7

I

Эта мысль не вмещалась в ее мозг. Со всеми другими – да, это произойдет. Со всеми другими – неизбежно. С кем-то постепенно: их дед пролежал много недель, парализованный, онемевший, даже его дыхание казалось незнакомым. С кем-то словно гром с ясного неба – так их мать рухнула замертво на пол турагентства, где работала, отпечаток ее помады остался на краю чашки, из которой она пила в то утро чай, и они берегли эту памятку до того дня, когда один из близнецов не схватил в ярости эту чашку за ручку и не ударил о стол, вдребезги разбив мамин рот (Аника уверяла, что это сделала она, Парвиз настаивал – нет, он). Кто-то – словно унесенный злым роком, как их бабушка, ожидавшая результатов анализа, которые, как они все почти смирились, должны были стать для нее смертным приговором. Она переходила улицу, и пьяный водитель вылетел из-за угла, превысив скорость. Две недели спустя врач позвонил с благой вестью: опухоль оказалась доброкачественной. А чья-то смерть была абстракцией – отец, никогда не присутствовавший в их жизни, умер задолго до того, как они узнали об этом и стали именовать его умершим. Все умирали, все, только не близнецы, смотревшиеся друг в друга и видевшие отражение своей скорби.

Скорбь проявлялась в таких формах, которые вовсе не воспринимались как скорбь, скорбь заглушала все чувства, кроме скорби, скорбь вынуждала кого-то из близнецов носить не снимая одну и ту же рубашку, чтобы уберечь запах того утра, когда мертвые еще были живы, скорбь вынуждала кого-то из близнецов отдирать от потолка светящиеся звездочки, наклеивать их на пальцы и так укладываться в постель, скорбь была злоязыка и добра, скорбь не видела ничего, кроме себя, или вдруг охватывала каждое зерно боли в мире, скорбь простирала крылья широко, словно орел, скорбь ежилась, колючая и жалкая, словно дикобраз, скорбь нуждалась в компании, скорбь жаждала одиночества, она хотела помнить, хотела забыть, скорбь гневалась и рыдала, скорбь то сжимала, то растягивала время, скорбь казалась голодом, казалась глухотой, казалась тишиной; у нее был вкус желчи, она резала, как бритва, она гремела, заглушая все звуки мира. Скорбь была невидимкой, скорбь меняла обличья, скорбь можно было уловить – отблеск в глазах близнеца. Скорбь услышала свой смертный приговор в то утро, когда вы оба проснулись и один запел, а второй подхватил мотив.

Когда ее слуха достигли слова, впервые в жизни превратившие ее в одиночку, она оттолкнула их от себя. Это неправда, это кто-то другой, не он. Где доказательства? Пусть покажут его тело. Нет, этого они сделать не могут, потому что это не он. Если бы это был он, в гостиной тетушки Насим не сидел бы этот мужчина с пластмассовой расческой в нагрудном кармане, который принес горестную весть. Он не из ваших, сказала она мужчине, мы не из ваших. И она проводила его вниз и ушла к себе в комнату наверстывать подготовку к семинару: с утра, как брат позвонил, забросила учебник. А теперь он дуется из-за того, что она к нему не приехала, хотя обещала. Она заперла дверь, и пусть тетушка Насим сколько угодно стучится и уговаривает. Это не ее вина, что она не полетела, это они ее не пустили. «Ради вашей же безопасности», – сказали они, и отобрали паспорт, и не пожелали ответить, когда вернут. Или нет, вовсе он не дуется, он уже летит к ней, его сообщения застряли где-то в чужеземной сотовой сети, такое бывает, сбой коммуникаций, СМС не пересекают границу много часов, а то и дней, а потом телефон звенит непрерывно и каждое сообщение входит троекратно. Такое уже было, полгода назад, когда тетя писала ей из Карачи: «Где же он? Когда прилетит? Мог бы хоть позвонить и предупредить. Вас в Англии совсем манерам не учат?» Да, он летит к ней, летит домой, смотрит в иллюминатор и видит их созвездие, Кастора и Поллукса, что под руку идут сквозь холодную темную ночь.

Она уснула и в какую-то минуту ощутила, как ее обняли знакомые с детства руки. Это не было для нее сюрпризом, но все равно – сладко свернуться клубочком, вбирая в себя тепло близнеца, и провалиться в тот глубокий сон, куда кошмары не досягнут, так крепко держит тебя любовь, предчувствие рая.

II

Солнечный свет скользнул по ее векам. Позднее утро. Она повернулась в постели, тело отяжелело от сна и предчувствий. В постели никого больше, только вмятина осталась на подушке. Она встала и спустилась по лестнице, туда, откуда слышались голоса тетушки Насим и ее двух дочерей и двух зятьев, они прогуляли работу, чтобы собраться здесь и приветствовать юношу, чье местопребывание они полгода скрывали, всем говорили, что он в Карачи. Калим Бхай, старший зять тетушки Насим, даже отдал Анике тот телефон, которым пользовался, когда ездил в Пакистан, чтобы она могла время от времени посылать с него сообщения приятелям Парвиза якобы от него самого: скучаю по дому но не по климату верблюды такие недовольные потому что им противен собственный запах простите пытаюсь не светиться на радарах ищу в себе аскета.

– Довольно скоро все откроется, – предупредил ее Калим Бхай, но Аника с самого начала знала, что брат надолго там не задержится.

Но почему Исма идет к ней – лгунья, предательница, – ладно, теперь, когда Парвиз дома, ее можно простить – и все же почему Исма прижимает ее к себе таким привычным, таким сестринским жестом, почему у нее лицо, то, которое она уже видела – в прошлом, когда слышала: «Ама умерла, Дади умерла», – почему ее голос осип от слез, что она говорит: «Я сразу же поехала в аэропорт, как только тетушка Насим позвонила» и «Мы с тобой всегда будем друг у друга», но Исма никогда не была всегда, «всегда» простирается в обе стороны, от утробы и до могилы, всегда был только Парвиз.

И почему снова явился он, мужчина с пластмассовой расческой в кармане, посланец пакистанского представительства, он поднял обе руки вот так вверх, когда она вошла, извиняясь за вчерашнее, это значит за то, что принес им чужое горе, но нет, это он извинялся за то, что не поднял вчера вот так сложенные руки и не произнес Inna lillahi wa inna – Аллаху мы принадлежим и к нему возвращаемся.

– Нет, – сказала она посланцу, – вы с кем-то его путаете. Он британский гражданин и к вам не имеет никакого отношения.

– Простите, – растерянно сказал тот мужчина, оглядываясь на Нему, которая взяла Анику за руку, словно Аника или сама Исма – ребенок и ее надо перевести через дорогу. – Вы хорошая, набожная семья. Ваше правительство дурно обошлось с вами. Этот министр внутренних дел – у него зуб на мусульман, верно?

Она все время ждала вестей от Парвиза и даже забыла, что Эймон не позвонил ей.

III

[субтитры]

Сегодня утром правительство Турции сообщило, что мужчина, убитый выстрелами из автомобиля, проезжавшего мимо британского посольства в Стамбуле, – Первис Паша, уроженец Уэмбли, очередной британский мусульманин, завербованный ИГИЛ. Разведке было известно, что в декабре Паша перешел границу с Сирией, но до сих пор не поступила информация, с какой целью он приблизился к британскому посольству. Не исключается запланированный теракт. Мужчина в белом внедорожнике, застреливший Пашу, не был опознан, но аналитики службы безопасности предполагают его принадлежность к конкурирующей группе боевиков.

Несколько минут назад министр внутренних дел дал нашему политическому обозревателю Нику Риппонсу интервью по делу Первиса Паши:

– Итак, еще один случай, когда британский мусульманин…

– Вынужден сразу прервать вас, Ник. Как вам известно, вступив в должность, я сразу объявил, что лица с двойным гражданством, отправившиеся за границу помогать нашим врагам, лишаются британского гражданства. Мой предшественник применял этот закон выборочно, и я за это его последовательно критиковал.

– А Первис Паша имел двойное гражданство?

– Именно. Британское и пакистанское.

– Имеет ли это какие-то практические последствия – теперь, когда он мертв?

– Его тело будет репатриировано на родину, в Пакистан.

– Его не похоронят здесь?

– Нет. Мы не позволим тем, кто при жизни обратился против Британии, осквернять ее землю своей могилой. Это дело пакистанского представительства. Извините, Ник, у меня время кончилось.

IV

#WOLFPACK

Начало отслеживания

#ПЕРВИСПАША

Начало отслеживания

#НЕОСКВЕРНЯЙЭТУЗЕМЛЮ

Начало отслеживания

#СТУПАЙОТКУДАПРИШЕЛ

Начало отслеживания

V

На кухне готовили угощение плакальщикам, но никто не явился. Одна только Глэдис позвонила. Ее дочь приехала в тот же день, запихала ее в машину и отвезла в Гастингс, запретив выходить из дому, пока по новостным каналам не перестанут крутить женщину с расплывшейся по щекам тушью, которая говорит на камеру: «Он был красивым добрым мальчиком. И не пытайтесь разъяснять мне, кто он на самом деле. Я знала его с того дня, как он появился на свет. Как же вам не стыдно, господин министр внутренних дел! Как не стыдно! Верните нам нашего мальчика, дайте его похоронить, пусть он упокоится рядом с матерью».

IV

@Глэдисвракку

Твиты 2 Подписки 0 Фолловеры 2 452

Оооо красивые мальчики сниму вуаль чтобы их разглядеть ооо меня нежно #распинают.

Приходите посмотреть на меня, мальчики, я проделываю такое, о чем 72 девственницы понятия не имеют. #Аможетэтонерай.

VII

Что это? Не скорбь. Со скорбью она знакома. Скорбь – третий близнец, нежеланный и неизбежный, они так и выросли вместе. Скорбь – амниотическая жидкость, в которой они плавали. Она умела смотреть в глаза скорби, когда из-за плеча скорби выглядывал близнец и рассказывал о большом мире. Скорбь меняла форму, приспосабливаясь к тебе, облепляя, как вторая кожа, и со временем ты научался надевать ее и жить дальше. Скорбь – договор, который Бог заключил с ангелом смерти: ангел хотел, чтобы живых от мертвых отделяла глубочайшая река, а скорбь стала мостом, по нему умершие проникают к живым, их шаги слышны над головой, их смех доносится из-за угла, ты узнаешь их осанку или походку у чужаков и идешь следом, мысленно умоляя лишь о том, чтобы незнакомец не обернулся. Скорбь – долг, выплачиваемый мертвым, за невольное прегрешение – продолжать свою жизнь.

Но это не скорбь. Она не приникала, а избивала бичом. Не окутывала снаружи, а въедалась в поры и раздувала ее тело до неузнавания. Она не слышала ни его шагов, ни смеха, разучилась сжимать плечи и мимикрировать в его позу, не могла посмотреть в зеркало и увидеть, как оттуда глядят его глаза. Это не скорбь. Это гнев. Это его гнев, гнев юноши, который предавался любым чувствам, но только не гневу, это что-то незнакомое в нем, все, что он ей оставил, все, что она могла сохранить от него. Она прижимала гнев к груди, вскармливала его, гладила гриву гнева, под беззвездным небом она клялась ему в любви и оттачивала зубы под стать его сверкающим когтям.

VIII

Пришли полицейские, расселись, на коленях блокноты, в руках диктофоны, самодовольно выслушали, как Исма благодарит их за то, что не вызывают на допрос в Скотленд-Ярд.

– Почему вы не разрешаете ему вернуться домой? Он хотел, он пытался вернуться домой.

Они пришли не за тем, чтобы говорить о Парвизе, они из отдела безопасности, охраняют министра внутренних дел.

– А! Так вы насчет Эймона?

Исма взяла чайник, собиралась налить в чашку полицейскому кипяток, но вроде бы забыла об этом, так и держала чайник в нескольких сантиметрах над столом, уставилась на сестру, яркий румянец пополз от шеи вверх, на лицо.

– Я спала с ним, потому что надеялась, что он сможет помочь. Спросите его, он подтвердит. Я хотела, чтобы брату позволили вернуться. И сейчас я больше ничего не прошу. Почему держала в тайне? А как вы думаете? Из-за таких, как вы, с блокнотами и диктофонами. Я хотела, чтобы Эймон был готов сделать для меня все, что угодно, когда я попрошу его помочь брату. Что мне скрывать? А вы бы не пошли на все, что угодно, чтобы помочь любимым? Видимо, вы никого не любите достаточно сильно, если для вашей любви необходимо, чтобы человек никогда не менялся.

И все это следя за Исмой, которая опустила чайник, так и не налив кипятка, и теперь уставилась на нее. Впервые ей пришло в голову – а до того она и не подозревала. Что бы она почувствовала, если бы оставалось место д ля других чувств?

– В предупреждениях такого рода нет нужды. Зачем бы я стала продолжать с ним отношения – теперь.

Они ушли, Исма все не отводила взгляда – изумленная, раненая.

– Нечего на меня так смотреть. Если он тебе приглянулся, ты должна была сама сделать это. Почему ты не любила нашего брата достаточно, чтобы сделать это?

IX

– Аника. Можно мне подняться?

– Зачем? Я не хочу тебя видеть, и теперь, когда ты знаешь про Эймона, ты сама не хочешь видеть меня.

– Ты – все, что осталось от моей семьи. Это самое важное сейчас.

– Что там за шум?

– Перевозчики пакуют вещи.

– Они съехали? Мигранты?

– Да. Мы получили их роскошные жалюзи и электрический чайник с четырьмя режимами подогрева вместо арендной платы за следующий месяц.

– Ты винишь его и в этом тоже? Что потеряла своих снобов-арендаторов?

– Не надо вести себя так, словно только твое сердце разбито. Он был мой малыш.

– А Эймон? Кто он тебе? По-моему, из-за него ты расстроилась больше, чем из-за Парвиза.

– Почему ты стараешься причинить мне боль? Он занял в моей жизни пять минут. Вы двое были вся моя жизнь. Я иду наверх.

– Ты никогда не приходила, когда он сидел здесь.

– Подвинься, пожалуйста.

– Думаю, он бы не хотел, чтобы ты тут была.

– Он больше не может хотеть или не хотеть.

– И я не хочу, чтобы ты тут была. Ты предала его.

– Он погиб не из-за этого. Его смерть никак с этим не связана. Ты должна меня простить. Пожалуйста, прошу тебя, прости!

– Ты веришь в ад и в рай?

– Только в аллегории. Милосердный Господь не осудит свое творение на вечные муки.

– Так что же будет после смерти?

– Не знаю. Что-то будет. Наши мертвые присматривают за нами, это я чувствую. Они пытаются заговорить со мной сегодня, сказать, что надо сделать для тебя.

– Ничего. Для меня – ничего. Что ты собираешься сделать для него?

– Я молюсь за него. За его душу.

– А его тело?

– Это всего лишь раковина.

– Приложи раковину к уху – услышишь океан, где она рождена.

– Хм. И что же, по-твоему, происходит после смерти?

– Я не знаю того, что знаешь ты. Жизнь, смерть, рай, ад, бог, душа. Я думаю только о Парвизе.

– Чего же он хочет?

– Он хочет домой. Он хочет, чтобы я вернула его домой – хотя бы раковину.

– Это не в твоих силах.

– Но попытаться надо.

– Как?

– Ты мне поможешь?

– Когда же ты поймешь – мы не в том положении. Мы не можем даже высказаться так, как Глэдис, у нас нет подобных прав. Вспоминай его в сердце и в своих молитвах, как бабушка вспоминала своего единственного сына. Возвращайся в университет, изучай законы. Смирись с законами, даже если они порой и несправедливы.

– Раз ты так говоришь – ты ни брата не любишь, ни справедливость.

– Я слишком люблю тебя, чтобы думать о чем-то другом.

– Твоя любовь ко мне бесполезна – ты не желаешь помочь.

– Твоя любовь к нему бесполезна – он мертв.

– Слезь с его сарая. Здесь не должен раздаваться твой голос.

– Аника! Ты мне так нужна! Разве сможем мы пережить эту боль поодиночке?

Рука Исмы гладит ее волосы, пытается отвлечь от Парвиза.

– Уходи.

X

ПОТРЯСЕНЫ И В УЖАСЕ:

СЕСТРА ПАРВИЗА ПАШИ СДЕЛАЛА ЗАЯВЛЕНИЕ

Сегодня утром Исма Паша, старшая сестра Парвиза Паши, уроженца Лондона, погибшего в понедельник в Стамбуле, зачитала перед своим домом в Уэмбли заявление для прессы. Она сказала: «Моя сестра и я были потрясены, были в ужасе, когда в конце прошлого года стало известно, что наш брат Парвиз присоединился к людям, которых мы считаем врагами и Британии, и Ислама. Мы сразу же уведомили отдел по борьбе с терроризмом, об этом уже говорила комиссар Джэнет Стивенс. Мы хотим поблагодарить представительство Пакистана в Турции, которое организует доставку тела нашего брата в Пакистан, где родственники ради памяти нашей покойной матери согласились принять его и похоронить. Моя сестра и я не планируем выезжать на похороны в Пакистан».

Мечеть, которую посещал Паша, также сделала заявление, разъяснив, что заупокойных молитв по убитому террористу не будет, и опровергла слухи о молитвах как «попытку разжечь ненависть к законопослушным британским мусульманам».

Тело Паши находится в стамбульском морге, и согласно осведомленным источникам, потребуется еще несколько дней до репатриации в Пакистан.

Полиция Стамбула сообщила, что на момент смерти у погибшего не было при себе оружия. Причины, побудившие его приблизиться к британскому консульству, остаются невыясненными, как и личность его убийцы – свидетели описывают мужчину азиатской внешности тридцати с чем-то лет. Комиссар Джэнет Стивенс ранее заявляла, что Паша работал в отделе по связям с прессой, который занимался вербовкой боевиков и так называемых «невест джихади». Житель Тауэр-Хэмлетс Мобашир Хок, чья дочь Романа в январе уехала в Сирию и вступила в брак с боевиком ИГИЛа, сказал репортерам: «Ложь и пропаганда таких людей, как Парвиз Паша, заманили мою дочь в ловушку, и в решении министра внутренних дел меня огорчает только одно – что я не смогу плюнуть на могилу террориста».

Источник в Министерстве внутренних дел сообщает, что на следующей сессии парламента будет рассмотрен закон об иммиграции с дополнительным пунктом о лишении британского гражданства любого, чьи действия идут вразрез с фундаментальными интересами Соединенного Королевства. По действующим правилам лишить гражданства можно лишь обладателей двойного гражданства или же натурализовавшихся иммигрантов, имеющих право получить другое гражданство. Министр внутренних дел расширил формулу своего предшественника «гражданство – это привилегия, а не право», добавив: «Гражданство – это привилегия, а не прирожденное право». Правозащитная группа «Либерти» обнародовала протест, в том числе заявив: «Отказ в праве иметь право – очередное дно. Изгонять потенциальных террористов – опасная близорукость. Лишение гражданства – инструмент деспотий, а не демократии».

XI

Проснуться под шум дождя, проникающего сквозь разбитые камнями окна. Исма сказала: по крайней мере, дом тетушки Насим пощадили. Исма, потрясенная и в ужасе, даже сейчас разыгрывающая из себя законопослушную гражданку, посмевшая говорить от имени сестры, вовлекшая ее в это постыдное отречение. Исма – изменница, предательница.

Одна. Дом, в котором они выросли, опустел, мигранты съехали со всей мебелью, из обстановки имеется только матрас, который Калим Бхай и Исма приволокли от соседей, «раз ты непременно решила спать здесь», широкий матрас для обеих сестер, но этот дом принадлежал близнецам, и только им. Она заставила Исму уйти – кричала, махала руками, вела себя как безумная и в конце концов ее прогнала.

Какой-то грохот внизу – что это? Кто-то ломится, хочет разорить дом в наказание за то, что под этой крышей жил террорист? Схватила чайник с четырьмя режимами нагрева – лучшее оружие, какое нашлось под рукой. Открыла дверь – Дэвид Бекхэм, Королева и Зейн Малик заколачивают разбитые окна. Бекхэм от неожиданности чуть по пальцу себя не стукнул.

– Думал, тут никого нет, – пояснил он из-под маски голосом Абдула.

– Лучше зайти поскорее, может, газетчики еще караулят, – сказал Зейн Малик, на самом деле – отец «Дэвида Бекхэма».

– Чайку бы выпить в самый раз, – заметила Королева, она же зеленщик Нэт, кивком увенчанной тиарой головы указывая на чайник.

XII

Столько часов записи – и ни минуты его голоса.

Словно он давно уже готовился исчезнуть. Теперь он ей даже не снится. Сердится, вот почему.

XIII

СКОЛЬКО ЕЩЕ ПОНАДОБИТСЯ ТАКИХ ПАРВИЗОВ ПАША, ПРЕЖДЕ ЧЕМ СИТУАЦИЯ ИЗМЕНИТСЯ?

Известие, что Адиль Паша, отец недавно погибшего террориста Парвиза Паши, много лет назад бросил семью и присоединился к джихаду, нисколько не удивило одноклассника молодого человека. «Ходили слухи, что его отец стал джихадистом в Афганистане и умер в Гуантанамо, – поведал пожелавший сохранить анонимность одноклассник. – Его сестры всегда это отрицали и уверяли, будто он умер за границей от малярии, но Парвиз не скрывал правду. Тогда я особо не обращал на это внимания, но теперь, когда вспоминаю, понимаю, что он еще в детстве считал джихад чем-то замечательным, чем стоит похвалиться».

Источники в полиции сообщают, что Адиль Паша участвовал в действиях боевиков в Боснии и Чечне в 90-е, а в 2001-м отправился в Афганистан, где присоединился к Талибану. Предположительно, вскоре после этого он погиб. «Мы понятия не имеем, был ли он убит в сражении, умер ли от малярии или от других причин. Если бы он находился в Гуантанамо, существовали бы соответствующие документы, а их попросту нет, – пояснил офицер особого отдела в отставке, который в 2002 году допрашивал родственников Адиля Паши. – Сына. Парвиза, я хорошо помню. Он был тогда маленький, но его приучали к культу отца, который воевал на стороне врагов Британии. Я забрал у него альбом с фотографиями, там его отец позирует с Калашниковым – и надпись: «Однажды ты присоединишься». Я рекомендовал контрразведке присматривать за мальчонкой, но к этому совету, к сожалению, не прислушались».

Глубокую озабоченность вызывает тот факт, что дети джихад истов, многие из них – родившиеся уже в Британии – не находятся под пристальным наблюдением. Сколько еще понадобится таких Парвизов Паша, прежде чем ситуация изменится?

XIV

В тот день Парвиз вернулся из представительства Пакистана и сообщил, что ему не пришлось платить за дорогущую визу для граждан Британии и проходить какие-то бюрократические процедуры, чтобы получить право на работу в Карачи, потому что, как выяснилось, у него уже есть какое-то «национальное удостоверение».

– А, да, – сказала Исма. – Я оформила всем нам, когда мы собирались съездить в Пакистан, да так и не поехали – помните?

Парвиз сбегал на чердак и вернулся, ликуя. Вот тебе и вот мне, сказал он, передавая Анике ламинированную карточку, на которой было написано «Удостоверение личности пакистанца, проживающего за границей». Она глянула на фотографию, вспомнила наконец, как нехотя потащилась с сестрой в представительство, недовольная затеей променять лето в Лондоне на каникулы в стране, кишащей родственниками, которые считают, будто узы крови дают право приставать с вопросами и советами и тыкать пальцем в хиджабы как в доказательство того, что британские пакистанцы «застряли в прошлом», а затем тыкать пальцем в джинсы как в доказательство того, что они «запутались и сами себя не понимают». В итоге телефонные переговоры с богатыми родственниками, обещавшими оплатить дорогу, пошли вкривь и вкось, Исма отказалась от поездки, а удостоверения отправились на чердак в коробку со свидетельствами о рождении, медицинскими полисами и рентгеновскими снимками сломанных костей.

– А как мы оказались «пакистанцами, проживающими за границей»? – спросила Аника.

Парвиз пожал плечами:

– Это просто означает, что наша семья родом оттуда и поэтому нам не нужны визы. Это все, что мне требуется.

– Нам, – поправила она. – Эта карточка мне пригодится, чтобы тебя навестить. Сунь ее в мою сумочку, ладно? Не хочу залезать на чердак с пауками и отыскивать ее там после твоего отъезда.

Она не запомнила, с каким лицом он выполнил ее просьбу.

Теперь ламинированная карточка с ее недовольной четырнадцатилетней физиономией лежала на столе в представительстве Пакистана, а человек с пластмассовой расческой печально ее созерцал.

– Вам следует слушаться старшую сестру и держаться от этого подальше, – сказал он. – Тем более женщин все равно на похороны не пускают, вы должны молиться дома, так не все ли равно, в Лондоне или в Карачи? Аллах услышит молитву немого со дна глубочайшего океана.

– Я имею право получить пакистанский паспорт? Да или нет?

– Да.

– Вот чек для оплаты срочного документа. Будьте любезны – кому я должна его отдать?

XV

ХИДЖАБКА!

БЛИЗНЕЦ ПЕРВИ ПАШИ ПОДСТРОИЛА СЕКС С СЫНОМ МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Аника «Трусики» Паша, девятнадцатилетняя сестра-близнец мусульманского фанатика Парвиза «Перви» Паши, уличена как сообщница своего брата. Она завязала знакомство с сыном министра внутренних дел Эймоном (24 года) и пыталась с помощью секса манипулировать им, чтобы он уговорил отца впустить ее брата-террориста обратно в Англию. «Трусики» прятала свое подлинное лицо от любовника и открыла ему свою истинную цель за несколько часов до того, как ее близнец был, к счастью, убит, когда пытался проникнуть в британское посольство в Стамбуле. Эймон Лоун поспешил сообщить министру внутренних дел о том, что женщина, которую он впустил в свою постель, пыталась через него повлиять на его отца, чтобы вернуть своего преступного брата в Британию. Карамат Лоун немедленно связался со службой безопасности, но, прежде чем удалось принять какие-либо меры, Перви Паша был убит. Наш славный министр, который решительно противостоит экстремистам, подвергая опасности собственную жизнь, хранил молчание, пока продолжалось полицейское расследование. Сегодня утром его офис опубликовал короткое заявление, извещающее об этой постыдной интриге. Обещана «полная прозрачность». Хотя хитроумная сестрица террориста пока не уличена в нарушении какого-либо закона, ей велено держаться подальше от сына министра внутренних дел, который, насколько нам известно, гостит у друзей в Норфолке. «Старания ее были напрасны. Министр внутренних дел никогда бы не пошел на уступки, ставящие под угрозу безопасность этой страны», – подытоживает источник, близкий к семье Лоуна.

Читайте внутри: Дочь и сестра мусульманских террористов. Тайная повесть секса. Эксклюзивная история Аники «Трусики» Паши.

XVI

XVII

Сложила чемодан, выкатила его на улицу, впервые за все эти дни вышла из дома, раньше камеры-микрофоны-полиция не выпускали. Из дома тетушки Насим напротив выбежала Исма: «Куда ты?» Исме она больше никогда отвечать не станет. Пошла по улице, полицейский нагнал: «Мисс, вернитесь, пожалуйста, в дом», села в ожидавший автомобиль, на этот раз за рулем Дама Эдна, Абдул, ставший ее покровителем и союзником, он перемахивал через стену сада и, невидимый журналистам, входил в дом. Абдул с ее квитанцией съездил за паспортом, купил билет, заплатил за него сам, чтобы Исма не получила СМС из банка об операции по карточке.

Телевизионный фургон последовал за ними, к нему присоединился полицейский эскорт, не беда, прятать ей нечего, так даже лучше.

– Почему ты помогаешь мне, Абдул?

– Есть кое-что, чего ты про меня не знаешь.

– Что ты гей, я узнала, наверное, еще раньше, чем ты сам.

– Не то – хотя спасибо, что никогда не выдавала. Это я рассказал кузену Фарука про Парвиза. В смысле слухи про вашего отца. Наверное, потому-то Фарук и отыскал его.

– Не твоя вина, что он решил ехать.

– Почему он надумал?

– Не знаю. Перестала задавать самой себе этот вопрос. Но потом он захотел вернуться, и для меня только это важно.

– Если тот вернется – Фарук, – я его убью.

– Нет, не убивай. Сдери с него кожу самым маленьким скальпелем, какой сумеешь найти. Выковыряй глаза ложечкой для мороженого. Налей медленно разъедающей кислоты ему на язык.

– Я так понимаю, ты все продумала.

– На этом я могу сосредоточиться. А так мало на чем.

– Не думаю, что я справлюсь.

– Понимаю. Ничего.

– И еще кое-чего ты не знаешь.

– Чего же?

– Твой брат казался мне очень привлекательным, – это он произнес голосом Дамы Эдны.

– Спасибо, Абдул. А то я было разучилась улыбаться.

Она ожидала очередного допроса в аэропорту, но человек из службы безопасности глянул через ее плечо на полицейских, затем на новенький пакистанский паспорт и посадочный талон до Карачи и кивнул.

– Что вы надеетесь там найти? – крикнул один из журналистов из-за барьера, когда она проходила в зал отлета.

– Справедливость, – ответила она.

XVIII

Карачи, цветные автобусы и бесцветные здания, стены в граффити, билборды с рекламой мобильных телефонов, газировки и мороженого, птицы кружат в раскаленном добела небе. Парвиз опустил бы окна, чтобы впитывать в себя новые звуки, но она откинулась на спинку сиденья и ехала в тишине, которую нарушал лишь кашель кондиционера – молчание было ей навязано кузеном-гитаристом, который отказался объяснять, почему у трапа самолета ее встретила охрана аэропорта и отвезла в грузовой терминал, где кузен ждал ее в бежевом автомобиле с наклейкой на ветровом стекле, возвещавшей о принадлежности к гольф-клубу, – такая машина годится скорее бизнесмену, чем музыканту.

– Сними хиджаб и надень это, – вот и все, что он сказал, протягивая огромные тонированные очки. Она отказалась, но насчет очков потом передумала, уж очень солнце в глаза било.

Так в полном молчании доехали до высокого белого здания гостиницы, кузен свернул на подъездную дорожку, миновав рассеянного охранника, остановился и отмахнулся от паренька, пытавшегося забрать у него ключи.

– Выходи здесь, – велел он.

– Зачем?

– Вход в гостиницу вон там. Я зарегистрировал тебя на три дня под именем миссис Гуль Кхан. Тело прибудет завтра, к вечеру его похоронят. Мы подготовили место для погребения. Послезавтра я пришлю за тобой машину. В девять утра. Помолишься на могиле – и отправляйся домой. Ясно? Не звони мне. Не звони моей матери. Ты все поняла?

– Это ты должен понять. Не надо его хоронить. Я приехала забрать его домой.

Кузен вскинул руки.

– Не хочу ничего слышать. Сумасшедшая. Знать ничего не хочу. Моя сестра в Америке, у нее там родится ребенок – ты или твой ублюдок брат хоть на минуту задумались о нас, с паспортами, которые для прочего мира не лучше туалетной бумаги, мы всю жизнь стараемся вести себя как можно осторожнее, только бы вид на жительство продлили. Не стой рядом с тем парнем, не читай этого в твиттере, не загружай из интернета книгу Ноама Хомски. А потом твой брат использует нас как прикрытие, чтобы присоединиться к каким-то психопатам-убийцам, а потом ваше правительство решает, что эта страна – помойка, где можно сваливать невостребованные трупы, а твоя семья рассчитывает, что мы возьмем на себя похороны юнца, чью фотографию все неделю показывали по телевизору как «лицо терроризма». А теперь еще ты примчалась, мисс Трусики Хиджаб, и мне пришлось потянуть за такие ниточки, за которые я вовсе не хотел тянуть, чтобы вытащить тебя из аэропорта и скрыть от журналистов всех стран, но ты, оказывается, еще какой-то фокус задумала, знать не знаю какой, но моя семья не будет иметь к этому никакого отношения, никаких отношений с тобой.

– Я и не прошу, чтобы ты или твоя семья что-то делали. Только скажи мне, в котором часу его завтра привезут и с кем нужно поговорить о том, куда его доставить.

– Что значит «куда его доставить»? Ты собираешься поселить труп в номере гостиницы?

– Ты в самом деле хочешь услышать ответ?

– Нет. Выходи.

– С кем нужно поговорить о том, куда его доставить?

Он нашарил в бумажнике визитку и швырнул ей.

– Спасибо. Кстати, далеко ли отсюда британское представительство?

– Посмотри в гугле, – посоветовал он, перегибаясь через нее, чтобы открыть дверь.

XIX

Британское представительство было окружено колючей проволокой, блокпосты и вооруженные микроавтобусы не дали бы никому приблизиться. Но в нескольких минутах пешком – парк, баньяновые деревья, их древние корни под землей прочнее ржавеющей от морского воздуха проволоки, и ружей, чьи стволы забивает пыль, и тех расчетов, что делают политики, думая о будущих выборах.

Здесь она будет сидеть рядом с братом, пока мир не изменится или пока оба они не сольются с этой землей.