Выйдя 29 января 1818 года из бухты Манилы вместе с «Эглантиной», при попутном северо-восточном ветре по оживленной трассе мы пересекли Китайское море в западно-юго-западном направлении и 3 февраля миновали Пуло-Сопата. Следуя затем юго-западным и скорее южным курсом, мы 6-го увидели Пуло-Теоман, Пуло-Памбеелау и Пуло-Арое (по Эрроусмиту, которого придерживаюсь, учитывая неустойчивое правописание малайских названий; по другим источникам: Пуло-Тимон, Писанг и Аора). Идущая медленно «Эглантина» задерживала нас.
От этого самого западного пункта нашего плавания в Китайском море мы повернули с небольшим отклонением на восток, чтобы подойти к проливу Гаспар между одноименным островом и островом Банка.
Ранним утром 8 февраля 1818 года мы в третий раз пересекли экватор. Для русских и алеутов, которых мы взяли в городе Св. Петра и Павла, Сан-Франциско и на Уналашке, это было впервые. Наши бывалые матросы запугали их — особенно алеутов — фантастическими россказнями об этой странной линии, об опасностях и ужасах, связанных с ее пересечением. На том дело и кончилось; не было ни «крещения», ни других праздничных церемоний.
В этот день капитан послал меня на «Эглантину», чтобы сообщить капитану Герину ночные сигналы, относительно которых еще не договорились. Там я пообедал. Подобный визит в открытом море имеет особую прелесть. Когда в новой обстановке видишь свой плывущий под парусами корабль, испытываешь такое чувство, словно стоишь у окна и смотришь на себя самого, идущего по улице. После обеда я вернулся на «Рюрик».
С обоих судов днем на западе был замечен малайский парусник. У горизонта виднелись лишь верхушки его мачт, и он следовал тем же курсом, что и мы. Вечером, в 9 часов, вблизи «Рюрика» показался свет: судно, возможно тот же парусник. Капитан тотчас приказал выстрелить из пушки — свет исчез; было сделано еще несколько залпов картечью в ночную тьму, не причинивших, надеюсь, вреда. Наверное, капитан поступил весьма благоразумно: в море, где действовали малайские пираты, при первом же подозрении он дал знать, что у нас есть пушки и что мы не дремлем. «Эглантина», идущая на полмили позади нас, приняла наши выстрелы за сигнал бедствия. Капитан Герин решил, что мы сели на мель, и из лучших побуждений изменил курс своего корабля, чтобы самому не попасть в беду. Сигналом мы подозвали «Эглантину» к себе, рассказали через рупор, что с нами произошло, и продолжили плавание, не теряя ее из виду. Более пространное описание этого происшествия можно найти в книге Коцебу («Reise». Bd. 2, с. 132), где говорится: «Твердо решив победить или умереть, я приказал...» и т. д. Отсылаю интересующихся к этому произведению.
Днем 9 февраля с верхушки мачты был замечен остров Гаспар. Вечером мы поплыли в южном направлении вдоль его западного побережья и в полночь, когда он находился к северу от нас, стали на якорь. С рассветом «Рюрик» продолжал путь и уже в первой половине дня миновал пролив Гаспара. Побережье Банки и Суматры, вдоль которого мы шли в последующие дни, представляет собой низменность. Лес, обильно ее покрывающий, спускается к морю. Пальм в этом древостое мало.
В полночь 11-го мы стали на якорь, а утром, в половине пятого, вновь двинулись в путь. Утром 12-го мы плыли через зеленые луга — скопления свободно плавающих растений, предположительно древовидных; растеньица уже сбросили семенные коробочки. Ветер и течение собирали эти плавучие пастбища в длинные, извивающиеся реки. Вскоре показались Два Брата. Эти островки, находящиеся недалеко от пологого берега Суматры, походят на коралловые острова Южного моря, но море возле них не пенится. Сперва нам показалось, что заросли ризофоры поднимаются прямо из воды. Мы проплыли между обоими островками и побережьем Суматры и в 7 часов вечера бросили якорь.
13-го с суши дул слабый, часто прекращавшийся ветер. Мы неоднократно бросали якорь, в последний раз очень близко от побережья Суматры. К северу за нами были видны три небольших, покрытых лесом островка, не обозначенных на карте. Хорошо просматривались Ява и стоящий у ее побережья большой корабль. Неподалеку от нас два рыбака в челноке удили рыбу. Приблизившись, мы подарили им несколько мелочей; они дружелюбно помахали нам и поплыли к берегу, откуда вскоре привезли огромную черепаху. Другая лодка доставила нам несколько черепах, а также кур, обезьян и попугаев. Островитяне хотели получить взамен пистолеты, порох или пиастры. Вся команда долго питалась черепашьим мясом, некоторые приобрели обезьян разных видов.
Среди этих обезьян (все они болели, и ни одной не удалось добраться в живых до мыса Доброй Надежды) была одна молодая, уродливая, шелудивая и очень маленькая. За это последнее качество матросы прозвали ее Эллиотом. Бедную сиротку очень жалели взрослые обезьяны; все они — самцы и самки — пытались ухаживать за ней, хотя сами принадлежали к другим породам. Помощника штурмана Петрова, хозяина Эллиота, владельцы других обезьян осаждали просьбами дать ее им поиграть. Петров охотно уступал и каждый день кого-нибудь осчастливливал. Эшшольц в своем описании путешествия отнес эту обезьянку к новому виду.
Мы везли из Манилы парочку обезьян распространенной на Лусоне породы. Они прекрасно себя чувствовали; резвились в снастях, как в родном лесу, и были нашими веселыми товарищами до самого Санкт-Петербурга, куда добрались счастливо и в полном здравии.
Я нахожу общение с обезьянами поучительным, ибо, как сказал Кальдерон (правда, об ослах), «они—почти люди». Обезьяны ведут себя очень естественно, а ведь это лежит и в основе поведения людей. Об этом хорошо знал Мазурье, который играл Джоко, как Кин — Отелло. У обезьян, принадлежащих к одному виду, подобно людям, проявляется различие характеров. Как и в большинстве наших семей, хитрая самка правит домом, а самец подчиняется ей.
Относительно черепахи должен сообщить, что у последней, после того как ее убили и почти разделали, я обнаружил фосфорическое свечение; оно было особенно заметно на суставе передней лапы. На отрезанной шее тоже светились некоторые места — может быть, нервы? То, что светилось, можно было растереть пальцами — и в этом случае свечение сохранялось.
Когда мы собирались покинуть Китайское море, на «Рюрике» поймали крачку, а также пеликана, который уже побывал пленником на «Эглантине»; близ берега на борту появились бабочки и насекомые. Во время штиля в Зондском проливе наловили много морских червей; и здесь мы не нашли открытых Эшшольцем насекомых северных морей.
Возвращаюсь к нашей стоянке 13 февраля 1818 года. Вечером нас посетили моряки с «Эглантины». Мы распрощались друг с другом. «Рюрик» должен был быть в Европе раньше «Эглантины», но все же я передал капитану Герину несколько писем для родных.
Течение со скоростью два узла в час попеременно направлялось то в Китайское море при приливе, то в Индийский океан при отливе.
14-го ранним утром мы подняли якорь и при сильном течении прошли довольно близко от берега по проливу между островами Цупфтен [Зутфен] (их мы насчитали восемь) и скалами в Индийский океан. В 12 часов дня мы потеряли «Эглантину» из виду. Поскольку ветер заставил нас лавировать, мы увидели ее снова в 4 часа дня стоящей на якоре у острова Крокотоа [Кракатау]. 15-го вечером прошли пролив и острова. 16-го начал дуть постоянный восточный ветер. До сих пор нам ежедневно встречались три-четыре судна поодиночке или группами. 18-го уже не попалось ни одного корабля.
21 февраля солнце стояло в зените. Вечером этого дня в северной части неба был виден очень яркий огненный шар. В Атлантическом океане и других морях мне довелось наблюдать множество таких метеоров. Наука требует, однако, чтобы производились совпадающие, одновременные наблюдения одного и того же явления.
Что же касается моих наблюдений, то они не были подкреплены другими.
Поимка бониты обрадовала нас 3 марта. 4-го мы пересекли Южный тропик. Утром того же дня какой-то большой корабль пересек наш курс в северо-северо-восточном направлении. Вечером нам попалась крачка.
12 марта (29°19' южн. широты, 313°26' зап. долготы) к югу от Мадагаскара постоянный ветер прекратился. Грозы, сопровождавшиеся громом и молниями, штили и штормы сменяли друг друга. В очень темную ночь на 13-е мы едва не столкнулись с огромным кораблем. На этой широте нам еще встречались тропические птицы.
Равноденствие (20 марта) принесло штормы. С 14-го (первая лунная четверть) по.21-е (полнолуние) море постоянно было бурным, а порывы ветра — как никогда сильными (31° южн. широты между 318° и 325° зап. долготы). 22-го, в день пасхи, стояла прекрасная погода. Утром загарпунили превосходного дельфина неизвестного нам вида.
23-го при очень слабом ветре с верхушки мачты заметили на севере парусник. Вечером мы достигли меридиана Санкт-Петербурга. 27-го были уже у отмели, окаймляющей южную оконечность Африки, и течение быстро понесло нас на запад к намеченной цели. 29-го мы увидели сушу к западу от мыса Агулхао [Игольного]. В ночь с 30-го на 31-е вошли в Столовую бухту.
Тут старый Адамастор обманул нас и навлек на нас, возможно, самую большую опасность за все время путешествия. Капитан Коцебу не знал Столового залива, и у него не было карты. Он пишет: «Будучи введен в заблуждение различными огнями на берегу, я попал не в то место, где обычно стоят корабли. Лишь с наступлением дня стало ясно, что мы бросили якорь не у Капштадта [Кейптаун], а в восточной части бухты, в трех милях от города». Перед нами на побережье, к которому мы направлялись ночью, но куда плыть нам воспрепятствовал ветер, как грозное предупреждение лежали обломки разбитых судов.
С юга дул штормовой ветер. Лоцман вывел «Рюрик» из опасного места и указал надежную якорную стоянку перед городом, где либо был штиль, либо слабый ветер с севера. Капитан поехал в город, а мне пришлось дожидаться его возвращения на «Рюрике». Я был как на иголках. Капштадт — это уже почти родина. Среди живущих здесь немцев мне предстояло найти следы дорогих моему сердцу людей; тут меня, возможно, ждут письма от близких; я рассчитывал встретить друга, Карла Генриха Бергиуса из Берлина, кавалера Железного креста, естествоиспытателя, который еще до начала моего путешествия отправился в Капштадт в качестве фармацевта. И когда я смотрел на город, который в это прекрасное утро постепенно выступал из окутывавшего его тумана и, полностью открытый взору, раскинулся передо мной вместе с высившейся над ним знаменитой красивой горной грядой, из-за леса мачт прямо к «Рюрику» направился маленький бот. Леопольд Мундт, еще один мой друг, ботаник из Берлина, бросился мне на шею.
Первое, что он сообщил мне, была весть о том, что любимый и чтимый всеми славный Бергиус скончался 4 января 1818 года. Прусское правительство направило сюда Мундта как естествоиспытателя и собирателя коллекций.
Как только вернулся капитан, я поехал с Мундтом; сперва мы направились на борт «Урании», которой командовал капитан Фрейсинэ. «Рюрик» возвращался из своего исследовательского плавания усталым и разочарованным, а «Урания» отправлялась в такое же путешествие полная надежд и готовилась покинуть гавань Капштадта. Капитана Фрейсинэ в это время на судне не было. Его офицеры, бывшие в то же время и учеными, пригласили нас к столу. Меня обрадовала возможность завязать с ними хотя бы мимолетное знакомство. Они предполагали посетить Гуахам [Гуам], а я мог немного рассказать им о том, что там еще предстоит сделать, и передать привет моему другу дону Луису де Торресу. Один из этих моряков служил вместе с одним из Шамиссо, который просил его, если он где-нибудь встретится со мной, передать мне привет от него и его семьи. Здесь я впервые встретил своего славного соперника и друга ботаника Годишо.
Затем мы вернулись на «Рюрик»; я собрал свои вещи и на все время нашего пребывания в Капштадте перебрался на берег к Мундту.
Приходится поневоле удивляться той активной деятельности, которую развертываешь, едва лишь твоя нога ступает на берег и ты наконец пробуждаешься от праздного сна, в котором пребываешь во время плавания. Исписать маленький листочек, прочесть десять строк — на корабле для этого с трудом находишь время, а когда ты его все же нашел, то оказывается, что тяжелые дневные часы прошли. А на суше все часы наполнены, на все находится время и на все хватает сил; не ведаешь ни сна, ни усталости. «Тело подчиняется разуму, забывая о своих потребностях».
В Капштадте мы провели лишь восемь дней. Из них три дня бушевал сильнейший северо-восточный ветер, прервавший всякую связь между берегом и кораблем. Но меня он не смущал. Целые дни я проводил на природе, а ночью обрабатывал собранное и читал книги. Моими наставниками и спутниками были Мундт, местный фармацевт и естествоиспытатель Кребс и другие, в большинстве своем друзья незабвенного Бергиуса.
Мы совершили большую экскурсию на Столовую гору; поднялись на нее перед рассветом со стороны Львиной горы и темной ночью спустились по торной тропе в ущелье позади города. Мои усталые спутники тотчас же погрузились в сон и проснулись поздним утром. А я, перебрав собранные растения, всю ночь штудировал голландско-малайскую грамматику, первое руководство по малайскому языку, попавшее мне в руки, и получил начальное представление об этом языке, знать который мне хотелось затем, чтобы сравнить говоры Филиппин и островов Южного моря. Рано утром я уже собирал на берегу морские водоросли.
Из привезенных мною из Капштадта морских растений одно или, как мне представляется, два сыграли большую роль в науке, свидетельствуя о превращении одних родов и видов в другие роды и виды. Мне довелось написать за свою жизнь немало сказок, но в науке я остерегаюсь давать волю фантазии и выходить за пределы увиденного. В природе я разумом не могу найти никакого покоя, как это делают сторонники метаморфоз. Родам и видам должны быть присущи постоянство и устойчивость, или они вообще не существуют. Что же отличает меня, Homo sapiens (разумного человека), от животного, совершенного или несовершенного, если каждый индивид может, прогрессируя или регрессируя, переходить из одного состояния в другое? Я вижу в моих водорослях только Sphaerococcus, который вырос на Conferva не так, как растет на дереве омела, а как мох или лишайник.
Чтобы получить представление о мысе Доброй Надежды, Капштадте и его окрестностях, можно воспользоваться многими описаниями путешествий. Мне не хотелось бы умножать их число, и потому не буду пытаться заново воспроизводить этот в высшей степени своеобразный пейзаж. Ограничуcь лишь некоторыми дополнительными штрихами к известной картине. Нигде, кроме как на Капе, ботаник не встретит столь привлекательный и вместе с тем удобный для изучения растительный покров. Природа предлагает свои дары и глазу и руке ботаника в неисчислимом количестве и разнообразии; все для него достижимо. Луга и заросли Капштадта сулят ему удовольствие, чего нельзя сказать о лесах Бразилии с их расположенными на вершинах садами, созданными лишь для того, чтобы привести его в отчаяние.
В городе и на участке дороги, следующем вдоль подошвы горы, можно, как это ни досадно, встретить европейские пинии, серебристые тополя и дубы — повсюду человеку хочется принести с собой возможно бо́льшую часть родины. Но если сойти с дороги и подняться в горы, то трудно подобрать соответствующее выражение, чтобы охарактеризовать все многообразие и пеструю мозаику растительного мира. Вместе с Мундтом мы нашли на Столовой горе много до сих пор не встречавшихся растений. Мне, путешественнику, прибывшему сюда лишь на несколько дней, удалось обнаружить в этом одном из самых посещаемых в мире ботанических садов не описанные еще никем виды растений, причем для каждого времени года здесь характерна своя флора.
Массив Столовой горы широкими равнинами отделен от гор внутренних районов. Его можно рассматривать как самое северное предгорье, которое сохранилось от находившейся к югу страны, погрузившейся вместе со своими горами в море. Этот горный массив отличается от соседних горных цепей своей флорой, в которой различные роды и виды растений находятся в ином соотношении, сочетаются особым, характерным только для этого района образом; многие растения вообще, по-видимому, встречаются только здесь; например, широко представленную в наших ботанических садах протею (Protea argentea) можно найти только на Столовой горе, и легко представить себе, что по прихоти случая или по воле людей она перестанет расти здесь, на столь ограниченной родной почве, и сохранится лишь в наших оранжереях.
Когда я был в Капштадте, туда приехали растениеводы из внутренних районов, прослышав о том, что здесь находится новый «охотник за цветами». Они предлагали мне посетить их плантации. Каждый путешествуюший естествоиспытатель может быть уверен, что его весьма гостеприимно встретят во внутренних районах колонии.
Ислам и христианство проповедуются на Ост-Индских островах одновременно, и миссионеры обоих вероучений состязаются на одном поприще. Казались странными разговоры о мусульманских миссиях на Капе. Мне рассказывали, что те, кто занимается этим, проникают сюда под видом торговцев и стремятся попасть в отдаленные районы колонии. Они адресуются преимущественно к рабам, обращая многих из них в свою веру. Бывают случаи, когда к ним примыкают свободные и белые. Повторяю здесь лишь то, что слышал, и не могу поручиться за истинность этих сообщений.
Вечером 6 апреля мне было приказано прибыть на судно. Но когда я поднялся на борт, оказалось, что нам дан еще один день, и я вновь отправился на берег. 7-го я совершил долгую экскурсию с Мундтом и Кребсом. Вечером они проводили меня на корабль. Мундт заночевал на «Рюрике». Когда утром 8 апреля мы проснулись, «Рюрик» уже шел под парусами, а стоявшие на рейде корабли остались позади. Капитан хотел отправить огорченного пассажира обратно со следующим судном, но в это время показался бот, и мы попросили его подойти. Владелец пожелал, чтобы ему заплатили сразу же наличными. Оказалось, что у Мундта не было ни денег, ни даже шляпы, и я выручил друга. Мы обнялись, Мундт прыгнул в бот. «Рюрик» на всех парусах вышел в открытое море.