружить», восстановить торговые связи, прерванные ливонской блокадой, а при этом просил, чтобы русские… отступились от Эстонии, якобы издревле принадлежащей датчанам. Бояре выразили удивление, указали, что владения Фредерика — «Дания и Норвегия, а других не ведаем», поэтому королю лучше не вступать в российские сферы интересов. Но такой ответ послов ничуть не смутил. Даже глазом не моргнули.

Оказалось, что Фредерик и его дипломаты отказ предвидели, и послы имели еще одну, запасную инструкцию. Вслед за шведами предложили свое посредничество в ливонском урегулировании.

Все, в общем-то, было понятно. Но почему-то совсем непонятным стало поведение русской стороны. Алексей Адашев, возглавлявший переговоры, с какой-то стати… согласился. Вместе с датчанами взялся вырабатывать условия мира. Были повторены прежние требования: орден должен признать себя вассалом царя, платить дань, открыть свободу торговли для наших купцов, в нескольких прибалтийских городах размещались русские гарнизоны. Магистру следовало самому приехать в Москву или прислать вместо себя «знатнейших людей», «да за свои вины добити челом на всем том, как их государь пожалует». А дипломаты Фредерика II обязались уговорить ливонцев принять выработанные пункты. Для этого, по предложению датчан, Россия объявляла перемирие на полгода, с мая по ноябрь 1559 г.

После зимних русских рейдов в Ливонии царили полный разброд и паника, многие орденские чины и города склонялись к капитуляции. Как впоследствии писал Иван Грозный Курбскому (имея в виду не только его, но и Адашева с Сильвестром), «аще бы не ваша злобесныя претыкания, и з Божьей помощью уже бы вся Германия (т. е. Ливония) была бы за православными». Но «лукавого ради напоминания датского короля» орден на целых полгода получил передышку! А ведь Адашев был опытным дипломатом, он уже не один год руководил внешней политикой государства. Почему же он поверил, что датчане выполнят взятую на себя миссию? И на каких основаниях мог рассчитывать, что магистр послушается датчан? Имелись ли вообще хоть какие-то основания для такого, прямо скажем, безграничного доверия?