Свидетельством влияния спортивной агонистики на развитие литературы и мировоззрение эллинов явилось рождение самостоятельного и весьма специфического жанра древнегреческой поэзии – эпиникия.

Величальная песня в честь победителя звучала на стадионе сразу после состязаний, вечером во время дружеского пира и, наконец, в родном городе атлета, когда тот возвращался с игр, увенчанный и счастливый. Стихи и соответствующий музыкальный аккомпанемент создавали настроение торжественное и радостное одновременно.

В. В, Майков так определяет этот жанр: «Эпиникий есть стихотворение, написанное по поводу победы, одержанной тем или другим лицом на общественных играх, следовательно, это есть стихотворение “на случай”… и должно в себе содержать намеки на личность победителя, его род и отечество, и обстоятельства, сопровождающие факт одержанной победы».

 

Эпиникий, агон и полис

Впрочем, эпиникий не сразу стал поэтическим отражением индивидуальных черт победителя. Сначала, вероятно, создавались величальные оды более общего содержания. Так же, как первые статуи атлетов в Олимпии еще не носили персонального характера, а чаще всего являлись типичными образами сильнейших мужей Греции, так и первые эпиникии не создавались для каждого победителя в отдельности.

Таким универсальным эпиникием, исполнявшимся в честь сильнейших (сперва единственно, а потом и наряду с персональными одами), был знаменитый «Тройственный каллиник» Архилоха:

Этот лаконичный гимн Гераклу – основателю Олимпийских игр и атлету – не утратил прелести и влияния даже во времена Пиндара.

Правда, Эратосфен считал это произведение не эпиникием, а только гимном (III, 13). Однако думается, что античный ученый больше имел в виду форму, чем содержание.

Популярность Архилохова «Тройственного каллиника» – это еще одно подтверждение того, что среди многочисленных мифологических версий об учреждении состязаний в Олимпии миф о Геракле-основателе всегда занимал почетное место.

Агонистика завоевала классическую Грецию. Влияние и дух спортивных состязаний распространяется повсюду. Этот процесс настолько всеобъемлющ, что «…уже в VII–VI веках до н. э. элементы агона проникают в философию – интеллектуальные состязания: зарождается диалектика. Терминология спортивной агонистики прочно входит в словарь философских и литературных понятий».

Если в греческой поэзии мы находим обильный мифологический, исторический и географический материал, то фактов, относящихся к античной агонистике, здесь, пожалуй, не меньше. Состязания и доблесть победителя становятся источниками вдохновения не только для поэтов, но также для скульпторов и художников.

У каждого свободного (и зажиточного!) грека создавалось вполне определенное праздничное и приподнятое настроение в дни больших агонов, когда, как сказал Архилох,

Однако задачи агонистики и требования, предъявлявшиеся к атлетам, во времена Гомера, Архилоха и Пиндара не были одинановыми. В разные периоды истории античного общества существовали различные (в зависимости от господствующих взглядов и социальных условий) мнения о взаимосвязи спортивной агонистики и гражданского долга.

Период VI–V веков до н. э. в определенном смысле можно назвать «золотым веком» эллинской гимнастики и атлетики. Предлагали даже назвать этот отрезок истории Олимпийских игр «агональным» (Г. Буркхардт, Э. Эренберг, Г. Дюпперон).

Но в недрах «золотого века» вызревают новые взгляды, опрокидывающие прежние представления о человеческой доблести.

Формируется и крепнет древнегреческий полис. Вступают в свои права экономические законы полисной системы. Необходимость постоянной обороны полиса способствует новому возрождению и распространению среди его граждан стройной системы физической культуры.

В это время «аристократическому идеалу физической силы, олицетворенному в фигурах гомеровских героев, зажиточные слои ремесленников и торговцев из ионийских городов противопоставили новые ценности. Исходя из общественно важной мудрости, дающей силу экономике, главной доблестью является денежное богатство – важное условие жизни в полисе».

Одновременно все больше усиливается классовое расслоение эллинского общества, все резче очерчиваются контуры рабовладельческого государства, те контуры, которые у Гомера иногда носят еще несколько расплывчатый характер. И все отчетливее против аристократического блеска спортивной агонистики выступает народное течение. Оно выражается в иронической критике атлетов. Сначала здоровое и разумное, отвергающее лишь «чистую» агонистику, это течение позднее, в эпоху эллинизма доходит до почти полного отрицания агонов (например, киники, о которых шла речь в главе I).

Итак, культ силы, с одной стороны, и культ богатства на фоне интеллекта – с другой. Несомненным выражением этого раздвоения взглядов в гимнасиях был двойной культ Геракла и Гермеса (см. главу II данной работы), первый из которых олицетворял физическую силу, а второй – интеллект и коммерческую смекалку. Кроме того, промежуточное место занимает культ Тесея – более изящного и утонченного, чем Геракл, но, конечно, в гораздо большей степени атлета, чем Гермес. Все трое мирно уживались в эллинских гимнасиях, что явствует из уже упомянутого описания мессенского гимнасия у Павсания. То, что начинает лишь вырисовываться у Гомера, теперь обретает силу и полноправие. Как заметил Б. Билинский в уже упомянутой работе, «многоумный Одиссей все явственней опережает быстроногого Ахилла».

Все нарастая, звучит в поэзии того периода тема служения родному полису, т. е. патриотическая тема. В стихах идет речь и о «прикладном» значении агонистики.

 

Архилох, Тиртей, Феогнид о гражданской доблести

Помимо знаменитого «Тройственного каллиника», до нас дошло очень немного произведений Архилоха, где звучала бы агонистическая тема. Несомненно, однако, что она была близка и понятна темпераментному, искреннему и отважному поэту. Это мы видим хотя бы в области сравнений, к которым Архилох прибегает в стихах. В известной эпиграмме, посвященной некоей Состене, поэт сравнивает лысый череп надменной «красавицы» не с круглым камнем-голышом, не с шарообразным сыром, а с мячом,

Воин и патриот, Архилох не прельщается внешней, показной и демонстративно-декоративной стороной состязаний. Он ценит в своих согражданах лишь те качества, которые могут принести пользу отечеству, пригодиться не только на стадионе, но и в бою. Вот как оценивает он двух вождей:

Приведенные строки отчетливо характеризуют арет?) в представлении Архилоха. Тут нет речи ни о богатстве, ни о благородном (а то и божественном) происхождении. Ибо, участник многих битв, поэт знал настоящую цену всему этому. Архилох был поэтом, который «полной рукой черпал из сокровищницы человеческого гения, облагородив и форму, и содержание греческой литературы». К этому следует добавить, что Архилох был социальным творцом, остро ощущавшим дух и требования времени.

Его современник (или живший несколько позже) Тиртей ненамного уступал Архилоху в эмоциональности. Выразитель интересов Спарты, он был ярким и тенденциозным поэтом. Его понимание и оценка ἁρετή во многом совпадают с оценкой Архилоха.

Наивысшей доблестью человека и гражданина Тиртей считает воинское умение, опирающееся на физическую мощь. У него эта тема звучит еще более целенаправленно, нежели у Архилоха, круг интересов которого был несравненно шире, чем у вдохновителя лакедемонян.

В одном из стихотворений Тиртей наставляет молодежь:

Когда у знаменитого Леонида спросили его мнение о Тиртее, тот ответил: «αγαθος νεων φυχας αικαλλειν» (способен возбуждать души юношей).

Как видим, и Архилох, и Тиртей, оба творившие приблизительно в середине VII века до н. э., во многом одинаково определяют роль и место спортивной агонистики в жизни человеческого общества. Правда, Тиртей предъявляет к соотечественникам более определенные требования. Но у обоих поэтов сила и телесная красота могут войти как составные элементы в понятие доблести и чести лишь на службе у отечества – у родного города.

Все чаще физическая универсальность уступает первенство моральным качествам и порой богатству. Примечательно, что несколько позднее Платон в своем «Государстве» выше всего ценил в гражданах именно эти качества: быть защитником отечеству и в физическом, и в экономическом аспектах.

Почти на столетие позже Архилоха и Тиртея выступил со своими элегиями Феогнид. К этому времени власть денег в полисах настолько усилилась, что это нашло многократное отражение в стихах поэта.

В начале Первой элегии, наставляя Кирна, Феогнид говорит тому, что верный друг всегда дороже золота и серебра. Чуть дальше поэт сообщает, что главное в человеческой жизни – счастье. Оно выше богатства тоже. Подойдя к середине элегии, Феогнид, однако, вынужден констатировать, что бедность – страшнейшее несчастье для человека. И еще через несколько стихов признается:

Новое веяние проступает в этих строках прямолинейно и недвусмысленно. Наиболее всесторонне и обоснованно в этот период аристократическую агонистику и аристократические идеалы вообще критикует Ксенофан. К тому времени здоровые корни древнегреческого спорта уже весьма основательно были поражены микробами профессионализма.

 

Атлетика и медицина

Победить на Олимпийском стадионе теперь мог лишь тот, кто тренировался систематически и упорно, отложив все остальные занятия. Или же, как было сказано, те выходцы из мастеровых, торговцев и бедноты, которые в силу жизненной необходимости стали атлетами-профессионалами и выступали на играх за деньги.

С другой стороны, все возрастает роль искусства и знаний в жизни древнегреческих государств. У науки возникают общие точки соприкосновения с агонистикой: педотрибы и гимнасты постигают начатки медицины и физиологии, зарождаются не только основы лечебной физкультуры, но и определенные методы тренировок атлетов.

В одном из своих диалогов Платон влагает в уста Сократа такие слова: «…в общем служении телу я вижу две части: гимнастику и медицину. И эти части, взятые вместе, относясь к одному и тому же предмету, находятся во взаимном общении, хотя и отличаются одна от другой».

Аристотель с большим уважением писал о педотрибе Геродике из Селимврии. Современник Гиппократа, этот тренер, когда заболел, придумал для себя систему упражнений. Специальной тренировкой он добился того, что организм лучше усваивал пищу и окреп.

Вначале гимнастами назывались у эллинов обычные учителя в гимнасиях и палестрах, тренировавшие юных греков. Однако впоследствии это звание носил не столько тренер, сколько человек, понимающий целебную силу физических упражнений. Как метод лечения гимнастика возникла значительно позже спорта: в своем медицинском значении это слово родилось лишь в Y веке до н. э. И местом его рождения были античные стадионы.

Так, Иккос из Тарента, первый из греков начавший лечить физическими упражнениями, называл себя еще просто педотрибом. Примечательно, что в 446 году до н. э. Иккос стал олимпиоником.

Кстати, диету как способ лечения в Элладе ввели впервые именно гимнасты и педотрибы, а не врачи.

Теоретические обобщения рождались на основе многолетнего опыта атлетов и их воспитателей. У Павсания есть рассказ о Гисимоне из Элиды, который «…когда был еще мальчиком, страдал простудой мышц (т. е. ревматизмом. – Ю. Ш.) и решил заняться пятиборьем, чтобы с помощью упражнений стать здоровым человеком. Впоследствии он победил в Олимпии и в Немее».

Очень много подобных повествований находим у древнегреческих прозаиков не только классического, но и эллинистического и даже римского периодов. Упражнения делают больного человека атлетом, победителем – этот мотив широко распространен в древнегреческой литературе, начиная с V века до н. э. и кончая III веком н. э.

В этом отношении интересен рассказ Элиана о некоем Стратоне: «Принадлежа к знатному роду, он, однако, совершенно пренебрегал телесными упражнениями. Но когда стал страдать болезнью селезенки и врачи предписали ему упражняться в гимнасии, Стратой сначала предавался этому настолько, насколько было необходимо для здоровья. Постепенно делая успехи в этих занятиях и отдавшись им безраздельно, Стратон во время Олимпийских игр оказался в один день победителем в борьбе и панкратии. Он и вторично завоевал победу в Олимпии, а также отличился на Немейских, Пифийских и Истмийских играх».

Многие античные врачи были хорошими атлетами. Сам Гиппократ не раз выходил победителем в борьбе и на конных состязаниях.

Отец медицины был очень высокого мнения о целебных свойствах физических упражнений, о практической смекалке и открытиях учителей гимнастики. В своем труде «О древней медицине» Гиппократ писал: «…Те, которые заведуют гимнастикой и укреплением сил, постоянно открывают что-нибудь, посредством чего всякий, пользуясь известной пищей и питьем, может наилегче достигать укрепления и делаться могучим и здоровым», Почти в каждом труде отца медицины можно прочесть рекомендации гимнастического характера с целью лечения различных заболеваний.

Большое значение придавал Гиппократ образу жизни людей, всегда связывая их здоровье и склонности с существующими социальными условиями. Великий медик имел возможность сравнивать образ жизни различных народов и делает несомненно социальный вывод: «…от покоя и лености возрастает трусость, а от упражнений и трудов – храбрость».

Наконец, публичные чтения писателями и учеными своих произведений перед олимпийской или даже просто гимнасийной аудиторией тоже являются свидетельством неуклонно возрастающей роли интеллекта.

 

Критика «спортивной идиотии». Ксенофан. Две триады

В это время многие уже начинают понимать пагубность нездорового ажиотажа, который разгорается на стадионах. Почти обожествляя атлетов-любимцев, публика нередко превозносила их лишь за силу кулачного удара или умение изуродовать противника, оставаясь в рамках жестких параграфов Олимпийского устава. Против этого страстно выступали Еврипид, Аристофан, Исократ, Эпиктет, Дион Хрисостом и другие.

Итак, «…уже в древности восставали против спортивной идиотии, ратуя за разумный спорт, против его переоценки вообще и теневых сторон в особенности».

Из всех древнегреческих поэтов классической эпохи подобная критика наиболее широко представлена у Ксенофана.

В одной из его элегий выражена досада и горькая ирония по поводу бессмысленного возвеличивания недалеких и ограниченных атлетов, победы которых не приносят никакой общественно-практической пользы полису и соотечественникам.

В то же время ученые, поэты и другие люди, ежедневно думающие и пекущиеся о благе отечества, остаются в тени. Поэт сетует по поводу того, что удачливый пятиборец, кулачный боец, борец, всадник, даже жестокий панкратиаст, завоевав олимпийский приз, прославится среди земляков, получит от них дары и пожизненное содержание, хотя действительных заслуг у него значительно меньше, чем у тех, чье «искусство выше всякой силы коня или мужа» (с. 1-12).

Поэт подчеркивает, что знание, умение, общий интеллект, наука, искусство приносят обществу неизмеримо большую пользу, нежели простая быстрота ног или бездумная сила могучих рук. Предостерегая сограждан от чрезмерного и нездорового увлечения «агонистической идиотией», Ксенофан концентрирует в элегии доводы убедительные и горькие по своей сути. Впрочем, лучше всего привести здесь это произведение полностью:

Наивно было бы полагать, что большинство завсегдатаев античных стадионов было настроено столь же критически. Несомненно, что было как раз наоборот. Тем больше чести поэту, смело выступившему против далеко не прогрессивного общественного мнения. И неудивительно, что в поэтической запальчивости Ксенофан несколько «перегнул палку», начисто отрицал всякие заслуги атлетов перед родным городом вообще. Тем не менее в новых общественных слоях Греции зарождается все более отчетливая критика жестокой спортивной агонистики, критика серьезная и умно аргументированная, Однако дух соревнования на античных стадионах ничуть не ослабевает. Этому способствует и система полисов, и национальный характер греков.

Эллада была раздроблена на множество городов-государств, которые без устали соперничали друг с другом за первенство как на политической, так и на спортивной арене.

Ἁρετή Ксенофана синтезирует в себе тезисы патриотизма и служения государству как у Тиртея и Архилоха. Однако его «доблесть» – более всеобъемлюща. Ксенофан воспевает гармоническое телесное развитие в соединении с мудростью, наукой и искусством. Причем поэт открыто отдает предпочтение интеллектуальному перед физическим. Он выступает с откровенной критикой позиции новых общественных слоев ионийского полиса. Эта критика – отзвук длительного спора между физической и умственной культурой. Но, выступая против агонистики, Ксенофан показывает себя глубоким ее знатоком. В частности, в упомянутой элегии Олимпийские состязания перечислены именно в той последовательности, в какой они чередовались на берегах Алфея.

Французский ученый Л. Гарро отмечает, что Ксенофан «…в своей знаменитой элегии умно и яростно атакует давние, традиционные идеалы аристократии и одновременно вредные увлечения богачей молодых полисов».

Ἁρετή прочно становится основным, определяющим пунктом классовой этики. Но это общественное понятие со временем не только меняет, но и, как видим, расширяет свое смысловое и социальное значение.

Нередко, объединившись в полисе, аристократия и молодая поросль богачей стремятся наряду с военно-спортивным совершенством силового характера и к определенным эстетическим идеалам.

Влияние ἁρετή на внешность представителей правящих слоев древнегреческого общества в VI–V веках до н. э. ничуть не ослабевает, хотя носит уже иной характер, нежели во времена Архилоха и Тиртея.

Все более расцветает и крепнет калокагатия. Каждый свободный (и зажиточный) гражданин полиса должен быть хорошо воспитан как в духовном, так и в физическом отношении.

Не только в поэмах Гомера, не только у Тиртея, Архилоха, Феогнида и Ксенофана, но и (как увидим далее) в эпиникиях Пиндара, Симонида Кеосского неизменно ощущаются социальные признаки, видны штрихи общественной жизни, которые не могут заслонить нагромождения мифологических деталей и имен. Это характерно почти для всей поэзии классического периода древнегреческой литературы.

Что же касается более поздней эпохи – эллинистической и римской, – то здесь нередко бывал ощутим поворот в сторону формальной эрудиции «чистой поэзии», без попыток сообщить сведения о жизни, окружающей поэтов.

Однако не только в пределах одного литературно-исторического периода, но даже в рамках одного столетия мы находим в поэзии выражения резко противоположных взглядов на агонистику и ее общественное значение.

Упомянутый уже Б. Билинский предлагал рассматривать две поэтические триады:

Старая триада: Архилох, Тиртей, Ксенофан. А новая триада – это Пиндар, Симонид и Вакхилид.

Именно их поэзия в своем взаимном единстве и столь же взаимной противоположности дала нам своего рода литературные и социальные основания считать период VII–V веков до н. э. классической эпохой греческой агонистики.

Причем если Архилох, Тиртей и даже Ксенофан писали во время преобладающего влияния атлетических идеалов, то Пиндар, Симонид и Вакхилид творили в совершенно иных общественных условиях. Однако далее мы рассмотрим глубже вопрос о том, целиком правомерно ли выделение двух поэтических триад и противопоставление друг другу именно этих авторов.

 

Гражданин-атлет в поэзии Симонида Кеосского

Когда на поэтическую арену уверенно вышел Симонид Кеосский, были уже созданы все условия для развития величальной песни. Симонид слагал эпиникии в широком и в то же время конкретном смысле этого слова.

В древнегреческих полисах все более возрастает роль личности нового аристократа, собственника денежного богатства. Все напряженнее становится соперничество греческих городов не только на поле боя, но и на стадионах. Кроме того, именно в VI веке до н. э. были с исторической достоверностью учреждены Пифийские, Истмийские и Немейские состязания.

Какие же поэтические качества и общественные условия помогли Симониду Кеосскому создавать прекрасные величальные оды еще до Пиндара, а затем и в успешном соревновании с Фиванцем? Решающим явилось то, что Симонид «обладал умением представлять положительные черты человека и придать эпиникиям не тот общий характер, какой мы встречаем в Олимпийском эпиникии Архилоха, а индивидуальные, личные черты, необходимые для эпиникия».

Впрочем, поэзия Симонида Кеосского во многом уже не носила того независимого характера, который отличает произведения Архилоха, Ксенофана, Стесихора. Несмотря на определенную самостоятельность, Симонид был придворным певцом: содержание и направленность его стихов часто определялись соображениями не только творческого характера. Поэт в своих вереифицированных высказываниях порой не идет дальше интересов ординарного тирана или аристократа. Но обязательства в отношении благосостояния и мощи родного государства у него редко отступают на второй план.

Близость к фессалийским тиранам Скопадам, известное влияние при дворах сицилийских правителей Феронта и Гиерона не были следствием одного лишь обаяния поэта. Получая поистине царские гонорары, Симонид обязан был активно воспевать тех, кто его содержал. Но делал он это, строго соблюдая меру и никогда не теряя чувства собственного достоинства.

Сколии и эпиникии Симонида носили не столько хвалебный, сколько поучительный характер. Находилось тут место для всевозможных рассуждений.

До нас, к сожалению, дошли лишь незначительные фрагменты эпиникиев великого кеосца. И к тому же весьма немногих. Сохранились отдельные стихи из эпиникиев в честь Анаксила Регинского, Главка Каристийского, Астила Кротонского, два отрывка из од, адресованных неизвестным победителям в пятиборье и состязаниях конных четверок, и другие. По свидетельству Квинтилиана, Симонидом Кеосским был создан эпиникий и в честь полководца Леократа.

Можно предположить, что в эпиникиях Симонида, как и Пиндара, большое значение имели мифологические сюжеты.

Но, прежде всего, проследим, как определяет Симонид и какие требования предъявляет к носителям традиционных «доблести» и «мужества». В упомянутом уже фрагменте (fr. 5(4)) поэт говорит:

Идея гармонического совершенства, объединения высоких интеллектуальных и физических качеств у Симонида четко определяет «истинно доблестного мужа». В определенном смысле реалист, Симонид выдвигает этот тезис как идеал, понимая и даже подчеркивая, насколько трудно его достичь. Эти строки не содержат в себе каких-либо противоречий сравнительно с определением ἁρετή Стесихором, Ксенофаном или Архилохом.

Хвалебные песни в широком понимании назывались у греков энкомиями. «Удобным временем для восхваления, кроме конца пира, было празднование какого-либо успеха, который имело данное лицо, например победа на национальных играх или же, с другой стороны, похороны. Таким образом, энкомии распадались на эпиникии, или победные песни, и на трэны, т. е. плачи на похоронах», В творчестве Симонида Кеосского мы находим обе разновидности энкомиев.

В трэнах Симонид развивал ту же мысль о трудоемкой почетности настоящей доблести, которая никому не дается даром. Доблесть достается заслуженной наградой

И тут поэт с Кеоса ни в чем не противоречит своим литературным предшественникам, в то же время предоставляя читателю возможность увидеть ἁρετή в новом аспекте, рассмотреть это понятие под иным углом зрения, нежели у остальных авторов.

В отрывке другого трэна говорится про относительность вообще всего, что может добыть себе на земле человек силой мышц и разума. Не стоит, дескать, трагически воспринимать жизненные неудачи, в этом нет смысла, ибо

Эта мысль находится в определенном противоречии с двумя отрывками, что были приведены выше. Впрочем, очень трудно на основании фрагментов делать какие-либо безапелляционные обобщения.

И еще один отрывок из трэна, который словно продолжает, повторяет и развивает мысль Симонида о том, что тщета земных радостей и забот очевидна:

То ли автор хочет успокоить скорбящих, то ли он задает недвусмысленный вопрос: а стоит ли стремиться стать «совершенным в отношении рук, ног и ума», если всех ожидает одинаковый конец?!

Можно допустить, что не только разные жанры, но и необходимость писать на заказ были причиной настолько противоположных позиций одного и того же поэта.

Из мифологии Симонид позаимствовал для своих эпиникиев мотивы, касающиеся состязаний и физической доблести. Отсюда же часто пополнял он и арсенал художественных средств.

Так, например, тема Калидонской охоты нашла свое поэтическое воплощение у Гомера, Стесихора, в эпиникиях Пиндара и Вакхилида. Воспел подвиги Мелеагра и Симонид.

Благодаря Афинею сохранился отрывок, в котором всесторонне прославляется сила юноши,

И многозначительно добавляет:

Ф. Шнейдевин не сомневается, что это отрывок из эпиникия. Т. Бергк не высказывается столь категорически. А. Ф. Семенов пишет, что «упоминание метания копья могло встретиться в любом стихотворении»,

По мнению Шнейдевина, это мог быть эпиникий по случаю победы в пятиборье. Строй данного фрагмента, упоминание метания именно в заключительной части стихотворения дает нам основание склониться к мнению Ф. Шнейдевина.

Повторяем, трудно составить точное представление о мировоззрении автора, оперируя лишь отрывками из его произведений. Но, впрочем, многие фрагменты настолько выразительны, что имеют вполне самостоятельное значение. В определенном смысле они закончены (если иметь в виду содержание, а не форму).

В произведениях Симонида есть немало расхождений с поэтическими взглядами Пиндара. К возможностям человека кеосец относится с большим доверием, чем фиванец. Но и у него встречается мотив зависимости смертного от воли (а вернее – своеволия) бессмертных. Богу все достается легко, а человеку – ценою огромных страданий.

Во всяком случае, совершенно очевидно, что Симонид видел идеал свободного эллина в полной гармонии тела и души. И отсутствие одного из этих двух компонентов никогда не может восполнить гипертрофия другого. В частности, поэт замечает:

* * *

Эпиграммы Сионида, посвященные атлетам, содержат немало фактического материала, ибо являются большей частью надписями на статуях победителей или эпитафиями.

Чаще всего они содержат сведения трех видов:

1) имя победителя и название его родины; 2) место и вид состязаний; 3) перечень всех предыдущих побед или их общее и конечное число (если это эпитафия).

Поэтическое совершенство и разнообразие средств, применяемых Симонидом, оживляет эту, казалось бы, сухую агонистическую статистику. Наиболее интересны в этом отношении эпитафия аргивянину Дандесу, эпиграммы в честь славного Милона Кротонского, мальчика Феогнета, коринфянина Николада, родосца Касмила, Филона с Керкиры, сына Филона Диофанта и критянина Алкона.

Разнообразны виды состязаний, победителей в которых воспевает Симонид: Дандес победил на скачках, Феогнет – борец, Филон, Касмил и Алкон – кулачные бойцы, Диофант и Николад – пятиборцы. Главная идея большинства из этих стихотворных посвящений – слава, которую приносит победитель своей родине. Эту заслугу, это достоинство атлета Симонид (как и Тиртей и Ксенофан) ставит во главу угла.

Вот эпитафия аргивянину Дандесу. Еще до перечисления двадцати двух побед агониста на ипподромах Олимпии, Дельф, Истма и Немей поэт говорит, что это тот самый атлет, который:

По свидетельству Диодора и Евсевия, Дандес победил на 77-й Олимпиаде в 486 году до н. э.

А. Семенов, Т. Бергк и Э. Майнеке считают, что даже лишь пятнадцать побед, одержанных в Немее, – подозрительно большая цифра. Но эти сомнения беспочвенны. Мы уже писали об атлетах, которые завоевали награды значительно большее число раз.

Да и сам Симонид дает понять, что он упомянул далеко не обо всех блестящих выступлениях Дандеса:

Это многозначительное заключение свидетельствует: побед было очень много, но жанр эпиграммы требует лаконизма.

О Феогнете, мальчике-борце, которому Симонид также посвятил эпиграмму, писали и Пиндар, и Павсаний. Однако Симонид сделал это, нам кажется, с наибольшей экспрессией.

Вернее всего, это была надпись на базе статуи:

Ловкость, быстроту и прочие агонистические достоинства Симонид Кеосский отмечает наряду с красотой Феогнета, с явным удовольствием воспевая мальчика, высокое атлетическое искусство которого полностью гармонирует с его прекрасной внешностью. И снова венцом эпиграммы являются слова о прославлении отчизны и родителей Феогнета. И это не являлось простой данью поэтической традиции: прославление родного города на стадионах уже во времена Симонида имело не только патриотическое и спортивное, но и остро политическое значение (не говоря уж о многих благах, даруемых победителю). Впрочем, об этих благах Симонид как раз пишет довольно охотно, перечисляя их порой столь же скрупулезно, как и места и виды состязаний.

В эпиграмме в честь побед коринфянина Николада, которая является посвятительной надписью на статуе (этим объясняется сравнительная растянутость стихотворения), не только подробно перечисляются успехи пятиборца на состязаниях в Дельфах, на Панафинеях, на Истме, в Немее, Пеллене, Эгине, в Фивах и во Флиунте, но не забыты и амфоры с весьма приятным содержимым, полученные в награду.

Все остальные из дошедших до нас эпиграмм агонистического характера по форме и содержанию полностью соответствуют требованиям жанра: они максимально лаконичны. Вот образец такой эпиграммы-характеристики, где есть все сведения о победителе:

Кроме своей художественной ценности, стихотворения Симонида Кеосского обладают еще одним большим преимуществом: в минимум слов уложен максимум информации.

Величественным лаконизмом отличается надпись на статуе Милона Кротонского:

Правда, Ф. Буа и другие исследователи приписывают эту эпиграмму Антипатру Сидонскому, но главные сомнения вызывает другое: почему семь раз, когда известно, что Милон побеждал в Олимпии лишь шесть раз?!

Возможно, седьмой победой Симонид считает победу над общественным мнением, которое долгое время было не на стороне знаменитого атлета (по причине его весьма сложного характера), и лишь в последний раз античные «болельщики» единодушно приветствовали Милона.

* * *

В эпиникиях и эпиграммах Симонида Кеосского преимущественно воспевалось гармоническое соединение физического и интеллектуального совершенства, выраженное через личность атлета.

Поэтому, по сравнению с творчеством предшественников, стихи Симонида Кеосского очень индивидуализированы и конкретны.

Необходимость писать на заказ не мешала поэту выражать свое мнение относительно обязанностей гражданина и атлета.

Безусловно, в свое время эти стихи имели не только литературный, но и общественный, политический резонанс.