Литература эллинов, несмотря на известную насыщенность фантастическими сюжетами и мифологическими персонажами, всегда оставалась в определенном смысле литературой реалистической, прочно связанной с повседневной жизнью древних греков. В самых невероятных мифах о богах, в героическом эпосе и в замечательной лирике, классических трагедиях и комедиях мы встречаем немало совершенно «земных» деталей, точнейших описаний эллинского быта.

Все это порой гипертрофировано, доведено до гротеска и, следовательно, видно лучше, как и любой предмет, рассматриваемый при многократном увеличении. Не стоит приводить бесчисленные доказательства этого. Достаточно упомянуть Генриха Шлимана, которому помог в его вполне реальных великих открытиях не кто иной, как Гомер.

Хотя почти в каждом произведении Гомера Гесиода, Эсхила, Софокла, Аристофана и других авторов почти обязательно присутствует чуть ли не весь эллинский пантеон, литература античной Греции воспевала и людей, а не только богов. Поэтому неудивительно, что даже второстепенные факты и штрихи древнегреческой повседневности нашли свое четкое отражение в творчестве писателей Эллады.

Среди огромного разнообразия тем и сюжетов обращает на себя внимание тема физической закалки, бесчисленных агонов и спортивной доблести. Этой темы в большей или меньшей степени касались в своих произведениях многие древнегреческие писатели, начиная от Гомера и кончая авторами нашей эры. Архилох, Симонид Кеосский, Пиндар, Анакреонт, Геродот, Ксенофонт, Софокл, Еврипид, Аристофан, Лукиан и другие описывали эту интересную сторону древнегреческого быта. Невозможно было писать о греках, не касаясь столь существенной части их жизни. Поэтому-то в Элладе трудно найти выдающегося поэта, прозаика или драматурга, который не обращался бы к спортивным сюжетам или не использовал хотя бы терминологию античных состязаний.

Верное определение этому явлению дал В. Рудольф в интересной монографии, посвященной античному спорту: «Точное понимание отдельных областей и видов древнего спорта невозможно без знания истории физической культуры в античном мире, что, в свою очередь, неотделимо от политической истории Греции».

Помимо таких известных состязаний, как Олимпийские, Истмийские, Пифийские, Немейские, Панафинейские, Герейи, соревнования атлетов проводились тут по самым различным поводам.

Сначала игры эллинов носили преимущественно ритуальный характер. То были, например, состязания на тризне ради умилостивления богов и души покойного (дабы почтить его память). И одновременно это был поединок за право владения наследством: львиную долю имущества получал атлет-победитель.

Игры-состязания считались лучшим средством отблагодарить небожителей за победу в бою, за хороший урожай и даже за удачный брак. Да ведь и самих богов древние греки представляли себе могучими атлетами, всегда готовыми посостязаться в силе, ловкости, выносливости и быстроте. В этом отношении богатейший материал дает нам мифология. Вспомним игры, устроенные Данаем в честь богов-олимпийцев: в качестве приза победители получали в жены дочерей царя; состязания героев, которые устроил Ахилл, оплакивая Патрокла; игры, проведенные Тесеем в честь объединения граждан Аттики, и многие другие.

Но ведь можно обратиться не только к мифологии. Павсаний пишет, что после битвы при Платеях в этом городе совершались «каждые четыре года на пятый та EAcu&epia (праздник Освобождения), на которых дают большие награды за победу в беге». В Херсонесе Фракийском состязаниями атлетов была, как известно, почтена память основателя колонии Мильтиада и т. д.

 

Две системы воспитания эллинов

Основу воспитательной системы эллинов в классический период составлял принцип гармонического развития человека. Справедливо считалось, что люди должны быть одинаково совершенны как в духовном, так и в физическом отношении. Платон называл хромым каждого, у кого разум и тело было развиты непропорционально. А, например, в городе Пеллене юноша мог получить гражданские права, лишь выдержав испытание по атлетике.

В Греции существовало два типа учебных заведений по физическому воспитанию: палестра и гимнасий. Сначала юный грек посещал палестру, где на протяжении трех-четырех лет занимался только физическими упражнениями. «Сперва надо создать прочный сосуд, а потом уже наполнять его вином просвещения», – говорили эллины. Со временем мальчик знакомился тут с музыкой и литературой (в основном – с лирической поэзией).

Характерно, что греки считали одинаково необразованным как не умеющего читать, так и не умеющего плавать. История подтвердила жизненную необходимость этого, на первый взгляд, сугубо педагогического тезиса: одной из причин больших потерь персов при Саламине было то, что все греки хорошо плавали, а персы в своем большинстве плавать не умели.

Особое внимание педотрибы (воспитатели-тренеры) уделяли различным спортивным играм: мяч, перетягивание каната, «бой петухов» и т. д. Учились дети и метать короткий дротик, упражняясь в точности попадания.

Если в большинстве древнегреческих городов все вышесказанное касалось только юношей, то в Спарте наравне с ними занимались и девушки. В этом отношении спартанки были полной противоположностью изнеженным афинянкам.

Лишь в начале эллинистического периода (IV–III вв. до н. э.) почти повсеместно в Элладе «…отступили на задний план такие важные предметы, как гимнастика и музыка. Образование получило формальное направление».

Но даже в классический период истории Древней Греции не существовало единой системы физического воспитания. Не было, разумеется, и единой педагогической общеобразовательной системы.

В Элладе главенствовали преимущественно две школы: спартанская и афинская.

Существовали ли какие-либо четкие воспитательные системы до рождения государства? Думается, что нет. Система как таковая служит обычно интересам конкретной общественной группы. Только с возникновением государства зарождаются четкие педагогические принципы. Что же в этом смысле являлось характерным для Спарты?

Сами спартиаты, занимаясь исключительно военным делом, с помощью оружия поддерживали установившиеся отношения и свое господство над массами общественных рабов – илотов. Первобытный коллективизм, упрочившийся уже в условиях развивающихся классовых отношений, проникал во все сферы жизни древней Спарты. Должным образом это отразилось на характере возникшей в Спарте системы воспитания вообще и физического воспитания в частности. Постоянный институт сисситий (коллективных трапез) приводил к тому, что молодой спартиат воспитывался буквально под присмотром всего общества: «здесь контролировали ребенка почти с первых дней существования. Слабых детей, по преданию, сбрасывали с обрыва на Тайгете, ибо считалось, что жизнь такого младенца не нужна ни ему самому, ни государству».

Спартиаты старались таким жестоким (с нашей точки зрения) образом не допускать в свою среду слабых и болезненных людей. Так, силой законов, оружия и мышц, они сохраняли существующий общественный порядок.

Диктовалось это тем, что даже в лучшие времена спартиатов-мужчин было лишь около 10 тысяч: они должны были обеспечить себе господство над илотами, число которых нередко колебалось от 200 до 300 тысяч.

Между прочим, из этих же соображений эфоры подвергли весьма солидному штрафу спартанского царя Архидама за то, что тот выбрал себе жену слишком маленького роста. Обосновывая свое решение, блюстители законов заявили: «…она будет рожать нам не царей, а царьков».

Младенцев не пеленали. А уже с семи лет мальчики воспитывались в общественных школах. Педономов с помощниками содержало государство.

Первую группу составляли мальчики 7-12 лет. Педоном следил за играми детей, наблюдая, смел ли мальчик и упорен ли в драках. Грамоте ж уделялся минимум времени. Главные усилия направлялись на достижение физической закалки.

С 12 до 14 лет режим мальчиков строился так, чтобы приучить их к неприхотливости и выносливости. Тут уж выбирался среди мальчиков старший – ирэн, который полностью распоряжался своим отрядом. Еду юные спартиаты обязаны были добывать кражей: так воспитывалась ловкость. За малейшую провинность следовало жестокое наказание: так воспитывалось терпение. Одежда сводилась до минимума даже зимой.

А с 18 лет юноша становился эфебом, получал вооружение воина и занимался уже чисто военными упражнениями. С этого времени молодые спартиаты принимали участие в криптиях – ночных походах в поисках илотов. По их мнению, каждый илот, находящийся ночью вне дома, был заговорщиком и немедленно убивался.

Вполне возможно, что криптии были одной из пережиточных форм юношеских инициаций. Хотя более жестокую (опять же с нашей точки зрения) их форму представить себе трудно!

По древнему обычаю каждые десять дней эфебы должны были без одежды проходить перед эфорами – чиновниками, следившими за неукоснительным выполнением гражданами Спарты всех законов и постановлений. По поводу этого ежедекадного контроля над эфебами Павсаний сообщает: «Если они были крепкими и сильными, словно высечены из камня, благодаря телесным упражнениям, то их поощряли всеобщим одобрением. Если же эфоры замечали у них следы дряблости, рыхлости и лишнего жира (результат недостаточных тренировок), юношей подвергали телесному наказанию».

Стоит вспомнить и о том, что суровые лакедемоняне безжалостно изгоняли за пределы общины поваров, готовящих… вкусно и разнообразно. Ибо еда истинных спартанцев должна была быть предельно простой: деликатесы тут считались вредными (как и все, что могло избаловать человека).

Итак, умственное образование государством не поощрялось. Это было частным делом каждого спартиата. Основными же элементами обучения молодежи являлись охота, религиозные и военные танцы и, самое главное, разнообразные физические упражнения, которым посвящалась большая часть дня мальчиков и юношей. Главными видами физических упражнений были: бег, прыжки, метание, борьба, кулачный бой, игры.

Как мы уже упоминали, девушки-спартанки тоже не чуждались палестры. Главная цель их физической подготовки также связывалась с усилением военной мощи Спарты. Молодые лакедемонянки, крепкие и закаленные, готовились стать матерями таких же крепких и закаленных воинов.

Олигархический коллективизм дорических племен и, в частности, спартанцев проявлялся в том, что уже с 7 лет мальчики здесь объединялись в товарищества, что позволяло ввести их воспитание в еще более жесткие рамки.

Что же касается эфебов, то они входили в так называемые агелы. Вступая в эти товарищества, юноши давали клятву верности государству и суровым законам агелы. Тут все было подчинено интересам военного воспитания. И это касается не только Спарты, но почти в такой же степени и Крита.

Задачи воспитания в спартанской и критской агеле Страбон определил так: «Чтобы юноши стали мужественными, а не трусами, их с детства приучали к обращению с оружием и к тяжелым трудам, чтобы они научились презирать жару и холод, каменистые и крутые дороги, удары в гимнасиях и в сражениях в строю. У них были введены упражнения не только в стрельбе из лука, но также в военной пляске… в т. ч. даже игры у них не были свободны от полезных для войны упражнений».

Члены агелы были обязаны жениться все одновременно. И почти всегда выполняли это условие. Порой они даже давали взаимную клятву умереть в один и тот же день. Заметим, что в условиях частых и жестоких войн это иногда им удавалось даже помимо своей воли…

И тем не менее по своей социальной структуре агела была весьма сложной и неоднородной организацией. Кроме эфебов-аристократов, часто в состав товарищества входили юноши «полублагородного» происхождения (дети свободных спартанцев и илоток).

Некоторые исследователи усматривают прямую связь между спартанскими мужскими союзами и аналогичными организациями африканских, североамериканских и австралийских племен в эпоху первобытно-общинного строя.

Добавим, что это же можно сказать и о некоторых народностях Кавказа.

Петербургский ученый Ю. В. Андреев пишет: «…система гражданского воспитания в дорийских полисах охватывала и некоторую часть неграждан. Примером может служить сословие мофаков в Спарте, в состав которого входили лица негражданского происхождения». Итак, названа еще одна социальная категория. Но точными данными относительно прав и функций мофаков в составе агелы мы сегодня еще не располагаем.

Названная система юношеских и мужских союзов (равно как и возрастных классов) имеет в своей изначальной основе очень древние традиции примитивного периода истории человечества и была общей почти для всех народов. Но характерно, что на Крите и в Спарте (всегда отличавшихся наибольшим консерватизмом) агела существовала гораздо дольше, чем в других государствах Древней Греции, так как именно дорийские племена больше прочих эллинов главной воспитательной задачей считали военную подготовку в сочетании с телесным закаливанием и строжайшей дисциплиной граждан.

* * *

Афинская воспитательная система существенно отличалась от спартанской. Впрочем, в отношении политическом у Афин и Спарты было много общего: необходимость обеспечения внешней независимости от покушений со стороны других полисов и упрочение своего господства над более слабыми государствами.

Но зато, в отличие от консервативно-земледельческой Спарты, Афины выступали как государство с широко развитой торговлей. Здесь бурно и своеобразно развивались науки и искусства. Особенно в V веке – в период наивысшего расцвета древнегреческих полисов.

Афины являлись государством с наиболее ярко выраженными формами античной демократии.

Торгово-промышленное направление, демократизм и многогранная культура обусловили то, что афинское воспитание (и, в частности, воспитание физическое) выглядело совершенно иначе, нежели в Лакедемоне.

Напомним, что в Афинах, как и в Спарте, тоже существовал обычай умерщвления слабых младенцев. Но здесь, в демократическом государстве, вопрос о жизни и смерти ребенка решали не чиновники, а сам отец.

Первый этап воспитания детей составляли всевозможные игры. А с 7 лет начиналась школьная жизнь афинского мальчика. В отличие от Спарты ребенка тут и в учебный период не отрывали от семьи. До 14–16 лет мальчик под присмотром раба или дядьки посещал частные школы, где обучался музыке, чтению, письму и, разумеется, физическим упражнениям.

В Афинах существовало три вида школ, которые могли посещаться одновременно: грамматическая, музыкальная и гимнастическая (палестра). В палестре мальчик-афинянин находился значительную часть дня. Здесь, под руководством педономов и гимнастов, он проводил время в непрерывных упражнениях и дружеских состязаниях со своими сверстниками. Но уже с 14-16-летнего возраста воспитание афинянина протекало в общественных гимнасиях. Теперь им руководили гимнасиархи, педотрибы и все те же гимнасты. Значительно увеличивалась физическая нагрузка. Одновременно вводились и элементы общественного воспитания (беседы со взрослыми, посещение театров, судов, народных собраний, музыкальных состязаний и состязаний атлетов).

Воспитание в гимнасиях являлось подготовкой к военному обучению, Восемнадцатилетний юноша мог быть принят в число свободных граждан: принеся присягу на верность государству, он вступал в ряды эфебов. Этот торжественный акт сопровождался вручением ему на агоре экипировки солдата.

Двухлетнее обучение эфебов сначала проходило в лагерях, где они осваивали технику и тактику ведения боя. Второй год эфебы проводили уже в отдаленных гарнизонах. Они вели жизнь регулярных солдат, неся сторожевую службу на границе государства.

Несмотря на общность конечной цели (защита государства от внешних и внутренних врагов), между воспитанием молодежи в Афинах и Спарте видны существенные различия. Афинская система открывала больше возможностей для разностороннего совершенствования личности. Военно-физическая подготовка не мешала тут делу широкого культурного развития. В Спарте же являлось нормой не только узко военное воспитание, но и беспрекословное принесение интересов отдельной личности в жертву полисному коллективу.

Однако при этом нельзя забывать, что и афинское государство дело умственного воспитания нередко предоставляло частной инициативе. Многое тут зависело и от финансовых возможностей родителей. В Спарте же весь педагогический процесс (правда, весьма специфический и узкий) не только контролировался, но и осуществлялся государством. А в Афинах такая опека распространялась на воспитание лишь частично (т. е. на воспитание физическое). Первые публичные гимнасии тут появились в VI веке до н. э., а в V веке их планировка и архитектура достигли максимального совершенства.

А вот общеобразовательные школы в Афинах появились, вероятно, еще в VII веке до н. э. Первые школьные законы составил Солон. В частности, предусматривалось, чтобы занятия проводились только в дневное время. Ибо уже тогда было ясно, что искусственное освещение портит зрение детей и взрослых.

По тем же законам отец не имел права требовать, чтобы сын содержал его в старости, если он этого сына ничему не выучил (т. е. не отдал в школу и не помог затем приобрести профессию).

Более детально государство в школьные дела не вмешивалось. Каждый афинянин имел право выбирать школу и учителей по своему усмотрению. За обучение платили сами ученики.

Впрочем, были тут и весьма существенные исключения: афиняне обучали за государственный счет тех детей, отцы которых пали на поле битвы, защищая отчизну. Иногда греческие города платили из своей казны и за обучение детей-беженцев (когда случалась очередная война).

В городах и даже селах велись официальные списки лиц с гимнасийным образованием. Лишь они могли быть кандидатами на высокие государственные должности (и в частности – на такой почетный пост, как гимнасиарх). Причем ежегодный перечень победителей в поэтических и музыкальных состязаниях венчался именами учеников, победивших в юношеских агонах на стадионах и в палестрах.

Греческая пайдея (воспитание, обучение, образование, культура, просвещение – весь комплекс этих понятий) несомненно явилась закономерным следствием древнегреческой демократии.

Итак, со временем гармоническое воспитание стало почти нормой не только в Афинах, но и во многих других городах и городках, где жили свободные эллины. Нередко оно осуществлялось на частные пожертвования. Так, в малоазийском городе Тоссе (одна из древнегреческих колоний) гражданин Полифор в III веке до н. э. завещал своей родине весьма солидную сумму: «…чтобы все свободнорожденные дети воспитывались согласно моей воле, ежегодно избирать трех учителей, которые будут обучать мальчиков и девочек. Плата учителю первого класса – 600 драхм в год, второго – 550, третьего – 500 драхм».

Многоопытный грек понимал, что заниматься с шумными и непоседливыми малышами значительно труднее, нежели с «солидными» третьеклассниками.

В том же документе благодетель города приказывает избрать и двух педотрибов с ежегодной платой в 500 драхм, и учителя музыки (которому положено 700 драхм в год). А тренеры по копьеметанию и стрельбе из лука – тоже обязательные предметы! – удовлетворялись более скромными суммами: соответственно 250 и 300 драхм. Причем кандидатуры на все эти должности подбирал гимнасиарх, но окончательно их утверждало народное собрание Тесса.

В другой малоазийской колонии – знаменитом Милете – учителя и педотрибы избирались публично народным собранием на один год. Желающие занять эту должность записывались у педономов с 15 по 20 число месяца Артемисия (что соответствовало второй половине нашего мая), после чего имена кандидатов заносились на стелу и выставлялись на городской площади, чтобы все граждане имели возможность их прочесть.

Избрание педагогов происходило в торжественной обстановке. Тут обязательно присутствовали жрецы главных храмов и, разумеется, те лица, которые пожертвовали большие суммы на городские гимнасии и палестры. Голосование, как и в наши дни, проводилось поднятием рук (так называемая хейротония). Но перед этим кандидат был обязан торжественно поклясться, что ни перед кем из должностных лиц не хлопотал об избрании и не использовал в своих интересах близких, друзей и знакомых.

В честь тех, кто жертвовал городу часть своих доходов, сооружались статуи, издавались торжественные декреты, им предоставлялась ателия (освобождение от налогов) и почетные места на всех зрелищах.

В гимнасиях Пергама (точнее – на его руинах) и сейчас археологи находят колонны, воздвигнутые в честь гимнасиархов. На базах этих колонн ученики могли прочесть имена граждан, которым они обязаны возможностью обучаться в данном гимнасии: кто его построил, кто украсил фресками и скульптурами, кто расширил учебные и тренировочные помещения, заботясь об юных эллинах и их образовании.

Наибольшей же честью для гимнасиархов, педономов и педагогов было вот что: после смерти их благодарные ученики торжественно хоронили своих любимцев на территории гимнасия.

На одном из могильных памятников II века до н. э. изображен учитель в окружении учеников. А из стихотворной эпитафии мы узнаем: покойный занимался «элементарным преподаванием» (т. е. учил младших школьников) на протяжении пятидесяти двух лет.

Но было бы ошибкой думать, что в каждом городе существовало достаточное количество меценатов-благодетелей и что жизнь всех учителей была столь же почетной, сколь и приятной.

Например, скромные «грамматисты» (учителя грамматики) не всегда получали от города хотя бы минимальную плату. Часто школа, как уже было сказано, содержалась лишь на деньги учеников. А поскольку взносы эти были не всегда регулярными, то многие учителя откровенно бедствовали. Случалось, например, что в месяце было несколько праздников (между прочим, на некоторые эллинские месяцы приходилось до девятнадцати праздничных дней) и родители, «чтобы не вносить деньги зря», просто не посылали в такой период своих детей в школу вообще (даже в будние дни). И полуголодный педагог оказывался в довольно критическом положении…

Поэтому слова «школьный учитель» иногда звучали даже насмешливо: они были синонимом бедности. А если кто-нибудь надолго исчезал с горизонта друзей и знакомых, о нем говорили в шутку: «Он, вероятно, умер или учит где-то грамоте детей».

Древнегреческие школьники хорошо были знакомы с розгами: физические наказания, к сожалению, являлись существенной составной частью античной педагогики. Уже в наши дни ученые-археологи нашли обрывок папируса, на котором неизвестный эллинский школьник (живший во II веке до н. э.) четырежды переписал каллиграфическим почерком фразу: «Будь прилежен, мальчик, чтобы тебя не высекли!»

Положение педотрибов и гимнастов всегда оставалось более почетным и стабильным, чем, например, статус вышеназванных «грамматистов». Ибо в Афинах традиционно считалось, что воспитание физическое является основой всех основ.

В то же время было бы грубой ошибкой утверждать, что единственной и главной целью педотрибов и гимнасиархов являлась подготовка боеспособных воинов. Причин процветания физического воспитания и агонистики в Элладе много. Об этом речь пойдет ниже.

Корни же традиционных эллинских состязаний обычно уходят в доисторическую эпоху. Поэтому древнегреческая мифология очень подробно (порой даже в нескольких вариантах) рассказывает о происхождении главных священных игр. Разумеется, как и всегда, речь идет о богах и героях.

 

Педагогика состязаний

Священные игры, кроме своей общеизвестной религиозной и спортивной стороны, имели и несомненное воспитательное значение. Элланодики строго штрафовали (а то и наказывали палками) каждого участника, совершившего неэтичный поступок и нарушившего тем самым положения Олимпийского устава. Так, был оштрафован в 98-ю Олимпиаду фессалиец Эвпол, подкупивший своих соперников – кулачных бойцов Агетора, Пританиса, Формиона. Последние тоже были наказаны за корыстолюбие.

Тот же Павсаний рассказывает о таком примечательном случае: «…в 192-ю Олимпиаду решился на это (на подкуп. – Ю. Ш.) элеец Дамоник; предстояло состязание за победный венок в борьбе между сыном Дамоника Поликтором и Сосандром, родом из Смирны, носившим одно имя с отцом. Так как Дамоник страшно хотел, чтобы победа досталась его сыну, он дал взятку Сосандру-отцу. Когда эта сделка разгласилась, то элланодики наложили наказание, но они наложили его не на сыновей, а обратили свой гнев на отцов: ведь это они совершили несправедливость».

Виновные подвергались весьма солидным штрафам и карались всеобщим презрением. А на штрафные деньги в Олимпии воздвигались статуи Зевса (так называемые «заны»), пьедесталы которых украшали порой стихотворные надписи нравоучительного характера. Одна из них, например, гласила:

ПОБЕДА В ОЛИМПИИ ДОБЫВАЕТСЯ НЕ ДЕНЬГАМИ,

А БЫСТРОТОЙ НОГ И КРЕПОСТЬЮ ТЕЛА.

Другой дистих напоминал:

СОСТЯЗАНИЯ В ОЛИМПИИ – ЭТО СОСТЯЗАНИЕ В ДОБЛЕСТИ, А НЕ В БОГАТСТВЕ. [51]

В 201-ю Олимпиаду александриец Сарапион, испугавшись своих противников, позорно удрал со стадиона. И его оштрафовали за трусость.

Презирали греки и своекорыстных лжецов – тех атлетов, которые пытались использовать свое спортивное искусство с целью обогащения. Так, на 218-х Олимпийских играх был оштрафован Аполлоний – кулачный боец из Александрии. Вот что писал по этому поводу Павсаний: «Это был первый из египтян, кого элейцы осудили за неправильный образ действий. Он был признан виновным не в том, что давал взятку или получил ее… Он прибыл не в назначенный срок и элейцы, на основании своего закона, не внесли его в списки и не допустили до состязаний, а его оправдание, будто в Кикладских островах он был задержан противными ветрами, было уличено как обманное Гераклидом, тоже родом из Александрии, который показал, что Аполлоний опоздал потому, что останавливался, зарабатывая деньги на состязании в Ионии. Таким образом элейцы отстранили от состязаний как Аполлония, так и других кулачных бойцов, которые не прибыли к назначенному сроку, и отдали венок победителя Гераклиду без состязания…»

Свидетельство писателя-путешественника для нас тем более ценно, что речь идет не о классическом, а о римском периоде истории Эллады, когда многие положения древнего Олимпийского устава соблюдались уже далеко не так свято, как в VI–V веках до н. э.

Тем не менее, как видим, суровые элланодики сумели поставить на место нечестных и своекорыстных атлетов.

Иногда бывало, что элланодики выставляли на игры свои конные упряжки и завоевывали венки победителей, так сказать, без отрыва от производства: сами они судили состязания атлетов, а в это время безымянный возница добывал славу для очередного агонофета. Однако со временем это было признано недопустимым, неэтичным и запрещено Олимпийским уставом.

Небезопасно было публично опротестовывать мнения судей. Правда, недовольные решением элланодиков имели официальное право обратиться к Олимпийскому совету и добиваться осуждения необъективных (по их мнению) судей. Но (многозначительно подчеркивалось в уставе) – лишь на собственный страх и риск. Предостережение это было тем более внушительным и весомым, что на стадионе все время находились номофилаки (чиновники, следящие за строгим соблюдением всех правил на играх), в распоряжении которых имелись отряды рабдухов («палочников»). И провинившихся грубых атлетов, слишком шумных зрителей, но особенно – подавших ложные жалобы на судей – наказывали тут же на месте энергично и весьма оперативно.

Но суровей всего карали эллины тех атлетов, которые на стадионах изменяли родному городу и соотечественникам.

Когда кротонский бегун Астил (одержавший в Олимпии три победы подряд) вдруг объявил себя сиракузянином (разумеется, не безвозмездно), его земляки немедленно постановили: дом олимпионика превратить в тюрьму и свалить статую Астила, поставленную ему за предыдущие победы.

Еще более плачевным оказалось положение победителя 99-х Олимпийских игр, бегуна на длинные дистанции Сотада. Уроженец того же города Кротона, он вздумал за деньги выступить от имени Эфеса. Кротоняне приговорили Сотада к изгнанию (что для грека тех времен было порой равносильно смерти как по моральным, так и по сугубо житейским мотивам).

Лишь через много лет, будучи уже седым стариком, опозоренный и отвергнутый согражданами олимпионик вымолил, наконец, у них прощение и вернулся на родину. Передавали, что умер он у пьедестала, на котором когда-то стояло его скульптурное изображение…

Порой к подобным «стадионным подменам» пытались принудить мальчиков (происхождение которых часто было весьма трудно установить). Но, отдавая должное маленьким эллинам, будущим атлетам, надо заметить: подавляющее большинство юных состязателей оказывало бешеное сопротивление таким нечестным попыткам. Заботясь и о своей чести, и о славе родного города (которому не желали изменять), они стоически переносили самые жестокие наказания (которым их подвергали непорядочные, охочие до денег родители).

О громадном влиянии спортивных состязаний на жизнь эллинов, об их ни с чем не сравнимой популярности свидетельствует и то, что в конце IV века до н. э. историк Тимей ввел летосчисление по олимпиадам. Писатели и хронографы, рассказывая о каком-либо примечательном событии, стали нередко употреблять такие традиционно стилистические выражения: «Захват Дельф фокейцами был совершен… в четвертый год 105-й Олимпиады, когда Прор из Кирены победил в беге». Или у другого автора: «На следующий год, в котором состоялась 93-я Олимпиада, где в дополнительном состязании двуконных колесниц победил Эвагор, элеец, а в бегах – Эвбот, киренец…при эфоре Эвархиппе в Спарте, при архонте Эвктемоне в Афинах, афиняне обнесли стеной Форик». Или еще: «Фокейская война закончилась в первый год 108-й Олимпиады, когда в беге победил Поликл из Кирены».

Как видим, эти своеобразные loci communes древнегреческой прозы тоже связаны с играми и атлетами, хотя во всех упомянутых случаях речь идет вовсе не о спортивных состязаниях. У Геродота, Фукидида, Ксенофонта и других находим многочисленные варианты подобных оборотов, вызванных к жизни именно той громадной ролью, которую играла агонистика в жизни греков. Связано это еще с тем, что каждая Олимпиада получала название по имени победителя в простом беге.

Звание не только олимпионика, но и просто участника игр обязывало ко многому. Идея гражданской доблести выдвигалась на первый план. Требования, предъявляемые к атлету, были очень высоки. Недаром в день открытия очередных Олимпийских игр глашатай объявлял имя и родину участника, спрашивая, не оспаривает ли кто-нибудь его права на звание гражданина и честного человека (это конкретно предусматривалось одним из параграфов Олимпийского устава). Да, быть атлетом, да еще и на играх – большая честь, которой надо дорожить и ни при каких обстоятельствах не ронять. Вспомним, какое негодование и отвращение вызывала у Лукиана картина, изображавшая Геракла в женском платье прислуживающим Омфале. Зрелище поистине недостойное «великого атлета»!

Рассказывают, что когда в старости атлет Тиманф уже не мог натянуть свой лук, он бросился в огонь…

 

Калокагатия на стадионах

Разумеется, этические и эстетические взгляды древних греков весьма существенно отличались от наших современных. Такие понятия, как доблесть, мужество, честь (по-древнегречески все это можно выразить словом ἀρετή (arete)), в сознании эллинской элиты гомеровского и классического периодов во многом определялись физической силой, выносливостью и, наконец, телесной красотой. Впрочем, определялись не изолированно, не абстрактно, а (весьма желательно!) в социальном комплексе. Или, говоря языком современным, – в сочетании с высокими моральными качествами. Итак, ἀρετή явилась в определенный период истории Древней Греции основой гармонического развития как отдельных эллинов, так и целых семей, городов и даже государств.

Следующая, более высокая социальная ступень олимпийской гармонии была примечательна тем, что в общественной жизни эллинской аристократии (а следовательно, и в институте агонистики) исключительную роль играла καλοκαγαθὶα (kalokagathia). Это понятие служило самой выразительной и всеобъемлющей характеристикой классического идеала эллинов.

Καλὸς καὶ ἀγαθός (или καλὸς κἀγαθός) – совершенный во всех отношениях, идеальный гражданин, являющийся образцом для подражания. Это специфически аристократическое понятие существовало в древнегреческой литературе очень долго, постепенно меняя свое содержание.

По определению И. Нахова, «калокагатия возникла как самое законное дитя греческого рабовладельческого общества, как сублимация господствующих представлений о внешних и внутренних достоинствах идеального гражданина полиса».

Не менялись социально-политические задачи калокагатии: возвеличивание и прославление «достойных», «добрых», «хороших», «благородных» и т. д. граждан – процветающих, здоровых, сильных, богатых и пользующихся если не любовью, то уважением соотечественников. Но само содержание этого понятия со временем претерпевало значительные изменения.

На смену генеалогическому аристократизму в молодых полисах пришла скороспелая роскошь новоявленных богачей. Благородство теперь измерялось не столько духовными талантами, сколько талантами золотыми.

В социально-историческом аспекте интересную классификацию подвидов калокагатии предлагает А. Ф. Лосев.

По этой градации первой является старинно-аристократическая калокагатия, которая возникла еще в недрах разлагающегося общинно-родового строя. Второй тип – общественно-показная, или общественно-демонстративная калокагатия, во многом связанная с демократическим государственным устройством. Такая калокагатия лучше всего проявлялась на стадионах во время состязаний, в театрах и вообще была калокагатией «…всей внешней, демонстративной стороны греческой культуры».

Третий тип калокагатии выработало греческое рабовладельческое мещанство. Литературным выразителем мещанской калокагатии был Ксенофонт.

Полнокровность и гармоническое изящество произведений древнегреческого классического искусства родились как синтез того лучшего, что могли дать все три типа эллинской калокагатии. Все это никогда не нашло б своего истинного выражения вне Олимпийских игр и прочих эллинских агонов.

Естественно, что классическая калокагатия как основа греческой скульптуры должна была выражать и выражала гармонию тела и души. Ее непременным условием было могучее, красивое, пропорциональное, тренированное тело и выступления на стадионах во славу города и предков.

Но уже в эпоху расцвета классической калокагатии созревали зерна ее критики (Ксенофан, Сократ, Еврипид, Исократ).

Целенаправленное же и всесторонне обоснованное наступление на однобокие «добродетели» атлетов повели киники. Идеологи демоса, лишенного возможности постоянно тренироваться в гимнасиях, киники едко высмеивали такую «добродетель», как умение свалить ударом кулака своего партнера-агониста.

Стандартному идеалу «прекрасного и доброго» киники противопоставляли свою концепцию мудреца, воплотившуюся в образах Сократа, а затем – Диогена. Они отождествляют понятия σοφος = καλὸς κἀγαθός = ανηρ αγαθος (доблестный муж). Все эти термины равно выражают один и тот же общественный и нравственный идеал – конечную цель кинического воспитания.

Низы греческого общества устами своих идеологов выражали собственное духовное превосходство, доказывая, что их трудолюбие и ум выше калокагатии высокомерных аристократов.

Постулат духовной красоты человека – самое ценное в учении этих философов (Диоген Лаэртский, Дион Хрисостом, Кратет, Антисфен и другие). Однако подробней взгляды киников мы раскроем при рассмотрении педагогических воззрений эллинских мыслителей.

В Древней Греции существовали, если можно так выразиться, многочисленные атлетические династии, где сыновья подхватывали олимпийскую эстафету отцов. Достаточно вспомнить уроженца острова Родос кулачного бойца Диагора, братья, дети и внуки которого тоже стали олимпиониками. Ведь легендарная Каллипатера-Ференика также была дочерью Диагора, что, как рассказывали древние, спасло ее от наказания за появление на Олимпийском стадионе. В списках победителей фигурируют Демодок и его сын Анаксагор из Арголиды, Пурфей и его сын Пурфей из Афин и многие другие отцы и сыновья.

А вот еще один замечательный штрих. Подобно тому как былинный богатырь выступает в одиночку против целого войска, в так называемой Ламийской войне от ахейцев участвовал только борец Хилон, который официально был приравнен к целому отряду. Этот случай не является чем-то исключительным в практике войн того времени и лишний раз говорит об уважении и популярности, какими пользовались у греков лучшие атлеты.

Обязательной принадлежностью каждого гимнасия были гермы. С детства доказавший свою ловкость, хитрость и силу, Гермес официально считался богом-покровителем молодых атлетов. На его помощь они возлагали надежды перед борьбой или состязанием в беге.

Многочисленные мифы рассказывают не только о силе, но и о быстроте ног Ахилла, который без собак настигал оленей. Прекрасным стрелком из лука считался Аполлон. Как видим, на греческом Олимпе атлетов было немногим меньше, чем в Олимпии.

Культ юноши-атлета, господствовавший в Элладе властно распространялся и за пределы Греции. Даже египтяне, тщательно ограждавшие себя от иноземных влияний, «…по эллинскому образцу устраивают в честь Персея гимнастические состязания всякого рода, назначая в награду (победителям) головы скота, плащи и звериные шкуры».

Если в «послужном списке» эллина числились спортивные победы, то его биограф (или писатель, просто упоминающий о нем) не проходил мимо этого факта. Например, говоря о помощи аргивян эгинянам в войне против афинян, Геродот писал: «…около 1000 добровольцев под предводительством Еврибата, искусного борца в пятиборье, прибыло на остров». Более того, характеризуя влияние и значение античных игр, В. В. Латышев отмечал: «Эти состязания пользовались большим уважением, и победа ценилась так высоко, что первые сановники государства почитали за честь принимать участие в них, с гордостью записывая в официальных документах свои победы»,

О том, насколько стремился каждый грек увидеть свое имя на мраморной стеле стадиона, красноречиво свидетельствует один из рассказов Геродота. Когда изгнанный из Афин Кимон одержал на Олимпийских играх победу в беге колесниц и разрешил Писистрату провозгласить себя победителем, тот позволил ему за это вернуться на родину. В данном случае гипноз олимпийской славы оказался сильней личных и политических симпатий и предубеждений…

Нас и сейчас восхищают своим совершенством произведения древнегреческих скульпторов. Почти каждая статуя того времени – безукоризненное изображение не менее безукоризненного человеческого тела. Можно смело утверждать, что в большинстве случаев скульптору не приходилось фантазировать: он всегда имел перед глазами сотни людей, развитых гармонично и красиво. Однако, если посмотреть глубже, дело не ограничивалось идеальными формами, как это может показаться на первый взгляд. По своему замыслу древнегреческая скульптура символична и всеобъемлюща. «Идея красоты человека в понимании греков классической эпохи была неразрывно связана с понятием гражданской доблести. Центральное место в скульптуре V века до н. э. занимает образ юноши-атлета, гражданина, воина и защитника отечества».

Олимпийский стадион в дни торжеств охотно посещали лучшие люди Эллады. Здесь встречались друзья, глашатаи во всеуслышание объявляли о государственных решениях, поэты читали свои стихи.

Насколько велика была слава олимпионика, настолько опозоренным считался струсивший или даже просто потерпевший поражение атлет. Побежденные пробирались домой самыми окольными путями, часто ночью, чтобы встретить как можно меньше людей – свидетелей их позора.

Греки едко высмеивали тех, кто не закалял свое тело упражнениями, преждевременно толстел и вообще не соответствовал гражданскому идеалу. Неоднократно отражалась эта тенденция и в литературе. Вспомним слова Диониса в «Лягушках» Аристофана:

Трудно перечислить все те почести, которые воздавались атлету-победителю. Кроме всех наград, в родном городе под портиком выставлялось его изображение в красках, в честь олимпиоников и победителей других панэллинских игр чеканились особые монеты; он был первым кандидатом на почетные общественные должности, для победителя всегда оставлялись первые места в театре, на праздниках и…на поле боя. Но всегда наивысшей и самой желанной наградой оставался венок победителя (как из ветвей священной оливы, так и пальмовый, сосновый, из петрушки, сельдерея, лавра и др.).

Атлет, увенчанный в Олимпии трижды (олимпионик), или периодоник (победитель на четырех главных играх в течение одного четырехлетнего периода) могли поставить в Олимпии свое изображение. Часто это делали их соотечественники. Некоторые особенно выдающиеся атлеты еще при жизни почти обожествлялись. Так, периодоник Эфиалий имел право приносить своему золотому изображению жертвы, как статуе бога (Павсаний, Фукидид, Геродот, Элиан).

Впрочем, известны случаи, когда в Альтисе устанавливали статуи и простых олимпиоников, что оговаривалось в надписях на пьедестале. Нельзя не вспомнить и о таком общеизвестном факте: когда олимпионик возвращался с наградами домой, соотечественники разбирали крепостную стену и через необычный проход атлет торжественно вступал в родной город. Этим давали понять, что городу, в котором живет такой герой, не нужны каменные стены: атлет сам защитит земляков от любого врага.

Павсаний пишет: «На одной из дорог, ведущих в Орхомен, есть так называемый стадион Лада, на котором Лад упражнялся в беге».

О легендарном спартанском бегуне Ладе рассказывали, что он проносился по тренировочной дорожке с неимоверной быстротой: даже не оставляя следов на песке (!). Но, кроме того, что у Павсания мы нашли первое упоминание о «персональном стадионе»,

известно: статуя Лада была одной из самых прославленных скульптур Мирона. Так нередко на агонистической почве переплетались легенды и вполне реальные факты.

 

Эллинские мыслители – о гармонически развитом гражданине

Древние греки впервые в истории человечества не только поставили, но и в значительной степени решили вопрос о воспитании человека, гармонически развитого в интеллектуальном и физическом отношении.

Педагогическая система эллинов, достигнув своего высшего уровня (V–VI века до н. э.), предполагала пропорциональное сочетание физических упражнений с гуманитарным воспитанием. Ведущая роль тут принадлежала не только сугубо педагогическим или политическим, но и эстетическим принципам эллинов. Почетное место в этой системе занимали и агонистика, и искусство. Ибо, согласно учению античных мыслителей, литература, скульптура и музыка для души являются тем же, чем гимнастика для тела. Этот период древнегреческого искусства был характерен тем, что в музыке преобладала гармония, а в скульптуре все более утверждался эстетический принцип соразмерности частей человеческого тела.

С другой стороны, в Греции физическому воспитанию порой формально противопоставлялась философия (в действительности же они взаимно дополняли друг друга).

Исократ, выступавший против неразумного увлечения гимнастикой за счет умственного развития, одновременно пытался раскрыть в своих речах связующие звенья агонистики и философии: «…некоторые из людей, живших задолго до нас, видя, что искусства, связанные со всеми остальными сторонами жизни, весьма многочисленны, но нет таких, которые занимались бы воспитанием тела и души, – изобрели и завещали нам две науки: та, объектом которой является человеческое тело, называется педотрибика и частью ее является гимнастика, другая же занимается душой человека и называется философией. Обе науки эти соответствуют друг другу, связаны и согласованы между собой, и с их помощью наставники этих наук делают человеческие души более разумными, а тела более совершенными: науки эти недалеко отстоят одна от другой и пользуются сходными методами обучения, упражнениями и другими средствами и установлениями».

Доказательства и подтверждения возможного диалектического единства философского воспитания и физической подготовки эллинов предоставляет нам сама античная действительность. Во-первых, многие знаменитые философы, ученые и поэты, как правило, были хорошими атлетами (Пифагор, Гиппократ, Платон, Хрисипп, Софокл, Еврипид и другие).

Во-вторых, свои беседы с учениками эллинские философы часто проводили в гимнасиях.

В-третьих, чтение поэтических, исторических и философских произведений на стадионах тоже служит доказательством единства интеллектуального и физического направлений в воспитательной системе эллинов. Ибо мест и поводов для стечения обитателей греческих городов было немало (театральные представления, народные собрания, культовые церемонии и т. д.). Тем не менее трибуной эллинских мудрецов и государственных деятелей чаще всего был Олимпийский стадион.

В-четвертых, наконец, и писатели, и философы, и историки того времени (равно как и в более поздние периоды) в своих произведениях широко использовали агонистическую терминологию в качестве литературных тропов. Лексика атлетов, гимнастов, педотрибов и элланодиков в немалой степени питала литературу, а та, в свою очередь, занимала весьма почетное место на панэллинских состязаниях (особенно благодаря Архилоху, Симониду Кеосскому, Пиндару, Вакхилиду и другим поэтам Древней Греции).

Ключевые проблемы воспитания вообще и агонистики в частности глубоко интересовали многих греческих ученых, независимо от представляемой ими науки.

Платон в своих мечтах об идеальном государстве явно предпочитал педагогическую систему спартиатов. Всячески отстаивая тезис гармонического развития, Платон считал, что в его воображаемой державе мусическим искусством и агонистикой должна заниматься только правящая верхушка – философы и стражи. Больных и слабых детей следует – считал он – немедленно после рождения умерщвлять, а здоровых передавать для воспитания в специальные государственные школы. Первоначальное обучение, по Платону, следует начинать с семилетнего возраста и заканчивать к 16–17 годам. При этом «…кто наилучшим образом чередует гимнастические упражнения с мусическим искусством и в надлежащей мере преподносит их душе, того мы вправе были бы считать достигшим совершенства…»

К этому Платон добавляет еще чтение, письмо, арифметику и некоторые другие науки, в чем определенно отходит от спартанской системы. По мысли философа, первоначальное обучение должно было выявить среди детей наиболее способных к государственной и военной деятельности. Всех прочих предполагалось зачислять в класс ремесленников (демос). А предназначающиеся для научной или военной карьеры должны были с 17 до 20 лет проходить школу эфебов.

Отводя в своем «Государстве» значительное место физической и военной выучке, Платон считал, что это обучение следует в равной степени распространять и на мужчин, и на женщин (что опять возвращает нас к спартанскому идеалу). А руководить молодежью должны «…общественные учителя, состоящие на жаловании у государства. Их учениками будут свободные мальчики и мужчины, девочки и женщины, если только эти последние понимают в этом деле толк, обучившись еще в девичестве всяким пляскам в полном вооружении и бою; по выходе же замуж, ознакомившись с тактическим развертыванием, строем, надеванием и сниманием оружия. Это следует делать если не ради чего-нибудь иного, так ради тех случаев, когда всенародному ополчению приходится, оставив государство, предпринимать походы за его пределы. В этих случаях мальчики и остальные граждане должны быть в состоянии хоть настолько владеть оружием, чтобы защищать детей и государство, да и в противоположных случаях (а ведь никак нельзя поручиться, что их не будет), когда неприятели извне вторгнутся с огромной силой, все равно, варвары они или эллины, – тогда придется сражаться до конца и уже за самое государство. При этом великим бедствием для государственного строя является такое позорное воспитание женщин, что они не желают умереть или претерпеть всяческие опасности ради детей, тогда как это делают птицы, даже сражаясь за своих детенышей с любым из самых сильных зверей. Женщины же тотчас устремляются к святилищам, наполняют все храмы, окружают алтари, распространяя о человеческом роде славу, как о самом трусливом по своей природе из всех существ».

В этих экстремистских sui generis высказываниях Платона тоже видим влияние суровых спартанских законов.

В своем «Государстве» Платон приводит ряд серьезных доказательств того, что женщина способна абсолютно ко всем видам деятельности, которые до сих пор являлись уделом мужчин, и может даже нести военную службу. По праву займет она место и на стадионах.

Очень часто мысли о воспитании вообще и воспитании физическом в частности встречаются в сократических диалогах Платона. Передавая точку зрения Сократа, философ нигде не высказывает своего несогласия с ним, ergo мысли Сократа часто были равны педагогическим убеждениям Платона.

В «Протагоре» с одобрением говорится о непременном аристократическом правиле «…посылать мальчиков к учителю гимнастики, чтобы крепость тела содействовала правильному мышлению и не приходилось бы из-за телесных недостатков робеть на войне и в прочих делах. Так поступают те, у кого больше возможностей, а больше возможностей у тех, кто богаче».

Воспитание души и тела молодого человека – дело первостепенной важности и для семьи, и для государства, и, наконец, для самого юноши. Поэтому тут надо всегда полагаться на мнение опытных специалистов, не поддаваясь советам дилетантов, не радуясь похвале толпы верхоглядов.

В том же диалоге Сократ, развивая мысль о гармоническом воспитании, упоминает о необходимости для юноши заниматься в равной степени и гимнастикой, и музыкой.

В диалоге «Лахес» Лисимах ставит перед присутствующими вопрос: полезно ли детям сражаться в полном вооружении? На это Никий отвечает ему: «Изучать юношам эту науку, кажется, полезно во всех отношениях. Им хорошо свободное время проводить не в других занятиях, до которых они бывают охотники, а в этом: через такое занятие они непременно укрепят свое тело; потому, что тут нужен труд не слабее и не менее всякого гимнастического упражнения. Притом это движение и верховая езда особенно приличны свободному человеку; потому что мы бываем атлетами только на том поприще, и только то поприще нам указывается, с военными орудиями коего ознакомились посредством прежних гимнастических упражнений».

В «Апологии Сократа» осужденный философ увлеченно продолжает развивать тему, глубоко волновавшую еще Ксенофана. Это – чрезмерная и нездоровая популярность в народе ограниченных, заносчивых атлетов, которые уверенно оттесняют на второй план учителей жизни и добродетели. Устами Сократа Платон наставляет афинян: человеку, желающему поучить их правильной жизни, следует тоже, как и олимпионикам, давать стол в Пританее: «Ему это подобает гораздо больше, чем тому из вас, кто одерживает победу на Олимпийских играх в скачках или в состязаниях колесниц, двуконных и четвероконных; ведь он дает вам мнимое счастье, а я подлинное, он не нуждается в пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен по справедливости оценить мои заслуги, то вот к чему я присуждаю себя – к обеду в Пританее».

Основным эстетическим требованием платоновской педагогики была соразмерность в развитии тела и души. Признавая главенство интеллекта, философ все же настаивает на определенной пропорциональности. Истинную человеческую красоту он усматривает именно в гармоническом сочетании духовного и физического. Аргументированно призывая бороться со всякою узостью и односторонностью, Платон говорит: «…тот, кто занимается математикой или другим делом, требующим сильного напряжения мысли, должен давать и телу необходимое упражнение, прибегая к гимнастике; напротив, тому, кто преимущественно трудится над развитием своего тела, следует в свой черед упражнять душу, занимаясь музыкой и всем тем, что относится к философии, если только он хочет по праву именоваться не только прекрасным, но и добрым».

Тут уместно вспомнить, что Платон, несомненно, более многих своих современников имел право высказывать подобные взгляды, наставляя эллинов. Ибо его теоретические выкладки всегда имели под собой прочную практическую базу.

Великий философ античности был и прекрасным атлетом – борцом и наездником. В свое время он завоевал наивысшие награды на Истмийских и Пифийских играх. В этом ему помогло не только могучее телосложение и природная сила, но и упорство в тренировках, глубокое осмысление всей системы эллинской агонистики, умение связать ее с умственной деятельностью и сделать надежной опорой последней.

Вот что пишет об авторе «Сократических диалогов» А. Ф. Лосев: «…Платон, весьма талантливый молодой человек, жадно впитал в себя все последние достижения тогдашней цивилизации. Он – премированный гимнаст, борец и наездник. Он – музыкант и живописец. Он – поэт, т. е. эпик, лирик и драматург».

И совершенно очевидно, что платоновские рассуждения о гармоническом воспитании были не просто рассуждениями, а высказываниями глубоко убежденного и весьма компетентного мыслителя.

* * *

Во многом близкими платоновским взглядам были и педагогические воззрения Аристотеля, который очень внимательно относился к проблеме духовного и физического воспитания, к гимнастике и агонистике. Для него, как и для Платона, всестороннее развитие молодого поколения было темой близкой и постоянной.

Неизменно связывая все положительные качества калокагатийного гражданина с понятием ἁρετή, Аристотель считает, что добродетель свойственна, во-первых, лишь мужчинам. Во-вторых, этот муж должен обязательно принадлежать к числу γνωριμοι(gnorimoi), т. е. к «сливкам общества», к его элите. В-третьих, надо быть не просто γνωριμοι, но еще и επιεικεις (epieikeis), т. е. «коренными», чтобы наряду с обычной παιδεα обладать еще и всеми признаками ἁρετή).

Очевидно, что в своем отношении к женской части касты Аристотель более консервативен, чем Платон, который признавал: во многих случаях женщина не должна уступать мужчине.

В итоге же, говоря о добродетели, Аристотель «…имеет в виду не какую-то абстрактную добродетель, а свойства довольно определенной группы, характеризуемой известным образовательным (а следовательно, и имущественным) цензом». И несомненно, одним из отличительных признаков гражданина, по Аристотелю, является не только интеллект, но и постоянные занятия гимнастикой, причастность к агонистике. Ремесленников, крестьян и рабов, наоборот, к состязаниям и атлетике вообще допускать не следует, ибо агонистика – удел лишь благородных.

Критикуя платоновское «Государство», Аристотель предлагает в «Политике» свой проект. В отношении земледельцев, например, он советует поступать так, как поступали критяне: они позволяли рабам все, за исключением посещения гимнасиев и приобретения оружия.

Рассматривая вопрос о том, чему следует обучать полноправного гражданина, Аристотель ратует за определенную утилитарность знаний, т. е. предлагает в первую очередь обучать тем наукам, которые пригодятся в жизни. Однако следует строго следить за тем, чтобы изучались предметы, достойные звания свободных граждан. Занятие каким-либо ремеслом, считает Аристотель, лишает души и тела благородных эллинов способности усваивать и проявлять dpexr|.

Изучая науки и искусства для самого себя, с целью достижения добродетели, молодой грек возвышается над прочими. Но стоит ему заняться этим профессионально, ради заработка, – и он превращается в поденщика-ремесленника и немедленно низвергается Аристотелем с вершин ἁρετή. Нельзя благородному заниматься тем же, чем занимаются рабы. Выступая против профессионализма среди свободных граждан, Аристотель одновременно ратует за такое государственное устройство, где ремесленник никогда не сможет стать гражданином.

Говоря о гимнастическом восйитании, Аристотель признает его серьезное значение не только на стадионах, но и на поле битвы. Полис немыслим без воинской доблести.

Однако спартанское государственное устройство, при котором вся жизнь граждан, вся их деятельность направлены на максимальное развитие военной мощи, полного одобрения со стороны Аристотеля не получает.

В этом отношении видны определенные различия в педагогических взглядах двух философов и воспитателей. Платон преклонялся перед спартанской системой, Аристотель же в основном предпочитал афинскую.

В «Политике» немало места уделено градации воспитательного периода (начиная с семилетнего возраста) на две части и подробной их характеристике. Аристотель требует особенной заботы о подрастающем поколении. Воспитание, по его мнению, должно быть обязательно общественным и одинаковым для всех свободных граждан, независимо от их зажиточности. И если Платон спокойно, как должное, констатирует преимущества богатых, то Аристотель не всегда считает такое положение нормой.

Наконец, желая видеть молодое поколение красивым, сильным и здоровым, воспитатель Александра Великого резко выступал против обучения детей-уродов, усматривая в этом как политический, так и эстетический смысл. В аспекте же этическом здесь можно ясно увидеть, сколь сложна многогранная проблема гуманности, которая в разные времена разными народами понималась сугубо своеобразно. И то, что казалось недопустимым для одних, для других являлось нормой.

Далеко не столь возвышенную позицию, как Аристотель и Платон, занимал в вопросах воспитания молодежи Ксенофонт. Его точка зрения более прагматическая, так сказать, прикладная. Впрочем, если искать общие моменты, то Ксенофонт все же стоит ближе к Платону.

Как о рядовой (и даже докучливой) повинности пишет Ксенофонт о необходимости устройства гимнастических школ богатыми гражданами (разумеется, за собственный счет).

Отказывая женщинам в праве упражняться на стадионах, Ксенофонт (устами Исхомаха) иронически проповедует, что лучшей гимнастикой для жен является энергичное и собственноручное ведение домашнего хозяйства.

«От такой гимнастики… она будет кушать с большим аппетитом, и здоровье станет у нее на самом деле лучше».

А что сближает Ксенофонта с Платоном, так это искреннее лаконофильство и откровенно отрицательное отношение к афинской демократии. Он так же, как и Платон, считает, впрочем, что физическая закалка должна всегда гармонировать с интеллектом. Моральное здоровье всегда базируется на здоровье физическом. В «Memorabilia» («Воспоминания») Ксенофонт пишет: «Даже и там, где, по-видимому, тело наименее нужно, в области мышления… многие делают большие ошибки оттого, что не обладают физическим здоровьем. Кроме того, забывчивость, уныние, дурное расположение духа, сумасшествие у многих часто вторгаются в мыслительную способность вследствие телесной слабости до такой степени, что выбивают даже знание. Напротив, у кого телосложение крепкое, тот вполне гарантирован от таких невзгод…»

Одним из проявлений человеческого совершенства Ксенофонт считает высокий рост, который, вероятно, указывал, по мнению греков, на дородство. Он полагал также, что очень способствует укреплению здоровья охота и вообще пребывание на свежем воздухе.

Для Ксенофонта, таким образом, характерен в некоторой степени утилитарный подход к проблемам воспитания. Интересы отчизны и сограждан он редко связывает со становлением идеального гражданина. Не слишком часто встретишь у него и мысли о высшем духовном совершенстве.

Мы уже приводили рассуждения Сократа о том, что «учителя жизни» (т. е. ученые-философы) приносят своим согражданам несомненно большую пользу, чем атлеты. Чрезмерное увлечение агонистикой в ущерб наукам чревато не только плохими воспитательными, но и такими же социальными последствиями.

В этом отношении у Сократа было немало единомышленников. Оратор Исократ много и страстно говорил о необходимости разумного, умеренного развития физических навыков. Он осуждал тех, кто «…с большим одобрением относится к занимающимся гимнастикой, чем к занимающимся философией, в то время как все знают, что благодаря телесному совершенству граждан государство никогда не совершало никаких славных деяний, благодаря же мудрости одного государственного мужа стало величайшим и богатейшим из государств Эллады».

Параллельно с системой аристократического воспитания и атлетики для избранных в Греции издавна существовала и народная система гимнастических упражнений, связанная с ежедневными трудовыми процессами. Со стороны ремесленников, бедняков и, разумеется, их идеологов всегда наблюдалось остро критическое, неизменно ироническое отношение к утонченной «чистой» гимнастике древнегреческой элиты.

Еще до идейного становления уже упомянутого нами кинизма течение «народной критики» легко разглядеть в некоторых баснях Эзопа (так называемая «анималистическая критика»). Об этом же свидетельствует легенда о встрече знаменитого Милона Кротонского с пастухом Титормом и победа последнего. Той же идее служат многие поговорки и сатировские драмы.

Это естественно, ибо, как известно, по всей Греции καλὸι κἀγαθόι представляли обособленную группу граждан, жизненно и принципиально во многом противостоящую народу. Такое положение особенно четко выражено было в Афинах.

А уже в IV веке до н. э. и позже с народной критикой гипертрофированно-ограниченного атлетизма во многом перекликается отношение киников к чрезмерному и неосмысленному увлечению физическими упражнениями. Разумеется, киники не собирались отрицать и порицать агонистику вообще. Но бездумное наращивание мышц, холодная и расчетливая жестокость бойцов-профессионалов (в более поздний период истории греческих игр) и, наконец, преклонение зрителей перед тупой силой звероподобных победителей вызывали справедливые насмешки со стороны многих кинических философов. Они считали, что сила и здоровье нужны, в первую очередь, для свершения добрых дел, а не для удовлетворения собственного самолюбия, не для потехи взвинченных, порой даже истеричных «болельщиков».

В противовес мнению Платона, многие киники отстаивали абсолютный примат духовного начала и в жизни, и в искусстве, и на стадионах. По выражению И. М. Нахова, «киническая этика перетряхивала всю традиционную систему греческой полисной морали, обязательной для полноправного гражданина города-государства».

Особенно резко критиковали киники тех, кто, целиком отдаваясь спорту, нисколько не заботился о духовной добродетели. Превращаясь в рабов своего режима и календаря состязаний, атлеты не могут (да и не хотят) заботиться о развитии интеллектуальном.

«Они тупоумны, они сделаны из мяса свиней или быков» – так издевался над подобными агонистами Диоген Синопский.

Материалистическая философия киников, в противоположность идеализму Платона, позволяла им взглянуть на существующее положение вещей более здраво и реально. Тот же Диоген Синопский и Антисфен справедливо полагали, что когда физические упражнения не являются самоцелью, они полезны и даже необходимы.Той же точки зрения придерживались Дион Хрисостом и Кратет.

Таким образом, нравственный и общественный идеал киников, цель, которую они ставили перед воспитателями молодежи, существенно отличались от классического гражданского идеала.

Будучи отлученной от стадионов и палестр, основная масса трудящихся эллинов создавала свою защитную философию, педагогические основы которой имели твердую опору в повседневной жизни.

Течение народной критики и положение кинического материализма тесно смыкаются в своем отрицательном отношении к засилию чванливых атлетов, оттеснивших (или пытающихся оттеснить) разум и знание на второй план. «Так вырабатывалась утешительная мораль угнетенных, переосмысливающая действительность для себя и противопоставляющая себя морали угнетателей».

Но, независимо от существенных (а порой и довольно незначительных) расхождений во взглядах на принципы воспитания, лучшие представители античной Греции сходились в одном: душа и тело должны быть одинаково совершенны и нельзя развивать одно в ущерб другому.

Цивилизованный грек не мыслил себе жизни без спортивных занятий. Павсаний, например, не считает возможным назвать фокидскую Панопею городом, ибо там не было гимнасия. Без стадиона античный город также не мог обойтись. Даже если это был город-колония. На территории Ольвии и нынешнего Херсонеса Таврического были и палестры, и гимнасии.

 

Спортивный профессионализм,

Политика и закат олимпии

Выступая на состязаниях, эллин отстаивал не только свою честь, но и авторитет родной общины, города, целого государства. Вспомним известную эпиграмму Симонида Кеосского, посвященную юному борцу Феогнету:

Еще более восторженно отозвался о Феогнете Пиндар.

И хотя в те отдаленные времена не существовало командных выступлений и состязались только в личном первенстве, за плечами каждого атлета стояли сотни его сограждан, общинные традиции и храмы богов, славу которых он мог как приумножить, так и запятнать.

Это стало особенно ощутимым и приобрело необычайную остроту после распада Афинского морского союза и установления македонского господства.

338 год до н. э. – одна из самых трагических дат в истории Древней Греции. Именно в тот год македонский царь Филипп в битве при Херонее нанес сокрушительный удар эллинскому войску.

Две трети эллинского ополчения попали в плен. Тысячи отважных воинов пали смертью героев на поле брани. И теперь свободные эллины были не так уж свободны…

Но вполне вероятно, что столь печальные события были бы предотвращены, если б древнегреческие полисы не враждовали между собой и выступали против захватчиков столь же монолитно и слаженно, как это случалось иногда в прежние времена.

После поражения при Херонее священные игры фактически носили характер соревнования между ослабленными распрями и войнами греческими государствами. Вполне понятно, что для каждого государства было почетно иметь победителя на празднике, уходящем корнями в доисторические времена.

Таким образом, атлет силой своих мышц, как воин на поле боя, завоевывал на стадионе для своей полиса место под солнцем и в политическом смысле.

Однако еще через два-три столетия статьи Олимпийского устава постепенно утрачивают свое значение (по крайней мере некоторые из них). Все чаще атлеты-любители уступают место спортсменам-профессионалам, выходцам из среды пролетаризованной массы греческого населения. Таких атлетов город или даже частные лица просто нанимали за деньги, что уже не считалось столь же предосудительным, как в древности. И этот момент нашел свое отражение в творчестве древнегреческих писателей и художников.

Олимпийский расцвет неумолимо переходил в олимпийский упадок. Правда, происходило это не слишком быстро, но достаточно ощутимо. И здесь нетрудно наметить вполне четкие хронологические вехи.

Большинство исследователей склонно считать, что VI–V вв. до н. э. – это еще вполне благополучный период, почти «золотой век агонистики». Столетиями складывавшиеся прочные устои античных стадионов начинают колебаться лишь в начале IV века, а в середине IV века олимпийский упадок уже очевиден: он закономерно совпал с кризисом греческого полиса и полисной системы в целом.

Это же явление коснулось и античного спорта: могучие, но узко ограниченные профессионалы (сменившие на стадионах гармонично развитых любителей-универсалов) выступают преимущественно в каком-либо одном виде состязаний. Эта «агонистическая специализация» порождала порой весьма неприятные явления. И хотя снижение патриотического и воспитательного значения игр (во времена македонского, а затем – и римского господства) не намного уменьшило интерес к ним со стороны зрителей, но такие состязания уже никак не способствовали процветанию спорта в благородном, высоком, истинном значении этого слова.

Весьма характерную деталь подметил Б. И. Ривкин, который пишет: «О том, как сильно изменяется внешний вид атлетов-профессионалов, говорят рисунки на вазах. Достаточно сравнить кулачных бойцов на амфоре Клеофрада (около 500 года до н. э.), тела которых развиты пропорционально и гармонично, с грубыми, грузными фигурами атлетов на панафинейской амфоре IV века до н. э.».

Кроме экономических и социальных причин, «падению агонистических нравов» способствовал и нарастающий религиозный скептицизм: грек уже не относился к своим богам-олимпийцам с прежним страхом и почтением. А это, в свою очередь, отразилось и на авторитете экехейрии: священное перемирие соблюдалось уже не так свято и неукоснительно, как в прежние времена.

Впрочем, древние традиции не собирались легко и сразу сдавать свои позиции. И когда, например, солдаты Филиппа Македонского как-то ограбили путников, направляющихся на очередные Олимпийские игры, грозному отцу Александра Великого пришлось все же заплатить штраф и даже принести извинения потерпевшим. Ибо даже завоеватели опасались окончательно портить отношения с эллинами (тем более, если имели с ними общих богов).

В 420 году до н. э. спартанцы за нарушение священного перемирия (они осадили город Лепрею) были исключены из списков участников Олимпиад. Тогда это явилось уникальным событием.

Но гордые и заносчивые лакедемоняне на сей раз не подчинились. В ответ на решение Олимпийского совета они осадили, а затем и захватили Священную Олимпийскую округу, принудив элейцев не только покориться, но и заключить с ними договор о дружбе и всестороннем взаимодействии. Лишьв 371 году дон. э., благодаря энергичному и недвусмысленному вмешательству фиванцев, Элида снова обрела независимость.

В самой Олимпии борьба за административное господство сначала разворачивалась между Писой и Элидой, а затем – меж Элидой и Аркадией.

Войско аркадян в 365 году до н. э. захватывает Олимпийскую округу. Они укрепляют холм Крона и начинают подготовку к 104-м Олимпийским играм. Однако элейцы – не собирались смиряться вторично. В самый разгар священного праздника они внезапно напали на аркадян, и на мирном стадионе закипела жестокая битва. И хотя законные хозяева Олимпийской долины были в явном меньшинстве, сражались они с таким отчаянным мужеством, что победили захватчиков-аркадян и вышвырнули их с берегов Алфея.

А затем все игры, проведенные под эгидой спартанцев и аркадян, элейцы объявили «анолимпиадами», не признав их.

Что ж, и юридическое, и моральное право было на стороне граждан Элиды. Ведь аркадяне за время своего краткого владычества не постыдились даже ограбить сокровищницы Олимпии (чтобы выплатить «за счет богов» жалованье солдатам-наемникам). Авторитет небожителей был поколеблен еще больше. По этому поводу польский ученый С. Парницки-Пуделко пишет: «Аркадско-элейская война из-за господства в Олимпии (364 г. до н. э.) показала, что общегреческие святыни потеряли свою неприкосновенность в той мере, какой она была в древности…»

Правила состязаний (особенно кулачного боя) становятся все более жестокими. По мере увеличения числа заявленных на играх профессиональных атлетов уменьшается число заявок от любителей: немногие решались рисковать здоровьем и жизнью в борьбе с могучими, тренированными и безжалостными соперниками. Профессионалы получали в Олимпии, правда, лишь венок, но они компенсировали это на тех играх, где выступали за плату.

Как уже указывалось, авторитет Олимпиад подорвала и утрата Грецией независимости под властью Македонии. Правда, Филипп и Александр благоволили к Олимпии: а Филипп даже участвовал в играх.

Правда, участвовал заочно: присылал в Олимпию своих возниц с конными упряжками. Однако уже сам факт присутствия хотя бы лошадей македонского царя на ипподроме не мог не омрачать праздника эллинов.

От личного участия в Олимпийских играх Александр Македонский отказывался на том основании, что «…там он не имеет возможности мериться силами с царями». Выступать же вместе с простыми смертными воспитанник Аристотеля считал ниже своего достоинства.

И тем не менее отношение Александра к агонистике вообще было более чем благожелательным: ведь великий македонянин считал и чувствовал себя истинным греком. И его благожелательность проявлялась не только на словах. В 324 году до н. э. Александр провозгласил в Олимпии мир между всеми греческими народностями и государствами и одновременно объявил общую амнистию для всех эллинов, изгнанных за пределы родины по мотивам политического характера. Так переплетались в Альтиде агонистика и политика.

Весьма ощутимо пострадала Олимпия в 86 году до н. э., когда Сулла ограбил храмы, вывез все ценности, а приглашенных спортсменов высокомерно вытребовал в Рим. В этот грустный и позорный для греков период атлеты состязались лишь в самом древнем виде – беге.

Римское же владычество I–II веков н. э. можно считать относительно спокойным временем. Благодаря заинтересованности Олимпиадами императоров Августа, Тиберия, Нерона, Адриана и других Олимпийский огонь еще тлеет. Это находит свое отражение и в литературе того времени (Плиний Старший, Павсаний). Но после допущения в Олимпию римлян игры совсем уже утратили значение великого народного праздника всей Греции.

Впрочем, с нашей современной точки зрения все возрастающий интернационализм Олимпийских игр в определенном смысле можно рассматривать как явление положительное.

Но славные традиции Альтиды и долины Алфея для рационалистов-римлян стали уже всего лишь страницами истории. Да еще и не всегда понятными страницами.

Однако это же можно было сказать не только о римлянах. Еще до их владычества в Олимпию со всех концов эллинистического мира съезжались граждане необъятной империи Александра Македонского – греки по происхождению. Они прибывали из Сирии, Египта, Малой Азии и других мест. Но кровной связи с эллинской культурой, увы, не ощущали: эти многочисленные гости Олимпии были носителями уже совсем иных вкусов, стремлений и социальных взглядов.

А поскольку таких туристов сюда прибывало очень много (по масштабам тех времен, разумеется), то уже в IV веке до н. э. в Олимпии их встречали гиды (возможно, – первые гиды в мире!). Они рассказывали прибывшим о славной истории игр, храмов, наиболее знаменитых олимпиоников и, конечно же, – прекрасных статуй. И молодые греки слушали все это так, как слушают прекрасную и не слишком правдоподобную легенду.

Во второй половине III века Элладе угрожает племя герулов. В Олимпии лихорадочно ведутся фортификационные работы. Для возведения крепостных стен разбираются спортивные сооружения и даже целые комплексы. Но до Олимпии герулы не дошли.

Однако главным могильщиком олимпиад стали не захватчики и не могущественные тираны, и даже не варвары-кочевники, а христианская церковь. Как государственная религия Римской империи христианство не желало терпеть рядом с собой прекрасный и столь соблазнительный эллинский пантеон. Тем более что «языческие игры» с их гармонией человеческого тела и разума входили в опасное противоречие с главными догматами христианского вероучения. В частности, они противоречили и властному призыву клерикалов «умерщвлять грешную плоть».

…Силы, к сожалению, были неравные. Последние Олимпийские игры античности состоялись в 393 году н. э. А последним олимпиоником, чье имя зафиксировано было на мраморных скрижалях, оказался, как уже упоминалось, даже не грек, а могучий армянский князь Вараздат – несокрушимый кулачный боец. Между прочим, слава олимпионика в немалой степени поспособствовала тому, что, вернувшись в родную Армению, князь Вараздат стал царем Вараздатом…

А еще через год декретом императора Феодосия I Олимпийские игры были запрещены как «богопротивные и языческие», изображения эллинских богов – сброшены с пьедесталов, храмы – разрушены и разграблены. Много бронзовых статуй олимпиоников римляне вывезли в «вечный город» и… переплавили. А двумя годами позже готы под предводительством Алариха вторглись в Олимпию и полностью разграбили ее, довершив начатое Суллой.

Наконец, в 426 году по приказу Феодосия II римляне сжигают храм Зевса. А статуя бога – творение бессмертного Фидия, одно из семи чудес света – была увезена в Константинополь.

В VI веке разгром Олимпии довершают два сильных землетрясения. А затем неожиданно разливаются Алфей и Кладей, песок заносит Олимпийский стадион и всю долину.

На многие столетия погружается в своеобразный летаргический сон Олимпия, а вместе с ней и эллинская агонистика: неповторимый феномен античности. По выражению Г. Дюперрона, «это вплоть до наших дней – единственный пример огосударствления физической культуры».

 

Причины расцвета агонистики в Древней Греции

Вполне естественно возникает вопрос: почему именно в Древней Греции так пышно расцвела физическая культура? По нашему мнению, неправильно было бы ограничиваться одной или двумя «основными» причинами. Ответ на этот вопрос надо искать в совокупности фактов и общественно-исторических явлений эллинской повседневности. На наш взгляд, этот комплекс причин – един в своем многообразии.

Первым стимулом, обусловливающим заботы о физическом воспитании граждан, безусловно, следует считать необходимость создания сильного войска при сравнительно немногочисленном населении (В. Латышев, 1889; Бинтц, 1878; Г. Дюперрон, 1924; Ф. Мезо, 1930; В. Блаватский, 1961; Е. Топоров, 1963 и др.). Чувство патриотизма, развитое у греков необычайно сильно (как, впрочем, у любого оседлого народа), приказывало им всегда быть готовыми к обороне отечества.

«Земля заставляет… защищать свою страну с оружием в руках, ибо она производит плоды, ничем не защищенные, которыми всякий может завладеть», Эти слова Ксенофонта хоть и неполно, однако отражают действительное положение вещей.

Если же выдвигать тезис военного могущества на передний план, то сразу же оговоримся: эта цель главенствовала в политике только дорийских племен (Спарта), и неправильно было бы отводить ей ведущее место в жизни всех государств Древней Греции. Что же касается обычной необходимости отражать нападения и воевать самим, то с ней сталкивались не только эллины, но и любой народ с доисторических времен и до наших дней. Поэтому, кажется, нельзя рассматривать военные цели в физическом воспитании как нечто специфически характеризующее древнегреческий modus vivendi.

Более того, многочисленные исторические и литературные данные говорят о том, что физическая культура всегда являлась у греков символом и принадлежностью спокойного процветания, о чем лучше всего свидетельствует мирный характер Олимпийских и других священных игр.

Феоры, отправлявшиеся из Олимпии по всей стране и доходившие до самых отдаленных частей Средиземноморья и Причерноморья (посещавшие даже Египет и греческие колонии в Испании), не только сообщали о дне открытия игр, но и провозглашали священное перемирие (ёкехырш). Уже в исторический период Олимпийские игры были возобновлены и проводились Ликургом и Ифитом в знак мира между Элидой и Спартой. Жаль, что никто пока не может ответить, какой перерыв в праздновании предшествовал этому знаменательному возрождению.

Вспомним и основную статью Олимпийского устава: прежде всего принимать участие в состязаниях имели право лишь те атлеты, города и государства которых не находились в состоянии войны с какими-либо иными городами и государствами. Вся область, где происходили игры, объявлялась на это время священной, и никто не имел права вторгаться сюда силой оружия. Даже войска дружественных государств, проходя олимпийской территорией, отдавали на границе свое оружие и получали его лишь по выходе из священной области. Всем известно, как сурово наказывались немногочисленные нарушители этого условия (см. у Геродота, Фукидида, Павсания и др.). Такой же мирный характер носили Немейские, Пифийские и все другие игры.

Порою греки в самый критический момент забывали о войне ради мирных состязаний. После Фермопильской битвы к персам пробралась группа перебежчиков. Когда Ксеркс через переводчика стал расспрашивать их, чем занимаются сейчас греки, прибывшие рассказали, что «…эллины справляют олимпийский праздник – смотрят гимнастические и иппические состязания». На вопрос перса, какая же награда назначена состязающимся за победу, те отвечали: «Победитель обычно получает в награду венок из оливковых ветвей». Тогда Тигран, сын Артабана, высказал весьма благородное мнение, которое царь, правда, истолковал как трусость. Услышав, что у эллинов награда за победу в состязании – венок, а не деньги, он не мог удержаться и сказал перед всем собранием вот что: «Увы, Мардоний! Против кого ты ведешь нас в бой? Ведь эти люди состязаются не ради денег, а ради доблести!» И вполне закономерно, что опасения молодого перса вскоре же подтвердились.

Однако было бы опрометчиво полагаться лишь на этот рассказ Геродота. Поэтому, предварительно лишь заметив, что о подобных случаях у Геродота рассказывается неоднократно, обратимся к более точному и беспристрастному источнику – речам Демосфена.

Упрекая своих сограждан в излишней беспечности, когда дело касается военных приготовлений, оратор восклицает: «…как вы думаете, граждане афиняне, почему это так происходит: праздники Панафиний и Дионисий всегда справляются в надлежащее время независимо от того, каким людям – сведущим или неопытным – выпадает жребий устраивать те и другие, и на эти празднества затрачиваются такие деньги, сколько не идет ни на один из морских походов, и вдобавок это требует столько хлопот и приготовлений, сколько вряд ли идет на что-либо другое; между тем военные походы все у нас запаздывают, не попадая вовремя – в Мефону, в Пагасы, в Потидею! Это потому, что все это установлено законом и каждый из нас наперед еще знает, кто назначен хорегом, кто гимнасиархом от данной филы, когда у кого и что надо получить и что потом надо сделать; ничего в этих делах не забыто, не оставлено невыясненным и непредусмотренным; наоборот, в том, что касается войны и военных приготовлений – не установлено, не налажено, не предусмотрено ничего».

Кажется, трудно выразиться яснее. И хотя в данном случае Демосфен отнюдь не одобряет существующее положение вещей, из его слов ясно, как относятся афиняне к войне и как – к священным играм – праздникам. Думаю, что мы не ошибемся, если отнесем слова оратора почти ко всей Древней Греции.

Символичны и некоторые указания мифологии эллинов. Так, на легендарных играх, устроенных некогда Идейским Гераклом, Аполлон побеждает в кулачном бою Арея – самого бога войны! Многочисленные гимнасии украшались статуями Гермеса, Асклепия, Деметры, Тесея, Геракла, Артемиды, но статуи Арея там не было никогда!

Красивое, гармонично развитое тело являлось признаком свободного гражданина, чаще всего аристократа, выгодно отличая его от раба. Что же касается бедных слоев свободного населения, то они не могли уйти от повседневных житейских забот для систематических тренировок и состязаний. Вспомним, что, например, участие в Олимпийских играх требовало предварительных усиленных занятий на протяжении года. Естественно, что ремесленник или земледелец не мог забросить на такой срок хозяйство и заказчиков.

Таким образом, на играх преимущественно выступали представители зажиточного населения и аристократии (что частично обусловливалось еще и древнейшими сословными ограничениями, оставшимися от общинно-родового строя). В списках олимпиоников мы встречаем очень много имен архонтов, полководцев, государственных деятелей и просто богатых людей.

Один из сохранившихся фрагментов утраченной в целом драмы Софокла «Александр» гласит:

Мнение В. В. Латышева по этому поводу мы уже приводили. С другой стороны, справедливость требует отметить, что выдающиеся атлеты и олимпионики были почти во всех городах Греции, а не только в наиболее крупных. География мраморных плит с именами победителей весьма разнообразна и говорит о чрезвычайной популярности спорта у греков. И хотя преимущественно в рамках лишь одного общественного класса, но эллины сделали физическую культуру в своей стране явлением действительно массовым.

Г. Дюперрон справедливо называет физическую культуру «специфическим, национальным элементом эллинской жизни, сросшимся с ней с незапамятных времен». Всякий равноправный гражданин должен был заниматься спортом, если он рассчитывал играть какую-либо роль в своем государстве. Эти занятия делали эллина во многих отношениях выше (по крайней мере в собственных глазах) чужеземцев, т. е. «варваров», которые по своей некультурности не были знакомы с гимнастическими упражнениями.

Нельзя забывать и об эстетических требованиях. Будучи учителями всего мира в искусстве, греки стремились создать красивые формы и в жизни. Греческие скульпторы, изображая прекрасных людей, приучали эллинов ценить красоту человеческого тела не только в мраморе, но и в окружающих их соотечественниках. В свою очередь, как мы уже говорили, они находили многочисленные модели среди занимающихся в гимнасиях и на стадионах.

Эстетическое чутье греков, их постоянное стремление к гармоническому развитию в большой степени обусловливались окружающей их природой. Вспомним Энгельса, который писал об Элладе: «Все ее ландшафты оправлены или, по крайней мере, были оправлены в рамки гармонии». Естественно, что это оставило свой след в миропонимании греков, в их психике.

Немалое значение в проведении игр и просто состязаний имели религиозные убеждения (Г. Дюперрон, 1924; Е. Курциус, 1935; Е. Гардинер, 1955 и др.). Недаром все игры содержали в своей программе солидный религиозный церемониал, предшествующий выступлениям атлетов. Эти праздники считались священными и связывались с именами различных богов. Да, собственно, и богов своих греки представляли мощными и сильными, ловкими, быстрыми и красивыми. В какой-то мере божества были воображаемыми и офантастиченными копиями лучших атлетов. Отсюда известный тезис: «Люди как боги, а боги как люди». Грек, желая как можно более походить на своих богов, стремился к физическому совершенству. Религия учила, что нет более прекрасного способа ублаготворить богов и оказать им почет, как при помощи торжественных игр. Платон называл богов «друзьями игр».

В свое время на развитие физической культуры большое влияние, на наш взгляд, оказала система государств-полисов. Соперничество между городами обостряло и спортивные состязания. В то же время очень почетно было выиграть приз «на глазах всей Эллады».

Следует учесть и то, насколько любил древний грек всевозможнейшие агоны. Ф. Ф. Зелинский был несомненно прав, когда писал: «…во всю греческую жизнь был введен элемент соревнования».

Объяснение этому очень хорошо дает Карл Маркс; сравнивая народы на ранней ступени их развития с различными типами детей, он писал: «Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в его безыскусственной правде? И почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень? Бывают невоспитанные дети и старчески умные дети. Многие (подчеркнуто нами. – Ю. ЯГ.) из древних народов принадлежат к этой категории. Нормальными детьми были греки».

А какой же нормальный ребенок упустит случай побегать, испробовать свои силы в борьбе, посостязаться с товарищами! Как видим, это подтверждает мнение Г. Дюперрона, приведенное нами выше. Действительно, нельзя не учитывать национальные особенности того или другого народа, ибо часто именно они имеют решающее значение.

На наш взгляд, не разрозненные причины, а только весь комплекс перечисленных факторов может объяснить, почему именно в Элладе родились Олимпийские игры и так пышно расцвела агонистика.

Главным же является то, что даже в самые тяжкие годы древнегреческой истории Олимпийские игры неизменно служили благородной идее объединения и дружбы эллинских государств. А это, в свою очередь, гармонирует с идеей калокагатии свободного грека.