Я ехала домой в отличном настроении. Радио не стала включать — когда поет душа, дополнительные стимуляторы не нужны. От избытка чувств я начала напевать песенку из старого-старого, но очень милого кинофильма «Сердца четырех»: «Все стало вокруг голубым и зеленым… Теперь от любви не уйти никуда, не уйти никуда». Меня не смущало, что на дворе первый месяц зимы и до весны еще долго. Согласитесь, весна — это состояние души. Оно либо присутствует, либо нет. И когда такое состояние присутствует, просто не замечаешь пронизывающего ветра, метели и минус пятнадцати за бортом. Называется это душевным подъемом. По рассказам обеих моих бабушек, 9 мая 1945 года выдалось чудесным и солнечным. Если верить Гидрометцентру, тот день был холоден и дождлив, но в людской памяти остался теплым и безоблачным.

Неожиданно я ощутила жгучую потребность поделиться с кем-нибудь своим счастьем. Состояние перед влюбленностью — это тоже счастье, не меньшее, чем сама влюбленность. Самой лучшей кандидатурой для получения доли моего счастья представлялся друг Иван. На площади Киевского вокзала горел красный огонек светофора. Воспользовавшись этим, я полезла в сумку за телефоном. Сверху лежала свернутая в трубочку папка с уликами. Я вынула ее и обнаружила, что фотография замялась. Я не учла, что напечатана она не на современной фотобумаге, тонкой и гибкой, а на плотной советской, толщиной напоминающей картон. За время лежания в сумке на фотографии появились заломы. Я распрямила снимок, достала из кармана на дверце машины толстый атлас автомобильных дорог Москвы и положила фотографию в него. Пусть немножко полежит под прессом, выровняется, а дома проглажу утюгом с изнанки. Когда-то я так сушила гербарии. Я положила атлас на место, достала телефон, но тут зажегся зеленый, и я поехала дальше.

Около подъезда мест, как водится, не оказалось. В нашем дворе ввиду отсутствия достаточного места для парковки действует закон тайги: кто первый приехал, тот и встал. Придется ставить машину рядом с соседним домом, прямо под окнами. Хорошо еще, что на первом этаже расположен офис, поэтому вечерами там никого нет, но я все равно не люблю оставлять там свою «ласточку», памятуя историю с разбитым задним стеклом (все же есть шанс, что разбили его не летящие по ветру ветки, а некий предмет, пущенный уверенной рукой с балкона).

Припарковав машину, я некоторое время в задумчивости постояла около задней дверцы. Мне категорически не нравилось, что правое заднее колесо немного свисает с бордюра, но перепарковываться было лень, по-этому я поставила машину на сигнализацию и беззаботной походкой человека, только что вернувшегося с романтического свидания, направилась к подъезду. Откуда-то справа из палисадника навстречу мне направлялся высокий мужчина худощавого телосложения (так потом его опишет с моих слов дознаватель в милицейском протоколе). Поравнявшись со мной, мужчина издал неопределенный звук типа «хэ» и… со всей силы дал мне в лоб, одновременно пытаясь вырвать у меня сумку. Как мне потом объясняли в милиции, самое правильное поведение в такой ситуации — отдать сумку без боя. Однако самая правильная модель поведения лично мне правильной не кажется. Первая мысль, которая меня посетила в тот момент, — мужик сошел с ума, сейчас он придет в себя и отдаст мою сумку. Но помешательство затягивалось. Сумку я из рук не выпускала (там документы на машину, и вообще, какого черта я должна вот так отдавать свое добро), этот тип продолжал ее вырывать и при этом свободной рукой бил меня по лицу. Я рассвирепела и начала бить в ответ. Бить неэффективно, забыв, что самое лучшее — врезать между ног. Вместо этого я пыталась дотянуться до его лица. Опыта в уличных драках у меня совсем никакого, поэтому большая часть моих ударов проходила мимо, лишь пару раз мне удалось попасть в цель. Простая мысль позвать на помощь тоже не пришла в голову. Наконец мужику надоело со мной бороться, он сильно толкнул меня в грудь, я упала, и ему удалось-таки вырвать сумку. Но если он полагал, что инцидент на этом исчерпан, он глубоко ошибался. Я немедленно вскочила на ноги и бросилась в погоню. Позже, в милиции, когда в своем повествовании я дошла до этого места, опер поинтересовался, зачем я погналась за грабителем. Я удивленно посмотрела на непонятливого стража порядка и объяснила: «Как зачем? Отобрать сумку».

Злоумышленник бежал не очень резво, я бы даже сказала, с ленцой. Догнать его не составит труда, приблизительно возле кондитерской я его настигну, прыгну на спину… Продумать дальнейшие действия я не успела, так как грабитель на ходу нырнул в поджидавшую его возле кондитерской темную «девятку» или «восьмерку» (точнее определить было трудно, поскольку машина стояла к Филевскому парку передом, а ко мне, соответствен-но, задом). Она резко тронула с места, колеса заскользили на обледенелом асфальте, водитель поддал газу, и «девятка» понеслась прочь. Мощный выброс адреналина в кровь диктовал одно — в погоню! Лошадей в моей машине примерно столько же; если я буду выжимать газ до упора, у меня есть шанс их догнать. К тому же по дороге можно будет подключить к погоне сотрудников ГИБДД. Я бросилась к своей машине, но вдруг почувствовала на губах какую-то горечь. Ощупала лицо, мокрое и липкое. Я внимательно рассмотрела ладони: кажется, это кровь. В электрическом свете она казалась не красной, а почти черной. Откуда столько крови? Я засунула в рот палец (плевать на гигиену!) и осторожно ощупала один за другим все зубы. Вроде все целы и даже ни один не шатается. Уже неплохо. Куда как хуже выплюнуть себе в ладонь половину челюсти. Погоня отменяется, потом я от крови салон не отмою.

Итак, сумку все-таки украли. Наличных денег у меня с собой было немного, гораздо хуже, что в сумке лежали права, кредитные карточки и мобильник. И ключи, ключи от квартиры… Стоп! А где ключи от машины? Я точно помню, что несла их в правой руке. Наверное, во время драки они упали. Я вернулась на то место, где на меня напали, и тщательно исследовала его. Ключи обнаружились в стороне, видимо, отлетели от удара. Это хорошо, одной проблемой меньше. Погоня, правда, отпадает: за время, что я искала ключи, преступники могли спокойно доехать до МКАД и скрыться в области. Первоочередная задача сейчас — добраться до милиции. На полпути к отделению я встретила патрульную машину, которая и доставила меня до места.

Мой опыт общения с сотрудниками милиции более чем скудный. В милиции я была всего пару раз, причем оба раза по поводу прописки. Паспортный стол напоминал средней руки офис (если абстрагироваться от того факта, что мужской персонал данного офиса ходил в форме), где люди в основном заняты бумажной работой. Дежурная часть милиции офис не напоминала вообще, и, хотя бумажная рутина здесь тоже присутствовала, в чем я убедилась в течение ближайших двух часов, основной упор все же делался на живую, непосредственную работу с населением. Поскольку в дежурку попадали далеко не самые законопослушные представители населения, в углу располагалась большая клетка, которая, как я слышала от людей, попадавших в милицию, называется «обезьянник». В данную минуту в «обезьяннике» сидел только один обитатель — бомжеватого вида мужик с испитым, покрытым синяками и подживающими ссадинами лицом. Увидев меня, мужик был так поражен моим внешним видом, что выразил свое удивление возгласом: «…твою мать!» Я чувствовала себя не очень хорошо, но все же подумала, что прежде чем критиковать других, ему не мешало бы посмотреть на себя в зеркало. Дежурный предложил мне пройти в туалет и умыться. Та минута, когда я увидела свое отражение в зеркале, навсегда занесена в список самых черных мгновений моей жизни. Зеркало беспристрастно подтвердило правоту мужика из «обезьянника». Это было действительно «…твою мать», если не хуже. Детальное изучение показало, что кровь шла из ссадины над верхней губой, сама же губа решительно выдвинулась вперед. Так выглядит пациент в кресле у стоматолога, когда врач запихивает ему под верхнюю губу ватный тампон. Губа придавала лицу несчастное и беспомощное выражение. Я умылась, но остановить кровь так и не смогла.

Последующие два часа я помню смутно. Помню, что писала заявление, а потом долго отвечала на вопросы усталого молодого человека по имени Александр. Задавая вопросы, молодой человек Александр пристально смотрел на мою верхнюю губу. Мне это категорически не понравилось и, прервав описание внешности преступника (точнее, той его части, которую мне удалось рассмотреть во время нашей битвы), я задала ему вопрос в лоб:

— Мне не нравится, как вы смотрите на мое лицо. Мне почему-то кажется, что останется шрам.

Александр замялся, но ответил правду:

— Останется, но очень маленький. Вы не волнуйтесь. Через полгода ничего не будет видно.

Полгода! Значит, целых полгода я буду ходить с этим ужасом на лице, да потом еще и шрам останется. А как же… как же Георгий? Что же, мне теперь встречи на полгода заказаны? Он, конечно, человек деликатный, но я сама не решусь на свидание. Не хочу, чтобы он видел меня в таком ужасном состоянии. Будучи не в силах смириться со столь ужасной перспективой, я разрыдалась. Милиционеры столпились вокруг меня. На их лицах читалось явное желание помочь и полное непонимание, как нужно действовать в подобных случаях. Наконец один из них не выдержал.

— Вот женщины, — выдохнул он с некоторой даже долей восхищения, — у нее сумку украли, документы, деньги, ключи от квартиры — а она рыдает по поводу маленького шрамика!

Такое непонимание трагичности происходящего меня задело. Я прекратила рыдать и толково объяснила, что денег в сумке было совсем немного, ключи я могу заказать новые — все равно замки менять. Кредитные карточки и права можно восстановить, телефон тоже можно купить новый, на крайний случай — взять у кого-нибудь из друзей старую трубку. Короче, все эти проблемы разрешимы. Конечно, они, эти проблемы, потребуют от меня конкретных действий. Но в этом вся штука и заключается: я могу влиять на решение данных проблем, а вот шрам… Тут я опять подумала о Георгии, о том, что следующая встреча отодвинулась как минимум на несколько месяцев, и разрыдалась с новой силой.

Только в три часа ночи, прочитав и подписав все составленные протоколы, я вернулась домой в сопровождении двух сотрудников милиции. Еще находясь в отделении, я позвонила домой и сообщила дочери, что со мной произошло. Попросила ключ из двери не вынимать, спать чутко, потому что я скоро вернусь.

На прощанье сотрудники посоветовали мне на всякий случай запереть дверь на оба замка и пообещали, что завтра со мной обязательно свяжется следователь, который и будет вести мое дело.

Я сделала еще одну попытку остановить кровь, намазав рассеченное место какой-то вонючей, но эффективной мазью. Поверх мази я налепила пластырь, который мне одолжили в отделении вместе с советом соединить края раны и зафиксировать их в таком состоянии. Раздевшись, я внимательно изучила остальные повреждения. Левая половина задницы выглядела так, как будто внутрь запихнули кокосовый орех, сидеть было совсем невозможно, а для того, чтобы лечь, приходилось совершать ряд последовательных движений, выполняемых медленно и осторожно. Большим сюрпризом оказалась болезненная ссадина на правой коленке. Этому факту я до сих пор, спустя почти два года после описываемых событий, не нашла внятного объяснения: как можно было, падая, одновременно удариться левой ягодицей и правой коленкой.

Заснуть так и не удалось, мозг сверлила мысль об украденном телефоне, о кредитной карточке, оказавшейся в руках злоумышленников (правда, утешал тот факт, что накануне я сняла с нее все наличные деньги, чтобы заплатить взнос по кредиту).

С семи утра я была на ногах и первым делом оповестила банк и мобильного оператора о ночном происшествии.

Далее я развила бурную деятельность. За день мою квартиру посетила целая толпа разнообразных профессионалов. Первым появился специально обученный человек, сменивший замки в дверях. С ним я предварительно договорилась по телефону о контрольно-проверочном вопросе — «сколько в моем замке штырей». Правильный ответ был «четыре». Потом ко мне приехали два медика из страховой компании. Медики осмотрели губу и задницу, сказали, что шрам останется обязательно и что с задницей все тоже очень плохо, ибо кровоизлияние внутреннее. Налив мне стаканчик пахнущей травами жидкости, медики настоятельно рекомендовали мне посетить врачей, после чего, посчитав свой долг выполненным, удалились. Травяная настойка подействовала быстро. Меня еще хватило на то, чтобы встретить дочь после школы, выдать ей новый комплект ключей и отправить к бабушке, после чего меня свалил богатырский сон. Проснулась я около восьми вечера от звонка в дверь. Посмотрев в глазок, я увидела Ивана. На всякий случай поинтересовалась, один ли он. Ванька сказал, что один. Прежде чем открыть ему дверь, я взглянула на себя в зеркало. Губа несколько опала, зато стал заметен еще один вновь приобретенный дефект внешности, пропущенный мной вчера: не могу утверждать точно, но мне все же казалось, что в нормальном состоянии нос у меня несколько уже.

Я открыла дверь и, опережая Ванькины слова, скороговоркой выпалила:

— Я знаю, что ужасно выгляжу, врачи и милиционеры говорят, что останется шрам… Навсегда. Все это я знаю, а еще у меня болит задница, я с трудом сижу, но зато целы зубы. И очень тебя прошу, ни слова о моей внешности. Уф-ф-ф… Это все, теперь можешь говорить!

Иван кивнул:

— Я не мог до тебя дозвониться целый день. Телефон мобильный не отвечал, на работе сказали, что ты вроде неважно себя чувствовала и, возможно, заболела. Я испугался. Ведь ты вчера ходила на встречу с кем-то?

Я вздохнула и мрачно заметила:

— Теперь я точно уверена, что на небесах совсем не хотят, чтобы я вступила в брак второй раз. Иначе бы не произошло то, что произошло. Вчера все было слишком замечательно. Поэтому судьба внесла свои коррективы. Результат ты видишь. Мне сказали, что шрам будет заживать несколько месяцев. Боюсь, Георгий не станет ждать так долго.

— Погоди, — перебил меня Иван. — Он ведь с тобой уже знаком, видел тебя, и я не думаю, что его испугает такая мелочь, как ссадина над верхней губой. Кстати, ты в курсе, что она опять кровоточит?

Проклятая рана никак не желала затягиваться. При малейшем движении губ корочка запекшейся крови срывалась и все начина-лось по новой.

Иван сгонял в аптеку за перекисью, а потом обильно полил рассеченное место. Кровь остановилась. Ванька осторожно соединил края раны и налепил сверху пластырь.

— Говорить сможешь? — поинтересовался он.

— Смогу…

— Значит, завтра тебя вызывают к следователю?

— Они мне тут надавали номера телефонов, по которым я должна буду сама позвонить. Я же не подозреваемая, а жертва. Это подозреваемым и предполагаемым свидетелям они звонят сами. Жертвы же должны о себе позаботиться самостоятельно.

— Как ты думаешь, — осторожно начал Иван, — это просто ограбление или здесь есть связь с нашим расследованием?

— Не знаю. — Я задумалась. — С одной стороны, похоже на ограбление, с другой — грабителя ждал сообщник на темной «девятке». Получается опять два человека, и опять похожая машина. Хотя… Может быть, это совпадение.

— К тому же в данном случае ты не можешь утверждать, что их было двое. Ты же не видела, сколько человек сидит в машине?

— Не видела, — подтвердила я.

— В милиции будешь рассказывать о предыдущем случае? — осведомился Ванька.

— Там нечего рассказывать. В тот раз меня не ограбили, не избили. Может, правда, они меня наметили как жертву, а осуществили свой план через два дня.

— Тогда получается, что и предыдущее нападение никак не связано с убийствами, — резюмировал Ваня. — Но что-то мне слабо верится, что тебя вот так прицельно пасли. Район у вас тут далеко не миллионерский. Да и ты не на «бентли» ездишь, а на древней «шкоде». Что у тебя в сумке было?

— Да ничего особенного. Все, что там лежит каждый день. Ах да, я взяла с собой фотографию и улики, которые мы нашли в комнате Жени. Показала их Георгию. Он настроен скептично, считает, что из чека нам ничего не вытянуть.

Иван аж изменился в лице:

— Ты хочешь сказать, что фотография и наша единственная улика были у тебя в сумке в момент грабежа? И что они тоже украдены?

Я помотала головой:

— Удивительно, но я вытащила компромат из сумки. Сейчас он лежит у меня в машине, в атласе автомобильных дорог Москвы.

— Ну, ты даешь! — восхитился Иван. — Помнишь, в «Семнадцати мгновениях весны» Мюллер говорил, что совершенно невозможно понять логику непрофессионала? Твою логику тоже понять невозможно. Если эти люди все же имеют отношение к убийствам и хотели отобрать у тебя улики, то представь их разочарование, когда они раскрыли сумочку и ничего там не нашли.

— Стоп, — я постаралась охладить его пыл. — Мне, конечно, очень лестно слышать про свою дальновидность, но ты упустил кое-что весьма существенное. О том, что я вчера брала с собой улики, не знал никто, кроме меня и Георгия. А он узнал об этом только во время встречи. Хочешь сказать, что Гоша причастен к ограблению, а значит, и к убийству Евгении?

— А что? — парировал Иван. — Между прочим, вполне даже себе подходит. Был с ней знаком, лет ему сколько?.. Тридцать с хвостиком. Годится… Чем тебе не подозреваемый?

Я напомнила Ивану, что Георгий оказался втянутым в это дело случайно, а до того момента, как он застал меня в гостиной Вячеслава, он слышал — как, впрочем, все в тусовке — о смерти Жени, но ни сном ни духом не подозревал о существовании и последующей гибели брата Пети.

— Ну да, — нехотя согласился Иван. — Но все же я бы включил его в список подозреваемых.

— Он не знает, где я живу, — отрезала я. — И хватит возводить напраслину на человека.

Ванька надулся, а потом спросил, нужен ли мне мобильник, — он может отдать мне свой старенький «сименс». Мы договорились, что завтра он подъедет в поликлинику, где я буду консультироваться с различными врачами. В двенадцать часов, у входа. Иван собрался уходить, но тут зазвонил телефон. Это оказался джентльмен из страховой компании, ему только что позвонили люди, нашедшие мои документы. Джентльмен их забрал и теперь горел желанием вернуть мне права, ПТС и страховой полис ОСАГО. Он был готов через тридцать минут приехать ко мне домой. В итоге Иван задержался еще на час, потому что опасался оставлять меня одну. Он уехал только в половине одиннадцатого, выразив надежду, что до завтрашнего утра со мной больше ничего не случится.