Статья называлась «Кто же такой доктор Савич?». Начиналась она цитатами из книги Гукана в его, Шиковича, литературной записи и из некоторых других документов, официальных и неофициальных. Подкреплял их автор выдержками из заявления самого Савича на имя фельдкоменданта. Может быть, этого довольно, чтобы потомки прокляли и забыли имя этого человека?
Но есть люди, которые, несмотря ни на что, думают о Савиче иначе.
«Кандидат медицинских наук хирург Ярош, хорошо известный в нашем городе…»
Шикович кратко излагал, как после до дерзости смелого убийства начальника полиции молодой подпольщик Ярош очутился в доме доктора.
«Могут сказать, что Савич не выдал подпольщика, опасаясь за дочь. Не было б других фактов — один этот, конечно, не служил бы доказательством патриотической деятельности доктора».
Шикович передал содержание документов, найденных в архиве, — записок Варавы.
Была упомянута в статье и записка, которую показал ему Сербановский… Но чекист почему-то попросил пока ее не оглашать. Шикович не стал спорить. С него достаточно было того, что рассказала Суходол. Рассказ ее занимал больше половины статьи. Приводил его Шикович почти целиком, так, как записал на второй день своего пребывания в Загалье. Там же он прочитал запись Клавдии Сидоровне и выправил по ее замечаниям.
Вот эта часть статьи:
«…В тот день, когда вступили немцы, в больнице оставался он, Степан Андреевич, да я. Все разбежались. Даже больные разбрелись, кто мог ходить. Но у нас было человек двадцать дизентерийных детей. Доктор пытался как-нибудь эвакуировать их. Да кому охота брать в эшелон больных из заразной больницы?! Степан Андреевич сказал мне тогда:
«Останемся, Клавдия Сидоровна, на своем посту. Только трусы бросают пост в трудную минуту».
И назначил меня старшей сестрой. С того дня все больничное хозяйство было на мне.
Вскоре сами немцы начали привозить к нам больных. Очень боялись эпидемий. Приказы писали один за другим. Тогда вернулись некоторые из нашего персонала. Врачей правда не много, больше сестры да санитарки. Врач один новый пришел. Молодой, худой, как жердь, в очках. Макейчик его фамилия была. Да я сразу увидела, что в болезнях он ничего не смыслит и очень боится больных — как бы не заразиться. Сказала я об этом Савичу, а он мне в ответ:
«Не обращайте внимания. Назначения его я сам буду проверять. А вам советую: остерегайтесь этого человека, ничего не говорите при нем».
Тогда я раскумекала, что к чему и какая такая глиста у нас завелась.
А как-то, осенью уже, вызывает меня Савич и говорит:
«Вот, Сидоровна, штат ваш пополняю. Видите, какие хлопцы!»
Хлопцы ладные. Двое. Сразу вижу, не окруженцы. Окруженцы бывали уже у нас. Кожа да кости. Которых мы лечили, которых просто подкармливали. А эти оба в теле. Только один, Леша, бороду отпустил. А у другого, Вани, она, верно, и не росла еще. Чего это, думаю, такие хлопцы к нам, в заразную, поперлись? Дурни. Правда, Леша этот как открыл рот, так, может, минута прошла, пока слово вымолвил: заика такой. Его Степан Андреевич назначил ездовым — дрова привозить, умерших отвозить на кладбище. А Ваню санитаром. Он, как девочка, молоденький, беленький и ручки белые, к черной работе не привычные. Жалко мне его было. Дитятко горемычное, что тебя заставило за заразными прибирать?
Через несколько дней кличет меня Степан Андреевич, закрывает дверь у себя в кабинете и говорит шепотом:
«Сидоровна, есть к вам просьба. Дайте, говорит, ключ от вашей кладовой Ване».
Я сразу не поняла, заартачилась.
«На что ему ключ? Не дам я никому ключа».
Он главный врач и мог мне приказать, а он просит, ласково так:
«Поймите, Сидоровна. Это очень нужно».
Тогда я и спросила у него:
«Скажите мне, Степан Андреевич, кто такие эти хлопцы?»
«Я не хочу ничего от вас скрывать, Сидоровна, — отвечал он. — Это советские разведчики. Им надо кое-что передать по радио нашим. Они облюбовали вашу кладовку». Бельевая кладовка была на чердаке третьего корпуса, где помещались изоляторы.
Назавтра утром отдает мне ключи не Ваня, а Леша и говорит тихонько, но быстренько, ни-сколечки не заикаясь: «Спасибо, говорит, Клавдия Сидоровна. Уютное у вас местечко там, подходящее. Но мы вас часто не будем беспокоить».
Потом я узнала, что они перевозят и перевозят свою рацию в разные места. Чтоб не засекли их.
Степан Андреевич в то время пошел служить в управу. Наши, кто хорошо не знал его, ругались: к немцам подлизывается. Некоторые даже бросили работу. Потому что он оставался главным врачом. Но теперь он не сидел все время в больнице. Приезжал после обеда, редко с утра, на консультации, на обход. Больницей заведовала его заместительница Вакулова Раиса Сергеевна. Она и до войны у нас работала, в детском отделении. Не старая еще была, да в первые дни войны у нее сына убило бомбой, шестнадцать годков хлопчику. Может, от горя такого она вся поседела. Белая-белая.
И все молчала. Редко слово от нее услышишь.
Раису Сергеевну гестапо схватило в ту же ночь, когда убили Савича. Тогда много кого из наших арестовали. Аптекарку Надю (фамилии не помню уже), Васю Одинца, шофера санитарной машины. Степан Андреевич, когда пошел в управу, раздобыл эту машину для больницы. Грузовичок с будкой. Снимали будку, возили дрова из лесу, потому что со склада немцы не давали. Хорошо знаю, что и в лес машина пустая не ходила: иной раз поедет по дрова пять человек, а назад вернутся двое. Кто бежал из лагеря — у нас в больнице пристанище находил. Отойдет немного, подкормится человек и — в лес. Я таким одежу доставала, покупала, выменивала. Однажды сама Раиса Сергеевна попросила меня купить десять ватников, деньги дала. Да она не как Степан Андреевич — не с открытой душой. Будто и не доверяла мне, остерегалась. Признаюсь, обидно было. Степан Андреевич вон кого мне доверил — разведчиков! Да и не только разведчиков! Как-то Вася привез в машине «больного» — лысого человека с веселыми глазами. С машины его ссаживали, под ручки вели, как настоящего больного. А позвал меня Степан Андреевич к себе — гляжу, «больной» этот ходит по кабинету, поглаживает лысину и смеется, подмигивает. Доктор тоже улыбается.
«Надо, говорит, Клавдия Сидоровна, этого мальчика поместить в бокс, в детское отделение».
А тот хохочет: «Вы меня коклюшем не заразите!»
«Дайте, — говорит мне Степан Андреевич, — на сегодняшний вечер какое-нибудь задание вахтеру. А на проходную поставьте Лешу. Пускай подежурит. То же сделайте с сестрой, найдите предлог. А сами подежурьте за нее».
Я все исполнила как надо. В тот вечер они долго совещались в процедурной. Лысый, Степан Андреевич, Раиса Сергеевна, Вася Одинец и еще трое или четверо незнакомых мужчин, которых пропустил Леша».
Дальше Шикович писал:
«Я хочу прервать рассказ Клавдии Сидоровны, чтобы сообщить читателям, что Прокоп Варава, командир, а потом комиссар отряда имени Чапаева, записки которого я разыскал в архиве, был лысый и веселый человек, как сообщают те, кто знал его лично. Это даёт мне основание предполагать, что с подпольщиками участвовал не
Варава Размеры газетной статьи не привести рассказ К. С. Суходол ностях. От нее я узнал, что где рок второго года погибли Леша
лия одного из них была Колунов, но которого — женщина, к сожалению, не помнит, да и вряд ли это была настоящая фамилия. Их схватили на кладбище, они вели передачу из часовни. Наверное, это о них писал в своей записке Варана.
Клавдию Сидоровну в тот же день Савич предупредил, чтоб в случае ареста и допроса она говорила одно: попросились хлопцы на работу — взяли их, больше ничего не знает, что они делали, чем занимались. Ее не арестовали. Но через два дня в больнице был обыск. Гестаповцы перевернули все вверх дном. Ничего не нашли. И вот во время обыска врач Макейчик, тот самый, которого считали фашистским агентом, выпил стакан кислоты. Нарочно или случайно — неизвестно. Его, умирающего, гестаповцы увезли с собой. После этого, рассказывает Суходол, ей долго не давали никаких поручений. Вообще ей показалось, что и Савич, и Вакулова притихли, даже пленных больше не переправляли из города. Только Вася несколько раз брал у нее простыни и марлю. Потом она опять начала выполнять разные, как скромно говорит эта женщина, мелкие поручения: взять к себе девушку и выдать за племянницу, к кому-то сходить, что-то спрятать, что-то передать и т. д.
После убийства доктора ее не арестовали вместе с другими, но три раза вызывали в СД и настойчиво выспрашивали — больше о Ваку-ловой и Васе, меньше о Савиче.
Странная судьба постигла эту женщину после войны. В наше время, после Двадцатого съезда, об этом нельзя не сказать. Когда город был освобожден, она зашла в одно учреждение «к высокому начальству» и откровенно рассказала все, что знала о подпольной деятельности Савича и Вакуловой. Ее внимательно выслушали. А через несколько дней она была уволена из больницы «за сотрудничество с фашистами». Теперь живет в далекой деревне, без пенсии, даже без приусадебного участка. Зарабатывает на жизнь тем, что собирает травы и лечит ими больных. За это местные медики объявили ее знахаркой.
Присмотритесь, товарищи, кто живет с вами
рядом. Разберитесь в человеке, его делах, его
фии. Сколько на земле нашей безымен-
героев, скромных и простых! Мы и дети
должны знать их имена!
все нам ясно в истории доктора Са-
кто его убил. Неизвестно, за-
националистам понадобилась
Доктора. Но имеющиеся
нты и свидетельства дают мне
предположить: в инфекционной больнице ак-
ша подпольная группа, о которой
пока нет никаких упоминаний в наших официальных документах. Руководил этой группой доктор Савич, поддерживавший связь с командиром партизанского отряда имени Чапаева Прокопом Игнатьевичем Варавой.
Я надеюсь, что на статью эту откликнутся люди, которые смогут дополнить и прояснить то, что неясно в деятельности Савича и других советских патриотов, живых и погибших, героические дела коих будут вдохновлять многие поколения,
К. Шикович».
Статья сразу же вызвала бурю. Прежде всего в редакции.
— Это же приемы желтой прессы! — кричал Рагойша. — Шиковичу хочется завоевать дешевую популярность, пощекотать нервы обывателя. Как член редколлегии я категорически против печатания.
Чутким нюхом своим Рагойша сразу уловил, где искать надежного и авторитетного союзника. Гукан наверняка выскажется против, а он первый авторитет в городе по части партизанских дел. Экземпляр статьи тут же оказался на столе у председателя горисполкома,
Семен Парфенович читал, заперев дверь, чтоб не помешали.
Название он раздраженно подчеркнул толстым коричневым карандашом и поставил против него на полях жирный восклицательный знак, как бы показывая, что для него не составляет вопроса, кто такой доктор Савич.
На цитате из своей книги он сломал карандаш и швырнул его в корзину. Другого не взял. Читал, вдруг утихший, сосредоточенно, внимательно. На лице его не видно было сейчас ни гнева, ни раздражения. Только все больше и больше оплывали худые щеки и отвисала нижняя губа, как бы стремясь дотянуться до бумаги.
Окончив чихать, он собрал листы, положил их обратно в редакционный конверт, переломил конверт, сунул в глубокий карман галифе и, широко шагая, вышел из здания горсовета. Так же широко шагал он по кабинету секретаря горкома, пока Тарасов кончал разговор с заведующим отделом. Тарасов тайком наблюдал за ним и удивлялся: давно уже он не видел спокойного Гукана таким взволнованным.
Не успела закрыться дверь за сотрудником, Семен Парфенович нетерпеливо и небрежно бросил конверт на стол,
— Читал?
— Что это? — Тарасов вынул статью, глянул, подумал: «А, вот что тебя…» — и почему-то сказал: — Нет, не читал.
А на самом деле читал. Редактор еще вчера прислал статью в горком.
— Почитай. Хотя и читать нечего. Дурацкие фантазии безответственного писаки. Разыскал, понимаешь, какую-то бабу, знахарку, и на основании ее путаного рассказа хочет пересмотреть всю историю подполья…
— Неужто всю? — как бы удивился Тарасов, бегло просматривая статью.
— Хочет обелить того, кто сам себя очернил. Открыватель нашелся! Но не в этом суть… История есть история. Не Шикович ее делал. Не Шиковичу ее переделывать. Тут опасна сама тенденция. Я тебе должен бросить укор, Сергей Сергеевич. Потакаешь ты ему. А он из тех, кто считает, что, если партия развенчала культ Сталина, — значит, надо все перевернуть вверх ногами, белое сделать черным, а черное белым…
— Тенденция, безусловно, вредная, — спокойно согласился Тарасов, просматривая последнюю страничку статьи. Потом поднял голову, взглянул на Гукана и сказал: — Но я не вижу логической связи. Какое отношение имеет эта тенденция к тому, что Шикович хочет доказать и почти доказывает, что в больнице была подпольная группа. Ты твердо знаешь, что ее там не было?
Гукан с размаху опустился на стул возле стола, ударил себя ладонью в грудь.
— Да не в этом дело, Сергей Сергеевич! _Тут главное метод. При таком методе поисков любой фашистский прислужник может объявить себя подпольным деятелем…
— А здесь кто объявляет? — положил руку на статью Тарасов.
— Да хотя баба эта.
— Суходол? — голос секретаря вдруг стал жестким. — Где же она служила? В заразной больнице?! — и резко поднялся. Но, видно, испугавшись, что может сорваться, достал папиросу; закурил и сказал примирительно: — Не горячись, Семен Парфенович, а то как бы нам не вернуться к старой тенденции, которая тоже немало бед натворила.
^ Гукан понял, что Тарасов ознакомился со статьей раньше. Не мог он, так бегло просмотрев, запомнить фамилии и обстоятельства.
«Ясно, Шикович согласовал с ним. Теперь он будет поддерживать. С ним не договоришься. Надо идти в обком».
— Ты почитай внимательно. Как он строит статью. Принимает позу объективного исследователя. А по сути, ревизует решения горкома о подполье.
— Серьезно? — опять будто бы удивился Тарасов. — Ну, это можно поправить.
— Ты что, считаешь, что эту муру стоит печатать?
Тарасов снова сел, придвинув кресло поближе к Гукану, чтоб было не так официально, выпустил в сторону дым и, пытливо заглядывая в глубокие черные глаза Гукана, спросил дружески-интимно, вызывая на откровенность:
— А что тебя, Семен Парфенович, так взволновало? Желание Шиковича реабилитировать Савича?
— Сергей Сергеевич, ты далек от наших партизанских дел. Ты был на фронте. А я в самой гуще варился. Ты не представляешь условий, в которых мы вели борьбу. Оккупанты, провокаторы, предатели. Наконец, просто зайцы, которые боялись ушами шевельнуть. А теперь хотят выдать себя за героев. Ну, в отрядах — там ясно, все на виду: кто герой, кто трус. А здесь, в городе… Я семнадцать лет разбираюсь в этих делах…
«Ничего ты не разбираешься. Написал за тебя Шикович книгу, и ты теперь выдаешь ее за непогрешимую истину», — подумал Тарасовс возмущением. А сказал' улыбаясь:
— Перемрут историки, Семен Парфенович, если ты захватишь монополию на все изыскания.
Гукан уловил иронию секретаря, и она так и обожгла его. Он даже отшатнулся. Но сделал вид, что просто переменил позу, пригладил редкие волосы, отпарировал почти весело:
— Ну, из Шиковича историк, как из меня… поэт.
Тарасов потушил в пепельнице папиросу и отодвинулся с креслом от стола. Как будто обоим захотелось рассмотреть друг друга на некотором расстоянии.
— Так как с этим? — небрежно кивнул Гукан на стол, где лежала статья.
— Почитаем. Подумаем. Порассудим.
— Живицкому позвони, а то, чего доброго, под нажимом напористого автора…
— Не бойся. Без нашего с тобой согласия не дадут.
Оставшись один, Тарасов долго задумчиво курил у открытого окна, разглядывая улицу, машины, прохожих. Потом достал из сейфа какой-то документ, стал читать его, все так: стоя. Зашла сотрудница горкома выясн кой-то вопрос — он убрал документ стола. Поговорил с ней, подписал б шла — медленно дочитал эти полт ки на машинке, просмотрел доку спрятал его в сейф и снова кур
Сказал сам себе сердито:
— Этика!.. Хватит такой эти Сергей, страхуешься. Постыд
Решительно подошел к столику с телефонами, набрал номер.
— Живицкий? Привет. Что это ты маринуешь отчет о слете ударников коммунистического труда? Завтра? Ох, и оперативность у вас! Шикович в редакции? Попроси его зайти ко мне.
— Что будем делать, Кирилл Васильевич? — спросил Тарасов, как только поздоровались.
— Надо печатать, — убежденно ответил Шикович. — Я уверен, отзовутся десятки людей, молчавшие до сих пор. Не понимаю, Сергей Сергеевич, чего мы боимся.
— Мы ничего не боимся. Но, может быть, стоит еще поискать.
— Такая публикация — довольно распространенный и эффективный метод поисков.
Тарасов на минуту задумался. Открыл сейф, достал листки, которые перечитывал полчаса назад.
— Хочу показать тебе еще один документ. Из той же папки, с которой ты ознакомился у Вагина. Но тогда я посоветовал это вынуть.
Кирилл с непонятным волнением взял протянутые ему стандартные листы, сколотые скрепкой, и сразу посмотрел на вторую страничку, на подпись. Подпись, как и все остальное, напечатана на машинке: «С. Гукан, бывший комиссар партизанской бригады имени Чапаева, секретарь Сталинского райкома партии». Дата: 16. X. 1945 г.
Это была копия заявления в органы государственной безопасности. Оно начиналось словами:
«Мне стало известно, что в город из Германии, где она пробыла около двух лет, вернулась дочь врага народа и предателя, фашистского прислужника доктора Савича С. А. — Савич Софья Степановна».
Прочитал это Кирилл и почувствовал, как кровь больно ударила в виски и в темя. Пересохло в горле. Он глотнул воздух.
Тарасов как будто углубился в газету, но незаметно следил за выражением лица Шикоаича.
заявлении давалась характеристика Сави-
е только служил в немецкой управе, он
провокатор. Имел связь с не-
одпольщиками. С одним из парти-
Гукана в его?ов> с каким — не говорилось. Но
его «подпольной деятельности»
проваливались и гибли наши
ответственные операции. Под-
вынесла предателю-прово-
смертный приговор,
Дальше Гукан писал, что дочь жила с отцом, человеком состоятельным, вела его хозяйство и была «в близких отношениях» с гитлеровскими офицерами, которые проживали «в гостеприимном доме Савича».
— Подлость! — возмущенно бросил Кирилл, окончив читать.
— Не кипятись. — Тарасов придвинул ему пачку папирос. — Было время всеобщей сверхбдительности.
— Но ведь можно было выяснить, с каким «комфортом» они вывезли ее в Германию и где там держали.
— Это, пожалуй, можно было выяснить, но, очевидно, не хватало времени. Многовато было таких дел.
Шикович прикурил и жадно затянулся.
— Спасибо, Сергей Сергеевич. Для меня в этом документе важней другое. Почему Гукан раньше ничего не говорил о том, что Савич был связан с подпольщиками? С кем конкретно? И с отрядом… С каким? Не сказал ни тогда, когда мы писали книгу, ни теперь, когда я пришел к нему с записками Варавы. Почему?
— Вот и попробуй выяснить — почему? В психологическом плане, — чуть заметно улыбнулся секретарь горкома.
— Можно сказать ему об этом? — спросил Кирилл, протягивая заявление Гукана.
— Лучше не сразу. Такой лобовой ход вряд ли поможет установить истину.
— Придется ждать, пока Ярош разрешит поговорить с Савич. Может быть, она что-нибудь прояснит.
Ярош широко размахнулся. Застрекотала катушка. Блесна, сверкнув на солнце, шлепнулась на середине реки. Ярош дал блесне потонуть, и течение отнесло ее и леску еще дальше. Наконец он начал крутить катушку, медленно-медленно. Катушка чуть слышно попискивала.
Кирилл стоял шагах в пяти. С обрыва, забрасывая блесну своего спиннинга в мелкую воду, с интересом следил, как серебристо-красный лепесточек то ложится на желтый песок выскакивает на поверхность.
«Сейчас зацепится, — думал он, глядя на друга. — Блесна ползет по дну». Почему-то хотелось, чтоб у Яроша зацепилась и оборвалась леска. Ему осточертело это бесконечное забрасывание.
Солнце из-за реки слепило глаза. Легкий ветерок шелестел лозняком. Посидеть бы в тени под стогом и поговорить.
Блесна Яроша, не задев ни одной водоросли, заиграла на мели.
«Черт!» — выругался про себя Шикович.
Ярош опять так же ловко размахнулся, далеко закинул блесну и снова молча вел ее все с той же задумчивой неторопливостью. Кирилл не выдержал.
— Чего ты молчишь?
— Думаю, — ответил, не обернувшись, Антон Кузьмич. — Я, кажется, начинаю видеть смысл в том, что ты делаешь. После твоего рассказа…
— Слава богу, наконец-то дошло до твоих заспиртованных мозгов. Ты должен завтра же разрешить мне побеседовать с Зосей!
— Нет! — Ярош быстрее погнал блесну. — Нет! Ты как азартный игрок. Тебе только бы скорей выиграть. А у меня жизнь человека. Я не играю жизнью.
— Ты холоден, как эта щука! — кивнул Кирилл назад, где в траве судорожно раздувала жабры, задыхаясь на воздухе, светлая речная щучка, пойманная, как ни странно, Шиковичем. Неожиданная удача друга разожгла рыбацкий азарт Яроша.
— Не хвастай своей щукой. Дрянь щучка. А главное, все равно дома не поверят, если я не подтвержу.
— Пошел ты… Эскулап! Коновал!
— Мыло, ошень мыло, — беззлобно бубнил Ярош, снова закидывая блесну. — А ты знаешь, что коновал весьма тонкая профессия?
— Антон, ты меня своим дурацким спокойствием доведешь до того, что я сегодня напьюсь.
— Пей. Река рядом.
— А-а, черт! Дулю ж ты у меня съешь, а не уху, — и, швырнув в траву спиннинг, Кирилл с воинственным видом направился к щуке.
Ярош кинулся ему наперерез, схватил за руки.
— Э! Что ты дурак, я знаю, но выкинуть такую щуку!
Шикович хотел подставить ему ножку, но Антон Кузьмич легко поднял своего пятипудо-вого друга, потащил к обрыву.
— Остужу я твою горячую голову.
— Погоди, на том берегу люди. Нарочно потону тебя посадят.
Ярош опустил Кирилла на землю. Они уселись на мягкой траве, свесив ноги с обрыва. И так, уже серьезные, беседуя, просидели, пока с неба не полилось в реку расплавленное золото заката.