Возвращаясь въ Кастельфлоръ къ восьми часамъ, Мишель былъ болѣе спокоенъ. Онъ засталъ въ гостиной г-на Сенваля и Лангилля, пришедшихъ за новыми свѣдѣніями, затѣмъ Робертъ повторилъ ему то, что уже сказала Колетта объ увѣреніяхъ доктора. Почти тотчасъ же вошла г-жа Фовель и увела своего брата къ Сюзаннѣ.

Молодая дѣвушка была очень блѣдна живой, нѣжной бѣлизной, которой въ видѣ контраста слишкомъ рѣзкая и голубоватая бѣлизна простынь и подушки придавали оттѣнокъ слоновой кости; но мало-помалу извѣстная напряженность въ лицѣ ослабѣвала, и нервное возбужденіе, испугавшее Колетту и старую Антуанетту, улеглось. Когда Мишель и его сестра подошли къ постели, Сюзанна тихо улыбнулась, выдвигая немного руку.

Полотняная повязка, окружавшая лобъ, изъ подъ которой вырывалось нѣсколько непослушныхъ прядей, короткая и вся завитая коса, покоившаяся подлѣ ея лица, придавали ему еще болѣе молодое выраженіе. Треморъ поклялся не выказать своего волненія, но онъ боялся своего прерывающагося голоса; не говоря ни слова онъ спряталъ въ своей рукѣ ручку, протянутую ему миссъ Севернъ.

— Мишель, — сказала молодая дѣвушка, — докторъ былъ очень любезенъ, онъ сказалъ мнѣ, что я, какъ дѣти, сумѣла упасть, не причинивъ себѣ вреда, что я удивительная наѣздница, что я выказала хладнокровіе, достойное похвалы, но что въ общемъ не обошлось тутъ безъ покровительства добраго генія.

Затѣмъ жалобнымъ голосомъ, въ которомъ, можетъ быть, было немного безсознательнаго кокетства больной, желающей, чтобы ее жалѣли, она прибавила:

— Я очень испугалась, дорогой Мишель!

Треморъ конвульсивно пожалъ ручку, которую онъ не выпускалъ.

— Я также, — прошепталъ онъ.

— Бѣдный братецъ, — сказала съ удареніемъ Колетта, — онъ былъ почти такъ же блѣденъ, какъ ты.

Глаза Сюзанны остановились болѣе внимательно на ея женихѣ.

— Значитъ, вы бы горевали, если бы я умерла?

Онъ имѣлъ силу улыбнуться.

— Какой коварный вопросъ! Вы бы, значитъ, не горевали, если бы я умеръ?

— Да, я бы очень горевала.

— Но скажите мнѣ, — спросилъ онъ, ставъ на колѣни подлѣ постели, — вы не страдаете? что вы чувствуете?

Она легко покачала головой.

— Я не страдаю. Я очень устала, затѣмъ у меня немного болитъ голова, вотъ и все. Докторъ правь, Мишель, это чудо; только старикъ докторъ невѣрующій. Я же благодарю Бога, защитившаго меня. О! Я Ему такъ благодарна! У меня не было ни малѣйшаго желанія умереть. Вы Его тоже возблагодарите? Неправда ли?

— Да, Занночка.

Она улыбалась еще, такая хорошенькая, такая чистая, что слезы выступили на глазахъ Мишеля. Онъ наклонился и поцѣловалъ завитую косу.

— Спите хорошо, — пробормоталъ онъ.

— И вы также, — отвѣтила она тихо.

Затѣмъ, когда Треморъ дошелъ до двери, она позвала его опять.

— А Пепа, Мишель, моя бѣдная Пепа?

— Она спокойно упала на всѣ четыре ноги, ваша ужасная Пепа, — сказалъ онъ, поклявшись самъ про себя не поручать болѣе „ужасной Пепѣ“ свое самое дорогое сокровище.

На слѣдующій день Сюзанна оставалась въ постели очень разбитая; но на третій день докторъ поздравилъ ее съ перемѣной къ лучшему, и такъ какъ она безропотно покорилась предписанію хранить еще полный покой въ продолженіе двухъ дней, ей было разрѣшено подняться.

Прибывъ въ Кастельфлоръ, Мишель нашелъ ее въ будуарѣ, гдѣ она послушно лежала. На ней былъ одинъ изъ капотовъ Колетты и, хрупкая, затерявшаяся въ просторныхъ складкахъ розоваго сюра, съ хорошенькой головкой, поднимавшейся изъ кружевъ, она получила особую прелесть хрупкости. Ея глаза были еще окружены синевой. Волосы, какъ и наканунѣ, были заплетены въ косу, но непокорные продолжали завиваться; подъ ихъ непослушными завитками на лбу угадывалась маленькая ранка, прикрытая пластыремъ.

Въ этотъ моментъ, когда Мишель входилъ, г-жа Фовель, стоя подлѣ кушетки, поправляла подъ головой Сюзанны подушки изъ мягкаго шелка и, видя молодую женщину такой нѣжно внимательной, съ почти материнскими заботами, онъ почувствовалъ къ ней порывъ большой нѣжности.

— Посмотрите, сударь, — воскликнула весело Колетта, — хорошенькая маленькая дѣвочка, играющая въ больную, въ платьяхъ своей мамы.

— Это игра, дѣйствительно? — спросилъ сердечно Треморъ.

— Почти, — пробормотала Сюзанна.

Она, казалось, хорошо себя чувствовала, завернутая въ мягкій шелкъ, вся отдавшись покою, съ головой, зарывшейся въ пухъ подушки. Солнце проникало въ открытое окно съ порывами легкаго ветерка; очень нѣжный запахъ цвѣтовъ носился между изящными и драгоцѣнными предметами, и Сюзанна наслаждалась, чувствуя себя искренно любимой Колеттой, г-мъ Фовелемъ, дѣтьми, всѣми друзьями, которыхъ она не видѣла, но которые прибѣгали въ Кастельфлоръ, чтобы справляться о ней, любимой въ особенности этимъ серьезнымъ и иногда такимъ суровымъ, сдѣлавшимся внезапно очень кроткимъ, почти нѣжнымъ женихомъ.

— Она такая же розовая, какъ ея платье, — замѣтилъ молодой человѣкъ съ улыбающимся взоромъ, обращеннымъ то къ Сюзаннѣ, то къ Колеттѣ.

Молодая дѣвушка, довольная, засмѣялась.

— Майкъ, — сказала она, — вы начинаете дѣлать комплименты; пріятно быть больной!

Она посмотрѣла на Мишеля, затѣмъ продолжала:

— Но скучно оставаться спокойной по приказанію, когда у тебя въ жилахъ ртуть! Два дня, подумайте только!… Майкъ, вы будете такой же любезный, какъ Колетта, вы останетесь подлѣ меня весь сегодняшній день?

— Если вы хотите.

— И весь завтрашній день?

— Весь завтрашній день. Я отправлюсь въ Парижъ съ Робертомъ только черезъ пять дней, когда вы совершенно поправитесь.

Онъ улыбался. Сюзаннѣ хотѣлось добавить: „чтобы меня развлекать, вы будете за мной ухаживать… вы знаете, какъ на неудавшейся прогулкѣ!“, но она удержала эту фразу; она чувствовала, что отвѣтъ Мишеля можетъ ее разочаровать, а у нея не было силъ подвергнуться риску. Затѣмъ, благодарная Мишелю, что онъ отложилъ свой отъѣздъ, она сказала:

— Колетта, въ сравненіи съ твоимъ братомъ милосердный Самарянинъ былъ совсѣмъ незначительной личностью.

— Въ самомъ дѣлѣ, большая заслуга съ его стороны провести день подлѣ тебя. Этимъ меньше всего можно меня удивить, — возразила Колетта.

Сюзанна подняла глаза, чтобы видѣть Мишеля, сидѣвшаго немного сзади ея.

— Другіе подумали бы, можетъ быть, какъ ты, но Мишель!

Настоящая Сюзи была еще очень живуча. Это именно ея взглядъ робко поднимался къ Мишелю, ища опроверженія, но Мишель, который поклялся себѣ совсѣмъ не потворствовать этому кокетствуг предпочелъ молчать; но откинутая на спинку кушетки рука его невѣсты была совсѣмъ близко отъ его лица, и такъ какъ онъ не могъ противиться искушенію прижаться къ ней губами, молодая дѣвушка нашла отвѣтъ достаточнымъ.

Пріятно было это время плѣна въ будуарѣ. Между тѣмъ какъ Колетта, склонившись надъ пяльцами, вышивала красивые узоры шелками, отливавшими на ея ловкихъ пальцахъ, Треморъ держалъ свое обѣщаніе; для него было невыразимой радостью жить съ Сюзанной эти часы интимности, окружать свою невѣсту заботами, которыя она принимала съ улыбкой и легкимъ блескомъ въ глубокихъ глазахъ, и видѣть, какъ она улыбалась, говорила, дышала.

Это наслажденіе интимностью немного опьяняло. Однако, Мишель не произнесъ ни одного слова любви. Его постоянно преслѣдовала та мысль, что Сюзи тогда торжествовала бы побѣду надъ единственнымъ человѣкомъ, не признававшимъ надъ собою власти ея чаръ. А Мишелю хотѣлось, чтобы признаніе съ его стороны сдѣлало ее болѣе счастливой, чѣмъ торжествующей. Затѣмъ онъ жаждалъ быть любимымъ и онъ боялся слова, которое вырвало бы у него лелѣемую имъ мечту; онъ боялся, что, можетъ быть, во всей этой опьяняющей его граціи, въ глубинѣ прелести этихъ словъ, доходившихъ до его сердца, не было любви, а только желаніе нравиться и немного дружбы и довѣрія.

Сюзанна же не разсуждала совсѣмъ. Она чувствовала себя счастливой и отдавалась съ чѣмъ-то въ родѣ лѣни наслажденію этимъ нѣжнымъ и спокойнымъ счастьемъ.

Однажды, сравнительно незадолго, за два дня до злополучной прогулки, когда она просила Мишеля принять болѣе „видъ жениха“, она задала себѣ вопросъ: „какъ можно знать любишь ли?“, и вопросъ не былъ еще рѣшенъ. Эту досаду, которую подозрѣвалъ и которой боялся Мишель, миссъ Севернъ ее испытывала. Уже очень давно, можетъ быть даже до отъѣзда въ Норвегію, равнодушіе молодого человѣка ее оскорбляло, терзало, какъ почти мучительное униженіе; очень скоро она сказала себѣ объ этомъ странномъ женихѣ: „Почему онъ исключеніе? Почему я для него ни красива, ни плѣнительна, тогда какъ столько другихъ, до которыхъ мнѣ нѣтъ никакого дѣла, находятъ меня и красивой и пленительной?“ Но всегда къ этой досадѣ примѣшивалось какое-то наивное преклоненіе, какая-то инстинктивная покорность, какое-то не поддающееся анализу желаніе нравиться этому холодному человѣку, едва удостаивавшему рѣдкимъ взглядомъ свою невѣсту, очаровать именно его, такъ какъ его похвала въ глазахъ той, на которую онъ не обращалъ вниманія, была бы самой драгоцѣнной, самой пріятной.

Цѣлая сложная работа происходила въ Сюзаннѣ. Она видѣла вокругъ себя любовь, и сердце ея было ею встревожено, и она испытывала смутное желаніе любить, въ особенности быть любимой, какъ Тереза, какъ Симона, быть первой, быть единственной въ его мужественной и нѣжной душѣ. Она ревновала Мишеля за очень невинное вниманіе къ г-жѣ де Лоржъ, ревновала до слезъ къ нѣкогда обожаемой женщинѣ, къ „разочарованію“ Мишеля, какъ она говорила, къ грозной тѣни, возстававшей, можетъ быть, между нею и ея женихомъ. Она огорчалась суровостью Тремора, предпочитая однако въ глубинѣ души видѣть его скорѣе жесткимъ, чѣмъ равнодушнымъ; она страдала оттого, что Мишель, казалось, не замѣчалъ тѣхъ усилій, которыя она употребляла, чтобы завоевать его; она плакала, когда на другой день послѣ бала, на которомъ она веселилась,Мишель злобно упрекнулъ ее за нѣсколько часовъ удовольствiя, когда онъ ее порицалъ не во имя любви, которая бы ее тронула, но въ силу какой-то мужской гордости, показавшейся ей возмутительной…

Мишель тогда былъ растроганъ, онъ молилъ, онъ сталъ на колѣни передъ своей невѣстой… О! конечно, у Сюзанны былъ моментъ незабвеннаго тріумфа, когда она увидѣла Мишеля на колѣняхъ!… и съ этого момента она стала чувствовать себя болѣе чѣмъ до этого времени удовлетворенной, когда Мишель бывалъ съ ней; она съ большей живостью желала его присутствія; она испытывала сильнѣе впечатлѣніе, удивившее вначалѣ ее самое, что тѣ часы, когда Мишеля нѣтъ съ нею, лишены всякаго содержанія, какъ будто на эти моменты замираетъ въ ней жизнь, ея умъ сосредоточивался на томъ моментѣ, когда онъ долженъ былъ придти или когда можно было ожидать его прихода. Но чувство, завладѣвшее Сюзанной и принимавшее столь различныя формы, было ли оно любовью? Было ли это чѣмъ нибудь, на много отличавшимся отъ того трудно опредѣлимаго интереса, который вноситъ флиртъ въ ежедневное существованіе?

Да, это было другое, совершенно другое. Затѣмъ, эта прогулка въ Франшаръ, приключеніе около Козьяго холма. Открывъ глаза, какъ ни была Сюзанна слаба и разбита, она замѣтила блѣдность Мишеля, встрѣтила его взволнованный взглядъ и почувствовала себя тогда такой спокойной, счастливой въ рукахъ, ее поддерживавшихъ.

А съ тѣхъ поръ?…

Помнилъ ли Мишель о данномъ въ лѣсу обѣщаніи, или его сердце взволновалось при видѣ опасности, которой подвергалось слабое и молодое существо? Сюзи не дѣлала никакого опредѣленнаго заключенія, но несомнѣнно: со дня приключенія у Козьяго холма Мишель имѣлъ видъ „настоящаго жениха“. Правда, онъ ничего не говорилъ Сюзаннѣ, чего бы не могъ сказать ей братъ; однако, онъ болѣе занимался и смотрѣлъ на нее больше, чѣмъ бы это дѣлалъ братъ или „товарищъ“, и въ его взглядахъ, въ его словахъ, въ его молчаніи было что-то, что изумляло молодую дѣвушку и что дѣлало ее необычайно счастливой, и ей являлась еще смутная идея: „неужели онъ меня любитъ?“, сопровождаемая другой: „если я такъ безумно счастлива отъ надежды быть имъ любимой, ужъ не люблю ли я его?“

На эти новые вопросы своего сердца, такъ же какъ и на первый, миссъ Севернъ не смѣла отвечать. Еще потрясенная, она быстро уставала думать, углубляться въ мысли, приходившія ей на умъ. Да и къ чему собственно? Она была счастлива достаточно! Если Мишель ее не любилъ, она ему была благодарна за то, что онъ притворялся любящимъ ее, такъ какъ это была безконечно пріятная и немного гордая радость видѣть это серьезное лицо, свѣтлѣвшее, когда она улыбалась, этого отшельника, увлеченнаго старыми книгами, просиживающаго у изголовья выздоравливающей, этого сердитаго брюзгу, говорящаго мягкимъ голосомъ и покоряющагося капризамъ маленькой шалуньи въ розовомъ платьѣ, этого спесивца, приходящаго въ умиленіе оттого, что блѣдный цвѣтъ ея лица становился оживленнѣе.

Таково было немного смутное состояніе духа Сюзанны.

… И Мишель, испытуя взглядомъ подъ завитками, скрывавшими маленькую ранку, гладкое чистое чело, боязливо желалъ знать, что таилось подъ этой непроницаемой бѣлизной. Она такъ мало походила на другихъ молодыхъ дѣвушекъ, эта маленькая сумасбродка въ розовомъ платьѣ!

Мишель предложилъ миссъ Севернъ почитать ей вслухъ, и эта мысль ее восхитила, но при словѣ романъ она сдѣлала гримасу.

— Развѣ вы любите романы? — спросила она.

— Да, иногда, какъ отдыхъ, когда они хорошо написаны и когда они не совершенно лишены идей.

— Я, когда мнѣ нужны идеи, какъ вы говорите, я ихъ ищу не въ романахъ, а когда мнѣ нужна болтовня, я ее въ достаточной мѣрѣ нахожу въ свѣтѣ, чтобы не искать ее въ другомъ мѣстѣ. Остаются описанія чувствъ…

— Ну?

— Ну, когда я думаю, что они вымышленныя, они меня не интересуютъ, а если бы я могла предположить, что они правдивы, что авторъ разсказываетъ свою интимную жизнь или по крайней мѣрѣ о своемъ сердцѣ, я бы стала его еще болѣе порицать за подобные разсказы ради угожденія мнѣ.

— Почему? — спросила развеселенная Колетта.

— Потому что я думаю, когда имѣешь подобныя воспоминанія, гораздо лучше дѣлаешь, сохраняя ихъ про себя глубоко скрытыми. Вотъ.

Г-жа Фовель искренно смѣялась.

— Тогда что же читать? — спросилъ тихо Мишель. — Скажите мнѣ, какую вы сами читали книгу, я буду продолжать съ той страницы, на которой вы остановились.

— „Разсказы изъ „Временъ Меровинговъ“ Огюстена Тьерри, — отвѣтила спокойно миссъ Севернъ.

— Это тебя не усыпляетъ? — воскликнула съ удивленіемъ Колетта.

— Усыпляетъ меня? Но это великолѣпно! Это цѣлый воскресшій міръ, съ которымъ все переживаешь. Живешь среди этихъ исчезнувшихъ созданій, познаешь, видишь, понимаешь ихъ съ идеями ихъ времени. Это болѣе романтично, чѣмъ всѣ выдуманные романы, что касается приключеній, и однако, это настоящая жизнь. Вотъ какія книги я люблю.

Нельзя было заставить ее измѣнить свое мнѣніе. Колетта рѣшила, что Занночка была рождена, чтобы выйти замужъ за историка, и Мишель прочелъ книгу, вызывавшую такое восхищеніе. Но временами г-жа Фовель просила пощады; тогда молодой человѣкъ откладывалъ книгу и начинали разговаривать втроемъ; затѣмъ Низетта, вся розовая и влажная отъ бѣготни въ саду, пришла посидѣть на колѣняхъ Сюзанны, добиваясь отъ нея ласкъ, а отъ Мишеля сказки, „такой длинной, которая продолжалась бы до того дня, который наступитъ за послѣ-завтра“. Мишель скромно сознался, что онъ не знаетъ такой длинной исторіи, но предложилъ разсказать болѣе короткую, и предложеніе было принято. Его разсказъ былъ чѣмъ-то въ родѣ дѣтской и очень забавной пародіи на одинъ эпизодъ изъ „Времени Меровинговъ“, приспособленный для пониманія Низетты.

Малютка, со скрещенными вокругъ шеи миссъ Севернъ руками, съ головой, слегка опрокинутой на грудь кузины, смѣялась взрывами, и иногда Сюзанна и Колетта, пораженныя какимъ-нибудь удачнымъ мѣстомъ пародіи, заражались этимъ дѣтскимъ смѣхомъ.

Конечно, это время заключенія было пріятно, такъ пріятно, что Сюзи, счастливая, чувствуя себя еще немного усталой, немного слабой — о! очень немного — не стремилась выходить, хотя докторъ ей это разрѣшалъ.

На четвертый день Мишель получилъ разрѣшеніе читать стихи и въ продолженіе болѣе часа онъ переходилъ съ „Nouvelles poésies“ Мюссе къ „Vie intérieure“или къ „Jeunes Filles“ Сюлли Прюд’ома, отъ Jntimités Коппе къ „Bonne Chanson“ Верлэна и къ „Préludes“ Анри де Ренье, выбирая въ этихъ сборникахъ очень изящные стихи, не пламенные, однако, полные трогательнаго, сильнаго и сдержаннаго трепета, тѣ стихи, которые можно читать въ лучшій моментъ любви, который вѣдь не тотъ, когда говорятъ: „ я тебя люблю“.

Мишель читалъ хорошо; благодаря застѣнчивости, онъ сохранялъ большую простоту интонаціи, но прекрасныя глубокія ноты его голоса замѣняли мастерство болѣе искусной дикціи.

Сначала Сюзанна слушала съ какимъ-то улыбающимся скептицизмомъ, затѣмъ съ неожиданнымъ для нея удовольствіемъ, наконецъ очарованіе покорило ее всю. Теперь она отдавалась все болѣе новымъ впечатлѣніямъ, удивленная тѣмъ, что она раньше такъ мало искала знакомства съ этимъ міромъ чудныхъ созвучій, глубокихъ идей и правдивыхъ чувствъ или, можетъ быть, она не умѣла до этого дня въ немъ разобраться за отсутствіемъ направляющей руки.

Около 4 часовъ пришли звать Колетту, которая сошла внизъ, чтобы принять г-на Понмори и его сыновей; тогда Мишель сказалъ:

— Хотите я вамъ прочту вещь, которую люблю до страданія, каждый стихъ которой, какъ будто владѣетъ фиброй моего существа? Я вамъ не стану читать всей вещи; въ сущности я немного боюсь проникающаго ея настроенія; въ часы печали я часто открываю книгу на этой страницѣ; тогда меня страшатъ собственныя переживанія. Я не рожденъ съ душою пессимиста, я остерегался въ самые тягостные моменты моей жизни плѣнительныхъ и болѣзненныхъ идей, составляющихъ сладость, диллетантизмъ скорби. Но эти стихи имѣютъ для меня могущественное очарованіе; я не могу выразить, что они заставляютъ меня испытывать восхитительнаго и ужаснаго…

— Читайте… — тихо сказала молодая дѣвушка.

Тогда, открывъ „Les Destinés“ , онъ прочелъ нисколько строфъ изъ „Maison du Berger“ тѣ, гдѣ поэтъ оплакиваетъ то, что проходитъ, чего „никогда не увидишь два раза“, строфы, гдѣ его мысль, отрываясь отъ печальнаго созерцанія вещей, переносится на любимую женщину, въ плѣнительныхъ и убаюкивающихъ стихахъ.

„Но ты, не хочешь ли ты, безпечная путешественница,

„Грезить на моемъ плечѣ, склонившись къ нему твоимъ челомъ?

„Приди съ мирнаго порога катящагося дома

„Созерцать тѣхъ, которые прошли и которые пройдутъ.

„Картины человѣческой жизни, дары чистаго генія,

„Оживутъ для тебя, когда передъ нашей дверью

„Будутъ разстилаться обширныя безмолвныя пространства“.

Съ полузакрытыми вѣками, съ головой, склоненной на спинку кресла, въ которомъ она сидѣла, Сюзанна благоговѣйно удерживала въ памяти этотъ великій горестный вздохъ благородной гордой души, но, притягиваемые непреодолимой силой, глаза Мишеля покинули страницу и внезапно остановились на ней. Безотчетно онъ чувствовалъ, что въ эту минуту — первую можетъ быть — онъ и она понимали другъ друга… Молчаніе длилось едва нѣсколько секундъ. Онъ не смѣлъ говорить, угнетаемый сомнѣніями, боясь ошибиться, смущаемый нелѣпыми мыслями…

Не слыша болѣе его голоса, молодая дѣвушка приподняла отяжелѣвшія вѣки, встрѣтила взглядъ, ласка котораго ее обволакивала, и тихо опустила свой.

— Нѣтъ, — сказала она, какъ бы отвѣчая на свою мысль, — у васъ душа не пессимиста. Это не настоящіе пессимисты, тѣ, которые возмущаются противъ жизни: они ожидаютъ чего нибудь отъ нея, вѣрятъ въ счастье. Вы въ него вѣрите…

— А вы? — спросилъ онъ совсѣмъ тихо.

— Я, я въ него вѣрю, — прошептала она, — я въ него вѣрю всѣмъ своимъ сердцемъ…

Но въ дверь легко постучали.

— Подругѣ можно? — спросилъ нѣжный голосъ.

— Это вы, м-ль, входите же, пожалуйста! — воскликнулъ Треморъ, принимая съ похвальнымъ усиліемъ тонъ человѣка, обрадованнаго сюрпризомъ.

Въ полуоткрытую дверь Симона просовывала свою темную головку, затѣмъ появилась вся.

— Вы пріѣхали одна, м-ль? — спросилъ Мишель черезъ минуту.

— Тереза дома, еще къ сожалѣнію больная. Я здѣсь съ Жакомъ. Я его оставила въ оранжереѣ съ г-мъ и г-жей Фовель и съ Понмори.

— Я пойду къ нимъ, — сказалъ молодой человѣкъ.

И онъ вышелъ, столкнувшись въ дверяхъ съ Антуанеттой, несшей чай.