Сала-и-Гомес. Остров Пасхи. Остров Сомнительный. Остров Румянцева. Остров Спиридова. Цепь Рюрика. Острова Динс. Острова Крузенштерна. Острова Пенрин. Самые северные острова группы Радак.
Здесь начинается, если можно так выразиться, исследовательский этап экспедиции на «Рюрике». Мы отплыли 8 марта 1816 года из бухты Консепсьон и 19 июня прибыли в Авачинскую бухту. За три месяца и одиннадцать дней мы лишь однажды, да и то на короткое время, бросили якорь у острова Пасхи, только дважды — на этом острове и на острове Румянцева [Тикеи] — мы ненадолго ступили на сушу, нам лишь бегло удалось поговорить с жителями островов Пасхи, Пенрин [Тонгарева] и Радак [Ратак], да и видели мы только то, что перечислено выше. В поле зрения не было ни одного европейского парусника; только 18 июня вечером близ побережья Камчатки, при входе в Авачинскую бухту, мы встретили первое судно, напомнившее, что на свете есть и другие подобные нам существа.
На путях, пересекающих этот огромный водный бассейн, движение не столь оживленно, как в Атлантическом океане; здесь не видно берегов, к которым могла бы устремиться мысль мореплавателя; однако Пролетающие морские птицы и другие признаки суши зачастую позволяют ему думать о близости островов, и он не чувствует себя затерянным в безбрежных просторах. Суда, следующие одно за другим, встречаются, как правило, лишь у гаваней Сандвичевых [Гавайских] и других островов, служащих им сборными пунктами. Во время нашего долгого плавания мы избегали торговых путей и, двигаясь по затерянным следам прежних мореплавателей, старались пролить свет на некоторые, вызывающие сомнение положения гидрографии. Этот отрезок нашего путешествия, один из самых важных с точки зрения деяний капитана Коцебу, занимает довольно много места в его путевых записках, и поэтому здесь ему будет посвящено лишь несколько страниц. То, что мне хотелось рассказать о виденных нами островах и с людях, с которыми мы встречались, я сообщил в моих «Наблюдениях и замечаниях» и подробно изложил там, в частности, в разделах «Общий обзор» и «Радак» свои суждения о геогностических особенностях Низменных, или Коралловых, островов [Туамоту], к которым относятся все упоминаемые здесь географические объекты, кроме островов Пасхи и Сала-и-Гомес. Что же касается вопросов навигации и географии, то здесь я должен сослаться на Отто Коцебу, а также на Крузенштерна, в произведениях которого дана критическая оценка открытий экспедиции «Рюрика» в Южных морях.
Приходится сожалеть о том, что немецкое издание описания путешествия О. Коцебу изобилует столь многими неточностями и погрешностями, что содержащиеся в тексте цифры и величины никак нельзя считать достоверными. Если сравнить указания широт и долгот, приведенные в тексте описания, с теми, что даны в метеорологических таблицах, то обнаруживается, что в описании не только зачастую опущены секунды, но п сами градусы приведены неточно. Таблица «Аэрометрические наблюдения» (т. 3, с. 221), по-видимому, более правильна, чем текст, и может служить для уточнения данных полуденных наблюдений с 18 июля 1816 года по 13 апреля 1818 года, на пути от Камчатки до Св. Елены, а также сохраняет значение и для последующей части пути с 5 по 24 ноября 1817 года между островами Радак и Марианскими через Каролинские острова. Например, в тексте (т. 2, с. 125) для 20 ноября 1817 года указана широта 10°42', что, очевидно, ошибочно, а в таблице (с. 226) 11°42'29", и это более точно. Для того этапа путешествия, который нас сейчас интересует, подобной таблицы нет. Достойно сожаления, что капитан Коцебу не приложил к своему описанию извлечений из судового журнала. Жаль также, что в описании он не поместил многих карт и планов, которые хотелось бы здесь видеть и за которые ему благодарна гидрография. Между тем Крузенштерн (т. 2, с. 160) позаимствовал из этих источников планы гаваней Гана-руру [Гонолулу] на Ваху [Оаху] и Ла-Кальдерона-де-Апура на Гуахаме [Гуаме]. Можно также сожалеть, что Коцебу не воспроизвел инструкции, полученные им от организатора экспедиции, хотя и он сам, и Крузенштерн неоднократно на них ссылаются. Приходится опять-таки выразить сожаление и по поводу того, что О. Коцебу не сохранил результаты барометрических наблюдений, которые в течение долгого времени проводились на судне в определенные сроки.
Те указания широт и долгот, высот гор и т. д., которые капитан сообщал мне во время плавания, всюду не согласуются с теми, которые приведены в его книге. Поэтому я пользуюсь последними, за исключением тех случаев, где могу подозревать описку или опечатку.
Прошу извинить меня за это отступление. Теперь я бегло прослежу на карте курс «Рюрика», а потом добавлю кое-что о событиях нашего плавания.
Мы поплыли на север, оставив остров Хуан-Фернандес с подветренной стороны, то есть с запада, а затем, достигнув 27° южн. широты, направились к западу. 25 марта мы увидели голые скалы Сала-и-Гомеса (26°36'15" южн. широты, 105°34'28" зап. долготы) и 28 марта оказались у острова Пасхи. Оттуда продвинулись несколько далее к северу и 13 апреля достигли 15° южн. широты и примерно 134° зап. долготы. По этой параллели мы следовали на запад по следам Ле-Мера и Схоутена по очень опасному району, изобилующему низкими островами и банками, на которые можно было натолкнуться, не заметив их. Зачастую приходилось лавировать всю ночь, вовсе не двигаясь вперед, отчасти для того, чтобы избежать опасности, а отчасти чтобы не упустить ни одного клочка суши. Во время этого перехода Маркизские острова остались к северу от нас, острова Товарищества [Общества] — к западу и к югу. Примечательно, что, начиная от острова Пасхи и до экватора, нас сопровождал большей частью северный и северо-восточный ветер, тогда как, по нашим расчетам, в этой области пассатов следовало бы встретиться с юго-восточными ветрами. Часто налетали порывы ветра, лил дождь, сверкали молнии.
16 и 17 апреля. Остров Сомнительный [Пукапука]. Широта — 14°50'11'' южн., долгота — 138°47'7'' зап.
20-го был открыт остров Румянцева, и 21-го мы высадились на нем. Широта его — 14°57'22" южн., долгота — 144°28'30'' зап. Это единственный из названных островов, где päcтeт кокосовая пальма; на других — лишь скудная растительность. Широкое белое побережье придает островам сходство с песчаными банками, за которые их и принимали прежние мореплаватели, удивляясь тому, что в непосредственной близости от них лот не доставал дна. Они никогда не упускали случая отметить это обстоятельство.
22 апреля — остров Спирндова [Такапото] — широта 14°51'00" южн., долгота 144°59'20" зап.
23-го вблизи открытых Куком Паллизеровых островов [Паллисер] — островная цепь Рюрика, от которой мы направились на юг. Она находилась между 15°10'00" и 15°30'00'' южн. широты и 146°46'00'' зап. долготы. Насколько далеко она простирается на cевер, установить не удалось. На юго-юго-востоке видели землю, но не исследовали ее.
24-го и 25-го была отмечена цепь Динc [Рангироа] (южная оконечность — в направлении северо-запад 76° и юго-восток 76° между 15°22'30'' и 15°00'00'' южн. широты и 147°19'00" и 148°22'00" зап. долготы).
25-го — острова Крузенштерна [Тикахау], центр группы — 15°00'00'' южн. широты, 148°41'00'' зап. долготы.
Оттуда мы изменили курс в северном направлении, разыскивая различные сомнительные острова, которые так и не находили. Затем поплыли к островам Пенрин и увидели их 30 апреля, а 1 мая встретились с их обитателями в море. По определению капитана, центр группы имеет координаты 9°1'35'' южн. широты и 157°34'22'' зап. долготы. Когда мы покидали эти острова, разразилась сильная буря.
Теперь частые штили сменялись порывами ветра, сопровождавшимися ливнями. 11 мая «Рюрик» вторично пересек экватор у 175°27'55'' зап. долготы.
19 и 20 мая мы посетили северные острова группы Малгрейв, а 21-го, идя на север, впервые увидели, к нашей радости, северные острова группы Радак — Удирик [Утирик] и Теги [Тика]. Об этих островах с милыми обитателями, коих мы встретили впервые, речь пойдет дальше. Пролив между обеими группами имеет координаты 11°11'20'' сев. широты и 190°9'23'' зап. долготы.
От Радака мы взяли курс почти прямо на север, к Камчатке. У 33° сев. широты началась область северных туманов; небо и море утратили свою голубизну. 13 июня на широте 47° сев. корабль настигла буря и появились льды. 18 июня в 4 часа пополудни туман рассеялся, и перед нами открылся вход в Авачинскую бухту.
Уже в Чили капитан поручил наблюдение за физическими и метеорологическими приборами доктору Эшшольцу.
Перед входом в бухту Консепсьон нам тоже доводилось видеть море с пятнами красноватого цвета. Это явление более отчетливо повторилось в первые дни нашего плавания к северу вдоль побережья Южной Америки. Красящий элемент, очень мелкий и распыленный, нельзя было распознать так, как, например, водоросли или инфузории в Атлантическом океане. Я не смог ничего различить в воде, которую подняли на палубу, и даже сомневался, действительно ли ее взяли из окрашенного участка.
9 марта, в день, когда мы проводили подобные наблюдения, мимо нас проплыла туша кита, на которой сидели и кормились бесчисленные стаи птиц (род Procellaria?). Может быть, окраска моря была вызвана этой гниющей массой?
Киты, которых часто можно наблюдать в бухте Консепсьон, где их в то время видели лишь американцы, сопровождали нас еще какое-то время. Лишь когда северные киты будут достаточно изучены и описаны, можно будет надеяться сравнить их с южными.
10-го в 6 часов вечера капитану показалось, что воздух как-то странно сотрясается и судно немного дрожит. Шум, который он сравнивал с отдаленными раскатами грома, повторился приблизительно через 3 минуты; потом он больше ничего не замечал. Другие ощутили подобное сотрясение в ночь на 11-е, а затем днем. Мы забеспокоились, не произошло ли в этой, так гостеприимно встретившей нас стране землетрясение, не стала ли она ареной ужаса и разрушения? Впрочем, наши опасения не подтвердились.
В Чили наш корабль атаковали несметные полчища блох; если бы они размножились, это сулило бы большие неприятности. Но поскольку мы плыли навстречу солнцу, они начали мало-помалу исчезать, а скоро мы от них и вовсе избавились. В Северном полушарии, когда мы плыли от Калифорнии к Сандвичевым островам, в сходных условиях повторилось то же самое.
Но вместо блох появились другие паразиты, с которыми нам прежде не доводилось встречаться в море, и во время плавания в поясе тропиков они быстро размножились. Я имею в виду тараканов (Blatta germanica), пользующихся у русских священным правом гостеприимства. Позже они стали для нас ужасным бедствием. Тараканы не только уничтожили весь наш запас сухарей, но и принялись грызть все, даже кусали людей во время сна. Иногда они заползали в ухо спящему, причиняя ему невыносимую боль. Доктор часто вливал в ухо пострадавшего масло, что весьма помогало.
16 марта на удалении более 17° (примерно 1000 миль) от ближайшего участка американского побережья была замечена летящая птица, которую приняли за бекаса.
24-го мы увидели первую тропическую птицу. Не могу преодолеть искушения назвать этот великолепный воздушный парусник райской птицей.
Утром 25-го ветер с Сала-и-Гомеса принес множество морских птиц — пеликанов и фрегатов,— что говорило о близости излюбленного места их гнездования, которое мы миновали в полдень.
Радостным был день 28 марта 1816 года. Мы познакомились с людьми чудесного племени, и сбылись впервые прекрасные мечты нашего плавания! Я искренне обрадовался, когда из моря поднялась высокая вершина острова Пасхи, покрытая красивой зеленью. На склонах раскинулись разноцветные поля, вероятно хорошо возделанные, с холмов поднимался дым. Подойдя ближе, мы увидели на побережье залива Кука людей; две лодки (казалось, больше у них не было) отделились от берега и направились нам навстречу. Я радовался, как ребенок, и был уже достаточно взрослым, чтобы радоваться тому, что еще могу так радоваться. Короткие мгновения высадки, когда нас окружили эти подобные детям шумливые люди, прошли как в чаду. Все железо — ножи, ножницы — все, что взял с собой, я скорее раздарил, чем обменял, а взамен, даже не знаю зачем, получил тонкую красивую рыбачью сеть.
Подозрительный прием части островитян я описал в «Наблюдениях и замечаниях», что можно сравнить со сведениями, данными Коцебу и Хорисом. Я лишь наметил предполагаемые причины почти угрожающего настроения островитян. Капитан Коцебу сам рассказал эту историю, я же воспроизвожу ее здесь с его слов.
Ее можно найти на с. 116 первого тома его описания путешествия.
«Считаю нужным сообщить здесь читателям известие, полученное мной впоследствии на Сандвичевых островах от Александра Адамса и объясняющее причины неприязненного обращения островитян. Капитан шхуны „Нанси“ из Нью-Лондона в Америке (имени которого мне Адамс не сказал) занимался в 1805 году на необитаемом острове Мас-а-Фуэро ловлей морских котиков. Меха этих животных имеют высокую цену в Китае, поэтому американцы стараются отыскивать их во всех частях света. Но так как у этого острова нет удобного якорного места и корабль должен был оставаться под парусами, а капитан не имел достаточной команды, чтобы отделить часть ее для ловли котиков, то он решил отправиться к острову Пасхи, намереваясь там похитить мужчин и женщин, перевезти их на Мас-а-Фуэро и основать тут колонию, исключительным занятием которой была бы ловля морских котиков. Это злодейское мероприятие он совершил в 1805 году: в Куковом заливе вышел на берег и старался захватить некоторое количество островитян. Сражение было кровопролитное, ибо храбрые островитяне неустрашимо защищались, но были принуждены покориться страшному европейскому оружию: 12 мужчин и 10 женщин попали в руки бессердечных американцев. Несчастные были посажены на корабль и заключены в оковы, доколе земля не скрылась из виду. Когда же через три дня оковы с них были сняты, то первым делом все мужчины бросились в воду; женщины хотели последовать за ними, но были удержаны. Капитан немедленно приказал лечь в дрейф, надеясь, что дикари, побоясь утонуть, вернутся на корабль; но он вскоре понял свое заблуждение, так как этим людям, с молодости привыкшим, так сказать, жить в воде, казалось возможным достигнуть своей отчизны, несмотря на трехдневное расстояние; во всяком случае, они предпочитали смерть мучительной жизни в плену. Поспорив между собой о пути, они разделились: одни поплыли прямо к острову Пасхи, а другие направились к северу. Капитан, раздраженный этим неожиданным геройством, послал вслед за ними шлюпку, которая, однако, возвратилась без успеха, ибо, как только она приближалась к пловцам, они ныряли. Наконец капитан оставил этих людей на произвол судьбы, женщин же привез на остров Мас-и-Фуэро и часто еще возобновлял свои попытки похищать людей с острова Пасхи. Адамс, которому капитан сам рассказывал это происшествие и имя которого он, вероятно, не хотел мне сказать, уверял меня, что сам в 1806 году был у острова Пасхи, но не мог пристать к берегу из-за враждебного отношения жителей. Так же случилось в 1809 году, по словам Адамса, с кораблем „Альбатрос“ под командой капитана Виндшипа».
Пользуясь случаем, выскажу здесь слова решительного протеста против употребления термина «дикари» применительно к жителям островов Южного моря [Тихого океана]. Я всегда стараюсь связывать те или иные понятия со словами, которые использую. Дикарем я называю человека, не имеющего постоянного местожительства, не занимающегося ни охотой, ни скотоводством, владеющего лишь оружием и добывающего себе пропитание охотой. Если и можно винить жителей островов Южного моря в испорченности нравов, то, как мне кажется, она свидетельствует не о дикости, а скорее о переизбытке цивилизации. Различные изобретения, такие, как монеты, письменность и т. д., по которым можно судить, на какой ступени цивилизации находятся народы нашего континента, здесь, в иных условиях, уже не могут служить мерилом для этих групп людей, живущих без вчера и сегодня, лишь данным моментом и вкушающих его на обособленных островах под благодатным небом.
Вблизи суши как будто больше летучих рыб; по крайней мере две их разновидности мы видели в Великом [Тихом] океане. Много таких рыб встречалось у берегов острова Пасхи.
В ночь на 1 апреля мы пересекли Южный тропик; 3-го видели фрегата, 7-го и 13-го был штиль. Именно здесь, наблюдая морских червей, доктор Эшшольц, к своей радости, открыл настоящее морское насекомое. Оно может быть сравнимо с нашей обычной палочковидной водомеркой (Hydrometra rivulorum F.), так же передвигается и скачет по поверхности воды; встречается во всех морях в поясе тропиков.
15-го видели много морских птиц — фрегатов и пеликанов; из-за нескольких резких порывов ветра ночью мы совсем не смогли продвинуться. Небо заволокло черными тучами, хлестал сильный дождь, во всех направлениях сверкали молнии.
16-го днем раздался возглас: «Земля!» Все были радостно возбуждены. Напряжение еще более усиливается, когда как бы сама по себе, можно сказать, а не но воле мореплавателя на зеркально ровной поверхности появляется и постепенно разворачивается перед вами суша. Взор жадно ищет дыма, развевающихся флагов, которые как бы дают знать человеку, что его ищет человек. Когда видишь поднимающийся кверху дымок, начинается странное сердцебиение. Но те печальные рифы, которые мы увидели на этот раз, скоро перестали представлять интерес даже для простого любопытства.
20-го было решено сделать попытку высадиться на маленький, густо поросший пальмами остров Румянцева, и этот час стал для нас большим праздником. Капитан приказал лейтенанту Захарьину обследовать место высадки, а мне и матросу — сопровождать его. Полный радости и надежд, я сел в лодку, и мы отчалили. Мы подплыли совсем близко к острову, от берега нас отделяла лишь полоса пенящегося прибоя. Смелый матрос поплыл с веревкой к берегу. Он пошел вдоль него, увидел следы человека, скорлупу кокосовых орехов, проторенные тропы; пробрался сквозь заросли, сорвал зеленые ветки и вернулся к веревке. Захарьин показал мне рукой на остров и спросил: «Ну как, Адельберт Логинович, не хотите ли и вы попробовать?» Думаю, что никогда прежде меня не охватывало столь мучительное чувство. Пишу об этом ради собственного уничижения. То, что сделал матрос, я повторить не смог. Матрос приплыл, и мы направились к кораблю. Выслушав наш доклад, капитан приказал сколотить плотик из всего имеющегося на борту «Рюрика» свободного дерева. На следующий день мы опять поплыли к острову и с плотика поодиночке сошли на берег, где нас обдало пенистой волной. Мы бодро прошли через лес и, обследуя остров, замечали следы людей, шагали по проторенным тропинкам, осматривали покинутые хижины, служившие им кровом. Чувства, охватившие нас, я сравнил бы с теми, что возникают при посещении жилища хотя и не близкого, но дорогого нам человека; такое я испытывал в летнем домике Гёте, находясь в его кабинете.
В «Наблюдениях» я писал, что на этом острове не было постоянных жилищ и что, по-видимому, его посещали лишь пришельцы с других, неизвестных нам островов.
Этот день — пасхальный праздник русских— был торжественно отмечен на «Рюрике» пушечными залпами. Команда получила двойную порцию спиртного. Для тех, кто оставался на судне, мы привезли несколько кокосовых орехов. Чтобы достать их, пришлось прибегнуть к помощи топора. Зрелище это буквально разрывало мне сердце; в наказание, правда, мы забыли на острове топор.
Вблизи Низменных островов, изучением которых мы занимались в последующие дни до 25 апреля, морские птицы встречались редко, зато летучих рыб было много. Однажды мне довелось там увидеть плывущую морскую змею.
Давно уже у нас не было свежей пищи; 28-го впервые стали выдавать воду по норме. Порции были вполне достаточные; я расходовал их даже не полностью, а в случае необходимости обходился и морской водой. Во время своих пеших экскурсий я не раз без отвращения и ущерба для здоровья пил ее, однако не могу сказать, что она утоляла жажду лучше, чем пресная. Частые ливни, которые особенно освежали нас в Южном полушарии, давали желанную возможность запастись свежей водой, для чего была приспособлена и наша палатка. Эта свежая, чистая вода — настоящее наслаждение. К сожалению, в наших запасах воды изобиловали посторонние примеси. 4 мая шел такой сильный дождь, что нам удалось собрать двенадцать бочек волы.
Мне нечего добавить к тому, что я написал в «Наблюдениях и замечаниях» об островах Пенрин, которые мы увидели 30 апреля, а на следующий день познакомились с их обитателями. Подобный день се всеми его событиями — это яркий луч света в однообразной корабельной жизни, оживляющий ее монотонное течение. Если я вновь стану описывать радость, которую мы тогда испытали, то вызову у читателя скуку, от которой нам удалось избавиться. Мы даже испытали на этот раз чувство восторга, что не было результатом только первого впечатления. Нигде я не видел таких красивых пальмовых рощ, как на островах Пенрин. Между высоким, колеблющимся на ветру куполом из крон и землей, а также между стволами виднелись небо и необъятная даль. Казалось, низких кустов и земляных откосов, ограждающих и защищающих обычно такие острова, и вовсе нет. Нас окружили островитяне. Их было довольно много. Они производили впечатление людей сильных, не знающих недостатка в пище, настроенных мирно и уверенных в своем оружии, хотя и незнакомых с нашим. В каждой лодке, как нам показалось, сидела семья во главе со старейшиной. Они получили от нас ценный металл — железо и, когда мы стали собираться в дорогу, с трудом расстались с нами.
В последующие дни штили чередовались с порывами ветра. 4 мая приблизительно на 7°30'' южн. широты нас встретил настоящий северо-восточный пассат. Попадалось множество морских птиц, которые утром летели против ветра, а после захода солнца — по ветру. Не раз мы ловили маленьких крачек (Sterna stolida). Некоторых отпустили, написав на пергаментном кольце название корабля и дату поимки. В этих дальних морях экипажам кораблей приятно будет встретить таких посланцев. И нам на «Рюрике» довелось в Китайском море поймать пеликана, выпущенного с нашего спутника «Эглантины», где его окольцевали.
11-го мы пересекли экватор. 12-го видели множество морских птиц и одну сухопутную. Впервые удалось загарпунить дельфина. Это было желанное блюдо. Мясо у него черное, сочное, пахнет землей, невкусное, но не отдает рыбьим жиром. Однако хотелось бы воздать хвалу и акуле, и дельфину: они попадаются именно тогда, когда бывает не до придирок.
19 мая у островов Малгрейв господствующий ветер неожиданно встретился с противоположно направленным ветром; шквал спутал паруса и порвал много снастей. Одна из них ударила капитана по голове, и он, оглушенный, упал на палубу. Это столь напугавшее нас происшествие, к счастью, не имело последствий.
21-го мы открыли атолл, лишь кое-где покрытый скудной растительностью; торчало несколько кокосовых деревьев. 22-го с этого атолла к нам направились, лавируя против ветра, две изящные лодки. Сидевшие в них нарядные люди весьма привлекательного вида приглашали нас высадиться на острове, но, сознавая свою слабость и нашу силу, не решались подойти поближе. С «Рюрика» спустили шлюпку, в которую сели Глеб Семенович, Логин Андреевич и я. Мы поплыли навстречу островитянам. Но нам так и не удалось внушить им доверие. Они бросили подарки — красивую циновку и плод пандануса, а затем быстро удалились в сторону острова, жестами приглашая следовать за ними. Это были радакцы. После первой встречи они расстались с нами, не получив ответных подарков.
Плывя по курсу на север, 27 мая мы наблюдали солнце в зените, а 28-го пересекли Северный тропик, проведя, таким образом, 42 дня к югу от экватора и 12 дней к северу от него в жарком поясе. Мы двигались навстречу родным звездам; впереди поднималась Большая Медведица, а позади опускался Южный Крест.
2 и 3 июня, несколько южнее, чем обычно указывают местоположение островов Рика-де-Плата и Рика-де-Оро, приблизительно на широте острова Меарн мы увидели приметы суши. 3 июня утром на корабль опустился маленький бекас. Птицу покормили тараканами. В море плавали деревья и водоросли. Вода была очень мутная, но лот, опущенный на глубину 100 футов, не достал дна.
Становилось все холоднее. Нас окутал северный туман. Он оседал на снастях и тягучими, как смола, ручьями стекал с них. С первых дней июня на широте Гибралтара начали отапливать помещение, а в середине месяца, прежде чем корабль достиг широты Парижа, на борту появился лед. Море, которое в поясе тропиков было темно-ультрамаринового цвета, здесь стало темно-зеленым и не просматривалось в глубину. Предметы, окрашенные белой краской, там были видны на глубине 16 футов, тут — всего на глубине 2 футов. Чем дальше на север, тем больше встречалось в воде плавника.
4 июня загарпунили еще одного дельфина, принадлежащего к малоизвестному нам виду; их здесь весьма много. Дельфины одной стаи, резвившиеся вокруг «Рюрика», отличались от дельфинов других стай по цвету, очертаниям и размерам.
6-го на море появились красные пятна. Это были скопления маленьких рачков; вода буквально кишела ими.
С тех пор как был взят курс на север, наши желания и помыслы, обгоняя корабль, устремились к берегу, где мы надеялись получить письма с родины. Мы начали просматривать свои дневники, готовить к отправке бумаги, писать письма родным и близким. Побуждаемый шуткой капитана, я написал из северного района Великого океана, обозначенного соответствующей широтой и долготой, распоряжение отправить государственному советнику Коцебу корзину шампанского. Вино было отправлено и дошло до адресата.
Прилетевшая 17 июня маленькая птица (Fringilla) возвестила близость земли, которую мы увидели на другой день,— большие горы с острыми зубцами, за которыми в глубине поднимались более высокие конусы вулканов. Снег покрывал вершины не равномерно, как в наших Альпах, а пятнами или полосами по склонам гор и спускался глубоко в долины. 18 июня, а так много снега!
19-го мы вошли в красивую широкую Авачинскую бухту [Авачинскую губу]. С вершины горы, которая образует северный выступ внешних ворот, о нас по своеобразному телеграфу сообщили в город Св. Петра и Павла [Петропавловск-Камчатский]. Оттуда навстречу нам выслали бот-буксир. При попутном ветре через узкий пролив мы вошли в бухту, где ветер тотчас утих. Когда нас отбуксировали в гавань, наступила ночь. Нестерпимая вонь от рыбы возвестила близость города. Установка для сушки рыбы — хлеба насущного для этого северного края — расположена на косе, ограничивающей внутреннюю гавань.
Здесь, в городе Св. Петра и Павла, я впервые вступил на русскую землю; тут должно было состояться мое первое знакомство с Россией.
О нашем прибытии уже сообщили; нас ожидали и знали по именам. Об этом было напечатано в газетах. А что же в таком городе еще делать, как не читать газеты! Прием соответствовал нашим ожиданиям. Мы внесли оживление в застоявшуюся жизнь, и, казалось, в этом уголке земли наступил день, непохожий на все обычные. Мы были земляками, встретившимися в глухом месте, так далеко от сердца родины, как хозяева и гости.
Губернатор лейтенант Рудаков позаботился о корабле, у которого сильно пострадала медная обшивка, и отдал нам медные листы с «Дианы». После плавания в Японию Головнин оставил это судно, уже непригодное для дальнейшего использования, в здешней гавани. Капитан Коцебу переехал на берег, и начались праздничные обеды и торжественные приемы, как их могли устраивать на Камчатке. Порадовала нас и русская баня. Это самое первое и, наверное, самое приятное, что может предложить русское гостеприимство. Во время плавания матросы ставили для себя банную палатку, когда в этом возникала потребность. Только под более солнечным и теплым небом можно было обойтись без бани.
22 июня на «Рюрике» был устроен ответный прием, а вечером мы ужинали у губернатора. В воскресенье 23-го после посещения церкви стол был накрыт у нас.
30-го был торжественный обед у коменданта, где пировали под гром пушек. Вино, правда, нельзя было назвать превосходным. Многочисленное общество состояло сплошь из русских. По английскому обычаю, который в большей или меньшей степени соблюдается повсюду, где побережье омывают соленые морские воды, каждый должен был чокнуться со всеми и все — с каждым из нас; на этот акт вежливости следовало ответить тем же, и поэтому пришлось осушить немало бокалов. Когда мы встали из-за стола, нам предложили познакомиться с местным транспортом и съехать на санях в собачьей упряжке с зеленого склона холма: в долинах снег уже растаял. Никто из нас не смог удержаться в санях: для этого необходима известная сноровка. Вылетев из саней, мы расползлись по кустам и укромным местечкам и там завершили праздник в одиночестве.
4 июля мы обедали у г-на Кларка, американца, который, оказавшись однажды в этих краях, хорошо приспособился к местным условиям. Ему лишь раз удалось обогнуть мыс Горн, но он уже шесть раз (последний — шесть лет назад) побывал на Сандвичевых островах. Его рассказы об этих островах и нарисованная им картина показались мне весьма достоверными. У г-на Кларка я впервые увидел портрет, который потом часто встречал на американских судах. Американские торговцы распространяли его и на островах и побережьях Тихого океана. Это был искусно написанный на стекле рукой китайского мастера портрет г-жи Рекамье, любезной подруги г-жи Сталь, приятное общество которой я имел удовольствие разделять в течение долгого времени. Когда я увидел здесь ее портрет, то все наше путешествие показалось мне не больше чем забавным, правда, порой скучно рассказанным анекдотом.
11 июля, в церковный праздник Св. Петра и Павла, мы участвовали в денежном пожертвовании на строительство церкви. В этот день нас принимал главный представитель Российско-Американской компании.
12-го мы отмечали у себя день рождения Глеба Семеновича. Матросы пришли на праздник весьма охотно, потому что Шишмарева все любили. Этот праздник дает мне повод рассказать о русском обычае, который может показаться странным, если принять во внимание наличие строгой муштры и безусловного подчинения матросов своим офицерам. Однако мне кажется, что отношение простого русского к своим господам, будь то капитан, барин или император, можно назвать скорее детским, чем рабским. Хотя он и подчиняется палке, но способен отстаивать свои детские свободы. Матросы, построившись в две шеренги лицом друг к другу и взявшись за руки, схватили Отто Евстафьевича и безжалостно заставили его «проплыть» по рукам. Такое своеобразное подбрасывание у нас вряд ли бы сошло за проявление уважения или дружеского расположения. За Отто Евстафьевичем наступила очередь Глеба Семеновича, а затем всех, кого удалось поймать. Тех, кто пользовался большей любовью, подбрасывали особенно высоко и безжалостно. После я узнал, что подвергшийся этой процедуре должен был отблагодарить команду подарком.
13 июля мы были готовы к отплытию, но столь желанная почта из Санкт-Петербурга так и не прибыла, и пришлось отложить наши ожидания до осени 1817 года, когда мы вновь вернемся на Камчатку. Однако и этим ожиданиям не суждено было сбыться. За три года мы не получили ни одной весточки с родины, ни одного письма от близких. Если бы не сильное желание поскорее получить здесь почту, то я предпринял бы экскурсию во внутренние районы. Но было еще слишком рано, поскольку зима пока не собиралась уступать свои права. Когда мы прибыли сюда, в окрестностях города еще лежал снег, но все же появились и первые признаки весны. Когда я писал отсюда на родину и на бумагу ложились мертвые буквы, которые и сами не были откликом, да и не находили ответного отклика, у меня мучительно сжималось сердце.
Хочу рассказать еще вот о чем. Из книг, оставленных здесь или в соседних внутренних областях Сибири путешественниками еще со времен Беринга, составилась целая библиотека, где, к нашему удивлению и радости, мы обнаружили произведения, отсутствие которых ощущали весьма болезненно. Труды Боска могли бы служить пособием при очень заманчивом для нас изучении морских червей, и в таком руководстве мы остро нуждались. Не говорю уже о том, сколь желанными оказались для нас в этом северном краю «Путешествия» Палласа и «Флора Сибири» Гмелина. По мнению губернатора, самое естественное предназначение этих книг — быть участниками таких научных экспедиций, как наша, и посему он разрешил взять из библиотеки нужные мне книги, с тем непременным условием, чтобы по возвращении я передал их Петербургской академии. Среди других в библиотеке было несколько книг, которые некогда оставил на китайской границе Юлиус Клапрот. На них стоял его китайский штемпель — изречение Конфуция: «Ученые — это светочи во тьме». Такой же штемпель был и у меня, Юлиус Клапрот подарил его мне в 1804 или 1805 году, когда мы с ним дружно жили в Берлине и я хотел выучиться у него китайскому языку. Случайно я взял этот штемпель с собой в путешествие и мог бы, предъявив его, вполне обоснованно претендовать на эти книги как на свою собственность.
Естествоиспытателю и коллекционеру Редовскому, нашедшему в этом уголке земли свой несчастный конец, принадлежали два маленьких ящика с засушенными растениями и промокательной бумагой, которые г-н Рудаков преподнес мне в подарок. Промокательная бумага мне была очень нужна. Как бережно я расходовал каждый клочок! В одном письме, написанном из города Св. Петра и Павла, я с глубокой благодарностью упоминал о бумажных рулончиках, подаренных мне детьми одного друга перед отплытием из Копенгагена.
В Англии я обзавелся хорошим двухствольным ружьем. Сам капитан распорядился запастись оружием. Во время путешествия я пользовался им довольно редко, однако затвор был не в порядке, и ствол загрязнен, поскольку у меня не было необходимых принадлежностей для ремонта и чистки. В городе Св. Петра и Павла кто-то одолжил его у меня, чему я безмерно обрадовался, полагая, что с ружьем будут обращаться должным образом и по возвращении оно будет выглядеть как новое. Но я заблуждался: его вернули невычищенным и в еще большем беспорядке. Увидев мое ружье, губернатор захотел его приобрести и попросил капитана переговорить со мной насчет цены. Убедившись, что капитан Коцебу был бы рад доставить удовольствие губернатору Рудакову и сам хотел посредничать в сделке, я сказал ему, что поскольку, как он и сам видит, я не очень нуждаюсь в ружье как в средстве защиты, то охотно уступлю его г-ну Рудакову; однако не знаю, сколько оно стоит, да к тому же я не торговец. Пусть его люди снимут шкуры и оперение с тех зверей и птиц, которых он подстрелит до нашего возвращения, и передадут их мне. Это и будет плата за ружье. Обе стороны такой оборот дела устраивал и был бы весьма кстати и для берлинских музеев, если, конечно, нам удастся вернуться на Камчатку.
Лейтенант Вормскьёлль остался в городе Св. Петра и Павла. Журнал метеорологических наблюдений, которые он вел с помощью приборов, принадлежащих экспедиции, Вормскьёлль соглашался отдать на условиях, неприемлемых для капитана Коцебу. Последний, которому я поручился за него, вернул мне мое слово. Больной лейтенант Захарьин, хоть и очень неохотно, тоже расстался с экспедицией. Мы обменялись сердечными рукопожатиями. Действительно, из-за своего физического состояния он уже не мог выполнять свои обязанности; служба морского офицера связана с такими тяготами, которых не знает пассажир.
Нашего веселого спутника — обезьянку капитан подарил губернатору. Можно полагать, что обезьяны, которые на кораблях обычно живут в самом тесном контакте с человеком, будучи ловкими, весьма любопытными и любознательными, могли бы достичь многого на пути к образованию, если бы у них было' то, что так необходимо ученому и в чем им отказала природа,— зад. У них нет терпения. Все это в большей степени относится к малайским обезьянам, которых мы позже взяли на борт, чем к нашей бразильской обезьянке.
Для пополнения экипажа «Рюрика» местное начальство передало капитану шестерых матросов. Российско-Американская торговая компания прикомандировала к нам алеута, весьма опытного и сообразительного человека. Всех семерых капитан Коцебу должен был возвратить, вернувшись на Камчатку на следующий год. Кроме того, он взял на борт байдару, построенную здесь по его распоряжению,— открытую плоскую лодку с легким деревянным каркасом, обтянутым тюленьими шкурами. Во время ночлега на берегу ее можно использовать как палатку или для защиты от ветра.
Все мы обзавелись парками, многим удалось достать медвежьи шкуры, которые стелили на койки. Парка — это обычная меховая одежда северных народов — длинная рубаха из оленьих шкур без прорезей с колпаком или капюшоном. У многих парок мех и внутри, и снаружи.
14 июля 1816 года мы покинули гавань Св. Петра и Павла, но только 17-го нам удалось выйти из Авачинской бухты.