Ярош с Шиковичем стояли у широко открытого окна пустой комнаты, в «которой пахло краской и цементом. Комната. была на втором этаже. Но и отсюда за садами виднелась излучина реки и заречные, сперва луговые, а дальше полевые и лесные просторы.
— Чудесно! — произнес Шикович после того, как они добрых пять минут молча любовались далями.
— Молодчина Кушнер! — отозвался Ярош. — Он выдержал главный бой.
— А ты молчал?
— Не молчал. Но когда началась борьба между председателем и заместителем за голоса членов исполкома, трудно уже было вставить слово…
— Не было меня!
— Ты б только испортил дело. Я думал, ты флегматик, а ты африканец.
Маша, стоявшая в сторонке, повернула свою золотую голову, улыбнулась Шиковичу, как бы одобряя, что он такой беспокойный.
— Нет, ты объясни, Антон… Кажется, все понимаю, а его поведения понять не могу. Ладно, допускаю: он убежден, что Савич враг… Хотя опять-таки откуда такое нежелание серьезно разобраться в новых фактах? Такое упорство! А еще больше меня возмущает другое: что он имеет против этой несчастной женщины? Уж кому-кому, а ему-то вбивалась формула, что дети не отвечают за отца.
Маша не все понимала в этом разговоре. Ей была известна история Зоей и ее отца, но она не догадывалась, что история эта еще не окончена. Почему они так возмущены Гуканом? Особенно Шикович. Не хотел давать квартиру? А кому вот так, сразу дают? Что-что, а о квартирных делах, пожив в городе, она достаточно знала, ежедневно слышала разговоры на эту тему, в которых часто поминалось имя Гукана: одни его хвалили, другие ругали. Маша умела быть объективной. Думала, что, если бы она добивалась квартиры и ей бы не дали, она не стала бы делать из этого такую трагедию, как иные. Поэтому и возмущение Кирилла Васильевича сперва ей не совсем было понятно. И только в последних его словах нашла разгадку. Главное не квартира, главное — отношение к человеку.
Смотреть и устраивать Зосину квартиру Маша напросилась сама. Квартирка ей понравилась. Довольно просторная комната, маленькая, но уютная кухня, где все под рукой: двухконфо-рочная газовая плитка, беленькая раковина, блестящий кран; повернул — и, полилась вода.
Шикович, входя, сказал:
— Чуть повыше бы. Все-таки низко. Пора уже отказаться от таких габаритов.
Ярош достал рукой до потолка и засмеялся.
Ничего удивительного! С его-то ростом! А Маше все'казалось превосходным. Она обрадовалась, когда мужчины похвалили вид из окна. Прошлась по комнате. Каблуки прилипали к свежей краске и, отлипая, потрескивали. Оставались чуть заметные следы.
— Пол надо бы помыть холодной водой, — и пожалела, что нет ведра и тряпки.
Потом они полдня ездили по городу искали мебель. В сберегательной кассе, когда брали деньги, Кирилл признался:
— Ты знаешь, Антон, я ведь скупой. Но для нее мне почему-то ничего нежалко.
Машину он вел с веселым удальством. Ярош шутливо предупредил:
— Кирилл, моя жизнь не застрахована!
— Я где-то читал, что хирурги самые большие трусы. Больше всего боятся попасть под нож своего коллеги.
— Неправда! — серьезно и энергично запротестовала Маша.
Они объехали все мебельные магазины. И отовсюду выходили разочарованные.
Маша оказалась удивительно разборчивой. Ей никогда в жизни еще не приходилось покупать мебель. Но то, что они видели в магазинах, она отвергала решительно, с первого взгляда. Столы, шкафы, стулья были большие, неуклюжие, непривлекательные.
Ярош хмуро молчал. Шикович ругался с директорами.
— Не мы выпускаем, товарищ.
— Так не берите то, что не идет. Требуйте!
— А план?
— Да не живите вы сегодняшним днем. Один месяц не выполните, на следующий перевыполните, если получите то, что нужно.
Директора снисходительно и скептически улыбались: ничего, мол, ты не понимаешь, дорогой покупатель, в торговых делах.
Наконец один молодой продавец, которому, возможно, приглянулась Маша, потихоньку в тесном проходе между шкафами-бегемотами посоветовал ей:
— Съездите к Грабарю. На складе вы найдете то, что надо.
— А кто это Грабарь?.
— «Гормебельторг». Шикович сразу же загорелся.
— Идея! Стану лучшим доставалой из всех наших доставал!
— Ненавижу покупки по блату, через черный ход.
— Антон идеалист! — засмеялся Шикович, разворачивая своего «москвича». — Будет мебель. Будет и материал для фельетона.
В коридоре торгового управления Кирилл со смехом толкнул представительного Яроша к обитой желтым дерматином двери.
— Заходи смело, солидно. Чтоб произвести впечатление.
Но ни смелость, ни солидность не оказали должного воздействия на «всемогущего Грабаря», маленького лысого человечка. Он не ответил даже на их приветствие и продолжал разговор с двумя своими работниками. Наконец недовольным тоном обратился к посетителям:
— Вам что, товарищи?
— Я Шикович, — сказал Кирилл и убедился, что фамилия его никакого впечатления не произвела. Беззлобно подумал: «Газеты чертов торгаш не читает». Однако продолжал: — А это Ярош, знаменитый хирург.
Антон Кузьмич кинул на него сердитый взгляд.
Но — о, чудо! — при имени Яроша маленький Грабарь почтительно встал, протянул руку.
— Знаю, знаю. Кто у нас не. знает товарища Яроша! Приятно, очень приятно.
«Клюнуло», — подумал Кирилл, подставляя другу стул. Сам сел рядом и тут же ринулся в наступление:
— Дело такое, товарищ Грабарь… У Антона Кузьмича женился сын (Ярош вздрогнул от неожиданности). Парень возглавляет бригаду коммунистического труда на станкостроительном. Ему дают квартиру. Отец в подарок хочет обставить ее. Но, знаете, нужно приличное что-нибудь… Современное. Стиль. Чтоб не стыдно было.
— Понимаю. Все сделаю, — почему-то радостно пообещал Грабарь.
Яроша не раз уже удивляли выдумки Ши-ковича. Но эта его просто ошеломила. Он изо всех сил сдерживал смех, чтоб не показаться этим людям чудаком.
В тесном коридоре он дал другу тумака.
— А что ты ему будешь объяснять? Ищем стильную мебель для пациентки? Басни!
Они позвали Машу. И сам Грабарь повел их на склад. По дороге, кивнув на Машу, понимающе спросил:
— Невестка, товарищ Ярош? Девушка от удивления раскрыла глаза. Но Шикович так выразительно подмигивал ей, что она сообразила: что-то он сочинил.
На складе Маша сразу обратила внимание на гарнитур работы латышской фабрики, простой, красивый, как раз для одной комнаты: диван-кровать, низкий стол, разборная книжная полка, удобные стулья.
— О, у вас есть вкус! — одобрил Грабарь. — Я взял бы вас товароведом, — и почесал затылок. — Мы оставляли это для выставки-продажи. Но если уж такой случай, берите.
Выйдя на улицу, довольные покупкой, которую Грабарь обещал через час прислать, они расхохотались. Особенно смешило, что «мебельный начальник» счел Шиковича завхозом Яроша. Потом Машу пронзила мысль: может быть, этот хитрый и веселый Шикович знает, что она встречалась с Тарасом, а потому и выдумал такую историю? Нет, не похоже. И она успокоилась.
— Ну, Софья Степановна, пора домой, — весело сказал Ярош.
Зося ждала этого часа, а тут вдруг опять ее охватил непонятный страх. Действительно, чего ей бояться?.. Пришло столько хорошего… Ярош еще несколько дней назад сообщил, что получили для нее квартиру почти в центре города. И Маша добавила весело: «Такая симпатичная квартирка. Сюрприз для вас». Вернулось здоровье. Встретились хорошие люди, она обрела друзей — чего же бояться? Однако страх не проходил.
Собирала вещи, переодевалась, и у нее дрожали руки, ноги.
— Слабенькая ты еще. Чего он тебя выписывает? — посочувствовала старушка санитарка.
Зося сама с радостью не уходила бы из больницы. Тут она со всеми и всем свыклась. А что ждет там?..
Лежа здесь, в больнице, она часто и подолгу размышляла о своем будущем. Понимала, чувствовала, что в жизни ее теперь многое изменится. Но какой она станет, ее жизнь — это представить было трудно. Часто пугала мысль: а сможет ли она жить по-иному?
Ей вспомнился разговор с Ярошем до операции.
Нет, она никогда не вернется в ателье, где работа казалась ей безрадостной, постылой. А что она умеет делать еще? «Профессию можно приобрести», — сказал Антон Кузьмич.
Какую?
Зосе очень хотелось научиться делать то же, что и он, — добрый, сильный, умный, — избавлять людей от страданий, спасать от смерти. Да, очень… Но, отрешившись от ночных грез, она, познавшая всю суровость жизни, прекрасно понимала, что у нее не хватит ни знаний, ни здоровья, ни средств, чтобы стать даже маленьким врачом. Ей тридцать шесть лет! А сколько надо учиться!.. Нет, ей хотелось сразу делать что-то полезное, нужное!
Иногда она думала о том, что страдания физические — не самые страшные. Если бы научиться избавлять людей от страданий более тяжелых — душевных!
Но такой профессии Зося не знала…
Проводить ее вышли врачи, сестры, санитарки, ходячие больные. Они знали о ее судьбе, об операции. Некоторых, правда, привлекало другое: больную выписывает и забирает сам Ярош.
«Сколько хороших людей», — подумала Зося и, растроганная, заплакала: давно уже не приходилось ей так расставаться с людьми, с которыми сводила судьба.
Маша взяла ее за руку, сказала провожающим строго:
— Хватит! — а Зосе: — Вам нельзя волноваться, — и повела к центральной аллее, где их ожидал синий «москвич».
Ярош стоял возле машины. В хорошо сшитом, отутюженном сером костюме, он был совсем не тот богатырь-волшебник в белом халате, которого в больнице все любили и боялись. Он даже показался не таким высоким и сильным и улыбался не так, как в палате, — проще, теплее. Зося вдруг отчетливее, чем когда-либо прежде, увидела сейчас в нем того, до дерзости смелого, веселого Виктора, которого прятала на чердаке девятнадцать лет назад. И улыбался он, как тогда, и почти так же немного смутился. Она тоже улыбнулась, и — удивительно! — страх ее как рукой сняло. Антон Кузьмич взял из ее рук узелок, сказал опять-таки совсем не так, как в палате:
— Поздравляю. Больница у нас хорошая, но лучше в нее не попадать. — Он открыл заднюю дверцу, а сам пошел садиться за руль.
— Разве Кирилла Васильевича нет? — оглянулась Маша.
— У него вчера отняли права за превышение скорости. Сегодня объясняется с инспекцией.
Маша засмеялась.
— Это я накаркала. Помните, сказала: «Отнимут у вас права». А он: «Типун вам на язык».
Почему-то хорошо стало Зосе от этого их шутливого разговора о человеке, которого она. знала только по рассказам Маши: как он упал в обморок на операции.
Машина развернулась и выехала за ворота. Зося бросила последний взгляд на больницу, но уже без сожаления, без желания остаться там. Ярош вел машину осторожно, медленно. Зося залюбовалась городом, почти незнакомым, новым. Хотя жила она здесь уже четыре года, но редко ездила со своей далекой окраины в центр… Она смотрела на молодые липы, каштаны, сердце ее полнилось здоровой, незнакомой или давно забытой радостью. И она улыбалась, не подозревая, что Ярош видит ее улыбку в зеркальце.
Шикович ждал их у подъезда. Машина еще не успела остановиться, а Зося уже догадалась, что это он.
— Кирилл Васильевич? — спросила она у Маши.
— Видно, права ему вернули — лысина блестит, как масленый блин, — пошутил Ярош.
Зося вышла из машины и первая протянула Шиковичу руку.
Он осторожно сжал ее тонкие сухие горячие пальцы и долго не выпускал — разглядывал. женщину с бесцеремонным любопытством. Его приятно поразило, что лицо у нее совсем не измученное, как ему представлялось, немного бледное, но, пожалуй, даже красивое. Все пережитое оставило след разве что в глазах, больших, голубых, слишком много говорящих, как это бывает после тяжелой болезни, да в мелких морщинках в уголках глаз, да в складке, прорезающей высокий белый лоб. Зося смутилась от его взгляда, опустила глаза, но справилась с собой, улыбнулась и спросила:
— Вернули вам права?
— О, — удивился Шикович. — Вы уже знаете? Вернули, но заменили, черти, талон. Однако поздравляю вас. Поверьте, я так за вас рад! Этому кудеснику надо при жизни памятник поставить. Верно? — кивнул он в сторону Яроша, запиравшего машину.
И Зося и Маша любовно улыбнулись кудеснику. А сам кудесник сердито нахмурился:
— Пошли. От Кирилла Васильевича вы немало сказок услышите..
— Погоди, — остановил его Шикович. — Софью Степановну веду в квартиру я. Прошу, — он шутливо подставил ей локоть. И она непринужденно оперлась на его руку. Пошла быстро, смело. Машу это приятно удивило: еще утром в больничном саду Зося прогуливалась медленно, боязливо.
На площадке второго этажа Кирилл остановился, достал из кармана плоский ключик от английского замка, торжественно вручил его Зосе.
Все увидели, как задрожала ее рука.
— Открывайте.
Она никак не могла попасть ключом в замочную скважину.
Потом, как бы обрадовавшись, что дверь наконец открылась, быстро вошла в темноватый тесный коридорчик и остановилась в дверях комнаты ослепленная: широкое окно, новая мебель, цветы, фрукты… Оглянувшись, она словно позвала на помощь:
— Антон Кузьмич!
Ярош прошел мимо нее и сказал смущенно, а потому, казалось, сердито:
— Ну, ну… без всяких… ничего особенного. Потом, потом… Все это ваше. Живите. А мы сейчас выпьем за ваше здоровье… За новоселье. Маша!
— Погоди, испортишь всю церемонию! — Шикович любил внешние эффекты.
Они все трое засуетились вокруг стола, на какое-то время, должно быть, забыв о хозяйке, которая все еще, ослепленная и оглушенная, стояла у порога. Вдруг она шагнула вперед и, как слепая, выставив перед собой руки, подошла к Ярошу. Маленькая, тоненькая, как девочка, в измятом штапельном платьице, она заглянула снизу в глаза ему, порывисто прижалась лицом к его широкой груди и… зарыдала. Он, растерявшись, стоял, широко расставив руки, держа в одной бутылку. Словно боялся прикоснуться к ней, оторвать ее от себя. Повторял:
— Не надо… Не надо… Что вы?.. Пожалуйста. Зося… Софья Степановна…
Маша мигом слетала на кухню и вернулась со стаканом воды. Но Шикович взглядом остановил ее: «Не нужно, не трогайте» — и осторожно забрал у Яроша бутылку с шампанским.