Вечером на следующий день — как обычно — коллега Бела вынес вино и водрузил на середину стола. Вытер руки о фартук и сел на привычное место. Ковач, столяр, спросил:

— А что с нашим дорогим Швунгом?

— Наверное, перегрузился вечером грудинкой, вот теперь желудок и лечит. А может быть, за новой грудинкой бегает, если у него вообще остались книги, которые можно загнать. Я могу еще понять, что можно раздобыть за книги мясо — коли находятся болваны, отдающие мясо за книги, — но откуда он достает столько книг, чтоб их на мясо менять, — вот это мне понять уже труднее. Где здесь торговый кругооборот? То есть, за товар — деньги, за деньги — снова товар, даже больше товару?..

— Вы уж только за него не бойтесь! — сказал Ковач. — Вам приходилось когда-нибудь видеть, чтобы агенты по продаже умирали от голода?

— Такого не доводилось, а как они разоряются — видел!

— Я и тут за него не боюсь. Читать для некоторых людей — то же самое, что для других курить или чесаться. Был у нас в армии один ефрейтор, почти до галунов дослужившийся, только не кончавший нормальной школы и не имевший аттестата. Так он, изволите видеть, все деньги на книги расходовал. И жалованье, и то, что из дома присылали. Когда получал увольнительную — в библиотеках пропадал, а если выходной на воскресенье приходился, забирался в дежурку и целый день читал…

— Я тоже знавал таких суперпижонов, — заявил трактирщик. — Знаете, кто таким же был? Помните сына старого Котенза, такой еще долговязый парнишка? Так вот он. Когда ему на несколько дней приходилось замещать в лавке отца, торговля шла — не приведи господь! Голову на отсечение дам, для дела это было чистое разорение!

Когда к нему в лавку кто-нибудь входил, он, бывало, даже головы не поднимет, пробормочет что-то себе под нос и протягивает тому сигареты, сам и не посмотрит, что, собственно, дает, только рукой ощупает — и все. Вместо «Левенте» сунет «Симфонию», вместо «Мемфиса» — «Гуннию». Даже когда деньги получал, и то глаз не отрывал от книги. Голову на отсечение дам, если это не он старика разорил…

Ковач достал сигареты и спички:

— Так того ефрейтора офицеры, когда случалось поспорить, к себе всякий раз звали, чтоб он решил, кто прав. Между прочим, когда мы не слышали, они на «ты» с ним переходили, не все, конечно, но большинство. Чего он только не знал! Зато во время его дежурства каждый делал, что хотел. И если было очень уж шумно или случался какой-нибудь скандал — он, бывало, только головой покачает: ну и ну… люди мы или кто! Тем все и кончалось…

Трактирщик вынул носовой платок, громко высморкался, словно в трубу протрубил, и сказал:

— Ай да ефрейтор, ничего не скажешь… Таким-то вот потом и подкладывают свинью!

— Знаете, как бывает!.. Вот и я всегда говорил — не бузите! Выламывайтесь при сержанте, если уж так невтерпеж! Да куда там… Чаще ведь как: чем ты к людям добрее, тем больше они этим пользуются!

— Это уж как водится! Добрым быть не стоит, что верно, то верно…

— Стало быть так! А как здоровье вашей жены, коллега Бела?

— Все хорошо. В порядке, слава богу. Временами на печень жалуется, но ничего особо серьезного нет…

— И какого черта она так болит, эта печень? Вы заметили, что чаще она у женщин болит? Моя бедная матушка, насколько я себя помню, все время ею мучилась. Прижмет, бывало, руку к правому боку и охает, а мы и не знаем, как тут быть, что ни пробовали, ничего не помогало…

— Сарваш выписал ей какое-то совершенно новое лекарство. Похоже на кубики, как шоколадки, сам черт не разберет… Но очень помогает!

Трактирщик взял у столяра из пачки сигарету. Ковач протянул ему спички.

— Он — из настоящих господ, — продолжал хозяин кабачка. — Такого тонкого человека редко встретишь, даже среди врачей, это я вам говорю…

— А вы знаете, что он ассистентом работал?

— Как же, конечно! А знаете, почему из больницы ушел? Ну так вот: попался один очень сложный случай, и он высказал мнение, которое расходилось с мнением профессора. Произошла ссора. Потом, разумеется, оказалось, что все именно так, как он предсказал, но больной уже умер…

— Вот оно что… из-за этого и ушел?

— Именно!

— И правильно сделал. Я бы тоже ушел…

— Уходя, сказал, что его доброе имя не позволяет ему оставаться в таком месте.

— А вы видели его руку? — трактирщик выставил перед собой ладонь. — Говорят, он проводил опыты с каким-то новым лекарством и всю руку себе сжег. С тех пор кожа у него на этой руке словно белой пленкой покрылась…

— В общем, — заключил столяр, — я так скажу — нам остается бога благодарить, что он в наших местах живет… Это такой доктор, что и в Вене мог бы за себя постоять, не только что в Пеште…

— Как это мог бы? — нахмурился хозяин кабачка. — Вы, стало быть, думаете, что его не приглашали? Его хотели в один большой санаторий взять, но он ответил, что не может своих больных оставить! Что говорить, не много в стране таких врачей! Так ведь, господин часовщик? — обратился он к Дюрице, который, откинувшись на спинку стула, вертел в руках стакан. — Ведь мало таких врачей в стране найдется?

— Нет, не мало! — возразил Дюрица.

— Как? — воскликнул хозяин кабачка, — вы не верите, что его хотели пригласить в Вену, а он — такой уж человек — не пожелал здесь своих больных бросить?..

— Не верю! — ответил Дюрица и улыбнулся. — Но вам не стоит из-за этого огорчаться…

Ковач махнул рукой:

— Бросьте, не обращайте на него внимания! И оставим этот разговор!

Трактирщик побагровел:

— Скажите, случалось ли, чтоб вы не прекословили? К чему бы не выказали пренебрежения?

— Оставьте его… — попросил Ковач.

— Вы хоть раз были довольны чем-нибудь, как оно есть?

— Едва ли… — ответил Дюрица. — Но что я могу поделать? Так уж получается…

— Похоже, нынче вам дома с пакостями не шибко повезло, вот теперь весь день и испорчен! Скажите, дорогой, что-нибудь сорвалось? Вид у вас такой, словно уксуса глотнули…

— А когда он другой был? — спросил Ковач. И пододвинул пепельницу хозяину кабачка. — Нет, вы только взгляните!.. Взгляните на этого царя царей Кирая , как он без удержу на людей прет?!.

Книготорговец и впрямь со всего маху распахнул дверь и уже с середины комнаты начал расстегивать пальто:

— Мир и благословение — всем добрым людям! Ну, как дела, коллега Бела? Экономим на топливе? Для своих гостей дров жалеете?

Подскочив к печке, приложил ладонь: О-о! Уже греется, нагревается!

Сбросил с себя пальто.

— Мое почтение… мое почтение… — раскланялся он, затем обратился к часовщику:

— Пардон! К вам, господин мастер, это не относится…

— Как там туман? — спросил хозяин кабачка, перевертывая стаканы.

— Туман господствует, глубокочтимые друзья! Заявил, как считают некоторые, — беру, мол, власть в свои руки… Беру власть в свои руки! Беру власть в свои руки!!! И не собирается уходить…

Хозяин кабачка улыбнулся:

— Уйдет, дружище, уж поверьте, уйдет, — в один прекрасный день и следа не останется!..

Дюрица повертел в руках стакан:

— Вы так думаете?

— О-о, мы заговорили, дорогой? Почтили всех своим вниманием! Ну, что вы на это скажете — никто его не спрашивал, а он взял и заговорил!

— Потому что я в этом не уверен! — ответил Дюрица.

— А в чем можно быть уверенным, милейший? За что можно ручаться на этом свете, скажите-ка мне?..

Ковач толкнул трактирщика в бок:

— За грудинку и за подобные лакомства — они не подведут!

— Это уж разумеется! Смотрите-ка — мы совсем о них забыли! Ну как, пришлось-таки попачкаться дома с грудинкой?

Ковач наполнил стаканы:

— Всю слопали, господин книготорговец? И ваш животик все поглотил?

Книготорговец закурил:

— Данке шён, — кивнул он столяру, кладя пачку сигарет на место. — Да, все поглотил, дорогой друг! И что из того, что поглотил? К тому же вместе с салями — что вы на это скажете?

— И после этого вам все еще охота быть книготорговцем? — спросил хозяин кабачка. — Что это за работа, выдайте нам секрет?

— А у самих у вас что за работа? Выкрадывать денежки из рук почтенных клиентов, не так ли? Если вас когда-нибудь прикроют, прямо идите ко мне… к Швунгу, что запинается книгами, вам понятно? К Швунгу! Он примет вас в свою лавочку, и вы будете таскать за ним его портфель.

Он кивнул в сторону Дюрицы:

— Принес он ваши часы?

— Принес, принес, — ответил хозяин кабачка. — Для такого халтурщика вполне прилично сработал.

Кирай задул спичку:

— Это вы так думаете, милейший! Вы считаете, что если они ходят, так у них все в порядке? Небось выкрал из них что поценнее и слепил кое-как, лишь бы шли, пока вам не передаст. Вы видели когда-нибудь честного часовщика?

— Слышите, что тут о вас говорят? — спросил трактирщик у Дюрицы.

Дюрица поднял стакан — чокнуться:

— А вы тогда не умрете?

Ковач почесал в затылке:

— Ну наконец-то… всё на месте!

— Когда «тогда», мил человек? — спросил хозяин кабачка.

— Когда я так починю вам часы, что век не сломаются!

— Опять этот тип за свое! — Кирай ткнул пальцем в сторону часовщика. — Что, мастер, молоденького мясца не удалось ночью отведать?

Трактирщик поднял стакан:

— Будем здоровы!

Выпив и вытерев губы, он облокотился о стол:

— Слушайте, господин Сатана… Часовых дел халтурщик! О чем другом не скажу, но точно знаю — шкуру свою протаскаю дольше вашего! Вы поняли, о чем речь? Дьявол приберет вас во столько раз быстрее, во сколько раз моя голова умнее вашей…

— Вы так думаете? — спросил Дюрица.

— Да, папочка… Как раз настолько я проживу дольше вас… Ни кирпич мне на голову не свалится, ни машиной не задавит, ни грибами не отравлюсь… Я буду тихо умирать от старости, когда ваши братья вас давно уже утащат в ад!

— А вы уверены, что вам кирпич на голову не свалятся?

— Уверен, мой ангел… потому что я не хожу под самыми крышами и не вылезаю на самую середину улицы.

— И грибов не едите?

— Тоже нет! Что вы на это скажете? Грибов не ем.

— Вот это разговор, коллега Бела! — воскликнул книготорговец. — Грибов не есть, под крышами не стоять, по мостовым не шляться… Это здорово!

— Ну, естественно… иначе — каюк! — ответил хозяин кабачка.

Ковач прокашлялся и, воспользовавшись паузой, обратился к часовщику:

— Если позволите, господин Дюрица, я хотел бы у вас кое о чем спросить…

Кирай подмигнул хозяину кабачка:

— Благовоспитанный человек, а? Если позволите спросить… и прочее! Вас как-нибудь в рамку вставят, мастер Ковач! Ей-богу, вставят. Вот видите! — кивнул он Дюрице. — Он уж точно не умрет, а сподобится благодати. Ангелы вознесут его на небо, как деву Марию…

— Одним словом, — продолжал Ковач, — я хотел только спросить, в связи со вчерашним разговором… в общем, насчет смерти и прочего…

— А-а-а… — вздохнул хозяин кабачка, — так вы, дружище, все о том же?! Господи, вы и впрямь отправитесь на небо!

— А что я говорил! — подхватил книготорговец. — Разве я уже не говорил?

Дюрица вынул свой мундштук:

— Так о чем вы, господин Ковач?

От мундштука вновь запахло на всю комнату, и Кирай! подальше откинулся на спинку стула:

— Скажите, мастер, неужели у вас другого нет, чтоб не так вонял? И что вам предложить вместо этого сортира?

— Я уже говорил, — ответствовал Дюрица, — когда буду умирать, я подарю его вам…

Трактирщик поднял руку:

— Вы не так говорили! Вы сказали, что в свои смертный час разорвете его…

— Пусть будет так… — согласился Дюрица, — Так короче — о чем речь? — обратился он к столяру.

— О том, что… — начал было Ковач. Кирай перебил:

— А вы вообще спали этой ночью?

— Откровенно говоря, — продолжал столяр, — я очень много размышлял над тем делом…

— Мил человек… — положил ему на плечо руку коллега Бела. — Вас ведь и в самом деле должны на небо вознести? Не стыдитесь признаться — так прямо и скажите…

Ковач смущенно оглянулся, потом, как человек, твердо что-то решивший, быстро заговорил:

— Я пришел к убеждению, что не очень правильно ставить человека в тупик таким вопросом. Да и вообще — сам вопрос тоже не очень правильный…

Швунг захлопал в ладоши:

— Да что вы говорите? Честное слово, вы на самом деле до этого додумались?

— Вы великий гений! — объявил коллега Бела. — Ради этого стоило целую ночь не смыкать глаз!

— Пожалуйста, дайте досказать до конца! — взмолился Ковач, и в его голосе послышалась обида.

— Продолжайте, только не волнуйтесь! — сказал Дюрица. — Не обращайте на них внимания!

— Одним словом, — продолжал Ковач, подаваясь вперед, — на мой Взгляд, вопрос этот потому неправилен, что порядочным человеком может быть не только тот, кто живет именно так, как Дюдю, а мерзавцем — не только тот, кто ведет жизнь, как у того второго, Томотаки, или как там его зовут. Мне действительно далеко до Какатити, и все же я не смею назвать себя совсем безгрешным человеком. А что касается Дюдю, то у меня совсем другие обстоятельства, чем у него, и, однако, я бы не назвал себя мерзавцем. К сожалению, я не умею объяснять понятнее, хочу только сказать, что я, если можно так выразиться, простой маленький человек, не очень добрый, но и не подлец, не мерзавец. Такой же человек, как и другие! И если поразмыслить — все мы здесь, на мой взгляд, такие же люди, как и прочие. Никому на свете не приказываем, а уж властвовать и подавно ни над кем не властвуем…

— Об этом стоило бы спросить у жены коллеги Белы! — вставил слово Кирай и рассмеялся.

— Давайте помолчим, малыш, а? — обратился к нему коллега Бела.

— Мы такие же люди, — продолжал столяр, — как и не знаю, сколько уж миллионов других! Не лучше и не хуже, и я не считаю это презренным делом! Человека без недостатков не бывает. Все от того зависит, хватит ли у него достоинств, чтоб недостатки перевесить. Вот что-то такое я и хотел сказать. Не знаю, понятно ли это?

— Как не понять! — отвечал хозяин кабачка. — Паровозы мы не крадем и на стол не гадим. Чего же лучше!

— Об этом и речь! — подхватил Кирай.

— Да! Что-то вроде и я хотел высказать… — сказал Ковач, которому одобрение друзей придавало все больше смелости. — Мы не суем нос в такие дела, которые нас не касаются, живем своей жизнью — то лучше, то хуже… только и всего. Время идет, и когда нас не станет, никто уже и не узнает, кто мы, собственно, были, в книгах о нас не напишут, — были и дело с концом. Великих свершений, как принято говорить, за нами не числится, не были мы ни героями, ни подлецами, просто старались прожить так, чтобы ладить с людьми и по возможности не причинять им неприятностей. Только и всего. Вы меня поняли, мастер Дюрица?

— Да почему бы ему не понять? — сказал книготорговец, берясь за бутылку. — Конечно, понимает! Чего тут не понять?

— Верно! — согласился трактирщик, протягивая стакан. — Мы — еле заметные соринки на карте мира, и это очень хорошо. Крохотные-прекрохотные сориночки… и не такое уж это последнее дело — быть такими вот соринками. Ведь правда, господин книготорговец?

— Именно так, как вы изволили проблеять! Будьте другом, пододвиньте ваш стакан поближе…

— Разве не так? — спросил Ковач Дюрицу.

— Еще бы! — ответил Дюрица. — Все так! Кирай налил и ему вина со словами:

— Ну, вот и умница! А к чему тогда было шум подымать? Кто как думает да кто как не думает? Поняли теперь, что все время чепуху болтали?

Ковач обратился к нему:

— И вы тоже к такой мысли пришли, господин Кирай?

— Я-то? Полно шутить, господин Ковач, друг дорогой! Вы, верно, думаете, у меня более приятного занятия не было, чем на эти темы размышлять, голову себе ломать? За кого вы меня принимаете?

— Я серьезно спрашиваю, господин Кирай!

— Ну и что? А я разве не серьезно отвечаю? Что я? Член армии спасения, богослов или кто? Будто у меня по ночам более приятного дела нет?

— Особенно когда рядом грудинка! — подхватил трактирщик.

— Скажете тоже! — возмутился книготорговец. — В кои веки удается человеку приличной жратвы достать, в самый раз дома покухарничать, а ему — изволь медитацией заниматься! Вы что, и меня в праздные умы зачислили?

— Сколько было грудинки-то? — спросил трактирщик.

— Как это сколько? Я ведь говорил — Цуцора-Фогараши отдать пришлось…

— Да я не в том смысле! Сколько в ней было весу, в грудинке?..

— А-а! Полтора кило…

— Это уже можно есть! И что вы из нее сделали?.. В самом деле салями начинили?

— Послушайте, коллега Бела! Если вам так уж хочется съязвить, изберите кого-нибудь другого, а со мной эти штучки бросьте! Я вот начинил грудинку салями, и порядок! Но главное — я пришел домой и принялся жарить-парить, не отвлекаясь на то, чтоб медитировать над чепухой да на свой пуп смотреть — когда-де зацветет! Зато по всей кухне божественный аромат, жарятся мясо, скворчит жир — что может быть прекрасней?

— Ничего! — согласился трактирщик. — Вокруг этого и вращается мир!

Ковач посмотрел на хозяина кабачка!

— А вам про это не думалось?

— Как же! До самого утра глаз не сомкнул. Но слышали, как я ворочался с боку на бок? До самого открытия все голову ломал. Разве не видно?

— Я серьезно спрашиваю! — обиделся Ковач и, посмотрев на Дюрицу, снова перевел взгляд на трактирщика.

Коллега Бела взглянул на столяра и, тряхнув головой, засмеялся:

— Вас и впрямь ангелы унесут! Вы, значит, и в самом деле считаете, что я хоть на минуту, а должен был над этим задуматься?

— Я думал, что…

— Я думал, я думал!.. А почему бы вам в медиумы не пойти? Этот часовщик вертит тут вами как хочет. А вы и рады? Лучше бы спросили у него, коли такой любопытный, а чем он по ночам занимается и кого бы он сам выбрал из тех двоих?

Книготорговец вскинул голову и посмотрел на Дюрицу:

— Верно! Очень правильно… Просим, мастер Дюрица, теперь ваше слово!

— Если начистоту, — неуверенно заговорил Ковач, поглядывая на Дюрицу, — это и мне в некотором роде любопытно, мастер Дюрица! Не то чтобы я очень уж настаивал, но все же… словом, я бы тоже хотел знать, кого вы выбрали.

Кирай не сводил с часовщика глаз. Трактирщик, глядя на Дюрицу, ухмылялся во весь рот.

Дюрица пожал плечами:

— Но знаю, мастер Ковач! Понятия не имею.

— То есть как это понятия не имеете? — вскричал книготорговец. — Будьте добры вести себя честно! Это как раз тот случай, когда, по мнению англичан, неприлично держать пари насчет того, в чем сам уже уверен. Только здесь наоборот — речь о том, чтобы вы других… — Он замолчал, потом кивнул в сторону Ковача: — …к примеру, мастера Ковача такими штучками не будоражили, не заставляли отвечать на вопросы, на которые сами ответить не можете. Или играть честно, или совсем не играть!

Дюрица откинулся на спинку стула:

— Вы явно нервничаете, мой эйропейский друг! Разве вам не все равно, что я отвечу? Вас ведь эта проблема не интересует, вот и не вмешивайтесь.

— Мне это действительно не интересно! — дернул плечами Кирай. — Вот ни на столечко! — показал он ногтем.

— Тогда чего вы так нервничаете? Предоставьте этот разговор нам с Ковачем.

— Меня это дело тоже не трогает и мыслей моих не занимает, — признался трактирщик, — но приличия есть приличия. Только об этом и речь! Будьте добры отвечать, коли уж мастера Ковача растравили!

— Ясное дело! — пробормотал Кирай и, повернувшись на стуле, с нетерпением впился взглядом в часовщика.

— Ну, нет… Я думал не так! — произнес Ковач. — Как относиться к подобным вещам — это, разумеется, личное дело каждого, так же как отвечать или не отвечать на вопрос, что человек думает. Ежели он не хочет, у нас нет никакого права настаивать…

— А у него было? Имел он, к примеру, право задерживать здесь этого, как бишь его, ну, фотографа, когда тот уже уходить, собирался? И только для того, чтобы свой вопрос задать?

— Да ему же под конец и нагрубить, неправду, мол, говоришь, — добавил книготорговец. — Имел он на это право? Одним словом, будем благоразумными, вот что я скажу! И напрасно вы так смотрите! Напрасно мне в лицо смотрите! — обратился он к Дюрице. — Меня этим не возьмешь! Зря только глаза пялите!

Дюрица пожал плечами и, снова качнувшись на стуле вперед, взял в руку стакан. Взглянул на Ковача:

— Не знаю, мастер Ковач! Понятия не имею… Трактирщик махнул рукой:

— А ну их к чертям, все эти глупости! Держите стакан, мастер Кирай! Сегодня жена меня спрашивает, когда, мол, теперь доведется грудиночки отведать или корейки? А я ей в ответ — не у меня спрашивать надо, а у господина Кирая… Вы поняли?

Кирай обратился к Ковачу:

— Теперь вы сами могли убедиться, с кем имеете дело! Можете и дальше на его удочку попадаться! Я вот тихо-мирно зажарил свою грудинку и улегся спать… А вы по милости этого полоумного часовщика небось и дома всю ночь с ребусами возились… Так что в другой раз будьте начеку!

Ковач пристально посмотрел книготорговцу в глаза:

— А теперь на полном серьезе: вы и впрямь над этим не задумывались?

Кирай развел руками и обратился к хозяину кабачка:

— Ну что ему ответить? Да, мастер Ковач, это такая же правда, как то, что я сижу напротив вас, — я ни секунды об этом не думал… Да скажите же и вы ему, коллега Бела!

— Разрази меня гром, истинная правда! Я только посмотрел свои приходные книги — и дело с концом, отправился баиньки. Об этом и мысли не было! Хороши бы мы были! — Он поднял стакан: — Короче, когда будет свининка?

И взглянул на Кирая. Книготорговец смотрел на Дюрицу. При словах коллеги Белы перевел взгляд:

— Что вы сказали?

— Жена спрашивала, когда свининки поедим! Я ответил, пусть у вас узнает…

— Вчера вечером спрашивала?

— И вечером тоже…

— Но вы только что сказали, что просматривали приходные книги!

— Это не мешало нам и про другое разговаривать…

Кирай примял сигарету:

— Но знаю, Белушка. Этот мой клиент заявил, что больше давать не сможет… разве что через неделю или дней десять. Почему не сможет, сам не знаю. Похоже, и у него трудностей прибавилось.

— Так не забудьте, Лацика…

— Конечно! Как только появится возможность, принесу…

Некоторое время стояла тишина. Все молчали. Потом Кирай спросил, понизив голос:

— А что вам известно про Сабо, коллега Бела?

Вопросительно подняв брови, он провел ребром ладони по горлу:

— Того-с?..

Трактирщик бросил взгляд в сторону двери и произнес:

— Крышка!

И пододвинул свой стул к столу.

Ковач тоже наклонился поближе:

— Это точно?

— Точно!

— Видели его жену? — спросил Кирай. Трактирщик кивнул.

— Ну, мать твою… — произнес книготорговец, глядя перед собой. И покачал головой, не отрывая взгляда от стола.

— Такие дела! — вздохнул хозяин кабачка.

Ковач переводил взгляд с одного собеседника на другого:

— У него детей двое или трое?..

— Трое! — ответил хозяин кабачка.

— Конечно, трое! — сказал Кирай. — Два мальчика и девочка — так ведь?

— Еще бы не так! — подтвердил хозяин.

— А это правда? — спросил Ковач.

— Что?

— Ну, что… как это… что он был коммунист?

— Откуда мне знать? — ответил трактирщик. — А что забрали, это точно…

Кирай схватил стакан и стукнул им по столу:

— Пусть мне кто-нибудь объяснит, каким местом, черт возьми, такие люди думают? Ответьте мне! У человека семья, трое малышек, так какого черта ему спокойно не сидится?

— Токарь был… — сказал трактирщик.

— Жалкий токаришко, дистрофик, сам только что не босой ходил, вещи в ломбарде закладывал и детей трое, а туда же! Фанфар ему не хватало? В пустыне воду найти удумал?

Ковач отставил стакан:

— А жена что говорит?

— Откуда мне знать? Плачет… — ответил трактирщик.

— Оставил семью… — продолжал книготорговец, — и давай рождество средь лета справлять. Вот теперь и полюбуется на себя и на детей! Жена одна осталась, да еще с таким документиком в придачу, что муж арестован. К чему это все? Вы можете мне объяснить? Прикусил бы язык да помалкивал! Раз за содержание семьи такая цена назначена — нишкни, и все тут. Скрипи помаленьку и вкалывай, пока силы есть. Чего уж тут хорохориться? А с женой его говорили?

— Каким бы это образом? — посмотрел на него хозяин кабачка. — Я хоть и в самом деле не подонок, но не думаете же вы, что пойду с ней разговоры разговаривать? Не хватало еще, чтоб там узнали, как я с ней лясы точу?

Он перевел взгляд на Ковача:

— Что, не нравится? Считаете, что надо бы мне потолковать с бедняжкой, пожалеть ее, посочувствовать, то, другое? Все и так знают, что мне ее жалко. Кому не жалко женщину, оставшуюся с тремя детьми на руках? Но я все же не такой дурак! И если вам не нравится, сами займитесь… Подите, предложите свои услуги, а мы посмотрим, где вы в конце концов окажетесь.

— Коллега Бела прав! — сказал Кирай. — Здесь не о том речь, мастер Ковач, что человек им не сочувствует, а о том, что он на рожон переть не хочет. Какая кому польза в том, что он тоже в беду попадет? Такова жизнь. А что делать? Стать на голову или козлом скакать? Вот этот несчастный уже и допрыгался!

— Ничего такого у меня и в мыслях не было! — возразил Ковач, — Но… ответьте — разве не свинство, когда человека так вот схватят, уведут и кокнут, потому что он что-то там не то говорил? Ведь, собственно, что он такого сделал? Работал, зарабатывал на хлеб…

— Да язык распустил, было б вам известно, да в герои лез! — вмешался книготорговец. — Вы вот почему в герои не лезете? Или мастер Дюрица? Или коллега Бела? Потому что все мы знаем — смысла нет! Наш брат, мелкая блошка, только так и скачет, как приказано, на этом вся мировая история держится. Если хочешь, чтоб тебе дышать дали, — прикуси язык, и если тебе асфальт велят вылизать, то лижи, и все тут! Чего я стану хорохориться? Если бы еще белены объелся, тогда конечно… а до тех пор — нет, ребятки!

— Мне кажется, — вспомнил трактирщик, — у нее родственники есть в провинции, они, пожалуй, смогут чем-нибудь помочь!

— Это еще хорошо! А то ведь здесь этим несчастным и околеть недолго. Кто им подать осмелится? Людей и за Меньшие провинности забирали, не только что…

— К сожалению, это так, — сказал трактирщик, — И тут не в том дело, что человек не хочет помочь — с удовольствием бы…

— Разумеется, не в том…

— Если уж у нас кому что пришьют — конец… поминай как звали… А у человека первый долг — выжить. И что ему тогда делать? Одного кокнули, значит, и самому туда же? Нет, ничего другого не остается, как прикусить язык и работать. Вкалывай, и все тут! Они одни или с ними еще кто живет?

— Младшая сестра Сабо у них работала, с ними и жила, но куда теперь делась, не знаю. Вот уже два месяца, как не вижу. У Сабо спрашивал — тот не знал, куда она подалась, возможно, с каким мужчиной сбежала…

— И вы ему поверили? Тоже, видать, какими-нибудь глупостями занимается… Я не я буду, если не так!

Хозяин кабачка взглянул на Ковача:

— Так-то, мастер Ковач! Никто для нее своей шкурой рисковать не станет. Каждый за себя отвечает, до чего кому нет дела, до того уж и нет. Таков закон! Живем — и каждый за себя отвечает.

— И все же это ужасно! — сказал Ковач. — Вы не согласны? — взглянул он на Дюрицу.

Дюрица, не говоря ни слова, залпом выпил свое вино. Поднял глаза на потолок, словно ища вчерашнюю муху, и ничего не ответил.

Все осушили свои стаканы. Кирай сказал:

— В таком деле советчиков нет, мастер Ковач.

— Печально, что такое может случаться меж людей.

— Недели две назад или около того был он у меня, — заговорил коллега Бела. — Взял домой пол-литра вина. Говорю ему: что, мол, затуманились очи ясные? Потому как я перед ним вино ставлю, а он стоит, как стоял, меня вроде и не замечает. «Ну, что стряслось?» — спрашиваю. Он поднял на меня глаза, улыбается, а сам говорит: «Жизнь коротка, господин Бела!» «Оно и верно, коротка!» — отвечаю. Заплатил он за вино… и все… ушел.

— Небось знал уже, что на нем шапка горит, — сказал Кирай.

— Для этого случая неудачное выражение, — заметил столяр. — Он ведь не крал, не обманывал, никаких преступлений не совершал, чтоб говорить, будто на нем шапка горит…

— Вот так так! — воскликнул Кирай. — Усвойте, господин Ковач, что воровство — это то, что считает таковым власть! И не пытайтесь объяснять иначе! Преступление — это все то, что государство или закон называют преступлением… Тут и раздумывать нечего! Вы можете сделать все, что угодно, любую подлость, но если закон утверждает, что вины в этом нет, то вам ничего и не будет, а раз вас за это не наказали, то и люди будут говорить, что вы человек порядочный, чистый перед законом, стало быть, человек честный! Вот и попробуйте тут решить, что вина, а что не вина! Вина — это то, что высокопоставленные лица виной объявили, — и точка!

— Все же… это не совсем так, — запротестовал Ковач. — Сколько уже раз бывало — закон кого-то осуждает, а люди говорят, что это человек порядочный! И наоборот: сколько закон человека ни оправдывал, люди все равно считают его отъявленным мерзавцем, разговаривать с ним не хотят…

— Ну, знаете! Есть разница, благодарю покорно за такое дело, когда люди считают меня порядочным, а закон сажает в тюрьму! Что для вас лучше? Чтобы люди считали вас порядочным, а вы прохлаждались бы за решеткой, или люди болтали бы про вас, что хотят, за то вы разгуливали бы на свободе?

Ковач задумался:

— Да… Трудное дело… — произнес он наконец.

— Вот видите!

Дюрица вынул изо рта мундштук и обратился к Ковачу:

— Как здоровье вашей супруги, господин Ковач?

— Спасибо… все в порядке. Иногда голова побаливает, но это уж, по-моему, неизлечимо…

— Давление?

— Не знаю, что и делать. Сто восемьдесят, сто девяносто… Ниже редко опускается! Врач сказал…

— Сарваш?.. — спросил Кирай.

— Кто ж еще…

— Да, вот это врач — другого такого поискать! Для него не важно, кто перед ним, он так с вами поговорит — внимательно, деликатно, — лучшего и ждать не приходится…

— Еще бы… Так вот он сказал, что этому уже не поможешь. Особой опасности нет, но нужно за собой следить…

Трактирщик наполнил стаканы:

— Я ведь вам говорил, пусть пьет чай, который ей моя жена дала. Девять разных трав в нем смешано за неделю давление снижает. Десять глотков на ночь и десять утром. Вот и вчера вечером для жены готовил, можете убедиться — с тех пор, как принимает, все как рукой сняло…

— Наверное, у нее не так серьезно и было…

— Слава богу, не так…

— Раньше вы говорили, — перебил книготорговец, — что вечером свои расчетные книги просматривали, а теперь выясняется, что не только о мясе рассуждали, но еще и чаи распивали.

— Не распивал, а заваривал для своей жены! И деловые книги тоже просматривал, если вам так уж хочется знать…

Кирай ухмыльнулся:

— Вы в самом деле книги просматривали?

— Да! А вам-то что?

Книготорговец снова ухмыльнулся:

— И теперь уже не умрете?

— Смотрите-ка… — Рассмеявшись, трактирщик бросил взгляд на часовщика. — Это уже на вашу специальность посягают!

— Не мелочь ведь! — продолжал книготорговец. — Раз в жизни бывает…

— О чем вы? — спросил Ковач.

— О смерти…

— Так это уже не в жизни бывает!

Кирай расхохотался:

— Я ведь говорил, что вас унесут ангелы!

— Умирает как-то один тип, — вспомнил трактирщик, — и хочет домашним свое завещание объявить. Оставляю, говорит, Национальному музею сто тысяч пенгё. Вам, семье значит, оставляю двести тысяч пенгё. На богадельни еще триста тысяч пенгё. Тут жена говорит: но, дорогой, ведь у тебя ни полушки нет?! На что старик в ответ: верно, но пусть все видят, какой я щедрый!

— Вот это здорово! — восхитился Кирай. — Видите, как надо завещания составлять…

Он понизил голос:

— А как дела у мужа госпожи Шари?

Ковач затряс головой:

— Оставим эту историю, меня от нее тошнит…

— А… почему от нее должно тошнить? Нормальный законный брак, с венчаньем в церкви и регистрацией. Что тут может быть плохого?

— Мерзость!

— Да почему же? Старику досталась двадцатилетняя женушка — к тому же, надо признать, весьма прелестная кошечка, а бабенка, когда старик преставится, около двадцати тысяч пенгё получит…

— И дом! — добавил трактирщик. — И магазин… И виноградник в Хидегкуте!

— Магазин можно сбросить со счетов. Думаете, нужна ей эта лавка? Да если старик сегодня преставится, она назавтра же ее продаст.

— Пусть! А разве это не деньги? Нешуточное дело…

— Верно! А сколько она за эту лавку выручить может?

Коллега Бела потер подбородок:

— Стало быть, так… дом на углу, то есть угловой магазин, и внутри тоже все хорошо налажено. Старик, он понимал толк в деле, это уж точно.

— Это точно… да и теперь еще понимает…

— Еще бы не понимал… В общем, если все подсчитать, то тысяч двадцать — тридцать она за нее получит.

— Мать твою!.. — удивился Ковач. — Будь у меня такие деньги, забросил бы лиру до смертного часа.

— Одним словом, эта маленькая бестия знает, что делает! — заявил Кирай. — А скажите, разве старик прогадал? На что ему деньги? Что он — в Монте-Карло с ними поедет? Или в могилу с собой возьмет? Не по силам ему уже ни дом, ни лавка. Обеспечил себе под старость несколько счастливых деньков — и плевать ему на весь мир! Будет себе валяться с этой кошечкой и рыгать во все тяжкие…

Ковач скривил губы:

— Все же… подумать только! Эта девочка не старше, чем был его собственный сын…

— Ну и что? Это только подтверждает, что старик не промах. Посмотрите на господина Дюрицу! Ему до шестидесяти еще вон сколько, а он о порядочной женщине уже и не помышляет… приходится с несмышлеными девочками тяжкий грех на душу брать…

Трактирщик поморщился:

— Ну, это уж вы слишком, господин Кирай!

Кирай откровенно перепугался.

— Да это я так, пошутил, честное слово… Не сердитесь, мастер Дюрица!

Дюрица пожал плечами:

— Ничего страшного… продолжайте как ни в чем не бывало.

Трактирщик, глядя на книготорговца, покачал головой.

Ковач кашлянул и быстро проговорил:

— Как бы там ни было — это мерзость, что старик вытворяет…

— А меня лишь одно занимает, — сказал хозяин кабачка, — что может старик с нею учинить? Вы считаете, что он сможет что-нибудь учинить над этой маленькой распутницей?

— Тут такое дело получается, — ответил Кирай, — чего силой не добьешься, можно умением возместить…

Они расхохотались. Дюрица тоже улыбнулся:

— Откуда вы так хорошо в этих делах разбираетесь?

Кирай в ответ непринужденно рассмеялся:

— У вас, мой мастер, выучился…

— Послушайте-ка, что я скажу… — заговорил слегка осоловевший хозяин кабачка. — Помните ту цыганочку, которая прошлый год да и прежде коврами тут торговала?

— Помню, — сказал столяр. — Только уж и позабыл, когда мы ее в последний раз видели?

— Я сейчас не об этом! — отмахнулся трактирщик. — Короче, заходит она как-то ко мне и просит палинки. Стройненькая такая, стерва, ничего не скажешь, груди и все прочее, что полагается… Но ужасно грязная, черт возьми, уж и не поймешь, когда в последний раз мылась!

— Не такая уж она и грязная была! — возразил Ковач. — По сравнению с другими вполне даже приличная.

— Что такое? — встрепенулся Кирай. — Уже и вы в специалисты подались? Да что с вами, ангел мой?

Ковач покраснел.

— Видите ли… мне жена тоже велела посмотреть, насколько та цыганка ухоженнее прочих…

— Знаем мы эти увертки, можете дальше не объяснять, только хуже запутаетесь!

— Так слушайте дальше! — продолжал трактирщик. — Наливаю я ей палинки — а грязна она была, как я сказал, чертовски, — ставлю перед ней, и тут она начинает канючить, чтоб я ковер у ней купил, дал по руке погадать и все такое прочее. Но мила была, паршивка, — ничего не скажешь! Спрашиваю, откуда, мол, ты? Она мне что-то отвечает, не помню уж что, да и не в этом дело, а только говорю ей: «Если теперь к старику идешь, палинку пить нельзя, старики пьяных женщин не любят…» «Как бы не так! — отвечает. — Как раз таких-то и любят!» Вы ведь знаете, как старики к этой цыганочке в то время липли…

— Года два назад это было! — уточнил Кирай.

— Ну так вот! Говорю я ей: «Скажи мне по совести, старики-то на что-нибудь способны?» А она отвечает: «Да, могут… только спешат немного!» Так-то твою мать!

Ковач, склонившись над столом, засмеялся. Кирай, усмехнувшись, хлопнул ладонью по столу:

— Ладно… Только когда это было? Ну, папочка, когда? Два года назад! Вон еще когда! Впрочем, и в таких вещах тоже нужно выслушать специалиста. Правда, господин часовщик?

— Господин часовщик сейчас совсем другим занят, — сказал коллега Бела. — Ведь так?

Дюрица перевел на него взгляд:

— Так! Вы даже не догадываетесь, насколько вы правы!

В эту секунду перед кабачком с громким прерывистым визгом заскрежетали тормоза. Потом дверь распахнулась, и не успели они поднять головы, как в помещенье ворвались трое нилашистов в форме и замерли, с расстегнутыми кобурами. В низу лестницы замерли, расставив ноги, и, не здороваясь, уставились на собравшихся. Затем один из них направился к столу. С улицы послышался крик, должно быть, обращались к шоферу:

— Открой заднюю дверцу!

Коллега Бела поднялся, одергивая привычным движением фартук, но тут за его спиной опрокинулся стул. Он попытался подхватить его, однако впопыхах запутался ногой в ножках стула и во весь рост растянулся на полу. Смущенно поднялся и поставил стул. Пригладил волосы.

— Благодарю! — сказал, подходя, нилашист. — Вы порядочный человек! Без лишних слов знаете, что вам надо делать…

Один из двух стоявших у входа нилашистов подошел к двери, находившейся позади стойки, и вытащил револьвер. Оставшийся у входа отступил назад, освободив пути к двери.

Кирай — он сидел рядом с хозяином кабачка — вскочил и поспешил было на помощь соседу.

— Оставаться на месте! — приказал нилашист. И когда Кирай в нерешительности сделал еще одно движение, прикрикнул:

— Я сказал — не двигаться!

Хозяин кабачка неуклюже выпрямился и смущенно обдернул фартук. Оттолкнул стул на место и вытер о фартук руки.

— Прошу прощения… — выговорил он. Взгляд его упал на двух людей с револьверами, глаза его расширились, он поднял руку и пригладил волосы. Потом вышел вперед: — Чего изволите?

В дверях показался еще один нилашист, тоже в форме и расстегнутом кителе. Рукава его кителя, несмотря на холод, были засучены до локтей, фуражка сдвинута на затылок, револьвер болтался на животе, в расстегнутой кобуре.

Вошедший огляделся:

— Вот это мне уже нравится! Благословенная и торжественная тишина…

Подошел к стойке, поднял крышку бака. Взял себе из-под крана стакан и наполнил вином.

— Добрый вечер! — И он выпил залпом.

Хозяин кабачка поднял было руку:

— Но позвольте…

— Молчать! — цыкнул нилашист с засученными рукавами.

— Это дядя Микулаш пришел, — сказал тот, что стоял перед столом. Взялся за козырек и приподнял фуражку. — Рад, что мы все в сборе!

Он вынул револьвер и держал ого в опущенной руке.

— Давайте договоримся, что теперь вы ладком да рядком выйдете через дверь и немножко проедетесь вместе с нами на машине! Договорились?

Трактирщик побледнел:

— Но позвольте… Я… ничего не понимаю! Скажите, что происходит?

Нилашист с засученными рукавами неспешно расхаживал по комнате и, подойдя к трактирщику, вдруг ударил его по лицу:

— Это чтоб было понятней!

И крикнул:

— А ну, живо к выходу!

Вцепившись трактирщику в плечо, толкнул вперед. Потом подошел к Кираю, тот сидел бледный как смерть. И пихнул его вслед за трактирщиком:

— Шевелись!

Схватив за ворот Ковача, рывком поднял со стула. Столяр, спотыкаясь, побрел к дверям.

Дюрица застыл, на своем месте. Прикусив губы, глядел в стол.

Когда нилашист поднял Ковача, Дюрица протянул руку за сигаретами, положил их в карман, потом убрал и спички, поднялся и, подойдя к вешалке, снял пальто.

— Никаких пальто! — крикнул нилашист.

Дюрица повесил пальто обратно, повернувшись боком, протиснулся между столом и стеной и направился к двери.

— Живо! — командовал нилашист, который прошел вперед, и, нагнав замешкавшегося Ковача, пнул его под зад. Ковач обернулся.

— А ну, поживей! — заорал нилашист.

— Я бы просил… — вспыхнул Ковач: — Мое имя Янош Ковач, я столярных дел мастер. А это все — мои друзья… — Проглотив комок в горле, он договорил: — Разумеется, произошло какое-то недоразумение…

Тот, что был с засученными рукавами, остановился перед ним и показал на потолок:

— Взгляни-ка, что это там?

И когда Ковач, отвернувшись, посмотрел вверх, со всего маху ударил его по лицу. Рявкнул:

— Марш!

Нилашист с револьвером, стоявший возле дверей, подскочил к Ковачу, схватил за рукав и вытолкал за дверь.

Нилашист с засученными рукавами, взглянул на трактирщика. Коллега Бела, остановившись у распахнутой створки дверей, глядел на стойку и находившегося за ней нилашиста.

— Чего уставился, радость моя?

И нилашист резким движением хлестнул его по лицу, а когда трактирщик вскинул кулаки, ударил его в живот. Еще один схватил трактирщика за руку, и вместе они выпихнули его за дверь.

Главный нилашист обернулся к тому, что был в кителе с засученными рукавами:

— Останешься здесь, вдвоем осмотрите помещение. Если обнаружите у него добрую палинку, захватите с собой!

— Слушаю! А женщина?

— Ну что ж… На твое усмотрение!

На улице стояла старомодная почтовая автомашина о распахнутой задней дверцей. Последним по лестнице поднялся коллега Бела. Когда и он исчез в глубине кузова, один из нилашистов захлопнул за ним дверцу, повернул в скважине ключ.

— Готово!

И направился на шоферское место. Другой тоже обогнул машину и следом за первым влез в кабину.

Взревел мотор, и машина, рывком взяв с места, отъехала от кабачка.

Внутри машины было темно. На одной стороне оказались друг возле друга Кирай и Дюрица, на другой — Ковач и коллега Бела. У трактирщика шла из носу кровь, он все время прижимал к лицу носовой платок.

— И… что теперь с нами будет? — спросил Ковач. Он сидел, вцепившись в край скамьи, на лбу его выступил пот.

— Помолчите! — сказал Дюрица.

Из кабины внутрь кузова выходило маленькое зарешеченное оконце. Через него проникал бледный синий свет. Трактирщик, приложив платок к носу, закинул голову назад. Его широкая сильная грудь ходила вверх-вниз, как мехи.

Кирай, словно теперь только придя в себя, вскочил с места и, переступив через ноги Дюрицы, принялся барабанить кулаками в стенку кабины:

— Остановите! Остановите! Как вы смеете? По какому праву? Остановите, вам говорят!

Машина продолжала ехать. Дюрица ухватил книготорговца за руку и вновь усадил его рядом с собой:

— Вы что, не понимаете, что надо молчать?!

— У них нет права… чтобы мирных людей!.. — кричал Кирай, пытаясь высвободиться из рук Дюрицы, — это же бандитизм! Пусть немедленно остановят!

— Замолчите, — вдруг произнес спокойным голосом трактирщик. — Еще одно слово, и будете иметь дело со мной…

Он закашлялся и, нагнувшись вперед, сплюнул на пол. Откинувшись вновь назад, выругался:

— Черт бы их побрал… сволочи, дерьмо поганое!

— Да что же это?.. Что это вообще? — спросил Ковач, — Вы хоть что-нибудь понимаете? Господи!.. Все-таки… что это вообще такое, мастер Дюрица?!

— Замолчите и успокойтесь! — отвечал Дюрица. — Позже выяснится, что произошло какое-то недоразумение…

— Но как это могло произойти? Как это вообще можно себе позволять? И что мы такого сделали? — Он закрыл лицо руками. — Не могу, не возьму в толк… как это возможно! Ничего не понимаю… как есть ничего… О боже!

Кирай снова вскочил:

— Немедленно остановите! Нельзя так обращаться с честными, гражданами! Не имеете никакого права!

Трактирщик встал и толкнул Кирая на место:

— Слов не понимаете, черт вас побери совсем! Если вам сказано молчать, то и прикусите язык…

Дюрица ухватил книготорговца за рукав:

— Сидите спокойно, подождите, чем это кончится! Произошло недоразумение, которое скоро выяснится… И вы тоже сядьте, коллега Бела!

Трактирщик опустился на свое место:

— Ежели вы еще раз ударитесь в истерику, я за себя не ручаюсь… Сядьте на свою задницу и помалкивайте!

Дюрица вынул сигареты:

— Вот, закурите и успокойтесь!

Трактирщик встрепенулся:

— У вас есть сигареты?

— Есть… Сначала закурю я, а вы потом прикурите от моей…

Он расстегнул пуговицы и распахнул полы пиджака:

— Коллега Бела, встаньте и загородите окошко!

Он чиркнул спичкой. Потом раздал сигареты, чтобы остальные тоже могли прикурить.

— Надеюсь, они не почувствуют запаха?..

Трактирщик сделал глубокую затяжку:

— Спасибо… мастер Дюрица!

Ковач курил, опустив голову, Кирай повернулся к дверце и закрыл лицо руками:

— Это ужасно… Я не вынесу, я больше не вынесу!..

В полном молчании они докурили сигареты. Затоптав окурок, трактирщик повернулся к Дюрице:

— Послушайте, мастер Дюрица…

— Да!

— Вы не рассердитесь, если я вас кое о чем спрошу?

— Пожалуйста…

— Так не рассердитесь?

— Нет!

Трактирщик помедлил немного. Потом спросил:

— Вы ничего такого не сделали, за что вас могли забрать?

Дюрица затоптал сигарету и ответил:

— Нет!

— Это точно?

Дюрица откинулся к стенке кузова, запахнул на себе пиджак:

— А почему вы спрашиваете именно меня?

Трактирщик, снова помедлив, ответил:

— Я вам ничего не говорил!

Он наклонился и сплюнул на пол скопившуюся во рту кровь.

— В последний раз меня бил отец… — произнес Ковач и, обхватив обеими руками затылок, уткнулся головой в колени.