Наканунѣ этого пламенно желаннаго отъѣзда, Мишель обѣдалъ въ Кастельфлорѣ, гдѣ г-нъ и г-жа Фовель только что поселились вмѣстѣ съ дѣтьми, радостно встрѣтивъ Сюзанну, свободную за отъѣздомъ г-жи Бетюнъ.

Архитекторъ, строившій Кастельфлоръ, подражалъ немного строителю Тріанонъ, и Колетта омеблировала его въ этомъ духѣ, но очень легко и свѣжо съ уступками „modern style“ въ выборѣ и распредѣленіи свѣтлой, затканной букетами кисеи, въ покрытыхъ лакомъ стульяхъ, въ изящныхъ этажеркахъ, въ оригинальныхъ и милыхъ бездѣлушкахъ, въ большихъ стройныхъ лампахъ съ причудливыми абажурами, въ нѣжной живописи, блѣдной и немного химерической, въ длинныхъ хрупкихъ вазахъ, живыхъ цвѣтахъ, безпрестанно возобновляемыхъ, въ утонченномъ нѣжномъ изяществѣ, которое она любила и отъ которого ея красота получала гармоническую очаровательность. Паркъ съ его громадными аллеями изъ грабинъ, высокими и тѣнистыми, какъ церковные своды, съ его лужайками-долинами, съ тѣнью липъ и дубовъ, гдѣ тамъ и сямъ въ зеленой полутѣни бѣлѣлись статуи, спускался отлого до Серпантины, скромнаго протока, привѣтливо ласкавшаго берега парка. И къ тому море цвѣтовъ.

Сюзанна была очарована сразу Кастельфлоромъ; она въ немъ вкушала наслажденіе чувствовать себя свободной, и къ тому въ обстановкѣ легкой и пріятной жизни.

Она была наивно счастлива видѣть вокругъ себя лишь веселыя лица и драгоцѣнныя вещи. И въ этотъ вечеръ совсѣмъ изящная въ своемъ платьѣ цвѣта „мовъ“ она, подобно самой Колеттѣ, составляла часть дорогой, но не крикливой роскоши Кастельфлора, какъ и тѣ растенія, распускавшіяся въ саксонскихъ вазахъ, подлѣ пастушекъ въ кружевныхъ платьяхъ.

Можетъ быть она это сознавала. Она весело забавлялась всякою мелочью: партіей билльярда, навязанной ею Мишелю до обѣда и проигранной съ неловкостью дебютантки, альбомомъ, перелистываемымъ ею, именемъ, произнесеннымъ г-номъ Фовелемъ, звучность котораго казалась ей комичной, какимъ-нибудь словомъ Жоржа, котораго бранила мать, гримасой Низетты, когда она приходила пожелать „спокойной ночи“.

Въ первый разъ въ томъ году Колетта велѣла подать кофе на террассѣ. Былъ чудный, ясный вечеръ, часъ счастливаго отдыха; но Мишель не испытывалъ ни спокойствія, ни радости. Глубокая меланхолія приковывала его глаза къ таинственной дали парка, на которую онъ пристально смотрѣлъ, склонившись на каменную баллюстраду, слыша только шумъ разговора Сюзанны и Фовелей, изъ котораго иногда долетало до него отдѣльное слово, удерживаемое памятью, хотя онъ не могъ бы объяснить, почему именно это слово, а не другое.

Лежа въ „rocking-chair“, приводимомъ небрежно въ движеніе ногами въ желтыхъ кожаныхъ башмакахъ, Сюзанна, Занна или Сюзи — ее называли этими тремя именами — часто смѣялась чистымъ смѣхомъ, внушавшимъ Мишелю нѣчто въ родѣ жалости, какъ что-то очень хрупкое; этотъ смѣхъ напоминалъ ему и маленькій хрустальный колокольчикъ, вызывая минутами злое желаніе разбить его. Затѣмъ онъ оторвался отъ этого болѣзненнаго самоуглубленія и приблизился къ дружески беседовавшей группѣ.

— Разрѣшите мнѣ папироску? — спросилъ онъ вяло, вынимая свой портсигаръ.

И такъ какъ Колетта отвѣтила улыбкой, онъ посмотрѣлъ на миссъ Севернъ.

— Дымъ васъ не безпокоитъ? — машинально настаивалъ онъ.

Молодая особа дала болѣе сильный толчекъ креслу и ея кристаллическій смѣхъ посыпался вновь.

— Папироска? меня стѣсняетъ? Дорогой! дайте-ка мнѣ одну.

— Вы курите? — воскликнулъ Мишель, тотчасъ же возвращенный къ дѣйствительности и въ одно и то же время и недовольный и находя это забавнымъ; болѣе, однако, недовольный.

— Я курила съ дядей Джономъ… очень часто! И я люблю курить; это очень пріятно возбуждаетъ. Какой вы, однако, французъ, Мишель! Ну, папироску, „please“ , дорогой!

— Какъ хотите, — лаконически отвѣтилъ Мишель.

И протянувъ свой портсигаръ молодой дѣвушкѣ, онъ вернулся и вновь облокотился на баллюстраду.

— Благодарю, Майкъ , благодарю, — повторила миссъ Севернъ.

Она уже зажгла папиросу и собиралась ее выкурить въ самой очаровательной позѣ, съ закинутой назадъ головой, слѣдя съ видимымъ удовольствіемъ за голубоватыми легкими спиралями, которыя развертывались и затѣмъ таяли въ темнотѣ.

— Какъ хорошо жить! какъ хорошо жить! — напѣвала она, — я довольна, я довольна, я довольна! Я не желаю ничего болѣе на свѣтѣ. Этотъ турецкій табакъ восхитителенъ!

Г-нъ Фовель, до сего времени молчавшій, между тѣмъ какъ Колетта наполовину одобряла избалованное дитя, на этотъ разъ искренно разсмѣялся.

— Это вашъ послѣдній день, моя дорогая, наслаждайтесь имъ! Когда Мишель уѣдетъ, вы не будете имѣть права быть довольной и забавляться такимъ образомъ!

— Почему? — спросила она спокойно; ея маленькій акцентъ придавалъ какой-то забавный оттѣнокъ самымъ простымъ фразамъ. — Развѣ онъ ѣдетъ въ Норвегію для того, чтобы скучать?

— Прекрасно сказано! — воскликнула Колетта.

Мишель повернулся.

— Я желаю, чтобы вы веселились, — сказалъ онъ съ удареніемъ.

— Благодарю.

— Во всякомъ случаѣ мы сдѣлаемъ возможное и невозможное, чтобы ее развлечь, — прибавила нѣжно молодая женщина.

— Ахъ! будетъ еще лучшее время въ Ривайерѣ, вотъ подождите сезона, Сюзи, — сказалъ г-нъ Фовель съ шутливой напыщенностью. Черезъ двѣ недѣли вы въ этомъ сами убѣдитесь.

— Бываютъ ли здѣсь въ Ривайерѣ во время сезона интересные люди?

— Прелестные люди! спросите Мишеля, — отвѣтилъ адвокатъ, вспоминая, какъ избѣгалъ всякаго общества его шуринъ, едва очутившись въ башнѣ Сенъ-Сильвера.

Однимъ прыжкомъ Сюзанна поднялась, отбросила далеко наполовину выкуренную папиросу и пошла облокотиться на перила подлѣ своего кузена.

— Майкъ, — сказала она, — не будьте брюзгой, назовите мнѣ интересныхъ людей въ Ривайерѣ!

— Имя имъ легіонъ! — отвѣтилъ Треморъ изъ духа противорѣчія, желая любезностью показать несправедливость легкой насмѣшки г-на Фовеля.

— Это довольно неопредѣленно… точнѣе.

— Охотно, — продолжалъ Мишель съ той же любезностью. — Есть Понмори, отецъ и пять сыновей!

— Пять сыновей, o, dear me!

— Это васъ интересуетъ? — замѣтилъ молодой человѣкъ немного иронически. — Трое младшихъ еще дѣти; для васъ значитъ имѣютъ значеніе только двое старшихъ, не такъ ли?

— Конечно, — подтвердила Сюзи съ нѣсколько вызывающей ноткой въ голосѣ.

— Леону 28 лѣтъ, — сказалъ Мишель, вновь взявъ тонъ покорной любезности, — это адвокатъ, серьезный малый.

— Холодный видъ, бакенбарды и фразы! Я это вижу отсюда… дальше…

— Благодарю Сюзанна, — закричалъ г-нъ Фовель.

— У васъ нѣтъ бакенбардъ, во-первыхъ, затѣмъ вы прелестны и затѣмъ вы это такъ же прекрасно знаете, какъ и я. А другой?

— Другой? Гастонъ, — продолжалъ терпѣливо Мишель; — ему 25 лѣтъ; его главное занятіе, кажется, проѣдать состояніе своей матери.

— Однако неглупъ, этотъ! Затѣмъ?

— Затѣмъ есть еще г-динъ Ланкри, нотаріусъ, ушедшій отъ дѣлъ, и его дочь, г-жа де Лоржъ, носящая двойную фамилію съ тѣхъ поръ, какъ овдовѣла.

— Послушай-ка Мишель, мнѣ разсказывали на ея счетъ исторіи… — перебилъ г. Фовель.

— О! и мнѣ также! — отвѣтилъ, смѣясь, Мишель.

— Разскажите ихъ мнѣ! — воскликнула съ увлеченіемъ Сюзанна.

Мишель болѣе не смѣялся, этотъ вопросъ его шокировалъ.

— Я ихъ забылъ, — возразилъ онъ холодно.

— Все равно, я ихъ узнаю отъ Роберта. Г-жа де Лоржъ хорошенькая?

— Это какъ для кого, шикъ есть, но шикъ дурного тона, вотъ и все!

— А… затѣмъ, кто другіе?

— Мой другъ Жакъ Рео, только что женившійся и для котораго я снялъ виллу „Ивъ“.

— Г-жа Рео красива?

— Прелестна.

— Блондинка?

— Брюнетка.

— А… затѣмъ?

— Сестра г-жи Рео, м-ль Шазе, очень милое дитя, Поль Рео — братъ Жака…

— Очень милый юноша… О! его я знаю, — сказала спокойно Сюзанна.

Мишель сдѣлалъ движеніе удивленія.

— Вы его знаете?

— Онъ былъ въ Каннѣ прошлую зиму… мы играли въ теннисъ, онъ… немного шалопай…

— Очень большой шалопай, — продолжалъ Треморъ, обрѣвшій вновь свое хладнокровіе. — Онъ вышелъ съ дипломомъ изъ института гражданскихъ инженеровъ скоро будетъ два года и окончилъ свою военную службу прошлую осень, но я сильно подозрѣваю, что онъ слѣдуетъ примѣру Гастона Понмори съ тою только разницею, что „проѣдаемое состояніе“на этотъ разъ очень легкое, скоро будетъ все переварено. Жакъ огорченъ безпечностью своего брата.

— Ба! у юности свои права! А затѣмъ, кто еще?

— Вы ненасытны, я не знаю больше никого. — Мишель истощилъ все свое терпѣніе. Въ томъ состояніи духа, въ которомъ онъ находился, этотъ разговоръ могъ только его раздражать и мало-помалу вывести изъ себя.

По прежнему, опираясь обоими локтями на баллюстраду, онъ наклонилъ голову на столько, что оперся ею на открытия ладони и замолчать.

— Твоя память меня сокрушаетъ! — воскликнула Колетта. — А Лангиль, его ты забылъ? Живописецъ, ты знаешь, Занночка? И Сенваль! Прекрасные люди, принимающіе у себя всегда массу народа. И Раймондъ Депланъ, ихъ кузенъ, другъ Мишеля… Наконецъ, Сюзи, я могла бы еще прибавить Бокура, супрефекта, товарища прокурора, депутата округа, разныхъ чиновниковъ, священника и еще многихъ другихъ лицъ!

— О! хорошо, хорошо! Этого вполнѣ достаточно для моего счастья! — сказала Сюзанна весело.

Улыбающаяся она повернулась къ Мишелю, закуривавшему въ глубокомъ молчаніи новую папироску.

— Вы не будете очень ревновать, — спросила она, — если эти господа станутъ чуточку за мной ухаживать.

— Ревновать? я? ахъ! Боже, нѣтъ, — возразилъ Мишель, яростно бросая спичку, которая потухла, упавъ на песокъ.

— Вы нелюбезны, мой дорогой?

— Почему? — поправился онъ болѣе примиряющимъ тономъ. — Я нахожу, что ревность оскорбительна. Я имѣю довѣріе къ вашей прямотѣ, вотъ и все.

Она немного сухо разсмѣялась.

— Frailty, the name is women , — пробормотала она тихо, и тѣмъ скользящимъ шагомъ, который временами у нея являлся, вернулась къ Колеттѣ.

— Я вижу, — рѣшила она громкимъ голосомъ, — что Ривайеръ — маленькая Капуя!

Черезъ нѣсколько минутъ, такъ какъ свѣжесть стала чувствительна для слишкомъ легко одѣтыхъ дамъ, всѣ вернулись въ гостиную и разговоръ продолжался, дружественный и немного вялый, какъ обыкновенно бываетъ между людьми, встречающимися каждый день. Въ половинѣ одиннадцатаго Мишель поднялся, чтобы прощаться. Онъ уѣзжалъ съ однимъ изъ первыхъ утреннихъ поѣздовъ и потребовалъ, чтобы ни сестра, ни невѣста не провожали его на станцію. Онъ дружески поцѣловалъ Роберта, поцѣловалъ Колетту, говорившую слишкомъ быстро и голосомъ, дрожавшимъ уже въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, затѣмъ онъ протянулъ руку Сюзаннѣ.

— Я надѣюсь, что вы сдѣлаете мнѣ удовольствіе и будете отвѣчать на письма, которыя я вамъ буду писать? — сказалъ онъ вѣжливо.

— Ну, конечно! до свиданія и счастливаго пути, Майкъ.

— Да поцѣлуй же ее, вѣдь это глупо! — сказала, смѣясь сквозь слезы, Колетта.

Совершенно просто Сюзанна подставила свою бархатистую, какъ свѣжій плодъ, щечку, и Мишель прижался къ ней губами. У него сердце немного сжалось, не потому что онъ собирался покинуть эту молодую дѣвушку, бывшую его невѣстой, но потому, что эта молодая дѣвушка, бывшая его невѣстой, разставалась съ нимъ такъ холодно. И, повернувшись быстро къ Колеттѣ, онъ поцѣловалъ ее нѣсколько разъ, прижавъ ее крѣпко къ себѣ.

— Чѣмъ дальше, тѣмъ лучше! Она куритъ и, я почти убѣжденъ, флиртуетъ! — думалъ онъ, быстро сходя съ подъѣзда Кастельфлора. — Рѣшительно, она мнѣ не нравится.

Когда миссъ Севернъ задула свою свѣчу, множество мыслей порхали въ ея головѣ, лежавшей на подушкѣ, и тотчасъ же при мягкомъ свѣтѣ ночника, она дала имъ свободу:

— Ахъ! какъ мнѣ хорошо! Я устала сегодня вечеромъ. Вѣроятно, отъ прогулки въ паркѣ. Кастельфлоръ меня восхищаетъ, и Колетта прелестна, Робертъ также; я ихъ люблю! Какъ пріятно ночью это тиканье часовъ! Какая идеальная комната, такая свѣжая и вся розовая! Я люблю розовыя комнаты; мнѣ хочется имѣть такую съ мебелью Людовика XVI, шелкъ, затканный блѣдно-зеленымъ, и масса бездѣлушекъ… Лишь бы только Мишель меня немного баловалъ, подарилъ мнѣ много хорошенькихъ вещицъ… Мнѣ кажется, у него много вкуса. Будемъ ли мы счастливы, оба? Ба! Въ общемъ Мишель добрый малый! И я также! Его нельзя упрекнуть въ томъ, что онъ, напримѣръ, чрезмѣрно занять своей невѣстой! ахъ! нѣтъ! Г-жа Бетюнъ повторяла мнѣ безпрестанно: „онъ васъ обожаетъ!“ Я наконецъ стала бояться, не слишкомъ ли онъ меня любитъ… О! теперь я успокоена. Онъ даже не замѣтилъ сегодня вечеромъ, что цвѣтъ „mauve“ мнѣ очень идетъ. А „mauve” мнѣ очень идетъ, всѣ это находятъ… По моему, было бы нелѣпо требовать, чтобы женщина страстно любила человѣка, за котораго она выходитъ замужъ, но вполнѣ необходимо, чтобы мужъ любовался немного своей женой… Робертъ очень любитъ Колетту и между тѣмъ, я не думаю, чтобы Колетта когда либо была безъ ума отъ Роберта.

Еямысль на минуту остановилась на этомъ, затѣмъ вновь принялась бродить.

— Мишель говорилъ мнѣ о большомъ разочарованіи, оставившемъ слѣды въ его жизни. Мнѣ хотелось бы знать имя разочаровавшего его предмета, была ли она хороша… была ли она лучше меня. Мишель находитъ, что г-жа Рео красива; она брюнетка, г-жа Рео, я скорѣе блондинка… Я хотѣла бы знать, находитъ ли онъ меня красивой? Разлука его совсѣмъ не волновала… меня тоже нисколько… Къ тому же два мѣсяца пройдутъ скоро. Презабавно будетъ все это общество. Я надѣюсь, что ко мнѣ всѣ будутъ такъ же милы, какъ въ Каннѣ. Нужно заказать себе новое платье… или даже два… Мишель былъ менѣе спокоенъ, цѣлуя Колетту, чѣмъ меня… Онъ очень доволенъ отъѣздомъ, я это понимаю… Такое прекрасное путешествіе! По его возвращеніи осенью мы обвѣнчаемся… Какая странная вещь! Мнѣ кажется вполнѣ естественнымъ, что Мишель мой женихъ, но я не могу себѣ представить, что въ этомъ же самомъ году онъ станегь моимъ мужемъ… Мой мужъ, мой мужъ! это смѣшно и это страшно…

Брови молодой дѣвушки нахмурились.

Одну минуту она отдалась неопределенному страху передъ новой жизнью, затемъ она закинула надъ головой открывшуюся изъ-подъ батистоваго рукава рубашки руку, между тѣмъ какъ ея веки смыкались;

— Онъ будетъ добръ ко мне, — думала она, — я убеждена, что онъ будетъ добръ ко мне. Я никогда никого не встречала, кто бы не былъ ко мнѣ добръ.

И совсемъ мирно, думая еще объ удовольствіяхъ, обещанныхъ ей Колеттой, она заснула.

Осень была такъ далека! А лето предвидѣлось прекрасное, и пребываніе въ Кастельфлорѣ, составлявшее переходъ между кончавшимся періодомъ жизни, и тѣмъ, который долженъ былъ начаться, было какъ бы приваломъ между двумя этапами, стоянка веселая и покойная… Не могла ли бы она длиться долго?…

Спокойствіе, съ какимъ миссъ Севернъ смотрѣла на будущее или по крайней мѣрѣ ждала его, не стремясь въ него вникнуть, именно эта беззаботность успокаивала опасенія Мишеля, позволяя ему отдаться настоящему, забыть грозный завтрашній день въ тотъ моментъ, когда онъ уѣзжалъ въ новую страну.

Сюзанна тоже вступала въ новую страну, страну роскоши и наслажденій, въ которой расцвѣла Колетта и которая ей, маленькой американкѣ, была невѣдома, но она чувствовала себя инстинктивно достаточно красивой, чтобы въ ней блистать.

Все, что она разсказала про свою спокойную, легкую, немного слишкомъ серьезную юность, было вѣрно. Она страстно любила свою бабушку и своего дядю, она за ними ухаживала до послѣдняго, окружая ихъ безконечной нѣжностью, и пока они жили, она находила удовольствіе въ серьезныхъ занятіяхъ, удерживавшихъ ее „at home“, окруженная ихъ любовью, радостно довольствуясь изъ свѣтскихъ развлеченій „fіѵе о’сlок“, „dances“, игрою въ теннисъ и прогулками на велосипедѣ или верхомъ, соединявшими ее время отъ времени съ нѣсколькими ея друзьями, молодыми людьми и молодыми дѣвушками ея возраста.

Но она познала горе, затѣмъ трудъ и зависимость и вдругъ неожиданно, послѣ мрачнаго перехода, она увидѣла, какъ всѣ предметы озарились. Сюзанна нашла родную семью. Вскорѣ она будетъ имѣть свой собственный семейный очагъ. Покамѣстъ отъ нея требовали одного веселья. Меланхоличная маленькая чтица миссъ Стевенсъ наконецъ получила права на свою молодость, на свою красоту.

Послѣ того, какъ она чувствовала себя такой печальной, какъ было ей не отдаться въ силу естественной реакціи опьянѣнію отъ радости, послѣ того, какъ она была такъ серьезна, — не цѣнить удовольствія почувствовать себя немного легкомысленной, послѣ того, какъ она трудилась ради существованія, — не наслаждаться жизнью, не думая чего это стоитъ.

Къ тому же Сюзанна Севернъ была еще совершенно новичкомъ, совсѣмъ ребенкомъ въ жизни, которую она въ 22 года знала гораздо менѣе, чѣмъ какая нибудь 15-лѣтняя парижаночка съ лукавыми глазками.

Въ зтомъ Мишель не ошибся, и его можно было упрекнуть лишь въ томъ, что онъ, какъ ревностный, угрюмый психологъ, слишкомъ преданный своему дѣлу, чтобы не быть строгимъ, немного сгустилъ краски, рисуя себѣ характеръ своей молоденькой кузины. Сюзанна, привыкшая безъ запинки читать въ своемъ собственномъ сердцѣ, въ которомъ она не находила еще ничего сложнаго, противорѣчиваго или сбивчиваго, впрочемъ, избавила его отъ долгихъ изслѣдованій. Она сама себя изобразила вполнѣ искренно.

Но чего Мишель, такой искусный, какимъ онъ себя мнилъ, въ анализѣ нравственныхъ чертъ человеческой души, не смогъ понять, — это того, что въ любой день въ этомъ сердцѣ дитяти могла проснуться душа женщины, что въ этомъ созданіи, лишь начинавшемъ жить, могъ существовать въ зачаточномъ состояніи цѣлый міръ желанныхъ для него или досадныхъ мыслей и чувствъ, въ ожиданіи случая, чтобы раскрыться, и благопріятной среды, чтобы развиться, подобно зерну, созрѣваніе котораго подчинено извѣстнымъ атмосфернымъ условіямъ.

Можетъ быть эта жизнь уже трепетала подъ невозмутимой поверхностью.