В понедельник после Пасхи, Мне тогда — хоть удавись! На работе для отмазки Нужен был больничный лист. Без него хана и крышка, Я же знаю наперед — Кадровичка-замухрышка Только этого и ждет! И прощай, станок сверличный И родной завод, браток, И до боли мелодичный В пять часов его гудок. Масть не хезает, куда там! Чую — точно пролечу! Сделал морду я лопатой И к знакомому врачу. А в больничке, что в тюряге, Ногу некуда ступить. Все мечтают, бедолаги, Бюллетени получить. Приканал в регистратуру, Сел на рыжий табурет, Измерять температуру, А ее, заразы, нет! Тут сиповка эта — Надя — Говорит ехидно мне: "Симулируете, дядя! Вы ж здоровые вполне." Я кричу: "Жалеть не смей ты, Враз кажи меня хрычу!" А она: "Вот хоть убейте! Не пущу я вас к врачу!" Ну и что — что пахнет водкой! Не пропустишь ежли ты, Я тебе сейчас, ментовка, Зараз выколю шлифты! Тут вахлак один прыщавый, Как с плаката "Помоги!", На защиту стал шалавы, Начал парить мне мозги. "Дескать, вы не хулиганьте…", То да се… Я приструнил: И, зайдяся от обиды, Защищая свою честь, Я паскуду эту, гниду — По прыщавой роже — хлесь! Раздербанил ему рыло, Попинал его в живот. И не знаю — чтоб там было — Не восстань больной народ. Вобщем, масса это — сила! Против массы не попрешь. Масса сходу позвонила: Чую: лажа, вилы, зона И менты, уж тут как тут. Я окно разбил со звоном, Не поймают — не возьмут! И свалил бы без базара, Укатил бы на таксе, Да куда! Ведь там ментяры Тренированные все! Цапанули возле бани, Я споткнулся, как на грех! И теперь по-новой, Саня, Отвечай один за всех… И теперь по-новой, Саня, Отвечай один за всех…

Ну я откинулся, какой базар-вокзал! Купил билет в колхоз: "Большое дышло". Ведь я железно с бандитизмом завязал, Все по уму, но лажа все же вышла. Секи, начальник, я все честно рассказал И мирно шел сюда в сопровожденьи. Ведь я железно с бандитизмом завязал. Верните справку о моем освобожденьи. Секи, начальник, я гулял на склоне дня, Глазел на шлюх и мирно кушал пончик. И вдруг хиляет этот фраер до меня, Все закипело, по-натуре, вовнутрях, И трохи я промеж рог его не двинул. Но нас сознанию учили в лагерях, И я сдержался, даже шабера не вынул. Я подарил бы ему кровные рубли, Но я же сам торчал из-за гоп-стопа, Что б в БУРе сгнить мене, начальник, если лгу. Но если б ночью эту рожу паразита Поставить рядом с моей жопой на углу, Но он, хамло, хотя по виду и босяк, Кастетом, бес, заехал мне по морде. Тут сила воли моя кончилася вся. И вот я тут, а морда эта в морге. Секи, начальник, я все честно рассказал И мирно шел сюда в сопровожденьи. Ведь я железно с бандитизмом завязал. Верните справку о моем освобожденьи.

Когда Иртыш рыдал в лучах заката, Ночь опустилася над нашею судьбой. Прости меня, но я невиноватый, Что ты ушла, как говорится, в мир иной. В тот день аванс мы с другом получили И, чтоб немножечко облегчить кошельки, В пивбаре мы, как патриоты Чили, Добыли пиво и гнилые шашлыки. Потом еще чего-то где-то взяли И осушили это дело натощак, А закусь взяли с Вадькой на вокзале И в том же поезде коньяк за четвертак. Нам проводник помог достать и выпить, Сам все какие-то нахваливал края. Потом сказал: "Вообще не поздно выйтить, Через минуту будет город Бития." Нас в Битие маленечко побили, Но наши денежки осталися при нас. Сознанье наше, так сказать, определили… За что не зря предупреждал товарищ Маркс. Я помню все, хоть, правда, и в тумане — Сперва был порт, потом — автовокзал. Вино и женщины плескались в ресторане, Куда швейцар нас почему-то не впускал. И вот когда Иртыш в лучах заката… Ночь опустилася и я пришел домой, Как плакал я в подол твово халата Скупой и нежною мужицкою слезой! " А-ну, дыхни !", — сказала ты сердито. Я сделал вдох — как часто обдурял. Тебя ж обдало чем-то ядовитым, Хоть я ту флягу… Я в тот день не потреблял! " Дыхни еще !", — воскликнула Татьяна. А че дыхать? Сама понять должна — Ну был аванс… Ну я маленько пьяный… Дыхнул и — мертвою вдруг рухнулась жена! Мне будет суд, ведь Таня в мире теней Там за толкучечкою будет почивать. Где прокурор? Я с ваших позволений Поправлю холм ее, годочков через пять. Судите меня, о, судьи дорогие! Я о пощаде не прошу и не молю! Пусть призадумаются многие другие За жизнь нетрезвую, алкашечью мою. Мне страшен суд, тюремные одежи, А, может, мне еще и сделают расстрел. Одно прошу: учесть, однако, все же — Она: " Дыхни мене! ", а я ведь не хотел !

Элениум [1] прими и без истерик! Я ухожу, считаться — не спеши. Кому — находка, а кому — потеря — Растраченные клеточки души. Чего таить, душа не ночевала Там, где я сам недавно ночевал. И нет конца — где не было начала. Я часто это чуял по ночам. А если так, все это — середина, Душевный тюль, дешевый компромис… А где-то ж есть красивая вершина, Из чувств и мыслей сотканная высь. На эту высь, хотя б на половину, Хочу взойти, отнюдь не в облака. Обвал? — Ну что ж, подставлю под лавину Духовных сделок мыльные бока. Покуда жив, жива моя надежда — Порвать поводья собственных удил, Хоть знаю я, что в будущем, как прежде, От прошлого никто не уходил. Когда на санках чувственных хотений Летим вразнос, забыв про "не спеши!", Без синяков немыслимо паденье С лихих ухабов собственной души. Запретный плод стал достояньем моды, Вопрос желаний сделался простым. Отсюда — ахи, охи и разводы, Что мы любить и чувствовать спешим. Элениум прими! Я без ухарства И без ехидства, но не веришь ты… Досадно. Что ж, однако, нет лекарства От перекосов жизни и судьбы.

Обобрали ветви яблонь Шалые ветра. Обворованный сентябрь Плачет по утрам. Осень рыжая крадется, Подбирая лист. Болью в сердце отдается Паровозный свист. Не зови, ведь я не мальчик! Душу не тревожь! Вдруг все это, как и раньше — Голубая ложь. Не шепчите мне, березы, Про ее глаза. Не кричите так нервозно Ночью, поезда. Что со мною? Ради Бога, Стихни, шум шагов! К ней немыслима дорога Через сто веков. Все что было — позабыто… Канули деньки, Но зеленые — «открыто» — Дразнят огоньки. Слезы стекол ветер лижет, Мчатся провода. Иль сейчас ее увижу Или никогда…

Я сегодня до зари встану, И все стекла, что побил — вставлю. За бодягой, хошь схожу к нашим, Только ты меня прости, Маша! Ну я премию пропил, малость, Чтой-то с памятью моей сталось… С кем-то дрался я, видать, зубьев мало… Маш, а где мой воротник? Не видала? Вот овчарку я изгрыз по запарке, Пол-отреза на унты, это — жалко… Взял с Аркашкой я флакон "Мицне бяло", А за углом, как не дели, все же мало. Тут — откуда не возьмись — этот ухарь. Отоварились ведром рассыпухи. Не скажу я — чтобы нам было в тягость, Но, по совести, Марусь, ох, и гадость! А «Степная» пошла исключительно… Мы сдурели с нее, сатаны! Помню все, как сейчас, окромя вытрезвителя, Где с меня через голову сняли штаны. Ты уж, Марья, извини меня, гада, Но пятнадцать-то колов снесть им надо. Пред иконою клянусь профбилетом: В Чернолучьи отдыхать будем летом! Ну чего ты на меня клохчешь? Я те звезды подарю — хочешь? Сходим нынче же в кино, кстати — праздник! Пить не буду перед тем, душу язвить… А пока, хоть грамм, налей, я ведь маюсь. И за все, что натворил, каюсь. Слышь, а чей-то я в бинтах, Марья? Ох, мне встретить бы того парня! Мне ж от той рассыпухи одни невезении И в организме сплошной перекос… Просыпаюся утром и в недоумении — То ль стравило меня, то ли это — обычный понос.

Мой кораблик — судьба — под названием "Жизнь" Сел на мели в надломах и трещинах. Хочешь — пой, хочешь — пей, только крепче держись, По барометру бури обещаны. Песни будут потом, а пока недосуг, Я в ином измерении гордости. Где же бакенщик — друг? Мне туманом вокруг Пелена из обмана и подлости. Где ж мои берега? Я их должен найти, И, как парус, душа располощется. Неужели — хана? Сквозь туман не пройти, А на твердую землю так хочется! Серой чайкой вдали, неоставившей след, Пролетают года по-над волнами. Я, наверно, устал и немного ослеп. Различаю в ночи только молнии. Не пойми-разбери где друзья, где враги? Часто те и другие ненадолго. Постоянны одни, разве только, долги, А вот их то как раз и не надо бы! Простота чьих-то душ, как гречиха в полях, Колосится открытая начисто, И обидно когда, словно мины в домах, В людях спрятаны ложь и предательство. Только мать и могла вывесть формулу дня, Пусть не ново, но это и бедово: Если деньги ушли, а за ними друзья, То, выходит, друзей просто не было. Видно, Боги, шутя, в день рожденья меня Не святой окропили водицею И, как хлеб аржаной, всю судьбу для меня Густо смазали крепкой горчицею. Так бывает в груди солено, горячо, Что ни женщин, ни водки не хочется! А на верного друга тугое плечо Опереться порою так хочется. Что ж, я с мели сошел, позади страх и риск, Можно шпарить в любом направлении, Я стараюсь наверх, но меня сносит вниз, А внизу — в низком все измерении! Где ж мои берега? Я их должен найти И, быть может, еще разпогодится. Но туман позади и туман впереди, А на твердую землю так хочется! А на твердую землю так хочется…

Отношения людей бывают разные: Голубые, пожелтевшие, красные. А бывают потускневшие, серые И бывают как лучи солнца первые. А бывают рассиропленные, пряные И бывают как листики ранние. А бывают непонятные, спорные И бывают откровенные черные. Где же мой любимый цвет — цвет огня. Столько лет его ищу и все зря. Неужели так всю жизнь пройду? А я цвета своего не найду. Мимо женщины идут распрекрасные В платьях ярких, как пожар, а души разные. Есть сиреневые, синие, алые, Как глубокие моря и реки малые. Где-то ж временем закрыт и мой родник, Грудью бьется он об лед, гранит. И, как я, не признает любовь-марево, Ждет огромную любовь как зарево. Столько сполохов вокруг от любви, Где ж ты огниво мое? Позови… Где ж ты зарево мое? Засветись… Где же ты, моя любовь, моя жизнь? Все друзья мои давно, сверстники, Спутниц жизни и любимых встретили. Все по цвету и в цвет подобрано, И живут себе на радости по-доброму. Только я всегда один, все — вдвоем. Только я пою совсем ни о чем. Только я вздыхаю ночью и днем… Я ж мечтаю все о пламени своем. Мы в застенках своих бытия Осуждаем друг друга, а зря! Лучше каждый пусть спросит себя: "А каков же по цвету сам я?" Я себя ищу в потоке разноцветия. Я в расцвете, но каков же по цвету я? Может быть, моя душа не зеленая, А коричневая, ржавая, казенная… Ведь в мозаике поступков столько разного, Столько легкого, расчитанного, праздного, Столько желтого, лживого, опасного И так мало откровенного красного. Где же мой любимый цвет — цвет огня. Столько лет его ищу и все зря. Неужели так всю жизнь пройду? А я цвета своего не найду.

Собралися, помню, у меня В День Советского Строителя, Посидеть немного грудищем В размышлениях о будущем. Попришли все братцы-кролики, С нашей стройки алкоголики. Я предложил: "Будем чокаться Мы пореже, чтоб не чокнуться." И в глаза сказал гостям я: "Так! Чтоб без фокусов и чтоб без драк!" "Да мы ж на отдыхе железные," — Мужики кричали трезвые. В семь собрались все строители И к восьми всю водку выпили, А как бражку, гады, выжрали, Кошелек у жинки выкрали! Но мы после разбиралися, Все как есть попередралися, До утра друг друга буцкали Табуретками и бутсами. А на утро оказалося, Что ничего и не терялося: Кошелек лежал у горнице Меж грудями у покойницы. Одному теперь расстрел из нас, Семерых под суд ведь отдали, А супругу за рассеяность В морг напротив оприходали. На всю жизнь запомню зрительно День Советского Строителя… Вот, сидим на нарах грудищем И вспоминаем мы о будущем.

Ох, замучил кашель по ночам, И свистят у горле петухи, Аж соседи в стеночку стучат, Дескать, "сейчас же, падла, прекрати! Ты же этим буханьем, свинья, Живо ребятенка искалечишь! А ежели чахотка у тебя — Почему, паскудина, не лечишь?!" И жена стращает все меня: "Дыму в хате вечно как в аду! Выбирай: куренка или я? А не то я к свекру уйду!" "Издеватель, Гитлер и злодей" — У Матрены стало поговоркой. Занавески, видите ли, ей И одежу провонял махоркой. [9] Ну, вчера аванец я сполна На мохру сдержал, так что ж скулить! А вдруг опять с германцами война? Веник мне тогда курить? Я, вообще-то, если б не курил И не пил, заразу, "Солнцедар", Так давно б «Фиат» себе купил, А Матрене — автосамовар. Корефан недавно мне сказал: "У тебя ну нету силы воли…" Да я разов четырнадцать бросал, Семь из них еще в начальной школе. С ним пошел я на спор, только так, Что не закурю уже ни разу. Так выспорил, а после у Колька — Пузырек и крышку к унитазу. Мы тогда успели в Гастроном, Этот случай надо же обмыть. Ну а если выпил за углом — Как тут можно чтоб не закурить? И с тех пор гыкаю по ночам, Прям, не кашель, а тигриный рык! Разрывает душу по частям Этот самый недушевный хрип. Сердце что-то стало барахлить И тошнит чегой-то по утру… А, может, правда, меньше надо пить? Может, правда, много я курю?…

На молоканку, малость под хмельком Пришел тады, маманька попросила. А ты, Клавдея, вместе с молоком Сквозь сепаратор сердце пропустила. И так гипнозом женским обожгла, Что все во мне мужицкое заныло. Ты б черта в рай свести тогда могла, И для него б ужасно это было! Ну то да се, я смел после вина, Спустя чуток, в ботве мы оказались. Ушла за лес тактичная луна, Поскольку мы в светиле не нуждались. А после встав с сырого чернозема, От репеев очистились мы оба, И ты, крестясь, сказала мне: "Кузьма! Антихрист мой! Люблю тебя до гроба!" Я взял и столб ближайший своротил, От слов твоих умножилися силы. В порыве чуйств на грабли наступил, Но искры с глаз приятны даже были! То боль души, я плачу наповал, Ведь у меня ж любовная отрыжка. Будь я поэт — я б кровью написал О нас с тобой увесистую книжку! Хотя б про встречи те у лопухов, Что были нам мягчей любой постели. Хи-хи, ха-ха! И так до третьих петухов, А спать притом — ни грамма не хотели. Что лопухи! Мы раз силосный стог, Шутя, любя, без трактора умяли! Вот только жалко кирзовый сапог, Что в яме там силосной потеряли. Я свадьбу уже задумал — честью-честь, Моя родня на все была согласна, Хоть ты была такая как ты есть — Косая и корявая ужасно. Я рассуждал: хромая — что ж с того? Во сне храпишь — смотри какое диво! А в остальном — мы ж пара сапогов, И нам, как есть, сойтись необходимо. Чин-чином мы готовились гулять, В Сельпо набрав, что было там получше, И первачу нагнали ведер пять, И браги чан, на всякий там на случай. Гостей считать примались на пальцах, И округлялась цифирка родни: Пятьдесят один со мною это — нас, Плюс сорок девять с ейной стороны. Да все б ниче — тут Гришка рассказал Как он имел тебя на косовице, Потом дружку по-бухарю отдал За полмешка подмоченной пшеницы. Я — в кулаки, он божится дитем! Я до Петра: "А-ну, мол, подтверди-ка!" И он матерится, оченно при том, Ну и дела, сбирали ползунику! Клавдея, ты ж устосала меня! Как в клуб пойтить? На людях появиться? До свадьбы ведь осталося три дня, А мне б сейчас на месте провалиться. Выходит что ж — зазря цвела картофь И нам луна за скирдами светила? Да это ж сплошь обман, а не любовь, Коль у тебя с другими дело было! Я понял все. Не стоишь ты меня. Обидно лишь и жалко даже стало — Что завчера зарезал кабана, А подождать — так сколько б было сала! Да что — кабан, когда я сам — лопух, В твоем лице не разглядевши черта, Не верил сплетням грамотных старух — Что у тебя сто тридцать три аборта. Как жить теперь? Под ложечкой сосет, У глаза тик. Не вынесу измены! Однако, знай: я отомщу за все И на вожжах повешусь в ваших сенях! Ужо ясно: за гробом не пойдешь, не спросишь люд и где моя могила, А что с тебя, паскудина, возьмешь? — Ведь ты ж до гроба только и любила! Прости за почерк, криво я пишу И может что сказал не очень лестно. Прости за все! На веки ухожу, Сдержала б только старенькая лестня.

Как в театре — наклейка ресниц, Строим волосы, речи и глазки, И как часто нам истинность лиц Заменяют фальшивые маски. Чуть-чего — передернем лицо, Ну а если к тому же хитер — Сам себе я тогда сразу все: Режиссер, драматург и актер. И поди, угадай — чтобы враз, Как билет лотерейный из круга Без ошибки, рискнул бы на глаз Выбрать сходу врага или друга. У мужчин этих масок по сто, А у женщин — по сто тринадцать, Жизнь — спектакль, отнюдь, не простой… Людям свойственно гримироваться. Кто есть кто? Мне бы проще вполне По китайскому сдать бы экзамен! Круглосуточно, даже во сне, Каждый в роли какой-нибудь занят. Отличи подлеца от отца, Разберись где жена, а где — кто жена, Отыграем мы жизнь до конца, Что поделаешь! Так уж положено… Маски всюду с собою таскаем, Как ключи от вонючих квартир, Даже в ангелов мы же сыграем, Посещая при людях сортир. Паразиты поют нараспев И в расчете скромны для острастки, Ну а дети, слегка повзрослев, Примеряют родителей маски. Где ж конец театральных границ, Где не похоть, а истинность ласки? Это жутко — иметь вместо лиц Восковые елейные маски. Но, видать, до скончания дней Предстоит нам еще ошибаться, Принимая врагов за друзей, А друзей видеть в роли свиней… Людям свойственно гримироваться.

Новогодняя зима Пьяно закружила. Говорят, что ты меня Зло приворожила. Если так — то где же вы, Сладостные чары, Знаки качества любви? Я ж как волк в овчарне. Не хвала вам, а хула. Все вранье и бредни. Не колдуньей ты была, Даже и не ведьмой. Просто в жизни иногда Так порой бывает, Что в другие города, От всего и навсегда В ночь уходят поезда, А их не провожают. Вот и праздник, — и гостей Густо, очень густо! Почему же на душе Грустно, очень грустно? Елка, свечи, полусвет, Тайный звон посуды… Только сказки, все же, нет… Нету, все же, чуда… Тосты, шутки, серпантин, Записи — что надо! Только я не Алладин, По причине ль, без причин, Ты одна и я один, Где-то с кем-то рядом. Со слезами танцевать — Глупо и без смысла. Память просит заказать Танго вместо твиста. Как ресницы запушил Новогодний иней, И не водкой опьянил Вечер синий-синий. Знаю, где-то далеко, Но сегодня точно Очень будет нелегко Врать глазами в потолок, Память стиснувши в комок, Этой зимней ночью. След Дюймовочки простыл. На супер-Робин Гуда Променяла принца ты. Ну а где же чудо? В шубке ходишь дорогой, Денежки имеешь, Только шубкой меховой Душу не согреешь. Новогодний стол накрыт, Царственное блюдо, Все чудесно с виду, но Не хватает чуда. А без чуда — ерунда На горчичном масле. Все — сплошной самообман, Вот и нету сказки! Если чудо есть в вине, Тяпни лучше спирта. Вся супружеская жизнь — Нечто, вроде флирта.

Пусть я алкаш, я это не скрываю. Зарплата вот — в мешочках возле глаз, Но я же план им делать помогаю, А гамазин как раз напротив нас. Там есть отдел, где часто без обмана, За дурь в мозгах, рассудку вопреки, Уходят из дырявого кармана — Не сосчитать — какие пятаки! Минздрав прозрел в секретах и советах: Опасно, мол, куренье сеет страх! Тот лозунг есть давно на сигаретах, Но почему-то нет на пузырях. Выходит что ж — нам водочка полезна , Нет слов на ней о вредности для масс, А коли так — прощай, мой рупь железный! Пора идти — одиннадцатый час… [2] Жена ворчит и вечно катит бочку, А мы под пиво добыли леща. Тихушник пусть глотает в одиночку, А пролетарий — он любит сообща! Аванс ушел, как будто не по делу, Но мой расход оправданный вполне, Я, может быть, помочь хочу отделу План натянуть и тем помочь стране! Мечтаю я, сдирая с носа глянец, Не лучше ль взять ее удешевить, А чтоб вокруг поменьше было пьяниц — Вообще к чертям собачьим запретить! Но нет, нельзя, я понял это сразу, Не зря ж молчит всезнающий Минздрав. И я глушу, глушу ее, заразу, А тут Минздрав по-моему не прав. Назло себе мы с детства пьем и курим, Хотя б могли без этого вполне, Но откажись от этой самой дури — Все винзаводы станут по стране. А я не враг, ведь все же — производство! И чем могу — всегда помочь горазд. А с виду все обыденно и просто — Пора идти — одиннадцатый час. Я ж говорю, я тоже созидаю, А винотдел как раз напротив нас. Жена, отстань! На сборы опоздаю. Пора идти — одиннадцатый час. [2]

Что за время, что за нравы? Не найдешь нигде отравы! Запретили рассыпуху за углом! [3] Вот стою, как образина, На углу у магазина С глубочайшего похмелья, но с рублем. Это что же? Это что же? Не одной знакомой рожи! Я не вижу в Гастрономе корешей! Где Витек, Олег, Сережа? И Вована нету тоже, Поредело наше племя алкашей. Как всегда, пришел на стремя — Начинать пора бы, время! А в соседней подворотне ни души. Где вы, други-бедолаги? Неужели все в тюряге? Иль хужей того — измена, алкаши? Кто в больничке, кто на зоне, Исчезаем как бизоны, В вино-водочном отделе — спокойняк. Я с рублем своим измятым Здесь кажусь придурковатым, Два часа толкаюсь трезвый, как дурак! Нас, как зайцев, в одиночку, В основном, конечно, ночью На машине милицейской из-под фар Ловят, крутят и сажают, Поголовно истребляют, Где ты, время золотое, "Солнцедар"?! [4] Пили мы его ковшами С корешами-алкашами, Было дело, что про это говорить! Потихонечку шустрили И двоили, и троили, А теперь, выходит, надо шестерить! [5] Провались, земля и небо! Я шестеркой сроду не был, Но и трезвым не привык, ядрена мать! Засмеют меня соседи, Не узнают Вася с Федей, И жена домой не пустит ночевать. Это что же? Это что же? Не одной запитой рожи! И куда с рублем податься алкашу? Нет, ребята, так не гоже! Дело — сажа и рогожа, Я, однако, куда надо напишу.

По небу плыли хмуро облака. Я в путь последней друга провожал. Само собою вырвалось: "Пока!" В ответ венок бумажный зашуршал… А-ну, земляк, давай стакан на круг, Хоть слово я давал себе — не пить. Ушел еще один хороший друг, Его не возвратить, не заменить. И землекоп, старательно кряхтя, Свой раскладной стаканчик предложил: "Да будет пухом мерзлая земля Тому, кто в этой жизни не дожил…" За нашу жизнь — жизнь отдали отцы, Их схоронили, умных, молодых, А в жизни процветают подлецы, И кровососы рядятся в святых. Ну почему, морали вопреки, Неколебима истина во зле? Что лучшие на смерть обречены А идиоты ходят по земле? Мой кампаньон, немного захмлев, Ему чужое горе — в пять кубов — Сказал, что все мы — гости на земле — Живем во власти праведных Богов… "Прибрал Господь!" — Я слышу там и здесь. И зло берет за мертвых на живых! Что, если Бог на свете все же есть, То почему он так несправедлив? На нас глядит Всевышний свысока И выбирает лучшего раба, На небеси там тоже, видно, план И, как у нас, за качество борьба! Вот почему, морали вопреки, Неколебима истина во зле, Что лучшие на смерть обречены А идиоты ходят по земле. И там в цене людская доброта, И простота душевная в цене. На простака же как на дурака Потом глядят Всевышние Небес.

Вот и все. Отшумел, отбузил навсегда, Отлюбил, сколько смог и отплакал, страдая. Небосклон зачеркнула шальная звезда, В путь последний тебя на земле провожая. Сколько звезд в темноте посылают нам свет И торопят людей к неизбежному часу. Говорят — звездный свет к нам идет много лет, Может это и так, только я не согласен. Ни врагов, ни друзей на могиле теперь. Только мать про тебя никогда не забудет! А еще над полынью заплачет апрель, Он всегда по весне приходить к тебе будет. В изголовье твоем расцвела бузина, Символично вполне — побузил ты немало! И басил нараспев: "Наливайте сполна!" Но вина, как всегда, до утра не хватало. Ты и пел про себя часто с рюмкой в руке. Жизнь насмарку пошла по распутистым тропкам, Растворилась дождинками в мутной реке По граненым стаканам и маленьким стопкам. По кофейням смурным, по лихим кабакам, По квартирам чужим, на сомнительных девочек Расшвырял, расбросал ты, как деньги, года Шелухою пустых и сощелканных семечек. И носило тебя, как осиновый лист, Ты менял города, колесил, а не ездил! Для блатных — умер Северный, клевый артист, Для меня человек по фамилии Звездин. Сколько спето тобой, сколько выпито вин, Сколько было друзей и хороших товарищей, Но сдается что был и в толпе ты один, Одиноким как здесь на заброшенном кладбище. Что же нам, что же нам по законам земным Час у каждого свой, он пробьет в этой вечности. Так звони же, звони, красный цвет бузины, Ты, как песня, как стон о судьбе человеческой.

Как-то раз пьяный вдребезги, Бражку пить я не стал. Потянуло на подвиги — Я от бабы сбежал. Помню ямы и рытвины, От жены уходил, В кабаке под закрытие Триста грамм засадил. Настроенье прибавилось, Вот и то, что искал. Мне чувиха понравилась, Ну и к ней я пристал. Было зябко и холодно, Мелкий дождь моросил. Мы случайно с ней встретились На стоянке такси. Были шансы уменьшены Познакомиться с ней, Мне ж подобные женщины Снились только во сне. Ну а эта красавица С сигареткой в зубах Не могла не понравиться, Помню, взял даже страх. Оставалось представиться Джентельменом лихим И, стараясь понравиться, Я читал ей стихи. Но влюбленная логика Подсказала наить: Что без яркого подвига Мне здесь неча ловить! И, как Гамлет Шекспировский, Как нежней я спросил: Как дите непорочное, Улыбнулась она. В это время полночное Вышла сука — луна. И при свете мерца-ющем [6] Враз икать перестал. Дорогие това-рищи! Я жену в ней узнал. Провалиться осталося, Хмель покинул меня… Предо мной улыбалася Дуська, баба — ик!  — моя!

Я уезжал, представьте, уезжал… Меня совсем никто не провожал, А если кто и был из провожал — Так это — сам седеющий вокзал. Мычали тепловозы, как быки, Стучали по перрону каблуки — И каблучки модерные девиц, И каблуки вагонных проводниц. А было очень жарко и тесно, И грустно было и чуть-чуть смешно. И пуст, казалось, вовсе был перрон, Хотя пустым и вовсе не был он. Все провожали и встречали, Смеялись, плакали, кричали… И я смеялся и кричал Внутри, а внешне я молчал. И мне хотелось жарких слов, Обьятий, поцелуев и цветов. Увы! Я был никем непровожаем, Хоть был всегда я всеми уважаем. Но вдруг, желанные, сквозь шум и гам, Перрону по ушам, вагонам по сердцам Ударили слова "Счастливого пути!" И стало легче чемодан нести. Я взял слова, положил в кошелек. В том кошельке я лучшее берег. Мне показалось, это для меня И для других, таких же как и я. Кому не жали на прощанье рук, Кого не провожал ни брат, ни друг. Я, диктором растроганный, сказал:

Вот я и снова стою на пороге, Вязаный коврик топчу, В верную дверь из неверной дороги Нервно, как дятел, стучу. Старые шторы старинной работы, Та же герань на окне, И пожелтевшие старые фото Так же висят на стене. "Здравствуй, Маманя!", и на пол вязания Падает серый клубок. Шею мою оросила слезами: В гордом смущении мне показала Майку, что раньше носил. И, улыбаясь, сквозь слезы сказала: Стелется белая-белая простынь, Светлыми будут и сны. Будут мне сниться белые рощи, Черные птицы лететь, Будут всегда наши матери проще И метче на жизнь смотреть. Видно, такая у них уж судьбина, Чтоб не случилось — всегда Встретят, накормят, постелят для сына, А сами не спят до утра. Птиц убаюкал серебряный иней, Белая песня берез. Снится всегда нам пух тополиный Старых оставленных гнезд.

Расскажу вам, поверьте, не трюк — Как с получки купил я утюг, А чтоб стрелки лучшее держались у брюк — Я «Алжирского» взял восемь штук! Кореша попришли поздравлять, А и то, надо правду сказать: Это все ж не топор — Дефицитный прибор, Сели мы утюжок обмывать. Возмущаться, сосед, не моги, Что немного гремят сапоги, В общежитии у нас Завсегда этот джаз, День не каждый берем утюги. Ну распили мы эту бузу, А у нас ни в едином глазу! А картошка стоит, Ароматом дымит, Прям, шибает мужскую слезу. Я по жребию жму в Гастроном, И стремглав возвращаюсь с вином, Не остыло пока На столе и в висках, Глядь, а двое уже под столом. "Рубинштейн" пили все ж впятером, Хоть скидалися только с Петром. Васька что-то сказал, А Колек не понял, Он ему пояснил утюгом! Тут, ей-Бог, пошатнулся порог, Все заспорили, падая с ног. Кулаком, графином, Табуретом, ведром — Мотивировал каждый — чем мог! Как с балкона упал шифоньер — Расстреляйте — не помню теперь! Помню только финал: Миллиционер прибежал И тотчас на себе вынес дверь! А как пол проломили уже — То на нижнем дрались этаже, А оттуда — клубком, (Мы науку — потом!) На просторы больших рубежей! Как у бани трубу, что дымить, Умудрилися мы да уронить? То не в сказке сказать, Да не пером описать, Разве что кочегара спросить. Так на славу утюг я обмыл, До копейки получку пропил. Двое в гипсе три дня, Бюллетень у меня, В вытрезвитель Витек угодил. На помойке погнутый утюг, Мне до стрелок теперь — недосуг. Неприятность вокруг И повесток в Нарсуд Персонально вручили пять штук… Погуляли…

Отродясь завистлив не был, Но мы с ним — земля и небо. Посудите, люди, сами — Кто есть я и кто есть Хаим. У меня зарплата — двести, У него — сложите вместе, А ведь пашем в РСУ, Я в три смены, он — в одну. Разве не обидно! В праздник я себе из фляги, Наливаю ковшик браги, А у этого, у денди — Кока-кола, ром и бренди. Я по Волге с рыбаками, Он на «Волге» за грибами. Я впотьмах картошку жру, Он при люстре ест икру. Разве не обидно! В отпуск я, к примеру, еду Сквозь Саргатку в Тару к деду, А паскуда эта, вша Через Лондон в США. Я привез оттуда клюквы, Карасишек полведра. А жидяра, гад, подлюка, Все ковры да свитера. Разве не обидно! Или вот — мой сын Валерий Наш замок сменил у двери, А его сыночек-франт Мотороллер на "Трабант". Я купил жене гребенку, Он своей достал дубленку. Я достал магнитофон, А он поставил телефон. Разве не обидно! У него повсюду связи — В магазинах и на базе. А у нас какие связи? — Вытрезвитель только разве… Всех врагов давно разбили, Посвергали всех царев, Жалко в спешке позабыли Свергнуть этих евреев! Разве не обидно! Я решил за прошлу осень Трохи Хаиму подбросить: С молотком к нему притопал, А он в круизе по Европам. Слез, зараза, в Израиле И химичит в Тель-Авиве. Даже здесь проклятый Хаим Для меня недосягаем! Разве не обидно!

В ресторан, как на парад — Модные, с иголочки… Одинокие спешат Девочки-Дюймовочки. Есть смазливые, а есть — Аж, феноменальные, Те подмышкой бреют шерсть, Чтобы секуальнее. Как приманка на снегу, Губы их обильные, Разметались на лету Волосы кобылии. Вот вистует, не унять! Шустрая, что белочка — Полубаба-полублядь, Полу- (апчи!) — девочка! Помесь лжи и пустоты, С мордочкой наивною — На охоту вышла ты Вовсе не спортивную. И охота нелегка, Тут не приспособишься! Иль заловишь чувака, Иль сама заловишься! Как гитары, нарасхват Бедра в ресторанчике. Вон, идут на перехват Старенькие мальчики. Брошен жребий, примитив, Ломаною спичкою, Опа! Ну, не супротив Поиграть Жар-Птичкою! Пьяно тычась в винегрет, Смотрят, обезумевши, На тебя, как на лангет, Лысенькие юноши. Приглашение с икрой, Водочка-"Перцовочка", Остальное — за тобой, Девочка-Дюймовочка. Ты пришла, как на парад, Ведьмочкою в ступице, Так иди же напрокат, После — все окупится! Пей и кушай не спеша, Это все отплатится, И — кукушечкой — душа Утречком отплачется!

Говорят, от жиру бесится — Кто стреляется и весится, И кричат вокруг живущие — Дескать, "мертвый смалодушничал!" Но, товарищи родимые, По земле еще ходимые, Это только с виду кажется! А попробуйте отважиться. А мы у смерти завсегда в долгах, Не спасает от нее Госстрах, Вся земля стоит на трех рублях, В ней мы дома, а на ней — в гостях. Я, к примеру, не воруя жил, Не гусарил, не распутствовал, Но, однако ж, руки наложил, Мне успех-то не сопутствовал. За копеечку насущную, Век ишачил, все без продыха. За всю жизнь за проклятущую Не был разу в Доме отдыха. Мне сектант один в предбаннике Богом клялся, до истерики: "Жизнь в загробье — как в Прибалтике Даже лучше — как в Америке!" Ну и вздернулся я, значится, Думал жизнь переиначится — В Рай сойду — там розы, фикусы! А дуба дал и — накось-выкуси! Этот мир кромешной полночи, Только с виду — все спокойненько… А вокруг все те же сволочи, Только в качестве покойников. В этом свете исключительно Мерзко все и вопросительно, Непонятно и сомнительно, Плюс к тому же — растленительно. От червей, к пример, разбойников — Нет покоя у покойников. Позвонить бы куда следует, Как он мною, гад, обедает! Разлагайся на молекулы, Распадайся хоть на атомы! А пожаловаться некому, Ибо сверху поприжаты мы. Эх, подземная Вселенная, Ты — республика растленная, И куда же в прозорливости Смотрят Боги справедливости? Вот лежит завбазой Скудина, Вся при золоте, иудина! А я в гробу еловом рубленном, Как последняя паскудина! Иль сыночек этот маменькин — У него в оградке — памятник, А я вот вкалывал, как маятник, А мне крест вкопали маленький! Подо мною только стружечка Да с опилками подушечка, Не пролез при жизни в тузики — Гроб холодный и без музыки. И обидно до слезливости, Здесь хужей чем на поверхности. Вовсе нету справедливости, Как и равенства в безсмертности. Слез уж нет — сухая пыль в глазу. Ночь скорей бы — да утешусь я, Втихаря с могилы выползу, На кресте своем повешуся. Пропади оно все пропадом! Я — покойник уже с опытом. Но за ухом шепчет гад-червяк:

Все страшное и грубое, И липкое, и грязное, Жестокое, тупое, Неизменно-безобразное, Орущее и ржущее, Неверное, нечестное, Постыдное и скользкое, Утробное, телесное, Облапанное, низкое, Капризное, блудливое, Повсюду — примитивное, Угодливо-трусливое, Завязшее, болотное, Загнившее, застойное, Предательски-опасное, Тупое, недостойное, Угоднически-хамское, Гноящееся, черное, Убогое и серое, Но в серости — упорное, Слежавшееся хлюпкое, А твердое — лишь косное, Глупейшее, засохшее, Зевающее, злостное, Берущее и жрущее, Надменное, жестокое, Расчитанно-змеиное, Корявое и ложное, Но жалобиться надо ли, Что толку в нашем плаче, Когда мы твердо знаем — Все быть должно иначе!

Разрешите закурить? Извините… Только щас вот отпустил вытрезвитель. Пил с кентухой [7] я вчера возле свалки, Подъезжает «Луноход» и — пожалте! "Please, sit down! — говорят, — и не спорьте!" Своим видом, мол, пейзаж очень портим! Вот такие, брат, дела! Слышь, усатик! Где-то я тебя встречал раньше, кстати? По наколке вижу звать тебя Петей, Ну а я из алкашей — вечно третий. Может, нам и по пути? А, братуха? Точно знаю где щас есть бормотуха. Колотун и у тебя, вон — икаешь… Видно, тоже с бодуна и страдаешь. Че, гришь, деньги шибко жгут тебе ляжку? Хорошо б тогда принять по стакашку! Вся душа моя горит, мать честная! Прям никак не отойду со вчера я. А меня тут дразнят все просто — Вася! Ну так что, опохмелишь? Признавайся… Слышь, Петро! А чтой-то ты, в самом деле, Разнаряженный такой средь недели? А, ты отпуск обмывал свой с Кирюхой, Кстати, вот и магазин с рассыпухой! [8] Вобщем так, не жмись — бери, сколько сможешь, А я буду, так сказать, тебе должен! Щас слетаю до кустов, там на ветке Испокон висит стакан мой заветный. Пять минут всего прошло, ну от силы — Трехлитровую припер! — А осилим? — Ешь сырок-то, раз купил! Петя, накось! Иль ранетку, вон, сорви — тоже закусь! А винцо-то — все ниче, в хмель бросает! Незаметненько, гляди, исчезает. — Мне поменьше наливай, мне уж хватит! — Банку новую допьем и по хатам. Мне домой еще ползти на разборки, Зойке где-нидь по пути взять махорки. Баба, крепкая моя, — с сельских женщин — Курит только махричок [9] и не меньше! Ты однако ж заторчал… Слышь, Онуфрий! Хоть ширинку б застегнул, льешь на туфли! Э, да ты совсем хорош, между нами… Ну, чего улегся здесь под кустами? Зря связался я с тобой, не хватало, Чтоб милиция твой храп услыхала! Галстук шею тебе жмет, так негоже! Да и джинсы, я гляжу, тесны тоже! Все сыму-ка я с тебя, друг сердечный! Так-то! В майке и в трусах будет легче! А на голом-то — часы — смех и только! О таких котлах мечтал сын мой, Колька, Он пришел из ЛТП, [10] как неряха, Подойдут ему штаны и рубаха! Утро надо, брат, встречать телом бодро, Не давило, чтоб бельем грудь и бедра! Извини, что вышло так неуклюже, Но тебе и кошелек щас не нужен! Ну, покеда! Похмелились и будет! Как подъедет Луноход — он разбудит… В положении твоем — нет дряннее, Утро вечера всегда мудренее…

Я хотел с кентом [7] уже дернуть на вокзал, Тут мне шоха [11] новые карты показал. Мы сначала резались в секу и в буру, [12] А в очко пошло уже где-то по утру. На туза бубнового ставку сделал я, И с восходом солнышка выиграл тебя, Не смотри так, козочка, на меня со злом, Посчитай, обоим нам крупно повезло! Если б карту взял еще, был бы перебор, Нас бы рассудил тогда товарищ прокурор, Так что ты, красавица, губочки не дуй. Нравится — не нравится, а трохи поцелуй! Я ж тобой не брегаю, знаючи дела, Не с одним ты шохою до меня была. Ты ж моя хорошая, фонари у глаз, Для того и туточки — развлекать чтоб нас. Мы ж не вяжем веничков, не на то сходняк, Что ж ты, стерва-падлочка, гонишь порожняк, Не смотри, родимая, тигрой на меня, Ты ж теперь, козырная, полностью моя! Скинь-ка красно платьице, туфельки сыми, И не надо плакаться — мы ж теперь свои. Я вообще-то стройненьких обожаю баб, С черной сигареткою на красненьких губах. Завтра, не забыть бы, если не запью — Родинку красивую на щечке наколю, Подарю я светлого нижнего белья, Будешь как жена ты мне, фифочка моя! Заведем с тобою мы, вроде как, семью. Все такое-прочее будет по уму, Дернем, если хочешь ты, завтра ж в Бухару, Если седни вечером меня не заберут. Ты уж там, пожалуйста, к телкам не ревнуй! А покуда тута мы — малость поцелуй. Может, я не нравлюся? Не виляй хвостом! Для начала — стерпится, а слюбится — потом. Заживем, бубновочка, как и все живут, Если седни вечером меня не заберут. Че ты ржешь, как сивая, на слова мои? Че ты понимаешь там в воровской любви. Ну-ка! Налей еще, голова как чан! Тут за все заплочено и живо на топчан! Тут за все заплочено — живо на топчан!

Мне — тридцать три уже, Я в крупном тираже, А сам себе даю намного меньше. Девчонка говорит: "Какой же ты старик, Ты лишь созрел для самых юных женщин!" Мне только тридцать три, На возраст не смотри! И ты со мною запросто осталась, Но что ни говори И как там ни мудри — Все чаще на лице моем усталость. Мне тридцать три… Привет! Здесь остановки нет, И, как пластинка, в эти обороты Кручусь до хрипоты, Мой автостоп был ты, Но ты ушла, включив бесповоротно. Мне тридцать три теперь. На счетчике потерь, Уж не хватает цифр и от обиды Во сне я говорю, Зубами скрежещу, Чтоб наяву себя потом не выдать. Мне тридцать три с куста, Я в возрасте Христа, Ему куда ни шло — висел за дело — Так легче раза в три, А я распят внутри И в шрамах у меня душа и тело. Мне тридцать три, ну что ж… Седею ни за грош, Душа пуста — входите, ради Бога! Вы обживетесь тут За несколько минут, Вот только обувь скиньте у порога! Мне тридцать три — ура! На пенсию пора, А встретимся — спина моя дымится. Признаться — подустал, Не тот уже запал, Но порох есть еще в пороховницах!

Водка выпита вся и до дна, Для тоски, вроде, нету причин. Ты со мной, но ведь ты — одна, Я с тобой, но и я — один. Наши речи давно недлинны, Наши губы, как лед, холодны, Грусть осенняя в наших делах, Души нам заменяют тела. Мы воруем себя у ночей, Вот опять загрустила свеча, Будто чувствует — я ничей, Будто знает что ты — ничья. Я сейчас докурю, как всегда, И со вздохом задую свечу. И, целуя, скажу, про себя: "Понимаешь, я так не хочу…" Если речи уже недлинны, И невмочь откровенная ночь, Если губы, как лед, холодны — Тут ни водкой, ни чем не помочь! А ты подносишь мне водки стакан, А она на губах так горчит… И внутри — мне про самообман Истерически кто-то кричит. И я чувствую, день ото дня, Что однажды и сам закричу: "Ты прости! Не грусти! Отпусти Ты меня! Понимаешь, я так не хочу!" Если речи уже недлинны, И невмочь откровенная ночь, Если губы, как лед, холодны — Тут ни водкой, ни чем не помочь!

Сквозняки на душе, холода. Речкой вымерзла наша любовь, Но под толщей холодного синего льда Жизнь пульсирует все же и вновь, Расстояния все сократив, И в былое всего унося, Память сердца занозой засела в груди, Не дает мне покоя и сна. Что ей хрупкие талые льды И условностей пестрая нить, Вдь она все изгибы, изломы судьбы Отпечатками сердца хранит. А по ним так легко опознать И представить на память суду. Где же алиби взять и что можно сказать В оправданье себе самому? Можно в горы и к морю махнуть, От врагов и долгов убежать, Только память свою мне нельзя обмануть, Ей, как солнцу, нельзя возражать. Очень трудно бывает, когда Сам не знаешь — куда б себя деть. Вот опять на душе сквозняки, холода, Лучше в прошлое мне не смотреть. Но от тени своей не уйти Никуда, низачто, никогда! Где б я ни был, со мной неразлучна в пути Память сердца, как хлеб и вода. Не виню, не браню никого, Что по тонкому, хрупкому льду, Словно зек по тайге, от себя самого Убегаю все глубже в тайгу. Остается в надежде весна, Как реформа душевной зимы. А пока на душе только вьюга одна, Холода на душе, сквозняки.

Вот так всегда у русского Ивана: Наутро пусть не будет ни гроша, Но если он дорвался до стакана — Поет и стонет русская душа! А после боль в висках и в пояснице, И странный сон про шляпки от гвоздей… И в самый раз бы щас опохмелиться, Но как назло ни денег, ни друзей, Обидно, что ж, довольствуюся квасом И, силясь вспомнить кто меня побил, Спросил жену неимоверным басом: "Во сколь пришел и сколько я пропил? Откуда эти странные ботинки И клок волос от девичей косы? Где козырек от новой восьмиклинки И, что ль, в ломбард заложил я трусы?" В мольбах жены ни юмора, ни смеха… И, слава Богу — Он их не слыхал, А то б давно трамвай по мне проехал Или башку расплющил самосвал. "Ты, — говорит, — скотина, на соседей Ружье искал, зубами им скрипел, Потом при всех на детском лисапеде Катался голый, «Марсельезу» пел." Да как же так сумел я умудриться? Жена, прости! Поверить не могу! Но что ли впрямь на улице — плюс тридцать? А я домой приперся весь в снегу… Ну и дела… Шатаются три зуба, Видать, боксеру душу излагал. Теперь, гуляй себе в часы досуга — За ухом нос и светится фингал. Вот так всегда! Никак не удается Установить пропорцию и — ша! И потому сперва душа смеется (Ох, хохочет!), А после стонет русская душа! Я не Ермак, но мыслию объятый, Сижу на тихом бреге Иртыша. Зачем душа мне эта — непонятно, Коль за душою нету ни шиша. Зачем душа мне эта — непонятно, Коль за душою нету ни гроша.

Мы только познакомились, А ты — в декрет Пошла и мы поссорились: "Привет!", — "Привет!" Я обожаю скорости, Прогресс люблю, Но эта мне история — Завал всему. Купил я два билетика И эскимо, Быть может, ты с брикетика Поймала что? Я понимаю многое… Декрет — ура! Но думаю, ей-Богу, я, Что все мура! Я верю в телепатию И в анекдот, Ну как же через платье Проник микроб? Был демобилизован я, Пылал в страстях, И деморализован был Тобой в кустах. Не сразу сдался лично я, Ты все учла И методы столичные Старинным препочла. Я, правда, израсходовал Рублей полста, Но все же оприходовал Через уста. Сейчас я понял многое — Усе могу! Какая ж демагогия — Ты в роддому! Читал я: гдей-то водится, В одном краю — Зачатье в рот приходится, А родит сквозь ноздрю! Усе теперь! Все глухо! Меня ничем не удивишь! Коль сына лопоухого Из уха мне родишь! Роди скорее, Настенька, И весь тут хрен! Я имя головастику Дам — Феномен! Ура! Цивилизация — Мильен чудес! Умов перетрубация И чувств прогресс!

Вроде я — не манси, Есть глаза и мозги, Но вдали и вблизи Я не вижу ни зги. Я бываю в гостях, Но в табачном дыму Часто вижу в глазах У людей немоту. Да и это не та Суета-маета, Но всегда неспроста Слепота, немота. Люди что-то кричат, И в кредит, напрокат Все ответа хотят, Только я не Сократ! Я и сам все в бегах И с судьбой не в ладах, Весь в долгах — как в шелках, Что карась в неводах. Изменила жена, Между нами межа. И живу, дребезжа, Как стекло витража. Я и сам все в бегах — Без друзей, при друзьях, Только спутник в бегах — Мой же собственный страх. Мы бежим в никуда — От себя, как вода, Не сбежать никогда! Знать бы если о том За какие гроши Где нас пустит и кто Для постоя души, А под праздник втройне Мысли вовсе грустны И почти как в тюрьме Снятся мрачные сны. Не герой, не палач, Не пустой как калач, Но, хоть смейся, хоть плачь — Я в кольце неудач. Вот вчера поддаввал, Обмывали сервант, А сервант За бутылку сержант. Пусть дурак он и плут, Но удачи все там, Где и пряник, и кнут, Власть, деньга и наган. Знаю я лишь одно: От портних и до клизм — Все в рассрочку дано — Телевизор и жизнь! Горсть последних монет Швырну в морду друзьям. Денег нет и привет, Все они — по кустам. Мне осталось к утру Зарядить пистолет, Но в аду и в раю Справедливости нет. Если это все так, Значит, где-то есть цель. Только все неспроста, Где же выхода щель? Да и эта не даст Суета-маета, Караул, слепота, А вокруг — немота. От часов до трусов Все отдал бы тому, Кто ответить мне смог: Отчего? Почему Не труслив как стукач, Не жесток как палач, Не пустой как калач, Но в кольце неудач? Почему я в кольце неудач?

"Сей вопрос, между прочим, Был поставлен ребром: На заводе покончить С вездесущем вором. Вот, ведь, люди есть люди, И Господь им судья! Где сполна — там убудет, А иначе нельзя! По болту да по гайке, А кто видит — молчит, Пусть, сгодится в хозяйстве Все, что плохо лежит. Брали их на поруки И садили в тюрьму… Вот, беспокойные руки! Не постигнуть уму! Ведь ворует начальство И воруют в верхах, А тут надо ж попасться На каких-то болтах. Сколько рук миллионов, Сколько светлых умов, Три процента шпионов, Девяносто — воров. Обещали уважить, Изготовить прибор. Он уж точно покажет: Кто — начальник, кто — вор." Баба Дуся — вахтерша Заводской проходной, Лоб и губы наморщив, Рассуждала с собой.

Сила тайная есть у истоков любви, Словно чудо, она, неземное! Кто-то лебедя влет из берданки подбил, А их жило за озером двое. Тот, второй, ошалев в синеве голубой, Падал комом, взлетая выше и выше, Задевая крылом, звал ее за собой, Но она отвечала все тише. Он так долго кружил, он так дико кричал: Он нестрелянный был и такого не знал, Как под сердцем свинец остывает. Чуя все же беду птичьим сердцем своим, Так плакал он не по-птичьи — надрывно, Стало небо вокруг нестерпимо пустым И ненужными сделались крылья. И, набрав высоту, он решил их сложить, Он в смертельный пустил себя штопор. Рядом с нею упал, понимая, что жить — Это было бы слишком жестоко. Сила тайная есть! Он двенадцать кругов Совершил над зловещею сушей, И суровою дратвой в двенадцать рядов Тем полетом прошил мою душу. Сила тайная есть и у нас, у людей, Только таинства в жизни так мало! Мы стовольтны в любви, а у птиц-лебедей Киловатты душевных накалов. И еще одного не возьму как-то в толк: Отчего? Почему? — Но извечно Человек человеку бывает как волк, А зверье меж собой человечны…

Я сегодня мимо церкви проходил И трем нищим на гашетку угодил, Но в карманах у моего, у плаща Не нашлося даже медного гроша. Мне вообще-то стало стыдно среди них, Две руки у них лишь было на троих. У меня, у одного их — целых две! А я тоже в постоянной нищете. Я, ей-Богу, ради хохмы рядом сел, Глаз зажмурил, взял блондинку на прицел, Руку вытянул, поджал одну ногу… Подадут, тады и я вам подаду! Кацышевский чуть поодаль проканал, Потому что мне никто не подавал, И смеялись трое нищих, аж до слез: "А напрасно ведь шутил!" А я — всерьез…

Снова был в редакции и снова Получил назад свои стихи: А в печать не взяли ни строки. Я стоял, как лошадь у корыта, Понукаем плетью пышных слов, Форточка была полуоткрыта — Он на жизнь смотрел через нее. Где-то там невидимы ходили Сотни, неопознанных как я, Также разбивали лбы другие, Вдавливая зубы в удила. А потом на ты и полушепотом Убеждал редактор заговорщицки, Ввинчиваясь в мозг мой штопором: Никчему, мол, эти разговорчики! А потом с улыбочкой, потупясь, Говорил, пушинку с плеч сдувая: Я запомнил типа эту тупость, Бдея кабинетчика слова: Должен я идти иной походкой Мимо сплетен, горя и реклам, Ничего, что слева пахнет водкой! Ничего, что справа в морду дам! Что стоят мальчишки, выпивая, Так, что аж захватывает дых, И потом дерутся, избивая Незнакомых комых и родных. Я иду небрежною походкой Мимо дряни, вони и обид. Ничего, что от подружки пахнет водкой! Ничего, что совесть говорит …

Это тысячелетия назад Животом усвоялася грамота, Люди пили бурду, суррогат, А на закусь ловили мамонта. И потом, озверевши, зазря Драли скальпы у собственных жен. И дикарь пожирал дикаря, Если тот ему был не нужон. Там прикрытие ягодиц дам Украшеньем считалося века, А теперь тот же стыд, тот же срам Показателем стал человека. Первобытный и гадкий народ Ел без меры и пил до "без памяти" И на тысячелетье вперед Истребил на планете мамонтов. В наш двадцатый стремительный век Несмешны первобытные трюки, Так же жаден и груб человек, Те ж в крови волосатые руки. Та ж в глазах озверелая жуть, Та же боль и тоска, все равно, И все так же друг друга жрут, Хоть и пьют уж другое вино. Не страшны нам огонь и вода, Вечен сифилис, раки и вкусы, Но, как прежде, опасней всегда От зеленого змия укусы. Сколько тюрем, несчастий и бед Украшают зеленого змия. Смотрешь — был завчера — человек, А сегодня похож стал на Вия. И сегодня, как в Каменный век, Часто мы распеваем без звука, И звереет потом человек… Атавизм это — страшная штука! Лишь собака теперь и не пьет, Да и то, ибо днем она спит, А в полночь и собака непрочь, Только вот Гастроном еще закрыт. Я боюсь, сотня лет не пройдет И потомками будем мы прокляты, Что за тысячу лет наперед Всю планету усеяли пробками.

Мы, как зренье и уши России, И, рискуя, за тысячи верст Выполняем приказы простые, Чтоб спокойней России жилось. До предела натянуты нервы… Вот сейчас постучат, вот сейчас! Что случилось с тобой, Сорок Первый? Почему ты не вышел на связь? Значит, в чем-то просчет, не иначе Их разведка не хуже чем мы, Неспроста замолчал передатчик, Не закончив последней строки. Подгорел усилитель, наверно, Это было бы счастьем для нас, Но скорей смолк ты сам, Сорок Первый… Почему ты не вышел на связь? Я не должен спешить, я обязан Цепь эмоции спрятать внутри, А из сердца мольба, как приказы, Время душу на них отвести. Вороненый кусочек металла, Сколько раз я тянулся к нему! Неужели минута настала — Восемь раз разорвать тишину? Ко всему я привык, только все же Одного не могу я понять: Почему я обязан, Сережа, Честь при встрече врагам отдавать? Вот иду деловит и прекрасен, И спокоен, как стог на снегу. Ощущая всем телом, из страха, Шаг последний на каждом шагу. Ничего, что рубашка от пота Солонеет… Святой это страх. Что поделаешь, в нашей работе Быть нельзя без соленых рубах. Сорок Первый! Майор Иванищев! Ты же старый разведчик, подлец! Почему ты сегодня не вышел? Неужели накрыли? Конец?! Только вдруг передернуло нервы, Слабый писк, позывные, сигнал! Так и есть, это он — Сорок Первый, Я по почерку сразу узнал. Экономные цифры, как песня, Из наушников в душу винтом:

Говорят, что клоп — кровопийца, жлоб Триста лет живет волей царскою. Инквизитор пьет, не иссохнуть чтоб Кровь расейскую, пролетарскую. Вот искусанный, исцарапанный, Малокровный весь на тахте лежу. Простыня ль моя, простынь в крапинку, Ты прости меня! Я тебя сожгу! Натерпелся я, больше спасу нет! На дрова, как пить, изрублю диван! Общежитьем стал для клопов буфет И, уж страх сказать мне про чемодан! Во, зверье, дают! По стене снуют, Как десантники, сверху падают. Не иначе как ГТО [13] сдают! Не угонишься за ними, падлами! А на днях, гляжу — прут из всех углов, Кровопийцы мои, — все шеренгою На заклятых врагов — заграничных клопов, Кровососов тех, что за стенкою! Разнимали их и давили мы, Да кого ловить? — Это ж, Боже мой! Мои справные победили и — В плен их тысячи привели домой! Дело ясное, что дело — гиблое Потому как все — дело в темную, Мой кулак распух, пальцы выбил я Об стену в крови обагренную. Что ни делал я… Вот вчерась как раз Самосвал нанял — хлорофос завез И открыл баллон — напустил им газ Да кого ловить? Кот исдох — и все! Остаеться, что ж — помереть за грош? На подножный корм им себя отдать… Жри, ядрена вошь! Но с меня — хорош! Что ль динамит достать да избу взорвать? Остается что ж…

Говорят — отгремела война И развеялся пепел пожарищ, Но тревожно звенит тишина… Ты прислушайся. Слышишь, товарищ? Тишиной перепуган весь мир. Тишина как бикфордовый шнур. В тишине полыхает Заир И в огне, может быть, Камерун! Кто сказал: "Надо жить беззаботно"? Кто сказал, что "опасности нет"? Кто сказал, что "солдат — безработный"? Кто сказал, что "войны больше нет"? Отдается нам эхо войны Незажившими старыми ранами. Перетянуты звонче струны Отношения между странами. На Востоке затлела земля И опасен нам ветер оттуда, Но с визитами вовсе незря Разъезжают Премьеры повсюду. Кто сказал: "Надо жить беззаботно"? Кто сказал, что "опасности нет"? Кто сказал, что "солдат — безработный"? Кто сказал, что "не хватит ракет"? У сибирских берез тишина, Но горят азиатские пальмы, А земля под ногами — одна! И дымится она от напалма… У тебя, у него, у меня Есть свой дом и невеста, и мама, Но под нами горит земля, Так, давайте, потушим пламя! У планеты у всей на виду Мирно строимся и утверждаем Что нигде, никогда, никому Мы оружием не угрожаем. Ну а если же враг нападет, Ничего из расчетов не выйдет. Кто с мечом на Россию пойдет, От того же меча и погибнет! Кто сказал: "Надо жить беззаботно"? Кто сказал, что "опасности нет"? Кто сказал, что "солдат — безработный"? Кто сказал, что "не хватит ракет"?

Эх, мальчики, мальчишечки, Студенческий народ! Уткнувшись в свои книжечки, Встречают Новый Год. Им тоже бы на мамины Сейчас да на блинки Но, к сожаленью, к маме им Дороги далеки. А мимо прелесть-елочки Прохожие несут И мимо их девчоночки, Как елочки, идут. Чулочки паутиночкой, Стройны, модны, нежны. Но Ноны, Моны, Ниночки Им нынче не нужны. Им карнавал-процессия И танцы никчему. У них сегодня сессия, Они сидят в дыму. А рядом праздник хлещется, А рядом водка плещется И рядом кто-то хвастает Кому-то модным галстуком. Но, мальчики-мальчишечки, Не вешайте носы! Ведь вы сыны не мамины, Вы — сукины сыны! Вас это не касается, Пусть это вас не трогает, Кто модою сломается, Тот славы не потрогает. У вас же у вихрастых, Задиристых и тощих — Все впереди — и праздники, И серпантин, и тещи. Пусть нынче вы не праздничны, Но время подойдет И в вашей жизни, мальчики, Наступит Новый Год!

Возле Мясокомбината [14] Наши встретились ребята, Я за ними. Шли боксеры, Не спеша, как на убой. Проходило состязанье За какое-то там званье, Вобщем, метили в призеры Все цеха промеж собой. Зал напротив расположен. Слышны крики: "Бей по роже! Бей под дыхал да и точка! В переносицу ему!" Я тогда подумал все же: Вот сошлись два тяжа в паре, Полоскаловка в разгаре. Злее зубров, жаждут драться, А не думают ни зги. Если Санька, забияка, Не поймет, что бокс — не драка, Очень даже может статься Завтра вышибут мозги! А кому тогда он нужен? Вот — опять лежит контужен, Вставил капу и в атаку, А куда? Ах, если б знал! Он немножко был сконфужен И совсем обезоружен Ибо кинулся он в драку С кулаками прямо в зал! Ясно дело! Приструнили И культурно объяснили Так и так: "А к нам не суйся! Ждет парторг тебя — судья!" Ну а он: " Вы извините! Мне попроще расскажите, Где вообще-то нахожуся И почто без брюков я? " Тренер сходу понял Сашку, Полотенцем дал отмашку. Бой закончился. Конечно, Тут сильнейший победил. Как-никак во время боя Чаще дрался все же стоя И к тому же покурить не уходил! Он боксировал — что надо! И незря ему награды. Рукоплещет зритель. Возле Победителя салют. Аплодировали долго, Потому что тренер Волгин Ну никак не мог апосле Из перчатки вынуть зуб. Ох, как вспомню этот раунд! Все визжат: "Давай нокаут!" Раствороженные рожи, Аж забрызгали судью. С грустью думаю я: "Все же А чемпионом стал объявленный, По колено окровавленный. А что вовсе окровавленный — Прямо с ринга был отправленный До больнички до диспансии За бесчуйствие дистанции… Все.

К девчушке три пьяные лба приставали. Все делали вид — будто не замечали. Прикидывал каждый: "Пойду на рожон, А вдруг между делом порежут ножом?!" И трое, увидев, что струсили люди, Наглее хватали девчушку за груди, В лицо перегаром хрипели: "Куда ты!" "Все будет "О кей", — ухмылялся кудлатый. "В обиде не будешь. Пятак на кармане. Поедем, Дуреха, гульнем в ресторане!" И вдруг из толпы вышел этот прохожий, Совсем на героя пацан непохожий. Врасплох, как испуг, он всегда непривычен — Их щупальца враз отпустили добычу. Она убежала, а трое ожили И парня смертельным кольцом окружили. А парень был зелен и слаб, и смешон, Но парень не струсил и с ними пошел. Он думал за правду поцапаться с ним, Он думал и вправду — один на один! Но в волчьих законах он был неподкован. И насмерть бандитами был измордован. В холодных носилках холодное тело. Глядела на тело толпа обалдело. Шептали мужчины, что рядышком были: Примчались эксперты за вечной уликой, Толпой расходилась она многоликой. Как совесть кричащая чья-то в бреду — Парнишкина кровь на холодном снегу…

Старуха-смерть сработала без брака. Был друг и нету. Вот он — холм земли… Мне комом в горле заступа лопата И ухо режет чье-то "Се ля ви". А сами, чокаясь, стаканами грешат. Во все века зачем-то говорят. А осень гложет деревья И ладно, когда уже осень, Но в городе и в деревне Косит, старуха, косит. И травы летят, как брызги, Жаль не дозрели колосья. Как листья, и наши жизни В небытие уносит. Не верю я, что там в загробном мире От всех напастей будем спасены, Хоть каждый при отдельнейшей квартире Под толстым слоем глины и земли. Старуха-смерть работает без брака — Уносит только раз и навсегда Туда, откуда нет уже возврата. Когда-нибудь мы все уйдем туда. Пусть осень уносит листья, Весной они снова родятся. Но люди невозвратимы, Их жизни не повторятся. Ужасно жестоко, зримо Гнездится в душе молчанье, Но истина неколебима: Конец — это чье-то начало. Возможно, мир загробный и прекрасен, Но почему, когда уже в бреду — Пусть Бог простит меня и не осудит, Я не был там, но чувствую нутром:

Здравствуй, Мань! С приветом Вася! Ты там шибко не ругайся, Что я снова, грешным делом, из отседова пишу! Вот подстригли и помыли, Укололи, похмелили. Поделиться, между прочим, настроением спешу. Третий месяц, как уж здесь я, А уже прибавил в весе — Сорок восемь, хоть в ботинках, мне снимать их было лень. Раньше, помнишь, как бывало? — Аж с весов меня сдувало! Ел ведь, Маша, че попало да и то не каждый день! Кстати, я на днях случаем Санитарку облил чаем, Но попался я с чефиром — в изоляторе лежу. Когда выпустят — не знаю. Впрочем, че я забегаю, Я сперва тебе подробно, по порядку расскажу. Встретил Саньку, что без глаза, Он, как я, слегка под газом, То да се, разговорились, мы же ж школьные друзья. Ну и в «Круглый» забежали, Там портвейн как раз давали — Этикетка вся в медалях — отказаться нам нельзя! Под мостом культурно пили. Вдруг — свисток! Нас окружили, Повязали, погрузили в «Луноход», ядрена мать! Привезли нас в вытрезвитель, Там уже битком набито, Ну а кто бузил не в меру, Те стреноженные спят. Представляешь, невезуха! Ну зачем нам отрезвуха? Я старлею двинул в ухо, думал с Санькой убежим… Да куда там… Как насели! Только косточки хрустели! Оглянуться не успели — на клееночках лежим! А чтоб лучше засыпали, Из кроваток не упали — Нас вожжами привязали, занемела аж рука. Утром эти падлы-суки Отдают пиджак и брюки, А в карманах, Маня, тю-тю — нет уже четвертака! [15] Из коробки мелочь высыпал — все точно, без булды! И сверлит ментовским взглядом: Сам, как боров, щеки сзади даже издали видны! Мне мигает Санька Мызин: Тут заходит сам начальник, чтоб уловы подсчитать. Всех повыгнал, вставил клизмы, А меня за героизмы Вот отправил на кирпичный [16] в спецприемник отдыхать. Здеся в нашем отделеньи Все почти без измененья. Пей и кушай все бесплатно, и антабус [17] — высший сорт! Чистота вокруг сверкает, Громко радио играет, Пальм и моря не хватает, ну а так — сплошной курорт! Да, тебе привет от Вали! Помнишь, пили с ней в подвале? Я ее в больничке встретил — на RW [18] сдавали мы. У нее нашли чего-то, У врача открылась рвота, Он хоть много в жизни видел — без сознанья увезли! Ой, да че про эту шлюху… Про меня, Марусь, послушай: Тут вертеться тоже надо, на талоны не прожить! Витамины ем от пуза — Рядом поле кукурузы. Говорят, что помогает тем, кто водку бросил пить! Ну а ты-то, как там, Маня? Ты смотри, не изменяй мне! Щас весна, вокруг соблазны, мужикам того и дай! На базаре ль, в магазине Будут клеиться грузины — Говори, что ты замужня и подальше посылай! Как там Петька, наш негодник, Третий раз уж второгодник? Мы с тобою маху дали, что не сдали в институт. [19] Он бы не был шарлатаном И не лазил по карманам. Ох, достукатся, оболтус! — в детприемник заметут. Ой, забыл я похвалиться: Можешь, Маша, мной гордиться — Перестали черти сниться, а то было, нету сил… Правда, снился тут недавно Их начальник самый главный И хвалил что пить я бросил, и в театр приглашал. Я хотя не их работник, Чистокровный русский плотник, Хоть в театре разу не был — все же ж я же и не дурак! Знай, мол, нашенску натуру! На спектакль про Политуру [20] С ним пошел я, только пиво мы с ним выпили в антракт. Он в буфете разбашлялся. [21] Я, Марусь, не растерялся, Будь что будет! Мы по триста засадили на скандал. Черта я избил, ханыгу, Не сбивал чтоб с панталыку [22] Работягу по натуре, если пить он завязал. Тут проснулся я, Маруся, Весь от ярости трясуся, Что ж я вижу? Мать честная! Наяву, средь бела дня неразборчиво… нам повсюду, Мы ж побили всю посуду, И евонный хвост облезлый за голяшкой у меня. А вчера проснулся рано Мокрый весь от тетурама, Спецтаблетки, между нами, Заставляют пить горстями, По антабусу огромный щас в стране перерасход! За всю жизнь на леченье Я, без преувеличенья, Не принял я столь таблеток и уколов, е-мое! Лучше б в Африку иль в Гоби Отправляли те снадобья, А для нас они, ей-Богу, как для зайца эскимо! Вон опять базлает няня: Долго что ли эту пакость под язык — и в унитаз! Завсегда обманем Зину, Только вот от сульфазину Зад болит невыносимо, искры сыплются из глаз! Ну а так — жить можно, Маня! Койка все же с простынями, Баня теплая и светлый туалет, паркет, трюмо… Вот помылся я под душем, Мне б сейчас чего покушать… Но талоны я в картишки засадил на день вперед. Жрать охота, ажно пучит! Телик нам на этот случай — Там продуктов изобилье, что душа хотит — бери! Мы ж в ответ за всю заботу — Дружно ходим на работу. Государство не впромоте, Маша, что ни говори! Разгружаем мы вагоны Или грузим ли поддоны — Без романтики работка, не люблю, ядрена мать! Но бугор [23] наш честных правил, [24] Понял и к печи приставил — Вагонетки, как конфетки, взад-вперед меня катать. Кирпичи пекчи не лучше, Это, Маш, не хреном груши! Но, родная, успокойся и не хмурь своих бровей! Собери и сдай бутылки, Сало мне пришли в посылке. Не помру! Не беспокойся — я же нашенских кровей! Вон, в войну, как не противно, Ели гвозди и крапиву, А не брал нас даже ящур, мы плевали на гастрит! Здесь лечусь амбулаторно, Не вылажу из уборной. Мой желудок несравненный что-то очень барахлит! В животе вот так и крутит! Чифирок сейчас замутим. Только чаем и спасаюсь. От поноса средство — во! Запиши рецептик, Маня! Полплиты [25] на два стакана. Без чифира алкоголик как боксер без синяков! Ну покедова, Маруся! Скоро выпишусь, вернуся, Только вот загвоздка вышла — на антабус сдал на анализы мочу, Врач смотрел, зевал от скуки, В результате выдал, сука! — У меня как будто в почках по батону кирпичу! А под этими камнями… Маня, слышишь, между нами, Рак по-моему поселился, спать ночами не дает! Я же чувствую кишками, Как, собака, он клешнями Сверлит дырку рядом с попой мне вторую на живот. Говорят: от той скотины Помогает жир гусиный, Если есть — в посылке вышли, аккуратно заверни. Если нет — на всякий случай Подойдет и жир барсучий, В крайнем случае — говяжий. Хоть какой-нибудь пришли! До свиданья, касатуня, Ненаглядная Манюня! Стосковался, спасу нету! Особливо поутру! Обнимаю и ревную, Тыщу раз тебя целую. Главно дело — не блядуй мне! Выйду — голову сорву!

Порой, свои седины теребя, Браня судьбу — разбитое корыто, Скулим душой о прошлом пережитом, Несбывшимся, утраченном, забытом, Ругая водку, бабу и себя. На деле ж мы рабы своих привычек. Кто врал и крал, и даже убивал — На вид всегда — прозрачны, как кристалл. У нас и самооправданий арсенал, Как у хорошего домушника отмычек! Нам стал отдушиной угарный ресторан, В котором все плывет и все двоится, И человек, он сам себя боится, Ему с того и хочется напиться, И оттого в руке дрожит стакан. Да от того ль душа у нас болит И к ближнему бываем так жестоки, И так жадны до вдовушек и водки, Что средь толпы мы часто одиноки, Друзей надежных ощущая дефицит. Официант! Еще мне двести грамм! И закусил я истиной на ужин, Я ею сыт и весь обезоружен, Что никому на свете я не нужен, И вся то честь мне по истраченным рублям. А коли так — качусь в тартарары. Желаю фарцам [26] — чтоб вам удавиться! Цыпленка мне и паюсной икры! И наплевать на люстры и ковры! Хочу я просто-напросто напиться. Я не обижусь этим наговором, Уж лучше спать в канаве под забором Чем быть насквозь дешевым крахобором, Сквалыгой быть мне с детства не идет. Что «Жигули», хрусталь — все пустота! Они, увы, имеют свойство биться. Кто их имеет — крепко спать боится. А мне немного хочется забыться, В стране так жизнь предательски трудна! Вот подошел ко мне официант И так при мне трагически вздыхает… По харе видно, падла, обсчитает! Ему всю жизнь немного не хватает. Лакей во фраке, но он все-таки не франт! А что до баб — ругай их, хоть убей! Они проспятся и останутся как были. И мне не жаль истраченных рублей, Они ж — законный подоходный для блядей. Зря, что ли, красились и тени наводили?! Чувихе — что? Ей надобно комфорт. Я на такси последний рубль трачу. Гони коня, ямщик, в аэропорт! Ведь пьянка, как и блядство, это спорт! Где все без сдачи, только так и не иначе! Мы в ночь-полночь за кровные свои Найдем себе отравы, были б гроши! Ты не смотри, что я уже хороший, А-ну, живей расшнурывай калоши! Я так соскучился в постели по любви! Давай дружить телами, впопыхах. Кокетство брось! Да скинь ты это платье! Свет не туши и, чур, не надо плакать! На улице и так сегодня слякоть, И так всю жизнь с похмелья, как впотьмах! Расклад простой по утру, как всегда Чувихи след простыл, ее уж нету, Исчез пиджак, в нем были сигареты. Пришел сосед, мы скинулись на "Экстру", И, слава Богу, в кране есть вода! Он счастлив, черт, в осиновых дровах! Без джинсов он и не при "Жигулях", Сказал, что дело вовсе не в рублях, Мораль — на дне граненого стакана. Блядьми и водкой жизнь свою губя, Зря мы скулим о прошлом пережитом, И надо быть последним паразитом, Чтоб не понять умом своим запитым: Всю жизнь в долгу мы сами у себя…