I

По зеленым лужайкам Гайд-парка бродит старый бродяга с потрепанной картонкой, на которой написано «Конец света близок». Он бродит уже много лет, если это тот же бродяга, который попался мне на глаза тридцать лет назад. Но и остановившиеся часы рано или поздно покажут правильное время. Неужели этот зловещий момент наступил?

Волшебная пентаграмма Пентагона сломана, и Вавилонская Башня Близнецов рухнула одиннадцатого сентября 2001 года. Евреи правят в Святой земле. Доллар высок, но творческий потенциал христианского мира достиг своей самой низшей точки; в магазинах — столпотворение, но церкви — пусты; кругом полно дилеров и брокеров, но нет новых художников, поэтов и святых. Наводнения и ураганы, летом снег, зимой — жара, отравленные реки и пересохшие озера напоминают нам, что наша Мать-Земля тяжело больна. Апокалипсис — сейчас, и многие люди остро чувствуют это в последние годы.

Джастин Раймондо написал о статье в «Еженедельных Мировых Новостях», («этой аляповатой бульварной газете, в чтении которой никто не признается даже у кассы супермаркета»), с ее странно-пророческим сообщением: «Лик Сатаны сфотографирован над американским Капитолием!» Была даже приложена картинка, излучавшая откровенное зло: тонкое, издевательское лицо глядело из плывущего черного облака, горящие безумные глаза, и рот, искривленный в сатанинской глумливой усмешке. «ЕМ Новости» цитируют «одного неназванного бывшего оперативника ЦРУ»:

«Тут изображено олицетворение ужаса, ничего подобного мы никогда не видели в этой стране. Имеем ли мы дело со сверхъестественным явлением? Является ли «это» иной формой жизни? Либо, что за черт, я спрашиваю — это был Дьявол собственной персоной?»

Подобное чувство, некогда разделяемое только очень чувствительными индивидуумами с развитым воображением, либо преданными читателями «Еженедельных Мировых Новостей», сегодня растекается по всей шахматной доске социума. В Москве и Нью-Йорке, Иерусалиме и Багдаде, Париже и Берлине, нерелигиозные и практичные люди обращаются друг к другу с вопросом: «Неужели это конец света?»

«Да, он самый», ответил на этот вопрос известный американский философ, Иммануэль Валлерштейн, но добавил осторожную оговорку в заглавие своей книги с весьма точным названием: «Конец (известного нам) Света». Он пришел к выводу, что продолжительный период человеческой истории подошел к своему непредсказуемому финалу. Мир, каким мы, наши родители, наши дедушки и бабушки его знали, и в самом деле приходит к концу.

Он полагает, что «известный нам мир» сложился примерно 500 лет назад в Западной Европе и достиг своего апогея в Соединенных Штатах Америки. Он характеризовался специфическим феноменом развития человечества, называемым «капитализмом» или «рыночной экономикой». Валлерштейн смело отклонил аксиому «неизбежного прогресса», и заявил, что подобный феномен не был неизбежным или полезным, но случайным и отрицательным процессом, аберрацией в истории человечества. Практически все общества содержали и содержат капиталистические элементы, но обычно они остаются маргинальными. Здоровое общество умеет их ограничить и сдержать. Как только капиталистические элементы успешно пытались прорваться от периферии к центру, их сдерживали путем экспроприации или погромов. Ведь капитализм — это болезнь, и ее надо уметь остановить, пока она не уничтожила организм общества.

Неизбежность экспроприации заложена в самой сути капитализма. Предположим, что Иуда Искариот не выбросил свои тридцать сребреников, но отдал под процент в банк. К нашему времени его вклад стоил бы больше, чем вся земля, если бы она была сделана из чистого золота. Этого не может быть, потому что время от времени происходят экспроприации.

Валлерштейн сравнил этот механизм с иммунной системой организма. Расцвет капитализма в Западной Европе был аномалией, внезапным коллапсом иммунной системы европейского общества. Вирус капитализма прорвался, и Европа стала на путь политического и военного успеха.

Чтобы понять характер европейского преуспеяния, возьмем для примера осажденный город. Пока голодные и слабые граждане ощущают единство своей судьбы, чувство братства поддерживает их. Но когда побеждает индивидуализм, когда клич «каждый — за себя!» открыто звучит на улицах, некоторые люди замечают, что с голодом можно справиться, если заняться людоедством. Сильное и спаянное общество ликвидирует людоедов. Но если чувство общности судьбы и братства подведет, людоеды овладеют городом. Их поведение можно будет считать успешной стратегией выживания. Люди последуют их примеру, потому что люди обычно следуют успешной модели поведения.

Так западная пропаганда призывает не-западные народы (в том числе Россию) избрать парадигму индивидуализма, чтобы следовать западной модели. Но эта тенденция губительна, она разрушает общество и природу, и может привести нас на край пропасти. Вероятно, мы уже давно оказались бы под Железной Пятой олигархии, как Джек Лондон предчувствовал еще в 1910 году, если бы Русская Революция 1917-го не потрясла мир и не предложила альтернативу, пишет Валлерштейн.

Благодаря русской революции народы Западной Европы и Северной Америки получили возможность сформировать свое общество благосостояния, в котором средний класс был заметен, и рабочие жили довольно сносно, а страны Третьего мира получили отсрочку от карательных рейдов и колониальных захватов. Накануне 1917-го Англия, не смущаясь, обстреляла японский город Шимоносеки, мстя за убийство британского дипломата. Накануне 1917-го голландцы убивали индонезийцев тысячами и десятками тысяч, чтобы обеспечить свое владычество. Накануне 1917-го социальные контрасты и противоречия в европейском обществе были столь же огромны, как в странах современного Третьего мира. С крушением социалистической системы в 1991 году, эта длительная «передышка истории» закончилась. Мы вернулись назад, в 1917 год, считает Валлерштейн, и оккупация Ирака американцами — прямое продолжение дореволюционной политики англо-американцев.

Значит ли это, что элиты, потерпевшие поражение в 1917 году, смогли вернуть себе утраченные позиции? Нет. Старые элиты ушли со сцены, князья и графы остались в романах великосветской жизни и в фильмах Никиты Михалкова. Их место заняла новая общественная и духовная сила. В своих статьях я называю их «мамонцами», почитателями Мамоны, или неоиудеями, поскольку эта многонациональная группа имитирует некоторые еврейские тенденции. Мамонцы сражались со старыми элитами на всей поверхности планеты, время от времени заключая союз с левыми силами. Они использовали русскую революцию, чтобы изгнать или истребить старые русские элиты. В Англии и в Скандинавии старая элита потеряла власть с появлением социальной демократии. Немецкая элита была частично уничтожена, частично «перевоспитана» Гитлером, а в Италии местная элита была раздавлена в ходе Второй мировой войны. Пока штурвал власти находился в руках старой элиты, мамонцы проповедовали идею равенства и передачи власти и ресурсов от старой элиты в руки простых людей.

Это было время больших надежд. Богатство и организационные структуры мамонцев помогали подлинным сторонникам равенства, и лишь немногие задумывались над тем, каковы истинные планы их могущественных союзников. Пока банкиры, адвокаты и владельцы СМИ поддерживали гуманистическую повестку дня, гуманисты игнорировали их более глубокие замыслы. Это было ошибкой, потому что тем временем они овладели дискурсом и стали его хозяевами.

Чтобы уяснить этот концепт, вспомним старый фильм Вуди Аллена What’s Up, Tiger Lily? Американский режиссер взял японский фильм второго сорта, слегка перемонтировал и записал новую звуковую дорожку. В результате получился новый фильм с новым объяснением событий, новый нарратив. Нечто подобное делает и Гоблин, знаменитый русский дублер: так, он превратил «Ночной Дозор» в «Ночной Позор», а «Братство Кольца» в «Братву» переозвучиванием. «Сады Скорпиона», замечательный ленинградский фильм, целиком построен на изменении нарратива старых советских фильмов. Как и фильм, наш мир можно интерпретировать по-разному. Когда вы смотрите хороший фильм, скажем, L’Année dernière à Marienbad, без звука или на непонятном вам французском, вы не уверены в том, что вы видите. Наш мир более сложен, чем фильм Алена Рене, и только дискурс помогает нам понять весь спектр событий. В свободном дискурсе высказываются различные мнения о содержании «фильма», и «зритель» склонен выбрать усредненную позицию. В режиссированном дискурсе Хозяева исключают неприятные для них опции, и «зрителя» ведут к позиции, «усредненной в рамках предложенного дискурса», что и требовалось.

Например, Генри Киссинджер, руководя американской внешней политикой, разорил Камбоджу. На эту маленькую страну в Юго-Восточной Азии обрушилось больше бомб и мин, чем на Германию во Вторую мировую войну. Уцелевшие беженцы бросились в оккупированную американцами столицу — единственное место, которое они не бомбили. Население столицы выросло до невозможных размеров. В это время партизаны под водительством Пол Пота разбили американцев и взяли власть над руинами Камбоджи. В безвыходной ситуации они пошли единственно возможным путем и послали беженцев обратно в свои села, превращенные американцами в минные поля. Хозяева Дискурса пересказали эту грустную историю, опуская коверные бомбежки Киссинджера и подчеркивая жертвы вынужденного возврата к нормальному положению вещей. Теперь все знают о массовых убийствах в Камбодже, но никто не помнит американские бомбежки. Мы «знаем» о «преступлениях коммунистов» и забываем о преступлениях мамонцев. После Второй мировой войны англичане и американцы создали обширную сеть концлагерей, в которых погибли миллионы немцев, коммунистов, малайцев, греков; но Хозяева Дискурса говорили только о сталинском ГУЛАГе. Палестинец, уроженец Яффы, не мог вернуться в родную Яффу — его не пускали евреи, но Хозяева Дискурса озвучили только требования русских евреев уехать в Яффу, где они никогда не были.

Мамонцам удалось создать уникальную всемирную машину дезинформации, захватив СМИ и заняв контрольные позиции в университетах. Их пресса прославляла тех, кого они хотели прославить, и стирала память о тех, кто им не был нужен. Эта машина дает сбои, но она все же способна генерировать нарратив для миллионов.

Если до 1968 года мамонская машина разламывала старые устои, требовала больше свободы, после 1968 года мамонская задача была выполнена, и началось закручивание гаек. Вместо свободной любви пошли страшилки о СПИДе, и бесшабашных героев прошлого сменили послушные солдаты новых голливудских фильмов. В 1968 году мамонцы изменили революции, — они достигли своей цели и смогли встроиться в старую элиту. Они оставили красивые слова о равенстве и о гражданских правах, и приняли новую доктрину порабощения человека человеком. Подобным образом буржуазия использовала напор и гнев народных масс — низших классов — во время Французской революции 1789 года. Рабочие и крестьяне расправились со старой аристократической элитой, и тогда новая буржуазная элита оттолкнула народ от руля, дав ему коленкой под зад, и пришла к власти с помощью военного гения Наполеона.

После 1968 неустанная История начала свой новый виток. Мамонцам больше не нужна демократия и государство всеобщего благоденствия. Теперь для укрепления своего правления они нуждаются в новом Наполеоне. Именно поэтому после 9/11 силы олигархии зачеркивают Хартию о Правах Человека, демократические свободы, хартию ООН и международные соглашения, и создают новый мир, в котором останется несколько миллиардеров, урезанный до минимума средний класс, обнищавшие рабочие, и мощные армейские и полицейские силы. Они надеются выйти непобедимыми из переходного периода хаоса и суматохи. Но одновременно этот темный час — время нашей надежды.

Завтрашний день скрыт от наших глаз не случайно. Мы дошли до поворотного пункта истории, говорит Валлерштейн, это исторический перекресток, один из тех, что возникают раз в тысячелетие. Подобная развилка — эпоха нестабильности по определению. Это — время, когда даже небольшие усилия индивидуума способны изменить ход вещей. В периоды стабильности даже колоссальные усилия мало что меняют. На протяжении нескольких столетий люди верили в предопределенный и неизбежный исход исторического пути: будь то марксистская мечта, государство всеобщего благоденствия, или Второе Пришествие. На сей раз этой уверенности пришел конец. Мы можем рухнуть в пропасть нового Темного Времени, нового средневековья, в страшную антиутопию, и наши дети никогда не простят нам нашего бездействия. Но мы можем сопротивляться, надеясь на лучшее.

Карл Маркс однажды описал человеческую историю как историю классовой борьбы за собственность на средства производства. Неодарвинисты видят историю, как состязание групп и народов за ресурсы, или как Столкновение Цивилизаций. Но я вижу в истории войну идей. Бомбежка Соединенными Штатами телестанции «Аль-Джазира», вскоре после американской бомбежки сербского телевидения напомнила нам об исключительной важности живого слова. Действительно, владельцы газет, телевидения, университетов и кинематографа, короче, Хозяева Дискурса, стали самой мощной силой наших дней. Они, а не производители стали и нефти, определяют нашу судьбу. Главная битва наших дней — это война за дискурс, его надо освободить и возвратить народу.

Сегодня этот вопрос обсуждают во всем мире. От Японии до Калифорнии, от Малайзии до Франции люди пытаются выработать новые стратегии для борьбы с ненавистными Хозяевами. Все чаще они обращаются к религии, как к проверенному оружию защиты. Они интуитивно чувствуют огромный потенциал братских чувств, заложенный в вере. В осажденном Граде Божьем не было людоедов, потому что люди, объединенные единым причастием, не поддались бы им. Это чувство находит подтверждение и в реакциях наших врагов, которые ненавидят «фундаментализм», будь то православный, католический или исламский, пуще всего. Главная мамонская держава планеты назвала «фундаменталистами» своих противников по войне с террором, сразу после разрушения коммунистической утопии. Недаром народ Палестины избрал «исламских фундаменталистов» Хамаса, недаром «коммунистические фундаменталисты» Северной Кореи и Кубы — на прицеле врага, и «шиитские фундаменталисты» Ирана готовятся к бою. Пока «светские» силы левых и правых не спешат заключить союз с неожиданными союзниками. Поэтому мы должны заново переоценить место для связи Человек — Бог в нашей борьбе за всемирную свободу.

 

II

С глубокой древности Человек знал, что самое важное в мире — это его связь с миром духовным. Было много дворцов, но лишь храмы пережили все стирающие пески веков. Когда мы плывем вниз по Ирравади, в суровой полупустыне Верхней Бирмы, мы видим космический флот, приземлившийся на голых холмах в излучине реки. Это множество пагод, как ракеты, глядят на небо. На дальнем берегу Нила храм Дендеры возносит свои колонны, охраняя драгоценный и непрочный облик Нут, богини Ночи. Ее тело плывет, как река в небесах, ее изгиб образует прямой угол. А с другой стороны реки, чуть к югу, две шеренги сфинксов ведут путника к храму Карнака. Египтяне строили свои вечные пирамиды, которым суждено пережить человечество и смерть. Они строили храмы, чтобы напомнить нам: самое главное на свете — это наша связь с Горним миром.

На низких поймах Нерли возле Суздаля свечой стоит стройная церковь. Храм Покрова на Нерли был построен восемьсот лет назад, но от него и по сей день захватывает дух. Забившись в медвежий угол Центрального Массива, Собор Конка весь украшен резными фигурами святых. Совершенный купол Иерусалимской мечети веками сияет на высоком берегу Кедрона, как маяк в море бед, а в нескольких километрах вниз по течению на краю обрыва застыла Великая Лавра Саввы Освященного. Тяжелые столпы окружают древнюю ступу на острове Аюттая, древней столице Сиама. Волны моря омывают Храм Заката Тана Лот на берегу острова Бали, куда крутобедрые балинезки несут на головах свои приношения. Куда бы мы ни пошли, мы повсюду найдем самые прекрасные, самые важные изделия рук наших предков, обращенные Богу — от Собора Нидарос за Полярным кругом, до монастыря Тянгбоче в Гималаях, от черного камня Мекки до Сантьяго-де-Компостелла, от мегалитической мощи Стоунхеджа до гладкой мозаики камней Мачу Пичу, они напоминают нам о нашем предназначении, нашей миссии, нашем вознаграждении.

Предназначение? Да есть ли у нас предназначение, кроме того, чтобы сладко есть и весело проводить время? Да, у человечества есть цель и предназначение. Веками эта цель была — путь к Богу. Между битвами и объятиями наши предки обращались к Богу. Откройте Одиссею или Беовульфа, Данте и Чосера, Толстого и Гёте — и вы найдете эту цель вычеканенной на каждой странице.

Но в наши дни эта цель запрещена и забыта, и вместо нее нам предлагают новую цель — накопление материальных благ. Не ленивый и терпимый гедонизм, но истовая и рьяная жажда наживы стала господствующей парадигмой мира. Но наша цель, наша задача встроена в нас на молекулярном уровне, и она неизгладима — достичь гармонии и единения с Духом и с Землей. Не только как индивиды, стремящиеся к счастью, но и как один коллектив человечества мы желаем достичь цели и выполнить задачу.

Природа, или Бог, или Эволюция обычно дает нам вознаграждение за правильное поведение. Хотя спаривание необходимо для размножения, это еще и очень приятное занятие. Религия, как «правильная штука», тоже несет вознаграждение. Вознаграждение? Если верить Фридриху Энгельсу, религия — это страх перед неизвестными силами природы. Первобытный человек не мог понять, что такое гром, и придумал себе Громовержца. Представление человека о Боге — это зеркальное отображение общества, и Один Бог — лишь небесный близнец Царя-Самодержца. Не вознаграждение, но страх толкает к вере, и чем скорее мы расстанемся со страхом, тем быстрее достигнем справедливого общества. Звучит убедительно. Однако, если мы принимаем позицию Энгельса о Боге, мы можем заодно согласиться и с мыслями Марка Аврелия о любви. Этот римский император и поэт сказал, что любовь — это лишь трение слизистых оболочек, на что Тимур Кибиров ответил резко, но справедливо: «Сам ты слизистый, грубый дурак». Это — точка зрения импотента, скажем мы мягче. Но это же можно сказать и об Энгельсе. Человек, не способный ощутить бурю физической страсти или апофеоз души, ограничен и заслуживает жалости.

Религия — это путь единения с Божеством. На самой заре человечества люди узнали о высшем блаженстве души. Мы говорим о той несказанной радости, подъеме, счастье, которое мы называем апофеозом души, вхождением в райские кущи, вознесением души, слиянием с Богом, сатори и нирваной, трансом, экстазом, благодатью. У этого чувства много ступеней — от душевного подъема при молитве до восторга причастия и до ликования души при слиянии с Господом. Это чувство хорошо известно людям, и было много раз описано. Оно сродни высшей земной радости, достигаемой в слиянии с женщиной. «Что может быть лучше секса с пятнадцатилетней блондинкой? — спрашивал себя Вуди Аллен, и отвечал: секс с двумя пятнадцатилетними блондинками». Но по сравнению с апофеозом души мечта Аллена не намного лучше заполнения годового отчета о подоходном налоге. ЛСД и наркотики не могут сравниться с благодатью.

Виктор Пелевин описывает беседу трех едоков грибов у костра. «В наркотике-то кайфа нет, это же просто порошок или грибочки. Это как ключ от сейфа». А можно ли открыть этот сейф без наркотиков, спрашивает другой. «Можно, для этого люди уходят в монастыри, и там прутся со страшной силой», отвечает первый. Почему же мы не знаем о вечном кайфе? Потому что «если ты к вечному кайфу прорвешься, тебе не будут нужны ни тачка, ни бензин, ни реклама, ни порнуха, ни новости». Люди не будут тяжело работать или красть, чтобы получить материальные блага, но устремятся к благодати, и на этом окончится прибыль бизнесменов, завершает герой Пелевина.

До недавнего времени этот «секрет» был известен всем. И хотя благодать не каждому дается, обычная воскресная служба может принести немало радости обычному человеку. Человек может надеяться подняться по трудной тропе и снискать благодать. Это знание было несовместимо с рынком, и действительно, рынок занимал лишь скромное место в жизни общества. Общество было объединено круг церкви, храма, мечети, и это было первое самое важное здание, воздвигаемое в новом селе или городе, потому что духовные потребности человека не менее важны, чем потребности материальные.

 

III

Мы приучены принимать материалистические рассуждения и отклонять объяснения, ссылающиеся на духовные факторы. Так, Валлерштейн совершил героические усилия (не во всем успешные), чтобы описать конец света в материалистических терминах. Но и это желание втиснуться в узкое прокрустово ложе материализма — тоже часть капиталистической аберрации, заставившей человечество отречься от духовной компоненты мира. До аберрации сама идея тотально материалистического мира, объяснимого в соответствии с материалистическими законами, казалась бы странной. Человеческое видение мира менялось в зависимости от времени и места, но никогда не было до такой степени грубо материалистичным. Наш мир не поддается адекватному материалистическому объяснению, так же как он не вписывается в рамки Ньютоновой механики.

Мыслители древности видели мир как духовно-материальный, многослойный континуум, где силы Добра и Зла, Добродетели и Грехи, Идеи и Народы имеют свое собственное полунезависимое существование. Эти силы персонифицировались как боги или ангелы, или демоны. Новый Завет говорит о Князе мира сего и других силах, противостоящих Человеку. Св. Павел ощущал грядущую беду, потому что «наша брань не против плоти и крови, но против мироправителей тьмы, против злых духов небес» .

Их видение мира более адекватно реальности. Легче, более логично объяснить беды и спасение, катастрофы и процветание — влиянием высших сил, чем материальными факторами. Легче объяснить долгие десять лет Троянской войны борьбой протроянских богов с прогреческими, чем красотой Елены или торгово-коммерческими интересами. Холодную войну можно рассматривать как борьбу Русского Духа Общины или Православного Русского Христа с откормленным Американским Мамоной. А начавшуюся Третью мировую войну против народов Третьего мира религиозное сознание может назвать «Армагеддоном».

Связь между духом и материей можно объяснить в терминах любви Человека к Богу. Так ее описывает Песнь Песней, так расшифровывает и суфийский шейх ордена Накшбанди, Джами, в своей поэме «Юсуф и Зюлейка». Маулана Нур ад-Дин Абд эль-Рахман Джами написал эту аллегорическую поэму в 1483 году в возрасте семидесяти лет. Юсуф, наделенный небесной красой, олицетворяет Бога, а Зюлейка — душу мистика. Архетипичная поэма о любви на самом деле — это поэма о любви Человека к Богу, и Фрейд все перепутал: небесная любовь — не есть подмена и сублимация любви земной, но земная любовь — упрощение и профанизация любви небесной.

Не только Человек стремится к Богу, Бог тоже стремится к Человеку. В осажденном Наблусе, сидя на толстом зеленом ковре Зеленой мечети, я внимал словам проповедника. «Ты любишь Айшу из Рамаллы, — сказал проповедник, — и она желает быть с тобой. Но ты не можешь добраться до Рамаллы, вас разделяет блокпост Каландия. Ты часто едешь в Каландию, но израильские солдаты не пропускают тебя. Айша тоже приходит к блокпосту, и тоже не может придти к тебе. Вы шлете друг другу сообщения, звоните, машете руками на расстоянии. То же происходи между Богом и Душой, и Шайтан стоит на блокпосту».

Попытки Бога дотянуться до Человека представлены в Библии сперва как союз с Израилем, а потом — как Воплощение. Трансцендентальный Бог совершает великое чудо и воплощается в имманентном теле Человека. Но и это чудо, эта высшая жертва, натыкается на противодействие Оппонента.

Сергей Аверинцев, видный современный российский мыслитель, напоминает нам о парадоксе библейской веры и вопрошает: «Может ли Бог — трансцендентный, духовный и вездесущий — наделить Своим особенным реальным присутствием какое-нибудь отдельное место в пространстве, будь то Святая Святых или лоно Марии, физическое тело Человека Иисуса или евхаристические хлеб и вино; не кощунственно ли по отношению к духовному и исключительно трансцендентному учению отважиться говорить таким странным языком?» Он указывает на то, что это — одна из тенет веры: «(…) «И буду обитать (wesakanti) среди сынов Израилевых». Тот же семитический корень — sakan («поселиться», буквально — «разбить шатер»), — воспринятый греческим языком, употреблен в Иоанновом Прологе (Иоанн 1, 14): «И Слово стало плотью и обитало (εσκηνωσεν) с нами». Вездесущий стал Присутствующим, Невместимый обретает вместилище».

Аверинцев открывает нам боговдохновенную мысль: «Но воля, враждебная этому Присутствию, которая называется в Новом Завете архонтом («князем». — И.Ш.) этого мира (Иоанн 12, 31; 14,30; 16,11), делает попытки развести трансцендентность и имманентность, закрыть двери творения перед Творцом и таким образом очистить природу от всего сверхъестественного. В этом он получает некоторую поддержку от невольного союзника: от зелотского богословского рационализма, жаждущего искоренить все, что в его глазах скомпрометировано каким-либо напоминанием о народных полуязыческих верованиях древности или многобожия эзотерических кругов, и получить чистейший трансцендентализм».

Это — глубочайшая мысль: Сатана поддерживает (или генерирует) идеи, исключающие Божью благодать из нашей жизни. Его мега-задача — профанировать мир, а мега-задача Бога — наполнить мир своей святостью и благодатью. В терминах Сатаны, любовь это товар, в Божьих терминах — секс это манифестация вселенской Любви. Князь мира сего хочет, чтобы Человек забыл о жизни духовной, но Бог хочет поднять Человека к своему уровню.

Бог не равнодушен к нашей судьбе. Он совершил невероятное — воплотился в человеческом теле, страдал, умер и воскрес для нас. Его ярый протагонист из книги Иова тоже не дремлет и не сдается. Они по-прежнему играют новыми идеями на огромной шахматной доске. Дьявол способен извратить любую мысль Бога; Бог способен превратить любую идею Дьявола в замечательную вещь. Например, любовь к Земле Христа вызвала братоубийственные Крестовые походы, но материалистический Коммунизм воодушевил сердца. Настоящие игроки не действуют сами по себе, это — наша человеческая задача совершать правильные шаги, и таким образом помочь Богу выиграть партию. Самонадеянные и чванливые воины давно ушедших времен имели обыкновение говорить «Бог с нами!». Скромные мыслители современности, мы должны говорить: «Мы — с Богом».

Чтобы понять происходящие события и их последствия, мы должны решиться на отважный шаг, на такой шаг, который нас учили ни в коем случае не предпринимать. Ведь в течение 500 лет научно-материальные (физические) исследования и духовные поиски были отделены друг от друга, и нам глубоко внушили, что это разделение следует сохранять. Предлагаемый нами подход к реальности — не двойственный манихейский подход, который предлагают сторонники апокалипсической Третьей мировой войны. Всегда и везде есть больше оттенков серого цвета, чем простая черно-белая картинка. Мы попытаемся объединить линии Имманентного и Трансцендентного, чтобы получить цельную картину мира.

Мы обнаружим, к нашему собственному изумлению, что две эти линии идут параллельно, как два разных языка, описывающие одну и ту же действительность. К примеру, современность заново обнаружила любовь к природе, и назвала ее длинным словом «энвиронтоментализм», или обозначила цветовым кодом «зеленого». Это явление в христианском обществе могло называться «почитанием Богородицы». В самом деле, Достоевский отождествил нашу Землю-Мать с Богоматерью. Разрушение природы можно связать с отвержением Пречистой Девы. Аверинцевские следы «народных полуязыческих верований древности или многобожия эзотерических кругов» указывают на местных духов (богов, «демонов»), которым все еще поклоняется менее материалистическая часть человечества. А проводимый сегодня в жизнь Новый Мировой Порядок на языке религиозных людей — не что иное, как начало Царства Антихриста, основанного на удалении духовных начал из нашей жизни. Если говорить практическим языком, то это — честолюбивая попытка полного порабощения Человека.

 

IV

Это легче сказать, чем сделать. Человек связан с нашим миром четырьмя пуповинами: его корни в родной земле, он принадлежит своей семье, своему территориальному сообществу, и Богу. Пока эти связи живы, его невозможно поработить. Эти четыре центральные точки формируют древнюю фигуру Креста, каким его изображали предки современных палестинцев на камнях и стенах. Задолго до того, как он послужил инструментом казни, Крест был глубочайшим мистическим символом древности, скрытым от обывателя. Этот символ был известен Моисею, который начертал знак креста на лбу своих людей, когда ангел смерти бродил у их порогов. Крест найден в самых древних слоях палестинских и египетских археологических раскопов.

В эпоху халколита, за пять тысяч лет до Христа, древние палестинцы, обитатели пещеры Тель Абу Матар возле Беершевы, выкладывали знак Креста мелкой галькой; каждый из них носил и на себе символ Креста. «Крестообразный знак был призван предупреждать зло и давать защиту», — писал видный археолог Джек Финнеган . В библейские времена такой знак назывался «тау», а греки назвали его «хи». Царь Давид начертал знак Креста (тау) в минуту опасности. Пророк Иезекииль обещал спасение праведникам, которые скорбят о мерзостях, совершенных (Шароном и Ольмертом?) в Иерусалиме. Эти добрые люди должны начертать у себя на лбу знак спасения, знак Креста. (Что до сих пор делают египетские и эфиопские христиане).

Ессеи Дамасского Документа цитировали эти строки Иезекииля, поскольку очевидно знали об этом «знаке защиты, избавления и спасения», по словам Финнегана. Таким именно понимали Крест и Отцы Церкви, Ориген и Тертуллиан, которые могли расспросить своих палестинских современников. Жрецы Иерусалимского Храма рисовали изображение Креста на своих лбах чистым оливковым маслом, как будто первая буква имени Христа (X) была написана на них, как делают и православные священники при соборовании. Таким образом, выбор Креста для казни Иисуса Христа был многозначительным: его враги хотели опровергнуть и подорвать идею спасения. Но последователи Христа приняли вызов и сделали этот тайный знак общеизвестным. Они рисовали его у себя на лбу: «Это традиция идет от Апостолов», сообщили палестинские христиане еврейского происхождения Василию Великому в 375 году. Гностики сохранили эти идеи в своих текстах.

Как мы уже заметили, эзотерический смысл Креста в том, что он являлся символическим изображением четырех «пуповинных» связей человека. Человек привязан к земле, к своей семье, обществу и Богу. До тех пор, пока он сохраняет хотя бы одну из этих четырех связей, он никогда не может быть полностью подкуплен, полностью развращен, или порабощен. И все-таки ему нужны все четыре связи, и при этом полностью сбалансированные. Если он заботится о семье, но забывает о ближних; если любит Бога, но пренебрегает своей землей (или наоборот), он в конечном счете обречен.

Новые сторонники древней парадигмы подчинения-господства хотели бы завершить работу Сатаны, и удалить Божественное Присутствие из нашего мира. По этой причине они борются с Верой, уничтожают Природу, профанируют Любовь и обрубают корни Человека, нарушая его территориальные, социальные и семейные связи. Они делают это повсюду, от штата Вермонт до Афганистана. Но Палестина — центральная лаборатория нового мирового порядка, примерно так же, как Испания в 1936 году была лабораторией для поднимавшего голову фашизма.

Святая Земля необходима им и потому, что местные люди глубоко вросли в ее почву и ежедневно свидетельствуют о Боге. Святость этой земли — не историческое совпадение, а особенность уникального ландшафта и людей. На этом холме, у этого родника, под тем старым древом палестинские герои Авраам, Давид и Иисус объединились с Богом. Деревни на вершинах палестинских гор — якоря человечества, и без них мы будем брошены на рифы.

 

V

Люди сопротивляются обрыву своих корней, «искоренению», но их меры зачастую плохо продуманы и ошибочны. Современный национализм — неудавшаяся тактика механической защиты против искоренения. Когда совершенно реальное качество — любовь к своей общине и земле — покидает нас, оно вытесняется фикцией нации. Немецкий национализм предлагает материал для изучения этой болезни.

Пока немецкое общество все еще сохраняло свои корни, немцы любили свои города и деревни, свои маленькие королевства и герцогства. Они слушали Бетховена и Баха, ели свое излюбленное кушанье «wurst mit sauerkraut» и были провинциальны и счастливы. Когда же фактура общества была повреждена, немцы выбрали в качестве бальзама для заживления ран фантом немецкого патриотизма. Художник из Вены Адольф Гитлер был иммигрантом, не имевшим корней в Германии, человеком, который порвал все связи со своей родной землей и общиной, со своей семьей и церковью. И, что еще хуже, он даже не заметил своей потери. Его любовь к Германии и немецкому народу не распространялась на природу и землю Германии. Именно поэтому он мечтал о завоевании Восточной Европы и России, чтобы создать в этих странах империю новой Арийской Расы Господ, примерно так, как англосаксы создали Соединенные Штаты на земле коренных американцев. Он не понимал того, что, оторванные от немецкой почвы, немцы потеряют те качества, которыми он восхищался. Экспансия за пределы естественного географического ареала народа — смертельная уловка.

Националистические идеи Гитлера были заимствованы из обширного арсенала еврейской мысли. Евреи почитают еврейство, и этот порочный эгоцентризм был скопирован немецкими и другими националистами. Идею расового превосходства и разделения людей на Расу Господ и Untermenschen («недочеловеков») можно отыскать во многих пылких еврейских религиозных книгах. Геноцид разрешается, нет! — вменяется в обязанность Ветхим Заветом, и заповедь «истребите народ Амалека» все еще внесена в список под номером 604 из 613 заповедей ортодоксального иудаизма. Недавно ортодоксальный раввин Бар-Иланского Университета издал краткий трактат под названием «Заповедь Геноцида в Торе», объясняя и поднимая концепцию геноцида до уровня «положительной заповеди» для верующих иудеев. (Не будем сейчас затрагивать отдельный вопрос практики, практического применения подобных теорий).

На крайнее сходство еврейского и немецко-нацистского подходов обратил внимание в 1942 году выдающийся русский богослов о. Сергий Булгаков. Этот друг евреев высказал сожаление по поводу того, что «детей Израиля преследуют в Европе после вчерашнего триумфа», но отметил: «Еврейское самосознание идолизирует свою собственную нацию. Оно деградировало, превратившись в еврейский расизм, тогда как немецкий расизм — всего лишь завистливая пародия на него».

Как многие слепые подражатели, Гитлер не сумел понять всю глубину отличия. Евреи — не территориальная группа, тогда как немецкая нация было сформирована и базировалась на своей территории. Территориальным народам не следует расширяться далеко за свои естественные пределы; кроме того, они не могут существовать вне их. Доказательством этого можно считать судьбу потомков немцев в штате Пенсильвания и в других районах США: они потеряли свою этническую принадлежность и стали американцами.

Можно понять его ошибку. Гитлера страшил еврейский успех, «возвышение еврея», и он решил подражать еврейской стратегии. Его бойкот еврейских магазинов и предприятий был точной копией бойкота не-еврейских предприятий и вытеснения не-евреев с рынка труда в современной ему Палестине евреями-сионистами. Его идея «де-иудизации» была зеркальным отражением сионистской «иудизации». Его мысль о массовом изгнании евреев была калькой концепции выселения палестинцев, как еще с времен Теодора Герцля (1896) предусматривал сионистский план, осуществленный на деле в 1948 году.

Американский социальный психолог Кевин МакДональд описал нацистскую доктрину как «зеркальное отражение иудаистской стратегии» и потому самую большую угрозу евреям. Он предсказал, что в будущем не-евреи, европейцы и американцы, обеспокоенные «возвышением еврея», станут «подражать аспектам иудаизма, заимствуя служащую интересам группы, коллективистскую идеологию и социальные организации». МакДональд был прав, заявляя, что «это окажет глубокое воздействие иудаизма как групповой эволюционной стратегии на развитие народов Запада». Его заключение глубоко пессимистично: еврейская стратегия «обречена на победу», исполняется ли она евреями, или принявшими ее коренными народами.

Для белого националиста такое заключение — призыв к немедленному применению иудаистской стратегии в интересах коренных народов. Еврейский супрематист убежден, что иудаистская стратегия должна примениться только евреями. Но для нас, не-расистов, иудаистская стратегия плоха сама по себе, применяется ли она немцами, евреями или белыми англосаксонскими протестантами. Существует возможность совершенно другого, не-иудаистского ответа на иудейский вызов. Стратегия слепого подражательства пагубна, но существуют другие стратегии, основанные на не-иудаистской концепции территории и местного содержания.

Национализм — это разница между реальным и надуманным национальным содержанием. Вросшему корнями в свою родную землю англичанину не нужен никакой английский национализм, ведь он «дышит Англией». Он — сосуд, наполненный местным содержанием, в котором нет места никакой «английскости». Когда же англичанин чувствует, что потерял часть связей, он пробует восстановить их любовью к английской идее. Национализм возникает на руинах местных привязанностей. Когда связи человека с Тосканой, Кентом или Бургундией ослабевают, ему нужен заместитель — итальянский, английский, или французский национализм. В конечном счете национализм превращается в шовинизм, забывая реальное местное содержание полностью.

Американские суперпатриоты, неоконы, полностью лишены американского национального содержания. Их шовинистическое размахивание флагом заступает на место любви к реальной Америке и американцам. Они — сторонники неограниченной иммиграции в США, поскольку не заботятся о своих соотечественниках — американцах. Их совершенно не волнует также и остальная часть человечества, и они бы без колебания подвергли атомной бомбардировке Ирак, родину Авраама, ради Израиля. Люди, справедливо испытывающие отвращение к циклопической агрессивности этой секты, позволили втянуть себя в антинационалистическую, универсальную и космополитическую программу. Но разве неизбежен выбор между безликостью и шовинизмом?

Есть реальная альтернатива обеим болезням, и Сцилле национализма, и Харибде вездесущей неукорененности, и это — любовь к конкретному региону или деревне. Любовь Фолкнера к Йокнапатофе и Барта — к штату Мэриленд, одержимость Джойса Дублином, и страсть Ролана к Бургундии, помещенная в центр мира Флоренция Боттичелли и Данте дают нам ключ к пониманию универсальной человеческой природы: местное содержание на самом деле существует, в противоположность абстрактному обобщению.

Лидеры сионистов с их дешевым софизмом имели обыкновение заявлять, что «нет никакого палестинского народа». Как и в любом софизме, в этом есть доля правды, но не вся правда. Палестинцы были настолько наполнены богатым местным содержанием, что не имели никакой нужды в национализме человека без корней. Палестинцы — дети своих деревень; для них Джифна и Тайба, Насра и Бирам незаменимы. Мы получим представление об этой концепции, вспомнив мемориальную дощечку на кресте: «Иисус из Назарета».

Это лишь одно из того, чему мы могли бы научиться у палестинцев. Любовь к нашим территориальным общинам, деревням и городам, к их людям — вместо помпезной идеи о нации и государстве. В американском контексте это означает приоритет прав штатов, а не федеральных властей, приоритет графств перед властью штата; приоритет деревням, а не графству. Конструктивные идеи можно позаимствовать в Швейцарии: вы не можете иммигрировать в Швейцарию вообще, — вас должен принять один из кантонов. Это справедливо: если богатые либералы или неоконы поддерживают неограниченную иммиграцию, пусть расселяют иммигрантов в своем районе, в качестве соседей. Предполагаю, что это остановило бы иммиграцию почти полностью.

Местное содержание существует фактически, в противоположность абстрактному понятию «нация». Оно также обеспечивает безопасность и защиту против отчуждающей и унифицирующей чумы Глобализации. Я согласен с критиками национализма и национального государства: национализм потерпел полную неудачу повсюду, от Италии до Японии, от Сербии до Израиля. Это изобретение XIX века было гойской имитацией еврейского самообожания. Оно пролило реки крови, создало подобные мафии структуры, подавило свободы и спровоцировало яростную междоусобицу. Но какова альтернатива? Может быть, мамонское универсальное супергосударство, воcстающее сегодня на основе Pax Americana? Может быть, это подражание еврейской стратегии потерявшими свои корни национальными группами в мультикультурном обществе? Нет, альтернатива лежит в неповторимом характере наших деревень и городов. Власть следует передать вниз, на уровень местных общин. На этом уровне нет места бюрократии и манипулятивной «демократии». Это спасет простых людей от диктатуры хитрых экспертов и богатых магнатов . Мы должны учиться у наших палестинских братьев любить наши деревни и города, и сделать их такими же уникальными, как Джифна и Флоренция. Нельзя быть истинным патриотом своей земли, если не любишь свой город. Не напрасно Улисс так стремился в свою собственную Итаку, а не в Грецию.

 

VI

Многие честные люди осуждают сионизм и сравнивает его с колониализмом или с немецким национал-социализмом. Безусловно, праксис сионизма разорил прекрасную землю Палестины и способствовал концентрации власти в руках лидеров еврейских шовинистов в Америке и повсюду. Однако у сионизма имелась «уважительная причина», хотя, увы! — неприличная в эпоху политкорректности. Позвольте нам смело заявить о ней. Сионизм и антисемитизм не только поддерживали и питали друг друга, как привыкли говорить антисионисты. Ранние сионисты полагали, что некоторые специфически еврейские качества следует искоренить, лучше всего — перевоспитанием евреев в суровых условиях Палестины или Уганды. Сионисты назвали традиционную еврейскую ментальность словом «галутиют» (от слова «галут», Рассеянье), что можно перевести как «особенности Диаспоры», и считали ее производной от жизни в Рассеянии, но она была в основном идентична «еврейству», как это определяли антисемиты.

Недавно остроумный американо-еврейский антисионист Ленни Бреннер прокомментировал письмо Хаима Вейцмана, написанное в 1914 году. Вейцман, ведущий сионист своего времени и первый президент Израиля, пишет о своей беседе с лордом Бальфуром (автором Бальфурской Декларации), в которой тот доверительно признался ему, что «разделяет ряд антисемитских идей. <Вейцман> ответил ему, что и сионисты согласны с культурными антисемитами». Бреннер торжествующе заключил, что «в переводе на простой английский, Бальфур поблагодарил Вейцмана за подтверждение его антисемитских воззрений».

Молодые читатели, привыкшие к самовосхваляющим еврейским сочинениям, могут отнестись к подобным фактам с недоверием, но первые сионисты относились сурово к евреям, которых они знали не понаслышке. Для них масса еврейских адвокатов, порнодилеров, торговцев валютой, активистов лоббирования, банкиров, медиа-лордов, магнатов недвижимости, либеральных журналистов была, по словам Вейцмана, «нежелательным деморализующим феноменом», или, иначе — «отбросами общества» (как резко выразился Давид Бен Гурион). Сионизм принял главную посылку антисемитизма, и предложил средство, перевоспитание по-маоистски в изолированной, удаленной сельской местности.

Однако История распорядилась иначе. После поражения национал-социализма и коммунизма «галутная еврейская ментальность» оказалось побеждающей стратегией на поклоняющемся Мамоне Западе. Те самые «отбросы общества», адвокаты и медиа-лорды заворожили Америку, и стали примером подражания для многих американцев, как евреев, так и не-евреев. Израильский сионизм потерял свой боевой дух, выродившись в военную диктатуру, и выживает сегодня только благодаря субсидиям взятой в заложники Америки. Однако, это не означает, что «антисемитские» обличители из ранних сионистов были совершенно не правы, поскольку мирской успех — не единственная мера вещей.

Одна черта еврейской (галутной) ментальности особенно удивительна и необычна. Когда российские еврейские пай-мальчики конца XIX века покинули тепличную жизнь еврейских местечек и оказались лицом к лицу с большим миром, они узнали об одном трагическом элементе еврейского существования: разрыве с природой. Евреи не проявляли интереса к природе; они не описывали ее в стихах или прозе, не рисовали ее, не имели с ней контакта; их не заботил ландшафт за пределами их местечка. Молодые люди чувствовали, что такое положение вещей следует изменить. Некоторые из них отправились в Аргентину, где барон Гирш пытался привязать евреев к земле. Другие основали колонии в Крыму или в Палестине.

Они мечтали избавиться от своей еврейской ментальности. Не звание еврея их беспокоило (некоторых беспокоило и это, и они требовали, чтобы их называли израильтянами, или ивритянами, или хананейцами), но их не устраивали «еврейские» качества, от которых они хотели избавиться, и воссоединяться с природой. Не будучи строгими сионистами, скажем, что некоторые из них сумели избавиться от «еврейства» и не переезжая в Палестину. (Вероятно, их следует называть скорее потомками евреев, чем евреями). Большинство израильских евреев не смогли привязать себя к земле Палестины, поскольку это едва ли можно было осуществить без смешения с местными жителями.

Причину еврейского разъединения с природой объяснял другими словами, но примерно так же видный русский историограф, «русский Тойнби» — Лев Гумилев. Он считал, что «этнос» — это качество конкретной группы людей, связанной с конкретным ландшафтом. Этнос не может существовать вне экологической ниши. Гумилев определял евреев (или «неисправленных галутных евреев», как сказали бы сионисты), как людей антропогенного (рукотворного) ландшафта. Именно поэтому еврею так легко изменить место проживания: он игнорирует природу, тогда как современные города — все на одно лицо. Поэтому еврей обладает преимуществом перед конкурентами: если, скажем, часть сознания англичанина обращена к навыкам, необходимым для жизни в естественной окружающей среде Британских островов, еврейское сознание чудесным образом сконцентрировано на достижении успеха в рукотворной окружающей среде.

Гумилев заменяет традиционную дихотомию «евреи-гои» другой: «люди рукотворного ландшафта — люди естественных ландшафтов». Это не совпадает с дихотомией город — деревня, поскольку и городской обитатель может быть неотъемлемой частью ландшафта. Люди живут в красивых старых городах, Флоренции и Оксфорде, Иерусалиме и Мекке, Суздале и Лионе. Эти города росли как цветы, они создавали искусство, строили соборы и мечети; они были уникальны, и локальны, и универсальны в одно и то же самое время. Есть место и для самых больших городов мира — Париж, Лондон, Бомбей, Шанхай — места встречи цивилизаций.

Однако современные искусственные города, Мильтон Кейнс, Лютон, Сан Дени, разросшиеся пригороды Нью-Джерси, израильские Холон и Афула, русские советские городки — безлики, похожи друг на друга и «освобождены» от культуры. Но и старые города подвергаются натиску и превращаются в искусственные. Когда в них возникают магазины и кафе больших международных сетей, они лишаются своих особенностей. Все города, в которых есть «Мовенпик» или «Хилтон», «Старбакс» или «Барклайз Банк» уже похожи друг на друга, уже лишились своей уникальности. Они становятся клонами одного протогорода, и их жители терпят поражение при столкновении с мобильными пришельцами.

Этнос добивается успеха в своей собственной экологической нише, но его постигает неудача в чужеродной среде. Чтобы победить в соревновании с другими этническими группами, этнос пытается приспособить себя к окружающей среде или приспособить окружающую среду к своим потребностям. Подобный процесс можно наблюдать при ловле большой рыбы: рыба пытается затянуть рыбака в собственную окружающую среду — в воду, — поскольку справедливо предполагает, что может победить там. Рыбак тянет рыбу в свою собственную окружающую среду, на сухую землю, ибо уверен, что там сможет победить.

Именно поэтому (галутные) евреи стремятся исключить чуждые (для них) естественные ландшафты и вытеснить их искусственными, где они могут применить свою стратегию. Это такое же инстинктивное побуждение, как попытка рыбы утянуть рыбака в море. Пример именно такой стратегии дает канадская еврейская династия Рейхманов.

Эта набожная ортодоксальная еврейская семья активно занималась продажей недвижимости в Канаде, Англии и в других местах. Они иммигрировали в Канаду из Австрии во времена Гитлера, и в 1980-х годах их богатство оценивалось в 40 миллиардов долларов. Рейхманы изобрели shopping mall — торговый центр, городской проект, который изменил жизнь людей на всем земном шаре. Эти «плазы» или «моллы» подорвали социальную структуру городов, убили традиционные небольшие магазинчики, разорили ремесленников, и поддерживали фирмы с известными брэндами, большие компании, автомобильную промышленность, неуемный рост пригородов и социальный распад. Моллы устранили преимущество местных изделий или производителей в пользу импортируемых или централизованно производимых продуктов, ибо в молле нет традиционных магазинов или традиционных покупателей, нет верности или мастерства.

Моллы принесли Рейхманам сказочное богатство. Канадцы говорят: есть богатые, супербогатые — и Рейхманы. Этот клан поддерживал еврейскую благотворительную деятельность и израильские проекты, и потратил много денег на иммиграцию российских евреев в Израиль. Но они причинили больше вреда, чем добра нарождающемуся израильскому обществу. Их моллы опустошили Тель-Авив и Западный Иерусалим, так как относительно богатые покупатели переключились на моллы, и местные магазины, а после них и местные кафе, локальные пункты социального общения, потеряли своих клиентов. Израильское общество, одно время довольно связное, рассыпалось на амальгаму разных групп. Дети иммигрантов, с их поверхностной и сомнительной связью с местным пейзажем, перестали играть на склонах Иудейских Холмов и стали проводить свободное время, бесцельно слоняясь по моллам, привыкая к искусственной окружающей среде и к посещению магазинов как к развлечению. Дети моллов способны запросто шагнуть из молла в Иерусалиме в молл в Торонто, где продаются те же брэнды, да и построены они теми самыми Рейхманами. Таким образом, еврейская (галутная) тенденция подорвала и сионистскую утопию, так же, как социальную жизнь и традиции многих стран по всей планете.

 

VII

Молл не появился на пустом месте. Поросль покупателей будущих моллов вырастала из массово-поточного производства, из прямоугольных, стандартных жилищных блоков, построенных после Первой мировой войны. Вдохновленные Нимейером, они те же во всем мире, включая мой родной Новосибирск. Эти жилищные блоки привели нас в рукотворную окружающую среду, оторванную от местного содержания, национальных традиций и естественной среды. Безликие города, восстановленные после великого разрушения мировых войн, особенно угнетают, но даже города, пощаженные военным безумием, часто разрушались в угоду стандартизации…

Шведы пригласили Оскара Нимейера, родившегося в Бразилии сына иммигрантов, ученика Лючио Косты и Грегори Варшавчика, внести свой вклад в красоту Стокгольма.

Он предложил уничтожить средневековое ядро города, Гамла Стан, и заменить его безликими рядами прямоугольных блоков. Этот проект был отклонен, но — в качестве компромисса — красивый центральный район XIX века Хоторгет был стерт с лица земли и преобразован в безликие однотипные блоки. Такие же самые блоки были возведены на месте прекрасного района Москвы XVIII века — Арбата. Друг Советского Союза, Нимейер повлиял на программу массовой жилой застройки в постсталинской Россия, что превратило многих русских в людей «рукотворного пейзажа». Мир фильма «С легким паром» был построен по планам Нимейера, и в нем исчезла разница между городами.

Однажды я взял режиссера русского ТВ, симпатичную русскую девушку из Москвы на прогулку в ущелье Эн-Геди, одно из самых очаровательных мест в Палестине, с ручьями и дикими козами, пышной растительностью и маленькими водоемами. «Разве нельзя было сделать точную копию этого ущелья в какой-нибудь курортной гостинице в Эйлате?» — пожаловалась она после прогулки. Она говорила всерьез: ей, жительнице Нью-Васюков, не нужна природа с ее красотой. Она не одинока. Показывая великолепные арабские особняки Иерусалима российским туристам, я часто слышал скептическое замечание — «Да, наверное, там можно жить, если нет выбора». А вот стандартные жилые блоки в предместьях Иерусалима вызвали их восторги.

Сельская Россия была также трансформирована введением стандартного жилья, коллективизацией и массовым оттоком населения в города. В конечном счете Советская Россия стала страной двух парадигм: рукотворного и естественного ландшафта. Это разделение чувствовалось в искусствах, литературе, политике, экономических предпочтениях и социальной структуре. Господство искусственного стало почти тотальным, поскольку постсталинские коммунистические лидеры в своих желаниях и запросах все более и более походили на людей Запада. Но диссидентам и этого было мало — они хотели полностью скопировать рукотворный Запад. Писатели и художники-почвенники были маргинализованы.

Последствия расцвета искусственной парадигмы в России оказались печальными. Природа была разрушена; реки — отравлены промышленными отбросами; деревни — стерты с лица земли как экономически нежизнеспособные. События 1991 года закончили передачу власти и влияния в руки сторонников искусственности, о чем сигнализировало чудовищное возвышение еврейских олигархов, нескольких супербогатых банкиров и промышленных магнатов.

Подобный процесс имел место и в других местах, и парадигма искусственности стала доминирующей парадигмой мира. Я не думаю, что Нимейер, Рейхманы и другие создатели искусственной окружающей среды сознательно трудились ради мирового господства (галутного) еврейства, во что свято верят фанатичные сторонники теории заговора. Некоторые из них действовали подсознательно, создавая среду, в которой они могли бы процветать, то есть — рукотворную окружающую среду. Другие просто не понимали, что искусственная окружающая среда смертельна для Естественного Человека и объясняли сопротивление народа косным предубеждением. Решительные и упрямые, они считали, что знают лучше, что хорошо для людей. Не исключено, что они даже не отдавали себе отчета в том, что это хорошо только для них самих.

Так же, как рыба инстинктивно тянет рыбака в глубину, евреи — владельцы средств массовой информации — сформировали общественное мнение, тяготеющее к искусственности; еврейские финансисты обеспечили фонды для «искусственных» проектов; еврейские строительные магнаты строили и продвигали проекты массового стандартного жилья потому, что их симпатии были на стороне искусственного мира, и потому, что они чувствовали: в этом новом мире они будут процветать. Я думаю, что эти действия были более инстинктивны, чем сознательны, поскольку то же самое имело место и в еврейской колонии в Палестине. Безусловно, эти евреи симпатизировали Израилю, и Нимейер даже прожил некоторое время в нашей стране, но их деятельность в Израиле была столь же разрушительной, как и в других странах .

Можно сравнить этот процесс с подобным явлением, имевшим место, когда британские иммигранты колонизировали Северную Америку. Они должны были конкурировать с местными жителями, коренными американцами, которые достигли симбиоза с природой. Чтобы остаться в живых, колонисты должны были выбрать одно из двух: либо изменять себя самих, либо преобразовать окружающую среду. Следопыт Фенимора Купера был человеком, который приспособился к природе и к обычаям коренных американцев. Если бы коренные американцы оказались достаточно сильны, чтобы заблокировать или ограничить иммиграцию из Европы, или английские колонисты разделяли бы французское преклонение перед «дикарями» (индейцами), оставалось бы место для постепенного приспособления.

Однако, английские поселенцы, пылкие протестанты, приверженцы Ветхого Завета, были одержимы идеей избранности, они считали себя Новым Израилем, повторяющим завоевания Иисуса Навина. Соответственно, местные жители стали для них «хананеянами», которых должно «рассеять» (Навина, 33:53) и «полностью истребить» (Навина, 21:3). Парадигма Ветхого Завета (радикально преобразованная Новым Заветом и Кораном) — это парадигма тотальной войны, тотального уничтожения, присвоения чужой собственности и гегемонии. Возвращаясь к Ветхому Завету, колонисты объявили войну «менее избранным». Именно поэтому они не только убивали и грабили коренных американцев, когда предоставлялся случай, но также разрушали окружающую среду: убили бизонов, отравили водоемы, разрушили прерии. Разрушение окружающей среды — естественный способ захвата страны иностранными завоевателями.

Разрушая природу, они выполняют задачу Сатаны, потому что Сатана побеждает (упаси Бог!), когда все следы Божественного Присутствия устранены из нашего мира. Природа — источник божественного вдохновения, и Бог, Который обитал в шатрах сынов Израиля и в лоне Марии, живет и в роднике под святыней Палестинского Нагорья. Поэтому Сатана стремится уничтожить природу и погубить талант человека, позволяющий ему вступать в союз с природой, с помощью людей, движимых на первый взгляд вполне мирскими причинами.

 

VIII

Причины разрушения ландшафта кажутся на первый взгляд экономическими. Когда пересыхает красивый ручей, разбухает река от промышленных отходов, вырубается лес, или старинный город превращается в новый жилмассив, мы склонны винить человеческую жадность. Но этот процесс идет и без мотива прибыли. В моей родной Сибири множество деревень было разрушено и целые местности были затоплены при создании искусственных морей и гидроэлектростанций. В советской Сибири мотив прибыли начисто отсутствовал, и обширные электроресурсы не были нужны . Можно привести тысячи примеров, когда разрушение природы идет не ради прибыли, предполагаемой или реальной.

Один из самых вдохновленных сетевых авторов, Диана Харви, вопрошает в отчаянии: «Целенаправленное отношение между правящими умами Земли и агонизирующей смертью природного мира остается загадкой. Что заставляет современных владельцев-менеджеров земного шара доводить деградацию планетарных систем жизнеобеспечения до состояния токсического шока? Смертные муки природы усиливаются день ото дня, но разрушительная человеческая деятельность продолжается неустанно, как будто это состояние дел не имеет никакого отношения к человеческой жизни. Мы обязаны задаться вопросом, не сошли ли эти могущественные люди, стоящие за рулем тонущего судна, ответственные за отравление всей планеты, с ума. Может быть, эти ярые приверженцы жадности попросту свихнулись, и, движимы голосом своего безумия, ведут нас в потоке бессмысленного хаоса прямиком к пропасти?»

Диана Харви, как и Иммануэль Валлерштейн, совершает героическое усилие, чтобы узреть рациональную причину явно неблагоразумного поведения, и она почти преуспевает в этом, расширяя концепцию жадности. Она заключает:

«Мировые корпоративно-властные структуры (…) подстроили разрушение природы, чтобы сорвать самый большой куш всех времен и народов. Они хотят поставить человечество в зависимость от производимой ими замены природы искусственными заменителями, и полностью контролировать нас, продавая эти заменители речной воды и чистого воздуха. Мое объяснение таково: силы корпоративного тоталитаризма преднамеренно уничтожают наш мир, чтобы продать нам его симулированную модель и получить прибыль».

Ее диагноз беспросветен, но реальность страшнее. Кто пообещал мисс Харви, что ей станут продавать заменители воздуха и воды в темном завтрашнем дне наших кошмаров? В конце концов, жадность и прибыль, даже написанные с больших букв, предполагают длительный режим работы. Пора совершить усилие — и признать, что жадность не является ни элементарной частицей, ни простой силой. За ней стоит более древняя и мрачная фигура: воля к господству. Для нее жадность — всего лишь средство к достижению цели. Да, хорошо продавать воздух мисс Харви и получать замечательную прибыль. Но может быть, еще лучше отказаться от прибыли и насладиться видом ее смертных мук? В конце концов, мои предки, одержимые тягой к господству, за хорошие деньги выкупили пленников-христиан у персов, взявших Иерусалим в 614 году, а затем перебили пленников, пренебрегая прибылью. Прибыль — не последнее слово; жадность — не самый худший грех. Жадностью не объяснишь стремление миллиардера «сделать» еще один миллиард. Он ищет иную добычу, не деньги, но господство.

Не может быть господства без порабощенных, а человека нельзя поработить, пока он связан с природой. Он плюнет на планы поработителей, и, как Диоген и Кандид, будет пить чистую воду реки и есть овощи со своего огорода. Чтобы его поработить, надо отравить реки и воздух. Поэтому разрушают природу. Но за волей к господству, за разрушением природы, мы замечаем новую фигуру. Как моряк Колумба, увидевший землю, мы протираем глаза с недоверием: этого не может быть!

В течение двух сотен лет, а то и дольше, христианский мир пытался жить без Бога. Некоторые отрицали Его существование, некоторые — нет, но как верующие, так и неверующие объясняли наши экзистенциальные проблемы, отвлекаясь от присутствия Бога во Вселенной. Обычно все поддавалось объяснению нашими добрыми и злыми побуждениями. Известна популярная присказка, приписываемая разным ученым, от Ньютона до Эйнштейна, которые, когда их спрашивали о Боге, отвечали: «У меня не было надобности вводить этот параметр в мои формулы». Средневековый английский ученый из Сюррея, Уильям Оккам (он послужил прототипом для героя триллера Умберто Эко «Имя Розы»), предложил принцип, названный по его имени «Бритвой Оккама»: «Не множьте сущности без необходимости». Это означало, что из двух конкурирующих теорий следует предпочесть более простое объяснение. Поэтому мы, как правило, не обращаемся к духовным категориям за объясненьем мирских событий.

Но пока мы расслабились в нашем полностью материальном мире, другой принцип средневековой логики, Закон Манифестации (Проявления) уготовил нам ловушку. Данный закон декларирует, что «любая сущность в конечном счете проявится». Никогда не являющуюся сущность можно, безо всякого ущерба, считать несуществующей, то есть не-сущностью. Теоретически мы знали, что на определенных скоростях пространство будет соответствовать не древней геометрии Евклида, но новой геометрии, разработанной в XIX веке сыном ганноверского священника, Бернардом Риманом и Лобачевским. Но практически наш ум отказывался принять новую геометрию — пока она не стала реальностью в физике частиц.

Теоретически верующий человек должен быть готов к зримому проявлению духовного мира, Бога и более низких Сил. Практически мы отказались верить в такую возможность. Шведскую даму-пастора спросили, что бы она сделала, если бы ей было явлено видение св. Бригитты. «Я бы заказала два пива, большой бифштекс, и если бы это не помогло, то добровольно отправилась бы в психиатрическую лечебницу», — ответила та. Если таков ответ священника, то чего можно ожидать от мирян?

Когда мы отвернулись от Божественного Присутствия, и удалили Его из нашей жизни, мы помогли Его противнику за шахматной доской. Теперь влияние и планы Сатаны стали видны, и никакие бифштексы с пивом не изменят этого. Последние события человеческой истории, бессмысленное разрушение природы и войну против духовности нельзя правдоподобно объяснять рациональными материальными причинами. За вполне человеческими устремлениями больших корпораций, за Жадностью с большой буквы, за парадигмой Господства, безликий Разрушитель явил себя, как лорд Дарт Вейдер на покоренной планете.

 

I

На многоцветной карте Ханса Бюнтинга (1581 г.) наш мир выглядит как цветок, три лепестка которого соответствуют трем континентам — Европе, Западной Азии и Африке, соединенным Святой Землей. Но допустимо и другое прочтение карты: цветок есть символ веры в Христа и Богородицу, а три лепестка означают ислам, католицизм и православие. В то время как на Западе предпочитали противопоставлять ислам христианству, христиане Востока, в особенности святой Иоанн Дамаскин, рассматривали ислам как еще одну ветвь христианской церкви наравне с западной католической церковью. Действительно, ислам, почитающий Христа и Ситт Марьям, отстоит от православия не дальше, чем кальвинизм, не признающий ни икон, ни священников и отказавшийся от почитания Пресвятой Девы. Эти три религии предлагают различные толкования одной и той же идеи: православие уделяет больше внимания Христу Воскресшему, католицизм — Христу Распятому, а мусульмане следуют Святому Духу. Непризнание православием принципа «филиокве» тоже роднит его с исламом; здесь мы видим сходство теологических взглядов, основанное на географическом соседстве.

Чтобы понять смысл войны на Ближнем Востоке, необходимо увидеть в исламе третью из великих церквей нашей Ойкумены. На самом деле, существует множество способов интерпретации этого конфликта: политэкономия, демография, геополитика и расовая теория предлагают различные объяснения, часто противоречащие друг другу. Проблема в том, что ни одно из них не подходит полностью. Осознание того факта, что ситуация требует объяснения, основанного на религии, нашло свое выражение в доктрине Хантингтона о «схватке цивилизаций», рассматривающей противостояние ислама и христианства как повторение средневековых крестовых походов. Ее упрощенную, популярную трактовку можно встретить во всех ведущих газетах Запада, от «Нью-Йорк таймс» до империи Берлускони, а Ориана Фаллачи и Энн Каултер возвели ее в крайнюю степень.

Но конфликт между тремя величайшими церквями окончен — к худу или к добру, но благородные рыцари в красных плащах поверх сверкающих лат давно перестали скакать по холмам Палестины и полям Пуату и, восклицая «Lumen Coeli», нестись в бой против не менее храбрых и доблестных сарацин, осененных зеленым знаменем. Теперь они имеют установившиеся сферы влияния, а такие вещи, как небольшие пограничные стычки или «улавливание душ» просто не дают им утратить бдительность. Больше нет никакой «мусульманской угрозы католицизму» или «католической угрозы православию», несмотря на то, что многие люди уверены в обратном.

Православные христиане Греции и России, Палестины и Сирии полностью разделяют взгляды мусульман и относятся к американскому вторжению с не меньшей враждебностью. Попытки насаждения проамериканских настроений в Москве и Афинах неизменно проваливаются. «Воззрения православных греков обнаруживают больше сходства с общественным мнением в Каире или Дамаске, нежели в Берлине или Риме», — признает «Уолл-стрит джорнэл». Поэтому дурацкая гипотеза о столкновении христианства и ислама не основана на реальности. На мой взгляд, и в этой статье, понятие «христианство» включает в себя не только великие апостольские церкви Востока и Запада, но и ислам.

Несмотря на свою ошибочность, теория Хантингтона опирается на фундамент теополитики — это слово, неизвестное словарю Microsoft Word, ввел в употребление Карл Шмитт. Определить принадлежность этого великого мыслителя к тому или иному философскому течению непросто, его считали своим нацисты и неоконсерваторы, деконструкционисты и антиглобалисты, такие разные мыслители, как Лео Штраус и Джорджо Агамбен, Хантингтон и Деррида. По мнению Шмитта «все наиболее содержательные концепты современного учения являются секуляризованными теологическими концептами».

Учение о «либеральной демократии и правах человека», принесенное силами морской пехоты США на берега Тигра и Аму-Дарьи, представляет собой крипторелигию, крайне еретическую форму иудаизированного христианства. Александр Панарин, современный русский философ (ныне покойный), подметил антихристианский характер этого учения: «Современные представления американцев о деконтекстуализованных Товарах и их десоциализованных Потребителях — это языческий миф»; по его мнению, учение, насаждаемое США, представляет собой возврат к язычеству.

Как мне кажется, эту новую религию можно назвать неоиудаизмом; его приверженцы воспроизводят взгляды, характерные для иудеев; иудеи часто выступают в роли проповедников новой веры, при этом ее приверженцы верят в сакральность Израиля. Действительно, когда в Нидерландах сжигают мечети, а в Израиле разрушают церкви, это не вызывает никаких эмоций в сравнении с тем, что начинается, когда на стене синагоги рисуют граффити. США определяет степень лояльности своих союзников в соответствии с их отношением к евреям. Музей (а точнее, Храм) Холокоста находится возле Белого Дома. Поддержка еврейского государства является обязательным пунктом программы всех американских политиков.

«Избранным», то есть, сторонником новой веры, может стать кто угодно — выбор за вами; Новейший Завет принимает и евреев, и не-евреев; почитайте Мамону, забудьте о Природе, Духовности, Красоте, Любви; почувствуйте, что вы принадлежите к особой расе, докажите это, добившись успеха в стяжании мирских благ — и вы вступите в число адептов нового учения. С другой стороны, любой еврей может предпочесть не исповедовать эту веру; ни греховность, ни добродетель не предопределяются биологически.

И все же, ощущается заметная преемственность между палеоиудаизмом и его более новой версией. В еврейском государстве воплотились параноидальные страх и ненависть иудеев по отношению к иноверцам, в то время как политика Пентагона представляет собой проявление все тех же страха и ненависти, но уже во всемирном масштабе. Идеи неоиудаизма были сформулированы еврейским националистом Лео Штраусом и были подхвачены еврейскими журналистами, пишущими для «Нью-Йорк таймс». Существует проект строительства нового Иерусалимского Храма на месте мечети Аль-Акса, для того чтобы поддержать неоиудаизм экзотерическими ритуалами.

Неоиудаизм — это неофициальная религия Американской империи, а война на Ближнем Востоке представляет собой неоиудейский джихад. Это интуитивно понимают миллионы людей: по словам Тома Фридмана из «НьюЙорк таймс», «иракцы называли американских захватчиков евреями». Неоиудаизм — это антидуховный и антихристианский культ глобализма, неолиберализма, разрушения семьи и уничтожения природы.

Кроме того, это культ утилитаризма, отчужденности и отхода от истоков, противостоящий сплоченному обществу, солидарности, традициям — говоря коротко, противостоящий ценностям, исповедуемым тремя великими церквами. В связи с тем, что на Западе церковь утратила свое положение, адепты неоиудаизма считают западное христианство практически мертвым (они пока не заметили возрождения православия в России) и сражаются с ним бескровными методами с помощью ADL (Anti-Defamation League), ACLU (American Civil Liberties Union) и других антихристианских организаций. Газета «Виллидж войс», перечисляя преступления нынешнего американского режима, называет Буша «христианином», «Нью-Йорк таймс» пишет о совращении детей священнослужителями, Шварценеггер громит церковь в фильме «Конец дней» — все это западный фронт неоиудейского джихада.

Ислам остается последним великим вместилищем духовности, традиций и солидарности, поэтому адепты неоиудаизма обрушивают на него всю огневую мощь, находящуюся в их распоряжении. Ислам будет побежден, если на месте Аль-Акса будет воздвигнут храм неоиудеев. Ислам является преобладающей религией среди соседей и врагов Израиля. Ислам сыграл историческую роль в обороне Палестины, сердцевины цветка о трех лепестках, вместилища общей пратрадиции, о которой писал Генон. Карл Шмитт усмотрел «значительный исторический параллелизм» между нашим временем и эпохой Христа. Собственно, война с палестинцами часто интерпретируется как новая попытка (нео)иудеев и почитателей Мамоны распять Христа на Его земле. Генон полагал, что современность (представляющая собой kali yuga или Последнее время) завершится появлением Антихриста и концом света. Таким образом, война против ислама является одним из этапов последней войны, войны против Христа.

На более глубоком, метафизическом уровне происходит борьба между двумя тенденциями: силой, которая притягивает небо и землю друг к другу и ресакрализует мир, и силой, которая пытается разделить небо и землю и профанизировать мир. Объединяющая сила представлена Христом в руках Богородицы. Разделяющая сила, Великий Профанатор, это не только иудеи; но они охотно поддерживают его, поскольку, с их точки зрения, мир за пределами Израиля (Persona Divina, а не государства) должен быть лишен Бога и благодати. Таким образом, действия неоиудеев в конечном счете приводят к профанации мира и, на другом уровне, к освобождению от ограничений, налагаемых обществом и Богом, и к победе индивидуализма.

 

II

Сейчас, когда диагноз поставлен (неоиудиазм, играющий роль новой религии и ведущий джихад на Ближнем Востоке), мы можем попытаться вылечить болезнь. В этой войне самое главное — не битва за Фаллуджу, а война за души людей, которую ведут две идеи: кто победит, Христос или Антихрист. Этот вопрос решается не силой оружия, а нашей способностью разбить врага в споре. А вы, мои читатели и товарищи, — отборный спецназ нашей духовной армии; ваша задача — разоблачить врага и разбить его.

Сражаться с религией возможно, в особенности, если это такая крайняя форма ереси, как неоиудаизм. Мы должны показать его религиозные корни, развенчать его священное наследие, высмеять его идеи и пролить свет на его преступления. Когда предшественники неоиудаизма начали свою борьбу против Церкви, они высмеивали ее догматы. В этом отношении французский комик Дьедонне сделал для прекращения джихада столько же, сколько все остальные.

По мнению Генона, Реформация знаменовала собой Падение Человека, начало эры Кали Юга; в таком случае, неоиудаизм следует рассматривать как ее завершение, как крайняя степень реформирования, когда то, что реформируют, становится полной противоположностью тому, чем оно было до реформы. Следовательно, наша задача — контрреформация, а наше знамя — Дева Мария, которая «грозна, как полки со знаменами» (Песнь Песней, 6:4). Шмитт также рассматривал Деву Марию как важнейший культурный и религиозный символ, хотя и не осознавал ее связи с исламом.

Иудейская тенденция, впервые возникшая в христианстве с началом Реформации (или, по мнению Дугина, после отказа католической церкви от Никейского Символа веры), теперь расцвела пышным цветом и развилась в неоиудаизм. Эта религия уязвима в силу того, что не является всеобщей, кафолической верой. Подобно предшествующей религии, [палео-]иудаизму, это религия для Избранных; на этот раз — для тех, кто избран Мамоной, а за спиной Мамоны мы видим Великого Профанатора, Антихриста. Избранные немногочисленны; все остальные следуют этому еретическому учению вопреки собственным интересам.

Профессор Кевин Макдональд из Калифорнии с изумлением писал: «Богатые и влиятельные представители европейской элиты часто не понимают собственных этнических интересов или же ценят их слишком низко. Они действовали вопреки этническим интересам своего собственного народа… Одной из причин этого может быть то, что они живут в своих элитных гетто, изолированные от остального мира, совершенно не интересуясь другими представителями своего народа». Он так и не понял, что «влиятельные представители европейской элиты» ведут себя в точности как типичные иудеи: они живут в «элитных гетто», точно так же, как евреи жили в гетто [как писал Жаботинский, с исторической точки зрения, еврейское гетто было привилегированным «gated community», подобным европейскому сеттльменту в докоммунистическом Шанхае], и они не считают обычных людей подобными себе. Таков путь к успеху, которым следуют неоиудеи, так как у неоиудеев нет ни народа, ни отечества.

Однако подражатели не добиваются того же успеха, что иудеи. Суфийский поэт Руми рассказывает занятную историю о служанке, наслаждавшейся сексуальным сношением с ослом: чтобы устранить несоответствие между человеческими и ослиными размерами, она пользовалась баклажаном. Госпожа увидела это и решила проделать то же самое; но она не воспользовалась баклажаном, поэтому при первой же попытке была разорвана и умерла. Точно так же и неоиудеи не замечают того, что настоящие иудеи оказывают друг другу поддержку, словно одна семья; они обращают внимание только на внешние признаки поведения иудеев, то есть на их пренебрежительное отношение к окружающему их местному населению. Вот почему они обречены терпеть несчастья, как глупая хозяйка хитрой служанки: они приведут свое общество к упадку и разрушению, а взамен ничего не получат.

Наблюдение Макдональда можно интерпретировать как признание того, что представители элиты предают свои народы. Это так: СССР погиб в результате предательства своей элиты, а сейчас аналогичный процесс имеет место на Западе. США и Израиль столь мало преуспевают в войне против ислама по той причине, что представители местной мусульманской элиты, мобилизованные своей Церковью, не идут на полное предательство. В Обители Ислама такое предательство считается не comme il faut.

Мы сможем оторвать сбившихся с пути от избранных, но сперва мы должны прорваться сквозь несколько кругов обороны врага. Внешний круг обороны неоиудаизма — полное отрицание им того, что он является религией. Это средство использовалось коммунизмом и в конце концов привело его к гибели. Второй круг обороны — представление религии в виде «частного дела, которое никого не касается». Джихад, который они ведут, отличается от благородного джихада пророка Мухаммеда; вместо того, чтобы провозглашать свою веру, неоиудеи пытаются навязать ее исподтишка. А третий круг украшен лживым знаменем «христианства» Буша.

До сих пор неоиудаизм одерживал верх, побеждая одного врага за другим, а сейчас мы должны объединить их. Если использовать термины каббалы, мы должны собрать божественные искры, которые рассеялись, когда сосуды лопнули из-за обилия Божественного света (Shevirath Keilim). В процессе мы должны распознать положительные (для Христа и Девы Марии) силы и тенденции нашей Ойкумены и объединить их, деконструировав уловки противника.

Раскол на правых и левых был навязан нам противником; мы должны преодолеть его. Понятия правого и левого принадлежат одномерной вселенной, а наш мир, определенно, имеет более одного измерения. Анализ политики иудеев показывает нам, что иудеи не склонны переоценивать различия между левым и правым: лидер левой партии «Мерец», Йоси Сарид с уважением отзывался об убитом лидере ультраправой партии иудеонацистов Рахаваме Зееви (Rahavam Zeevi). Израиль не исключение из правила: наиболее воинственные из иудеев-республиканцев, неоконсерваторы, выражают готовность сменить политический курс и стать неолибералами в случае победы Керри.

««Если нам придется действовать сообща с самыми рьяными либералами и бороться с консерваторами, я не имею ничего против», — заявил Уильям Кристол в своем интервью «НьюЙорк таймс». И, как добавил редактор газеты «Уикли стэндарт», неоконсерваторы вполне могут совсем отказаться от своих правых взглядов и обратиться к неолиберализму. Чтобы расставить свои политические приоритеты, Кристол добавил: «Я предпочитаю Буша Керри, а Керри предпочитаю Бьюкенену… Если вы прочитаете несколько последних выпусков «Уикли Стэндарт», она имеет столько же или даже больше общего с самыми ярыми либералами, чем с традиционными консерваторами».

Да, это так. Но если Керри поддерживает поздние аборты, квоты, увеличение налогов, гомосексуальные союзы, увеличение числа либералов в Верховном Суде и, судя по тому, за что он голосует, придерживается еще более левых взглядов, чем Тедди Кеннеди, почему же Кристол предпочитает его другим консерваторам? Ответ прост: война и Израиль» .

Наш ответ на этот вопрос более сложен. Понятия Левого и Правого существуют только на социальной оси, и на ней они действительно играют важную роль. Но существуют и другие оси, духовная и земная, или Ось Христа и Ось Девы Марии. Вместе они образуют трехмерный крест, описанные Геноном в его «Символизме креста». Наши противники способны образовывать союзы, невзирая на разделение на Левых и Правых потому, что их объединяет отрицание Христа и Девы Марии. Поэтому и мы должны быть в состоянии объединяться с другими людьми духа и земли, несмотря на различие общественных взглядов.

Если мы обратимся к духовной оси, то увидим противостояние всеобъемлющих кафолических религий Трех Великих Церквей и индивидуалистических культов. «Религия — это не частное дело отдельных лиц, расположенных к духовной жизни, — пишет Панарин. — Церковь стоит на страже ценностей, это иная, высшая власть, которая стоит выше власти торговцев. Она должна обладать властью исключать такие вещи, как красота и любовь женщин, убеждения, земля, из области торговли». Вот почему наш противник так яростно сражается с Тремя Церквами. В современном обществе о Трех Церквах можно говорить что угодно, но о иудаизме, от которого пошел неоиудаизм, разрешается говорить только хорошее.

В нашем «искоренившем антисемитизм» обществе вы нигде не найдете статьи с названием «Детоубийство как священная традиция иудаизма», несмотря на то, что за последние несколько лет евреями были убиты сотни палестинских детей. Зато в популярном еврейском журнале можно встретить такие слова:

«Отклики на обезглавливание фанатичными джихадистами еще одного «неверного иудея», Берга, свидетельствуют о том, что наша интеллигенция либо пребывает в опасном неведении, либо просто не желает примириться с жестокой реальностью: подобные убийства совсем не противоречат священным практикам джихада, равно как и отношению мусульман к неверным, в частности, иудеям, которое восходит еще к VII веку и личному примеру пророка Мухаммеда» .

Дозволены любые покушения на Церкви и на их святыни, даже такие злостные, как те, что предпринимает французская иудейская студенческая организация под названием UEJF. Эта организация напечатала плакат: лицо девы Марии и подпись «Грязная еврейка». Во Франции суды удовлетворили требования евреев и запретили церквам звонить в колокола; другой широко известный пример — запрет на ношение хиджабов. В Иерусалиме на прошлой неделе полиция ворвалась в англиканский собор и схватила искавшего там убежище христианина Мордехая Вануну. Поэтому мы должны встать на защиту наших церквей и их духа.

Коммунизм был попыткой создания новой кафолической христианской религии, но без Христа. Хотя некоторые правые мыслители подчеркивают «иудейское происхождение» коммунизма», он был антииудейской, всеобъемлющей идеологией. Увы, они слишком решительно действовали бритвой Оккама и истекли кровью. Мы должны принять выживших в этой катастрофе и дать им место в своих рядах.

Если мы обратимся к Земной Оси, мы увидим противопоставление автохтонов и скитальцев. Юрий Слезкин предложил называть их аполлонийцами и меркурианцами. По его мнению, «аполлонийское общество состоит из крестьян, воинов и священнослужителей, в то время как меркурианцы это гонцы, купцы, переводчики, ремесленники, гиды, целители и другие путешественники, пересекающие границы». Он сравнивает это разграничение с противопоставлением евреев и не-евреев и замечает: «Евреи — меркурианцы, а не-евреи — аполлонийцы. В современном мире все мы становимся все большими меркурианцами — если угодно, и все большими евреями, и типичным меркурианцам — евреям — удается быть лучшими меркурианцами, чем кому-либо другому».

Естественно, под «всеми нами» профессор Слезкин подразумевал своих коллег — профессоров из университета Беркли и МГУ, а вовсе не калифорнийских пеонов или русских крестьян. Принимая эти поправки, его тезис можно перефразировать следующим образом: чтобы преуспеть в период Кали Юга, нужно приобрести качества иудеев и стать неоиудеем. Этими «иудейскими качествами», по мнению Слезкина, являются «подвижность, неутомимость, отсутствие корней, способность оставаться чужим, избегая других людей, отказ от сражений, отказ разделять трапезу с другими — и вместо этого создавать, обменивать, продавать и, по возможности, воровать вещи и идеи». «Избегание других людей» подразумевает отсутствие сострадания; «отказ разделять трапезу» подразумевает отказ разделять веру, «отказ сражаться» подразумевает извлечение выгоды из войны, которую ведут другие люди, «отказ от корней» порождает желание лишить корней всех остальных.

Действительно, неоиудеи не ведают сострадания, они извлекают выгоду из войн, в которых сражаются другие, они безжалостны, они не имеют корней; это идеал, описанный Жаком Аттали, который мечтал о мире, состоящем из современных кочевников, не привязанных ни к корням и ни к земле. Мы должны вернуть меркурианцев на положенное им скромное место на задворках общества.

Эти качества не являются «расовыми»; таких личностей как Карл Маркс и Симона Вайль, Людвиг Витгенштейн и Отто Вайнингер можно привести в качестве яркого примера наших товарищей по оружию, создавших средства для современного антииудаистского дискурса. Они доказали, что «иудейская тенденция» носит идеологический и теологический, а не расовый, характер. Повсеместная и настойчивая огласка гитлеровских преступлений, практически выливающаяся в их пропаганду, используется для того, чтобы затемнить это различие: в качестве нормы нам преподносится низменный биологический антисемитизм, уникальное исключение в многовековой борьбе с иудейской духовностью.

Отвергая расизм, мы равным образом отвергаем и антирасизм, поскольку сейчас это понятие используется в качестве кодового обозначения крайних антиавтохтонных настроений. Друзья Палестины напрасно пытались использовать эту концепцию в борьбе за равенство в Палестине/Израиле. Хотя любая идея может использоваться более чем одними способом, понятие антирасизма оказалось настроенным и заточенным под борьбу неоиудеев со сплоченными сообществами коренного населения. Они бы использовали его против Гуатемока или Боадицеи, они используют его против Мугабе. Антирасизм — это отрицание права автохтонного населения самостоятельно решать свою судьбу; средство отделения человека от его исконной среды обитания. Это понятие делает незаконными возражения против наводнения страны толпами иммигрантов и разрушения традиционной структуры общества.

Как отметил Теофилус д’Обла, «современный антирасизм наряду с концепцией прав человека — это вовсе не принципы борьбы с исключением из общества и, следовательно защиты Человека. Напротив, эти понятия используются для воцарения доминирующей культуры во имя поглощения, растворения в бесформенном целом».

Холокост [евреев] — это шиболет Новых Избранных. Он выполняет социальную функцию и используется для того, чтобы компрометировать большинство — то есть коренное население, придерживающееся местных традиций: если его не разоружить и не преобразовать в «открытое общество», не подорвать его государственность, не приватизировать его экономику и не распродать американским компаниям, оно учинит новый холокост, утверждают проповедники этой доктрины. Панарин с его острой социальной направленностью писал: «Тема холокоста — лакмусовая бумажка нового либерального сознания, посредством которого распознаются свои в ведущейся гражданской войне. Те, для кого холокост — главная реальность новейшей истории, способны вести гражданскую войну с «традиционалистским большинством», то есть являются «своими» для новой власти глобалистов; те, кто проявляет «преступное равнодушие» к этой теме, должны быть зачислены в число подлежащих интернированию. Холокост, таким образом, становится новой идеологией классовой непримиримости — в отношении традиционалистского большинства». Но Холокост имеет и теологическое значение: он призван занять место Распятия в сознании верующих.

Постоянное апеллирование к правам человека составляет важный элемент неоиудаизма. Оно используется для того, чтобы действовать вопреки интересам общества. Неоиудеи унаследовали от своих средневековых идеологических предшественников особую точку зрения на общество как на общество, которое дает им приют, общество, к которому они не принадлежат, но наживаются на нем. Если интересы индивида и права общества вступают в противоречие, неоиудаизм отрицает легитимность прав общества. Исходя из этой точки зрения, право Ходорковского или Березовского продать принадлежащую ему нефтяную компанию западным дельцам имеет приоритет перед правом российского общества обеспечить всех своих членов отоплением в зимний период. Право сутенера ввозить порнографию и продавать женщин в иностранные бордели имеет приоритет перед правом общества защищать своих женщин и свою нравственность.

* * *

Еврейское государство Израиль стало знаменем нашего противника и должно быть демонтировано. «Еврейские» граждане Израиля разрываются между верностью своей стране и верностью еврейскому народу. Вторая верность не позволяет им стать палестинцами; с ней пора расстаться. Мы одобряем тех граждан Израиля, которые потребовали у Верховного Суда перестать называть их евреями: для неверующих людей это слово ассоциируется с преданностью мировому еврейству. Им по пути с их палестинскими братьями, которые охотно примут их. Ультраортодоксальное досионистское меньшинство в Палестине доказало свою верность традиции: их нужно защитить и сохранить, как свидетеля и как реликт; а их судьба должна быть оставлена на волю духовных сил.

Палестинцы — классический и яркий пример коренного населения, теснимого евреями-иммигрантами. Говоря словами второго послания апостола Павла к Фессалоникской церкви, палестинцы — это последний катехон, последняя защита нашего священного наследия, стражи единой традиции в том виде, в каком она была до ее разделения на Три Церкви. Они — образцовые жертвы процесса outsourcing: местные труженики, вытесненные на обочину и замененные импортными наемными работниками. Таким образом, наша война в Палестине — это война по трем осям: война коренного населения с силой, пытающейся лишить его корней и вытеснить с родной земли, война кафолических Церквей против врагов Христовых, и война крестьян и рабочих, воинов и священников против менял. Эта война имеет и символический смысл: от нее зависит, победит ли неоиудаизм на мировом уровне или потерпит полное поражение. Это решающая война нашего века, и от ее исхода зависит наше будущее.

 

I

Как-то раз, путешествуя по Пелопоннесу, мы заехали в картинно-средневековый Науплио. Его порт сторожат мощные серые стены форта, уютные кафе растянулись по набережной, а за ними узкие кривые переулки круто поднимаются вверх по склону холма, увенчанного венецианской крепостью. Городские улицы были чисты и умыты и хранили легендарную прелесть Греции — на материке (в отличие от островов) не так уж много мест, способных с ходу покорить сердце чужестранца. Греки называют его «Нафлио», видимо, в честь поросенка Наф-Нафа. Что необычно для Греции, город был основан крестоносцами по пути в Яффу и Аккру, зодчими были венецианцы, турки, французы и баварцы, а правил герцог Афинский. Науплио стал первой столицей независимой Греции, но ненадолго; его милостиво миновала судьба Афин, и город не стал перенаселенным мегаполисом.

Зато это хорошая база для вылазок по Арголиде. На главной площади стоит старинное венецианское здание, местный археологический музей. Экспозиция начинается с предметов искусства микенского царства, отпрыска великой минойской цивилизации Крита. Микенская культура расцвела недалеко отсюда за толстыми стенами Микен и Тиринфа, под скипетром проклятых Атридов. Удивительно свободное и вдохновенное искусство, с игривыми и сладострастными (как барочные нимфы на потолке нашего отеля) наядами и богинями, веселыми осьминогами на керамике, с фресками, напоминающими палестинский Дейр эль-Балах. Микенцы знали письменность, строили дворцы и крепости, вырезали из базальта замечательных львов над вратами в свою столицу. Но следующие залы свидетельствуют о глубоком упадке. Живописное буйство исчезает, и его место занимают голые геометрические формы. Пройдут века — с XII по VI век до н. э. — пока местные жители вновь создадут произведения живого искусства, обретут письменность и изощренность прошлого.

Эту лакуну времени чувствуешь, читая «Одиссею». Гомер писал свой анахронистический шедевр через четыре века после коллапса; он не подозревал, что прообразы его героев умели читать и писать, а их принцессы вряд ли стирали белье собственноручно. Искусство периода упадка крайне похоже на то, что сегодня принято называть «современным искусством». В небольшом музее афинского акрополя можно увидеть точную копию скульптуры Джакометти, сделанную 2700 лет назад. Простенький геометрический орнамент того периода с успехом сойдет за лучшее проявление современного искусства. Так в скромном музее Науплио мы нашли недостающую деталь мозаики-головоломки: смерть искусства — это признак коллапса цивилизации.

Другая деталь нашлась на другом конце Европы, в столице басков Бильбао, где стоит гигантский музей современного искусства, построенный еврейско-американским семейством Гуггенхаймов. Это, пожалуй, самое грандиозное здание, возведенное в современной Испании, оно подобно флагману торгового флота, входящему в Бискайский залив. Его форма уникальна. Там нет прямых углов, а изгибы стен столь замысловаты, что не поддаются словесному описанию. Здание музея построено с целью произвести впечатление, оно ошеломляет, как космический корабль, приземлившийся на деревенской улице.

Внутри оно меньше поражает воображение. Куски ржавого железа, видеоэкраны, грубые геометрические конструкции представляются шедеврами современного искусства. Художник из Нью-Йорка демонстрирует 15 рифленых стальных поддонов, художник из Японии — большую комнату с дюжиной телевизионных экранов, показывающих бесконечную пустоту. Четыре просторных этажа незначительной невнятицы венчает пятый этаж с коллекцией костюмов от Армани. Любой экспонат без ущерба можно заменить любым другим. Здесь нет «Рафаэлей ржавого железа», художник как творец искусства уступил свое место куратору музея, владельцу художественной коллекции. Это они решают, какой именно мусор будет выставляться, чье именно имя будет красоваться под фотографией размокшего куска мыла или дохлой крысы. И только блестящий ярлык Армани царит, неподвластный воле куратора, а может, наоборот, как воплощение идеального искусства в глазах куратора.

Музей современного искусства в Бильбао должен был выставлять «Гернику» Пикассо, эту современную версию Страшного Суда. На деле он забит металлоломом. Это наглядный пример упадка, нет, кончины европейской изобразительной традиции. Музей Гуггенхайма — отнюдь не исключение из правил, он устанавливает правило и моду. На Бьеннале современного искусства в Венеции, бельгийцы представили ряд стульев, японцы — 100 метров фотографий живой клетки, израильтяне — бесконечные книжные полки, забитые дешевыми прошлогодними бестселлерами, англичане — сплющенные старые автомобили. По дороге в Милан мы обогнали грузовик, везущий прессованные автомобильные остовы на свалку. Они могли бы стать экспонатом Гуггенхайма, как, впрочем, и любая куча мусора. Никто бы не удивился, если бы эту кучу сопровождала табличка с именем художника, страной и перечнем исходных материалов.

В музее Амстердама мы видели коллекцию полуразложившихся, гниющих свиных туш. Газеты писали, что одна из туш, погруженная в емкость с формалином, пленила воображение частного американского коллекционера, и тот купил ее за пятьдесят тысяч долларов. Решением двух мамонцев — частного коллекционера и музейного куратора — она стала произведением искусства. В церкви Св. Николая в Копенгагене, вместо вдохновенных образов Мадонны (удаленных из церкви добрыми протестантами), мы видели огромную цветную фотографию старой больной женщины, рядом женские гениталии размером с амбарные ворота, рядом натуралистичный акт орального секса в гомосексуальном исполнении. В церкви в Амстердаме шла выставка моментальной пляжной фотографии. У таких выставок две задачи — профанировать и церковь, и искусство; и обе они с успехом выполняются — церкви Амстердама и Копенгагена стоят пустые, а их художники производят мусор.

Как же эти тошнотворные постеры, тухлые кадавры или дешевое порно стали называться произведениями искусства? Предтечи современного искусства, Густав Курбэ или Эдуард Манэ, восставали против романтического отрицания реальной жизни и реального человека. Пионеры современного искусства, Марсель Дюшамп и Казимир Малевич старались эпатировать буржуазию, расширить границы искусства, показать безграничность человеческого духа. Но их парадоксальная шутка о том, что «все, что выставлено в музее, есть искусство» была воспринята с убийственной серьезностью и возведена в ранг непреложной истины.

Принцип оказался удобным для семейства Гуггенхаймов, основавших музеи в Нью-Йорке, Бильбао, Венеции. У них было достаточно средств, дабы построить роскошные здания; они точно знали, что им надо, и они были не прочь стать верховным арбитром. Фамилия Гуггенхайм стала брэндом в искусстве. Сначала были полотна сомнительной эстетической ценности, вроде «абстрактной живописи» Джексона Поллока; и вот мы докатились до тухлых свиней, ржавого металлолома и костюмов Армани. Искусство было уничтожено.

 

II

На расстоянии дневного перегона от Бильбао в древнем королевском граде Леоне можно посетить один из старейших и прекраснейших европейских кафедральных соборов с его дивными витражами. Церкви и храмы были первым и важнейшим хранилищем и патроном искусства. Они не были заказчиками, как современный банк, который заказывает картину для украшения главного офиса. Изобразительное искусство неразрывно связано с церквами и храмами; оно есть форма высшего служения, провозглашающее внутреннее родство и созвучность Бога и Человека. Стены Кремлевских храмов сияют древними русскими иконами, в церквах Италии можно увидеть работы кисти Караваджо и Рафаэля, лики божественной красоты смотрят из ниш буддийских храмов Пагана и Киото. Прекрасные мраморные тела Афродиты, светлые лики Богородицы, суровые изображения Христа Вседержителя, грациозные статуи Будды — в этом была суть до-современного искусства.

Художники и сегодня боговдохновенны, они и сегодня готовы строить кафедральные соборы и украшать их росписями, воспевающими нашу любовь к Господу. «Звездная ночь» Ван Гога могла бы стать алтарным изображением; Гоген писал «Рождество» и «Райские кущи», только на Таити; а «Голубь» Пикассо — это тот самый голубь, которого видел Иоанн Креститель на берегах Иордана. Гауди положил жизнь, возводя недостроенный грандиозный собор в Барселоне, в то же время как на другом конце Европы, в тысячелетнем стольном граде Киеве строился и украшался замечательный Владимирский собор. Снаружи он выглядит, как обычный собор в византийской традиции, но внутри это настоящее чудо. Своды и стены плотно расписаны такими мастерами fin-de-ciecle, как Васнецов, Нестеров, Врубель. Это — Сикстинская капелла православия, а ведь собор почти современник Малевича!

Русские художники использовали традиционную схему и тематику убранства Православной церкви, но их художественная манера, стиль, были новыми, свежими, сильными. Кто знает, может быть, если бы октябрьская революция не пылала антихристианским жаром, русские смогли бы вновь разжечь великое пламя христовой веры. Этого не произошло, русские церкви были разрушены или превращены в склады или — как в случае с киевским Владимирским собором — стали музеем атеизма. Но дух не так просто убить; спортсмены и летчики Дейнеки, русского советского художника 30-х годов, и его нордических современников воспевали величие человека, созданного по образу и подобию Божию. Сегодня это презрительно принято называть «тоталитарным искусством», хотя «Сталин и Ворошилов» Герасимова ни на йоту не более тоталитарное произведение, чем скажем «Наполеон» Давида или «Генрих IV» Рубенса.

Не бывает тоталитарного искусства, в отличие от тоталитарного режима в искусстве. Тотальная гегемония одной визуальной тенденции в искусстве и полное подавление других проявлений человеческого духа. Для кураторов Гуггенхайма и современных критиков искусства приемлем только один вид искусства, а фигуративное, «человеческое» искусство подвергнуто остракизму.

Ведущая фигура британского художественного истеблишмента Айвен Массоу, директор Института Современного Искусства, восстал против тоталитаризма. В статье в журнале «New Statesman» озаглавленной «Лапша на уши» (It’s All Hype), он описывает тоталитарный режим, поддерживаемый сплоченной группой музейных кураторов:

«Тоталитарные режимы имели свое официальное искусство, его эстетика становилась ведущей и пропагандировалась в ущерб всем остальным стилям и направлениям. В Советском Союзе официальным было искусство соцреализма. Творчество в любом другом стиле рассматривалось как акт неповиновения. В Британии тоже есть официальный стиль — это концептуальное искусство — оно выполняет такие же функции, что и соцреализм в СССР. Оно утверждается на Даунинг-стрит, оплачивается крупным капиталом, а отбирается и выставляется самодержцами от культуры, вроде Николаса Сироты из «Тейт Галери», которые управляют искусством из своего хрустального дворца. Цель заговорщиков — сохранить свои капиталовложения, защитить интеллектуальную валюту, которую они вложили в этот вид искусства, и поставить искусство на службу собственным интересам».

Массоу говорит о фатальных последствиях такой политики. Художника вынуждают втиснуться в прокрустово ложе концептуального антиискусства:

«Грустно видеть, как многие молодые талантливые художники, в поисках признания, вынуждены забыть о своем даре и позиционировать себя в качестве авторов видеоинсталляций или машин для производства пены в закрытых помещениях. Только таким образом можно получить гордое звание современного художника. Истеблишмент от искусства виновен в навязывании концептуального искусства как единственно возможного искусства наших дней.

Тысячи юных творцов прозябают в неизвестности, ожидая, когда верховный арбитр устанет от безграничного обожания концептуального искусства. Ценители прекрасного должны сказать художникам, что они не обречены на выбор: творить кучи мусора, или распространять свои произведения подпольно как самиздат».

Айвену Массоу казалось, что он раскрыл карты и тем самым сломил правила тайной игры:

«Привлекая внимание общественности к этим вопросам, я, конечно, понимаю, что найдется много охотников посидеть с вязанием рядом с гильотиной, как мадам Дефарж, предвкушая, как моя голова скатится к их ногам. «Истеблишмент от искусства» (каким бы оксюмороном это ни звучало) чудовищно влиятелен и, как все центры власти, не поощряет разнообразия».

Опасения Массоу материализовались: сразу после этой публикации он был уволен и подвержен остракизму британским истеблишментом от искусства, во главе которого стоят еврейский «самодержец культуры» Николас Сирота и еврейский коллекционер и рекламный магнат, приятель Пиночета, Маргарет Тэтчер и Конрада Блэка, Чарльз Саатчи. Влияние Саатчи уникально: художественный критик Норман Розенталь из Британской Королевской Академии считает, что «семейство Саатчи, возможно, имеет самую значимую коллекцию современного искусства в мире» .

 

III

«Какое имеет значение, что они евреи? — спросит раздраженный читатель. — Подумаешь, в этом профанированном, тоталитарном, антихристианском мире современного искусства затесалось несколько иудеев. Ну и что? Это же жалкое меньшинство, игра случая». Не совсем.

Позиции евреев в мире искусства редко обсуждаются открыто. За открытое обсуждение этого вопроса вас могут назвать «антисемитом» и подвергнуть остракизму. Так, солидный академический том «Социология искусства», изданный в 1989 г., не упоминает евреев среди многочисленных социологических рубрик при проведении анализа динамики современного искусства. Книга анализирует художественные галереи, творческие коллективы, покровителей и потребителей искусства, разбивая их на рубрики по полу, возрасту, доходу и роду занятий и расовому и этническому происхождению. Так можно узнать что «негры, азиаты и лица испанского происхождения вместе составляют 7 % всех потребителей искусства». Но о евреях нет ни слова, и мы так и не узнаем, каков их процент среди потребителей искусства, не говоря уж о том, сколькими галереями они владеют, какими музеями руководят, и какое количество статей по искусству они публикуют .

И все же благодаря триумфальным статьям в еврейской прессе мы можем узнать, что, например, в 1973 г. 75–80 % из 2500 значимых персонажей на рынке искусства в США — торговые агенты, кураторы музеев, искусствоведы и коллекционеры — были евреи. По данным ARTnews, в 2001 г. восемь из десяти крупнейших коллекционеров в США — были евреи: Дебби и Леон Блэк, Эдит и Эли Брод, Дорис и Дональд Фишер, Ронни и Шмуэль Хейман, Мари-Хосе и Генри Р. Кравиц, Эвелин и Леонард Лаудер, Джо Кароль и Рональд С. Лаудер и Стефан Уинн.

«Сегодня, — писал еврейский американский искусствовед Джеральд Крефец в 1982 г., — евреи представлены на всех ступенях мира искусства: они и художники, и агенты, и коллекционеры, и искусствоведы и критики, и кураторы, и консультанты музеев, и филантропы. Современное искусство говорит с заметным еврейским акцентом. В определенных кругах воротил бизнеса от искусства именуют «еврейской мафией», поскольку им принадлежат влияние, престиж и в первую очередь деньги».

В 1996 г. искусствовед Юнис Липтон писала, что она избрала эту профессию, чтобы работать в еврейской среде: «Я хотела быть среди евреев, я искала такую профессию, которая бы позволила мне молчаливо утверждать свое еврейство самим кругом моего общения… В области искусствоведения было множество евреев. Можно сказать, что они его формировали» .

Еврей-издатель New York Times Артур Окс Сульцбергер стал председателем совета попечителей Metropolitan Museum в Нью-Йорке. Он руководил организацией, в которой евреи, как пишет Джордж Гудман, «обогатили все без исключения разделы музейных коллекций: доколумбовой керамики (Натан Каммингс), африканского искусства (Клаус Перлс), древнего ближневосточного и левантийского искусства (Норберт Шиммель), старых мастеров (Лора и Рудольф Хейнеман), французского декоративного искусства (Белл и Сол Лински), современного европейского искусства (Флоренс Мэй Шонборн), современного американского искусства (Мюриель Каллис, Стэйнберг Ньюман; Эдит и Мильтон Ловенталь), индонезийской бронзы (Самуэль Эйленберг), и коллекцию южного и юго-восточного азиатского искусства (Энид Хаупт и Лита Хазен, сестры Уолтера Анненберга) . В самом Metropolitan Museum галереи, залы, лектории и скверы названы именами спонсоров-евреев, среди которых Ирис и Б. Джеральд Кантер, Эллен и Мишель Давид-Вейл, Лоуренс и Барбара Фляйшман, Ховард Гильман, Леон Леви, Генри Р. Кравиц, Дженис Х. Левин, Кэрол и Милтон Петри, Артур Мортимер и Раймонд Сакер, Лоуренс Тиш, Рут и Джеральд Юрис. А американскую живопись и скульптуру курирует Барбара Вайнберг, одна из нескольких еврейских кураторов.

К середине 80-х годов четверо из десяти членов правления фонда Мак-Артура, раздающего «гранты для гениев» были евреями; два еврея заседали в правлении фонда Рассела . Фонд Каплана тоже играл важную роль в формировании художественного вкуса своими крупными грантами и премиями. Одна из дочерей Дж. М. Каплана была председателем совета по искусству штата Нью-Йорк . Джоан Каплан Давидсон была назначена распоряжаться бюджетом совета (34 миллиона долларов) в 1975 г., несмотря на отсутствие профессионального образования в области искусств. Ее мать Алис Каплан была в свое время председателем Американской Федерации Искусств.

Музей Гетти, основанный не-еврейским нефтяным магнатом Дж. Полом Гетти (4 миллиарда долларов фондов — богатейший музей планеты) неизменно управляется евреями. В 1998 г., после 17 лет бессменного руководства, Гарольд Вильямс ушел в отставку с поста президента фонда Дж. Пола Гетти. Вильямс, как отмечает Джордж Гудман, «рос в социалистической сионистской семье в Восточном Лос-Анджелесе» . Новым президентом фонда стал другой еврейский администратор — Барри Муниц, бывший ранее президентом Калифорнийского Государственного и Хьюстонского университетов. Этот список можно продолжать до бесконечности.

Почему это произошло? В чем причина еврейского успеха в области современного искусства? Это невозможно объяснить шедеврами еврейских мастеров: их достижения довольно скромны. Несмотря на мощный пиар, поддержку еврейских коллекционеров, кураторов и критиков, их достижения не выходят за рамки того, что можно ожидать от 15-миллионной богатой общины. Взаимодействие состоятельных еврейских коллекционеров и филантропов с еврейскими критиками, действующими в принадлежащих евреям СМИ предлагает нам частичное объяснение еврейского успеха.

Учтем, что евреи были крайне плохо подготовлены к завоеванию художественного Олимпа, который ранее занимали итальянцы, народ Джотто и Леонардо, голландцы, породившие Ван Эйка и Кранаха, французы, давшие Пуссена и Гогена. В течение многих поколений евреи не посещали церквей и практически не видели изображений: до XIX в. европейское искусство было в основном религиозным, т. е. христианским. Заядлые иконоборцы, евреи традиционно отвергали изображения. В ходе тысячелетнего селекционного отбора визуальные таланты евреев не развивались, в отличие от способностей дискутировать и убеждать, отточенных до совершенства в талмудической среде. В то время как мастерство евреев в вербальной и идеологической сфере градуируется выше среднего уровня (100–130), средние визуальные способности евреев невысоки (75).

Отрицание Богочеловека, одного из главных источников творчества — фундаментальная причина еврейской ограниченности. Не верившие в очеловечивание Бога евреи не могли и обожить человека. Поэтому еврейское искусство уступает и искусству буддистов, верящих в божественность Будды, и индийскому искусству, да и любому «языческому» искусству, стирающему грань между человеком и божеством. Это можно считать доказательством того, что нет искусства без Богочеловека — вкупе с тем фактом, что евреи, преодолевшие еврейское богоборчество (Шагал, Левитан, Модильяни) смогли создать шедевры.

До недавнего времени не было значительных еврейских мастеров в области визуального искусства. Иудейские храмы были предположительно построены финикийцами и греками, и даже средневековые еврейские манускрипты, как правило, иллюстрировались не-еврейскими художниками, которые делали очевидные ошибки в попытке скопировать еврейское письмо. Несмотря на этот исторический и идеологический гандикап, евреи стали лидерами современного искусства. Нечто подобное могло бы сложиться в мире спорта, если бы Олимпийский Спортивный Комитет наполовину состоял из инвалидов, значительное число спортивных комментаторов были бы калеки, а победители в соревнованиях — хромцы. При таком раскладе, продолжая параллель, главным олимпийским спортом неизбежно станет бег в мешках или шахматы, под влиянием хромых спонсоров Олимпийского комитета.

Визуально ограниченные евреи повернули вектор развития искусства к бегу в мешках, поощряя не визуальное, а концептуальное искусство. Концептуальное искусство поддается полному описанию и объяснению, оно нарративно: Трэйси Эммин выставила «Неубранную постель» — название работы полностью отражает все ее свойства. Скульптура Алигьеро Боэтти «Годичная лампа» — это лампочка, которая зажигается раз в 12 месяцев, и ее название полностью соответствует ее описанию. Еврейская художница из Франции Клара Халтер выставляет повсюду свои работы — холсты, шатры, металл и стекло, на которых написано слово «мир» на десятках языков. Ее инсталляции стоят миллионы долларов, которые ассигнуют французское государство и организации. Изготовление таких шедевров не требует особых артистических талантов — их может сделать любой. Такое искусство вполне в пределах еврейских способностей. Евреи, хорошо производящие идеи и читающие иконографию, были обречены на успех в этом направлении. Концептуальное искусство не нарушает заповедь «Не сотвори себе кумира» — в отличие от боговдохновенной Мадонны Мартини «Годичная лампа» не заставит вас преклонить колена. Более того, оно является новой формой иконоборчества, этого традиционного еврейского способа борьбы с Божественным Присутствием.

Мы можем отмахнуться от попыток демонизации евреев, «которые разрушают искусство, чтобы сломить арийский дух». Евреи направляют искусство так, чтобы оно соответствовало их способностям и вело бы к успеху в этом трудном для них занятии. Они не задумываются о разрушении или сохранении «арийского духа», хотя объективно их действия разрушают христианскую составляющую европейской культуры. Пока есть состоятельные евреи, которые покупают произведения искусства и помогают художникам, делающим то, что они любят; пока в СМИ есть сообразительные евреи, которые хвалят искусство, которое нравится евреям (то, о котором легко писать) — они будут способствовать той тенденции в искусстве, которая им нравится и которую они понимают. Но как они оказались на таких позициях в мире искусства? Как хромые бегуны пробились в Олимпийский комитет? Несмотря на капиталы и господствующие позиции в СМИ евреи не смогли бы преуспеть, если бы ранее не произошло следующее:

1. Фотография и репродукция.

Недавно мы посетили замечательную фотовыставку мозаик св. Софии в Стамбуле. Фотографии были настолько высокого качества, что надо было коснуться экспоната, чтобы убедиться, что это не подлинные мозаики. Но по неизвестной причине, фотокопии не вдохновляют. Можно смотреть на них от рассвета до заката: сердце не дрогнет. Но стоит лишь взглянуть на подлинник и душа устремляется к Богу.

Фотография относится к живописи как порнография к живым женщинам. Она создает иллюзию настоящего, но оставляет лишь щемящее чувство пустоты. В конце концов, страдает подлинник. Порнография разрушила много счастливых браков. Репродукции шедевров приучают нас смотреть на красоту, которая не вдохновляет. Трудно увидеть Мону Лизу, инстинктивно не сравнивая ее со множеством ранее виденных репродукций. В некотором смысле современное искусство — это неудачный ответ на репродукции, поскольку художнику необходимо привлечь внимание пресытившегося зрителя.

Фотография была важной ступенью на пути гибели высокого искусства. Это заметил Шарль Бодлер, — он признавал пользу фотографии для технических нужд, но был в ужасе от попыток заменить живопись фотографией. Но он не мог остановить «прогресс» — великие произведения живописи воспроизводились в дорогих глянцевых альбомах и не вызывали душевного восторга. Материалистический подход нашего времени запрещал даже в профессиональной литературе ссылаться на огромную разницу между оригиналом и копией. Картина утратила свою неповторимость.

Евреи сделали для фотографии исключение из сурового правила «не сотвори себе кумира», и по сей день в синагогах и домах правоверных евреев можно увидеть фотографии их духовных учителей. Они правы — не вдохновляющие фотографии не могут стать кумиром.

2. Музеи.

Перенос произведений искусства из храмов в музеи был фатален для искусства в целом. Картины были насильно вырваны из своего контекста и деконструированы. Изображения Благовещения и Страстей Христовых были переданы на хранение новым священнослужителям: кураторам и критикам. Так была подорвана живая практика веры; лишившиеся произведений искусства пустые церкви перестали привлекать посетителей.

Деконтекстуализация искусства происходила под прикрытием нехитрых софизмов: «Бог не нуждается в живописи; подлинная вера не требует украшений; искусство будет надежнее хранится в музеях». Будто организаторы массовых конфискаций хотели укрепить веру, будто они собирались привести людей в Церковь. Это напоминает мне популярное еврейское изречение: «Это (то, что вы говорите или делаете) подрывает палестинское дело», будто они хотели помочь палестинцам.

Во Франции церкви утратили свои богатства в начале двадцатого века, и с тех пор вера и искусство после короткого всплеска пришли в упадок. Необходимость «защитить искусство от грабителей и вандалов» зачастую использовалась как главный аргумент. Подобным образом в легендах запирают принцессу в Девичью башню. Башня-то, конечно, защищает, но превращает красавицу-девицу в старую деву.

Шедевры человеческого духа были перенесены из храмов в музеи как в тюрьму. Люди посещают их и в темнице, и это приносит доход тюремщикам-кураторам, а церкви не приносили евреям прибыли. Со временем люди забывают об узнике, а это еще лучше для Мамона — куратора кураторов, потому что дух отвлекает от прибыли.

3. Десакрализация искусства.

Эта цель была достигнута после перемещения предметов искусства из храмов в музеи. С этой точки зрения, Гуггенхайм Музей в Бильбао отвратителен, но его старший брат в Нью-Йорке еще хуже. Нью-йоркский музей современного искусства Гуггенхайма тщательно перемешивает произведения искусства и мусор. Экспозиции построены таким образом, чтобы доказать их родство и тождественность. Сакральные фигуры бразильских Мадонн выставляются бок о бок с грубыми идолами или эротической фотографией. И в современном искусстве немало изображений Христа и Богородицы, но, как правило, они созданы, чтобы профанировать их образы. Сделанные из экскрементов, или изображенные в нескромных позах, они представляют собой часть оружия, применяемого в войне против искусства и Христа. Фотография Распятия в контейнере с мочой была выставлена в музее им. Уитни и называлась «Piss Christ» («Обоссаный Спаситель»). Этим музеем руководит друг Ариэля Шарона, член организации «Mega», Леонард Лаудер. Недавно в Стокгольме мы видели фигуру Христа, украшавшую афишу недели (или месяца) гордости сексуальных меньшинств: распятого чернокожего атлета нежно и эротично обнимал другой молодец нордической внешности. Он даже ножку положил на бедро распятого.

Эти шедевры сегодня никого не смущают. Если вы хотите шокировать публику, вам надо брать пример с маленького русского городка, который поместил образ Спасителя на свой герб. Все американские корреспонденты в Москве посетили дерзких бунтовщиков, чтобы спросить, как же они не боятся евреев? Видимо это единственное «святотатство», способное еще кого-то потрясти. Но можно попробовать выставить инсталляцию Стены Плача, украшенной писсуарами, или фотографию слова «холокост», выссанного на белом снегу на пятидесяти языках.

Не в наших силах ответить на вопрос, было ли решающим активное участие евреев в процессах, лишивших искусство уникальности, сакральности и культурно-религиозного контекста. Для сравнения представим себе большую нефтяную корпорацию, которая поставляет топливо жителям города, и маленькую керосинную лавку, продающую несколько литров керосина для последних старомодных чудаков. Эти две компании даже смешно сравнивать. Но вот корпорация проходит приватизацию и демонополизацию для создания «здоровой конкуренции» — и чахнет. Маленькая керосинная лавка получает тот же статус, что и некогда могучая корпорация, и, когда случайно вспыхивает пожар на складах корпорации, лавка остается единственным поставщиком. Возникает вопрос: это произошло благодаря усилиям торговца керосинной лавки или ему просто повезло?

Здесь мы подходим к злополучному вопросу о Заговоре. Возможно ли поверить в то, что евреи, обыкновенные Коганы и Левины, действительно вступили в заговор: удалили искусство из церквей, изобрели фотографию и репродукцию, и противопоставили сакральное искусство бездушным предметам — с целью погубить Искусство и уничтожить европейскую цивилизацию? Можно ли предположить существование «еврейского заговора против Искусства» как одного из фронтов борьбы с Духом?

Дабы разгадать эту загадку, мы введем понятие «группового интереса». Группы (классы и народы) имеют свои интересы, не всегда совпадающие с суммой интересов их членов. Более того, рядовые члены группы не всегда осознают наличие таких интересов. Предположим, что Мамона — это персонификация классового интереса капиталистов. Капиталист хочет просто продавать питьевую воду, а Мамона хочет отравить все реки и источники, чтобы все покупали питьевую воду. Капиталист строит гигантский торговый центр, а Мамона хочет уничтожить мир за пределами этого торгового центра, чтобы ничто не отвлекало человека от шоппинга. Отдельный капиталист может натворить немало гнусностей, но демон его классового интереса, Мамона, гораздо опаснее, губительнее для мира. Мамона стремится уничтожить все факторы, отвлекающие от товарного потребления, будь то церкви, произведения искусства, леса, поля, реки, морское побережье, горные пики, свежий воздух. Отдельный капиталист может даже не осознавать, что он одержим демоном своего классового интереса, когда сливает в речку ядовитые отходы.

Для мамонцев искусство является помехой, отвлекающей человека от главного занятия — поклонения Мамоне. Мамонские статьи об искусстве обсуждают в основном его денежный эквивалент. Так, обсуждение судьбы «Розовой Мадонны» Рафаэля в газетах New York Times и Guardian сводилось к стоимости полотна и имени владельца. В статье о выставке Клары Халтер речь шла о двух миллионах евро, полученных художницей от французского министерства обороны за палатку, испещренную словом «мир». Виктор Пелевин замечательно описывает выставку ценников на произведения искусства : в то время как оригиналы хранились в шкафах и сейфах, стены выставочного зала украшали сертификаты торговцев, удостоверяющие, что сие произведение искусства было приобретено частным коллекционером за, скажем, 15 миллионов долларов. «Это новейшее течение в дизайне — монетарный минимализм», — провозгласил один из героев повести.

Впрочем, для мамонцев любая выставка проходит в стиле «монетарного минимализма», поскольку они видят только последнюю строку — «цена предмета». Еврейско-буржуазная мамаша принимает потенциального зятя в манто из норки с неснятым ценником, гласит жестокая еврейская шутка. В современном искусстве манто уже нет, остался только ценник.

Классовый интерес капиталиста диктует поддержку концептуального искусства; более того, он превращает любое искусство в концептуальное. Групповой интерес евреев велит им подрывать изобразительное искусство, так на этом поприще они неконкурентоспособны. Еще более глубокий групповой интерес велит евреям бороться с христианством, древним главным врагом. Мы видели недавно, как групповой интерес евреев выразился в беспрецедентной по своей мощности атаке на Мэла Гибсона, который посмел снять фильм об Иисусе Христе. Не об Иисусе — благом еврейском раввине, и не о бабнике Ешу из веселого Назарета — но о Спасителе, принявшем смерть на кресте. Поскольку европейское сакральное искусство неразрывно связано с Христом, профанация искусства соответствует групповому интересу европейских евреев. Это вовсе не означает, что все евреи в целом или даже некоторые из них сознательно действуют в соответствии с групповым интересом евреев.

Истории свойственно повторяться. Православный мир пережил подобный поворот событий более двенадцати веков назад. Евреи сыграли важную роль в величайшей трагедии византийского искусства, иконоборчестве. В прекрасной и просторной церкви св. Софии в Стамбуле, высшем достижении православного зодчества, любовно восстановленной турецкими мастерами в ХХ веке, вы тщетно будете искать мозаики Юстиниана и Теодоры, известные по копиям Равенны. Сохранились лишь относительно поздние фрески и мозаики, и отнюдь не по вине турок или крестоносцев. Повсюду, за небольшим исключением, прекрасные сакральные образы той эпохи были уничтожены, когда иконоборчество стало основной доктриной Византийской империи. Они уцелели лишь в затерянных, далеких местах: в церкви Св. Екатерины на горе Синай; в других отдаленных монастырях, где они покоряют нас своей неземной прелестью и удручают чувством невосполнимой потери. Свидетельства современников не оставляют место сомнениям: евреи (могущественная община как в те времена, так и в наши дни) активно поощряли иконоборчество.

И сколь ни грустен этот исторический пример, он вселяет надежду: после двухсот лет владычества иконоборцев люди устали от скучных, невдохновляющих храмов и вернули изобразительное искусство в церкви. По сей день Восточная Церковь празднует Воскресенье Торжества Православия — день, когда Искусство вернулось. Мы можем повторить это достижение. Сакральные образы должны быть возвращены на свое место, в храмы. Все они, и восхитительное Благовещение кисти Ван Эйка из вашингтонского музея, и Троица Рублева из московского музея древнерусского искусства — должны быть возвращены в свою естественную среду, в исконный контекст. Но не будем слишком жестоки к частным коллекционерам: на наш взгляд, можно оставить Саатчи его свиные туши в формалине.

Нам по силам возвратить произведения искусства в их контекст. Вернем мозаики из скучного неаполитанского музея обратно в Помпеи, греческую мраморную скульптуру из Британского музея обратно на Акрополь, сокровищам Месопотамии место не в Берлине, а в Ираке, а алебастровым скульптурам из дворца Хишама — не в пыльном иерусалимском музее, а in situ в Иерихоне. Давайте опустошим огромный Лувр и наполним маленькие французские города искусством. Это поможет связать порванную нить духовной традиции. Произведения искусства не могут принадлежать частному коллекционеру, они — наша связь с Божественным.

Реставрация возможна: за последние годы Россия восстановила сотни церквей и вернула тысячи древних икон в церкви. В Старой Ладоге храмы XII века сияют куполами на берегах реки Волхов после многих лет забвения. Со скрежетом зубовным, но русские музеи все же возвращают церковную собственность, конфискованную в 20-е годы. Запад может пойти по тому же пути: тысячи посетителей ринутся в церкви, когда им будут возвращены созданные для них шедевры человеческого духа, неиссякаемый источник веры вновь забьет творческим вдохновением, и зима тревоги нашей сменится весной.

 

I

«Страна с непредсказуемым прошлым», — ядовито отозвался о России Уинстон Черчилль, не вынимая толстой сигары изо рта. Склонность советского руководства переписывать историю удивляла Запад и казалась одним из главных предикатов коммунизма. У Оруэлла в «1984», Уинстон (неслучайное совпадение), сотрудник Министерства Правды, занимался редактированием исторических текстов в свете новых решений партии и правительства. Практически все западные авторы упоминают о рассылке отредактированных статей энциклопедии ее подписчикам. Те должны были сами заменить статью о доблестном большевике Бухарине — заметкой о враге народа Бухарине и рассказом о Бухаре, из соображения места.

Более удаленные во времени исторические события также не пользовались иммунитетом. При Сталине правление Ивана Грозного было переосмыслено и осовременено. Его страшные казни — не только бояр, но и Новгорода, Твери, Рязани — представлялись как законные и оправданные государственные деяния. Суд над князем Игорем у Солженицына в «Круге первом» был успешной попыткой экстраполировать понятие «антисоветизма» в далекое прошлое. Борьба Льва Гумилева за отмену татаро-монгольского ига была выражением антизападной, антиатлантической, автохтонной русской политической школы.

Редактирование истории не было специфически русским изобретением. Историю Франции редактировали в дни великой революции, в годы Наполеона, во времена Реставрации. ХХ век поставил дело переписывания истории на широкую ногу. Если раньше требовалось выпускать новые книги, конфисковать и сжигать старые, заклеивать и вырезать портреты, сейчас, при наличии интернета, можно за несколько часов полностью изменить прошлое мира и не оставить следов. Ведь книги становятся уделом немногих избранных, а большинство студентов и учащихся черпают свои знания о мире из интернета. Владельцы больших информационных компаний способны уже сегодня определять исторический нарратив.

Кратковременный всплеск либерализма на Западе (1960–1993) смог превратить «мужественную оборону белых фермеров от кровожадных дикарей» в «чудовищный геноцид индейцев Северной Америки», «бремя белых» стало «попиранием прав человека», империализм и колониализм — эти парадигмы начала века — стали жупелом конца тысячелетия. После падения Советского Союза, когда либерализм ушел в прошлое, Запад приступил к созданию нового исторического нарратива. В современных американских книгах, по которым учится в университете мой сын, говорится о блестящей победе, одержанной Соединенными Штатами во Вьетнаме. Они, видите ли, вынудили Северный Вьетнам стать на путь переговоров. Если бы я сам не был в Сайгоне и Пном-Пене во время бегства американцев, то мог бы и поверить. История продолжает вкалывать в две смены. Символом зла становится «исламский терроризм», а коммунизм практически слился с нацизмом в атлантических умах. В консервативных газетах звучат жалобы ветеранов: что же вы, суки, делаете с историей? Нельзя уж ее, старушку, оставить в покое?

Но, видимо, нельзя. Борхес (переосмысливая Сервантеса) называет историю — «матерью истины» и объясняет: история порождает истину, а не наоборот. Пользуясь современной терминологией, меняется не совокупность фактов, но сам нарратив истории. Маркс называл объектом классовой борьбы — средства производства. Сегодняшняя классовая борьба идет за владение историческим нарративом. Блестящий культуролог Эдуард Саид («Ориентализм») считал, что монополия на исторический нарратив — мощное орудие контроля умов в интересах правящих культурно-политических элит. На мой взгляд, монополия нарратива сродни монополии на печатание денег, то есть она и есть суть власти.

На Западе суды защищают эту монополию. Во Франции армяне добились через суд признания своего нарратива событий 1915 года единственно законным. Историки-ревизионисты Европы предлагают альтернативные объяснения происшедшему в годы мировой войны, а их противники-традиционалисты провели в ряде стран закон, предусматривающий тюремное заключение за «искажение истории». Этот закон был применен, в частности, против Роже Гароди, французского диссидента, коммуниста, ставшего мусульманином и написавшего альтернативную историю сионизма. В России таких законов нет или почти нет. А значит, завтрашняя оценка вчерашнего и впрямь непредсказуема — и не только в России.

В России исторический нарратив переходил из рук в руки как сакраментальные телеграф и банк, чаще, чем в других странах. На моем, все еще не Мафусаиловом веку, царская Россия превратилась из тюрьмы народов в светлую мечту сибирских цирюльников, Ленина то обожествляли, то называли немецким шпионом и сифилитиком, Троцкий, Бухарин и Сталин перепробовали все маски политической комедии дель арте. Человек, разрушивший последний дом Николая II, торжественно внес останки императора в лавру. В зависимости от политических нужд, в советской и постсоветской России крутили историей, как хотели, и открутили — так назойливый собеседник откручивает пуговицу вашей шинели. Резьба сорвалась, Россия осталась без единого, основанного на консенсусе, исторического нарратива, и стала, до поры, до времени, самой свободной страной мира.

 

II

Русские писатели ощутили, как никто иной, зыбучие пески истории. Они лишились опоры, которая «потом, по крайности, послужит для тебя перилами». Оказавшись даже не над пропастью, а — нигде, русские писатели привели в высокую литературу жанр альтернативной истории, который остался на Западе в области развлечения для юношества, а у нас стал универсальным антибиотиком — средством борьбы с американской гегемонией, с империализмом, атлантизмом, мондиализмом и прочими заразными пакостями.

Самое замечательное произведение жанра, да и самое замечательное произведение наших лет — неожиданная и радостная книга Владимира Сорокина «Голубое сало». Безумная и веселая фантазия, она пьянит, как кокаин с шампанским в новогоднюю ночь. Этот роман — самое крупное событие в мировой литературе после «Ста лет одиночества» Маркеса, а в русской литературе не было ничего подобного со времени выхода в свет в 1968 году романа «Мастер и Маргарита». (Перекличка вполне осознана. Если у Булгакова «рукописи не горят», у Сорокина не горит голубое сало). Не удивлюсь, если по этой книге потомки будут вспоминать наше безвременье.

Сорокин — не новое имя в русской словесности, и в узких литературных кругах он был хорошо известен. Его ранние книги носили характер эксперимента, и, подобно инсталляциям Ильи Кабакова, удовольствия и радости не приносили. Их читали с ощущением выполненного долга, или отмахивались, дескать, идея ясна.

Его первая публикация состоялась довольно давно. В красивом старом двухэтажном доме с садом в пригороде Парижа, Синявские поставили типографский станок и стали издавать свободные, не подцензурные книги. Там с видом заговорщицы Мария Васильевна Розанова-Синявская показала мне рукопись «Очереди», привезенной из брежневской Москвы. «Очередь» была модернистской или постмодернистской повестью, немного смахивавшей на французский «новый роман». Она состояла из как бы неотредактированного звукового ряда очереди за дефицитом (итальянскими сапогами? турецкими мясорубками?) в ГУМе: тут и переклички, тут и мужики разливают на троих, идет клеёж, гуляют слухи — доподлинная «синема верите», съемки скрытой камерой, а не книга. В повести были замечательные строки, даже страницы, но и множество совершенно не поддающихся прочтению страниц, например, та же перекличка. В какой-то момент читатель говорил себе: «Ну, принцип действия ясен» — и отбрасывал книжку.

Вслед за этим, уже в годы перестройки, Сорокин написал ряд рассказов, построенных по одной схеме: соцреалистической прозой он описывал, скажем, заседание профкома, плавно переходящее в пир каннибалов. Забавно, но вполне предсказуемо. Любой советский журналист с воображением мог бы написать такой рассказ. Даже забавная «Тридцатая любовь Марины», повесть о лесбиянке-диссидентке, ставшей знатной станочницей завода компрессоров, содержала десятки нечитабельных страниц. Сорокин писал блоками, а не словами.

Перечни и длинноты не вчера были введены в литературу. Напомним нашему читателю список замечательных ирландцев (у Джойса), чем подтирался Пантагрюэль (у Франсуа Рабле), в чем варят языки клеветников (у Вийона), кто уснул («Баллада о Джоне Донне» у Бродского) или, перечень стоянок сынов Израиля по пути из Египта (в Библии и в замечательном спектакле «Вайомер ваилех» у Рины Ирушалми в тель-авивском театре «Итим»). Длинноты — это пространство, это степь среди более драматических ландшафтов. Им, конечно, есть место в тексте. Но к ним нужно относиться очень серьезно. Автору не следует давать список из 200 имен, если он не прочувствовал каждое из них, как Набоков прочувствовал имена одноклассников Лолиты. Сорокин такого впечатления не создавал.

И вдруг все переменилось. Каждое слово в «Голубом сале» стоит на своем месте, выбрано безошибочно. «Голубое сало» — это полное свершение, исполнение всех надежд и свыше того. Все предыдущие книги Сорокина можно воспринимать, как пробу пера, как учебу мастера перед созданием шедевра. Это книга — динамит, и она достойна премии создателя динамита.

Книга настолько фантастична, что любая попытка пересказать ее содержание обречена на неудачу. Голубое сало образуется в телах генетически созданных клонов великих писателей в результате творчества. Это вещество — лучший наркотик на свете — добывают люди XXI века, его похищает тайная секта землеёбов и увозит в фантастическую Москву 1954 года, где правит молодой и красивый Сталин, а наркотики и любовь свободны. В этом альтернативном мире Гитлер жив, а шесть миллионов евреев были убиты Рузвельтом. Атомная бомба уничтожила Лондон, а не Хиросиму. Граф Хрущев, ужасный горбун, наслаждается в пыточном кабинете. Надежда Аллилуева тоскует по Пастернаку. Гитлер трахает дочь Сталина на глазах родителей и с их согласия.

Сорокинский удар по официальному нарративу хочется сравнить с Десятью Сталинскими ударами, с Парижской Коммуной или с китайской Культурной революцией. Созданная им альтернативная действительность выплескивается наружу и становится единственно реальной. Так можно объяснить удар неведомых землеёбов, сорвавших охранную пентаграмму с груди Новой Атлантиды, и готовящийся (в момент написания этих строк) поход атлантов в афганскую Шамбалу.

Сорокин замечательно разделывается с кумирами либеральной про-западной интеллигенции: Ахматовой, Бродским, Вознесенским, Мандельштамом. Его легендарное владение стилем позволило создать шизоидные тексты в стиле Толстого, Платонова, Набокова. Богатство и разнообразие стилей роднит эту книгу со второй частью «Улисса» Джойса. По интеллектуальному накалу она сродни романам Умберто Эко и Джона Барта. По читабельности «Голубое сало» побивает любой детектив.

Такие книги не возникают в вакууме. Прямым предшественником романа Сорокина называют «Палисандрию» Саши Соколова. В «Палисандрии» действие происходит в воображаемой и альтернативной сталинской Москве, где воспитанники из благородных семейств живут в патриархальном Кремле под крылышком доброго и грозного Сталина, а геронтофил Палисандр заводит роман с Фанни Каплан, прекрасно уцелевшей в альтернативной истории. Предшественницей «Палисандрии» можно считать «Аду» Набокова.

Виктор Пелевин написал в этом же жанре короткий рассказ «Хрустальный мир», герой которого, Ленин, носит играющие «Апассионату» часы с дарственной надписью «от немецкого генерального штаба», убивает женщину и инвалида, чтобы пробраться сквозь кордон кадетов к Смольному. Другие произведения Пелевина, на первый взгляд близкие жанру, такие как «Чапаев и Пустота» или «Generation «П»», скорее утверждают иллюзорность мира, нежели альтернативность истории.

Можно вспомнить и роман Шарова о Сталине — незаконном сыне мадам де Сталь, он произвел немалый фурор, когда появился в «Новом мире». Увлекательный, хорошо выписанный, он бросил вызов складывавшейся после 1991 года монополии демократов-шестидесятников на исторический нарратив.

 

III

Осмеянная Сорокиным прозападная интеллигенция не осталась в долгу и попыталась занять новый плацдарм. Это сделала Татьяна Толстая в романе «Кысь». Выходу книги в свет предшествовал мощный размягчающий артобстрел. Близкие к писательнице круги (русский «Плэйбой») именовали «Кысь» — «главным литературным событием 2000 года». Я бросился в магазин, дрожащими руками схватил роман и стал судорожно читать. Вскоре напряжение сменилось недоумением, затем тоской и легкой тошнотой. Разгадка нашлась на последней строке последней страницы, где текст датировался 1986–2000.

Роман представляет собой пародийное описание последних лет советской власти с точки зрения валютного диссидента образца 1986 года с пропуском в ЦДЛ, нечто вроде Войновича или Тополя. Действие обозначено далеким будущим, после атомной войны, в запущенной Москве, где жители едят мышей, потому что на деньги ничего не купишь, разве что их (денег, не мышей) очень много. Самиздат запрещен, равно как и старые книги. Герой любит книгу, а книга, как и еда, да и все прочее, есть у КГБ. Наш герой женится на дочке генерала КГБ.

Дальше талантливая писательница вольно пересказывает песню Галича, что вот, мол, дом — чаша полная, и брюки на молнии, а счастья нету. И дочка генерала толстеет безобразно. Отсюда — следующий диссидентский сюжет. Продавший душу за КГБшный паек герой приходит к власти и оказывается такой же гнидой, и даже с самиздатом так же борется. Наконец, он губит доброго диссидента, друга своей покойной матери. Но умирающий диссидент возвращает героя к добру.

Если бы «Кысь» была написана и напечатана (на Западе ли, в самиздате ли) в свое время, в 1986 году, когда «Дети Арбата» считались высшим шедевром, она несомненно прозвучала бы. Ее выход в свет в наши дни — анахронизм, да и только. Набоков фантазировал: как прозвучал бы роман «Что делать», если бы он залежался в столе и вышел в свет двадцатью годами позднее? А никак бы не прозвучал, утверждал автор «Дара». Выход в свет романа «Кысь» — лишнее подтверждение правоты Набокова. В романе нет художественности, присутствующей в чудесных рассказах Татьяны Толстой. Он так и остался затянутым памфлетом из давно минувшей эпохи. Рукописи, конечно, не горят, но стареют.

Подобный казус произошел и с талантливым Леонидом Гиршовичем. Он написал своего «Прайса» еще в преддверье (и в предсказание) перестройки, а издал 15 лет спустя. В этом романе 5 марта 1953 года советская власть ссылает всех евреев в далекую Фижму, где они и остаются до наших дней, оторванные от внешнего мира. Россия же проходит период реформ, ослабевает, возвращается к национально-патриотической символике, но продолжает скрывать от мира свою фижменскую тайну. Этот роман — более глубокий, чем «Кысь» Толстой — прозвучал бы в 1985 году, а в наше время, когда хозяева российских недр проживают в Савьоне под Тель-Авивом, его предпосылка вызывает лишь глумливую ухмылку.

 

IV

Другое важное произведение альтернативной истории, «Евразийская Симфония» Хольма ван Зайчика, возникло, видимо, как «стеб», — авторы сперва отнеслись к своему замыслу, как творцы Козьмы Пруткова к своему титульному герою, с кампанейским весельем. Это и хорошо — напыщенная серьезность губительна для фэнтези. Названия отдельных книг цикла — «Дело о полку Игореве», «Незалежные дервиши», «Жадный варвар» — подчеркивали постмодернистскую вторичность, готовность использовать существующие модели в своих пародийных целях. Однако результат оказался значительнее ожидаемого.

Имя автора и название цикла требуют короткого объяснения. Голландец ван Гулик, поклонник дальневосточной культуры, написал несколько «детективов для мыслящих людей», действие которых происходит в Китае эпохи Тан (современнике империи Шарлеманя и Хазарского каганата). Главный герой этого цикла — Судья Ди, реальное историческое лицо, упоминаемое в летописях. Создатели «Симфонии» выбрали себе (обыграв ван Гулика) милый псевдоним «ван Зайчик», придумали своему «автору» сложную биографию, со следами России, Китая, Японии и Голландии. Этим, собственно, исчерпывается связь с ван Гуликом, да еще «Судьей Ди» у ван Зайчика зовут серьезного рыжего кота. Текст стал «переводом с китайского», а местом действия избрана альтернативная Ордусь (Орда + Русь), великая держава, включающая в свои пределы Китай, все республики СССР, Монголию, видимо, и Малую Азию и Ближний Восток, всё, что завоевывали тумены Чингиз-Хана и его внуков. Один из стольных городов Ордуси — альтернативный С.-Петербург, Александрия Невская. Время действия — наши дни, но как они отличны от тех, что за окном!

Ордусь — значительно улучшенный Советский Союз нашей мечты, сохранивший знакомые милые русские черты. Гимн Ордуси что-то напоминает: «Союз нерушимый улусов культурных сплотили навек Александр и Сартак». В Ордусь не проникает безумное влияние культа наживы. Есть богатые, но нет очень бедных. В Ордуси не было революции, и поэтому сохранились старые феодальные элиты, вписавшиеся в новый порядок. Уцелели и китайский император, и бек Ургенча, и русская аристократия. В Ордуси никто не тянет одеяло на себя, потому что гармония — выше всего. Само название «Ордусь» расшифровывается по-китайски, как «работаем вместе, а эгоизм смиряем».

Есть в этом сермяжная правда. Современный американский философ Иммануил Валлерштейн считает, что в XVI веке в Европе возникла чудовищная аномалия неуемного стяжательства. Все дополнительные соображения — сохранение природы, благосостояние общества, честь, мораль, вера в Бога — считаются недопустимыми. Аномалия эта — летальна, по мнению Валлерштейна. Того же мнения придерживались учителя ван Зайчика, братья Стругацкие. В романе «Понедельник начинается в субботу», «гений-потребитель» профессора Выбегалло хватал все, что мог и закукливал вокруг себя пространство, действуя как гибрид пылесоса и бомбы. После 1991 года новая официальная религия, пришедшая в Россию с Запада, утвердила пылесос в качестве нравственного императива.

Сотворенная ван Зайчиком Ордусь — альтернативный вариант развития нашей планеты, и в этом смысле книга сродни великим утопиям прошлого, от Платона до Кампанеллы. Это и книга религиозного поиска: жители Ордуси — синкретисты, православные, мусульмане, буддисты, а империю держат воедино идеи Конфуция: почитание старших, стремление к законопорядку, предпочтение общего интереса личному, государство как одна большая семья. Строгую иерархичность конфуцианства умеряет принцип гармонии: все допустимо, пока это не противоречит общей целостности.

Только одной религии нет в Ордуси — манихейства. Там не верят в противостояние сынов света и сынов тьмы, в догму «кто не с нами — тот против нас», в противопоставление добра и зла. Президенту Бушу не удалось бы припахать Ордусь к своему крестовому походу. В Ордуси никого не сравнивают с нацистами, хотя бы потому, что в альтернативной истории не было мировых войн. «Симфония» носит подзаголовок: «Плохих людей нет». Люди разных взглядов, традиций, верований могут жить вместе в атмосфере общей религиозности и общего дела.

«Симфония» ван Зайчика — добрая книга. Она добра, как диккенсовские «Записки Пиквикского клуба», как эпопея Толкиена «Властелин колец». Чтение трех вышедших томов «Симфонии» не оставляет дурного осадка в памяти. Вам не захочется схватить бластер и уничтожить гада. Я завидую семнадцатилетним мальчишкам и девчонкам, которые сейчас читают этот цикл: он наверняка поможет им стать хорошими людьми. Сравнение с Толкиеном не случайно: в конце шестидесятых годов, молодые радикалы в Беркли писали на стенках «Frodo rules», «Вся власть Фродо». Сейчас, читатели «Симфонии» пишут «Хочу в Ордусь». Я верю во влияние текста на реальность мира. Как роман Сорокина отозвался катаклизмом Нью-Йорка, так и ван Зайчик может повлиять на судьбы человечества. Когда на каждой второй машине появится стикер «Хочу в Ордусь», мы, несомненно, окажемся в Александрии с ее пагодами и церквами на берегах Нева-хэ.

Добрая — не значит «скучная». По жанру «Симфония» — policier, то есть детективный роман. Время от времени в Ордуси появляются люди, желающие потянуть одеяло на себя. С ними борются, как и у нас, спецслужбы и прокуратура, а точнее, два главных героя: потомок степняков, буддист, мастер восточных единоборств Багатур Лобо (спецслужбы) и русский православный законник Богдан Оуянцев-Сю (прокуратура). Эта необычная пара справляется с разнообразными и колоритными супостатами. Так, в «Деле незалежных дервишей» действие происходит в забавной смеси Чечни и Западной Украины, где люди приветствуют друг друга «Здоровеньки салям». В «Деле жадного варвара» появляются Дзержин Ландсбергис и американский миллиардер Цорес, сказочная китайская принцесса и очаровательная ордославистка из Сорбонны Жанна. И повсюду враги не то чтобы разбиты по-джеймс-бондовски — они, скорее, кротко, похристиански образумлены.

Особым планом выступают многочисленные цитаты и псевдоцитаты из Конфуция и других китайских классиков. Они доставят огромное удовольствие взыскательному читателю. Так, вместо советского «уважаемый товарищ», в Ордуси говорят, калькируя с китайского, «драгоценный единочаятель», или просто «драгеч». Хмельные студенты поют «Не откажите мне в любезности / Прочесть со мною весь «Лунь Юй», рифмуя с «фэншуй».

Обращение к Китаю как к источнику вдохновения сближает Сорокина и ван Зайчика, а такое совпадение не случайно. В крутой переплет попала тихая царевна Несмеяна, как в дни св. Александра Невского. Тогда союз с Ордой спас Русь от неумолимого натиска Запада. И сейчас, Навна — соборная душа Руси ищет себе заступника на Востоке. Поэты и писатели, как пророки, выражают глубинные чаяния народа, иногда не понимая причины.

Хотя издательство «Азбука» надежно хранит тайну авторства эпопеи, анализ текста наводит меня на мысль, что создатели Ордуси — два ленинградских единочаятеля, Вячеслав Рыбаков и Игорь Алимов. Я не знаком с ними лично, не имею агентурных данных, сужу только по текстам, могу и ошибиться. Однако некоторые герои (Юлиус Тальберг, Сэмивел Дэдлиб, японский князь Тамура) ранней, незрелой повести Игоря Алимова «Пластилиновая жизнь» перешли в «Симфонию», равно как и концепции, знакомые по творчеству Рыбакова. Игорь Алимов руководит издательством «Петербургское востоковедение» на Дворцовой набережной, Вячеслав Рыбаков — писатель-фантаст школы бр. Стругацких, переводчик и комментатор китайских средневековых текстов.

Вячеслав Рыбаков — замечательное явление природы, и пилигримы, посещающие город на Неве-хэ, должны бы включать его дом в свои итинерарии между Эрмитажем и Медным Всадником, как когда-то посещали Льва Гумилева. Он скорее мыслитель, духовная и религиозная фигура, нежели крупный писатель. Его предыдущие произведения несколько смущали меня напряжением между сильной мыслью и неряшливостью письма. Его творчество отличается огромной, воистину евангельской добротой, которая подспудно влияет на жизнь Северной Пальмиры. Думаю, что возле Рыбакова зимой не замерзнет воробей и в грозу не попадет молния. Я впервые обратил на него внимание по «Рассказу о добром товарище Сталине» , миниатюре 80-х годов, несомненно, повлиявшей на Сорокина и Шарова. В нем он создал альтернативную советскую историю без Второй мировой войны, где в 1985 году добрый товарищ Сталин просит до завтра у Бухарина номер журнала «Ленинград» со стихами Мандельштама, а сам идет с Ирой Гольдбурт, девочкой-беженкой из Палестины, слушать группу «Алиса» в кафе «Марс».

В другой его повести, «Гравилет «Цесаревич»», точка дивергенции между нашей и альтернативной историей ушла в XIX век. Уцелела монархия, аристократия не погибла, но вписалась в новую жизнь, коммунизм остался морально-этическим квазирелигиозным движением, и его патриарх, добрый Михаил Сергеич, ходит с портфелем под мышкой по Симбирску.

В «Симфонии» точка дивергенции ушла еще дальше, во времена русско-половецких войн. У ван Зайчика князь Игорь отправляется в половецкие степи не воевать с половцами, но жениться на Кончаковне. Отсюда — один шаг до братского союза князя Александра Невского и хана Сартака. Все-то у него хорошие: и русские, и «веселые умницы» евреи, и «храбрые красавцы» чечены, и китайцы, и степняки, и горцы, и все хорошо вписываются в единую Евразию.

Ранний рассказ Рыбакова «Все так сложно» можно понять как притчу об искусе либеральной интеллигенции нашего поколения: соблазниться ли предложением Запада и стать в ряды победителей над обедневшим народом, или изменить своему сословию, своей референтной группе и остаться с простыми людьми. Эта болезненная моральная дилемма представлена через призму инопланетянина, заброшенного на Землю, чтобы подготовить вторжение и отправить людей на фабрику протоплазмы. На его далекой планете, резкая граница отделяет «своих» от «чужих». Герой Рыбакова отрицает это деление, он провозглашает «среди людей — нелюдей нет» и изменяет «своим» во имя братства людей.

Это вызвало ненависть манихеев с их делением на «своих» и «чужих». Дмитрий Ольшанский (видимо, псевдоним борца с пилатчиной О. Латунского) обрушился на ван Зайчика, как его духовные предки на Михаила Булгакова. Наш неоРАППовец сохранил стиль литчекистов 30-х годов, но инверсировал содержание. «Евразийская Симфония», по мнению Ольшанского, это «агрессивная пакость», что «переливается всеми цветами фашистской радуги — от красного до коричневого», не скрывает «своего гнусного антизападного (честное слово, так и написано! — И.Ш.) содержания», и отличается «шовинистским пафосом». Ольшанский сравнивает «выпуск тошнотворных ксенофобских книг в Санкт-Петербурге» со «звоном пивных кружек в славном городе Мюнхене», а для тех, кто аллюзии не понял, уточняет: «Ван Зайчик любовно создал евразийский рейх». Его статья, естественно, называется «Ударим по зайчатине» (пардон, «Тухлая зайчатина»).

Для вменяемых людей цикл романов «Евразийская симфония» станет, я полагаю, неизбывным источником радости и приятного чтения. А там, глядишь, и на жизнь нашу повлияет.

 

I

Кровь, предательство, пытки и, наконец, капитуляция переплелись в судьбе итальянского еврея, д-ра Ариэля Тоаффа. Он и его история могли бы сойти с пера его соотечественника, Умберто Эко. Доктор Тоафф сделал открытие, ужаснувшее его, но он мужественно продолжал начатую работу. Затем еврейская община оказала на ученого столь сильное давление, что тот сломился и был принужден раскаяться и отречься. Произошло это не в средние века, но в наши дни.

Ариэль Тоафф родился в семье главного раввина Рима. Профессор еврейского религиозного университета «БарИлан», что неподалеку от Тель-Авива, он снискал себе известность благодаря фундаментальному исследованию средневековой истории евреев. Трехтомная работа Тоаффа «Любовь, труд и смерть» (подзаговолок: «Жизнь евреев в средневековой Умбрии») представляет собой настоящую энциклопедию по этой довольно узкой теме. Работая над книгой, ученый открыл, что средневековые общины евреев-ашкеназов в северной Италии практиковали особо жестокую форму человеческих жертвоприношений. Колдуны и их пособники похищали и убивали христианских младенцев, а их кровь использовали в магических ритуалах, стремясь навлечь дух отмщения на ненавистных гоев.

В частности, исследователь обратился к делу св. Симона Трентского. Этот двухлетний мальчик из итальянского городка Тренто был похищен из дому несколькими евреями-ашкеназами накануне иудейской пасхи 1475 г. Ночью похитители убили ребенка. Они пустили ему кровь, пронзили тело гвоздями и распяли его головой вниз, восклицая: «Да сгинут все христиане на суше и на море!» Так они отметили свою пасху — архаический обряд, напоминающий о пролитой крови и умерщвленных младенцах, самым прямым образом, пренебрегая обычной метафорической заменой крови вином.

Убийц схватили, и они во всем сознались. Епископ Тренто признал их виновными. Однако иудейская община подала протест папе римскому, и он отправил епископа Вентимиглии для проведения следствия. Евреи предложили свою версию: «Симона убили христиане с провокационной целью дискредитации иудеев» — так утверждает довоенная Еврейская энциклопедия. Ее составители обладали хорошим чутьем: такой же аргумент использовали евреи (в частности, русско-израильский интернет-колумнист Антон Носик. — Перев.) в 2006 г., когда им пришлось объяснять массовое убийство детей в Кафр Кане.

В XV веке евреи были влиятельными, но не всемогущими. Они не могли поступить так, как в 2002 г. после резни в Дженине, просто приказав всем заткнуться. У них не было американского вето в Совете Безопасности. Они не могли бомбить Рим, а слово «антисемитизм» изобрели лишь спустя 400 лет. Преступников судили по справедливости, а они привыкли к привилегии. Для повторного рассмотрения дела папа Сикст IV собрал комиссию из шести кардиналов во главе со светилом юридической науки того времени. И верховный суд снова признал обвиняемых виновными в убийстве. Вы можете обратиться к католической и еврейской интерпретациям событий. Протоколы процесса сохранились в Ватикане до наших дней.

В 1965 г. Римско-католическая церковь вступила в фазу перестройки. В бурные дни Второго Ватиканского собора реформаторы подорвали основы религиозной традиции, надеясь обновить веру и приспособить ее к новому, благоприятному для евреев, дискурсу. Проще говоря, католические иерархи искали любви либеральной прессы.

Всегда бдительные евреи использовали представившуюся возможность и стали подталкивать епископов к деканонизации святого Симона Трентского. Епископы согласились — к этому времени они уже сняли с евреев вину за распятие Христа и признали собственную вину за преследования евреев. Гибель итальянского младенца была сущим пустяком в сравнении с такой революцией. Епископы в спешном порядке приняли постановление: признания обвиняемых считать недействительными, поскольку они были получены под пыткой. Таким образом, подследственные были невиновны. Почитание Симона было прекращено и запрещено, а останки замученного младенца убрали и спрятали в тайном месте, дабы паломничества не возобновились.

Но вернемся к д-ру Ариэлю Тоаффу. Изучая судебные документы, он сделал ошеломляющее открытие: признания убийц не были продиктованы под пыткой фанатичными следователями; они содержали сведения, абсолютно не известные итальянским представителям церкви или полиции. Преступники принадлежали к малочисленной общине ашкеназов иноземного происхождения, которая имела свои собственные обряды, отличные от традиций местных итальянских евреев. Эти обряды были хорошо описаны в показаниях обвиняемых, хотя изначально они не были известны компетентным органам того времени. Тоафф отмечает: «Эти магические формулы на древнееврейском языке с сильной антихристианской направленностью не могли быть плодом воображения судей, потому что те не имели представления об этих молитвах, бывших частью не характерной для Италии традиции ашкеназов». Признание имеет ценность только тогда, когда оно содержит некоторые подлинные и проверяемые детали преступления, о которых не знала полиция. Это железное правило следствия было соблюдено на суде в Тренто.

Подобное открытие способно потрясти, поразить и изменить церковь. Ученый д-р Тоафф воскресил память о святом Симоне, пострадавшем дважды: в пятнадцатом веке он пал жертвой кровожадных колдунов, в двадцатом — стал жертвой церковной перестройки. Открытие достойного израильского профессора могло призвать к покаянию ученых Ватикана: ища дружбу с важными представителями американского еврейства, они забыли об убитом ребенке. Но они до сих пор не признают свою серьезную ошибку.

Монсиньор Ижинио Рожжер — церковный историк, который в 1960-х гг. вел новое следствие по делу святого Симона, заявил, что признания совершенно не внушают доверие, потому что «судьи прибегали к пыткам». Это заявление носит антисионистский и, следовательно, антисемитский характер: если признать ненадежными показания, полученные под пытками, придется освобождать всех палестинских заключенных из израильских тюрем. Более того, это и откровенно антиамериканское утверждение, поскольку США признают ценность пыток и применяют их в Гуантанамо и других местах. Заявление Рожжера разоблачает в нем и отрицателя холокоста: ведь Нюрнбергский трибунал вовсю использовал показания, полученные под пытками. Знаменитый американский юрист, друг Израиля и сторонник использования пыток Алан Дершовиц мог бы возразить Рожжеру, но почемуто не сделал этого.

«Я не хотел бы оказаться в шкуре Тоаффа и защищать свои взгляды перед историками, серьезно исследовавшими документы по делу», — заявил Рожжер в интервью USA Today. Однако лучше оказаться в шкуре Тоаффа, чем в шкуре Рожжера, которому придется на небе отвечать за обиду святого младенца.

Более того, преступление в Тренто было не исключением. Тоафф обнаружил и другие случаи подобных кровавых жертвоприношений, совершавшихся в истории Европы на протяжении пяти столетий. Кровь, этот магический напиток, была популярным лекарством в то, да и любое другое время: Ирод стремился сохранить молодость, купаясь в крови младенцев, с помощью крови алхимики пытались превратить свинец в золото. Колдуны-евреи при занятиях магией, так же как и все, использовали кровь. Такие деликатесы как кровь, сушеная кровь и маца с кровью пользовались спросом. Еврейские торговцы продавали их вместе с сопроводительными письмами раввинов; наиболее ценной была кровь «гой катан» — не-еврейского ребенка; чаще использовалась кровь обрезания. Эти кровавые жертвы представляли собой «инстинктивные, жестокие, злобные деяния, в которых невинные, ничего не сознающие младенцы приносились в жертву во имя любви к Богу и во имя Отмщения», — пишет Тоафф в предисловии к своей книге. И продолжает: «Кровь омывала алтари Бога, которого, как считалось, надо было направлять, а иногда даже заставлять немедленно оказывать покровительство или наказывать».

Несколько туманный смысл этого предложения можно понять, прочитав книгу израильского профессора Исраэля Юваля «Два народа в утробе твоей». Юваль указывал, что в глазах еврейских магов кровавые возлияния были необходимы для того, чтобы призвать божественный гнев на головы гоев. Он приводит неопровержимый (т. е. не отрицаемый евреями) пример того, как еврей приносил кровавую жертву (об этом вы можете прочитать в моей статье «Кровавый навет»). Тоафф пошел дальше Юваля: он подчеркивает, что средневековые евреи часто использовали кровь в магии, и показывает антихристианскую составляющую таких обрядов: распятие жертв и произнесение проклятий в адрес Христа и девы Марии. Достоверность фактов, приводимых Тоаффом, подтверждаются материалом более умеренной работы Эллиота Горовица «Безрассудные ритуалы: Пурим и наследие иудейского насилия». Автор книги рассказывает своим читателям о странных ритуалах: бичевании статуй Богородицы, уничтожении крестов, избиениях и убийствах христиан.

Сейчас все это в прошлом. Мы можем сказать, глядя в прошлое: «Да, некоторые еврейские колдуны и мистики практиковали человеческие жертвоприношения. Они убивали детей и проливали их кровь, чтобы гнев Всевышнего постиг соседей-не-евреев. Они пародировали христианские обычаи, используя кровь христиан вместо крови Христа. Церковь и народы Европы были правы и справедливы. Европейцы (и арабы, и русские) не были сумасшедшими фанатиками: они адекватно воспринимали то, что видели. Они наказывали виновных, но не трогали невинных. Мы, сыны рода человеческого, можем с гордостью посмотреть на эту ужасную страницу истории и пролить одну или две слезы по тем несчастным детям, замученным монстрами, жаждавшими отмщения. Евреи могли бы быть поскромнее и не тыкать всем в нос исторические обиды: их предки процветали, невзирая на страшные деяния некоторых единоверцев, в то время как в Еврейском государстве грехи некоторых палестинцев возлагаются сразу на весь палестинский народ. Мы можем с возмущением отвергнуть нытье друзей Израиля, когда они желают, чтобы мы не видели резню в Дженине или Кане. Ведь, точно, это так похоже на «кровавый навет», — следовательно, это совсем не навет.

Будем надеяться, что выдающийся и смелый поступок профессора Тоаффа станет поворотным моментом в жизни церкви. Процесс, начавшийся после II Ватиканского собора, зашел слишком далеко. Вспомните: перестройка в России закончилась крушением целой системы. Антипаписты опасались появления антихриста на престоле святого Петра, теперь на него может взойти Горбачев.

В итальянском городке Орвието евреи потребовали демонтировать выставку произведений искусства и прекратить процессии в память о чуде в Трани. Тысячу лет назад одна еврейка украла из местной церкви Святые дары, после чего решила зажарить облатку в кипящем масле, но чудесным образом частица превратилась в плоть и закровоточила столь обильно, что Святая кровь разлилась вскоре по всему дому. Случаи осквернения Святых даров имели место по всей Европе — они хорошо описаны Ювалем, Горовицем и Тоаффом. Такое происходило в действительности, и только пресловутая еврейская хуцпа подвигла Римскую Ассоциацию Друзей Израиля написать послание папе с требованием положить конец процессиям с тысячелетней историей. И Папа согласился. Церковь смирилась; выставка была ликвидирована, процессия отменена, а евреям принесены глубокие извинения — к великому удовольствию послов Израиля Гидеона Меира (в Риме) и Одеда Бен Гура (в Ватикане), продиктовавших условия капитуляции.

«В странном мире мы живем, — пишет Доменико Савино в прекрасном интернет-журнале Effedieffe. — Христианской вере нанесено оскорбление, а прощение просят у тех, кто его нанес». Савино размышляет: могли бы вежливо проигнорировать требование Друзей Израиля; затем он цитирует кардинала Вальтера Каспера, представлявшего Ватикан на этой капитуляции. В своей речи Каспер выкинул белый флаг: он отрицал, что Церковь есть единственный подлинный и избранный Израиль, провозглашал религиозное равенство с иудеями как со «старшими братьями», отверг потребность во Христе, просил у евреев прощения и обещал «новую весну для церкви и для всего мира».

«Весна для церкви?! — восклицает Савино. — Мы этот фильм уже видели! После Второго Ватиканского собора папа сказал: «Мы ожидали весну, но налетел ураган». Достаточно с нас весны, и после такого примирения в Орвието я больше не желаю слышать слово «весна» и созерцать слащавую улыбку на лицах «старших братьев» — Гидеона Меира и Одеда Бен Гура!»

Перестройка набирает обороты не только в Италии и не только в Католической церкви. В Германии готовится новый акт святотатства — «политкорректная Библия», где повествование о Страстях Господних изменено таким образом, чтобы у евреев не возникало негативных ощущений. Название вводит в заблуждение: манипуляторы не могут озаглавить свою подделку «новым немецким переводом Библии, свободным от гендерной дискриминации и антисемитизма», подобно тому, как нельзя сточные воды назвать «вином без опьяняющих веществ». Изменить в Библии одну букву — это все равно, что изменить мир, — говорится в Талмуде, где также повествуется о свитке Торы, в тексте которой слово «меод» (очень) было заменено на «мавет» (смерть). Такая «смертоносная» Тора, конечно, разрушит наш мир. «Свободное от антисемитизма» писание, вероятно, сосредоточится на описании страданий евреев, а церкви будет отведена роль злодея. Оно возвеличит Иуду и отвергнет Христа. Избавление от «гендерной дискриминации» обессмыслит Благовещение — великий водораздел между строгой иудейской моноказуальностью и христианской встречей Земли с Небом. Христианская модель оказалась настолько более успешной, что евреи приняли ее в своей Каббале, и, очевидно, теперь решили подкинуть отжившую доктрину немцам.

В Англии старый либеральный еженедельник the Observer сменил имидж, превратившись в гнездо неоконов и орган по поддержке войны и альянса Буш — Блэр. С железной логикой газета осуждает Христа и превозносит евреев. Адам Марс-Джонс отдает предпочтение Оскару Шиндлеру перед генералом Адамом фон Троттом, который был казнен за участие в заговоре генералов в 1944 г. «Список Шиндлера» (пишет он) потрясает тем, что он следует еврейской этике. Он показывал исключительно внешние действия героя, а не его духовное развитие. Да, герой был морально небезупречен — ну и что с того? Это его частное дело. Главное — он спасал евреев. Это благое деяние — мицва — делает его «праведным гоем». Большего и хотеть нельзя, ведь иудаизм не знает посмертного блаженства. Давайте больше рассуждать в таком духе и меньше делать культ из мучеников (продолжает Марс-Джонс). Почитание жертв и символических побед способно исказить суть более значимых деяний и может оскорбить мертвых — а они уже бессильны ответить».

Обозреватель «Обсервера» объяснил свой выбор в пользу Иуды или Каиафы («хоть и порочен, зато спасал евреев») и отвержение Христа, который был Жертвой. «Меньше культа мученичества, меньше преклонения перед жертвой и чисто символической победой». Этот призыв сделает финалом Голгофу без последующего Воскресения. Кому нужны христианские добродетели? Человеческие ошибки и пороки — «это его частное дело, ведь он спасал евреев»; предел мечтаний гоя — стать «праведным гоем». С этой точки зрения, святой Симон и другие дети погибли не напрасно: они помогали иудеям призвать Божье Отмщение. Их судьба — самое прекрасное из того, что они могли себе представить. Аналогично, британские солдаты не могут ожидать лучшей участи, чем смерть за Израиль на улицах Басры или Тегерана…

Итак, в Риме, Берлине и Лондоне евреи выиграли раунд или два в споре с церковью. Они вцепились мертвой хваткой и, никогда не сожалея, никогда не извиняясь, ведут непрерывную войну с христианством. Им удалось подменить образы Крестного пути, Голгофы и Воскресения в сознании многих простодушных людей, навязав ложное представление об истории человечества, которая якобы вращается вокруг вечных страданий невинных евреев, кровавых наветов, холокостов и сионистского избавления в Святой земле. Несмотря на то, что христиане сняли с евреев вину в казни Христа, появилась еще более абсурдная концепция о вине церкви в преследовании евреев.

Последствия выходят далеко за рамки теологии. Великобритания, Италия и Германия хранят молчание, когда евреи душат христианскую Палестину, организуют блокаду Газы, захватывают земли церкви в Вифлееме и Иерусалиме. Эти страны поддерживают американский Drang nach Osten. Хуже: они теряют связь с Богом, они утрачивают способность сопереживать другим людям, словно ими завладел слепой дух отмщения, пробужденный пролитой невинной кровью.

Публикация книги доктора Тоаффа могла бы стать своевременным поворотом в истории Запада, поворотом от оправдания Иуды к поклонению Христу. Да, пока рассказ ученого об убитых детях вызвал лишь трещину в твердыне еврейской исключительности, воздвигнутой в умах европейцев. Но даже незыблемые твердыни могут рухнуть в один миг, как мы увидели 11 сентября.

Вероятно, это почувствовали евреи — они обрушились на Тоаффа словно обезумевший рой оводов. Известный еврейский историк, сын раввина, написал о событиях пятисотлетней давности; стоит ли из-за этого так распаляться? В средние века кровь, некромантия и черная магия не были исключительными привилегиями евреев — ведьмы и колдуны не-еврейского происхождения тоже «баловались» подобным. Признайте, что вы такие же, как все люди, с их достоинствами и недостатками! Но нет, это слишком унизительно для надменных Избранников.

«Невероятно, чтобы кто-либо, а тем паче израильский историк, доказывал обоснованность ложных кровавых наветов, которые на протяжении истории были источником страданий евреев и нападений на них», — заявил глава Антидиффамационной лиги Эйб Фоксман. Лига назвала труд Тоаффа «безосновательным и потворствующим антисемитам».

Не будучи ни историком, ни раввином, Фоксман, опираясь на собственную веру и убеждение, знает a priori, что работа «безосновательна». Впрочем, он говорил то же самое о резне в Дженине.

В своем пресс-релизе университет «Бар-Илан» «выражает огромное возмущение и крайнее недовольство Тоаффом, который проявил отсутствие такта, опубликовав свою книгу о кровавых наветах. Его выбор частной издательской фирмы в Италии, провокационное название работы и освещение ее содержания в СМИ оскорбили чувства евреев по всему миру и нанесли вред тонкой материи иудейско-христианских отношений. Университет «Бар-Илан» решительно осуждает и отвергает все мнимые домыслы книги Тоаффа и материалов в СМИ, касающихся ее содержания, что будто бы существуют основания верить кровавым наветам, послужившим причиной гибели миллионов евреев».

Это убийственные слова. Еврейская община стала оказывать давление на Тоаффа: в 65 лет он вот-вот мог оказаться на улице, без средств, без старых друзей и учеников, подвергнуться остракизму и отлучению. Возможно, его жизни угрожали: традиционно евреи используют тайных убийц, дабы устранить подобные неприятности. В старину их называли родеф, сейчас они именуются кидон, однако во все времена они были одинаково эффективны: их задерживали гораздо реже, чем кровожадных маньяков. Его репутация была бы уничтожена; Сью Блэкуэлл, «посоветовавшись со своими еврейскими друзьями», назвала бы его нацистом, издание Searchlight, спонсируемое Антидиффамационной лигой, занялось бы мелочным разбором его частной жизни, множество рядовых евреев принялись бы порочить его в своих блогах и в своем флагмане — Википедии. Кто поддержал бы его? Наверно, ни один еврей и очень немногие христиане.

Поначалу ученый держался мужественно: «Я останусь верен правде и свободе научного поиска, даже если мир распнет меня». В начале недели в интервью Гаарец Тоафф заявил, что продолжает настаивать на истинности своей книги, что некоторые связанные с кровью средневековые обвинения евреев покоились на прочной почве факта.

Но Тоафф сделан не из железа. Как и Уинстон Смит, главный герой романа Оруэлла «1984», он сломился, попав в психологические тиски еврейской инквизиции. Он публично раскаялся, прекратил продажу своей книги, пообещав передать ее еврейской цензуре, и, кроме того, «дал обещание все средства, вырученные от продажи издания, направить в фонд Антидиффамационной лиги» доброго Эйба Фоксмана.

Заключительная часть его послания была столь же трогательной, как и покаянная речь Галилея: «Я никогда не позволю ни одному ненавистнику евреев использовать меня или мое исследование в качестве инструмента нового разжигания вражды, приведшей к гибели миллионов евреев. Я приношу самые искренние извинения всем тем, кто был оскорблен статьями и искаженными фактами, которые были приписаны мне или моей книге».

Итак, Ариэль Тоафф не выдержал мощного коллективного давления. То, что он говорит сейчас, значения уже не имеет. Мы не знаем, какие психологические пытки готовились для него в еврейском гестапо — Антидиффамационной лиге, каким образом его заставили раскаяться. Нам хватит того, что он успел нам дать. Но что, собственно, он дал нам?

В некотором смысле, заслугу Тоаффа можно сравнить с заслугами Бенни Морриса и других израильских «новых историков»: в своих работах они использовали данные палестинских источников, а именно труды Абу Лугуда и Эдварда Саида. Палестинским источникам не доверяли: только еврейские источники считаются достоверными в нашей иудеоцентричной вселенной. Моррис же дал возможность миллионам людей избавиться от навязанного сионистского нарратива. Такие исследования не были бы нужны, если бы мы могли, без оглядки на евреев, доверять рассказу араба об изгнании 1948 г., повествованию итальянца о святом Симоне и, возможно, даже воспоминаниям немца о послевоенных депортациях. Теперь Ариэль Тоафф освободил многие умы из плена, напомнив о том, что нам было хорошо известно из множества итальянских, английских, немецких и русских источников. Если «кровавый навет» оказался не клеветой, а предметом обычного уголовного дела, то не будут ли и другие претензии евреев лишены оснований? Может, русские не виноваты в погромах? Может, Ахмадинежад — это не новый Гитлер, помешанный на разрушении? Может, мусульмане — не злобные антисемиты?

Ариэль Тоафф приоткрыл для нас завесу, скрывающую процессы, протекающие внутри еврейства. Благодаря ему мы увидели, как поддерживается дисциплина в кагале, как наказывают инакомыслящих, как достигается однообразие мнений. Еврейство является исключительным феноменом: христианский (или мусульманский) ученый, который откроет мрачную страницу в истории церкви, сможет обнародовать свое открытие, не опасаясь последствий, его не будут терроризировать; он не подвергнется остракизму, даже если будет говорить самые дерзкие вещи. Даже попав под анафему, ученый или писатель найдет достаточную поддержку: вспомним Салмана Рушди, Вольтера или Толстого. Ни церковь, ни умма не смогли установить такую слепую дисциплину; ни папа, ни имам не обладают такой властью над своими единоверцами, как Эйб Фоксман.

Фоксману не нужна правда, ему нужно только то, что (по его мнению) хорошо для евреев. Ни свидетели, ни даже прямая трансляция человеческого жертвоприношения не заставят его признать горькую правду: отговорку он найдет. Мы уже наблюдали это в случае с бомбардировкой Каны, когда израильские самолеты уничтожили здание, убив около 50 находившихся в нем детей — несравнимо больше, чем колдуны замучили в Умбрии. Потому не думайте, что книга Тоаффа сможет убедить евреев — ничто не сможет их убедить.

Не завидуйте единству умов и сердец евреев: оборотная сторона этого единства заключается в том, что ни один еврей не свободен. Человек становится евреем по воле родителей, он не может свободно мыслить на протяжении всей своей жизни, ему приходится выполнять приказы. Мой еврейский читатель, если вы осознаете, что вы раб, то вы читали эту статью не зря. До тех пор, пока на риторический вопрос «Вы еврей?» вы не ответите просто «нет», вы будете оставаться заключенным, освобожденным под залог, или привязанным к столбу пленником. Рано или поздно они потянут за веревку. Рано или поздно вам придется лгать, увиливать и отрицать то, что для вас является правдой и истиной. Свобода у ваших дверей: протяните руку и обретете ее. Подобно Царствию небесному, свобода дарована вам, надо только попросить о ней. Свобода это Христос, ведь человек выбирает Христа своим сердцем, а не крайней плотью. Вы свободны, когда принимаете Христа и говорите вслед за Евангелием (Мф. 5:37): «Да будет слово ваше: «да» — «да, я христианин» и «нет» — «нет, я не еврей». К счастью, такое возможно. Тоафф мог обрести истину; как жаль, что ему не хватило мужества!

Судьба ученого напоминает мне об Уриэле (почти тезка!) Косте (1585, Опорто, Португалия — 1640, Амстердам). Выдающийся предшественник Спинозы, Акоста подверг критике традиционный иудаизм и был изгнан из общины. «Ранимая натура Акосты не вынесла одиночества в изгнании, и он раскаялся, — пишет Encyclopedia Britannica. — Отлученный повторно за то, что отговаривал христиан переходить в иудаизм, он, не выдержав годы остракизма, публично покаялся ещё раз. Унижение сильно ударило по самолюбию Акосты, и он застрелился». Ошибка Акосты состояла в том, что он зашел далеко, но не достаточно далеко…

 

II

Не утихает буря, вызванная выходом в свет книги доктора Ариэля Тоаффа «Кровавая Пасха». Измученный ученый теперь вынужден каяться всенародно и ежедневно. «Гаарец» сообщает: «Тоафф планирует новую книгу, доказывающую, что евреи не убивали Симона и других христианских младенцев в ритуальных целях. Тоафф также даст всем понять, что кровь мертвых христиан в принципе не могла быть использована ни в приготовлении пищи или напитков, ни при занятиях магией или медициной, ибо кровь, которую в те времена покупали и продавали как иудеи, так и христиане, бралась у живых доноров, а не мертвецов. Итак, он сделал следующий вывод: евреи, ни при каких обстоятельствах, не могли убивать христианских детей ради получения их крови». Еще чуть-чуть, и Тоафф начнет каяться в том, что он собственными руками убил св. Симона, дабы оклеветать невинных евреев.

Израильский парламент (Кнессет) планирует отправить Тоаффа за решетку. Отрицание холокоста — это уголовное преступление, зато отрицание леденящих душу событий в Тренто — священный долг. «Отрицатель» — так теперь можно назвать еврея, отрицающего факт кровавых жертвоприношений. Об этом и о многом другом вы можете почитать на сайте профессора Клаудио Моффа: http://www. mastermatteimedioriente.it/pdf/toaff.pdf

Наш читатель Иан Бакли пишет из Англии: «Словно дыхание ледяного ветра донеслось из прошлого: да, это, видимо, правда — иначе зачем было сто лет держать под спудом последнюю книгу Бертона (о ритуальном убийстве в Дамаске)? Или зачем понадобилось настоятелю кафедрального собора в Линкольне тайком демонтировать усыпальницу мальчика Хью (ритуально убитого восемьсот лет назад)? Полагаю, что доступ к судебным протоколам 1255 г. (дело об убийстве Хью) закрыт до сих пор. Некоторых из обвиняемых повесили после завершения суда, заседания которого иногда проходили в присутствии самого Генриха III, других же оправдали и отпустили. Судом толпы тут и не пахло; пытки также не применялись.

Возможно, все дело в идеологии. Но ни в коем случае не следует возлагать вину на отдельных евреев, которые не разделяют такую идеологию. Одной из моих любимых певиц является Альма Коган — я вспоминаю о ней как об очень достойном и теплом человеке».

Ян прав: «Ни в коем случае не следует возлагать вину на отдельных евреев, которые не разделяют такую идеологию. Ведь есть и другая сторона». Это в равной степени относится к рядовым англичанам, которых нельзя винить за Гарриса, разбомбившего Дрезден, за массовые убийства в Индии, за бомбардировку Кагосимы. Ведь существует Англия Шекспира и Честертона, Англия, которая ассоциируется с этими очаровательными церквушками, с послеполуденным чаем, стройными изящными девушками… Это наш мир, это наше человечество. Злые дела наших предков должны учить нас смирению, а их великие свершения — вызывать вдохновение.

Джон Пауэлл пишет из Флориды: «Особенно впечатляющим и глубоким было Ваше замечание о том, что люди вроде Дершовица являются сторонниками использования пыток (и, соответственно, уверены в их эффективности) в отношении мусульман. Но тот же Дершовиц и иже с ним превращаются в противников «методов физического воздействия», как только дело касается евреев».

Профессор Манифасьер пишет из Франции: «С большим интересом прочел вашу рецензию на книгу о докторе Тоаффе. До сего дня я считал рассказы о ритуальных убийствах — антисемитской пропагандой. Я не знал о таких делах, пока не узнал о докторе Ариэле Тоаффе. Я бегло просмотрел несколько ссылок, в первую очередь «католическую» и «еврейскую» версии этих средневековых событий. Еврейская версия начинается с предсказания «полусумасшедшего» (это доказано?) францисканского монаха Бернардини из Фельтре, который «возвещал, что на следующую еврейскую пасху произойдет-де ритуальное убийство». И где здесь доказательство, а где — предсказание (не слух)?.. В общем, эта версия представляется мне сомнительной. «Католическую версию» также можно подвергать критике, но отнюдь не критике такого рода.

Если признания подозреваемых в убийстве были недействительными, поскольку были получены при помощи пыток, как можно серьезно относиться к отречению доктора Тоаффа, сделанному в результате психологических пыток?»

«Подобное исследование, опубликованное якобы во имя свободы научного поиска, наносит удар по моральным основаниям запрета на отрицание Холокоста, — заявляет Рой Брайман, глава правой организации «Профессора — за сильный Израиль». — Если даже с фактической стороны работа Тоаффа безупречна, она вредит евреям, а потому и не должна была появляться».

Почему исследование Тоаффа имеет такое значение? К черной магии и кровавым ритуалам прибегали евреи и не-евреи в Средние века и позднее. Майкл Пеливерт задает циничный вопрос «Ну, допустим, они пили кровь. Ну и что?» Действительно, работа Тоаффа лишь доказывает, что евреи не лучше других. А евреям хочется ощущать свое превосходство: каждому можно напомнить об ошибках и преступлениях предков, только иудеи стремятся казаться вечными невинными жертвами.

Разница между евреем и не-евреем состоит в том, что нееврею не гарантировано покровительство его общины. Никто не станет подкупать епископов, курию, судей и королей ради освобождения не-еврейского колдуна-убийцы. Еврейский убийца — будь то колдун или массовый убийца вроде генерала Шарона — всегда найдет защиту в иудейской общине. Его преступление будут отрицать или сильно преуменьшать, а грехи против евреев — раздувать.

Исследование доктора Тоаффа может помочь увидеть свет истины нашим друзьям, увлекшимся борьбой с культом Холокоста. Культ Холокоста — просто очередной способ сказать, что евреи всегда безвинно страдают, а гои всегда виноваты. Если вы откроете довоенные еврейские или юдофильские тексты, то увидите, что место, которое теперь отведено под Холокост, и раньше не пустовало. Его просто заполняли другие сюжеты: погромы в России, дело Дрейфуса, инквизиция, изгнание из Испании, разрушение Храма и, в значительной степени, «кровавые наветы».

Обидно, что евреи ограничивают свой научный поиск темами, которые идут на благо евреям. Но как определить, что идет во вред евреям? — задается вопросом Лили Галили в «Гаарец».

Было бы намного проще осудить книгу, если бы ее автор был христианин. Можно было бы заклеймить ученого за антисемитизм. Можно было бы не обращать внимания на радикальных евреев диаспоры, которые не только подвергают нападкам политику Израиля, но иногда даже ставят под сомнение его право на существование. Таких можно просто обозвать самоненавистниками. Но все становится гораздо сложнее, когда еврейский ученый из еврейского религиозного университета поднимает тему, вызывающую у евреев первобытные страхи.

«Меня не беспокоят последствия этого дела в Европе, где ныне активно идут процессы секуляризации, — сказал профессор Еврейского университета Иерусалима Исраэль Юваль, преподающий еврейскую историю. — Однако меня беспокоит возможная реакция в исламском мире: там подобная история может возбудить страсти и быть использована в самых разных целях».

Юваль, который полностью отвергает возможность обоснованности кровавых наветов, ссылаясь на неблагоприятные условия существования еврейского меньшинства в средневековой Европе, сам подвергся атакам в академической среде за то, что занимался этой острой темой. В 1993 г. он опубликовал статью, в которой утверждал, что кровавые наветы, имевшие место в XII в. в Европе, были связаны с поведением евреев во время первого крестового похода, когда евреи кончали собой и убивали собственных детей. Согласно исследованию Юваля, сообщения о таких актах мученичества искажались христианами, считавшими, что евреи, несомненно, убивали христианских детей, раз уж они были способны лишать жизни своих собственных чад из чистого фанатизма. Хотя профессор и считал, что кровавые наветы были абсолютно необоснованны, будучи плодом воображения христиан, коллеги подвергли ученого яростной критике. В своих статьях они утверждали, что Юваль возложил ответственность на еврейских мучеников за кровавые наветы и тем самым оскорбил их. Впоследствии он узнал, что его пытались даже изгнать с факультета. Несмотря на собственный горький опыт, он не считает, что ученые должны воздерживаться от публикации результатов своих исследований, если таковые, с их точки зрения, обладают научной ценностью.

Хотя в университете «Бар-Илан» утверждают, что не имеют намерений пересматривать академический статус Тоаффа, вся эта история ставит вопрос о свободе научного поиска в Израиле. Некоторые израильские ученые утверждают, что исследователи должны прибегать к самоцензуре и проверять, приносит ли их работа «благо евреям».

Историк Моше Циммерман, профессор Еврейского университета, на собственной шкуре испытал действие такой цензуры. Циммерман, который имеет склонность провоцировать публику, однажды заметил, что еврейские поселенцы в Хевроне воспитывают своих детей в духе «Гитлерюгенд». Вплоть до сего дня он утверждает, что такая аналогия родилась во время научных изысканий. Результат был печальным. «Мои коллеги потребовали, чтобы меня уволили, — вспоминает Циммерман. Несмотря на то, что я продолжил работать в университете, мои возможности для академической карьеры резко сузились. Вокруг поговаривали, что «спонсоры учебного заведения начинают разочаровываться». А это действительно опасно».

Заслуживает также внимания объемная статья доктора Ронни По Чя Хся, исследователя из Йельского университета гонконгского происхождения. Он является автором книги об убийстве в Тренто.

Он пишет: «В воскресенье, на Пасху 1475 г., в итальянском город Тренто в подвале дома, принадлежавшего евреям, было найдено мертвое тело двухлетнего христианского младенца по имени Симон». В Еврейской энциклопедии написано, что ребенок был найден поблизости от дома, где жили евреи. Но ученый продолжает: «Ребенок был найден в подвале дома каких-то евреев», и он туда попал не самостоятельно. Однако исследователя не интересует убитый ребенок, он не пытается объяснить, как ребенок оказался именно в том месте, кто и зачем замучил мальчика? Он цинично замечает: «Пасха и в самом деле была кровавой, но лилась кровь евреев, пострадавших от воспаленной фантазии, порожденной нетерпимостью.» Ну а как же убитые дети, По Чя Хся? Они не евреи, но ведь они — люди! Как вы можете отрицать факт пролития их крови?!

«В результате серии допросов с пытки, судьи вытянули признания из евреев». По Чя Хся считает слово «пытка» ключом к разгадке загадочного дела. Если обвиняемых пытали, то их признания недействительны, — утверждает ученый. Обвиняемые признались, что «были абсолютно убеждены, что поступали правильно, убивая христианских детей и употребляя их кровь. Они хотели добыть христианскую кровь к своей Пасхе». Эти признания стали следствием пыток, говорит доктор из Йельского университета.

Однако не только закон церкви, но и еврейский закон разрешает применять пытки. Это говорит не только Алан Дершовиц, но и еврейский эксперт по этике, доктор рабби Ашер Меир, сотрудник Центра по изучению этики. Вот его статья с заголовком «Еврейская этика пыток». Раввина спрашивают: «Что учит иудаизм о пытках подозреваемых с целью получения жизненно необходимой информации?». Ашер Меир дает следующий ответ: «Всякий человек, обладающий информацией, способной спасти другого, обязан раскрыть ее. Право на самооборону оправдывает физическое воздействие против носителя такой информации ради ее получения. Если лицо, обладающее сведениями чрезвычайной важности, отказывается их сообщить, то это может привести к жертвам… Право убийства преследователя позволяет применять любую форму физического воздействия, включая и нанесение увечий, во имя спасения преследуемого. По еврейскому закону, владеющий информацией обязан помочь другим. Как это ни парадоксально, но санкция на применение пыток является гуманным признанием человечности пытаемого, а не бесчеловечным деянием. Нам разрешено причинять ему боль именно потому, что мы рассматриваем истязаемого, невзирая на его враждебность к нам, как человека, имеющего этические обязанности по отношению к другим людям».

Итак, церковное следствие «имело право причинять боль евреям именно потому, что мы рассматриваем истязаемых, несмотря на их враждебность к нам, как людей, имеющих этические обязанности по отношению к другим». «Санкция на применение пыток является проявлением гуманности», и евреи применяли эту норму во многих израильских тюрьмах, в тюрьме аль-Хийям в оккупированном южном Ливане; они же служили консультантами в Абу-Грейб. Так почему несправедливо применять еврейские законы к самим евреям?

Пытки применяются и в США.

Но вернемся к статье йельского ученого. Далее он пишет: «Папа вмешался и приостановил процесс. Протесты венецианцев и еврейской общины заставили папу Сикста VI назначить доминиканца Батиста Деи Джудичи, епископа Вентимиглии уполномоченным Святого престола для расследования дела. Процесс в Тренто проходил с большим числом нарушений. В 1247 г. Папа Иннокентий IV запретил суды по ритуальным убийствам, в связи с процессуальными нарушениями и насилием против евреев. Таким образом, задачей судей было установить сам факт злоупотреблений и чрезмерного применения силы на суде в Тренто».

Вы можете себе представить, чтобы папа или президент запретили судить представителей духовенства за педофилию или банкиров за денежные хищения? Престол св. Петра задолжал евреям, и потому выступал их защитником. Предполагалось, что епископ Вентимиглии прекратит процесс, но на его пути встал народ. Ведь элиты всегда были хорошо расположены к евреям, чего нельзя сказать о простом народе.

Для доктора Тоаффа, которого преследуют за приверженность истине, история не окончена. Она не окончена потому, что еврейское ханжество и лицемерие необходимы для давления на Иран и нападений на Газу. Им хочется быть сильными и святыми мучениками одновременно. Но это орешек не по зубам.