ГЛАВА ХХIX. ПО СЛЕДАМ КРЕСТОНОСЦЕВ

Еврейское государство возникло на территориях, входивших во Второе Королевство крестоносцев (1191 – 1292), на Побережье и в Долинах. С чем связано это странное совпадение? Чтобы ответить на этот вопрос, оставим горы и спустимся на берег Средиземного моря, туда, где прибой бьет о желтый песок, и заодно искупаемся. Видит Бог, я не поклонник израильских пляжей, где слишком много спасателей с мегафонами. Нельзя войти в воду, чтобы чортов спасатель не стал кричать в свой мегафон: “Направо, налево, погуще, сестричка, прикрой груди и т.д.” Поэтому мудрый человек, если уж взбредет ему в голову блажь купаться в соленом море вместо сладчайшей воды источников, пойдет на пляж без спасателей, в Аполлонию.

Дорога туда ведет мимо огромного строения Сидна Али, куда мусульмане совершают паломничество в разгар лета, когда легкий бриз с моря делает эти места желанным оазисом в раскаленной печи Палестины. Палестинские женщины купаются в полной одежде, что привлекает изумленные взгляды хиппи и шведок, обходящихся и вовсе без костюмов.

Здание Сидна Али отстроил в 1481 году Шамс ад-Дин из Газы, и в одной из его стен замурован черный камень Божьего суда. Тот, кто не мог в темноте коснуться черного камня в стене, считался виновным. В здании живет семья хранителей святого места – последний след палестинской деревни аль Харам, последней памяти древнего Решефа. Деревня была стерта с лица земли в 1948 году, ее жители стали “присутствующими отсутствующими” или “небежавшими беженцами”, т.е. они не перебежали магической “зеленой черты”, но обратно их не пустили и они остались в другом палестинском селе подальше от моря – в Кафр Касем.

Тропа на север ведет мимо кафе в форме динозавра, где продают пиво под липовыми пальмами, в маленький залив, усеянный черными скалами. Эти скалы – низвергнутые бастионы замка Арсур. 29 апреля 1265 года гроза крестоносцев султан Байбарс взял этот замок после месячной осады. Рыцари успели бежать подземным ходом в гавань и отчалить, а Байбарс приказал своим воинам уничтожить укрепления замка. Огромными рычагами солдаты Байбарса сбросили башни и бастионы Арсура в лежащее внизу синее море.

Маленький залив – естественная гавань Арсура, и в ней можно увидеть хорошо сохранившийся мол-волнорез порта крестоносцев. По крутой тропе можно подняться на холм, где стояла цитадель Арсура и представить себе норманскую принцессу, Мелисанду из Антиохии, стоящую в одной из верхних зал башни и смотрящую на запад, в море, туда, где в дали можно угадать берега Кипра, ближайшего убежища, или на восток, где кончалась ее непрочная родина.

Королевство крестоносцев мифологизировано всеми – евреями, христианами, мусульманами. Мифы не всегда справедливы. Для мусульман крестоносцы – символ чужеземного завоевателя-колонизатора, а победа над крестоносцами – залог грядущей победы над Израилем. Воинственный иноземец, захватчик, стремившийся к войнам, враг из-за моря – так мусульмане представляют себе крестоносца. Тут миф сводит на нет толщу времени, без малого двести лет существования крестоносцев в Палестине. Крестоносцы были чужеземными завоевателями-колонизаторами, когда они вторглись в Палестину в 1098 году. Но последние крестоносцы, отплывавшие в утлой лодке от берегов Палестины, из потайной гавани замка Атлит, были мирными жителями, местными уроженцами, породнившимися с христианами Востока. Так, воины Тарика, завоевавшие Испанию, сменились местными испано-мусульманскими династиями, крестьянами, зодчими. Падение королевства крестоносцев обернулось бедой для Палестины: чтобы разрушить королевство, победителям пришлось разрушить Побережье и, нечаянно, освободить место для еврейского государства.

Первые крестоносцы пустились в поход в 1096 году, чтобы возвратить христианству святыни Палестины. Их подталкивали шок, вызванный разрушением Храма Гроба Господня при безумном халифе Хакиме, разочарование непроисшедшим в 1000 году Вторым пришествием, перепроизводство безземельных рыцарей, поиски эквилибриума между миром ислама и христианством. Среди их первых жертв оказались местные христиане: там, где мусульмане сражались или бежали, христиане оставались на месте и страдали от резни и грабежа. Впоследствии, в 1204 году, крестоносцы разрушили опору восточного христианства – Византию, и подготовили почву для полной победы ислама на Ближнем Востоке.

Завоевание Святой Земли было делом нетрудным – мусульманский мир был разобщен, фатимиды Египта и аббасиды Ирака враждовали, регион был раздроблен на множество мелких государств, неспособных объединиться против общего врага. У крестоносцев была возможность прочно зацепиться в Святой земле – к существованию королевства привыкли. Гибель королевства была вызвана авантюризмом завоевателей, тем, что они не смогли вовремя остановиться и консолидировать свои завоевания. Но шанс удержаться у них был, и Otremer – Заморское королевство играло важную роль в тогдашней «реальной политике» региона.

Чтобы понять это, отправимся на крайний север страны, в удел младшей сестры Иудеи – Галилею. Семейное сходство сестер бросается в глаза. Вместо Иерусалима у галилеян – Цфат, вместо Иерихона – Тиверия, вместо Мертвого моря – Кинерет, вместо Тель Авива – Хайфа и вместо Яффы – Акка. Приятно приезжать в эту зеленую северную страну, где больше воды, простора и меньше людей и обид. Здесь растут леса и рощи, бьют источники, текут настоящие реки и видна белая шапка снегов на Хермоне. Тающие снега Хермона уходят водою в землю, и выходят на поверхность в Баниасе.

До победы христианства Панеас был святилищем козлоногого Пана, и в высеченных в скале нишах с греческими надписями 1-го века стояли статуи Пана и нимф. Дух эллинской дикости сохранился тут, и подчас ожидаешь появления Пана с дудочкой, но... “умер великий Пан”, как сообщили нимфы морякам, по словам классиков. Это было бы моим любимым местом, но в последние годы Баниас был переоборудован для туристов, и зачастую переполнен. Раньше тут можно было увидеть только немногочисленных друзов с высот Голана. Ведь Баниас принадлежал до 1967 года Сирии, и памятью об исчезнувших жителях стоит забытая маронитская церковь.

Но город крестоносцев у Баниаса пока скрыт от глаз большинства туристов, хотя руины находятся на расстоянии пяти минут ходу от истока. Тропинка доведет вас до берега вади Саар. К западу стоят внушительные руины главных ворот города. Еще до 1948 года от ворот через Саар вел мост, и им пользовались местные жители. В 1948 году мост был разрушен.

В центре Балинаса (Баниаса крестоносцев) – маленькая друзская святыня Сиди Ибрагим, ухожена и зализана, застелена коврами. Основания Балинаса были положены после арабского завоевания, при Омейядах – древний город Кесария Филиппи стоял ближе к истоку Баниаса, и, видимо, выше. В этих местах апостол Симон бар Иона признал Иисуса Сыном Божиим и получил от него новое имя – Петр, и ключи от Царства Небесного.

Прелестное место неподалеку можно найти, если идти вниз вдоль берега Баниаса. Там стоит действующая мельница, одна из последних в стране, где местные друзы мелют зерно, а несколькими стами метров ниже – “офицерский бассейн”, бетонный резервуар, находящийся якобы на месте старинного римского бассейна, лучше которого для купания не найти на всем Севере. В этом бассейне бьет ключ Эн Хилу, “сладкий”, и его вода теплее студеных вод Баниаса. Бассейн довольно глубок, хотя из-за удивительно прозрачной воды в это не верится.

За Баниасом, на крутом отроге стоит замок времен крестоносцев Субейба. Балинас (включая Субейбу) – крайняя северо-восточная застава, граница между крестом и полумесяцем, вся история которой свидетельствует о нечуждости крестоносцев. Она много раз переходила из рук в руки, и одно время ее занимали (с 1126г.) знаменитые ассасины – секта измаилитов-убийц. Ассасины – испорченное “гашишин”, “гашишники”: считается, что с помощью гашиша духовный глава измаилитов, Старец Горы, добивался безоговорочной верности и готовности идти на смерть, которой отличались его подданные.

Еретики-измаилиты находились в сложных отношениях с мусульманскими и христианскими правителями. Одно время мусульманские владыки Сирии благоволили к ним, и в благодарность измаилиты убивали вождей крестоносцев. Но затем измаилиты стали убивать и непокорную мусульманскую знать, и властителям Дамаска пришлось бороться с этим врагом. Особенно рьяно взялся за измаилитов самый рыцарственный из воинов ислама, Салах ад-Дин эль Айюби, или просто Саладин, как его звали христиане.

Рассказывают, что однажды Саладин, пробудившись в своем шатре, нашел на столике у изголовья кривой кинжал измаилитов. Он велел утроить караул, но на другую ночь его разбудил сам Старец Горы. Они долго беседовали, и в результате Саладин убедился, что измаилиты не хотят его убить, хотя могли бы, и отменил казни. Так измаилиты сохранили свой особенный, полуавтономный статус. Старец Горы принимал у себя и христианских владык. Посетил его и Ричард Львиное Сердце. В его честь Старец приказал своим покорным юношам кончать самоубийством на глазах гостя один за другим, пока христианский король не попросил Старца остановить побоище.

Измаилиты-ассассины сыграли черную роль в судьбе региона. Они убивали сильных и динамичных правителей и поддерживали слабых и никудышных. Они раздували пожар войны между крестоносцами и миром ислама. Можно провести много параллелей между политикой израильтян и ассассинов – активное использование индивидуального террора, политические убийства применяются израильтянами повсеместно. Любой сколько-либо заметный палестинский политический лидер оказывается на мушке израильских ассассинов. Другая параллель – израильтяне, как и ассассины, заинтерсованы в поддержании мусульманско-христианского конфликта. Во время войны Ирана и Ирака израильтяне передавали сторонам разведданные, полученные от американской разведки, и способствовали затягиванию войны. Моссад тренировал одновременно Тамильских Тигров и сингальских боевиков Сри Ланки, чтобы война не утихала. В настоящее время американские евреи – сионисты разжигают пожар священной войны между христианским миром и миром ислама.

В те годы эту сатанинскую роль играли ассассины. Они привели бы наш регион к гибели, но мусульмане и христиане объединились и заключили союз против исмаилитов. В тяжелом бою ассассины были разбиты и отброшены, но окончательно с этой чумой 13-го века справились лишь монголы. После поражения, нанесенного монголами, измаилиты стали обычными гражданами региона и навсегда утратили свои политические амбиции.

Война с асассинами заложила основы дружбы между Дамаском и Иерусалимом. “Баниас стал местом встреч и совместных охотничьих облав для мусульманских и христианских рыцарей” (Бенвенисти). Это показывает, насколько укоренившейся в нашем районе была держава крестоносцев. Крестоносцы были не более “нездешними”, чем хиджазец Омар или каирцы Фатимиды, или прежние, византийские правители Палестины.

К приходу крестоносцев тень Византии еще не исчезла с горизонта Палестины, не исчезла и сама Византия – мощное христианское государство оставалось в нескольких десятках миль к северу, и ее разрушили впоследствии неразумные крестоносцы. Христианские Константинополь и Антиохия были надежным тылом христианским Акке и Яффе. Если поначалу норманнов можно было считать чуждым элементом, к концу периода крестоносцев в их рядах трудно было найти чистокровного европейца – вожди франков переженились на армянских и греческих княжнах, а франки попроще – на местных селянках.

Падение государства крестоносцев не было неизбежным: средневековье не знало современной концепции национализма, религия правителей зачастую отличилась от религии народа, с чем мирились и правители, и народ, как, например, в Индии или Греции. Конфликт с восточными православными христианами был, бесспорно, важной составляющей в эпопее падения королевства франков. Но, если уж искать поворотный пункт в судьбе франков, я бы указал на «Ливанскую войну XII в.» – на неудачный Второй Крестовый поход на Дамаск в 1148 г.

К тому времени жители окрестных земель были убеждены в непобедимости крестоносцев. Убежденность эта зиждилась на крепком фундаменте – норманны, потомками которых были рыцари, занимались всю жизнь военным искусством, они ничего не жалели во имя улучшения военной техники тех времен – коней и мечей. Когда не было войн, рыцарские турниры не давали им обрасти жирком и заблагодушествовать. Единственным заметным врагом крестоносцев на севере был правитель Алеппо. Между Алеппо и Иерусалимским королевством находился буфер Дамаска, правители которого не знали, кого больше бояться – правителей Алеппо или Иерусалима,– и поэтому поддерживали хорошие отношения с крестоносцами.

Алеппо угрожал в основном княжеству Антиохийскому, но именно в этом месте решалась судьба региона. Падение Алеппо дало б крестоносцам Антиохии глубину, в которой они нуждались, превратило бы Дамаск в бессильный анклав, на сотни лет, возможно, ликвидировало бы мусульманскую угрозу. Была и альтернатива – вовсе не воевать и надеяться, что страх, который нагнали крестоносцы в свое время, удержит мусульман от попыток реконкисты. Но крестоносцы совершили судьбоносную, стратегическую ошибку, и в момент избытка сил пошли войной на Дамаск.

Второй крестовый поход на Дамаск был безумием, пишет Рансиман, крестоносцам следовало бы поддерживать дружбу с Дамаском и бороться с Нур эд-Дином из Алеппо. Но Дамаск был бы богатым трофеем, и в начале июля 1148 года огромная христианская армия – самая большая армия крестоносцев всех времен – вышла из пределов Галилеи, мимо Баниаса, и 24 июля расположилась в садах и рощах на краю Дамаска. Рощи и сады превратились в арену партизанской борьбы. Как и в дни Ливанской войны 1982—85 гг, партизанские атаки наносили огромный моральный и реальный ущерб армии. Через два дня христиане решили перейти в открытое место, где партизаны не смогли бы найти прикрытие. Но на новом месте не было воды, и крепостные стены в этом месте были самыми прочными. Тем временем Нур эд-Дин из Алеппо двинулся на помощь Дамаску. Через несколько дней он должен был подойти и войти в город.

Только тогда палестинские бароны поняли, какой глупостью была война с Дамаском – в результате она усилила их главного врага, Нур эд-Дина. В их стане вспыхнуло движение “Мир сейчас”. Новоприбывшие рыцари были против этого движения, но без местных баронов у похода не было шансов, и короли приказали отступать.

28 июля, на пятый день после прихода под стены Дамаска, крестоносцы пустились в обратный путь в Галилею. По дороге их продолжали атаковать арабские партизаны. Армия понесла большие потери, вся дорога из Сирии была завалена трупами людей и коней, и вонь стояла еще несколько месяцев. Но куда хуже был психологический результат отступления. До тех пор франки представлялись их соседям “неукротимыми”, как в одноименном рассказе Джека Лондона. Из Дамаска они вернулись укрощенными. Мусульмане увидели, что франков можно победить: “Легенда о непобедимых рыцарях с Запада, возникшая во время Первого Крестового Похода, рухнула. Мусульманский мир воспрял духом” (Рансиман). Поход на Дамаск возвысил Нур эд-Дина, Нур эд-Дин возвысил Салах ад-Дина, Салах ад-Дин уничтожил Иерусалимское королевство.

Сходство с Ливанской войной видно во многом: Ливан, как и тогдашний Дамаск, был буфером между правителями Иерусалима и северной мусульманской державой, это была слабая страна, боявшаяся обоих соседей, в ней погиб миф о непобедимости воинов Иерусалимского королевства, она сплотила северных мусульман против Иерусалима, обе войны завершились благодаря активному движению за мир, которое вели палестинские бароны.

В обеих войнах заметен конфликт между местными палестинскими баронами, уже разобравшимися в ситуации, и более идеологизированными “иммигрантами” – первые возглавляли движение за мир, вторые толкали на войну. В результате война подготовила почву для грядущей катастрофы. Если уж принимать за данное сходство Израиля и Королевства крестоносцев – сейчас мы живем в 1150 году.

Ливанская война напоминала Второй крестовый поход и по другим параметрам – эта была война “по выбору”, война, основанная на лжи. Израильское правительство говорило, что война ведется во имя защиты ливанских христиан-маронитов.

Если б это было так – можно было б простить ошибку, совершенную во имя благого дела, спасения припертого к стене меньшинства. Но пустая маронитская церковь, которую мы только что видели в Баниасе, показывает, что израильтяне не так уж пекутся о маронитах.

Для еще более веского доказательства можно проехать несколько километров на запад по Северной дороге на Рош гаНикра. Вы увидите слева на холме церковь и руины деревни. Наверх ведет тропинка: это маронитская деревня Икрит. Икрит была занята израильтянами 31 октября 1948 года. Жители не бежали и встретили израильтян дружественно. Это им не помогло – через неделю, 5.11.48, военные власти приказали им покинуть деревню на две недели, пока в окрестностях продолжаются военные действия. Жители отправились “на две недели” в село Рама, но две недели превратились в сорок лет – назад их не пустили. Ссылаясь на то, что их выманили из домов обманом, жители Икрит подали в суд, и 31.7.51 года израильский суд постановил, что икритцы могут вернуться, потому что военные власти не исполнили определенных формальностей при изгнании. Но власти не исполнили этого решения, а произвели недостающие формальности, и пока икритцы снова бегали по судам, в Рождество 1951 года военные саперы израильской армии взорвали дома, а земли были конфискованы.

С тех пор время от времени подымается речь о вероломно изгнанных маронитах из Икрит, проводятся демонстрации, собираются на посадку деревьев, но власти не согласны на уступки: они боятся создать прецедент возвращения беженцев.

И действительно, Икрит – не единственное село, жители которого были изгнаны уже после боев 1948 года. Неподалеку от него находится Кафр Бир'ам, Кфар Бар'ам древних, руины села и древней синагоги. В Галилее еврейское население сохранилось довольно долго, и, весьма вероятно, что жители Кафр Бирама – потомки прихожан синагоги Кфар Барама. И они были выселены военными израильскими властями “на время”, которое длится по сей день. Жители Кафр Бирама живут теперь в Джише, он же Гуш Халав, где немало потомков иудеев. Подобная судьба постигла и жителей села Хисас в районе Хуле – они не бежали, поэтому их изгнали и обеспечили “чисто-еврейский” характер Хуле.

Итак, единственное маронитское село на территории Израиля было разрушено, его церковь оцеплена колючей проволокой, его улицы заросли чертополохом и колючкой, и все это – несмотря на протесты, демонстрации, решения суда. После этого трудно поверить в искренность заявлений израильских лидеров, что война в Ливане была начата во имя защиты маронитов: Менахем Бегин, бывший тогда премьер-министром, даже сравнил их положение с положением евреев во время Катастрофы, но жителей Икрит на место не вернул.

Израильское правительство надеялось договориться с маронитами Ливана и превратить маронитский Ливан в своего союзника, воплотив тем самым старую идею “архипелага меньшинств” в арабском суннитском море, идею, которая вела Израиль к союзу с коптами, друзами, курдами и маронитами, а вдали – с эфиопами и персами. Но эта романтическая идея не выдерживала столкновения с реальностью – друзы Голана и Сирии предпочитали союз с Сирией, копты полагались на нормализацию отношений с мусульманским большинством в Египте, курды были побеждены, а эфиопы и персы, принимая израильскую помощь, не могли заплатить за нее политическую цену. Поэтому единственная реальная цель ливанской войны была – уничтожение мини-Палестины на юге страны.

Ливанская война была прямым продолжением войны 1948 года – очередной войной израильтян против палестинцев. Война 1948 года не окончилась по сей день – Израиль не смог ни репатриировать беженцев, ни уничтожить их физически, поэтому война не может окончиться. Бои 1956 и 1967 годов были завершением планов израильтян взять в свои руки всю подмандатную Палестину и Синай, планов, которые пытался реализовать Бен Гурион в 1948 году, но не смог. В Ливанской войне израильтяне воевали против палестинцев, но и эта война не смогла окончиться – Израиль не мог повторить Сабру и Шатилу во вселиванском масштабе. Война показала арабам, что Израиль не всегда побеждает, что движение за мир может остановить его. Оправданное бессмысленностью войны движение за мир не могло обратить процесс, возвратить статус кво анте.

Не удалось это и королевству крестоносцев: после Второго крестового похода франки утратили инициативу и перешли в оборону. В эти дни разрослись замки, эти центры феодальной мощи, символ королевства крестоносцев, над которыми смеялся Байбарс: “Не крепостные стены, но мужество, не рвы, но смелость защитников решает в бою”.

Замки обычно вырастали в селах и городках, на хорошем высоком месте. А поскольку Святая Земля издавна была обитаемым краем, эти места выбирались и более ранними, и более поздними владыками. Поэтому у замка крестоносцев обычно можно найти и византийские руины, и иродианские фундаменты, и грубую кладку древних ханаанских и израильских царей – и поздние турецкие укрепления. Села вокруг замков оказались самыми прочными, они крепко держались за землю, им было где отсиживаться от врагов.

В нескольких местах крестоносцы основали “новые поселения”, напоминающие современные израильские поселения на “территориях” симметрией своих спланированных заранее улиц и однотипностью домов. Их было немного, и они не пережили крушения королевства. Самое заметное из “новых поселений” было раскопано францисканцами на западном склоне Нагорья, в селе Кубейба, где показывают дом Клеопы – в нем Иисус явился после воскресения своим ученикам. Кубейба и сегодня аккуратное, чистое село, в нем даже есть кафе, редкий случай в Нагорье. В церковном саду – площадка с прекрасным видом и розой ветров с названиями мест вплоть до Дамаска. Это одно из моих любимых христианских святых мест – так мало там паломников и туристов. Кубейба – Парва Махомерия крестоносцев – была заброшена после ухода жителей-франков и оправилась лишь через много лет.

Другое “новое поселение” возникло на финикийском побережье, на месте древнего Ахзива – Касал Инберт. Король Балдуин III поселил здесь своих франков и предоставил им различные льготы и освобождение от налогов. После гибели королевства поселение исчезло, стало фундаментом для палестинской деревни, взявшей себе старое семитское имя места —аз-Зив. Аз-Зив стал большим христианским селом, и в тридцатые годы нашего века одной местной девочке явилась дева Мария. Чудеса не помогли аз-Зиву, и в 1948 году – хотя по Плану Раздела ООН он должен был отойти к палестинскому государству, – село было взято и разрушено. Его живописные руины превращены в Национальный парк Ахзива. Из-под них выглядывают стройные ряды франкских фундаментов. Рядом основался бывший любимец тель-авивских гимназисток Эли Авиви, провозгласивший “независимость Ахзива”. Его допек в конце концов местный совет кибуцов и мошавов. У Азхива – прекрасный пляж, и на нем разместился “Клуб Медитеране” – французский курортный поселок. Так в наши дни франки вернулись в Касал Инберт.

Но в большинстве мест замки крестоносцев строились рядом с коренными деревнями, или в их центре. После поражения франков местные жители обжили и замок, превратив его в часть села, что мы уже видели в Нагорье – в Тайбе-Офре, в Субе, Бет Итабе, эль Бурдже и других местах. Деревни с руинами крестоносцев зачастую упорно сопротивлялись в 1948 году. Так, недалеко от Рош-ха-Аин, в местах, которые должны были по Плану Раздела отойти к палестинскому государству, находится несколько памятников тех дней. Руины села Куле стоят в посаженном “Керет Каемет” лесу. Среди них выделяется мощная структура рыцарей-госпитальеров – сторожевая башня и продовольственные склады, сельская крепость. Видны бойницы, своды, подвалы и резервуары для воды. Куле была Кастелем низких холмов – ее крепость и укрепления трижды переходили из рук в руки. Наконец, израильские солдаты взяли ее и послали в вечное изгнание уцелевших защитников. На руинах воздвигнут памятник нападавшим: 25 солдат бригады “Александрони” полегло там. Павшим защитникам нет ни памятника, ни упоминания.

Неподалеку от Куле – укрепления Афека, этого узкого прохода между заводями Яркона и горами. К востоку от прохода стоят руины села Мадждал Садик или Мадждал Джаба. В его центре – огромное здание: перестроенный много раз замок Мирабель, “Чудо красы”. Этот замок принадлежал знатному роду Ибелинов, сеньоров Рамле и Явне. В его основу легли камни византийских и римских построек, и над нынешним входом видна надпись по-гречески “Место мученичества св. Кирикоса”.

К западу от прохода Афек стоит четырехугольник постоялого двора и крепости, сооруженный в дни Сулеймана Великолепного на основаниях замка крестоносцев Сурди Фонт – Тишайших Струй. Замок стоял там, где из-под земли выходят воды Яркона. В нескольких стах метров от замка видны мельницы франков – массивное здание со множеством сводов. Мельницы были важным делом в те времена, и хотя крестоносцы нашли византийские мельницы, они ввели ряд новшеств и усовершенствований. Эти мельницы работали вплоть до тридцатых годов нашего века, а рядом с ними стояло село аль Мирр.

Тому же роду Ибелинов принадлежал и замок Бетгибелин. Его цитадель видна на перекрестке у въезда в кибуц Бет Говрин. До 1948 года вокруг него стояло большое село Бет Джубрин, и дом его мухтара с роскошными арками виден и по сей день к востоку от дороги. Еще дальше к востоку и югу на склоне горы стоит, как в сказке, церковь франков: Св. Анна. Местные жители сохранили ее древнее название, и на старых картах можно найти Хирбет Сандаханна (Санта Анна). Возле Бетгибелина было и “новое поселение” франков, но тут же жили и мусульмане, и местные христиане, и даже несколько еврейских семей. Впрочем, самые знаменитые достопримечательности этого места связаны с более ранней порой, с огромными пещерами странной формы, где скрывались и первые христиане.

К северу от Бетгибелина, на самом краю Филистии, на одном из самых западных холмов Хевронских гор, стоял замок Белой Гвардии, оплот Бланш-гард. До него трудно добраться в наши дни – проселочная дорога ведет к холму к востоку от кибуца Кфар Менахем. Издалека видна белая скала, которая и дала имя замку. На холме почти ничего нет, кроме оснований минарета деревни Тель эс-Сафи (“Блестящий белизной холм”). Возможно, это – след замка Бланшгард. В наше время считают, что на этом холме стоял Гат (Геф), один из пяти городов филистимлян, У основания холма зацепилось несколько арабских семей из села Тель эль Сафи, и им принадлежат земли рядом.

Возле нынешнего Явне, на холме минарет отмечает место, где стоял замок Гибелинов. Вокруг было село Ибне, погибшее в 1948 году. Его жители молились в мечети – бывшей церкви крестоносцев и у роскошной гробницы шейха Абу Хурейра, она же гробница раббана Гамалиэля.

В самом узком месте Израиля, к востоку от Натании, видна стена Красной башни. Тур Руж. Вокруг нее стояла деревня эль Бурдж. Деревни с таким названием часты на карте Святой Земли, и всегда они связаны с руинами крестоносцев. Сейчас это место поросло колючкой, рядом – отстойник для сточных вод. Стена времен крестоносцев и часть церкви, превращенной в местную мечеть сохранились посреди села Калансауа, также сохранившегося – он перешел в руки Израиля по договору о перемирии, а не в ходе военных действий.

Неподалеку от Яффы стоит городок Азор (Азур), сохранивший свое древнее название. В нем – внушительные руины замка Касл де Плейн, замка Равнины. Холм замка окаймлен кактусом, вокруг – хорошие арабские дома. Жители оставили Азур во время боев за Яффу в 1948 году. Это неплохое, тихое место, напоминающее прибрежные районы Яффы, но просторнее, с большими зелеными дворами. Еврейские жители смогли вписаться в быт, почему-то городок не снесли и не застроили жилмассивами.

В сердце долины Шарона, в ровных и скучных местах к юго-востоку от Хедеры высится холм. Весной он покрывается яркими цветами – таких нет на равнине. На его вершине стоит замок крестоносцев посреди села Какун. Село было сметено в 1948 году, и, как и во многих других местах, все дома, построенные после 1500 года, были уничтожены. Поэтому сегодня Какун больше всего напоминает холм Субы. Это одно из самых красивых мест, связанных с крестоносцами и наименее посещаемое. Какун, или Како возвысился после падения королевства – когда бастионы Арсура и Кесарии были свергнуты в море, Какун стал столицей центрального Побережья. Такой холм посреди равнины не мог не стать полем боя. Экспедиционный корпус Наполеона сражался в Какуне и победил. По Плану Раздела Какун должен был отойти к еврейскому государству, стоять непосредственно к западу от границы. Об изгнании в Плане Раздела речи не шло.

Самый красивый и хорошо сохранившийся малый замок крестоносцев во всей Святой Земле стоит на Побережье – Кафарлет, вокруг которого стояла деревня Кфар Лам, а сейчас – крохотный мошав ха-Боним. У замка – круглые башни, как у замков Луары, что редко в Святой Земле, и заставляет предположить, что замок был построен еще при Омейядах – те тоже строили круглые башни. Южная сторона замка сохранилась целиком, вплоть до арочного проема ворот.

Жители Кафарлета – Кафр Лама – крепко держались за свою землю и за свои дома. В мае 1948 года они удержались, несмотря на налет бригады “Кармили”, но в июне, когда только что возникшее государство Израиля решило смести с лица земли уцелевшие села на берегу Кармила, Кафарлет был обстрелян морскими орудиями кораблей “Тиква” – “Надежда” и “Хана Сенеш”, без иронии названного в честь героини Сопротивления, погибшей у гитлеровцев. Вслед за этим замок был взят штурмом, и в нем поселились выходцы из Южной Африки.

Замок Мерль стоял на самом берегу, на малом мысу, превращенном в остров с помощью рва (как в Тире). Сейчас на нем находится военный пост, но можно пройти низом и увидеть основания замка и его подземелья. Рядом – византийские и финикийские древности Дора: хорошо сохранившийся пол и контуры церкви видны у забора кибуца, а на кургане был раскопан древний храм бога моря.

“Удовольствие ехать из Тель Авива в Хайфу – не видишь ни одного араба”,– сказал один из членов секретариата правящей партии МАПАЙ на заседании фракции в кнессете тех лет. Другие, впрочем, как Ицхак бен Цви, считали, что в стране “осталось слишком много арабов”. На Побережье между Хайфой и Тель Авивом уцелело два живых села – Фурейдис и Джаср аз-Зарка. Около последнего также есть следы крестоносцев. Джаср аз-Зарка стоит возле Зарки, Крокодильей речки, там еще в начале века поймали трехметрового крокодила, а в старику их было немало. При впадении Зарки в море высится холм древнего Крокодилополиса, эллинистического сородича Аполлонии. В грубо вырытых ямах лежат мраморные колонны – это место не было толком раскопано и разграблено. На этом же холме – следы четырехугольной сторожевой башни крестоносцев Тур де Салин, Соляной башни. Здесь выпаривали морскую соль. Башня стояла на приморском пути из Кесарии в Акку. Сейчас у устья видны следы турецкого моста начала века, сооруженного для кайзера Вильгельма (как и Новые ворота Иерусалима), и рухнувшего вскоре после этого, но реку нетрудно перейти вброд. К северу от нее находится птичий заповедник и рыбные пруды кибуца Мааган Михаэль.

К югу от холма Тур де Салин – “дачный поселок” рыбаков Джаср аз-Зарки. Сюда они перебираются летом, а зимой возвращаются в постоянные дома, стоящие на естественном валу (“куркар”), отделяющем долину Северного Шарона от прибрежных дюн. Предки их пришли из долины Иордана в прошлом веке, и их кожа – темнее кожи местных палестинцев. Под естественным валом Джаср аз-Зарки проходит туннель. Это часть “высокого акведука”, поившего Кесарию в византийские времена, и сохранившегося и при крестоносцах. Ведь Кесария, столица римско-византийского Побережья, не сгинула, хотя и уменьшилась к времени крестовых походов. Этот город, основанный финикийцами, превращенный Иродом Великим в одно из семи чудес света, несколько раз разрушался и вставал, как феникс. Сегодня там видны внушительные стены, окруженные сухим рвом – укрепления Людовика Святого, который собственноручно таскал камни и рыл песчаный грунт. Иродов порт практически исчез еще до прихода крестоносцев – его затянуло песком, и лишь небольшие суда могли с трудом войти меж молов старого порта.

Цитадель Кесарии стояла на маленьком мысу, где сегодня находится галерея и ресторан. Можно заметить следы глубокого рва, отделявшего цитадель от берега. Этот ров спас защитников Кесарии в 1220 году, когда войска эмира Дамаска, аль Муаззама взяли город. Жители бежали в цитадель и дождались там генуэзских кораблей, эвакуировавших их в Акку.

Мечеть на берегу была сооружена в прошлом веке босняками – они были первыми поселенцами Кесарии со времени ее окончательной гибели в марте 1265 года. Город разрушил Байбарс после недельной осады. И на этот раз защитники нашли укрытие в цитадели и уплыли в Акку. Но Байбарс боялся их возвращения и приказал стереть город с лица земли. Это было сделано, и руины занес песок.

Нынешняя Кесария – туристская аттракция, но ее акведуки достойны внимания. “Высокий акведук” Кесарии начинается в холмах за Кармилем, к северу от мошава Амикам. Там по просторному пастбищу течет ручей Сабарин, истоки которого– в заросшей кустарником ложбине между продолговатыми горками. В этом месте стояло село Сабарин. Весь район Сабарина, просторное пустынное плато, полон следов сгинувших палестинских сел. А меж ними на высоте, как современный эквивалент замка крестоносцев, стоит кибуц Рамот Менаше. Возле него в долине было большое село Далиет эр-Руха. Его родники заросли ежевикой, колючки сабры взяли в кольцо развалины домов.

Амикам с его виноградниками нанимает немало арабов из более удаленных деревень в пору уборки винограда. Его жители, симпатичные болгары и русские евреи из Манчжурии, могли бы ужиться с Сабарином. Дома погибшего села исчезли, но растительность точно выделяет их контуры. Я нигде не видел столько плодоносных смоковниц, как в этих местах. Под одной из них, особо развесистой – широкий колодезь Сабарина, и заглянув в него, можно увидеть отверстия подземного водовода, несшего струю этого ручья в имперскую Кесарию. К юго-западу от Амикама – еще несколько колодцев – отдушин древнего водовода. Один из них также укрыт под сенью смоковницы, а на холме над ним – руины села Синдиана, превращенные в стрельбище.

Дальше по пути водовод захватывал источники Шуни (Шуми), где в римские времена жители Кесарии устраивали праздник воды, “маюмас”, вроде торжеств Ивана Купалы, славившийся своими вольными нравами. От тех времен остался театр, превращенный крестоносцами в крепость. Театры вообще легко переделывать в крепости, что видно и на примере римского театра самой Кесарии. В наши дни источники Шуни не бьют, а римский театр /замок крестоносцев/ турецкий караван-сарай превращен в мемориал Жаботинского.

Трубы древнего водовода можно увидеть возле старого шоссе Хайфа—Тель Авив у кургана Тель Мубарак (мошав Бет Хананья) – там видно, как акведук подымается над землей на арочной структуре и направляется к побережью. В этом месте сохранилась надпись с титулом Десятого легиона. Отсюда вода шла под валом Джаср аз-Зарки и, вдоль по берегу моря, к городу.

Второй, “низкий акведук”, начинался недалеко от Джаср-аз-Зарки, там, где Крокодилья река пробивается сквозь естественный вал куркар. В этом месте видны следы огромных гидравлических сооружений – плотина, желоба для спуска воды, мельницы. Имперские строители перегородили Крокодилью речку, подняли уровень вод Кабары – долины с источниками, легко превращающейся в болото, а чтобы возникшее озеро не “удрало” на север, построили еще одну плотину возле Тель Шореш (против кибуца Мааян Цви). Акведук, несший воду Кабары к Кесарии, прекрасно служил и Людовику Святому. В более поздние века после разорения Побережья, система пришла в негодность, в плотине были пробиты узкие проломы и поставлены мельницы, которые вертелись до двадцатых годов нашего века, когда барон Ротшильд осушил болота Кабары, спустив искусственное водохранилище.

Кесария наших дней окружена виллами миллионеров, площадками для игры в гольф, неподалеку – бедный жилмассив. Руины города были раскопаны тщательно, и позволяют проследить взлет и падение этого метрополиса, “цветшего в руках людей с Запада, и зачахшего под властью сухопутных народов Востока”, по словам Смита.

Самые большие замки на окраинах королевства – в Заиорданье, в Сирии, в Ливане, где на высотах Набатии стоит несокрушимый Бофор, в Галилее – Монфор и Бельвуар. Замок Монфор находится в одном из самых красивых вади в Галилее – Кзив или Курн. Путь ведет через зажиточное село Маилия, в центре которого находятся руины другого замка Шато де Руа. От замка Маилии мало что осталось – камни замка пошли на строительство местной мечети, развалившейся с 1948 года, когда мусульмане бежали, и остались христиане – они, впрочем, и раньше были большинством в селе. Один из маилийцев, Элиас Шуфани, оставил любопытный мемуар о 1948 году, когда в селе стояли войска Армии Спасения Каукджи. Он рассказывает, что мусульмане из Армии Спасения относились к христианам, как к жителям оккупированной территории, и в воскресение даже попробовали прогнать их из церкви. Возможно, эта травма способствовала тому, что христиане Маилии остались в селе. Жители Маилии – мелькиты (православные-униаты), были христианами и до прихода крестоносцев. Они породнились с франками, и после падения королевства и эвакуации знати франки попроще остались в селе, вместе с местными христианами, приняли их обычай и растворились в местном населении.

Замок Маилии принадлежал сеньору де Милли, а затем был дан в приданое его дочери и перешел к Жослину де Куртене, родственнику короля иерусалимского и Бодуэна-лингвиста. Его потомки продали замок с землями тевтонскому ордену. Тевтонский орден был третьим важным орденом крестоносцев, он возник значительно позднее первых двух и располагал меньшими силами и влиянием. Удельный вес немцев в первых крестовых походах был невелик, что их немало удручало и заставляло, как “Эйвис”, больше стараться. Тевтоны отстроили Монфор, бывший раньше малым замком в угодиях Маилии, и превратили его в несокрушимую крепость, окрестив Старкен-бергом. Когда раздоры между тевтонами и двумя старыми орденами – темплиерами и госпитальерами – достигли точки кипения, тевтоны покинули Акку и сделали Монфор-Старкенберг своей столицей и цитаделью.

Узкая, почти целиком проезжая дорога ведет от Маилии к Монфору. Замок сидит на крутом отроге, вздымающемся посреди глубокого вали, и по-арабски он так и называется Калаат эль Курейн, Крепость Отрога. Вади к югу от отрога поросло деревьями, вади к востоку от замка влечет чистый ручей, в котором можно искупаться. Во времена крестоносцев он был прегражден огромной дамбой, циклопические следы которой можно увидеть внизу. Сам замок бесконечно впечатляет: его прочные крепостные стены, круглые башни, руины цитадели на более высоком пике выдержали испытание временем. Замок был взят все тем же Байбарсом, грозой крестоносцев, в 1271 году, со второй попытки и после долгой осады. Мусульманам удалось подвести подкоп под внешние стены замка – следы его видны и по сей день. У Монфора-Старкенберга была особая миссия – из замка было невозможно контролировать округу, и он служил архивом и сокровищницей ордена тевтонов. Вместо того, чтобы брать цитадель с бою, Байбарс договорился с осажденными и разрешил им отступить в Акку с оружием, сокровищами и архивом. Архив тевтонов был перевезен в Тироль и сохранился и поныне, а орден тевтонов перебрался в Восточную Европу и основал на славянских землях германскую Пруссию. Таким образом, Старкенберг был, в некотором смысле, предшественником Берлина и Кенигсберга.

Неподалеку от Монфора находится удивительное место – источник Эн Тамир, пять звезд по моей шкале потаенных прелестей. Вся дорога к источнику (от руин дамбы у основания Монфора) в жаркий летний день восхитительна. Тропа идет вдоль ручья, в тени деревьев, рядом журчит вода, образуя заводи, в которых чудно купаться. Так, купаясь в заводях и прыгая с камня на камень, мы продвигаемся вверх по вади, пока не окажемся в странном месте – обнажении белого камня, в котором вода прорыла глубокие каньоны. Здесь, в пещере бьет Эн-Тамир.

Эн-Тамир отличается от прочих источников: его бесконечной глубины тоннель – дело рук природы, а не человека, а природа умеет много гитик. Пещера узкая, и вход ее напоминает сокровенные прелести юной девы. Вода в ней обычно по пояс. Но пройдите несколько метров и вам покажется, что вы дошли до конца – своды пещеры опускаются и уходят под воду. Тут, не страшась, нырните – это только узкая горловина, и через пару метров можно будет вынырнуть в продолжение пещеры. Нужно только запастись электрическим фонарем, не боящимся воды. Но самое интересное – что это еще не последняя горловина. Можно продолжать это путешествие к центру земли, подныривая под низкими сводами пещеры и выныривая, когда они уходят вверх, покуда хватит смелости.

К Эн-Тамиру можно спуститься прямой, красивой тропой от поселения Хила, а потом уже пойти вдоль по вади к замку, или вниз к морю. Я шел этой тропой на днях, в вади не было ни одного человека. Несколько здоровенных вепрей привольно рылись в траве, и вдали пробежал олень, как будто сбылись слова поэтессы: и ни птица, ни ива слезы не прольет, если сгинет с земли человеческий род.

Бельвуар смотрит на восток, в долину Иордана, с высот Галилеи. Узкая дорога идет к замку снизу, из страны кибуцов. Постепенно кончается зелень долины, начинается сухое плоскогорье. Бельвуар более реконструирован, более цивилизован, чем заброшенный в горах Монфор. Рядом с ним живет легендарный Меир Гар Сион, имя которого останется в истории рядом с именами Фридриха Барбароссы и Ричарда Львиное Сердце.

Меир Гар Сион прославился, когда, молодой солдат в “части 101”, он отправился к Красной Скале Петры в Заиорданье. К Красной Скале, городу набатеян, ведут две дороги – одна, основная, отходит от древнего «Царского Пути» Амман-Акаба, а другая, тропа, ведет круто вверх из Аравы по вади Муса, Валь де Моиз крестоносцев. По этой тропе пошел Меир Гар Сион – он пересек границу между Иорданией и Израилем, и ночью поднялся по вади Муса до Красной Скалы, прячась от бедуинов и пограничников. Днем он прятался, и ночью вернулся обратно. Его поход потряс молодежь, и поход на Петру стал своего рода модой. Но мало кто из вышедших вернулся – большинство погибало в пути. Красивая и грустная песня “Села га-адом”, “Красная скала” воспевает эти походы. В свое время ее запрещалось исполнять по израильскому радио, чтобы людей не травить попусту.

Но не только мирные походы прославили Меира Гар Сиона – он уходил за “зеленую черту” на охоту за федаянами, как куперовские охотники за скальпами. Ему приписывают слова: “Приятнее всего убивать ножом”. Рассказывают, что он безбоязненно ходил в кино в Газе, когда там дорого бы дали за его голову. Я слышал рассказы о нем в армии. По вечерам, во время полевых учений, мы, молодые солдаты, собирались в покинутом арабском доме в Бет Джубрин, древнем Элефтерополе; горела нефть в жестянке – “гузнике”, мы чистили оружие после дневных стрельб и взахлеб слушали рассказы сержанта о легендарном Меире Гар Сионе.

Однажды Меир с сестрой Шошаной пересекали Нагорье на велосипедах. Где-то в пустыне бедуины изнасиловали и убили его сестру. Тогда Меир с товарищами самовольно перешли границу и устроили скорый суд и расправу над убийцами. Кровная месть признается бедуинами как законный способ правосудия. Но поднялся шум, и Меиру пришлось покинуть армию – власти любят, чтоб убивали только по приказу.

Меир получил в удел ферму около Бельвуара, где он и живет по сей день. Как Барбаросса легенд, он однажды покинул ферму и пошел на войну: в день штурма Иерусалима в 1967 году, он появился, маленький, загорелый, помятый, с мешком ручных гранат за плечами, в строю солдат перед Дамасскими воротами. Там он был ранен и вернулся на ферму, названную “Шошана”, в память о сестре.

Нет, не приходится смущаться кровавым героизмом Гар Сиона – в те же дни мои братья-палестинцы слушали с открытым ртом рассказы о своих героях-федаянах, охотившихся за скальпами в Тель Авиве и пограничных кибуцах. Я могу понять их. Вчерашним бойцам легче понять друг друга, да и простить им друг друга – нетрудно. Меир был сделан из того же теста, что и неукротимые рыцари Первого крестового похода, которые нагнали страху на весь Ближний Восток.

Да и мы старались быть рыцарями без страха и упрека. В числе своих многочисленных родин я числю и парашютно-десантный батальон – ведь я родился несколько раз, и несколько раз в жизни мое будущее казалось предопределенным. – чтобы вновь измениться крутым рывком.

Когда-то мне казалось, что впереди – Академгородок, Наташа, Золотая Долина Новосибирска. Потом дунул осенний ветер, и подняло меня и бросило в Святую Землю, перековывать в материал для суэцких батальонов. Еще раз я родился в Лондоне, где англичане учили меня справедливости и объективности – урок, который я забыл со временем, потому что правда – это лишь вся правда, а на всю правду не хватает времени и места. Я родился заново и в Японии, где я впервые увидел цветение весной, ручьи в горах, гармонию между людьми и природой. Я теперешний – результат всех этих рождений, и в Иудее я вижу сестру Ямато, с миндалем вместо сакуры. Но я не забыл и рождение прошлое – выход из утробы “Дакоты”, твердую руку парашюта, несущую меня в прекрасном мире, звон приклада о мраморный пол латрунского монастыря, пыль Самарии на красных ботинках парашютиста, двускатые палатки под Бет Джубрином, полет джипа в долине Бокеа, белые подштанники армейских суббот, зеленое небо в ночном искателе пулемета, запах кордита от воронок, все то, что называют вкратце “окопное братство”. Мы не умеем выращивать оливы и рыть тоннели источников, но мы умеем воевать, а это старинное и почетное ремесло. И пусть в списке достопримечательностей и потаенных прелестей Палестины значится и раскаленное добела послушничество боевых батальонов, и чистое серебро солдат-израильтян. Когда снова объединится народ зеленой Палестины, нашим вкладом будет не теория относительности, в которой мы ничего не смыслим, но теория танкового прорыва и ночной атаки.

А если нет... ведь не холодным скальпелем, не руками в резиновых перчатках лезу я в кровоточащие раны Ближнего Востока. Я плоть от плоти твоей, Палестина, я кровь от крови твоей, Израиль. Одиноко еду я на серой Линде по зеленым холмам, мимо крестьян в белых головных палатах, мимо бородатых поселенцев, вдали от крепких, загорелых израильтян, хороших социалистов, моих друзей, не пересекающих “зеленую черту”. Мои друзья хотят отделаться от Нагорья, пока оно не испортило настоящий Израиль. Я готов отказаться от настоящего Израиля во имя будущего Нагорья, в котором будет Эн Синия и не будет Брахи и Текоа. Но я знаю, и не солгу – по последнему счету я окажусь не меж олив, но меж солдат в оливковой форме, моих однополчан.

…………………………………………………………………………………………

Мужество солдат принесло крестоносцам победу в Первом походе, но авантюризм погубил Иерусалимское королевство. Далеко на юге, в горах Моава, стоит на узком и вытянутом горном отроге огромный замок Керак де ла Шевалье, или просто Керак, чудовищных размеров сооружение, сравнимое только с Эскуриалом. В древности он именовался Кир Моав или Кир Харешет, и был столицей Моавского царства, современника и противника Иудеи, Израиля и Эдома.. С виду он напоминает мой любимый замок Ле Бо де Прованс. На его стенах кружится голова – так далеко внизу земля, и даже нельзя понять, как можно было взять такую неприступную вершину.

При крестоносцах здесь был центр Заиорданья (Oultre Jourdain), и сеньор Керака и Монреаля был одним из самых важных сеньоров Святой Земли: крестоносцы считали замки Заиорданья ключом к Палестинскому Нагорью, и после утраты этих земель уже не верили в возможность удержаться в Иерусалиме. Поэтому они отказались от предложенного им демилитаризованного и лишенного опоры в Заиорданье Иерусалима. Но Керак играл не только оборонную, но и наступательную роль, в руках его последнего сеньора, дерзкого авантюриста Рейналда (Рене) де Шатильона. Рейналд был типичным бароном-разбойником, но в нетипичном месте – на главной дороге между Египтом, Сирией и Аравией. Соглашения о перемирии не сдерживали его. В 1181 году он ограбил караван паломников, шедший в Мекку, и вызвал вспышку военных действий. В 1183 он сделал еще более рискованный шаг: на верблюдах он переправил корабли в Акабский залив, взял крепость Айла, обложил Иль де Грей (против вади Гурие), рыцарский замок на крошечном островке в самом паху Акабского залива. Замок этот виден и по сей день, израильтяне называют его Коралловым островом, а арабы – островом Фараона (Гезират Фираун).

Гавань Гезират Фираун – самая лучшая и надежная во всем заливе, она построена, как и финикийская гавань Тира, между островом и берегом. В древности на острове основались египтяне, плававшие по приказу Рамзеса Третьего к Тимне за медью. После долгого запустения на остров пришли византийцы, и повели торг с Индией. Крестоносцы укрепили замок на островке, поскольку мимо него проходила дорога Хаджа, а по ней шли караваны из Египта в Хиджаз. Владетели замка брали пошлину с паломников, пока Саладин не переправил корабли через Синайскую пустыню на верблюдах и взял остров.

Рене де Шатильону не удалось взять Иль де Грей, он оставил часть сил в осаде, а сам пустился в дерзкий рейд на юг в Хиджаз. Он был остановлен на расстоянии одного конного перегона от Мекки, его корабли потоплены, осада с Иль де Грея снята, Айла возвращена мусульманам.

Третья и последняя авантюра Шатильона оказалась губительной и для него, и для всего королевства. В конце 1186 года он налетел на богатый караван, перебил охрану и увел купцов в плен в казематы Керака. Саладин потребовал отпустить пленников и возвратить награбленное. Шатильон отказался, и король Ги не смог заставить его покориться. Саладин не стерпел обиды и пошел войной на крестоносцев.

К этому времени Саладину удалось объединить под своей рукой весь окрестный мусульманский мир от Ливии до Междуречья. Он правил Египтом, Дамаском, Алеппо. Впервые крестоносцы оказались в подлинном окружении – им противостояли теперь не разрозненные и враждующие арабские повелители, но единая воля великого полководца. У крестоносцев ситуация была обратная – они были менее едины, чем когда-либо. Сеньоры не спешили поддерживать слабого и непопулярного короля Иерусалима, Ги де Лузиньяна. Раймонд Триполийский, муж принцессы Галилейской Эшивы, заключил перемирие с Саладином, король объявил его изменником и вышел в поход на Тиверию, где в замке у озера находился Раймонд. По пути на север, в Назарете, король позволил вассалам уговорить себя и попытался примириться с сеньором Триполи. В Тиверию отправились гройссмейстеры темплиеров и госпитальеров с группой рыцарей. По пути они остановились переночевать в замке Ла Фев. Следы этого замка видны по сей день на территории кибуца Мерхавия, старого, устроенного кибуца МАПАМ, где жил Яари, основатель партии, и где народ с тоской вспоминает, как им не удалось подстрелить Менахема Бегина во время «охотничьего сезона» на членов Эцель и Лехи.

Тем временем сарацины обратились к графу Раймонду с просьбой – разрешить проехать по Галилее. Раймонд согласился, но поставил условие – сарацины должны выехать поутру и вернуться до заката, и никого в Галилее не обидеть. Те согласились, и 1-го мая 1187 г. поутру семь тысяч мамелюков лихо прогарцевали мимо замка Раймонда. Они выполнили данное слово и вернулись до заката – с головами рыцарей-темплиеров на пиках. Те успели выехать из Ла Фев, чтобы погибнуть на поле боя у Крессона, к северу от Назарета. Граф Раймонд пришел в ужас, счел себя виноватым и срочно примирился с королем.

1-го июля 1187 года армии Саладина пересекли Иордан там, где он вытекает из Кинерета, и вошли в пределы Святой Земли. Ставка Саладина была в холмах над Кинеретом, – внизу, у озера, стояла обычная летняя жара. Там, на глубине 200 метров ниже уровня моря, и зимой довольно тепло, а летом жара превосходит все, доступное воображению человека, не бывавшего в Абадане. Наверху, в горах, все же не так жарко, и бывает ветерок. Посланное Саладином войско осталось в долине и на другой день, 2-го июля, взяло Тиверию. Только цитадель Тиверии оборонялась – во главе ее гарнизона стояла Эшива принцесса Галилейская, супруга графа Раймонда Триполийского.

(Приезжающий в Тиверию может увидеть эту цитадель, ставшую православным монастырем Св. Апостолов и св. Николая. Во время отлива или засухи можно увидеть черные рустифицированные камни крестоносцев, обычно скрытые под водой. Другой оплот крестоносцев, внушительное сооружение из черного вулканического камня, стоит у Назаретской дороги, но это здание было отстроено, видимо, в XVIII веке из руин крестоносцев.)

В это время двор короля был в Акке. Весть о благородной даме, доблестно сражающейся с сарацинами у озера, поразила рыцарей: в балладах и рыцарских романах бывали и дамы-воительницы, вроде Клоринды, воспетой Тассом. Они решили двинуться на выручку даме. Графа Раймонда по-прежнему жгло клеймо предателя, и когда он посоветовал сеньорам повременить с выступлением – его зашикали. Граф Триполи, уроженец Ближнего Востока, (“сабра”, сказали бы мы, если бы тогда росли сабры в Палестине), напомнил баронам, что в июле, в страшную жару армия на марше оказалась бы в невыгодном положении. От его слов отмахнулись, и рыцари немедленно выступили в поход, в поисках боя и бранной славы. После полудня 2-го июля, армия крестоносцев пришла к источникам Сефории.

У трагедии, имя которой “Падение Иерусалимского королевства”, есть две группы персонажей. Одна – люди. Их хватило бы для любой трагедии. Вот коварный и буйный Рене де Шатильон, приведший своей необузданностью к войне, вот слабый и нерешительный король Ги, его рыцарственный противник Саладин, и подлинно трагический герой – мудрый и рассудительный граф Раймонд, пытающийся спасти королевство и жену, и смыть с себя клеймо изменника и знающий, что эти цели несовместимы, Эли Гева, сражающийся до конца. Но есть и вторая группа персонажей, роль их слишком велика, чтобы их можно было отнести к реквизиту. Как и подобает нашей засушливой стране, эти персонажи аквариальной натуры – источники Сефории, озеро Тиверии и снега Хермона.

Сефория лежит на главной дороге из Назарета в Акку, превратившейся в наши дни в проселок меж арабских сел. К северу от дороги – яркая зелень полей, а у поворота на мошав Ципори – группа источников Эн Сафурие. До недавнего времени главный родник бил из сабила в маленьком домике с куполом, но в последнее время домик развалился и выход родника обнажен. Воды в Эн Сафурие много и сейчас, хотя немало берут и на орошение окрестных полей. В старину это был большой ручей, почти речка. И сейчас можно искупаться в маленькой купальне – выемке у самого выхода ключа. Наши дети купались и в каменном акведуке, отходящем от него. У источника всегда много арабских детей, прибегающих сюда из окрестных сел. Главное село, стоявшее на этом месте, Сафурие, одно из самых больших и древних сел Галилеи, погибло в 1948 году.

Неподалеку от его руин стоит мошав Ципори, жители которого даже дороги к древностям не знают. На вершину холма ведет пыльная проселочная дорога, а на самой вершине – цитадель Сефории, она выглядит, как история страны Израиля: внизу – огромные камни иродовой работы, куски римских саркофагов, выше – кладка крестоносцев, еще выше – мелкие камни Дахер эль Омера. В Мишне говорится, что эта крепость стояла еще во времена Иисуса Навина, и сам составитель Мишны – свода еврейских религиозных законов двухтысячелетней давности – р. Иегуда га Наси (Князь) жил в Ципори. Гробница его тезоименного потомка, которую чтили селяне Сефории на протяжении двух тысяч лет, стоит меж кактусов у пыльного проселка, одна из дивных потаенных прелестей Галилеи. (Гробница самого р. Иегуды находится в некрополисе Бет Шеарим).

Во времена князя Иегуды Сефория, или Сепфорис по-эллински, был одним из важнейших городов Галилеи. “Дай Бог встречать субботу в Ципори, провожать в Тиверии”, – шутили иудеи. В Сефории жило много иудеев, и среди древних руин можно найти основания древних синагог. Замечательная мозаика «Мона Лиза Галилейская» украшает пол роскошной римской виллы, а у основания холма было обнаружено большое общественное здание с красочными мозаиками, изображающими разлив Нила, амазонок и кентавров. Затем, в четвертом веке, в Сефории восторжествовало христианство. Итальянские монахини из монастыря св. Анны хранят ключ от древней церкви Сефории времен крестоносцев, в которой собирался военный совет 2 июля 1187 года. Это одна из самых красивых церквей крестоносцев, посвященная св. Анне: мать девы Марии была родом из Сефории. (Церковь воздвиг принявший христианство иудей, “друг Цезаря”, правитель Тиверии Иосиф (IV в.)

Сефория оставалась христианской и частично мусульманской, вплоть до 1948 года, когда, после отчаянного сопротивления, местные потомки князя Иегуды были изгнаны их вернувшимися родичами. Последней пала цитадель Сефории, ее защищал Махмуд Сафури. Селяне Сафурие перебрались в Назарет, а их поля и дома были переданы основанному тогда мошаву Ципори. Сейчас палестинское присутствие на холме Сафурии сохранилось лишь в стенах монастыря св. Анны, где монахини учат девочек из арабских сел Нижней Галилеи, от Назарета до Хайфы.

Во времена крестоносцев крепость и село назывались Ле Сифори, и тут и остановился король Ги и христианское войско. Сюда прискакал гонец от графини Эшивы из осажденной цитадели Тиверии. «Рыцарские чувства воинов воспылали при мысли о сей доблестной даме, из последних сил сражающейся у озера. Ее сыновья со слезами на глазах умоляли спасти мать. Тогда встал Раймонд. Было бы непростительной ошибкой оставить хорошие позиции у Сефории и выступить в июльский жар в поход по голой выжженной земле. Тиверия – его город, сказал он, и графиня Эшива – его жена, но лучше утратить Тиверию и ее защитников, нежели все королевство».

Раймонд не боялся за честь и жизнь жены, потому что Саладин славился своим рыцарским поведением. О великодушии Саладина можно судить по такому случаю. В 1183 году он пытался взять замок Керак, в котором сидел Рейналд де Шатильон. Во время осады осажденные праздновали свадьбу пасынка Рейналда и дочери королевы Марии Комнены, Изабеллы. Рыцарственный Саладин спросил, в какой башне размещены новобрачные, и приказал эту башню не обстреливать. (К слову, жениху было 17, а невесте 11). В ответ мать невесты послала Саладину большой кусок свадебного пирога. И впрямь, упреждая события, скажем, что Саладин отпустил графиню Эшиву.

Король Ги (де Лузиньян) легко поддавался уговорам, уговорить его мог любой, но и переубедить его было нетрудно. Сначала он согласился с доводами Раймонда, но затем, поздно вечером, его аудиенции попросил Гроссмейстер ордена темплиеров. В шатре короля темплиер напомнил королю об измене Раймонда, о гибели рыцарей у Крессона, о двойной роли Раймонда – как вассала короля и Саладина. После долгих споров король уступил и велел с рассветом выступить на Тиверию.

Так, у источников Сефории, был брошен жребий – существовать или погибнуть королевству. В Эн Сафурие хватило бы воды для конницы и рыцарей, а в окрестностях воды не было. Если бы король послушался Раймонда, Саладин не посмел двинуться на юг, разорил бы окрестности Кинерета и ушел в Сирию. Но этому не было суждено случиться. Я представляю себе источник Сефории, журчащий в тени смоковниц, как прекрасную женщину, возлюбленную, которую бросает шалый странствующий рыцарь во имя далекой прекрасной Дамы Озера. Рыцарь будет сурово наказан – лишь издали увидит он Даму Озера, но вернуться в целительные объятия речной нимфы Сефории не сможет.

“Жарким и душным утром 3-го июля христианская армия покинула зеленые сады Сефории и выступила в поход по безлесым холмам. Раймонд Триполийский вел войско по праву сеньора Галилеи. В центре шел король. Ни капли воды, ни колодца, ни ручья не было по пути. Немногие колодцы были завалены или пересохли. Люди и кони равно страдали от жажды”.

Так, в который раз, главной героиней палестинских романов становится вода. Европейскому читателю, привыкшему к рекам и озерам, трудно понять, почему вода, засуха, жажда так же важны для Святой земли, как любовь, тоска, ревность для сердца. Так говорил пророк Исаия (41:17): “Бедные ищут воды, но ее нет; их языки обложила жажда. Но Я, Господь, отвечу им; Я, Бог Израиля, не забуду их; реки потекут по Моему слову на голых холмах и источники забьют в долинах. Я превращу пустыню в пруды с водой, и пересохшую землю в источники”. Таких мест множество в Библии – но, возможно, именно это припомнилось христианским рыцарям на безводной дороге из Сефории.

К полудню франки дошли до плато Хаттин. Перед ними на тридцать метров возвышался двуглавый холм, обратный склон которого падал в долину Арбеля, – Рога Хаттина, Курун Хаттин. В долине были видны заставы Саладина, а вся сарацинская армия лежала за холмами.

На холме рыцари приостановились, и темплиеры потребовали разбить бивуак, говоря, что они не в силах продолжать. Король согласился, хотя другие бароны требовали пробиться к Кинерету, манившему издалека своей прохладной голубизной. Вот она, вторая героиня – голубая чаша Кинерета, с “невинной водой” (маим тамим) по словам поэтессы. Первые сионистские поселенцы перенесли на озеро всю русскую любовь к Волге. Прекрасно купаться в волне Кинерета, но это не было дано рыцарям.

Рога Хаттина хорошо видны с новой дороги на Тиверию – старая проходила несколько вдалеке. Двурогий холм – старый потухший вулкан, напоминающий по форме арабское седло или рогатый шлем. Одно время пилигримы считали, что здесь произнес Иисус свою Нагорную проповедь. У подножия холма – главная святыня друзов Неби Шуэйб. Узкая и плодородная долина Арбель окружена холмами со всех сторон, только в одном месте окном на Кинерет распахивается ущелье Арбель, ведущее вниз. По этому ущелью и собиралось войско крестоносцев спуститься к озеру и двинуться на восток, к осажденной цитадели Тиверии. Но Саладин узнал от перебежчиков о выбранном маршруте и двинулся наперерез. Войско Саладина стало с другой стороны долины Арбеля, ближе к озеру и к источникам воды в долине.

Ночь была жаркой, христианское войско мучилось от жажды, многие лошади пали. К четырем часам утра туркмены Саладина подожгли траву, и ветер погнал огонь на христианский стан. Началась битва, решающая битва у Рогов Хаттина, одна из подлинно важных и решающих битв в истории человечества, наравне с битвами у Марафона, Лепанто, Саратоги. Во время боя рыцари и пешие воины видели в просвете ущелья синеву Кинерета, а над озером вдали – белизну снегов Хермона. Это лишь усугубляло их муки. От жажды погибло больше рыцарей, чем от меча, говорят историки. В последние минуты битвы горстке рыцарей, и среди них графу Раймонду, удалось прорваться к Кинерету и бежать. Но двадцать тысяч крестоносцев полегло на полях этого палестинского Грюнвальда – практически все воинство иерусалимского королевства.

Король Ги и коварный сеньор Керака, Рене де Шатильон попали в плен и были отведены к Саладину. Саладин протянул королю чашу с водой, охлажденной третьим действующим лицом драмы – снегом с Хермона. Король жадно отпил и передал чашу Шатильону.

– Это ты ему дал напиться, не я, – поспешно сказал Саладин: по обычаю победитель, давший воды или еды пленнику не мог убить его. Затем он выхватил саблю и собственноручно отрубил голову Шатильону, которому он не мог простить налета на караван во время перемирия. Король Ги остался в живых. («Хермона льда отведал пленный Ги // И—по заслугам – сталь Рейнальд неверный», – писал живший в Тиверии Анри Волохонский).

Вслед за поражением у Рогов Хаттина иерусалимское королевство рассыпалось, как карточный домик. Второго октября, через три месяца после начала войны, капитулировал Иерусалим и победа Саладина была полной. Во время его похода на север капитулировали Сидон и Акка. Не сдался только Тир, защитники которого укрылись за рвом, отделявшим город и крепость на рыбьем хвосте полуострова от материка. Саладин решил, что Тир никуда не денется, и отправился на юг во главе своих войск, собираясь вернуться в Тир попозже и завершить осаду штурмом.

И тут произошло чудо, каких мало в истории – казалось бы проигранное дело крестоносцев получило новую жизнь. Франкский барон Конрад Монсаррат не знал о гибели королевства. Когда он приплыл на своем корабле из Европы к берегам Святой Земли, он направился прямо в порт Акки. Там его встретил мусульманский сборщик пошлин, и из речей мытаря барону удалось узнать о постигшей франков катастрофе. Обманом выбрался Конрад из порта Акки и прибыл в Тир.

Его приход произвел огромное впечатление на запертых в крепости Тира воинов. Они ободрились, приготовились к обороне, вооружили население. Вскоре в Тире собрались остатки разбитых дружин франков, и с ними – король Ги. Франки собрались с духом, разбили заслоны сарацинов и сняли осаду с Тира. Но это был не конец, а только начало – они двинулись в Акку и обложили ее. Срочно повернувший на север Саладин не смог разбить их, но обложил осаждавших двойным кольцом. Началась позиционная война. Два года длилась осада Акки – и осада осаждавших.

В шахматах в таких случаях можно требовать ничьей, но на войне редко догадываются о таком выходе. Акка была необходима крестоносцам, она была слишком важна мусульманам. Равновесие сил было нарушено, когда на помощь христианам пришли два короля – король Франции Филипп и славнейший рыцарь своего времени, король Англии Ричард Львиное Сердце. Их путь в Акку был долог – по дороге Ричард захватил Кипр и сделал его опорной базой крестоносцев. Это был разумный шаг – крестоносцы продержались на Кипре куда дольше, чем на материке. Разобравшись с завоеванным Кипром – (позднее королем острова стал злосчастный Ги де Лузиньян) – Ричард пришел к стенам Акки.

Во время этой героической попытки повернуть вспять колесо истории, ставка Ричарда была на холме Тель эль Фуххар, к югу от дороги на Цфат и к востоку от железной дороги. Холм этот, или точнее, курган, ибо под ним скрываются руины древнего поселения Акки, много раз служил опорным пунктом завоевателям, и в более поздние века его называли “курган Наполеона”. Неподалеку от нынешнего стадиона раньше бил источник Эн эль Бакр, Коровий ключ, и там и возник город в незапамятной древности.

Но главное в Акке – ее порт, единственный настоящий порт в Святой земле, самый южный из финикийских портов. Акка скорее относится к Финикии, чем к Ханаану, Финикии с ее черными скалами, удобными причалами, к стране чистого песка, прохлады, морского ветра и рыбаков от Акки до Бейрута и Триполи.

В Акку всегда приятно приезжать. Она напоминает не то Венецию, не то Иерусалим-сюр-мер. Многое жители Акки не бежали в 1948 году – после непродолжительной осады город сдался командиру дивизии Кармили, Моше Кармилю, ждавшему капитуляции на холме к востоку от города, на том самом холме, где ждали ключей от города Ричард Львиное Сердце и Наполеон.

У городов женский характер – трудно предсказать, кому они отдадутся и почему. Акка, город легендарной, седой древности, не давалась ассирийцам, открыла ворота перед Александром Македонским, не сдалась Александру Яннаю, впустила Юлия Цезаря и Помпея, пять лет не сдавалась крестоносцам, сразу отдалась Саладину, долго не давалась Ричарду Львиное Сердце, вовсе не впустила Наполеона и сразу покорилась Моше Кармилю.

Город финикийцев, морских родичей хананеян, Акка никогда не была еврейской. Книга Царей упоминает ее среди городов, не взятых сынами Израиля. По законам о земле, сборах на храм и разводах Акка не считается Страной Израиля. Иудеи в Акке, конечно, бывали и живали, и Рамбам, и р. Хаим бен Атар, но оставались маленькой общиной.

Как и Арсуф, Акка сохранила свое древнее семитское имя, несмотря на века эллинизма. Греки называли ее Птолемаисом, но с победой ислама город снова стал Аккой. На картах крестоносцев город назывался «Акон, она же Птолемаис, в просторечии Аккра». Греки повлияли на город, который все же сохранил свой семитский характер. С этим признанием изначального семитского характера Акки связан анекдот: р.Гамлиэль купался в банях Афродиты в Акке. Спросил его грек: почему купаешься в банях Афродиты? Ответил: Не я пришел к ней, а она пришла ко мне.

Поэтому, приезжающий в сегодняшнюю Акку должен помнить, что он попал в город с древним населением, потомками финикийцев, основателей Карфагена, открывателей алфавита, первых мореплавателей Средиземноморья. Впрочем, сегодняшние жители Акки считают себя палестинцами, как все.

Самое лучшее в Акке – маленький порт и просторные рестораны на берегу, у причала, где подают свежайшую кефаль. От Александрии до Сидона нет места лучше Акки по части свежей рыбы, зажаренной на решетке. Для скорости рыбу сначала опускают в кипящее масло, и только затем переносят на гриль. Выбрать рыбу можно и нужно самому, и она прекрасно идет под арак. Мой любимый ресторан – Абу-Кристо, бывшее кафе “Кахват эль Бахр”, где когда-то стоял замок темплиеров-храмовников, у самых Морских ворот города. Не отходя от стола можно увидеть порт с парусами яхт, шаландами рыбаков, синевой моря и черными скалами вдали от берега.

В гавани плещутся мальчишки и появляются здоровые загорелые аквалангисты с ружьями для подводной охоты, приносящие огромных рыбин хозяину ресторана Абу Кристо или его сыну, молодому Кристо: арабы величают друг друга по сыну, а не по отцу.

У “Абу Кристо” два выхода – один в порт, а другой – в маленький переулок, откуда легко пройти вдоль древних крепостных стен города, заглядывая в проломы, из которых бьет белая пена моря, подняться на стену у старинного бастиона, спуститься по пологому пушечному скату и оказаться у маяка и выхода из запутанного старого города. Можно идти и через порт, к Сухопутным воротам, тогда по пути слева вы увидите единственный бастион, оставшийся со времен крестоносцев, – Бурдж эс-Султан. Он выглядит примерно так же, как и все прочие бастионы, отстроенные на руинах времен крестоносцев правителями Акки XVII в. – Дахер эль Омером и Джаззар-пашой. При турках на Сухопутных воротах вешали преступников. Закрыть ворота можно и сейчас, что зачастую делает шальной ветер.

Акка – изумительный город, самый приятный из городов Побережья и не уступающий ни одному, кроме, возможно, Иерусалима, в Святой земле. По нему можно бродить часами, пересекая его многолюдный базар, где всегда продают свежую рыбу и пахнущие заатаром бублики, медную чеканку, керамику, восточные тряпки. Площади Акки – ее бывшие постоялые дворы, где останавливались купцы с караванами, и каждый интересен. Хан эль Амдан находится около Абу Кристо: это маленькая площадь с множеством колонн, взятых Джаззар-пашой из руин церквей крестоносцев. Во времена финикийцев на этом месте был военный док, куда затаскивали корабли под прикрытие крепостной стены. Второй военный док находился на месте постоялого двора Хан эль Шаварда, возле бастиона крестоносцев Бурдж эс-Султан, где при крестоносцах стоял монастырь Бедных Кларисс. Когда в 1291 году мамелюки взяли Акку, монахини-клариссы отрезали себе носы, чтоб избежать судьбы “горше смерти”. Хан эль Франдж, постоялый двор европейцев знаменует начало возрождения Акки после столетий упадка. Его построил гуманный правитель Акки эмир Фахр эд Дин для иноземных купцов – он же разрешил западным христианам вернуться в город.

К моменту осады Акки Ричардом у города уже был опыт жизни под крестоносцами. Акка не сдалась победоносным воинам Первого крестового похода, продвигавшимся с севера на Юг и Восток, и она, наряду с Ашкелоном/Аскалуном оставалась в руках мусульман еще много лет после взятия Иерусалима. Без помощи с моря Акку было взять невозможно, а своего флота у иерусалимских королей не было. Тогда они попросили помощи у итальянских купцов с их мощными флотилиями и дали каждому из помогавших итальянских городов долю и часть города. Так возникли кварталы пизанцев, генуэзцев, венецианцев, а затем и марсельцев. Были свои кварталы и у орденов – иоаннитов и храмовников. Опытный глаз и сейчас может заметить архитектурные различия в зданиях разных кварталов, хотя, конечно, Акка с тех пор была разрушена и отстроена не один раз.

Пизанский квартал находился вокруг постоялого двора Хан эш-Шунэ, в центре Венецианского квартала стоит сегодня Хан эль Франдж, в бывшем Генуэзском квартале стоит православная церковь св. Георгия, которая раньше была посвящена св. Николаю, а также мечеть Джама эль Муалик, которая была главной церковью квартала при крестоносцах, при Фахр эд-Дине стала синагогой и лишь при Омере стала мечетью. (Омер дал местным евреям под синагогу другой дом, около Хан эль Фарандж, но там давно не молятся). Квартал темплиеров находился в районе Морских ворот, нынешняя греко-католическая церковь св. Андрея построена на руинах их церкви.

Но самым главным в городе был орден иоаннитов, и не зря город назывался тогда «Аккра св. Иоанна», Сен-Жан д'Акр. Цитадель иоаннитов находилась с другой стороны города, далеко от порта, и она – много раз отстроенная – осталась и по сей день самым большим зданием Акки. «Вскоре после прихода Ричарда и его французского союзника Филиппа чаши весов склонились в пользу христиан. Англичане и французы привели с собой огромный флот, и они смогли обложить Акку с моря. Утомленные долгой осадой жители решили сдаться. Саладин пытался отложить это решение, но после нескольких неудачных столкновений ему не удалось прорваться в город. Акка капитулировала, и ее защитники-сарацины были перебиты под предлогом того, что Саладин не вернул Истинный Крест, попавший в его руки на поле битвы у Рогов Хаттина»

Ричард укрепил город, и с тех пор Акка стала столицей королевства крестоносцев. Хотя впоследствии, на короткое время, крестоносцам удавалось даже получить Иерусалим в свое владение, столицей оставалась Акка.

Тогда, в те дни, – а крестоносцы правили Аккой еще сто лет, до 1291 года – и была отстроена мощная цитадель, которая стоит и по сей день напротив зеленого купола мечети эль Джаззара. В ее “рыцарских залах” устраивают иногда концерты и выставки. В ее огромном подземельи св. Иоанна находился главный зал ордена (по мнению других – рефекториум) и в нем бывал в свое время неутомимый путешественник Марко Поло. У подножия одной из его огромных колонн – подземный ход, который когда-то вел к порту, а сейчас выводит из цитадели.

В этой цитадели сидел и победитель Наполеона, албанец Джаззар-паша – “мясник”, как прозвали его. Непокорных подданных он зарывал живьем в землю. Более мягкий и гуманный правитель навряд ли совладал бы с представшим перед ним противником. Джаззару противостоял молодой генерал Наполеон Бонапарт, стоявший на холме Тель эль Фуххар, – у стен Акки был похоронен его план похода на Индию. Генерал Бонапарт не знал, суждено ли ему пойти по стопам Александра Македонского или Карла Великого, стать ли императором Востока или Запада. Упорство Джаззара решило дело – Наполеон пошел обратно в Египет, оставив своих раненых солдат в монастыре Кармилитов на Стелла Марис, в нынешней Хайфе.

Англичане помогали Джаззару во время наполеоновской осады, и один из бастионов города, Бурдж Кураим, самый северный в морской стене города, называется иногда Английским – в особенности на английских картах. Это было лишним подтверждением тому, что Акку невозможно взять без господства на море. Новое доказательство этому было представлено в 1840 году, во время мятежа Мухаммеда Али, правителя Египта, против Блистательной Порты. Мухаммед Али овладел Палестиной, и в Акке сидел тогда его сын, Ибрагим-паша, а Англия требовала возврата Палестины – Турции. Напротив цитадели, у сегодняшней стоянки автобусов, – сегмент ничего не защищающей старой крепостной стены. Ее продолжение взлетело на воздух 3 ноября 1840 года, когда английское ядро попало прямо в пороховой склад Ибрагима-паши, после чего египтянин поспешно отступил.

Крестоносцы понимали, что, при их господстве на море, Акка несокрушима, и поэтому она и стала центром нового королевства. Относительно Нагорья у крестоносцев была концепция заиорданского тыла: Иерусалим и Нагорье невозможно удержать без господства над заиорданскими высотами – горами Гилеада, Моава и Эдома. В этом была своя правда – восточной границей Святой земли традиционно была пустыня, разделяющая Землю Обетованную и Хиджаз. Возможно, грядущая зеленая Палестина коммун воссоединит не только евреев и палестинцев, но и оба берега Иордана. Но решение крестоносцев – остаться на берегу – было основано и на какой-то психологической народной правде. Крестоносцам просто больше нравилось Побережье, издавна пропитанное средиземноморским духом. Эвакуация Нагорья, хотя и была результатом поражения при Рогах Хаттииа, позволила франкам консолидировать свое правление и свои территории.

Окончательно (еще на сто лет) судьба королевства Акки была решена на много миль к югу, у того замка, где мы начали путешествие по стране крестоносцев: у Арсуфа. Взяв Акку, армия франков во главе с Ричардом двинулась на юг, взяла Хайфу, Кесарию, приблизилась к Яффе. Поход был долгим и мерным – несмотря на свою легендарную храбрость, Ричард Львиное Сердце был осторожным полководцем, и его войско отдыхало каждый второй день.

Саладин со своей армией шел параллельно Ричарду, не решаясь на большое сражение. Налеты легкой конницы сарацинов производили малое впечатление на сплоченную, свежую армию франков. Наконец Саладин решил дать бой. Топографически место было выбрано хорошо – широкая равнина к северо-востоку от Арсуфа.

Решающая битва произошла субботним утром, 7-го сентября 1191 года. Сарацины пошли в атаку с рассветом. Сначала на христиан пошли волны легкой негритянской пехоты и бесконные бедуины, вооруженные луками и копьями. Рыцари не дрогнули. Внезапно Саладин послал вперед турецкую конницу, и та полетела лавой, блестя саблями и секирами. Но рыцари не уступали. Затем началась контратака. Ставка Саладина была на одном из невысоких холмов на востоке равнины. Адъютант Саладина, следивший за боем оттуда, увидел, как в его сторону с громоподобным грохотом неслась христианская конница, – и ахнул от потрясающей красоты этого зрелища. Казалось, что на поле боя вернулись непобедимые рыцари Первого крестового похода. Мусульманские воины не устояли и бросились бежать.

После этой победы Ричард все же не решился пойти на Иерусалим, хотя он тешился этой мыслью и, видимо, во время одного из разведрейдов доскакал до гробницы пророка Самуила в виду Иерусалима. Легенда говорит, что увидев краем глаза башни города, Ричард поспешно прикрыл глаза рукой – он дал обет увидеть Иерусалим победителем или не увидеть вообще. Саладин опасался его атаки, и, как мы уже говорили, велел вырубить деревья, которые могли бы помочь франкам в случае осады. Но, осторожный полководец, Ричард не верил в возможность взять и удержать Иерусалим, и приступил к консолидации завоеваний. Со временем был заключен мирный договор, закрепивший завоевания франков на Побережье и давший им права посещения Святых мест Иерусалима и Вифлеема.

После этого положение Акки упрочилось. Раньше центром мира считали Иерусалим; кто – Голгофу, кто – скалу под Золотым Куполом. Но во времена Второго королевства центром мира и местом встречи трех материков – Европы, Азии и Африки стали считать Мушиную башню, и поныне торчащую на одной из черных скал в виду веранды Абу Кристо. Мушиная башня контролировала вход в порт Акки, и судя по данным современной морской археологии, ее основания, покоящиеся на морском дне, были заложены греками, затем башню отстроили заново во время недолговечной династии Тулуна, что правила Святой землей после аббасидов и до фатимидов. Построил башню иерусалимец Абу Бакр, дед иерусалимского географа и землепроходца эль Муккадаси. После сооружения башни аккский порт можно было запереть цепью, как порты Тира и Константинополя, чтобы вражеские корабли не могли войти во внутренние воды. Арабы называли ее просто “эль Манара”, “маяк”, а название “Мушиной башни” она получила по ошибке: крестоносцы отождествляли Акку с библейским Экроном, городом филистимлян, в котором стоял храм Вельзевула – Повелителя Мух, и видели в башне руины капища. (На самом деле Экрон находится среди полей кибуца Нахшон).

Нынешняя Акка сформировалась в XIX веке, но в тех же старых стенах и на тех же фундаментах. Мечеть эль-Джаззара, огромное здание с зеленым куполом, созданное под влиянием Айя Софии Константинопольской, стоит на руинах церкви св. Иоанна, одной из главных церквей города. Колонны, украшающие двор мечети, привезены из разрушенных Кесарии, Ашкелона, Тира. Под мечетью – подземелья времен крестоносцев, ставшие водосборниками. Некоторые считают, что церковь св. Иоанна находилась рядом с мечетью, ближе к хамаму, турецким баням, превращенным в городской музей. Там также находится огромное подземелье и в нем еще в 1745 году христиане Акки праздновали день св. Иоанна. Теперь мечеть славится волосом из бороды пророка Мухаммада, и его достают и носят всенародно во время праздника Ид эль Фитр.

Но не святынями славна Акка, но морем, портом, свежей рыбой, памятью о финикийском и эллинском прошлом. И Второе королевство крестоносцев с центром в Акке, от Яффы до Бейрута, было подлинным королевством Побережья, не связанного с Нагорьем. Королевство Акки отличалось всеми добродетелями: оно служило мостом между Западом и Востоком, оно прошло натурализацию и стало местным продуктом, оно воспринимало влияния мусульманского мира. Оно было эквивалентом королевства Гранады. Мир был бы лучше, коль Гранада и Акка остались в руках мавров и франков.

Но в 1250-х годах французский король Людовик IX Святой пустился в новый крестовый поход. Он высадился в Египте, дошел до Палестины, заново укрепил Кесарию. И хотя он был несчастлив в войне, его кампания напомнила соседям, что королевство крестоносцев может послужить предмостным укреплением для европейской агрессии.

В 1260 году преемникам Саладина пришлось столкнуться с новой страшной опасностью – монгольское войско захватило Русь, Среднюю Азию, Иран, Багдадский халифат и шло в Египет через Палестину. Монголы надеялись на поддержку крестоносцев в борьбе против общего врага, но крестоносцы не вмешались в схватку. В бою у Эн Джалуда, полноводного источника между нынешними Афулой и Бет Шеаном, посланный правителем Каира генерал Байбарс разбил считавшееся непобедимым монгольское войско. «Чем ты отблагодаришь меня?» – спросил Байбарс своего султана. «Своим царским добрым словом», – ответил султан. «Этого недостаточно», сказал Байбарс и зарубил султана. Став правителем Египта и Палестины, Байбарс решил обратиться к старой проблеме и ликвидировать королевство крестоносцев. Их вооруженный нейтралитет причинял ему много беспокойства, и он не сомневался, что в случае нового крестового похода королевство станет на сторону франков.

В 1265 году Байбарс начал свою кампанию. Тогда-то и были низвергнуты в море черные бастионы Арсура и Кесарии. Байбарс и его мамелюки считали, что единственный способ избежать появления новых крестоносцев – превратить Побережье в полосу выжженной земли, и они систематически уничтожали все, что только можно было уничтожить. Побережье постигла судьба Андалусии, а то и горше: христиане Кастилии думали сохранить эту провинцию, изгнав ее население, но мамелюки намеревались уничтожить большую часть Палестины, чтоб она не привлекала франков.

Мамелюки хотели не только уничтожить предмостное укрепление западного христианства, но и выкорчевать укоренившееся государство франков. И тут, возможно, их задача была выполнена единственно возможным методом – полным разрушением Побережья.

Некоторые задачи в сфере национальной политики хоть и выполнимы, но летальны: “операция удалась, но больной умер”. Это произошло в Андалусии, где пыл христиан привел к разрушению благодатного юга, его самой плодородной и цветущей провинции, а окончился возникновением иностранного бетонного пояса вилл и апартаментов на берегу. Это произошло в Иерусалимском коридоре, где изгнание крестьян Нагорья привело к гибели традиционной культуры и создало почву для противостояния сефардов и ашкеназов. Это произошло на Побережье, где ярость мамелюков уничтожила богатую и плодородную страну, чтобы избавиться от франков.

Палестинцы должны попытаться понять, что изгнание израильтян обернулось бы катастрофой для Палестины, сравнимой с гибелью Андалусии или Побережья. Осуществление мечтаний экстремистов привело бы к тем же результатам, что и победа Байбарса: к созданию полосы выжженной земли, к многовековому запустению, к потере Побережья в дальнейшем.

Можно сказать, что победа Байбарса и уничтожение королевства франков заложили фундамент для строительства Израиля: если бы Побережье Святой Земли не было б опустошено, на нем не смог бы возникнуть миллионный Тель-Авив. Ведь демографически подавляющее большинство еврейского народа Израиля живет на Побережье, на территории Второго королевства крестоносцев. Победа арабских экстремистов – я уж не говорю о том, что она маловероятна в обозримом будущем – привела бы к тотальной гибели Палестины, и невозможно даже предсказать, кто населил бы в будущем ее опустошенные земли. И поэтому, хотя и безумно жаль Тантуру и Сабарин, и хотя и здесь, как и в Иерусалимском коридоре, можно вернуть часть изгнанников – Государство Побережья в пределах, установленных ООН 29 ноября 1947 года является реальностью.

(Салман Абу Ситта, палестинский исследователь, доказал, что подавляющее большинство беженцев – из мест, захваченных евреями вопреки решению ООН о разделе, и они могут быть возвращены, практически не потревожив современных израильтян).

Трагедия Побережья была завершена при втором преемнике султана Байбарса, султане Малике аль Ашрафе. В 1291 году его мамелюки взяли Акку и вырезали многих уцелевших христиан – популярный прием демографического контроля, который хотел повторить много лет спустя победитель Наполеона Джаззар-паша – его остановили англичане, пообещав разбомбить город с моря. Аль Ашрафа никто не сдержал, и Акка была разрушена и впала в многовековое запустение.

Последний оплот крестоносцев, огромный замок Атлит (Шато де Пелерин) на мысу к югу от Хайфы, построенный уже в дни Второго королевства в 1218 году, так и не был взят мамелюками. После многомесячной осады однажды мусульмане осмелились подойти к несокрушимым стенам Шато де Пелерин, и обнаружили, что замок пуст: его последние защитники отплыли под покровом ночи на Кипр. К замку Атлит сейчас трудно добраться – в нем располагается военно-морская база. И все же он производит внушительное впечатление – символ так и не сдавшегося королевства франков, которое можно было уничтожить только со всей страной.

У грустной истории крестоносцев может быть два эпилога. Корабль, плывущий из Хайфы в Афины обычно заходит в древнюю гавань Родоса, и там путник обнаружит, к своему изумлению, город, бесконечно напоминающий Иерусалим и Акку – столицу последнего королевства крестоносцев.

После эвакуации Святой земли орден иоаннитов – главный орден города – оказался на Кипре. Идея возврата в Европу обанкротилась сразу, с началом процессов против храмовников: европейские владыки не могли примириться с появлением богатого и воинственного ордена в своих пределах. Поэтому через четырнадцать лет после падения Акки изгнанные палестинцы ордена святого Иоанна все еще искали новую родину, и не прекращали своего отдельного существования. В 1306 году они приобрели остров Родос и воссоздали на нем Третье королевство крестоносцев. Ландшафт острова похож на палестинский, гавань Родоса заведомо превосходит гавань Акки. Только через двести с лишним лет, в 1522 году, Сулейману Великолепному удалось взять Родос и водрузить полумесяц на последнем оплоте франков в Восточном Средиземноморье.

Я люблю гулять по улицам Родоса, с их “latin touch”, знакомыми очертаниями домов, знакомыми именами, всем тем, что отличает его от прочих греческих островов. И хотя крестоносцы уплыли и отсюда, чтобы исчезнуть в пыльных архивах и кровавых банях, их память зацепилась за горы и заливы острова напоминанием, что даже самые, казалось бы, недавние этнические образования иногда оказываются необычно прочными. Мир был бы лучше, если б победители умели уживаться со вчерашними правителями, если б хуту не охотились на тутси в Руанде, если б англо-индусам вроде Киплинга удалось найти место в независимой Индии, если буры смогли бы удержаться в Южной Африке после возможных кровавых преобразований, если б крестоносцы смогли оставаться на Побережье Святой Земли, если б турки смогли оставаться в Болгарии, а татары – в Крыму.

Израильтяне, по понятным причинам, обычно неверно оценивали крестоносцев. Амос Оз в одной из самых популярных своих повестей отмежевался от них – антисемитов и погромщиков. Популярная израильская концепция лучше всего выражена известным археологом Михаэлем Ави Иона в его “The Holy Land”: “В истории Святой Земли крестовые походы остались преходящим эпизодом: разваливающиеся стены, ржавые доспехи и цветная стеклянная пыль витражей в раскопках – вот и все, что осталось от них. (Крестоносцы) не усвоили простой. истины: недостаточно захватить страну военной мощью; чтобы захват стал постоянным, для этого нужно трудиться в поте лица своего”.

С первого взгляда эти наблюдения напоминают и наши замечания. Ави Иона (вольно или невольно) сравнивает израильтян и крестоносцев и подчеркивает различие: труд, в соответствии с догмой социалистического сионизма. Но это сравнение заводит его слишком далеко: крестоносцы не планировали “постоянного захвата” на израильский манер, с массовым изгнанием коренного населения, и его вытеснением и заменой. Крестоносцы не собирались стать новым населением страны, в отличие от израильтян или американцев. Ави Иона хотел подчеркнуть, что израильтяне не строят свое общество на эксплуатации туземцев, в отличие от прочих современных колонистских обществ.

Но у крестоносцев была совершенно иная установка. Они сделали применительно к Святой земле то же что сделали их родичи норманны в Британии за тридцать три года до взятия Иерусалима. Крестоносцы Первого похода больше всего напоминали норманнов Вильгельма Завоевателя, и по прошествии без малого двухсот лет они тоже амальгамировались с местной знатью и стали частью нового правящего класса. Если норманнов никто не изгнал из Англии, можно ли считать изгнание крестоносцев неизбежным только потому, что оно произошло?

Если б королевство крестоносцев не было уничтожено, через какое-то время оно было бы не более “франкским”, чем Англия времен Елизаветы и Шекспира была “норманской”, хотя франкский элемент был бы, видимо, заметен в местной восточно-христианской аристократии. В его рамках существовала бы христианская община Леванта, дотянувшая до наших дней в горах у Бейрута. Невозможно согласиться и с оценкой крестовых походов (“преходящий эпизод”), хотя бы потому, что “эпизод” завершился разорением половины страны на века.

Второй возможный эпилог истории крестоносцев дает ответ на вопрос: что осталось от них, кроме разрушенных стен и ржавых доспехов.

В сердце Нагорья, у дороги Иерусалим-Наблус стоит большое село Синжил, которое можно назвать “будущим Израиля по Арафату”. Его название хранит имя его сеньора, графа Тулузского Раймонда VI де Сен Жиля. Село выросло вокруг замка Сен Жилей, и жили в нем франки, женившиеся на местных женщинах: европейских женщин в Палестине было мало. После падения королевства сеньоры уехали– а простолюдины остались и смешались с местным населением.

Я приходил в село Синжил: местные жители принимали меня за сына синжильца, уехавшего давным-давно в Америку. Я не разубеждал их, почтительно отвечал на вопросы стариков, сидя на маленькой плетеной табуретке за чашкой кофе в их кругу. Старики и школьники не слыхали о крестоносцах – лишь о близлежащем еврейском поселении Шило, где подстрелили одного синжильца. Они рассказали мне, что их предки – филистимляне, а пришли они из Аравии миллион лет назад. Около здания почты стоит несколько огромных камней – последние следы замка Сен Жилей. Синжильцы учтивы и спокойны, молодежь стоит за освобождение Палестины и показывает рожки “ви” в знак победы над заморским пришельцем. За прошедшие семьсот лет франки, оставшиеся в Нагорье, полностью растворились в палестинском народе, как эллины, македонцы, римляне, бедуины Хиджаза до них. И в этом смысле крестоносцы остались в Палестине навеки.

 

ГЛАВА XXX. ЮЖНАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Негев мы видим, укутавшись в защитную оливковую форму, хотя цвет ее не защищает на выжженной, совсем не зеленой земле Негева. От Рафаха на Средиземном море и до Эйлата на Красном море тянется граница между Негевом и Синаем, между Израилем и Египтом. Вдоль границы торчат сторожевые вышки, эти современные зиккураты, ответ еврейского государства на фалличность минаретов. Между вышками курсируют джипы со следопытами – местными бедуинами в израильской форме и с красными кафиями Арабского Легиона. Сейчас это – мирная граница, хотя она видала немало войн.

Весь Негев – граница Иудеи, трудная и непроходимая. Ни одному врагу не удалось придти в Нагорье по самой прямой дороге с юга, через Беер Шеву на Хеврон, она прибережена только для друзей местного населения и мирных купцов. По этому пути пробовали пройти израильтяне, вышедшие из Египта. Они просили у местных племен – амалекитян – разрешения пройти Негевом, но те их не пропустили, и израильтянам пришлось идти вокруг, через Заиорданье. Жители Иудеи потом вели долгую вендетту с амалекитянами и пытались вести войну на уничтожение, как рассказывает Библия. Во времена расцвета Иудеи в Негеве стояли крепости царей Иерусалимских.

Звездный час Негева пробил в дни падения Иудеи. После того, как вавилоняне разорили Иерусалим, на юге сплотился племенной союз набатеев – группы кочевников-бедуинов. Набатеи основались в горах Эдома, вытеснив оттуда эдомитян: те откочевали в Южную Иудею под натиском набатеев, и основали Идумею с центром в Дуре-Адораим и Хевроне, и слились с потомками Иуды. Набатеи, удивительный народ, создавший единственную развитую цивилизацию пустыни, начинали с обычного бедуинского быта. Их главным умением было создание колодцев и водоемов для сбора дождевой воды, как описывает Диодор: “Колодцы они умело маскировали, местонахождение их хранили в секрете, и таким образом вторгшиеся в их пределы армии либо помирали от жажды, либо отступали после многих мучений. Они рыли подземные водосборники, цементировали их особым раствором, и оставляли лишь узкий вход, который легко спрятать. Затем они расширяли эти водоемы до тридцати метров, заливали дождевой водой, закрывали входы, стирали все внешние следы водоема. Только известные набатеям вешки указывали на место водоема. Пустыня им – крепость и убежище, и туда они отступают в случае опасности”.

Как и нынешние бедуины, набатеи разводили овец и верблюдов, не строили домов, ибо считали, что с дома начинается порабощение (они предчувствовали изобретение машканты, израильской ипотечной ссуды, которая порабощает не хуже средневековой долговой кабалы). В отличие от нынешних бедуинов, они не ограничились грабежом караванов и взыманием дани с проезжих купцов, но и сами занялись торговлей между Аравией и Побережьем. Они везли пряности и прочие товары из Эдома через пустыню на Газу, а потом, когда порт Газы попал – при Хасмонеях – в руки иудеев, переключились на эль Ариш.

Дороги набатеев сохранились и поныне, иногда в форме шоссе, иногда – колеи джипа. Продольная дорога продолжала линию водораздела Иерусалим – Хеврон: на Беер Шеву, Халуцу, Ницану и Кадеш, а оттуда – к святой горе Синай либо прямиком в Египет. Более важные, поперечные маршруты вели из Заиорданья к Газе и эль Аришу через Курнуб/Мамшит, Авдат, Халуцу или через Рас эль Накеб, Кунтилу, Куссейму.

Затем богатство и время сломили набатеев и они осели на землю, построили города, создали сельское хозяйство в пустыне и вырубили из скалы столицу – город Сэла (Петра).

В Петру ведет узкое ущелье, "Сик Муса", с километр длиной, шириной десять метров. Стены ущелья уходят прямо в небо. Оно похоже на трещину в гигантском грецком орехе. Не дай Бог оказаться здесь во время дождя – как и в ущельях Иудейской пустыни, от бурного паводка не убежишь. В 1963 году тут, в сердце пустыни, утонуло 28 человек.

То справа, то слева возникают первые набатейские монументы – триумфальная арка, гробницы, высеченные в скалах. И вдруг за поворотом – дворец из розового камня: Казна Фараона, не то усыпальница царя, не то римский храм. Это – самое известное здание в Петре. За поворотом горы расступаются и мы оказываемся в долине Вади Муса. Здесь, далеко в горах, набатеи и построили этот удивительный город.

Самые замечательные монументы в Петре – эд-Дейр, напоминающий Казну, вырубленный в скале римский театр, улица с колоннами – Кардо, многие гробницы, напоминающие современные им гробницы в долине Кедрона в Иерусалиме. Меня больше всего потряс эдомитянский жертвенник высоко в горах, где можно увидеть, как выглядели высоты Святой земли до их разрушения очередными борцами с местной религией.

По всему Негеву, заметенные песком, торчат руины древних городов – следы хорошего, мокрого и мирного тысячелетия в истории пустыни, когда ее осваивали местные жители. Типичный город тех времен, эр-Рухейба, стоит на узкой продольной дороге, зажатой между двумя массами ползущих дюн. Одно время его отождествляли с Реховотом, но сейчас большинство ученых считает, что древнее имя не сохранилось в новом бедуинском названии. У самой дороги – огромный, глубокий колодезь. Даже летом в нем есть вода. Голуби свили себе гнездо в дырах его каменного сруба. С обеих сторон дороги видны большие водосборники с полуобвалившимися сводами. Это цементированные пещеры, посреди которых сохранилась поддерживающая свод перегородка, превращающая дождевую яму в подобие двухкомнатной квартиры.

Выше, на холме – руины города. В центре – следы небольшой церкви, но чуть к северу, там, где кончаются развалины плотного ядра эр Рухейбы, стоит большой собор, один из самых больших и роскошных в Негеве. Это базилика с просторным атриумом и тремя апсидами. Под алтарем ее, как и в соборе Рождества в Вифлееме – пещера, в которую спускаются с одной стороны, и из которой выходят в другую сторону. Видимо, там, внизу, покоились мощи святого, возможно, св. Сергия. Наверху – красивая купель – ведь набатеи со временем приняли христианство и стали обычными гражданами Византийской империи.

Сейчас даже трудно понять, откуда набатеи добывали себе пропитание, откуда у них было столько богатства, что хватало на строительство городов и церквей. Ведь в наши дни Негев гол и наг. Набатеи действительно умели выращивать злаки и овощи в пустыне. Они заметили, что, если перегородить вади плотиной, выше плотины останется хорошая, плодородная, сырая земля, особо пригодная для посадок. Так у них появился виноград – огромный винный пресс в русле Атадим, на новой дороге Цеэлим – Ревивим свидетелем тому, что здешняя лоза приносила сочный плод.

Набатейско-византийские руины разбросаны по всему Негеву. На самой границе с Египтом стоит Ауджа эль Хафир – руины города Ниссана. Руины находятся на двуглавом холме, и к ним ведут прочные ступени древних мастеров. Обвал снял пыль и песок, и холм поблескивает белизной, как Тель эс-Сафи, с востока. Наверху – крепость, к северу от нее – небольшая церковь с купелью, колоннами, алтарем. В ней были найдены “папирусы Ницаны” – основной источник наших знаний о быте набатейско-византийского Негева. Возле нее – глубокий колодец, выложенный камнями, со ступенями для спуска. На вершине пониже, к юго-западу – руины еще одной церкви. Ауджа пострадала, когда израильские саперы подорвали крепость, чтобы в ней не могли укрыться “инфильтранты”.

Шивта – набатейский городок – лежит на полпути между Ауджей и Бир Аслуджем, с его древним священным деревом. В ней – три церкви, все три расположены за пределами наиболее древней части города. В самом центре – большой водоем, и к нему ведут канавы для сбора дождевой воды. Самая старая – южная церковь, возле водоема с нишами для святых мощей, большой купелью в форме креста и маленькой купелью для крещения младенцев. В ней же – михраб. После победы ислама церковь стала мечетью, но, по мнению археологов, в ней продолжали служить и церковные службы. На площади перед северной церковью – большое точило для вина. Форма северной церкви – базилика, вся украшенная белым мрамором. В ее боковых нефах – ковчеги для мощей святых, В центре торчит обломок столба, по мнению археологов, на нем когда-то стоял святой столпник.

Самое мокрое место в Негеве – источники Авдата. Их три, самый верхний бьет на ступени высокого обрыва, “сухого водопада” в русле Цин. Средний, Эн Авдат, напоминает Эн Кельт, но вода его куда холоднее. Третий, Эн Мор, пересыхает в начале лета. Это ущелье – приятное место, которое, как и все в Негеве, напоминает Иудею, но куда круче: Негев относится к Иудее, как Иудея – к Побережью. Еще меньше воды, еще больше трудов по ее сохранению, еще более вольнолюбивое население, еще меньше свободы. Все достижения монахов Иудейской пустыни меркнут по сравнению с чудесами набатеев, превративших пустыню в сад.

И несчастья Негева, и безрассудность его судьбы – горше судьбы Нагорья. Приволье Негева окончилось, когда окончилось и приволье всей Палестины – с падением династии Омейядов. Сельское хозяйство погибло, набатеи вспомнили о своем пустынном прошлом, пустыня возвратилась в свое первоначальное состояние. К началу XX века в Негеве снова начался подъем. В тридцатые годы евреи купили несколько тысяч дунамов земли в Негеве, у бедуинов. На этой земле были основаны сельскохозяйственные поселения – и это произвело большое впечатление на ООН и на мировую общественность.

Когда ООН стал готовить раздел Палестины, специальная комиссия приехала и в Негев, в кибуц Ревивим, и увидела цветущий сад: розы и лилии, нарциссы и георгины цвели на желтом песке. «Это чудо! – воскликнули члены комиссии. – У евреев цветет пустыня!». И по подготовленному ими плану раздела евреи получили весь Негев с его ста тысячами бедуинов и одиннадцатью еврейскими поселениями. А цветы завяли – они были куплены на базаре в день приезда комиссии и воткнуты в песок.

И здесь сработал тот же способ исправления демографии – из ста тысяч бедуинов девяносто бежало, было изгнано, откочевало и не получило разрешения вернуться. В Негеве осталось только десять тысяч бедуинов – 10% первоначального населения. Сразу вслед за этим победители согнали оставшихся бедуинов в резервацию вблизи Беер Шевы и запретили им кочевать за пределами “черты оседлости” – “саяга”, на иврите.

Зеленая трава в русле Лавана сохнет впустую, а овцы бедуинов гложут голые холмы у Димоны. И тут никакого смысла в изгнании и захвате не было – немногие сельско-хозяйственные еврейские поселения оказались крайне дорогими, и в их существование были вложены такие деньги, что с ними и впрямь, зацветет любая пустыня. К югу от Мертвого моря в Негеве живет около трех тысяч евреев – ради чего и были изгнаны бедуины.

Как и в Нагорье, в Негеве были построены “городки развития”– несчастливые места для несчастных людей. Димона, Иерухам,Беер Шева, Нетивот, Сдерот, пыльные, с объеденными козами деревьями, с их текстильными заводами, безработицей, ненужные всем, и в первую очередь их обитателям. Это, пожалуй, худшее место, куда попали восточные евреи в Израиле. Они стали двойным источником бед – и для вытесненных и для вытеснивших. Вытеснившие – бедные марокканские евреи– страдали тут больше, чем где бы то ни было. Вытесненные – бедуины – продолжают страдать. Власти не признают их прав на землю – хотя Еврейское Агентство покупало у них землю в дни мандата.

У них постоянно отбирают пастбища под новые военные базы и аэродромы. Когда они пытаются загнать овец на свои традиционные пастбища, в дело вступает “саерет ярука”, “зеленое зондеркоммандо” – специальные военизированные отряды, славящиеся своей беспощадностью и жестокостью. Они совершают гнусные преступления, за которые по закону Торы и Корана следовало бы казнить – они засыпают колодцы в пустыне, отбирают козу от козлят, выкорчевывают посевы и рубят деревья. Когда бедуины пытаются противиться, они открывают огонь: в последние годы от их пуль погибло несколько женщин.

Интересные исторические линии судеб скрестились в Негеве с его обездоленными бедуинами и обездоленными восточными евреями городков развития – возможно, если бы не бедуины, не возникло бы и государства Израиль. Одним из рьяных поборников “декларации Бальфура” и сторонников сионистского поселения в Палестине был легендарный Лоуренс Аравийский, друг бедуинов.

Лоуренс, востоковед и классик по образованию, исходил в юности Сирию и Палестину пешком для составления диссертации о замках крестоносцев. Он потрясал всех своей выдержкой, забирался в глухие деревни, пересекал пустыни без денег и слуг. Он отстреливался от бандитов, просил еду в деревнях и учил арабский. Он был прототипом Глабба-паши и Орда Вингейта одновременно: в те дни, до первой мировой войны, можно было одновременно любить бедуинов и сионистских поселенцев. В Палестине Лоуренс встретил евреев. Позднее он описывал их: “В долине Иордана (видимо, речь идет о Тиверии) ученые мужи Израиля избрали себе образ жизни, подобающий стране, а новоприбывшие, взявшие себе Германию за образец, завели странные обычаи и странные посевы и европейские дома на земле Палестины, слишком немощной и бедной, чтобы воздать им за их усилия. Но все же земля их терпела. Галилея не выказывала той неприязни к еврейским колонистам, которой так отвратительно отличалась соседняя Иудея. В Иудее же жили немецкие евреи, говорившие по-немецки или на идиш, не выносившие контакт с чужими, некоторые из них – крестьяне, большинство – лавочники, самая чужеродная часть населения страны”.

Позднее Лоуренс нашел себе место в английской военной разведке и провел рекогносцировку Синая и Негева. Тут он встретился с бедуинами и полюбил их: “Бедуин, рожденный и выросший в пустыне, принял всей душой ее наготу, слишком суровую для жителей зеленого мира, и оказался совершенно свободным. Он утратил узы вещей, удобства, все излишнее и приобрел личную свободу, граничащую с голодом и смертью. Мир семитов не знает полутонов. Они – люди основных цветов, черного и белого, видящие лишь контуры мироздания. Люди догмы, они презирают сомнения, этот терновый венец нашего века. Они знают лишь правду и неправду, веру и неверие, без наших оттенков и полутонов. Они воспринимают дар жизни как нечто непреложное, самоубийство для них невозможно, и смерть не беда”.

Врагами бедуинов, в его глазах, были в первую очередь феллахи, а во вторую очередь, горожане, которых он не любил. Он писал об “угрюмых и мрачных палестинских крестьянах, дурнее феллахов Северной Сирии, жадных, как египтяне и духовно несостоятельных”. Он верил, что евреи защитят бедуинов от феллахов и от торговцев, и поэтому он—со всем своим авторитетом, приобретенным во время Арабского Восстания в Хиджазе – поддерживал сионистское дело и декларацию Бальфура, да так, что даже преклонявшийся перед ним Редьярд Киплинг назвал его “жидолюбом”. Трудно сказать, насколько повлияла позиция Лоуренса на решения британского правительства, но вес у Лоуренса – кавалера ордена Бани, эмира Мекки – был немалый. Это было за много лет до того, как Бен Гурион сформулировал новую доктрину израильской политики: “Не важно, что говорят гои, важно, что делают евреи”. В те дни позиция иноверцев еще была важна.

Трудно, пожалуй во всей истории найти пример большей ошибки, чем ошибка Лоуренса. Израильтяне не только не защитили бедуинов от феллахов – они изгнали большинство из Негева, не пустили их обратно, а оставшихся загнали в резервацию. В то же время в Трансиордании бедуины остались в хорошем положении и ужились с феллахами.

Еврейские поселения так и не пошли на юг от линии Беер Шева – Рафиях, так что экспроприация бедуинов была не только жестокой и антигуманной, она была и ненужной.

И пожалуй, характерно и то, что именно на этих сухих землях вырос серебряный купол ядерного центра близ Димоны – новый и страшный источник будущего зла. Израильские правительства всегда скрывали, что именно происходит в “ядерном исследовательском городке”. Иностранные комиссии туда не допускаются, у охраняющих центр частей ПВО постоянный приказ – сбивать любой самолет, оказавшийся в этом районе. Израиль отрицает, что у него есть ядерное оружие, хотя уже в течение многих лет в мире сложилось мнение, что в Димоне делают ядерные бомбы.

Эта теория получила косвенное подтверждение, когда техник ядерного центра Мордехай Ваануну – символично и сам марокканец из “городка развития” в Негеве – выступил с разоблачениями в лондонской “Санди Таймс”. По его словам, Израиль располагает десятками ядерных бомб. Народ Израиля никогда не имел возможности высказаться, желает ли он размещения ядерного оружия на своей крошечной территории. Власти, тем более, отрицали сам факт наличия бомб. Ваануну сделал полезный шаг, дав возможность израильтянам выступить против ядерного оружия.

Заговор о создании ядерного оружия – это заговор против народа. Он хранился в тайне не от внешнего врага, а от граждан страны. Это был типичный пример того, как правящая военно-политическая верхушка принимает анти-демократические решения: в израильском парламенте никто, кроме двух-трех министров, не знает, что происходит в этой области. Речь не идет о техническом и тактическом вопросе, в котором у армии есть право на секретность – речь идет о вопросе политики и стратегии высшего порядка. Но ни одна партия не выступила за немедленную ликвидацию ядерного оружия, за привлечение к ответственности тех, кто создал запасы бомб на земле Палестины, на международную инспекцию в Димоне – вместо этого дружно назвали Ваануну “изменником”. По отношению к Ваануну Израиль поступил по всем правилам борьбы с перебежчиками, приписываемым КГБ и болгарской контрразведке – не было грязи, которую не навесили на него патриотические журналисты, не было удара ниже пояса, который ему не нанесли, даже распустили слух, что он – агент израильской разведки – чтобы смять кампанию в его защиту.

Он был похищен, видимо, в Италии, – в нарушение международного права, и привезен в Израиль. Немногие израильтяне возражали против нарушения международного права, против очевидного пиратства властей, и по двум причинам. В Израиле, постоянно нарушающем нормы международного права своими рейдами и налетами на арабские села в Иордании и Ливане, изгнанием мирного населения, затянувшейся оккупацией, сама идея международного обычного права – то есть права, основанного не на мощи государства, а на обычае стран и народов, права без санкций и без дивизий – непонятна и чужда. Хотя во многих случаях нарушения международного права можно было понять – как в Энтеббе, при освобождении заложников – они приучили израильтян относиться с легкостью к самому факту нарушения чужого суверенитета и к пиратству. А это, в свою очередь, подталкивает настоящих и будущих врагов Израиля бороться без правил.

Вторая причина – культ государства, дух этатизма, господствующий и по сей день в израильском обществе. Он резко ограничивает возможности критики.

В коротком рассказе Хэмингуэя “Мотылек и танк” – его сюжет появляется и в пьесе “Пятая колонна” – весельчак с водяным пистолетом брызжет в лица завсегдатаев кабака в дни блокады Мадрида, и вскорости один из них, не в силах вынести вида направленного на него игрушечного пистолета, разряжает в него настоящий кольт. Израиль со своими настоящими атомными бомбами в руках крошечного государства с восьмимиллионным населением может оказаться таким мотыльком – вопрос времени, когда тот или иной завсегдатай ядерного клуба нанесет по нему удар. Сам Израиль, своим налетом на ядерный реактор в Багдаде, дал легитимацию такому удару по ядерным установкам. А в результате эта маленькая страна ключей и замков может просто перестать существовать. И это, пожалуй, самая большая опасность, стоящая сегодня перед Израилем, но и легче всего поддающаяся устранению – путем полного ядерного разоружения и отказа от использования ядерной энергии во всех целях – как мирных (оборачивающихся Чернобылем), так и военных (оборачивающихся Хиросимой).

А если нет... На краю Негева, там, где находится Асфальтовое море, в котором набатеи отлавливали куски битумена на продажу, когда-то стояли, по преданию, города Долины, Содом и Гоморра. Это мертвые места, где горячие ключи бьют в горах и соляные столпы дают почву воображению. Глубокие пещеры кроются в горах, среди них – самые большие в Святой земле. Здесь рабочие добывают минералы из самого соленого озера в мире. От древних городов не осталось следа – ни на земле, ни под водой. И это можно назвать возможным будущим Израиля по учению создателей ядерного центра Димоны.

 

ГЛАВА XXXI. ПРОРОК КАРМИЛА

Гора Кармил – северо-западный отрог Самарийских гор. Зеленая, лесистая, малонаселенная, она тянется на многие километры, от Кесарии до Хайфы. Узкая дорога идет по хребту Кармила и проходит через два больших друзских села Далие и Усфие. Далие (или Далиет ал-Кармил, чтобы отличить от других одноименных сел) славится своей живописной главной торговой улицей, где друзы открыли с десяток ресторанов и множество магазинов. Их разноцветные штаны, рубашки, сумки пользуются спросом у хиппующей молодежи, и не только у нее – я пишу эти строки, надежно облаченный в просторные шаровары из Далие.

Сами друзы перебрались на Кармил триста лет назад из своих родных Ливанских гор, Джабль ал-Друз, и прижились. Они народ отдельный, скрытный, сложившийся давным-давно, особо не льнущий к другим. Их странная религия – крайний толк шиитского ислама – мало кому известна. О ней ходили разные слухи, поскольку даже обычные друзы не знают ее основ. Только посвященным рассказывают старцы, во что и как веруют друзы. Поэтому обычные друзы практически атеисты – они даже не бывают в «хилве», как называются их молитвенные дома. Это помогло друзской молодежи стать солдатами Израиля, и снискать себе среди палестинцев худую славу особенно жестоких угнетателей.

Друзы практикуют диссимуляцию, то есть скрывают свою веру, как и многие шииты. Среди мусульман они ведут себя как мусульмане и ходят в обычные мечети, как шиитские, так и суннитские. В еврейской среде они подчеркивают, что они – не мусульмане. Благодаря этому они легко уживаются со своими соседями, и в галилейских селах живут бок о бок с христианами, мусульманами и иудеями.

Пройдя через друзские села, дорога продолжает вилять по хребту меж оливковых рощ и – весной – ковров цветов. Под оливами сидят крепкие друзы и продают свое оливковое масло, козий сыр лабане и тонкие, как папиросная бумага, лепешки. В том месте, где захочется остановиться, спешиться и упасть среди цветов, на восток уходит крутая дорога на ал-Мухраку.

Ал-Мухрака, высота, нависающая над вади Милек, считается местом борьбы пророка Илии со жрецами Ваала. Библия связывает этот эпизод со страшной трехлетней засухой, погубившей множество народу. Ведь в Палестине засушливый год – большое бедствие, нет у нас рек и озер, и если сомкнутся хляби небесные, умирают овцы и люди. Два года засухи сушат почти все источники, после трех сухих лет мало где останется вода для питья, и погибнут все посадки. Такое нечастое явление, как трехлетняя засуха, врезалось в коллективную память Палестины. Какой бог спасет жителей страны – этот вопрос решался на высотах Мухраки.

Пророк Илия, которого Библия считает современником израильского царя Ахава, видимо, был богом Кармила. Редакторы Библии стараясь гармонизировать старинные предания со своими представлениями, превратили бога Илию в пророка, защитника Бога Израиля, известного под двумя именами, Яхве и Элохим. Эти два имени, видимо, соответствуют двум древним богам, богу кочевых племен Яхве и композитному богу Элохим. Немецкие исследователи Библии 19-го века делили текст Писания на два прототекста, связанный с Элохимом и посвященный Яхве. Отождествление этих двух богов является основой иудаизма, и литургия Судного дня завершается семикратной инкантацией «Яхве – это Элохим». Имя пророка – Элия или Элияху – состоит из имен этих двух богов, Эл и Я или Яху = бог в северном и южном диалектах древнееврейского языка.

Превращение древнего бога в пророка или героя – нередкое явление. Так, по хронике Авраама Закуто, основывавшейся на средневековых и античных историях, Юпитер воцарился в 37 году от рождества Авраама, а Минерва, младшая сверстница Исаака, царила в 3342 от сотворения мира. «Она была мудра, вершила чудеса, знала математику, и ее называли «деуса», богиня», пишет Закуто. Илия, несущийся по небу на огненной колеснице, похож на богов-громовержцев древнего мира. Если римляне называли Зевса – Юпитером, то палестинские христиане связали Илию с Георгием-Победоносцем, а мусульмане – с эль-Хадром.

В эллинистические времена бога Кармила отождествляли с громовержцем Зевесом. В пещере на мысу, отделяющем Хайфский залив от открытого моря, стоял оракул бога. В 69 году сюда пришел генерал Веспасиан, командующий римским экспедиционным корпусом в Палестине. Он получил незадолго до этого тревожные вести из Европы – после смерти императора Нерона в Риме началась чехарда претендентов на престол. Армии выдвигали своих полководцев, Гальбу сменил Отон, а того – Вителлий. За Веспасианом стояли железные легионы, мощь Востока от Египта до Сирии. Он считал себя не хуже никого, и уж точно – не хуже Вителлия. Но перед решительным броском через море генерал решил обратиться к оракулу, и оракул дал «добро». Веспасиан рискнул и победил, основав династию Флавиев.

Сегодня на мысу культ Илии отмечают в двух пещерах – нижней и верхней. Нижняя, «Мрарет аль-Хадр», видимо, была местом оракула, стала христианской церковью в византийские времена, а затем вместе с населением страны пещера перешла в ислам. Евреи тоже приходили молиться и участвовали в праздниках аль-Хадра – Илии. Но после 1948 года пещера перешла под еврейский контроль и по субботам ее запирают на замок. В глубине пещеры – келья, малая пещера, и традиция связывает с ней особую святость – в ней жил Илия, а в большой пещере собирались его ученики. Пещера находится на обширной территории, и в ней чувствуется дух древнего культа. Ашкеназы здесь не бывают, а восточные евреи устраивают трапезы.

Католики избрали верхнюю пещеру, и она стала криптой замечательной барочной церкви Богоматери Кармила. На ее своде – цикл изображений Илии и Святого Семейства. 14-20 июля происходит большое паломничество палестинских католиков, да и православных и мусульман, к этому месту. Церковью было и прекрасное здание на самом мысу, захваченное израильским флотом – над ним по-прежнему стоит крест, осеняющий радары. Это здание было построено как загородный дворец паши на месте старой церкви, вернулось Кармилитам и снова было конфисковано. Его уникальное положение на месте древнего маяка, указывавшего путь мореплавателям древности, дало всему мысу и монастырю красивое имя «Стелла Марис», «Звезда морей». Но это не единственное место, избранное католиками.

В средние века возник орден монахов-Кармилитов, один из мощных орденов, сохранившихся и поныне. Во времена крестоносцев латинские монахи поселились у источника Илии в вади ас-Сиях, сказочном месте, которое нетрудно посетить. На машине можно проехать мимо палестинских ветхих домов почти к самому источнику, находящемуся выше английского военного кладбища и ниже ахмадийского села Кабабир с его двойным минаретом. Само ущелье выточено в белоснежном камне, источник бьет из тоннеля, и его вода собирается в неглубоком бассейне. Рядом с источником – руины монастыря и церкви крестоносцев, сохранившиеся на удивление хорошо. У входа в вади я нашел запись о субботнике по уборке ущелья, проведенном пионерами св. Георгия, этого двойника Илии.

Илию зачастую изображают с вороном, птицей бога Одина и Аполлона. Библия объясняет связь тем, что вороны кормили Илию, когда он проводил долгое время в уединении в пещере. Грейвз предлагал интересный подход: не рисунки иллюстрируют мифы, но мифы объясняют (более старые) рисунки. С этой точки зрения проще видеть в мудром вороне – атрибут бога Илии. В монастыре преп. Георгия-Хозевита в ущелье Кельт тоже показывают пещеру, где Илию питали вороны. Интересна причина – хотя монастырь назван в честь Георгия из Хозивы, а не св. Георгия-Победоносца, имя одержало победу над подробностями. Раз Георгий – значит Илья и вороны.

Но вернемся на Мухраку, где Ваал, старый местный бог, противостоял богу Илии, принадлежавшему к новому поколению богов. Так Зевс боролся с титанами. Состязание богов происходило в присутствие царя Ахава. Сначала жрецы Ваала пытались своими заклинаниями воспламенить дрова на жертвеннике, но безуспешно. Наступил черед Илии. Он требует облить дрова водой, а затем ударом молнии (недаром он носится по небу на огненной колеснице) зажигает их. («Водой? Это был чистый керосин!» – предлагает свое объяснение Марк Твен). После победы Илия спустился вниз, на курган (тель) Касис, убил всех жрецов Ваала и бросил их трупы в речку Кишон. С тех пор она так смердит, добавляют израильские гиды.

Речка Кишон и впрямь смердит, но не только от трупов жрецов. Сюда сбрасывают сточные воды оборонные предприятия, вода насыщена всевозможными редкими металлами, от цезия до стронция. Отборная израильская часть подводников, «шаетет», проводила учения в устье Кишона. Многие подводники заболели раком и умерли, уцелевшие подали в суд, и добились компенсации от армии.

Многие комментаторы и набожные люди пытались объяснить и оправдать кровожадную расправу над жрецами Ваала, которая не вписывается в наши представления о морали. Чтобы не впасть в смертный грех апологетики, скажу лишь, что мораль «старого Израиля» далека от христианской морали, как мы могли заметить на примере с Амалеком. «Старая мораль» – это проповедь тотальной покорности Богу и тотального джихада по отношению к неверным. Произраильские комментаторы приписывают эту концепцию мусульманам. В таком случае им следовало бы признать, что Илия и Самуил были мусульманами. Мусульмане готовы согласиться с этим подходом – эти пророки относятся к числу Сорока пророков ислама. Но ислам – как до него поздние пророки и Новый Завет – значительно смягчил жесткость Ветхого Завета.

В сложнейших духовных структурах – религиях – есть десятки и сотни слоев и направлений. Попробуйте заглянуть в регистр вашей операционной системы. Вы увидите там сотни файлов, назначение которых вам непонятно. Уберите или измените один из них – и система рухнет. Религия куда сложнее «виндоус» и «линукса». Она содержит редко используемые файлы, которые для чего-то нужны. К их числу относится файлы «джихад», «Амалек», «уничтожение безверного города», «убийство блудного сына», «убийство пророков Ваала». В Библии можно найти немало таких скрытых кровавых файлов. К невмешательству в эти скрытые файлы еврейской операционной системы призывали учителя закона, и оговаривали свою позицию фразой «сейчас таких нет и быть не может». Знайте, что они есть, и не трогайте.

Не стоит винить создателей еврейской операционной системы – можно и нужно винить наших современников, которые пытаются изменить и задействовать эти файлы. Так, в старом городе, в Иерусалиме, на улице ал-Вад (она же долина Тираполейон, по Иосифу Флавию) стоит маленькая мемориальная доска в память об убитом поселенце и библейской цитатой: «Помни, что сделал тебе Амалек». Этот текст, отождествляющий палестинцев с Амалеком, призывает истребить всех палестинцев, вплоть до последнего младенца и юной девы. Газета Гаарец поместила платное объявление группы раввинов, называвших палестинцев – Амалеком, и тоже не усомнилась.

(К сожалению, в Израиле мистические секреты стали использоваться как руководство к действию, как инструкция для пылесоса, если не для карабина М-16. Так, еврейские мистики считали, что у животного есть лишь дух (руах), у гоя – дух и дыхание (нешама), а у еврея – дух, дыхание и душа (нефеш). Эта дополнительная часть духовной оснастки объясняет смысл «избранности Израиля». С помощью души еврей вступает в связь с Богом Израиля, образует единое целое с другими евреями. Душа – это маленький кусочек Бога в еврее. Все души евреев постоянно связаны друг с другом, духовными трубками, артериями и капиллярами. Еврейство является единым организмом, ведомым Богом Израиля, и защита жизни еврея связана с тем, что еврей несет в себе кусочек божественного организма.

Эта странная и неприятная теория никому не мешала, пока оставалась «скрытым файлом». Но она стала руководством к действию в руках Ицхака Гинзбурга, раввина – каббалиста из ешивы «Иосеф Хай». Он перевел мысли мистиков на язык повседневности, и сказал в интервью нью-йоркской еврейской газете «Джуиш Уик»: «Если еврею нужна печень для спасения жизни, он имеет божественное право вырезать печень у любого гоя, потому что жизнь еврея бесконечно более ценна, чем жизнь гоя». Теорией это не осталось. Когда Гинзбурга позвали свидетелем по делу его ученика, убившего тринадцатилетнюю девочку-палестинку, он сказал: «Не сравнивайте еврейскую кровь с кровью гоев. Даже ДНК еврея – не такая, как у гоя. Заповедь «Не убий» касается только евреев. За убийство гоя нельзя судить».

Дальше – больше. Гинзбург и его ученики развязали войну за гробницу Иосифа в Наблусе, погибли десятки людей, пока палестинцам не удалось освободить святыню. Сейчас гробница любовно отреставрирована. Мэрия Наблуса наняла лучших мастеров, привезла экспертов из Италии, и провела полную реконструкцию гробницы Иосифа. Результат поражает: еще пару недель назад здесь бушевал пожар, увозили убитых и раненых, пулеметные очереди дробили камень и плоть, виртуальная реальность телеэкранов спешила оправдать худшие страхи: арабы громят еврейское святое место. И вот, буря отбушевала, и гробница Иосифа Прекрасного стала куда красивее. Как волшебное средство Воланда стерло ведьмино буйство с нежного лица Маргариты, так палестинские мастера, с помощью итальянского архитектора, убрали нагроможденное вокруг гробницы армейское безобразие. Ушли колючая проволока, пулеметные гнезда, будка вертухая, крепостная стена, стоянка БТРа, армейская столовая, «ежи» и вышки. Ушла построенная здесь израильтянами военная база, и вернулось – святое место.

Сейчас, как и до 1975 года, туристы, мусульмане, иудеи, христиане и неверующие могут придти сюда свободно, без досмотра, положить цветок или камешек на надгробье и вспомнить того, кто свел с ума Зюлейку красой своих ресниц. Иосиф-Йосеф-Юсуф, любимый герой Корана и Библии, герой божественной поэмы Фердуси, стихов Саади и суфийского откровения Джами, перестал быть оккупантом и вернулся на родину, к людям, почитавшим его испокон веков. Его можно посетить, только не на танке. Всего этого не было бы, если бы не попытка Гинзбурга задействовать спящие идеи.)

Рассказ о гибели жрецов Ваала является лишним подтверждением версии о божественности Илии. Богу Кармила, молниеносцу и громовержцу, местному Зевесу, несущемуся на огненной колеснице, больше подходит этот подвиг, нежели пророку. Редакторы Библии вплели этот рассказ о завершении великой засухи в свое повествование, и превратили бога – в пророка, но мы можем провести и обратный процесс.

Общее происхождение иудаизма, православия, латинского христианства, обеих ветвей ислама создают у нашего современника иллюзию очевидности монотеизма. Люди говорят об «одном Боге» и высокомерно глядят на политеистов. Но это – культурная аберрация, и только. Как и другие распропагандированные религиозные воззрения наших дней – ленинизм, маоизм, чикагский монетаризм Милтона Фридмана и его вариант, вера в стихию рынка у русских интеллигентов начала 90-х годов – монотеизм только кажется единственно возможным и единственно верным. Если призадуматься, гомерово видение мира более адекватно действительности. Легче, более логично объяснить беды и спасение, катастрофы и процветание – противодействием нескольких богов, нежели переменой настроения одного-единственного Бога.

Для того, чтобы объяснить, почему хорошему человеку плохо, а плохому – хорошо, монотеизм вынужден вводить загробную жизнь, где всем воздастся по заслугам. Буддизм объясняет это реинкарнацией и расплатой за грехи в прошлой жизни, а политеисты объясняли проще – тот или иной бог был заступником или противником человека. При таком объяснении не было нужды в загробной жизни или метемпсихозе. Древняя история – почему грекам так долго не удавалось справиться с Троей, – или новая история – противостояние России и Запада, мировые войны, холодная война – куда лучше объясняется с позиций политеистических, как борьба про-троянских богов с про-греческими, или конфликт русского православного Христа с откормленным американским Маммоной.

Евреи, хоть и провозглашают единобожие, имеют в виду то, что они чтят только одного бога, своего племенного бога Израиля. Прочих богов они не чтят, но реальность их не всегда отрицают: так израильтяне стараются спланировать удар по врагам в день праздника Пурим, когда «еврейский бог» особенно силен. В этот день был сокрушен Ирак Саддама, в этот день Барух Гольдштейн перебил десятки мусульман и т.д. И поэтому именно в этот день противники евреев, верующие мусульмане, стараются нанести удар по Израилю, чтобы доказать преимущество Аллаха над Яхве даже в Пурим.

В 1997 году в ночь «эль Кадр» – самую важную ночь мусульманского календаря, соответствующую еврейскому Иом Киппуру – в воздухе столкнулись два израильских вертолета, везших солдат в Южный Ливан для карательной акции. 73 израильских парашютиста погибли. Может быть, это дело рук Аллаха, если убийство 30 мусульман в мечети Ибрагимие – дело рук «еврейского бога»?

С этой мыслью мы сталкиваемся все чаще и чаще: еретический польский философ Марек Глогочовский предложил идентифицировать «еврейского бога» – с Маммоном, и приписал низвержение Храма Маммона в Нью Йорке – лично Аллаху. Катастрофы и стихийные бедствия без политеизма разумно не объяснишь – Библии пришлось вводить Сатану (в книге Иова) как бога поменьше. Еврейские каббалисты вернулись к развитому политеизму.

Ощущая неадекватность монотеизма, православные и католики пополнили Троицу культом святых, а Даниил Андреев счел нужным создать нео-олимпийскую систему уицраоров. Сейчас, когда европеоцентризм девятнадцатого века отошел в прошлое, и мы столкнулись с политеизмом развитых народов, японцев, китайцев, индусов, стало легче понять и политеизм древних.

С крыши здания Мухраки открывается сказочный вид, с лихвой окупающий малую плату за вход. Во дворе здания стоит статуя Илии с мечом в руках и длинным библейским текстом на постаменте. Но самое главное в рассказе о сражении богов – в его эпилоге. После победы Илия говорит царю:

– Поезжайте скорее домой, Ваше Величество, а то, неровен час, промокнете.

– Ты что, старый дурак! Три года как дождя не было, а ты «промокнете!»

Илия приказывает мальчишке залезть на высокое дерево, и тот сообщает с верху:

– Вижу облачко величиной с ладонь!

Это облачко, которое несет благодатный дождь и напояет землю, предвещает, по традиции Кармилитов, пришествие девы Марии.

Это облачко, которое несет благодатный дождь и напояет землю, предвещает, по традиции Кармилитов, пришествие девы Марии. Она действительно приходит на Кармил по пути из Египта в Назарет. Всюду, где на Кармиле есть пещеры Илии, – на Стелла Марис и в вади Сиях – традиция указывает: тут останавливалось Святое Семейство. Замечательное изображение Святого Семейства с хорошеньким мальчишкой Иисусом между Святой Девой и Иосифом можно увидеть на куполе Кармилитской церкви «Стелла Марис». Традиция вписывается в евангельский рассказ: после того, как ангел сообщил Иосифу, что царь Ирод послал солдат убить младенца. Иосиф немедленно взял жену и ребенка, водрузил на ослика, и бежал в Египет. Святое Семейство жило какое-то время в Каире, где стоит и поныне древняя православная церковь Фустата (так назывался доисламский Каир).

Но однажды утром Иосиф узнал о смерти царя Ирода. Многочисленные политэмигранты устремились домой. Среди них было и Святое Семейство. Они могли вернуться в Иудею – в Вифлеем или Эн-Карем, но там воцарился Архелай, старавшийся быть еще круче своего крутого отца. Поэтому Иосиф и Мария решили вернуться в Назарет, в Галилею. Из Каира они взяли курс на аль-Ариш, Газу, Афек, и далее на север, вокруг Кармила, а не по узким проходам вади Ары или вади Милик. Это хороший маршрут – если учесть, что в те времена не было «пробок», их ослику не приходилось стоять у каждого светофора Хайфы, а идти склонами Кармила приятно.

Связь Святого Семейства и Илии не исчерпывается пещерами Кармила. Так, в пещере преп. Георгия Хозевита, где скрывался Илия, провел сорок дней св. Иоахим, отец девы Марии и дед Христа. В первоевангелии от Иакова, содержащем, возможно, традиции первых христиан, рассказывается, что у Иоахима и Анны долгое время не было детей. Однажды Иоахим пришел в Синедрион, высший иудейский совет, и получил от ворот поворот – бездетный считался наказанным Богом. В расстройстве Иоахим отправился в пустыню, и в пещере провел сорок дней в посте и молитве. После этого вернулся домой, и с Божьей помощью зачал Пресвятую деву.

 

ГЛАВА XXXII. ДЕВА И АНГЕЛ

Когда в 1945 году Советская Армия взяла Берлин, в городе оставалось несколько тысяч евреев, несмотря на жесткую политику нацистов. Полная этническая чистка видимо, вряд ли возможна. Как ни старались израильтяне в 1948 году, полтораста тысяч палестинцев смогли удержаться в своих или соседних селах, к западу от «зеленой черты». В наши дни их численность немногим менее миллиона человек. Нижняя Галилея, приятная страна невысоких холмов, лежит к северу от Нагорья, отделена от него длинным коридором Долин. В центре Нижней Галилеи лежит Назарет, самый большой арабский город к западу от “зеленой черты”.

Собственно говоря, к западу от зеленой черты он оказался в результате войны 1948 года – по решению ООН о разделе Палестины Назарет должен был остаться палестинским, но был завоеван израильтянами, вместе со всей Галилеей. Завоеватели собирались изгнать его жителей, но американский еврей, занимавший важный пост в израильской армии, сумел предотвратить изгнание, и жители Назарета остались в своем городе. Назарет – живой, энергичный город, довольно процветающий и современный. На главной улице продают, возможно, лучший фалафелъ в стране, и базар дешевле иерусалимского.

В Назарете – коммунистический муниципалитет, как в Неаполе; даже мэр города, маленький усатый и бодрый Тауфик Зиад похож на итальянского коммуниста, – подлинно-народный, веселый, дерзкий. Зиад – неизменный член кнесета, израильского парламента, где он, впрочем, редко бывает: занят городскими делами. Из всех депутатов-коммунистов он самый привлекательный, живой, за словом в карман не лезет. Однажды в парламенте тогдашний премьер-министр, Шимон Перес сказал: “Как можно вести переговоры с ООП, если у них внутренние разногласия решаются оружием”, имея в виду убийство Сартауи. “Как насчет Арлозорова? (сиониста-социалиста, в убийстве которого обвиняли учеников Жаботинского)” – бросил Зиад с места, и весь зал покатился со смеху.

В Назарете понимаешь, что израильская компартия – не «агенты Москвы», но подлинная живая партия Палестины. Она довольно умерена, и радикальные палестинские группы обвиняют ее в сотрудничестве с сионизмом. Компартия признает право Израиля на существование и молчит о возврате беженцев 48-го года, но ее влияние среди евреев невелико. Еврейский политический истэблишмент бойкотирует РАКАХ, и сионисты-социалисты не решились в 1984 году составить правительство, опирающееся на коммунистов. Но среди палестинцев – граждан Израиля («Израильских арабов», как их называют сионисты) коммунисты играют важную, если не главную роль.

Коммунистом был и отпетый в Назаретском соборе Благовещения православный палестинский писатель Эмиль Хабиби. Он был погребен в Хайфе, и на его надгробье выбита составленная им самим эпитафия: «Остался в Хайфе». Тонкий художник, Хабиби подытожил в этих словах важную часть своей жизни. Ведь для его поколения, как для Алисы в стране чудес, нужно было прилагать много усилий, чтобы остаться на одном месте. Наряду с Тауфиком Зиядом, он стал пророком «оставания», по-арабски – «цумуд».

После изгнания 90% коренного палестинского населения уцелевшие 10%, отцы теперешних «израильских арабов», оказались под страшным прессом военных властей, стали жертвами дискриминации. У них конфисковали земли, разрушали дома. Они не могли выйти из деревни без пропуска, подписанного еврейским комендантом. Но еще хуже было моральное давление. От них требовалось ежечасно демонстрировать свою преданность еврейскому государству, построенному на руинах Палестины и на могилах их близких. От них требовалось сотрудничать с органами госбезопасности. За отказ они шли на пытки или в изгнание.

Не удивительно, что целое поколение было сломлено. Когда в 1967 году Израиль завоевал остаток палестинских земель, встреча родичей с двух сторон «зеленой черты» оказалась непростой. Вольные палестинцы поначалу видели в своих израильских собратьях – изменников, коллаборационистов. Те и сами не знали, как объяснить свою позицию. Хабиби спас честь израильских палестинцев: он дал идеологическое оформление их пассивной борьбе. Она получила название «цумуда». Остаться на родине, удержаться вопреки всему – было настоящим подвигом, сказал Хабиби. Оставшиеся хранили память Святой Земли, память древней Палестины, память ее разоренных сел, память народа.

Герой его лучшего романа «Опсимист» (оптимист+пессимист) – профессиональный «цумудист», маленький человек, насмерть запуганный репрессивным сионистским аппаратом, ставший свидетелем гибели арабской Палестины и сотен сел Галилеи, готов унижаться перед новыми еврейскими правителями, махать израильским флагом, представляться идиотом, как Швейк – лишь бы удержаться и остаться на родине.

Мне он напомнил моего дядюшку Якова, московского инженера. Дядя Яков исхитрился не сесть в дни Сталина, он остался на своем месте в главке, когда вокруг рубили головы. Но он всего боялся. Даже ночью жене на ушко он не смел сказать того, что думал. В ГУЛАГ он не попал, но его опалило ужасом сталинской опричнины.

Опсимист родился в зажиточном селе Тантура, возле кургана древнего Дора. Тантура славилась своими арбузами, как Яффа – апельсинами. Она погибла в 1948 году. И на ее руинах построен кемпинг Нахшолим.

Сын Опсимиста бросает в лицо родителям слова, вполне понятные моему диссидентскому поколению: «Я с детства слышал только ваш шепот. Когда я пошел в школу, вы меня предупредили: «Держи язык за зубами». Когда я рассказал вам, что подружился с учителем, вы меня предупредили: «Может, он следит за тобой». Когда я проклял тех, кто разрушил Тантуру, вы прошептали: «Не болтай лишнего». Я пел под душем и отец мне крикнул: «Не пой эту песню. У стен есть уши. Надо быть поосторожнее». Хочу хоть раз в жизни не быть осторожным. Ведь я задыхался!»

Сын «опсимиста» обороняется от израильских солдат на руинах Тантуры. В конце книги «опсимист» возвращается на берег Тантуры, и разговаривает с еврейским мальчиком. «Мальчик спросил меня:

– Дядя, на каком языке вы говорите?

– На арабском.

– А с кем?

– С рыбкой.

– А что, рыбка понимает только по-арабски?

– Это старая рыбка. Она жила здесь, когда тут еще были арабы.

– А маленькая рыбка понимает иврит?

– Она понимает и иврит, и арабский, и все другие языки. Ведь моря друг с другом соединяются. В них живут всякие рыбы.

Так выглядела мечта Хабиби о Палестине – море, в котором живут всякие рыбы. В Израиле его книги были переведены на иврит (молодым израильским палестинским писателем Антоном Шамасом) и инсценированы. Монопьесу «Опсимист» исполнял замечательный актер Мухаммад Бахри, голубоглазый красавец с сухощавым интеллигентным лицом

Кроме коммунистов, «израильских арабов» пытались привлечь и левые сионисты. Неудача их попыток понятна, если рассмотреть их детище – арабско-еврейский институт “Гиват Хавива”.

Идея “Гиват Хавивы” прекрасна (на фоне полного апартеида в школьном образовании): арабские и еврейские дети растут и учатся вместе, говорят по-арабски и на иврите. Израильская армия дает еврейским ученикам “Гиват Хавивы” отсрочку на год для завершения занятий: после школы ученики идут в армию в Службу Безопасности. Иными словами, пока еврейско-палестинский конфликт не разрешен, такие школы могут только выпускать лучших шинбетников. Это, конечно, трагедия для учеников, и для учителей, и для левых социалистов с добрыми намерениями. Ее предвосхитил Киплинг, у которого Ким мог только шпионить за индусами.

Смущенные арабским монолитом Галилеи, израильтяне решили построить рядом с Назаретом еврейский городок. Так возник Верхний Назарет. Такие города не могут быть удачными – города должны расти, как деревья, как цветы, как жемчуг, и искусственные жемчужины редко получаются прекрасными в нашем мире. Городу нужен тыл, сельская периферия, – а этого не было у Верхнего Назарета и других возникших таким же образом городов Израиля.

Некоторые города возникают из стратегических соображений: так возникли Ленинград, Кесария, Александрия, великие порты. И такого потенциала не было у Верхнего Назарета, – как и у Афулы, Бет Шеана, Мигдал гаЭмека, Шломи, Маалот. Все эти города были построены без всякой связи с местностью, из однотипных домов» и заселены новыми иммигрантами, в случае Верхнего Назарета в основном румынскими евреями. Верхний Назарет – чистый, аккуратный городок, с высокой занятостью, где много заводов. Он мог бы стоять в любом месте на свете, и так он и выглядит. Не понятно, зачем он нужен.

Я люблю города. Города – нехорошие люди, города – стервы, но без стерв скучно. В городах куют полезные гвозди и ставят “Махабхарату”. С Богом можно общаться и без города, но искусству нужен город. Мир без Парижа, Лондона, Токио был бы другим, не таким интересным. Но обычный современный город – не Париж. Его населяет толпа, которая не ходит в театры и не создает культуры. В Верхнем Назарете нет, да и не будет театра, не напишут в нем и книг. Дело не в размере: в средневековом Ковентри, маленьком городке, ставились мистерии, в современном Ковентри только заполняют отчеты. В средние века окрестности Ковентри были отдельной страной, как удел графа Маэда на берегу холодного Японского моря. В более тесно связанном мире становится меньше столиц, и для полезных служб нет надобности в этих городах. Мир не заметил бы исчезновения Верхнего Назарета – даже в округе этого бы не заметили.

Глядя на два Назарета, снова можно вспомнить загадку недавнего прошлого Палестины – была ли эта страна дикой пустыней до прихода сионистов. Сегодняшние евреи из Америки и России, приезжающие в Святую землю, с удовольствием смотрят на чистые улицы и зеленые газоны Верхнего города, похожие и знакомые, и фыркают, глядя на восточную грязь Назарета. Палестина 18—19 вв. была еще менее похожа на Верхний Назарет, который, возможно, казался пришельцам – идеалом.

Верхний Назарет был основан во имя изменения демографического баланса в Нижней Галилее и его рост был стимулирован административными мерами, скорее, чем естественным стремлением в город. Но Назарет растет, как и все города – за счет крестьян, уходящих в город. Их тех же соображений израильтяне не разрешают арабам Назарета свободно строиться: земли города были конфискованы для строительства Верхнего Назарета. И, хотя практикуемая израильтянами дискриминация отвратительна, эта политика все же имеет положительный аспект: она приостанавливает бегство крестьян из сел в город и откладывает возникновение разбухшего от бараков, шантитаунов, нахаловок города, каких так много в Третьем мире.

Растущие, как дикое мясо, города Третьего мира ужасны. От Калькутты и Бомбея до Хеврона и Каира они слишком разбухли; они, как рак, отсасывают здоровые соки из деревенского организма. Слишком много крестьян покидает села и пускается на заработки в города, населяет бесконечные нахаловки от Лагоса до Шхема. Этот процесс нельзя назвать естественным хотя бы потому, что он вызван субсидиями на продукты питания, закупками американской пшеницы, получением английской филантропической помощи. Ни одно правительство не может морить людей голодом – поэтому продолжаются закупки продовольствия за границей, увеличивается удельный вес субсидий, пустеют села и множится городской люмпен-пролетариат.

В старину баланс населения восстанавливался стихийными бедствиями, войнами, эпидемиями. В “кипрском прологе” к “Илиаде” объясняется причина – а не повод – Троянской войны: на свете стало слишком много людей, и Мать—Земля возроптала на это бремя. Но в нашем мире, запрещающем лишение жизни, но позволяющем превращать жизнь в ад, нет способов восстановления нарушенного баланса. В Святой Земле проблема перенаселения не видна глазу: палестинские беженцы находятся в лагерях для беженцев и получают помощь ООН, излишнее население в еврейском секторе занято, изготовляя ненужные вещи, что становится возможным благодаря американским субсидиям. Тем не менее проблема существует: в Израиле, как и во всем мире.

Говоря о страданиях многотысячных потоков беженцев и о тяжком бремени, которым они легли на Иорданию, основатель Арабского Легиона Глабб приводит “мнение циника”, по всей видимости, самого Глабба: “В древности по стране прошли бы в таком случае страшный мор, голод, эпидемии, сотни тысяч погибли бы, но через несколько лет баланс населения и производительных сил был бы восстановлен. Помощь ООН увековечила проблему беженцев, вместо того, чтобы разрешить ее”. (Разрешить ее можно было лишь путем возврата беженцев, но это было не по силам ООН). Если мы стремимся к созданию зеленой и свободной Палестины, мы должны ответить на вопрос, где будет занято население. Города будут существовать всегда – как центры населения, очаги культуры, служб и промышленности. Но нынешние города слишком тяжелы для Святой Земли, и без субсидий и поддержки из-за границы не смогут сохраниться.

В этом смысле Святая Земля – не исключение. Население Земли, которое оставалось довольно стабильным на протяжении двух тысяч лет, упятерилось с 1800 года. Это было вызвано ростом производительных сил, появлением промышленности, требовавшей – в своей ранней форме – много рабочих рук, возможно – увеличением рождаемости и падением смертности. Этот процесс исчерпал себя, и в будущем население планеты должно быть сокращено до удобных размеров, с тем, чтобы люди будущего могли жить “под сенью своей лозы”, а не в многоквартирных домах. Тогда в Святой Земле останутся несколько древних городов, выросших за тысячи лет в самых удобных местах, и они станут центрами для местного сельского населения. Если рождаемость будет на время ограничена, – что, возможно, произойдет и само по себе с повышением уровня жизни – через три-четыре поколения население может дойти до приемлемого уровня. Но палестинцы и евреи должны прекратить дурацкую гонку населения за демографический контроль в стране, гонку, которую выразила в свое время Голда Меир: “проснуться поутру и пересчитать, сколько еврейских и палестинских младенцев родилось за ночь”.

Гонка населения, возможно, прекратится с ликвидацией единой Палестины и с созданием отдельных коммун: в этих условиях демографическое преимущество не будет отражаться на структуре власти. Но проблема нормализации населения лагерей и городов останется с нами на долгое время. В этом вопросе трудно согласиться с обычным либеральным подходом, по которому надо дать естественному процессу урбанизации возможность идти своим ходом до своего естественного конца.

Многие палестинцы Назарета пробуют поселиться в Верхнем Назарете, на землях, конфискованных у их родичей. Это вызывает острую реакцию в Верхнем Назарете, где была создана расистская организация МЕНА, борющаяся с “палестинскими пришельцами”. МЕНА составляет и обнародует “черные списки” “изменников своего народа” – евреев, которые сдают или продают квартиры арабам. При поддержке кахановцев, члены МЕНА терроризируют арабов, поселившихся в городе, и полиция не способна защитить их.

Верхний Назарет – не исключение, но скорее яркий пример расизма по-израильски. Вам не удастся встретить израильтянина, готового признать себя расистом. “Еврейские террористы”, убийцы, ворвавшиеся во двор хевронского медресе с автоматами в руках и устроившие там бойню без разбора, отмежевываются от “расиста Кахане”. Кахане тоже отмежевывается от этого звания: он ничего плохого об арабах не думает, кроме того, что они пьют еврейскую кровь, насилуют и убивают еврейских детей, что им не место здесь и что за сожительство с еврейкой араба надо сажать лет на пять в тюрьму – он не расист. Рафуль из “Техии” отмежевывается от Кахане и террористов. Он предлагает с простотой солдата рвать арабам яйца за беспорядки, прищучить их так, чтоб забегали, “как жуки в бутылке” – но и он не расист. Лейбористы заведомо не расисты – хотя именно они создали порядок, при котором не-еврей не может занимать поста в МИДе или в Верховном Суде, избранные арабами депутаты-коммунисты не могут входить в правительство, и все обязаны постоянно носить с собой документ, где указано черным по белому, носитель еврей или не-еврей. Один из премьеров-лейбористов – Голда Меир, эта милая бабушка – сравнила смешанные браки между евреями и не-евреями с Освенцимом: оба уменьшают число евреев (так ересиарх у Борхеса сравнивал зеркала и копуляцию – оба увеличивают число людей).

Израильтяне никогда не считают себя расистами, что бы ни происходило. На предвыборных собраниях мне доводилось много раз слышать, что Кахане – не расист, потому что “арабы – это не раса”. Кахане – это, конечно, крайний случай, но он пользуется поддержкой в народе. Когда я срываю со стенок иерусалимских автобусов их листовки с надписью: “Араб! Не смей помышлять о еврейке!” – всегда кто-нибудь осуждает меня за непонимание ситуации.

Израильские левые сионисты выступают в защиту прав арабов в Израиле, что достойно похвалы хотя бы потому, что не вызвано электоральными соображениями; скорее наоборот, многие простые израильтяне ненавидят “левых” за это. А защищать приходится постоянно.

Мелкая дискриминация не преследуется по закону: домохозяева, отказывающиеся сдавать дома палестинцам, еще ни разу не были наказаны. Все же в Израиле есть более острые проблемы, чем мелкая дискриминация – не забудем, что домохозяева Верхнего Назарета могут заниматься мелкой дискриминацией потому, что правительство провело акт крупной дискриминации и конфисковало земли Назарета.

Почти вся дискриминация в Израиле носит религиозный или полурелигиозный характер, и уходит корнями в попытку «вернувшихся» эмигрантов воссоздать религию древнего Израиля в замкнутой, герметической форме. Тогда и возникло напряжение между двумя сущностями иудаизма – универсальной верой и национально-племенной религией. С одной стороны иудаизм провозгласил, что Бог – один, то есть один для всех, но с другой стороны, это Бог Израиля, и делиться им не хочется. Две тысячи лет назад в Средиземноморье и тринадцать веков назад в Хиджазе сложились колонии монотеистов – неевреев, тянувшихся к иудаизму, но не находивших себе места в системе иудаизма. Монотеисты хотели религию с храмами, священниками, обрядностью; все это было у иудеев, но не для передачи.

Иудеи, хоть и была традиция распространения “света – народам”, не хотели распространять Слово Божие и вести прочие народы. У монотеистов возникало раздражение по отношению к иудеям, не делившимся истинной верой: “Разве Авраам был иудеем или христианином? Он был ханеф (стихийный монотеист)” – восклицает Мухаммед во второй суре Корана. Перед иудеями стоял тяжелый выбор, как перед выбирающим сосуд с водой. Если путник берет с собой в пустыню плохо закупоренный сосуд, то вода выльется или испарится, если же он возьмет с собой, слишком хорошо закупоренный сосуд, то его не удастся открыть. Иудеи оказались похожими на запечатанный сосуд: они сохранили монотеизм, но не смогли поделиться им. Можно описать положение дел и проще: реконструированный иудаизм был настолько герметичным, настолько самодовлеющим, что открыть его миру без революции было невозможно.

Революция в иудаизме началась именно здесь, в Назарете, где стоят два важных храма. Один, православный храм Благовещения на Источнике, находится там, где ангел явился Деве. Само здание довольно новое, но крипта сохраняет память о древности. С полукруглым сводом, армянскими изразцами времен крестоносцев, крипта ведет туда, где журчит вода источника, бьющего в белой пещере, в 10-12 метрах от его выхода. Старинная икона показывает деву с Младенцем во чреве. Над входом в грот – слова ангела на пяти языках, в том числе и по-славянски. Кроме главного входа в грот, за решеткой виден и более старый спуск к источнику-колодцу. Его ступени обновлены, но по ним могла спускаться Дева с кувшином, как сегодня ходят по-воду девушки Назарета..

Туристы и паломники обычно посещают католический храм Благовещения.. Он стоит на месте дома Девы. На фасаде храма – изображения ангела и Девы, древние пророчества, осуществившиеся на этом месте, знаки четырех евангелистов. На главных дверях – сцены земной жизни Иисуса, на дверях слева и справа – сцены из Ветхого завета. Хотя теология видит в Новом завете – развитие Ветхого завета, речь идет о развитии диалектическом, через отрицание, или переосмысление прошлого через призму будущего. Поэтому изображение Адама и Евы, потопа, ковчега, царя Давида непосредственно связаны с евангельским рассказом.

На нижнем уровне огромного храма находятся остатки древних церквей, и самого дома Девы. Судя по отчету археологов, поработавших здесь в 60-х годах, когда строилась новая церковь, не прошло и нескольких десятков лет после Распятия и Воскресения, как сюда пришли первые паломники, и нацарапали «Аве, Мария». Семья Иисуса жила здесь многие годы, сохранился их водосборник, где они, как и нынешние жители Назарета, собирали дождевую воду, сохранились своды пещеры, куда они загоняли овец или складывали орудия ремесла, а то и сами отдыхали жарким днем.

Хегесипп рассказывает, что, через полвека после Распятия, император Домициан, встревоженный вестями о распространении христианства, велел доставить к нему в Рим семью Иисуса. Их привезли, они подтвердили сиятельное родство, показали свои мозолистые руки и сказали: «Смилуйся, император, мы простые крестьяне, у нас всего 25 акров земли, и мы сами их обрабатываем». Император посмотрел на них, пощупал мозоли, дал каждому по сто долларов и отпустил восвояси.

На втором этаже церкви – изображения Богородицы с младенцем, присланные из разных стран. Художники сделали их своими земляками. Японская мадонна с принцем-Иисусом в торжественном кимоно на фоне цветов, французская мадонна, напоминающая французские изображения 8-го века, мадонна – «царица Китая», камерунская мадонна, – все они подчеркивают вселенскую сущность Христа и его матери. Русско-еврейский писатель Фридрих Горенштейн писал об «Иване Христе из Рязани», подразумевая, что Иисус был еврейским пареньком из соседнего местечка Назарета. Собор Назарета отвечает на его бахвальство – «Да, именно из Рязани». У каждого народа – своя Рязань и свой Христос.

Само название «Назарет» вызывало недоверие ученых 19-го века (тем паче ученых-евреев 20-го). Почему такой упор сделан в Евангелиях на назаретское происхождение Иисуса? Надпись на распятии гласит «INRI» где N – «Назареянин», и местные христиане по сей день называют себя – «назаретяне» (насара). С легкой руки Булгакова все знают предполагаемое еврейское чтение этого титула – «га-Ноцри», что грамматически не соответствует нормальному образованию слов как в иврите, так и в арамейском. Иосиф Флавий, наш главный вне-евангельский источник знаний о днях Христа, не упоминает Назарет. А он должен был знать – ведь в дни войны между иудеями и римлянами Флавий был командующим северным галилейским военным округом иудейской армии. В своем труде он упоминает множество названий мест в Галилее – но не Назарет.

Поэтому некоторые критики отрицали сам факт существования Назарета в те годы, другие – отрицали его связь с Назаретом и видели в этом слове искаженное «назорей», как назывались Божьи люди в библейские времена. Русская Библия с параллельными местами именно так объясняет стих «во исполнение пророчества родился в Назарете»: «он был назореем». Объяснение хромает: Назарет и Ноцри пишутся через «ц», назорей – через «з». Да и какое именно пророчество? Иисус не был назореем, он пил вино и не жил отшельником.

Блаженный Иероним в 5 в. дал хорошее и простое объяснение: в двух деревнях в Галилее – в Назарете и Кохаве – жили люди, ведшие свой род от царя Давида. Царь-псалмопевец жил за тысячу лет до Рождества Христова, срок достаточно долгий, чтобы потомки его успели утратить деньги, влияние, земли и признание. Это не странно: немало на Руси Рюриковичей, потомков князя-основателя Русской державы, а ведь с тех пор прошло более тысячи лет. Предположим, что в деревне под Новгородом местные крестьяне ведут свой род от Рюрика. Это точная параллель Назарета и потомков царя Давида.

Древние традиции сохраняются в горах лучше, чем на равнине: в Японии крестьяне деревни Иошино считают себя потомками аристократов Южного двора времен Двоецарствия (14 в), и в Палестине жители деревни аль-Мураир ведут свой род от правителя Палестины 11 в. шейха Джараха, а жители соседнего села Хирбет абу Фалах – и вовсе от фатимидского халифа Джафара ибн Фалаха 9 в.

Иероним опирался на слова христианского историка Юлия Африкана (он жил в Никополисе-Эммаусе, деревне, стертой с лица земли израильскими бульдозерами в 1967 году), а тот писал в 200 году, что родственники Христа – потомки царя Давида – жили в двух северных деревнях, называемых Назара (от «нецер») и Кохава (от «кохав», звезда, символ дома Давидова).

Назарет и сегодня называется по-арабски ан-Насра. Видимо, этот городок был крошечной – с населением 100-150 человек – деревней в те дни, практически выселками большого села Яфиа (в наши дни – Яффа ан-Насра, чтобы не путать с Яффа аль-бахр, приморской Яффой возле Тель Авива). Плотник Иосиф ходил в Яфиа за гвоздями и прочей мануфактурой. Потомки царя Давида именовали себя «нецер», что означает «саженец, отрасль» или «отпрыск царского рода». Так говорит о потомках Давида пророк Исайя: «Произойдет ветвь от корня Иессеева и отрасль («нецер») произрастет от корня его». Первые христиане именовали себя не только «назареянами» (назораиои от «нецер» – в греческом нет буквы «ц»), но и «иессаиои» – по имени Иессея, отца царя Давида, упомянутого в этом же стихе. Спорам о том, существовал ли Назарет, был положен конец, когда археологи нашли в Кесарии саркофаг с надписью «череда священников из Назарета».

В Назарете есть и места, связанные с первой конфронтацией Иисуса и ортодоксов. Это в первую очередь Медресет эль Масих, Школа Мессии, или Церковь Синагоги, как она чаще называется в наши дни. Ее медный купол виден издалека. В наши дни она принадлежит мелькитам, греко-католической церкви, но службы там редки. По преданию, в показываемой паломникам комнате была синагога и мидраш во времена Иисуса, где он, как и все дети, учился Торе. Позднее, уже взрослым человеком, в этой синагоге, как рассказывает Лука Евангелист (4:16), Иисус избрал для проповеди пророчество Исаии, говорящее об избранничестве, мессианстве, и, видимо, толковал его в универсалистском духе. Это так возмутило слушателей, что они схватили его и повели за город, чтобы сбросить с обрыва, но спустился туман, и он ушел от них. (Таким же туманом Афина Паллада окружила Одиссея, чтобы спасти его от столкновений с необузданными феакийцами. Но жителям Назарета туман показался слишком простым объяснением. Они предпочитают рассказывать, что Иисус спрыгнул с обрыва и невредимым приземлился внизу, и обрыв они так и называют «Гора Прыжка».)

Самое красивое место в Назарете, на мой взгляд – это холм, на котором стояла дева Мария во время этого столкновения и смотрела со страхом на происходящее. Этот холм (Дейр эль Банат) называют Холм Богоматери Страха. На его вершине стоит полуразрушенная францисканская капелла, а сам холм сказочно красив с его террасами, оливковыми деревьями, нежной формой, девственностью, наконец – речь идет о такой недостопримечательности, что наверх и дорожки путной не протоптано, и пилигримов там почти не бывает.

Столкновение в Назарете предвосхищает фатальное столкновение в Иерусалиме, и поэтому его обсуждение бередит раны. То ли в "Экзодусе", то ли в "Истоке" суровый герой– кибуцник вывешивает постер на стенке: "Да, мы распяли его". Я не видал таких плакатов, но они могли бы и возникнуть. Поэтому, скажем сразу, неверно обвинять современных евреев в убийстве Христа: никто не обвиняет современных греков в убийстве Сократа, хотя его приговорил к смерти афинский ареопаг, или французов – в смерти Жанны д'Арк (по образному сравнению проф. Флюссера). В этих смертях, как и в смерти Иисуса, некого винить: все причастные давно умерли.

Но обвинение в убийстве Христа – это скоропись другого, заслуженного обвинения. Иудеи – члены секты, возникшей через несколько десятилетий после Распятия, действительно гордились (мнимой) причастностью к этому убийству. Книга, воспевающая Иуду Искариота и убийство Христа, была написана иудеями через несколько сот лет после событий, и стала самым популярным иудейским бестселлером средневековья. «История о повешенном», или «Евангелие от Иуды» была переиздана в Израиле много раз, в том числе по-русски. В предисловии Пинхаса Гиля говорится:

«Еврейский народ всегда – с момента возникновения христианства и по сей день – с глубочайшим презрением относился к этой религии, рассматривая христианскую догму как нагромождение глупостей и несуразностей, а христианскую мораль – как лживую и лицемерную. Евреи старались даже не упоминать имени основателя этой религии, разве что в тех случаях, когда христиане принуждали их вести с ними теологические диспуты. В христианской идеологии евреи не видели для себя никакой опасности, претензии Йешу (выражение, значащее «да сотрется его имя») и его последователей вызывали лишь презрительную усмешку. Несмотря на расхождения в деталях талмудические источники и "История о повешенном" едины в своем отношении к Йешу и христианству.»

Эта концепция сохранилась среди иудейских книжников, и рабби Штейнзальц проповедовал недавно в Еврейском университете Москвы: «Есть праведники. Есть грешники, преступники и злодеи. Однако все они евреи. Но существует преступление, которому нет равных – совершивших его называют "мешумадим", "уничтоженные". Это те, кто изменил вере отцов. Гораздо лучше быть законченным негодяем, последним подлецом, чем креститься. Я говорю сейчас не о психологии вероотступника, а о его социальном статусе в еврейской среде. Вероотступник стоит на самой нижней ступеньке, он – предатель. Не просто дезертир, а настоящий перебежчик, переметнувшийся в лагерь злейших врагов своего народа. Мне неизвестно, что ныне думают в России об армии генерала Власова. Но сражаться в рядах власовцев означало служить Гитлеру. Еврей, принимающий крещение, совершает еще более страшное преступление».

То есть, для этого раввина, крупнейшего современного авторитета талмудического права, Христос хуже Гитлера. Навряд ли его смутило бы и обвинение в убийстве Христа – он, скорее всего, счел бы его комплиментом, как считали и раввины Средневековья. Но разве Иисус не был евреем, спрашивают в таких случаях удивленные евреи. Ответить на этот вопрос так же легко как на вопрос «Был ли Владимир Красное Солнышко – русским?» Иудеи времен Христа в подавляющем большинстве присоединились к церкви, стали христианами, растворились в христианском палестинском населении. Лишь небольшая часть палестинских иудеев приняла новую веру – иудаизм Мишны и Талмуда.

Так, Ленин был дворянином, но боролся против дворянства. Не против потомков дворян, но против тех, кто хочет сохранить былые привилегии. Христос воплотился в царском роду потомков Авраама и царя Давида. Иудеи ждали Мессию, который возвысит их. Но Иисус хотел приобщить к спасению все человечество, не только иудеев. На что похож этот рассказ? Рос в царском дому принц, сын женщины из маленького племени, и ждало это племя, когда он, наконец, вырастет и возвысится, и возвысит все племя. Он вырос, набрался ума, и возвысил всех своих подданных, а не только маленькое племя. Так Александр Великий, которого упрекали македонские солдаты в том, что он приблизил к себе покоренных персов, отвечал: «Я приблизил вас всех».

Иногда иудейские критики христианства говорят, что иудеи не могли признать Иисуса – Христом, потому что Мессии не суждено умереть. Другие говорят, что для иудеев неприемлем человеческий облик Сына Божьего. Но на многих автобусах в Израиле висит огромная фотография старого еврея с надписью «Да здравствует наш Царь Мессия и Спаситель». Это – не Иисус, но Любавичский Ребе, раввин, живший в Нью Йорке и скончавшийся несколько лет назад. Ни его смерть, ни «человеческий облик» не помешали его ученикам считать его Мессией – Христом. Прочие иудеи относятся к плакатам с полным безразличием, потому, что Любавичский Ребе не пытался перешагнуть грань между евреем и не-евреем. Именно это, а не многочисленные мнимые доводы, разделило иудеев и христиан.

Нас, современных потомков иудеев, не обязывает ни вина, ни ненависть прошлого. Мы можем сами выбирать себе путь. Для сравнения заметим, что иудаизм – своеобразная форма старообрядчества, и некоторые толки старообрядцев именуют «обычных» православных людей – служителями Сатаны.

Иногда называют христианство синтезом древнееврейского монотеизма и ближневосточного культа Таммуза-Адониса, умерщвленного и воскресающего бога. В некоторой степени мне это представляется верным – как в храмовом иудаизме можно ощутить влияние местного культа Ваала. Но в католическом и православном христианстве с его культом Богородицы ощущается и влияние другого местного культа – богини Астарты – Дианы. Дева и Мать, она сочетает многогрудую Диану Эфесскую и Деву-охотницу. Протестанты, отказавшиеся от почитания Девы, способствовали созданию жестокого мира и разрушению природы. Ведь в культе Астарты-Ашторет, когда-то процветавшем в Палестине, был силен позитивный, жизнеутверждающий элемент. Поэт-хананеец Иоханан Ратош поклонялся крепкобедрой богине плодородия в своих стихах – как Гейне поклонялся Венере Милосской. История религии еще не окончена, и поэтому не исключено, что раньше или позже почитание Девы и Матери поможет человечеству возродиться в более зеленой, более крестьянской среде.

Выход из узких пределов иудаизма на просторы мировой сцены был завершен св. Павлом, а начат в приятном городе на берегу моря, в древней Яффе, в которой св. Петр отказался от былых колебаний и обратился с проповедью к язычникам.

 

ГЛАВА XXXIII. ДЕВА И ДРАКОН

По Яффе круто прошелся 1948 год. Этот самый большой и самый развитый арабский город подмандатной Палестины должен был стать по плану ООН арабским анклавом, ближневосточным “вольным городом Данцигом”, последней Гранадой на Побережье. Но бойцы Эцеля решили по-своему, и атаковали город еще до ухода англичан. Англичане смогли только задержать падение Яффы до конца мандата. Тем временем относительно богатые и грамотные палестинцы бежали от артобстрела и попали – кто в Бейрут, кто в Америку, кто в лагеря беженцев, где их дети, возможно, бросают камнями в машины нынешних обитателей Яффы. Осталась арабская беднота, которой бежать было незачем и терять нечего. В пустые дома вселили еврейских беженцев из-за моря – тоже бедных, восточных и бездомных. Яффа стала диким местом, где процветали проституция, наркотики, бандитизм.

Затем “израильтяне” заметили шарм Яффы, роскошь ее особняков, живописность ее руин, выселили восточных евреев и арабов в новые микрорайоны и отстроили “Старую Яффу” – аккуратный городок коммерческих художников и антикваров, дорогой и эксклюзивный.

За спиной Старой Яффы остались восточные евреи вперемешку с арабами. Они не пропали в живительной атмосфере Побережья. Многие устроились, открыли гаражи и забегаловки, создали этос болгарской Яффы с «бурекасами», балканскими пирожками с творогом. Трудно понять, какие рестораны принадлежат арабам, а какие – евреям: и в тех, и в других работают арабы, в основном – беженцы из Газы, создавшие новую палестинскую колонию в Яффе. Рыбные рестораны Яффы просты и народны – подают мелкие сардинки, жареных в масле кальмаров, печеную кефаль. Упор на простоту – бумажные одноразовые скатерти на столах из формаики, решетка с угольями под открытым небом, сносные цены.

К югу от Старой Яффы прошлись бульдозеры победителей 1948 года, а на руинах у моря была устроена городская свалка. Там, где остановились бульдозеры, между свалкой на берегу моря и дорогой на Бат Ям, начинается “арабская Яффа” – районы Аджами и Джабалие. И в этих местах поселились менее признанные и более богемные европейские евреи. Они неплохо уживаются со своими арабскими соседями. В “арабской Яффе” рядом с дорогими особняками стоят ветхие трущобы, бегают бесштанные дети, проезжают в “кадиллаках” торговцы наркотиками – знакомый левантийский коктейль. Поселившихся здесь европейских евреев утешают размеры квартир и домов, высокие потолки, обнесенные белыми стенами патио и ветер с моря. Некоторые из них отказываются покупать свои дома, пока где-то обретаются их законные хозяева, и живут в них, как защищенные законом жильцы – редкая в наши дни щепетильность,

Безлюдье – состояние временное. В “арабской Яффе” можно понять, что происходило в Палестине после того, как ассирийцы разорили Израиль, а вавилоняне разрушили Иудею. Богатые и грамотные бежали, но их место заняли палестинцы из Назарета и галилейских деревень, нелегально живущие беженцы из Газы, дети уцелевшей бедноты. Сливки были сняты, корни обрублены, – практически, эти районы – самый северный лагерь беженцев в Филистии. Но и на этой скудной почве снова расцветает жизнь. Из арабских деревень, издалека, привозят продукты на маленький рынок Аджами, в субботу по утрам несется запах свежего фалафеля, магнитофонный муэззин зовет к молитве с минарета, скауты святого Георгия ходят с барабаном по улицам, по воскресеньям звонят колокола несчетных церквей, арабские женщины сидят на дороге, судачат и лущат семечки, рыбаки идут с уловом в рыбные рестораны для тель авивцев, французский посол возвращается в свою резиденцию, киношники снимают сцены из бейрутской жизни, ходят европейские художники в галабиях и с сигаретой за ухом. Жить с палестинцами в Аджами легче, чем с марокканцами в Мусраре, да и менее опасно. Аджами – не Эн Синия, местные палестинцы не похожи на коренных жителей Нагорья, у них другие обычаи, не найдешь у них ни широких лепешек, ни мансафа, ни памяти о прадедовском винограднике. Это, скорее, тень Эн Синии, являющаяся нам, как тень отца Гамлета в Первом акте.

Яффа находится в тени и под боком веселого жовиального Тель Авива, родича Одессы, этой подлинной столицы Израиля, города реального, не выдуманного, возникшего на пустом месте, не интересующегося Нагорьем, Эн Синией и прочим бредом, города торгующего, учащегося, развлекающегося, работающего, простирающегося от Герцлии и Петах Тиквы до Реховота, где смуглые девушки гуляют по улице Дизенгоф в таких одеждах, что в горах их бы съели живьем, где золотые кудряшки склоняются над книгой Киркегора в кафе, – нашей Аккры, города, который не пропал бы и в объединенной Палестине от пустыни до моря, города, который мы до сих пор не упоминали и больше не будем, потому что он заслуживает другой, совсем другой книги (телефонной?).

Для путника, прибывающего из Тель Авива, Яффа начинается с часовой башни, построенной в честь султана Абдул Хамида II в начале века на месте старых стен города, срытых в конце прошлого века. К востоку от башни – яффская барахолка, восточный базар, который, по мнению знатоков, дешевле иерусалимского.

К западу от башни – эль Сарая эль Джадида, Новая Управа, где сидели городские власти при турках и англичанах. Девятого января 1948 года, за полгода до окончания британского мандата, еврейская радикальная группа “«Лехи»“ послала двух молодых бухарских-персидских евреев с грузовиком взрывчатки к этому зданию. Они поставили грузовик у дома, установили детонатор на 80 секунд и бежали. При взрыве погибло руководство палестинцев Яффы. Когда, годы спустя, шииты Южного Ливана применили этот метод против израильской армии, израильтяне поражались дикости шиитов, не вспоминая “адской машины” в Яффе. По сей день в израильских путеводителях и учебниках погибшие арабские лидеры именуются “главарями бандитских шаек”.

Широкая дорога ведет направо, вверх по холму Яффы. Ближе к морю стоит роскошное оттоманское здание мечети эль Махмудие, построенное правителем Яффы Махмудом Агой Абу Набутом (“С палкой”). Махмуд Ага, современник Джаззара Паши из Акки, правил городом после ухода Наполеона. Он был крут, похаживал по городу с палкой, коей и бивал граждан за нерадивость. Он отстроил город из развалин, укрепил стены, привез колонны из Кесарии и Ашкелона и использовал их при строительстве этой мечети. Рядом с мечетью – “сабил” фонтан питьевой воды, давно не работающий. Другой, более пышный, розовый, с куполами “сабил Абу Набута” находится у старого пути на Иерусалим.

С другой стороны дороги – Хаммам, некогда городские бани, а теперь кабаре и театрик. Рядом – эль Сарая эль Атика, Старая Управа, где сидели городские власти до постройки Новой управы. Сейчас в ней находится городской музей. Напротив в море видны скалы – по традиции, к одной из них была прикована Андромеда, брошенная на съедение морскому чудовищу. Ее освободил Персей, показавший монстру голову Медузы-Горгоны. Игаэль Ядин считал эту локацию мифа одним из доказательств того, что колено Дана, получившее Яффу в удел, было – данайцами, народом моря, который стал союзником Израиля. В греческих источниках говорится, что данайцы пришли в Грецию с востока, их отцом был Ваал, бог Ханаана, его братом – Египет. Скалы Андромеды особенно хорошо видны с веранды “Аладина” – кафе, находящегося в старинном арабском здании с “михрабом”.

Внизу на берегу – армянский монастырь св. Николая, полуразрушенный, запущенный, без монахов. Этот монастырь, возникший еще в византийские времена, связан со страшной историей наполеоновского похода. Здесь, в стенах монастыря, были заключены шесть тысяч пленных солдат – гарнизон Яффы, сдавший город Наполеону без боя. Они сдались, потому что были уверены – европейцы пройдут и уйдут. Бонапарт не знал, что делать с массой пленных – его маленький экспедиционный корпус, отрезанный от метрополии британским флотом, не мог справиться с охраной. После долгих колебаний Наполеон приказал перебить пленных. В течение трех дней солдат убивали на берегу – первый день их расстреливали, во второй и третий день кололи штыками, чтобы сберечь патроны. Когда об этом ужасном событии узнали палестинцы, началась партизанская война, и больше ни один город страны не сдался французскому завоевателю.

За монастырем – яффский порт, смысл существования города. Возник он в незапамятные времена – маленький залив и гряда скал создали здесь естественную гавань, единственную на побережье к югу от Акки. Да и яффская гавань – это рак, который сходит за рыбу на палестинском безрыбье. Как и все побережье, Яффа не была иудейской. В древности она принадлежала филистимлянам Ашдода, а после прихода персов отошла к финикийцам. Иудейская колония возникла в городе уже под властью диадохов. Во время восстания Маккавеев местные жители утопили несколько сот иудеев, и в отместку Маккавеи напали на Яффу, перебили местных жителей, поселили иудеев и запретили не-иудеям проживать в Яффе. Иудейская Яффа была уничтожена римлянами во время войны в 67 году н.э.

После ухода крестоносцев Яффа была основательно разрушена, как и все Побережье, и ожила лишь в XVIII в., когда она стала главным портом для христианских и иудейских пилигримов, портом Иерусалима. Агнон описывает в “Сердцевине морей” прибытие пилигримов: “Подошел корабль к берегу Яффы. Прозвучал залп с корабля. Налетели арабы из города. Одежонка на них похабная, рубашонка грязная и короткая, едва колени покрывает, и куском бечевки подпоясаны, и ноги босые – без чулок, только сандалии к ступням привязаны. И речь их шумная, как будто сами на себя гневаются. И людям язык их непонятен. Поднялись на борт, заорали во всю глотку и стали расхватывать людей, как пленных, схватили их и побросали вместе с пожитками в свои худые лодчонки. И сколько платы им ни давали, все им было мало”.

Яффский порт перестал быть воротами Святой земли в шестидесятых годах – сначала его потеснил порт Хайфы, а затем – аэропорт Лидды. Но приезд и отъезд из Святой земли остался таким же кошмаром, как и в XVIII в. для человека чувствительного. В Израиль не въезжаешь, как в Голландию – махнул паспортом и пошел. Ты стоишь перед полицейским, он разглядывает твой паспорт, проверяет фамилию по всем спискам и неохотно ставит свой штамп. Выезд еще сложнее – закрыть границу перед израильтянином – самое простое дело на свете, ведь ворота только одни, аэропорт Лидды. Любой кредитор, от муниципалитета до заимодателя первым делом просит запретить должнику выезд и суд практически никогда не отказывает. Это может – и делает – Еврейское Агентство: новый иммигрант не может выехать за границу, не получив разрешение Еврейского Агентства на выезд: возможно, иммигрант остался должен за проезд или доставку багажа.

Идея закабаления иммигрантов – чтобы не сбежали по приезде обратно – появляется впервые еще в “Еврейском государстве” Герцля, своего рода “Сионистском манифесте”. Герцль предлагал создать условия, при которых иммигранту будет трудно отработать свой проезд. Пока будет отрабатывать– свыкнется, считал он. В первые годы независимости граница Израиля была на замке и выезжали за рубеж только богатые и влиятельные люди. С годами нравы смягчились, и с выездом стало довольно свободно.

Русские иммигранты особо страдали от ограничений на выезд – только у них из иммигрантов 70-х годов не было второго паспорта и денег на расплату с Еврейским Агентством. В общем-то, эти проблемы решались, но с какими муками, истериками, слезами в кабинетах чиновников! А задолжать в Израиле совсем не трудно – потому что обычный процент расчетов в стране не смутил бы только Шейлока, или японских “саракин”. Долг в одну тысячу долларов превращается за два года в пять-шесть тысяч в руках умелого юриста. В банке кредит обходится в реальных сто процентов, но и этот дорогой банковский кредит почти невозможно получить. Любое приобретение – телевизора, машины, квартиры – превращает израильтянина в кандидата на место в долговой яме, так дорог кредит. И об этом вспоминаешь, когда банк или другой кредитор, которому казалось, и был должен-то грош, запирает перед тобой границу и требует тысячи и тысячи долларов.

Хотя и религия, и идеология запрещают это, ростовщический процент выдержал переезд из черты оседлости в Палестину. Библия проклинает ростовщика и запрещает брать процент. Ислам принял этот принцип, и сейчас в странах ислама возникла система беспроцентных банков. Евреи обошли этот запрет – хотя он сформулирован в Библии так же ясно, как и запрет свинины, оказалось, что легче жить без свинины, чем без ростовщичества. Человек, придумавший, как обойти запрет ростовщичества – Гиллель Старший – считается у евреев мягким и гуманным законоучителем. По традиции, он придумал способ обойти запрет для того, чтобы “было можно жить по Библии”. Религиозные евреи всегда приводят его имя в подтверждение того, что еврейская религия умеет быть гибкой, когда нужно. Но добрыми намерениями вымощена дорога в ад – значительная доля мук еврейского народа пришла из-за этой гибкости Гиллеля. Нынешние еврейские фундаменталисты, готовые вспомнить даже такие туманные повеления Библии, как завет истребить Амалека, не вспоминают о запрете ростовщичества, которое процветает повсюду.

Но не только долги мешают выезду – израильтянину приходится заплатить налог на выезд, налог на билет, налог на инвалюту, налог на пользование аэропортом. Все налоги вместе стоят иногда дороже билета на самолет, а вместе с билетом образуют мощную невидимую стену, отделяющую израильтянина от Свободного мира, где люди могут запросто поехать на уик-энд к своим соседям.

Следующая стена – служба безопасности. На выезде израильтянина и паломника допрашивают дерзкие молодые люди: кто такой, почему едешь, зачем, – что, видимо, вызвано проблемами безопасности, но удивительно мало приятно. Тут достается палестинцам – их обыскивают не на страх, а на совесть. Мне всегда было стыдно смотреть, как потрошат чемоданы почтенного седого шейха, раскидывая его носки и пижамы по площадке. Но и туристов проверяют серьезнейшим образом.

Затем наступает очередь таможни. И эта потрошит чемоданы в поисках электротоваров. В Израиле с его высочайшими стенами пошлин все, сделанное человеком, стоит куда дороже, чем в Европе; израильтянам стоит привозить все – камеры, видео, радио, часы, даже мясо (которое облагается стопроцентной пошлиной). На европейских границах таможня пресекает промышленную контрабанду и наркотики, но в единственных воротах Израиля – в аэропорту Лидды– идет борьба с отдельным туристом, с вещами личного пользования.

Высокие стены пошлин приводят к тому, что Израиль неизбежно отстает от развитых стран – ведь даже пишущая машинка облагается высокой пошлиной, не говоря о более совершенной технике. Поэтому новая техника с трудом находит свой путь в Израиль. Местная продукция продается – по той же причине – в Израиле по цене куда более высокой, чем за рубежом. Пошлины идут на пользу некоторым людям – так, производство ковров в Израиле ограждено 300% пошлинами. Соответственно, ковры – даже местного производства – стоят в Израиле в три раза больше, чем за рубежом: по закону рынка цена товара не имеет отношения к стоимости производства. Прибыль идет магнату – ортодоксальному еврею, члену кнессета от ультра-религиозной Агуды, Аврааму Шапира. Так светский Израиль способствует возникновению ортодоксального капитала, а ортодоксальный капитал тянет к усилению влияния ортодоксов в Израиле.

Таможня, полиция, проверки безопасности – тройные ворота, которые проходишь, “холодея яйцами” каждый раз. Приехавших “расхватывают, как пленных” не арабы-лодочники, а таксисты Лода, не славящиеся своим бескорыстием и деликатностью. Впрочем, в Святую Землю всегда было трудно приехать, как свидетельствуют рассказы пилигримов. Сейчас, когда естественные преграды отпали, вместо них возникли искусственные – чтобы страданиями человек усугубил ценность своего приезда в Святую Землю. А насчет отъезда – так это и вовсе ни к чему жителю Святой Земли.

Порт Яффы не исчез. Сейчас его используют в основном рыбаки, и многие жители Яффы приходят на причал рано утром и покупают свежую рыбу прямо с шаланд. Над портом стоял маяк, так же не действующий, но смотрители маяка английских времен остались жить в нем. Нынешний потомок смотрителя – армянин Захарян, а дом его стоит на месте дома Симона-кожевника, у которого останавливался св. Петр. Дом этот носит забавное название “Джама Будрус”, мечеть св. Петра – раньше здесь находилась маленькая частная мечеть. Мусульмане чтят св. Петра – равно как и Иисуса и Моисея.

В Яффе много мест, связанных с памятью св. Петра, огромная католическая церковь св. Петра в самом центре города, где стояла когда-то цитадель Яффы, и интересная православная русская церковь св. Петра на краю Яффы, связанная с чудом воскресения св. Тавифы. Св. Петра призвали исцелить благонравную девочку Тавифу, но к его приходу она уже умерла. Тогда, помолившись, св. Петр воскресил девочку. В 1835 году о. Константин Нуров обнаружил гробницу Тавифы на старом еврейском кладбище Яффы и приобрел участок для Русской миссии. В эту церковь интересно прийти в день св. Тавифы, в мае, когда здесь собирается все православное духовенство, происходит пышный молебен и приходят многие местные православные.

Но куда более важное чудо св. Петра произошло в Джама Будрус. Здесь, в доме Симона и Захаряна, в этой первоклассной недостопримечательности, произошло событие не менее судьбоносное, чем то, что произошло незадолго до этого в Пятидесятницу (Деяния, 10).

Остановившемуся в Яффе апостолу было видение – с неба спускается скатерть-самобранка, полная запретных иудею яств – вплоть до креветок и свинины, – и глас небесный сказал ему: “Ешь!”. Петр ответил: как я иудей, соблюдающий Закон, могу есть это? И глас ответил: то, что Господь создал чистым, не зови нечистым. Видение повторилось трижды, а очнувшись, св. Петр узнал, что с ним хочет повстречаться римлянин Корнелий, слыхавший про чудеса Иисуса. Петр понял смысл видения – не следует ограничиваться иудеями, нужно проповедовать и среди не-евреев. Это был резкий поворот от прежней традиции. До этого момента христиане были – иудейской сектой, наподобие современных нам хасидов. После вмешательства свыше Петр окрестил Корнелия и его семью. Когда вслед за этим лидеры церкви в Иерусалиме стали осуждать его за нарушение еврейских обычаев и за якшание с язычниками, Петр рассказал им о своем видении.

Вслед за этим за распространение христианства среди язычников взялся апостол Павел. Лидеры первой церкви считали, что обращенные язычники должны также соблюдать все предписания Ветхого Завета, включая обрезание. Св. апостол Петр был готов уступить и соблюдать запреты, но св. апостол Павел в тяжелом идеологическом сражении отстоял свободу христиан – иудейского или не-иудейского происхождения – от тесной сети запретов Торы. Он сокрушил грань между иудеем и эллином, как велел Христос, и уничтожил основание для зависти и вражды.

Смысл противостояния между церковью и синагогой можно понять, описав ее в национальных или классовых терминах. Иудеи гордились своей уникальной религией, которая стала оказывать влияние на всем Ближнем Востоке, религией, дававшей народу Израиля избранничество. Христианство сокращало это преимущество, превращая всех язычников в “Израиль”, причем без тяжкого бремени заповедей и учения.

У евреев тех времен была возможность найти компромисс с новой верой: недаром св. Павел восхвалял (Римлянам, 3) еврейское происхождение и исполнение заповедей. Иудеи могли, пишет Давид Флюссер, сыграть роль народа-священника в зарождающемся христианстве, наподобие касты браминов в Индии, и тогда “без священнослужителя-еврея не обошлось ни крещение ребенка, ни свадьба, ни похороны во всем христианском мире”. Но многомиллионный, мощный, влиятельный иудейский народ не пошел на это по следующей причине.

Религия часто выполняет роль дополнения к этническому различию. Так, персы говорят, что, если б арабы стали шиитами, персам пришлось бы принять сунну. Разрыв католической и православной церквей также был связан с вопросами этноса и власти, а не только с теологией. Раз эллинистический мир принял христианство, семитская стихия должна была найти что-то другое.

Поэтому, через несколько веков после победы христианства, в Хиджазе, удобно защищенном пустыней от дыхания эллинизма, в этом глубоком семитском тылу возник ислам. Ислам, как и христианство, взял основу иудаизма, отказался от исполнения бессчетных заповедей, стал мировой религией. Теологически ислам был вполне приемлем для иудеев: в отличие от христианства, ислам постулировал строгое единобожие и отказался от икон. Действительно, еврей может перейти в ислам, если ему грозит смерть – в то время, как он должен предпочесть смерть обращению в христианство, по Рамбаму. Ислам был семитской, не-эллинистической верой, и поэтому население Палестины со временем отошло от христианства, самарянской разновидности иудаизма и собственно иудаизма и в массе своей приняло ислам.

В Святой Земле не осталось приверженцев иудаизма – тот, кто не крестился, принял ислам. Но за рубежом уцелели небольшие общины, поднявшие знамя нетерпимости к не-евреям. Последний раз эта нетерпимость полыхнула в 7-м веке, когда иудеи вырезали христиан. После этого, еврейская нетерпимость не играла особой роли, была понятна и простительна – ее можно было считать реакцией гонимого меньшинства, которому позволено оградить себя, чтоб не исчезнуть. Но в Израиле, когда евреи стали большинством, а не меньшинством, религиозная нетерпимость не исчезла, и в последнее время нападения на церкви и на христиан участились.

Иногда нападающие мазали ворота церкви калом (Эфиопская церковь в Иерусалиме), иногда рисовали на них свастики (церковь на горе Сион), иногда оборачивалось дело поджогом (баптистская церковь в Рехавии). В 1984 году полиция арестовала большую группу “еврейских террористов”, подкладывавших ручные гранаты в церквах и мечетях. И хотя нападения совершаются немногими фанатиками, многие относятся к ним терпимо. Так, после поджога баптисты хотели отстроить церковь. Жители района наняли адвокатов и вели упорную борьбу, чтобы не допустить этого. Израильский парламент принял закон, запрещающий миссионерскую деятельность: любой христианин, проповедующий свою веру евреям, может оказаться в тюрьме, как апостол Павел. Министр по делам религий объяснил однажды, как узнать миссионера: “Если в какой-либо церкви прибавится прихожан, значит, священник занимается миссионерством. Тут мы его и вышлем”. Дальше – больше. Законопроект Звили – Гафни – Лапида предусматривает тюремное заключение за «положительное упоминание» Христа, а также за владение Новым Заветом.

Израильские левые партии вынуждены заниматься защитой церкви, хоть это и нелегко для атеистов и социалистов. Заодно приходится защищать и земельные угодия, принадлежащие церквам и монастырям. Так, социалистам приходится защищать владения церквей и вакфа, как это ни абсурдно, а то и мормонов, купивших участок конфискованной арабской земли на склонах Масличной горы для постройки университета.

В Яффе, в католической церкви св. Антония, Христос был расстрелян израильским солдатом Даниэлем Кореном. Корен вошел в церковь, где в это время готовились к совершению обряда крещения, оттолкнул смотрителя, и бросил одну за другой три гранаты, пославшие мощную ударную волну. Затем он снял с плеча автомат и выпустил четыре обоймы по стенам церкви, по ее витражам и мозаикам, по распятому Христу, по причастию и молитвенным чашам, по образу Богоматери и алтарю. Только чудом не пострадали верующие, которых было немало. Свое поведение Корен объяснил тем, что он вернулся к вере своих праотцев, к традиционной еврейской религии, а та повелевает разбить и уничтожить идолы, то есть иконы и изображения распятия.

Апофеозом религиозной и национальной нетерпимости было дело несчастной Терезы Ангелович, румынки, приехавшей в Израиль с мужем-евреем лет сорок назад, после войны. В Румынии она спасала мужа от гитлеровцев, затем, как Руфь, приехала с ним в Святую Землю, вела обычный израильский дом, ее дети пошли в израильскую армию. Когда она скончалась, ее погребли на еврейском городском кладбище Ришон-ле-Циона. Вскоре раввины города узнали, что покойница была не-еврейкой и решили перенести ее останки за ограду. Дочь Терезы обратилась в суд. Пока суд разбирался, два фанатика из религиозной погребальной компании ночью вырыли ее тело и бросили его на мусульманском кладбище в Рамле, слегка засыпав землей. Через три дня собаки вырыли кости Терезы. По решению суда останки Терезы были возвращены в могилу. Фанатиков суд приговорил к году тюрьмы и весь Меа Шеарим поднялся на их защиту.

В древнем Израиле несчастная Тереза считалась бы израильтянкой, как Руфь, в любой нормальной системе такая проблема не возникла бы, но тут речь идет о системе, безумной, как мартовский заяц. Ведь в Израиле нет даже кладбищ, где евреи и не-евреи могли бы быть похоронены вместе – за исключением кибуцных.

Что было бы, если еврейские кости были выброшены с кладбища в Смоленске, если еврею отказались бы сдать или продать дом в Бостоне, если б подожгли или вымазали калом синагогу в Орлеане, если б член немецкого бундестага предложил карать тюрьмой евреев, сожительствующих с христианками, если б по американскому телевидению выступили нацисты со списками изменников расы, продавших дома евреям. Но в сегодняшнем Израиле, угнанном, как самолет, самыми нетерпимыми религиозными кругами подобные вещи случаются. С ними борется израильская левая, но, как мы вскоре увидим, с проигрышных позиций просвещенного рационализма.

Победа ислама не означала конца христианства в Святой земле. И по сей день можно увидеть замечательный православный праздник Благодатного Огня в Иерусалиме. В полдень страстной субботы православный Патриарх Иерусалимский входит в погребальную пещеру, где покоилось тело Иисуса от распятия до воскресения, и там из камня исходит чудесный огонь и воспламеняет его лампаду. Тысячи верующих стоят в самой церкви и на близлежащих улицах Христианского квартала со свечами наготове. Как только выходит патриарх, свита зажигает свечи от его свечи, а от них – все прочие. За несколько минут пламя охватывает церковь и весь квартал. А по улицам вышагивают под грохот боевых барабанов пионеры-скауты со знаменами, в беретах, с тамбур-мажором во главе.

Еще внушительнее эфиопский праздник Огня, потому что он происходит поздно вечером, в необычном месте, под бой африканских барабанов, и кажется совершенно немыслимым. Место праздника – крыша Храма Гроба Господня – удивляет в любое время: на ней, за тяжелой дверью, стоят хижины и мазанки как в Африке, посреди – купол часовни Истинного Креста, и вокруг гуляют абиссинские монахи в белых одеяниях и шитых кафтанах и служки в черном облачении. На Пасху эфиопы сооружают на крыше шатер и в праздник Огня усаживают там своего епископа, с мантией на плечах и короной на голове. В центре шатра бьют в тугие, в рост ребенка, ярко раскрашенные барабаны. хороши собой абиссинки, и лица их кажутся совершенно библейскими в свете свеч и луны.

Одна из самых замечательных живых церквей Святой земли находится в небольшом галилейском селе Абу Синан, на периферии Акки. Христиане села живут на вершине горы, а внизу живут многочисленные друзы и мусульмане. В селе есть обычная церковь, но на краю, на погосте есть и церковь-пещера, вырубленная в скале. Кажется, что она сохранилась со времен Гонимой церкви, а то и с более ранних времен. Подобные церкви-пещеры можно найти в монастырях Иудейской пустыни, но в селе такая церковь удивляет. Ее стены голы, посреди стоит каменный алтарь, висят иконы св. Георгия-Победоносца, которому посвящена эта церковь.

Но большая часть старых святынь и церквей страны “перешли в ислам” вместе с населением, и тут символична церковь св. Иоанна Крестителя в селе Себасте, на месте древней Самарии, ставшая мечетью. Эта огромная внушительная церковь с массивной кладкой византийских времен, с арками, поставленными крестоносцами, с сенотафом св. Иоанна, медленно и плавно переходит в мечеть.

Тот же процесс перехода можно увидеть в Абу Гоше, где части церкви крестоносцев послужили основанием мечети, на Масличной горе, где место Вознесения граничит с мечетью, и других местах. Для других церквей переход был более полным: так, церковь Газы превратилась в мечеть, но сохранила колокольню, правда, без колоколов; ее молитвенная ниша обращена к Мекке, но расположена не по центру. Собор в Рамле также стал мечетью, но та лишилась своих верующих.

Переход в иудаизм чаще происходил с вали. В Азуре, к востоку от Яффы, семикупольный вали стал синагогой турецких евреев после 1948 года, в Явне древний и огромный вали Абу Хурера стал синагогой и святыней раббана Гамлиэля, возле Калькилии вали Наби Ямин стал местом паломничества для евреев, видящих тут могилу праотца Вениамина, Харам Ибрагимие, построенный над Двойной пещерой Махпела, и могилы Иосифа и Рахили относятся к тому же сорту гробниц. Нечто похожее на превращение церкви в синагогу произошло только в Шило, где древняя византийская структура была залита бетоном, и послужила основой молельни поселенцев.

 

ГЛАВА XXXIV. ЕРЕТИЧЕСКИЙ МЕССИЯ

Иудеи – это те, кто не признает Иисуса ни богом, ни Христом – Мессией. Но если Иисус не был признан иудеями, другой человек – был. Его имя не всем известно. Правоверные евреи сплюнут или сморщатся, поминая его. “Не упоминать его – ни добрым, ни худым словом” – решили раввины. И не от нейтральности – худшее еврейское проклятие: “Да сотрется имя его”. Как худшей каре, этого мессию, Саббатая Цеви, предали забвению. Этот приговор был бы осуществлен – если б не Гершом Шолем, скончавшийся несколько лет назад в Иерусалиме светский теолог, знаток мистики, великий ученый и запоздавший на триста лет апостол Саббатая Цеви.

Гершом Шолем родился в ассимилированной еврейской семье в Берлине, “берлинец в третьем поколении”, – говорил он о себе. Позднее он усомнился в ассимиляции и спросил отца: “Если мы такие ассимилированные, почему ни один немец-христианин ни разу не посетил наш дом?” Шолем занялся ивритом, стал сионистом, был пораженцем и пацифистом во время первой мировой войны, и, проклят отцом – немецким патриотом, уехал в Палестину. В отличие от светских сионистов, он погрузился в изучение еврейской мистики, в отличие от религиозных, он не исполнял заповеди Торы.

Мистика и сионизм привели Шолема к образу Саббатая – лжемессии XVII века, увлекшего за собой миллионы евреев, а затем перешедшего в ислам. Мистика – потому, что саббатианство было высшим расцветом средневекового мистицизма, сионизм – потому что распространенным ругательством в адрес сионистов было сравнение с саббатианством (сегодня так ругают израильские левые – религиозных националистов, как мы увидим, без особого основания). Интересно, что Гершом Шолем был одним из основателей Союза Мира, группы интеллектуалов, стоявших за мир с палестинцами – так что и сионизм его был особенным.

Шолем поднял эту тему (о Саббатае мало что было известно) и в 1957 году издал запоздавшее светское “Житие Саббатая” – научный труд в двух томах. В 1973 году вышло значительно расширенное английское издание книги в издательстве Принстонского университета, в переводе Цви Вербловского. Саббатай Цеви сумел сделать то, что не сразу удалось Иисусу.

Если б апостолы древней иерусалимской церкви увидели, как миллионы евреев от Амстердама до Украины, от Йемена до Салоник ликуют, вознося имя Саббатая, они бы испытали острое чувство разочарования – вот такого приема они желали своему учителю, вот такого ликования. Легенда говорит, что даже рационалист Бенедикт Спиноза собрался идти в Смирну к Саббатаю, да узнал о его отречении. Саббатая поддерживали бедные и богатые, ученые и неученые, верующие и скептики. Об Иисусе можно спорить – соблюдал ли он заповеди и намеревался ли соблюдать их. Но на знамени Саббатая изначально было начертано отречение от заповедей – и даже это не помешало евреям.

Саббатианство было апофеозом иррационального иудаизма, существовавшего издревле и до наших дней рядом с нормативным, рационалистическим иудаизмом. Рационалистический иудаизм Рамбама, Виленского Гаона, нашего современника, проф. Исаии Лейбовича подчеркивал важность исполнения заповедей, традицию, отказ от мистики и экстаза. Как мы увидим в дальнейшем, именно это, на наш взгляд, бесплодное направление иудаизма было избрано израильской левой в качестве своего союзника – как менее опасное, нежели иррациональное направление. Рамбам писал о временах Мессии: “И при Мессии ничего не изменится – он не творит ни чудес, ни знамений, не воскрешает мертвых. Тора и ее законы останутся навеки. Мессия будет царь из дома Давидова, изучающий Тору и ведущий Израиль по пути Торы, который соберет изгнанников и отстроит Храм. Не ожидайте космических перемен...” Проф. Лейбович говорит еще проще: “В иудаизме нет ничего, кроме исполнения заповедей”.

Вторая школа, иррациональная, школа каббалы, св. Ари, Саббатая Цеви, Бешта, хасидов и покойного р. Кука предвидела революционное преобразование иудаизма в нечто совершенно новое. “Раайя Меемана” («Верный Пастырь») говорит о том, что с приходом Мессии даже Закон, Тора будет изменена: вместо нашей Торы, Торы Справедливости, соответствующей Древу познания добра и зла, появится новый Завет, Завет Любви, соответствующий Древу жизни.

Слова эти были написаны в Цфате в XV веке, когда в городе поселились беженцы из Испании, сефарды. Сефарды принесли с собой каббалу, возникшую среди евреев Испании, но именно здесь это учение было радикально изменено.

Если Галилея похожа на свою сестру Иудею, то Цфат подобен Иерусалиму. Он стоит на высокой горе, и виден издалека, с берегов Кинерета. Видимо, на его огни указывал Иисус, стоя внизу, у озера, говоря: “Вы – светоч мира. Город на горе нельзя спрятать” (Матф. 5:14). Трудно представить себе место, более насыщенное ностальгией, чем Цфат. Проходя по маленьким, поросшим травой-муравой дворикам Старого города, можно представить, что тут ты родился и вырос, что с этим рыжим котом ты играл в детстве и за этой девушкой с толстой косой ухаживал. Цфат менее экзотичен, чем Иерусалим, куда более обжит евреями, и в нем может возникнуть иллюзия непрерывности, или по крайней мере давности нашего пребывания в Святой Земле в обычном, простом и понятном смысле. Цфат похож на еврейское местечко начала века, знакомое по картинам Шагала или по рассказам дедов: идиллия с побеленными стенами хат на краю широкого и глубокого вади Амуд. Похож он и на еврейские кварталы старых испанских городов – Толедо, Кордовы, как будто их принесли с собой изгнанники.

Ощущения еврейской традиции, еврейских корней в Иерусалиме не возникает, потому что старый Еврейский квартал Иерусалима был полностью перестроен и после 67-го года на его месте возник новый, богатый, дорогой, стилизованный под мавританский Восток, но совершенно американский район. Меа Шеарим в Иерусалиме не такой уж старый район, он возник около ста лет назад, и ощущения древности и корней, идиллии и устойчивости там не найдешь. Погибли еврейские кварталы и в Хевроне, где евреи были вырезаны в 1929 году, и в Тиверии, где об этом позаботилось время и прогресс. Чудом Цфат остался единственным местом, где возникает эта иллюзия. В Цфате действительно всегда жили евреи, и еврейский район Цфата сохранился с времен св. Ари. Хотя город был основательно разрушен землетрясением 1837 года – в год смерти Пушкина – основания домов и отдельные стены остались стоять, как в XVI веке.

Синагога и дом св. Ари находятся в самом низу старого города, в долу Амуда. Отсюда можно спуститься в одно из самых красивых мест в стране, к источникам в вади, Эн Поэм и Секви. Их разделяет – соединяет – сказочный километр, полный купален на дне ручья, чистых родников, старинных мельниц, развесистых смоковниц. Смоковница над источником Эн Поэм – сказочной, неописуемой красоты. Она огромна, и меж корней, целиком укрытый ее сенью, бьет Эн Поэм, создавая крошечное озерко. Вода его баснословна, а в день, когда созрели смоквы, это место может соперничать с земным раем.

Святой Ари любил эти места, хотя чаще он молился выше по склону холма, в яблоневой роще. Со временем город охватил и яблоневую рощу, и на том месте, где молился св. Ари, возникла ашкеназийская синагога св. Ари с замысловатым резным ковчегом. Теперешнее здание было построено уже после землетрясения, в середине прошлого века, на месте старой синагоги XVI века. Но и новая синагога называется, как и старая: “храм святых яблонь”“. Жаль, что не осталось яблонь, а то была бы еще одна священная роща в Святой земле.

Дом и синагога св. Ари были внизу, в Амуде. Это доподлинная крепость, и в ней – колодезь для сбора дождевой воды, а рядом – купель св. Ари. Деревянные стенки ковчега украшены узорной резьбой, и в нем в 1948 году находилось пулеметное гнездо. В темном закуте слева молился св. Ари. Лев Цфата, р. Исаак Лурия Ашкенази (1534—72) создал полную еврейскую мифологическую систему, которая после его смерти, стараниями его учеников Виталя, Кордоверо и Саруга распространилась и стала принятой в средневековом еврействе. Космогония Лурии основывалась на идеях “сжатия”, “разбитых сосудов”, “исправления” и “подъеме искр”. Сначала был Бог, и больше ничего не было. Затем Господь “сжался”, освободив место для нашего мира. В получившемся пространстве стали явными силы Правосудия и Милости (или Справедливости и Любви, соответствующие нашей Торе и мессианскому закону). Ранее эти силы были смешаны в Боге. Само “сжатие” произошло, чтобы выделить жестокое начало Правосудия, чтоб Господь мог избавиться от него, то есть Сотворение мира было божественным катарсисом.

Божественный свет был заключен в сосуды, которые лопнули от напора и силы света. При этом 288 искр прилипло к сосудам и остались в нашем мире, а прочие вернулись к божественному источнику света. Крушение сосудов – это божественная катастрофа, поразившая Бога и происшедшая в нем. После грехопадения Адама, Шехина – женская ипостась Бога – и искры людских душ оказываются во власти осколков сосудов, то есть начала Правосудия. “Исправление” сводится к возвышению искр и освобождению их от власти осколков. Когда все искры будут освобождены, исправление – и Избавление – завершатся, Шхина и народ Израиля будут спасены. Таким образом, в руках Израиля не только собственное спасение, но и устранение последствий космической катастрофы, помощь Богу и исправление Бога.

В глазах каббалистов Израиль свят, а не-евреи есть порождение сатаны, «осколки». Однако иногда душа Израиля появляется на свет в теле не-еврея: такого человека можно обратить, поскольку он «на самом деле» иудей. Каббалисты усилили различие между евреями и не-евреями и довели его до предела – божественные сыны Израиля с одной стороны, и демонические «осколки» с другой стороны.

Муки еврейского рассеяния и изгнания были мифологизированы и получили вышний смысл. У Мессии появилась конкретная задача – сбор и освобождение искр из-под власти осколков. Был переосмыслен и образ Мессии: это уже не царь-победитель, но “муж мук, ведающий хвори”, связанный с сатанинскими силами – иначе осколки не будут ему подчиняться.

В Цфате возникла школа каббалистов, строивших всю свою жизнь вокруг расчетов и магии, которые должны были привести к Спасению, к приходу Мессии. Потенциальным Мессией был и св. Ари, и его ученик р.Виталь. Память о тех временах сохранилась в синагогах Цфата. Самая привлекательная из них – “Абухаб”, южная (к Иерусалиму) стена которой не рухнула во время землетрясения. Она просторна, с высоким потолком и куполом посредине. В ее устройстве отражена магия чисел: 12 окон – по числу колен Израиля и т.д. На потолке изображены венец Торы, венец царский. На Южной стене – трогательный рисунок гробницы матери нашей Рахили. Стены синагоги голубые – чтоб было прохладно летом. Вместо скамеек, как в европейских синагогах, молящиеся сидят кругом вдоль стен на заступке.

В этой синагоге хранится и свиток Торы, писаный св. Абухабом, автором “Светоча”. Его вынимают три раза в год, в Судный день, Пятидесятницу и Новогодие – аббревиатура этих праздников (КШР) свидетельствует о чистоте и пригодности. По легенде, после землетрясения хотели перенести этот свиток в другую синагогу, “перенесли, да ночь не доспали – все помре”. Свиток живо вернули.

Совсем не пострадала при землетрясении синагога св. Альшиха, построенная в самаркандском стиле, но она редко открыта. приятная, просторная, прохладная в жаркий день синагога р. Каро, создателя свода законов иудаизма “Накрытый стол”. Внизу под синагогой каморка, где р. Каро явился ангел – она обычно закрыта. Пониже находится синагога Белого Праведника, р. Иоси Бана, где по традиции погребен этот законоучитель III века. Его мощам приписывают чудодейственную силу. Каббалисты изначально старались приписать начало своего движения эпохе Мишны и Талмуда, и книгу «Зогар» (“Сияние”) соответственно приписывали р. Иоханану б. Заккаю, жившему во II в. Поэтому стал каббалистом в легенде и р.Иоси Бана. Прозвище Белого Праведника он получил так: власти запретили евреям Цфата брать белых кур и петухов для совершения обряда искупления в Судный день и обязали брать только черных. Пришли жители цфатские к святым мощам и праведник совершил чудо – обратил в последний момент черных кур в белых.

Про смоковницу, растущую в особом закуте во дворе синагоги, рассказывают страшную легенду: однажды р. Бана был за городом, а дома остался присматривать за рабочими, строившими синагогу, его сын. Рабочие проголодались и хотели уйти. Чтоб не прерывать работы, попросил сын р. Бана у смоковницы накормить рабочих, и та моментально выпустила смоквы. Пришел р. Бана, услышал рассказ сына и сказал: “Ты утрудил Господа прежде времени – смотри, как бы и тебя не сорвали прежде времени” – и в ту же ночь умер сын р. Бана.

Рассказ о сыне р. Бана относится, видимо, к анти-каббалистической традиции, или, скажем мягче, к серии предупреждений об опасности занятий магией. Такие рассказы есть и в Талмуде, где говорится о страшной опасности, поджидающей мистиков: рассказ о четырех мужах, вошедших в мистический “пардес”– сад, рассказ о Белых камнях и р. Акиве. Но в Цфате эти рассказы воспринимаются особо. Здесь же, за синагогой р. Каро, в маленьком садике находится место, где была могила знаменитого р. Иосифа делла Рейна, героя пьес, поэм и рассказов. Делла Рейна, каббалист, решил освободить душу Мессии из плена и вступил в единоборство с Сатаной, вооруженный тайнами магии. Паче чаяния он победил, скрутил Лукавого и потребовал от него освободить Мессию. Черт для виду согласился, но попросил у каббалиста поставить ему свечку. Делла Рейна поддался на эту уловку, уступил черту, и тот немедля освободился, причем закинул каббалиста чуть ли не в Тиверию.

В Цфат и сегодня приезжают искать мистических откровений, но – дома уже никого нет. В час молитвы, в канун субботы иллюзия “исконно еврейского Цфата” исчезает, как туман. Синагоги почти пусты, немногие молящиеся – новые иммигранты из Магриба. В Цфате почти нет “коренных” цфатцев, город был практически заселен заново после 1948 года.

В наше время в Еврейский квартал въезжают новые ешивы. Я встретился с ешиботниками из ешивы Хабада. Ни один из них, – ни учитель, ни ученики – не знал ни имени делла Рейна, ни легенд о Белом праведнике. Древним синагогам Цфата они предпочитали свои, новые. Хабад получил разрешение построить “ешиботный городок” в Цфате, они разрушили немало старых домов, выровняли стойплощадку и на этом дело закончилось, “ешиботный городок” остался – и слава Богу – на бумаге. К новому населению относятся и художники, занявшие дома бежавших арабов. Они в основном занимаются изготовлением еврейского китча. Единственный интересный – ныне покойный – художник Цфата жил вне притона муз, работал часовщиком и рисовал в свободное время. В Цфате работы часовщика Шолема не сохранились.

Саббатай Цеви, венец лурианской каббалы, родился в 1626 г. далеко от Цфата – в Смирне (Измире), родители его были, видимо, сефардами, но, возможно, и ашкеназами – община Смирны была сефардийской, но у сефардов нет имени Цеви. Он родился, как и положено Мессии, в девятый день месяца Ава, в день разрушения Храма – и умер в Судный день Иом Киппур, когда умирают “полные праведники и полные грешники”. Смолоду он вел жизнь аскета и святого, изучал каббалу и совершал частые ритуальные омовения. Он дважды женился и дважды развелся, так и не познав жену. Современники вспоминали, что от него исходил дивный райский аромат – запах елея, которым он был помазан. Он произносил Непроизносимое Имя Божие: с времен разрушения Храма оно не произносится, но в Талмуде говорится, что в дни Мессии его будут произносить. Этим он провозглашал близость Пришествия.

Саббатай был изгнан из Смирны и уехал в Салоники, откуда его изгнали после того, как он пригласил раввинов на свое венчание со свитком Торы (Мессия – Муж Субботы и Торы, как говорил и Иисус). В Стамбуле он отпраздновал одновременно Пасху, Пятидесятницу и Кущи – как сделает после него и р. Нахман, о чем речь впереди. Но подлинный поворот Саббатай совершил в 1658 году, когда он заключил Новый Завет с Господом и получил Новый Закон, не правосудия, но милости, не справедливости, но любви. Поворот от исполнения заповедей Закона Моисея к полному отказу от них, поворот, который занял несколько десятилетий у христиан, был радикально совершен Саббатаем, освятившим нарушение заповедей.

У евреев есть обычай – благословлять Господа при совершении различных действий; при питье вина говорят “Благословен Сотворивший плод лозы”, при еде говорят “Благословен Извлекающий хлеб из земли” и т.д. При виде освобожденного узника говорят: “Благословен Разрешающий узников (асурим)”. Саббатай ввел новое благословение: “Благословен Разрешающий запреты (исурим)”.

Непосвященным трудно понять революционность этой идеи: ни у христиан, ни у мусульман нет такого количества запретов, ограничивающих жизнь, как у евреев. Нормативный иудаизм окаменел 20 веков назад, превратился в хорошо сохранившуюся мумию, в значительной степени благодаря этому ритуалу. Но каменеет не народ, но только его культура. Живые силы народа раньше или позже сломают окаменевшую культуру, но это может произойти в рамках революционной преемственности, или в рамках преемственности биологической. Египетская цивилизация окаменела после реставрации Нового царства. Если б Эхнатон смог совершить свою реформу, возник бы Египет – преемник старого, но новый по духу. Эхнатон провалился, и новый Египет – наших дней – ни в коем смысле, кроме чисто биологического, по крови, не является преемником старого. Саббатай, благословляя Освобождающего от запретов, коснулся мощного источника энергии.

Саббатай пришел в Святую землю, слава его постепенно росла. В Хевроне его видел молодой р. Куэнк и запомнил на всю жизнь: “Мы все не спали ночью, ходили вокруг Его дома и смотрели на Него. Он читал Псалми... Его поведение устрашало, приводило в трепет, ни в чем Он не походил на обычных людей. Глаза мои не насыщались лицезреть Его”.

Саббатай был послан иерусалимской общиной в Египет, собирать средства на синагоги. В Египте он взял себе в жены удивительную женщину, Сарру. Ее родители погибли в 1648 году от рук казаков Хмельницкого, а она бежала в Амстердам. Там ей было послано откровение: ей суждено стать супругой Царя Мессии. Слухи о прекрасной деве, суженой Мессии, дошли до Саббатая, он послал за ней, она приехала в Египет и они повенчались.

А по пути обратно, в Святую землю, в Газе Саббатай встретился с человеком, который создал саббатианство – пророком Натаном Газским. Натан стал одновременно Иоанном Крестителем и апостолом Павлом нового мессианского движения, пишет Шолем. Несмотря на свое очарование, достоинство, благость, Саббатай не обладал сильным характером, был склонен к приступам депрессии и уныния, не мог объяснить свои теологические нововведения. Натан, блестящий каббалист, знаток Торы, человек мысли, действия, и пера, восполнил эти пробелы. Это было подобно встрече Иисуса во плоти со св. апостолом Павлом. Саббатай пришел к Натану, прослышав, что тот – знаток в лурианском “исправлении”. “Но когда Натан узрел Его, – пишет современник, – он упал пред Ним ниц и восславил Его”. Саббатай, переживавший период депрессии, пытался отклонить эту честь. После трех дней колебаний (соответствующих трем дням погребения Иисуса) 17 таммуза Саббатай открыто провозгласил себя Мессией. День этот – день поста и траура по разрушению Храма – стал праздником.

Община в Газе повиновалась Саббатаю, вслед за ней – общины Цфата и Хеврона. Самой туговыей оказалась иерусалимская община: “Уехал посланцем (шалиях), вернулся помазанником (машиях)”, острили в городе. Саббатай собирался принести жертву на Храмовой горе в знак начала строительства Храма, но раввины города доставили его турецкому судье, как мятежника. Турок отказался взять на себя роль Понтия Пилата и отпустил Саббатая.

Верхом на коне и в зеленой мантии, как святой ислама, Саббатай въехал в Иерусалим, а затем отправился победным шествием в Алеппо. Повсюду его встречали ликующие толпы верующих. Каббалисты становились ярыми приверженцами Саббатая – письма неутомимого пророка Натана влияли на них. В синагогах Святой земли вместо молитвы за султана Стамбула возносили молитву за Царя Израиля, султана Саббатая Цеви. Его ученики продолжали именовать его, как апостолы – Иисуса, “абби”, “учитель”, а торжественно титуловали АМИРА – аббревиатура “Его Величество Царь наш и Повелитель”, что звучало похоже на “эмир”.

Сам Саббатай прямо утверждал свою связь с Богом, и еще более откровенно, чем Иисус – и это не мешало большинству евреев. Саббатай говорил: “Между мной и Господом Милосердным (Шаддай) нет различия, расхождения или разделения”. Он подписывался “Первородный Сын Господа” и “Я Господь ваш Бог Саббатай Цеви”. Второй стих Библии он читал: “Дух Саббатая Цви витал над водами”. Пресловутое еврейское единобожие, которое, по мнению апологетов, мешало евреям принять Иисуса, не мешало принять Саббатая – после каббалистической обработки.

Он расторг Ветхий Завет, вкупе с десятью учениками благословил Разрешающего запреты и вкусил запрещенный Торой (Исх. 29) хелев – внутренний тук барана. В Смирне он, как полноправный Господин Субботы, отменил субботу и отпраздновал ее в понедельник. Затем он отменил пост 10-го тевета, назначил вице-королей Рима и Константинополя и, как бы стремясь к катарсису, отправился в Константинополь. Слухи о чудесах, творимых Мессией, распространились по всему миру, хотя пророк Натан требовал веры без чудес: “Вера в Мессию спасает, а без веры нет части ни в мире сем, ни в царствии грядущем”. Тут саббатианцы практически приняли христианскую доктрину. Саббатай часто задумывался об Иисусе, и Натан провозгласил Иисуса “сатанистским антиподом Саббатая, которого новый мессия спасет и возвратит”. Шолем пишет о “невероятной смелости идее Натана об эсхатологическом возврате Иисуса к своему народу, идее, повторенной впоследствии основателем хасидизма БЕШТом, так же спасавшим душу Саббатая Цеви”.

В Константинополе Саббатай предстал перед Великим Визирем Ахмедом Копулу, человеком умеренным и миролюбивым. Саббатай произвел огромное впечатление на визиря. Мессия был заключен в замок Галлиполли, тюрьму для важных государственных преступников – но к нему свободно допускали верующих, он жил в почете и роскоши, признанный большинством евреев мира.

15 сентября 1666 года Саббатай предстал пред самим султаном. О деталях этой встречи есть два рассказа. По одному, Саббатаю был предложен выбор: совершить чудо, обратиться в ислам или погибнуть. Он сказал, что уже давно хотел перейти в ислам. Султан обласкал новообращенного, дал ему высокий пост Хранителя Царских Ворот и пожизненную пенсию. По другой версии Саббатай лишь ответил “Да” на вопрос султана, хочет ли Саббатай быть его другом и оставаться во дворце.

Отступничество другого лжемессии было бы концом движения. Но вера в Саббатая была слишком глубока, и его ученики совершили то же чудо, что и ученики Иисуса. Как писал Ренан, “энтузиазм и любовь не ведают безнадежности. Вместо того, чтобы отчаяться, они нарушают реальность”. Ученики Иисуса были потрясены распятием и смертью Мессии, – и нашли в Библии доктрину смерти Спасителя, избавляющую человечество. Потрясенный отступничеством Саббатая пророк Натан взялся за подобную задачу, и объяснил в своих письмах это так: Моисей соблюдал египетские обычаи при дворе фараона, а он был первым Избавителем; Эсфирь ела ритуально запрещенную пищу во дворце Артаксеркса, чтоб принести избавление Израилю. Отступничество было таинством спуска в мир “осколков”, чтобы извлечь до конца все искры. Царь Давид был при дворце царя Гата, праотец Авраам спускался в Египет. Мессия-страдалец Исаии, 53, который был “ранен за грехи наши” – это Саббатай Цеви, потому что “мехолал” означает не только “ранен”, но и “святотатствовал”. Саббатай подобен пеплу рыжей телицы (Числа, 19), который превращает чистых в нечистых, и нечистых – в чистых.

Сторонники Саббатая также перешли в ислам, но в тайне они исповедовали эзотерический иудаизм саббатианского толка и верили в возврат своего Мессии, скончавшегося в 1676 в городке Ульцинь на Адриатическом море. Саббатианская секта “донме” просуществовала в Салониках вплоть до начала XX века. (Утверждают, что Кемаль Ататюрк – родом из сабатианцев. Среди министров правительства Ататюрка было, по крайней мере, два саббатианца “донме”). Были саббатианцы и в Восточной Европе, где они для виду оставались правоверными евреями. Позднее многие из них присоединились к мессии Иакову Франку и стали католиками, другие нашли приют в зародившемся тогда хасидизме.

Хасидизм пытался спасти те элементы саббатианства, которые могли вписаться в нормальное существование еврейского народа в Рассеянии. Хасиды отказались от мессианства, от нарушения заповедей, от создания еврейского царства в Святой земле, они сохранили веру в “малого мессию” – своего праведника. Основатель хасидизма Бешт явился не-евреям, встречался с разбойниками, спорил с Сатаной и летал на небо. Его праправнук, р. Нахман из Брацлава, скончавшийся в Умани в 1810 году, считал себя Мессией, праздновал все праздники в один день, мог исполнять заповеди духом, не исполняя их во плоти. Но революционная идея отказа от заповедей не была воспринята его учениками.

Опыт Рабби Нахмана из Брацлава показывает, что уже к XIX веку любые “еретические”, “христианские”, “мессианские” идеи могут найти себе место в лоне иудаизма. Как говорил Гершом Шолем, “Еврейская религия – это то, во что веруют евреи”. Интерес к учению и личности р. Нахмана возродился в наши дни, ставят его пьесы, печатают его рассказы, повторяют его притчи.

Первый “мессианский” шаг р. Нахман совершил во время странной поездки в городок Каменец-Подольск, связанный с именем Якова Франка, позднего саббатианца и ересиарха. Там он боролся за душу Франка, как БЕШТ боролся за душу Саббатая, а Саббатай – за душу Иисуса.

После возвращения из Каменец-Подольска р.Нахман отправился в паломничество в Святую Землю. Близкие пытались удержать его и спрашивали, как и на что им жить, если он уедет. Р.Нахман ответил своим дочерям, как мог ответить и Иисус (Матф. 10:36): “Ты поедешь к свекру, твою старшую сестру возьмут в няньки к чужим людям, младшую возьмут другие из милости, а мать твоя пойдет кухарить. А всю утварь в доме я распродам на домашние расходы”.

Р. Нахман прибыл к берегам Святой Земли в канун Нового Года, Рош ха-Шана. Он провел ровно одну ночь в пещере на пути из Акки в Сафед (Цфат), и вернулся обратно на Украину. По его словам, за эту новогоднюю ночь он исполнил все заповеди разом в Святой Земле, и после этого он смог исполнять их “духом”, не исполняя “во плоти”. Он ссылался на талмудическое учение о том, что праотцы Израиля исполняли некоторые заповеди (например, ношение филактериев) духом, а не реально, во плоти. Он свел все времена года в одну ночь – Рош ха-Шана – для своего единократного исполнения заповедей . Так и Саббатай праздновал на одной неделе Кущи, Пасху и Пятидесятницу, и Иисус называл себя “Господином Субботы”.

Р. Нахман не дошел до антиномичных дел, он не ограничился исполнением духом, но продолжал исполнять заповеди и во плоти – хотя, по его собственной концепции, он мог бы обойтись и без этого. В этом сказалась нерешительность его души. Он не был уверен, предстоит ли ему стать Мессией сыном Давида или его страдающим Предтечей из дома Иосифа. Он не посмел протянуть руку к царской короне Израиля и благословить Разрешающего запреты. Он утверждал, что может пренебречь заповедями, но не с д е л а л этого шага, боясь, что его проклянут и объявят отступником. 

Во имя единства поступился р.Нахман и революционной идеей обращения иноверцев в свой “мессианский иудаизм”, которой он обязан создателю хасидского движения, своему прадеду БЕШТу. И тут речь шла о д е л а х , не словах. “Каждый обращенный в веру Моисея вызывал радость в его сердце, как первая ласточка всемирного обращения” (Артур Грин). Отказавшись от антиномичности действий, он пожертвовал и возможностью обращения иноверцев: мессианский иудаизм “единократного исполнения” мог увлечь нерелигиозных евреев и не-евреев, но традиционный “иудаизм заповедей” – никого. Теперешние хасиды р. Нахмана забыли и об этой идее своего Учителя, и яро участвуют в погромах иноверцев в Мусульманском квартале Иерусалима. Они смогли полностью вписаться в теплый уют гетто, способный подавить любое свободное проявление духа.

После того, как Просвещение разрушило стены гетто – а это произошло в XVIII-XIX вв., в зависимости от страны и места, – ортодоксальный иудаизм отступил. В иудаизме сложилось несколько направлений. Консерваторы и реформисты облегчили обрядность, упразднили многие ограничения. Они создали сильно разбавленную версию иудейского протестантизма, и его основной недостаток – или достоинство – абсолютная вменяемость. Оно не увлекает и не захватывает, и в Израиле оно почти не представлено.

Рабби Исаак Меир Уайз, лидер реформистов и «самый известный раввин Америки 19-го века» так характеризовал свою веру: «Американский Иудаизм. Религия без мистики и чудес. Рациональная, понятная, гуманистическая, всеобщая, либеральная, прогрессивная. В гармонии с современной наукой, критикой и философией; сочувствует свободе, справедливости и милосердию». Эти слова начертаны на стене главной реформистской синагоги «Иммануэль» в Нью Йорке. Но «рациональная религия без мистики и чудес» не есть вера в Бога, оказавшегося пятым колесом в этой телеге. Она не может вдохновить верующих.

Но и традиционный иудаизм дышит на ладан. В Иерусалиме его оплот – Меа Шеарим, в Нью Йорке – части Бруклина, на Побережье – ородок Бне Брак. Там в относительной изоляции живут традиционные евреи, сохранившие обычаи и нравы наших прадедов. Разделенные на множество сект и групп, они живут благодаря социальной помощи и пособиям из Америки, но многие отказываются принимать помощь от «сионистского государства». «Богобоязненные» бедны, и в их многодетных семьях едят много хлеба и лапши.

Сионисты загнали эту тихую традиционную общину в ловушку. Их обязали служить в армии, чего они делать не собирались. Армия дает им отсрочку, практически освобождает от службы, но при условии, что они останутся в ешивах и не будут работать и учиться светским наукам. Поэтому они остаются в нищете. Время от времени сионистские антиклерикалы устраивают яростную кампанию ненависти против «богобоязненных» с требованием забрить всех подчистую в солдаты и перестать выплачивать пособия. После очередной кампании я писал:

«Праведный гнев и возмущение охватили богатые районы Герцлию, Рамат ха-Шарон и Рехавию. С пылом Николая I правые и левые сионисты готовы лично стричь пейсы и забривать в солдаты верных сынов Израиля. Как всегда, за святым гневом кроется невежество. Выросло новое поколение, «не знавшее Иосифа» (Исход, 1:8). Мало кто из негодующих задумывался: нужна ли армия верующим евреям?

Верующие евреи – «богобоязненные» – жили в Святой земле без сионистов и до сионистов, и прекрасно уживались с палестинцами. Проблемы кошерности курицы они умеют решать сами, а других проблем, что без самолета Ф-16 или ядерной боеголовки не решить, у них нет. Мой почтенный прапрадед приехал в Святую землю в семидесятых годах 19-го века, спокойно молился Богу, крутил пейсы, нарожал детей, был похоронен – до пришествия Мессии – на Масличной горе – без помощи сионистов. Мои многочисленные дальние родственники и поныне живут в Меа Шеарим, и в день независимости Израиля подымают черный флаг и объявляют траур.

Они прекрасно знают, что верующему еврею сионизм ни к чему. Трижды сказано в Песни Песней «не будите», и эти слова «устная Тора», еврейский закон, понимает, как запрет еврею брать в руки оружие против народов мира. Посланцев из Меа Шеарим с почетом принимает и президент Арафат, и король Абдалла. В палестинском парламенте сидит и представитель самарянской общины, потомков древнего Израиля. Еще в 1918 году палестинские лидеры – мусульмане и христиане – обратились к английским властям с протестом против планов сионизма колонизовать страну. В своем письме они писали: «коренные палестинские евреи были и остаются нашими братьями в беде и в радости, и с ними мы готовы и дальше жить в мире и согласии».

В 1948 году сионисты использовали верующих евреев в своих целях – они создали конфликт, а затем «спасли евреев» Иерусалима. Верующие евреи знают, что и без сионистского «спасения» их бы никто не тронул – так, спокойно живут верующие евреи в Сирии, Иране и других соседних странах. Лишь непрерывные попытки сионистов завербовать местных евреев в качестве агентов Мосада приводят к конфликтам и проблемам.

Религиозные евреи хотят жить по традиции, установившейся много веков назад, как живут евреи в Нью Йорке, Москве и Тегеране. Дайте им самим решить, как жить, не тащите их силком в ваш сионистский рай с его свиными отбивными, дискотеками, порнухой. Они не хотят ломать руки палестинским детям, не хотят отбивать почки безработным из лагерей беженцев. Они хотят жить по-своему.»

Время от времени появляются сообщения о массовых обращениях в веру предков, о целых боевых эскадрильях, перебирающихся в Меа Шеарим, об артистах, нашедших Бога и покой в ешиве. Массового движения такого рода нет – и быть не может, и по сей день больше молодых евреев увлекается буддизмом или учением Ли Сан Муна, нежели ортодоксией. Но флирт идет: молодые американские евреи в поисках “корней” попадают в ешивы “Эш ха-Тора” и “Ор Самеах”. Прошедшие через медитацию и наркотики оказываются в ешиве “Тефуцот” на горе Сион. Русские евреи, метавшиеся между церковью и синагогой, находят их синтез в движении “Хабад” у Любавичского реббе. Простые израильтяне, что не слыхали о Хумейни и Иисусе, оказываются в ешиве “Ор Хаим” в Бухарском квартале возле Меа Шеарим.

Общие черты “обращенцев” – отсутствие покаяния, ярый национализм, вера в своего “гуру”, строжайшее соблюдение всех заповедей. Это движение не способно увлечь массы, а тем более увязать воедино различные общины Святой Земли.

Мы подходим к главной проблеме иудаизма – почему евреям не удалось ассимилировать палестинцев, или амальгамироваться с ними в единый народ. Ответ на этот вопрос мы найдем в Иерусалиме на Храмовой горе.

 

ГЛАВА XXXV. ХРАМОВАЯ ГОРА

Итак, настало время вернуться в Нагорье, в место, где находятся ответы на все вопросы – в Иерусалим.

Иерусалим Священного Писания – это маленькая деревня в горах, похожая на прочие деревни Нагорья. На склоне холма стоят дома жителей, окруженные прочной каменной крепостной стеной. Внизу, в долине у подножья холма, бьет источник. Осторожные селяне врезали подземный ход и шахту в склон горы, чтобы получать воду, не выходя за крепостную стену во время частых осад. На вершине холма – дом мухтара – местного царя. На вершине чуть более высокого холма к западу от села – святое место, местный вали.

Благодаря тому, что город уполз далеко на запад от своей колыбели, старый Иерусалим, о котором мы говорим, выглядит сейчас, как в дни царя Мельхицедека, когда сюда заглядывал Авраам. На холме, где стоял город тех времен, над источником видны руины и высеченные в скале гробницы – одну из них считали было гробницей царей Иудеи, Давида и Соломона и их потомков. На склонах вокруг живут бедные люди. Это – деревня Силуан, настоящий древний Иерусалим, зажатый между долинами Кедрона и Геенны. К востоку, в долине Кедрона сохранилось несколько древних гробниц, и вырубленный из скалы монолит Памятника Авессалома, непокорного сына Давидова (созданный в дни Хасмонеев).

За гробницами в глубокой долине Кедрона начинается старинный масличный сад с толстыми, узловатыми деревьями – это Гефсиманский сад, в котором, на нижнем этаже церкви св. Стефана мы жили когда-то. Тогда с нашей веранды, которая была обычной террасой в складке горы на спуске ложбины, видна была слева, к северу, церковь Марии Магдалины, Гефсиманская церковь Моления о Чаше, масличный сад, гробницы Кедрона, а справа была гора, окруженная толстой крепостной стеной, и в центре ее – замурованные ворота.

Это и есть та самая гора, на которой жители Иерусалима поклонялись Богу, на которой стоял и стоит местный вали города. Обычно наше понимание этой горы сбивается знанием современной географии города. В современном Иерусалиме Храмовая гора стоит на самом краю, как Останкинская башня. Но в нашем Иерусалиме – палестинской деревне Силуан – Храмовая гора нависает над городом. Внизу родник, еще ниже – водосборник и сады, выше – город, над ним – гора, и на ней – огромная скала.

Культ камней – один из древнейших в мире, и он и по сей день практикуется у японцев-шинтоистов и у корейцев. Мы уже видели, что местное население Святой Земли по сей день, как и в глубокой древности, поклоняется на высотах камням, деревьям, богам. Так же древен и культ скалы на вершине Храмовой горы. Скала эта, которую евреи называют Эвен га-Штия, Краеугольный камень мира, а палестинцы – аль Сахра, Скала, потрясает человека и по сей день. Стоит войти под Золотой Купол, и вы увидите: посреди роскоши, лазури, позолоты, мрамора и убранств торчит из земли огромная, подлинная, необработанная скала, вполне достойная быть символом Нагорья, старший брат всех камней скалистой Иудеи.

На эту скалу взгромоздил Господь весь мир в третий день творения. На нее предок евреев и арабов Авраам принес своего сына, чтобы заклать его по слову Божию, но в последний момент Господь остановил его руку, и сын остался жив. На этом камне спал внук Авраама, Иаков, когда он бежал от гнева брата. На нем восстал Ангел Господень с простертой десницей в день, когда мор поразил город при царе Давиде. На нем царь Давид упокоил скрижали Завета, полученные Моисеем на горе Синай. На нем его сын Соломон построил Храм. На нем был построен Второй Храм. На него ступил Мухаммад и отсюда архангел Гавриил поднял его на небо, а затем вернул в Мекку, как рассказывается в 17-й суре Корана. Такова предыстория камня.

Его история начинается в 638 году, когда носители семитского монотеизма, арабы Хиджаза заняли Иерусалим после двухлетней осады. Город мог держаться еще несколько лет, но, после победы арабов над византийской армией у реки Ярмук в этом не было смысла. Православный Патриарх Софроний, друг и ученик недавно почившего блаженного Иоанна Мосха, вступил в переговоры с осаждающими. Он сообщил о своей готовности сдать город, но только самому Повелителю Правоверных, Халифу Омару. Такие города, как Иерусалим, сдаются лишь царям, сказал он. Через несколько дней Омар подошел к Иерусалиму.

Омар ибн эль Хаттаб был высок ростом; он выделялся среди толпы, как всадник среди пеших. Он отличался горячим и яростным нравом. Он был прост в быту, жил в скромной хижине. Его одежда была заплатана, он спал не в шатре, а на земле, простирая над собой плащ, зацепленный за куст. В его семье первыми приняли ислам его дочь и ее муж. Однажды они сидели и читали вслух Коран. «Что вы делаете?» спросил их пришедший Омар. «Ничего» – ответили те. Он в гневе разбил им лица, но вскорости Пророк убедил его и он стал истовым мусульманином.

В походах он и его слуга ехали на одном верблюде по очереди, и в день сдачи Иерусалима был черед слуги ехать верхом, а Омар вел верблюда на поводу. Софроний вышел из города, облаченный в тяжелый, шитый золотом наряд патриархов с митрой на голове, и обратился с приветствием к человеку на верблюде. Его поправили – Повелитель был бос, кутался в бедуинский плащ, и держал верблюда под уздцы. В импровизированном шатре халиф и патриарх подписали мирный договор – «сульх эль Кудс». Халиф обещал сохранить жизнь и имущество иерусалимцев, не трогать церкви и не позволять иудеям обижать христиан, что было важно после страшной резни 614 года.

Патриарх провел халифа по улицам и базарам города, показывая его святые места. «Где ваша главная святыня?» – спросил халиф, и патриарх подвел его к Храму Воскресения, величественному и пышному собору, построенному св. св. равноапостольными Еленой и Константином тремястами годами ранее над пустой гробницей, где лежало тело Христово и где жены-мироносицы узрели Воскресшего Христа.

– Нет, – сказал халиф, – не об этом месте мне говорил Пророк.

И халиф рассказал патриарху, что за несколько лет до этого его друг Пророк Мухаммад был ночью восхищен чудесным образом в Иерусалим. Пророк летел через бескрайние пустыни Аравии, над горами Заиорданья, над впадиной Мертвого моря на крылатом коне аль Бураке – Молнии. Аль Бурак примчал его в святой город и опустил на пустынной площади на вершине горы. Когда-то там стоял храм Соломона.

Там собрались великие цари и пророки прошлого, и Мессия Иисус Христос спустился с небес. Они вместе обратились с молитвой к Творцу, и так эта площадь стала Местом Молитвы – Дальней мечетью. Архангел Гавриил взял Пророка за руку и подвел его к огромной скале на вершине горы. Скала поднялась в знак почтения при виде Пророка, но архангел удержал ее на месте – только пещера успела открыться между скалой и горой.

Со скалы Пророк поднялся на небеса, держась за руку архангела, и там он лицезрел Силы Небесные во их величии. Долго ли был Пророк на небе? Когда он взмыл ввысь, аль Бурак опрокинул кувшин с водой, а когда он вернулся на землю, еще и капли не успело пролиться из падающего кувшина. А на небе счет времени – совсем другой.

После этого сел Пророк на аль Бурака и вернулся в Мекку. Поутру он рассказал о чудесном видении жителям города, но недоверчивые мекканцы решили проверить подлинность его рассказа. Они, часто ходившие с караванами в Святой город, хорошо знали Иерусалим, а Мухаммад там никогда не был. Они стали дотошно расспрашивать его, что и где он видел в городе, и убедились в чуде, когда он правильно описал им дома и улицы города.

Пророк завещал своим преемникам отстроить Дальнюю мечеть, в знак связи Ислама с его духовными предтечами, с Авраамом, с царем Давидом, с Иисусом Христом. Ведь Пророк не собирался создавать новую веру, но тщился вернуть к незамутненным истокам древнюю веру Авраама, искаженную синагогой и церковью. Он видел в себе Параклета – Утешителя, которого Христос обещал послать на землю (Иоанна 14:16). Пророк велел веровать и почитать Христа и его святую Мать. Очищая святилище Мекки от идолов, Пророк поклонился лику Богородицы, хранившейся там древней византийской иконе.

Так сказал халиф патриарху, и патриарх повел халифа к горе Сион, где стоял храм Айя Сион, где Богородица успела, и где погребен царь Давид. Но и это место не было похоже на описание пророка. И тогда они последовали к Храмовой горе, бывшей на краю города, и с трудом прошли мимо насыпей мусора и щебня, ибо сбылось пророчество о запустении храма и Святого города. Там халиф узнал место Дальней мечети, а принявший ислам иудей Кааб эль Ахбар показал повелителю правоверных, где была скала.

Воины ислама разметали мусор и перед ними обнажилась огромная скала – истинная вершина горы, Скала Соломона. Три дня лили очистительные дожди, смывая многовековую грязь. Затем по приказу халифа Омара ибн Хаттаба над скалой соорудили временное деревянное сооружение, – «мечеть Омара».

Иерусалим – маленький город в горах с трудными коммуникациями и нехваткой воды – не стал столицей, но остался городом-святыней. Почитание Иерусалима стало одной из основ ислама. Возник жанр «иерусалимских рассказов», в котором мусульманские авторы состязались, восхваляя святость древнего города. В Иерусалиме обрались арабские лидеры и избрали халифа Муавию, первого из Омейядов. После избрания, они прошли на молитву в Храм Воскресения Христова, оттуда – в Гефсиманский сад, где Иисус молился перед Распятием, а затем они поднялись на гору, где стояло деревянное сооружение халифа Омара.

Там халиф Абд эль Малик построил стоящий и поныне Золотой Купол Скалы – Куббат ас-Сахра – самое древнее и самое прекрасное здание Иерусалима. Семь лет дани со всего Египта пожертвовал Абд эль Малик, чтобы создать этот символ единства ислама, христианства и иудаизма. Его пропорции несравненны по своей гармонии, и послужили образцом для множества соборов от св. Петра в Риме до Исаакиевского собора в Санкт Петербурге. Мозаики – дело рук лучших мастеров своего времени, с их сплавом флоральных и геометрических мотивов, создают уникальный ансамбль. Когда-то и внешние стены были украшены мозаикой, и ее следы можно увидеть в нескольких местах; но экстремальный климат Иерусалима повредил наружную мозаику, и она была скрыта под изразцами из Самарканда.

К югу от Скалы, там, где Пророк молился со своими святыми предшественниками, была построена просторная базилика, которую иногда называют Дальней мечетью, по-арабски – эль Акса. Но на самом деле вся площадь на вершине горы, а не только базилика – это мечеть эль Акса, потому что у мусульман мечеть – это не здание, но молитвенный двор. А еще называют молитвенный двор эль Аксы – Харам а-Шариф, Благородное Святилище.

Не сразу, но с годами большинство жителей Святой Земли приняли ислам. Не-мусульмане Халифата платили особый налог – один золотой в год с семьи – вместо службы в армии и других обязанностей мусульман. Не прошло и двухсот лет – песчинка в часах вечности – и доход от этого налога настолько упал, что обеспокоенные казначеи халифа послали на места циркулярное письмо с требованием затруднить христианам, самарянам и иудеям переход в ислам.

Циник объяснит это влиянием налога, и будет неправ. Ислам был компромиссом между верой Израиля и верой Христа. Он отказался от иконопочитания и от Троицы, повернулся к Ближнему Востоку, резко уменьшил влияние греков. Ислам можно считать особой ближневосточной формой христианства, и так его понимал современник Омара блаженный Иоанн Дамаскин. Для него ислам был видом несторианской «ереси», «левого уклона» в христианстве того времени, но несомненно ветвью развесистого древа христианства. Ведь христианство никогда не было одной «генеральной линией», и наряду с православием, в нем были (и есть) другие тенденции. Так, ислам ближе к православию, нежели, скажем, кальвинизм, христианская вера американских почитателей Золотого Тельца. Мусульмане, как и православные, верят в Непорочное Зачатие, отвергаемое многими протестантами. Протестанты разделяют многие установки ислама: унитарианцы отвергают Троицу, не приемлют икон и изображений, как и мусульмане.

Различные религиозные школы и «ереси» подобны партиям в современной многопартийной системе. Однопартийная система имеет свои недостатки, как мы знаем по своему опыту, а в Византийской империи до ислама власть твердо стояла на стороне православия, «генеральной линии». «Генеральная линия», понятно, виляла и изменялась с годами, но власти не переставали бороться с еретиками – светскими методами. В Палестине, Сирии и Египте кипела теологическая мысль; у Маркиона и Валентина, Афанасия и Василия, Нестора и Григория возникали новые идеи о Царстве Духа, но их проповедь зачастую кончалась усекновением языка, батогами и ссылкой. Толерантный ислам не вмешивался в теологические споры христиан, и поэтому христиане региона не сожалели, что ими правит халиф из Дамаска, а не император из Константинополя.

Так наступили для Палестины золотые дни ислама, когда Халифатом правила из Дамаска династия Омейядов, покровители искусства. Поскольку в Мекке сидел их противник ибн аль-Зубейр, Омейяды заменили хадж – паломничество в Мекку – паломничеством в Иерусалим. Ведь и первая кибла, направление молитвы, была направлена к Иерусалиму, а не к Мекке самим Мухаммадом.

Мекка и Иерусалим схожи и потому, что местные святыни этих городов стали со временем универсальными. В Мекке до Мухаммада хиджазцы поклонялись двум святыням – источнику Замзам (его открыл архангел Гавриил, чтобы спасти Агарь и Исмаила) и черному камню Каабы, эль Хаджар эль Асуад. Этот мекканский культ существовал по крайней мере за пятьсот лет до побега пророка в Медину.

У сходства Иерусалима и Мекки есть и более глубокое основание. Иерусалим не относится к Леванту и Средиземноморью, но к той стране, что тянется от Мекки с Мединой до Аммана и Наблуса. К востоку от Иерусалима лежит пустыня, и она накладывает свое клеймо на жизнь города. Иерусалим – сестра Мекки, не Яффы. Каждый раз я удивляюсь, что можно ездить из Иерусалима в Тель Авив к Средиземному морю без паспорта. Дело не в политике – в ветрах, в горах, в море. Поэтому Иерусалим соперничал с Меккой, не с Яффой.

Самаряне и иудеи – две основные не-христианские группы в Палестине – приняли ислам еще быстрее, чем христиане. Ислам как компромисс между иудаизмом и христианством удовлетворил практически все теологические требования иудеев, от строгого единобожия до почитания Авраама и Давида. Ислам сохранил даже обрезание, которое отверг еще св. апостол Павел. Он отклонил шелуху талмудических заповедей и отверг дихотомию «иудеи – гои», но это было неизбежно. Иудеями остались ростовщики (ислам запрещал давать деньги под процент) и крупные купцы; самарянами остались священники. Прочие иудеи Палестины решили, что «ислам – это иудаизм сегодня».

Для них, преемник иудаизма в Палестине – ислам – воссоздал храм в дни Омайядов, когда именно сюда, на Харам эш-Шариф (Благородное Святилище), как называется сегодня двор храма, устремились паломники со всех сторон омайядского халифата, и в том числе жители страны, потомки израильтян, оставшиеся здесь. Ислам, как и поздний иудаизм, не знал жертвоприношений, но молитвы. В том, что иудей Кааб указал Омару ибн Хаттабу, где построить святилище, можно увидеть символизм преемственности: халифат был преемником царства Соломона, и комплекс Харам аш-Шариф был преемником храма Соломона.

Это мнение прочно вошло в сознание иудеев, и еврейский испанский историк Авраам Закуто, современник Колумба, называет Золотой Купол Скалы – Храмом Соломона. Того же мнения придерживались и крестоносцы, назвавшие Купол – Templum Solomonis. В 19 веке Золотой Купол был изображен в синагогах Цфата, как Храм Соломона. И хотя наш современник привык к исторической линейной перспективе, складная гармоника истории древних лучше объясняет мир. Для них образ Соломона Премудрого сливался с образом Сулеймана Великолепного, отстроившего Иерусалим в начале 16-го века, как в книжках Фоменко.

Харам аш-Шариф – место дивной красоты и святости, старший брат всех высот Святой земли. Нет в Иерусалиме, да и во всей Святой земле, ничего прекраснее. Такие архитектурные ансамбли во всем мире можно сосчитать на пальцах одной руки. В России с ним может сравниться разве что Кремль. В его стенах разбиты сады, ухоженые и взлелеяные. Здесь хорошо сидеть в тени деревьев в знойный день. Только курить, есть и пить там нельзя, что пресекает в корне идею пикника на святом месте. В стране микроклиматов подъем на Харам от Стены Плача потрясает – из удушающего пекла человек попадает в рай, где дуновения ветерка и кроны деревьев создают прохладу, где течет вода фонтанов и где сверкает синевой и золотом Купол Скалы.

Но этой красоте угрожает опасность. В крайних еврейских кругах все чаще раздается призыв – взорвать Золотой Купол и заменить его так называемым Третьим Храмом, где будут «возобновлены» гекатомбы телят и ягнят. Кто поддерживает эту странную идею?

Казалось, иудеи редко задумывались о храме, ставшем анахронизмом еще до его разрушения. Возник новый иудаизм – иудаизм без храма, иудаизм исполнения заповедей, мицвот вместо жертв и приношений. Иудаизм заповедей стал складываться еще в дни Второго храма, и разрушение храма лишь помогло этому движению окончательно отделаться от храмового ритуала и жертвоприношений. Новый иудаизм был экстерриториальным, бесхрамовым, территорию и храм заменили многочисленные заповеди и запреты.

Религиозные ортодоксальные иудеи в черных шляпах и с пейсами, – такие же, как у моего прадеда – населяющие Меа Шеарим и подобные им районы от Бруклина до Парижа, не принимают идеи Третьего храма. “У нас молитвы и учение вместо жертвоприношений” – говорят они. Раввинат запрещает иудеям подыматься на Храмовую гору, и большинство «богобоязненных» (самоназвание) евреев соблюдает этот запрет. Официальная причина – за отсутствием пепла рыжей телицы народ ритуально нечист, и осквернил бы Храмовый двор. Причина более подлинная – Храмовый двор табуирован, чтоб не было искушений.

Либеральные светские евреи, как правило, не интересуются Храмовой горой, как и вообще Нагорьем и местной стариной, связанной с религией. Для «израильтян», потомков поселенцев подмандатной Палестины, совпадение имен нового Израиля и древнего Израиля – совершенно случайно, а существование Храмовой горы в западной просвещенной державе – исторический курьез наподобие пирамид в арабском Египте. Разговоры о храме их возмущают. Более того, это единственная точка, в которой они поддерживают крайних ортодоксов в Меа Шеарим и в раввинате. Если израильский социалист хвалит раввинат – значит, речь идет о Храмовой горе. Одна из причин – оправданный страх перед религиозно-националистическим фанатизмом, который может в любую минуту пробудиться и залить страну. Другая – боязнь любого радикализма, присущая консервативной израильской “умеренной левой”.

К северу от Храмовой горы лежит Мусульманский квартал Старого города, бедный район узких переулков и мамелюкских зданий 14-го века. В нем поселились иудейские религиозные радикалы – группа милленариев, думающая о создании Третьего храма. Под влиянием проповеди каббалиста – сиониста рабби Кука в их среде сложилось убеждение, что стоит принести жертву на Храмовой горе – как придет Мессия. Поэтому эти группы стараются путем магического акта – взрыва Золотого купола и жертвоприношения – привести Избавление и Царство Божие на земли. Один из центров милленариев – ешива “Торат Коаним”, где готовят одежды для первосвященника и обсуждают технические детали службы в храме. Автор книги “Израильтяне” Амос Эйлон называет их “саббатианцами” – потому что они верят, что мы живем в мессианскую эру.

Но, говоря словами Эйнштейна, эта теория безумна, но недостаточно безумна. Милленарии, как и любые другие иудейские религиозные радикалы не смеют оторваться от Галахи, свода запретов и разрешений, от которого в свое время отказались св. апостол Павел и Саббатай Цеви. Национализм и шовинизм, ненависть к другим народам осталась доминантой милленариев. Они не предлагают выхода из религиозного кризиса иудаизма, самой острой опасности еврейского Израиля да и всего еврейского народа.

В начале 20-го века в национально-религиозных кругах возникло движение, искавшее религиозное выражение своим чаяниям. Его центры – ешива “Мерказ га-рав” в Иерусалиме, кибуц Кфар Эцион и поселок Офра – новые еврейские поселения в Нагорье. С этим движением связан “Гуш Эмуним”, союз религиозной националистической молодежи из высших слоев израильского общества, Национально-религиозная партия и движение “Бней Акива”. Их религиозный поиск тоже был мало успешным и практически завершился ничем – они пришли к крайнему шовинизму и религиозной ортодоксии. У них не хватило дерзости в религиозной сфере. Вместо того, чтобы пойти по стопам реформаторов – Моисея, Иисуса, Мухаммада, Саббатая, Лютера, они пошли по пути Савонаролы, вместо реформы избрали ортодоксию, вместо ангиномичности – номичность.

Они не смогли понять, почему все успешные реформаторы иудаизма пытались в первую очередь поразить Галаху, разрушить ее, оторваться от нее. Вместо этого они пытались – и пытаются – интерпретировать Галаху и действовать в ее рамках. Как червяк, ползущий по кривому суку, не ощущает кривизны сука, так и “возрожденцы” – религиозные сионисты не заметили, что нельзя добиться возрождения религии, не оторвавшись от кривого сука Галахи. Вместо религиозного поиска они нашли для себя бастардизированную смесь национализма и ортодоксии.

Неудачей религиозной реформы Эхнатона Тойнби доказывает мертворожденность возрожденного Египетского государства. Неудача религиозной реформы сионизма может служить подтверждением тому, что и еврейству не удалось выйти из своего фоссилизированного, окаменелого состояния, в котором оно оказалось века назад. Мумии и фоссилы могут храниться долго – так, друзы хранят уже тысячу лет веру в божественность безумного египетского халифа Хакима. Но ожить они не могут без основательной религиозной встряски.

В иудаизме латентно существует идея, способная произвести эту встряску – но она ассоциируется со страшной опасностью. Это идея мессианского иудаизма, Нового Завета, который возникнет вместо старого с приходом мессии. Рамбам-рационалист не принимал этой концепции и считал, что и с приходом мессии сохранится нормативный иудаизм, но существует и иная традиция, отраженная и в Талмуде (Нида, 61б), по которой в мессианский век падут запреты и будут отменены заповеди. Поэтому последователи мессианских движений – христиане и саббатианцы – отказались от соблюдения заповедей. Большинство народа Израиля приняло в свое время подход Саббатая Цеви, благословлявшего над запретным туком Разрешающего запреты.

Сегодняшние милленарии, верящие, что мы живем в преддверье мессианского века, придерживаются точки зрения Рамбама, а по его мнению, восстановление храма не отменит заповедей. Поэтому в их религиозной схеме нет места для неисполняющих заповеди иудеев, и для не-иудеев – поклонников Единого Бога, поэтому идущие по стопам делла Рейна в наши дни оказались убийцами и террористами. Тем не менее выход был – принятие мессианского века.

Еврейская традиция видит в переходе Саббатая в ислам – отступничество, плод отчаяния, но мы не обязаны соглашаться с этим толкованием: иудаизм, ислам и христианство – не враждующие армии, но единое пространство идеи и веры. Саббатай Цеви увидел в исламе “Торат Хесед”, “Закон милосердия”, призванный заменить “Торат Цедек”, “Закон правосудия”. Христианство и ислам – не столько “дочери” иудаизма, сколько «сестры», плоды реформации древнего иудаизма. Так протестантские церкви не были “дочерями” католицизма, ибо не в нем они искали свои истоки, но в ранней церкви иерусалимской общины. Ислам обращался к истокам иудаизма, к раннему монотеизму Авраама, который, по словам Корана, был не иудеем и не христианином, но ханефом – верующим в Единого Бога. Ислам ближе иудаизму и по этническому носителю, и по культурной основе, и по тенетам веры, чем христианство. Но христианство сильнее повлияло на иудеев, чем ислам.

Когда я сижу в тени дерева на Харам эш-Шариф, то иногда мне приходят в голову смешные мысли: как, собственно, бессмыслен спор о Храмовой горе, и как отражается в нем вся бессмыслица спора о Святой Земле. Иудейская религия разрешает иудеям молиться в мусульманских храмах. Ислам разрешает иудеям молиться в мечетях. Иудаизм разрешает мусульманам молиться в иудейских святых местах. Ислам разрешает мусульманам молиться в святых иудеям местах. Но на Храмовой горе мусульмане запрещают иудеям молиться – вопреки исламу, а иудеи хотят прогнать мусульман – вопреки иудаизму.

Иногда говорят – политика определяет конфликты, религия лишь оправдывает их. Это верно лишь отчасти. В иудейской религии, сложившейся в средневековых гетто, а не в виноградниках Нагорья, скопился огромный запас ненависти к чужим. Поэтому, когда израильский парламент обсуждал законопроект о запрете расизма, религиозное лобби выступило против и потребовало иммунитета для религиозных иудеев, проповедующих расизм из религиозных соображений. Религиозная реформа иудаизма необходима – чтобы еврейский саженец смог привиться на стволе Палестины. Реформа необходима и для спасения от чувства греховности, этой ахиллесовой пяты светского сионистского Израиля.

Ортодоксальное религиозное еврейство получило, по конкордату с Бен Гурионом, возможность влиять на израильское общество. Ему удалось оживить практически сгнившую сто пятьдесят лет назад, в дни еврейской эмансипации, идею необходимости исполнения заповедей. Израильтяне не соблюдают заповеди иудаизма, ощущают греховность своего поведения и страдают от этого, свойственного и консервативным католическим общинам, надрыва. Надрыв способствует упрочению позиций религиозных консервативных кругов, стремящихся возвратить весь еврейский народ в средневековое гетто.

Простой, “западный” выход из этого двойного тупика – либерализация иудаизма, признание реформистской синагоги и прочих направлений, постепенный рост либерально-реформистских синагог, отчуждение синагоги от государства, создание светского государства Израиля, в котором у раввинов не будет власти над всеми гражданами. Этот выход – идеал израильских левых, и надо думать, он был бы достигнут в еврейском государстве в границах плана раздела ООН. Но присоединение Иерусалима с его ортодоксальными иудеями и иммиграция религиозных восточных общин изменили расстановку сил. И дело не просто в демографии: Иерусалим с его коридором оказался рычагом, поворачивающим средиземноморское государство в сторону аравийских просторов. Взяв себе аванпост в Иерусалиме, Израиль не смог остаться светским, как не смогла стать светской Аравия – страна Мекки, и Италия – страна Рима.

Можно представить себе и другое решение проблемы – кроме западной либерализации левых и религиозного национализма правых. Для того, чтобы выйти из тупика, иудаизм может воспользоваться идеей, заложенной в нем изначально и уже не раз прорывавшейся на поверхность. Эта идея носится в воздухе Святой земли в последние десятилетия, и только безвременье помешало ей найти четкое выражение. Это идея мессианского века, наступившего в наши дни, с возвратом народа Израиля в Святую землю, где его ждали остатки десяти колен – палестинцы. Не “начало Избавления” р. Кука и его учеников, но полное Избавление, по этой идее, уже здесь с нами. Если возможен Мессия, не принесший мессианского века, возможен и мессианский век без Мессии-человека.

Мессианский век наступит, когда иудеи увидят Мессию. Не «когда придет Мессия», а когда «увидят, то есть признают Мессию». Только непонимание мешает увидеть сегодня, что Спаситель не человек, но Бог. Эта мысль понятна каббалистам. Рабби Лайтман, ортодоксальный проповедник каббалистического иудаизма, писал:

«Нет никаких "отдельных" Машиахов (то есть не приходится ждать Мессии – человека) – с точки зрения Каббалы или еще каких-либо других точек зрения. Каббалисты четко и однозначно объяснили, что Машиах (Мессия, Христос) – это Высший Свет, высшая духовная сила, которая нисходит в наш мир и исправляет человечество, поднимает его на более высокий уровень сознания. Машиах (от слова лимшох – вытаскивать, вытягивать) вытаскивает людей из нашей земной тины, из болота на более высокий уровень. Вот это и есть Мессия. Вполне возможно, что одновременно с этой духовной силой появятся предводители поколения, которые будут учить и проповедовать. Но Мессия – это духовная сила, а не человек»

Сергей Баландин, интересный русский духовный писатель, живущий в Святой Земле, справедливо сблизил эту точку зрения с христианской, ибо Христос – это Высший Свет – если пользоваться гностической терминологией. Лайтману остается только понять, что Высший Свет равно сияет на иудея и эллина, готовых подняться к Богу. Когда иудеи прозреют и узрят Высший Свет, они поймут, что их братья – жители Святой Земли – тоже ведают Его.

Раз наступил мессианский век, нет больше и старых запретов, значит, народ Израиля становится безгрешным, не исполняя заповедей, или исполняя их, как р. Нахман из Брацлава – единожды отпраздновав Новый Год на Святой Земле. Возврат изгнанников, потомков древнего Израиля – условие мессианского века. Но многие из этих изгнанников оказались за пределами Земли Обетованной в 1948 году. В их стремлении домой можно увидеть сокровенную тайну знания, что без них нет мессианского века. Души понимающих наше родство с коренными жителями Святой Земли были на горе Синай, скажет мистик; а непонимающие пристали к Израилю во время его материальных успехов. Это не связано с кровью и родословной, что бы ни говорил Воланд доверчивой Маргарите: души принимающих братство Святой Земли связаны воедино, где бы они ни появились на свет.

Мессианский век связан с Храмовой горой. Казалось бы, легче верить в Бога универсального, не отдающего предпочтения месту или народу. Еще легче поверить в Бога, ни во что не вмешивающегося – Первопричину гностиков, Эн-Софа каббалистов. Но человеку нет нужды поклоняться такому логическому и абстрактному Богу. Человеку нужно нечто более конкретное. Отказавшись от реальности и конкретности Храма, Храмовой горы, жертвоприношений, иудаизм взял себе вещность запретов и повелений. Избравший Храмовую гору и Запрещающий говорить по телефону в субботу равно конкретны и вещны. Возврат к Храмовой горе в мессианский век ликвидирует надобность в вещной системе запретов и повелений.

Мессианский век – это Третий храм. Храм на Храмовой горе. Желание приблизить мессианский век толкнуло безумцев на попытку взорвать Золотой Купол. Но если мессианский век уже настал, то Храм уже стоит. Третий храм – храм всех жителей Святой земли, мусульман, иудеев и христиан. Его зримый элемент был уже построен многие века назад халифом Абд эль Маликом, преемником Соломона. Его духовный образ был предугадан Саббатаем Цеви, увидевшим в исламе основу Закона Милосердия. Скажем проще: Третий храм – это жители Святой земли, молящиеся вместе единому Богу на площади Харам аш-Шариф.

Тогда запреты наших времен будут заменены на запрет мессианской эры: “Не сотвори себе запрета, что разделит между тобой и ближним твоим”, а повеления на «Устремись душой к Богу» и «Возлюби ближнего, как самого себя». Сбудутся чаяния Мухаммада – иудеи будут молиться единому Богу вместе с мусульманами. Сбудутся мечты иудеев – в мессианский век все народы будут поклоняться Незримому Богу в Иерусалиме. Сбудутся желания учеников Иисуса – Израиль признает наступление мессианского века.

Тогда дети Авраама будут молиться вместе на вершине Храмовой горы, сидеть за одной трапезой, вместе пить вино из виноградников Хеврона и есть мясо пасхальных жертв, как в наши дни, в праздник Адха. Евреи величают себя по отцу: Исаак сын Авраама; палестинцы – называют себя по сыну: Исаак отец Иакова. Тогда жители Святой Земли будут считать себя не по дедам, а по внукам – жителями союза свободных коммун Палестины. Тогда завершатся войны, возвратятся изгнанники Субы и Вильны, Какуна и Кордовы, и в один из дней паломничества миллионы святоземцев соберутся у подножья Куббат эль Сахра, на отборной высоте Израиля, внимать Новому Завету – завету всех верующих в Единого Бога.