Выйдя изъ ресторана, гдѣ они позавтракали, молодые люди спустились по улицѣ Ройяль. Въ этотъ мартовскій день, хотя Мишель не пускался съ нимъ въ откровенности, Даранъ скоро понялъ, что его другь былъ озабоченъ; къ тому же, поговоривъ о пустякахъ, Мишель замолчалъ, покусывая слегка свою нижнюю губу, что всегда служило у него признакомъ дурного настроенія.

Былъ одинъ изъ тѣхъ чудныхъ парижскихъ дней, когда всюду встрѣчаешь таинственно переносящуюся по воздуху весну. Вотъ она въ видѣ хрупкой молодой дѣвушки въ свѣтломъ платьѣ, она же, невидимая, въ ароматѣ левкоевъ, продаваемыхъ по краямъ тротуаровъ! Цвѣты, цвѣты, цвѣты! Они всюду, и въ рукахъ дѣтей и на корсажахъ дамъ, за ушами лошадей; забывая о важномъ содержимомъ своихъ портфелей, дѣловые люди несутъ цвѣты въ рукахъ, ими нагружены спины разсыльныхъ, кухарка хранитъ въ уголкѣ своей корзины пучекъ свѣжихъ жонкилей и кудластый мальчишка держитъ въ зубахъ фіалку. Цвѣты, цвѣты; ихъ видишь, ихъ обоняешь, ихъ угадываешь среди разнообразія торжествующихъ на солнцѣ колоритовъ города, они гармонируютъ съ улыбкой радости на интеллигентныхъ лицахъ прохожихъ.

Въ Елисейскихъ поляхъ, подъ деревьями, группы дѣтей бѣгаютъ посреди громадныхъ облаковъ золотистой пыли, а на скамьяхъ старые люди грѣются съ блаженнымъ видомъ; кажется, что подъ этимъ нѣжнымъ голубымъ небомъ всѣ печали забыты и для каждаго уготовано счастье.

— Уже 30 марта! Какъ проходитъ время! У насъ уже опять весна въ полномъ разгарѣ.

Сдѣлавъ это оригинальное замѣчаніе, Даранъ взялъ вдругъ подъ руку Мишеля, не отвѣтившаго ему ничего.

— Я отдалъ бы всѣ мои коллекціи и даже тотъ необыкновенный потиръ, о которомъ я только что говорилъ, чтобы только видѣть тебя счастливымъ, мой старый Мишель, — сказалъ онъ.

Мишель вздрогнулъ.

— Счастливымъ! Но откуда ты взялъ, что я не счастливъ?

Они говорили другъ съ другомъ на ты по старой лицейской привычкѣ.

Даранъ пожалъ плечами.

— Нѣтъ, ты не счастливъ! — продолжалъ онъ. — Ахъ! какъ досадно. Хоть бы какой нибудь добрый воръ оказалъ тебѣ въ одинъ прекрасный день услугу, лишивъ тебя какихъ нибудь 50 тысячъ ливровъ дохода!

— Ты восхитителенъ! — воскликнулъ Треморъ съ веселой улыбкой. — Развѣ я дѣлаю глупости со своими средствами?

— Совсѣмъ нѣтъ, но если бы ты быль бѣденъ, ты не ограничился бы этой отрицательной мудростью, ты сталь бы работать. Вотъ что!

— Развѣ я веду праздное существованіе?

— Нѣтъ, конечно, ты работаешь, ты работаешь… но когда у тебя есть время. Ты также путешествуешь… но ты нигдѣ и ни въ чемъ не находишь себѣ удовольствія… Мнѣ даже, пожалуй, было бы пріятнѣе видѣть тебя пристроеннымъ на маленькую должность архиваріуса въ провинціальномъ городѣ.

Мишель засмѣялся.

— Но, послушай-ка, скажи мнѣ, какое великое дѣло совершаешь ты?

— Я, признаюсь, лѣнтяй, но я, это совсѣмъ другое дѣло… Мой умъ не пускается при всякомъ случаѣ въ страну невозможнаго. Я не изъ тѣхъ характеровъ, которыхъ любимѣйшее времяпрепровожденіе терзать себя же… Я, наконецъ, добрый малый, очень банальный, неспособный ни на что великое, ни на что полезное… Я изобрѣтатель эликсира Мюскогюльжъ, я! Это равносильно тому, что я ничто… Ты же — величина, и если ты когда либо сдѣлаешь открытіе, ты сможешь подписаться подъ своимъ произведеніемъ… Если бы это даже была исторія этихъ… какъ называешь ты этотъ варварскій народъ?

— Хетты.

— Да, вѣрно… Ну, работаешь ты надъ твоей исторіей, теперь, когда ты, для того чтобы собрать для нея матерьялы, совершилъ путешествіе въ Египетъ, Грецію и два раза въ Сирію?

— Но я имѣю серьезное намѣреніе работать надъ ней, мой дорогой Менторъ, и какъ только я вернусь изъ Норвегіи…

— Я этого ждалъ… Ты всегда откладываешь свою работу на то время, когда ты возвратишься изъ какого нибудь путешествія. Если бы у тебя не было денегъ, я тебѣ говорю, ты бы работалъ!

— О! — воскликнулъ Мишель, во всякомъ случаѣ, за мою исторію Хеттовъ меня не засыпали бы банковыми билетами!

— Можетъ быть, — возразилъ упрямо Даранъ, — во всякомъ случаѣ, она покрыла бы славой бѣднаго архиваріуса!

— И то нѣтъ, — возразилъ молодой человѣкъ, — эти книги никто не читаетъ. А! ты хочешь меня разорить, Даранъ. Мой нотаріусъ только что помогъ мнѣ заключить золотое дѣло… Я — владѣлецъ дома!

— Г. Алленжъ? Я его знаю. Очень честный человѣкъ, но такой же утопистъ, какъ и ты… Значить, тебѣ было бы очень непріятно разориться?

— Очень! — подтвердилъ Треморъ, останавливаясь, чтобы зажечь свою потухшую папиросу о папиросу Дарана.

— Итакъ, перейдемъ ко второй части моей программы, — продолжалъ, не смущаясь, Даранъ. — Она болѣе легка для исполненія… Я хочу, чтобы ты женился. О! я не съ сегодняшняго дня думаю объ этомъ… Провались, эти холостяки, — эгоисты!

— Я тебѣ отвѣчу такъ же, какъ только что: а ты?

— А я тоже повторю то, что уже сказалъ: я — это совсѣмъ другое! Какъ я родился коллекціонеромъ, такъ точно я родился — старымъ холостякомъ! У меня масса маленькихъ маній, за которыя я крѣпко держусь; я нагналъ бы скуку на мою жену, въ особенности же моя жена нагоняла бы на меня невыразимую скуку. Но ты… Ахъ! Ты! У тебя нѣтъ маній, но тебѣ не хватаетъ практического смысла, ты паришь вѣчно въ небесахъ, рискуя сломать себѣ шею… Чего я тебѣ желаю, это — маленькую, разсудительную головку, которая бы думала за тебя… и затѣмъ маленькую мягкую ручку, чтобы освѣжать твой лобъ, когда онъ будетъ пылать, какъ сегодня. О, мнѣ не нужно до него дотрагиваться… Я тебѣ говорю, моя жена мнѣ бы надоѣла, ты же выигралъ бы безконечно отъ того, что твоя бы тебя мучила… Это, наконецъ, стало бы тебя развлекать и помѣшало бы копаться надъ загадкой, которую ты никогда не рѣшишь… И ты бы боготворилъ своихъ дѣтей… Они изгнали бы всѣ твои мрачныя мысли — эти дерзкіе малыши, прыгая у тебя на колѣняхъ и визжа съ утра до вечера тебѣ въ уши! Я уже вижу тебя заранѣе, ты возьмешься за Монтэня, Фенелона, Руссо, ты прочтешь всѣ новѣйшія книги, трактующія о воспитаніи, а одинъ Богъ вѣдаетъ, сколько ихъ печатается! Это тебя занимало бы вначалѣ, а затѣмъ ты воспиталъ бы своихъ дѣтей своимъ умомъ и своимъ отеческимъ сердцемъ и, не заботясь чрезмѣрно о педагогахъ, ты изъ нихъ сдѣлалъ бы настоящихъ людей. Это куда стоило бы исторіи Хеттовъ, увѣряю тебя.

Мишель слушалъ наполовину; на его лицѣ была улыбка, выражавшая отчасти скуку и отчасти тоску.

— Ты очень краснорѣчивъ, — сказалъ онъ. — Я уже представляю себѣ этотъ рѣдкостный экземпляръ, предназначаемый мнѣ тобой, кроткую и серьезную подругу, образованную женщину, не педантку, веселую, но не легкомысленную и т. д… Я встрѣчалъ эту рѣдкостную фигуру во всѣхъ романахъ, прочитанныхъ мною, когда я былъ очень молодъ.

— Я ее встрѣчалъ въ жизни. Да и ты также… Жена твоего друга Рео. Да… я хотѣлъ бы для тебя жену, похожую на г-жу Рео; впрочемъ, у нея есть сестра! Женись на м-ль Шазе.

— Мой милый Альбертъ, — заявилъ болѣе серьезно Мишель, — я не отрицаю, что можетъ быть есть и зерно истины въ твоей проповѣди, хотя все мнѣ представляется спорнымъ, но если бы ты зналъ; какъ мало я думаю о женитьбѣ, если бы ты только зналъ, какое непріятное впечатлѣніе производитъ на меня даже только разговоръ объ этомъ, ты призналъ бы дѣло проиграннымъ. Ахъ эти полюбовныя сдѣлки, обсуждающіяся ежедневно, эти представленія, эти жалкія комедіи, называющіяся бракомъ въ нашей странѣ. Фуй!… Но не подымешься-ли ты ко мнѣ на минуту, разъ мы уже здѣсь?

Они завернули въ ул. Божонъ и остановились передъ домомъ, въ которомъ жилъ Мишель.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣтилъ Даранъ.

Но это отступленіе измѣнило не надолго теченіе его мыслей.

— Я въ зтомъ сознаюсь, — началъ онъ вскорѣ опять. — Если существуетъ человѣкъ, котораго мнѣ трудно представить себѣ въ неблагодарной роли жениха, то это именно ты. Самое лучшее было бы, я думаю, чтобы нашлась молодая дѣвушка, довольно смѣлая и достаточно влюбленная, чтобы ухаживать за тобой и сдѣлать тебѣ предложеніе… Да… тогда, я тебя знаю, ты такъ добръ, ты такъ боишься причинить кому бы то ни было малѣйшее огорченіе, что, когда бы она тебѣ сказала: „я васъ люблю, хотите на мнѣ жениться?“ ты никогда не имѣлъ бы мужества отвѣтить: „нѣтъ…“и ты былъ бы счастливъ помимо своей воли.

— Конечно… Такъ какъ она дѣйствительно была бы обольстительна эта молодая дѣвушка, довольно смѣлая и достаточно влюбленная… Если бы ты видѣлся съ Колеттой, я могъ бы подумать, что она тебя подговорила, — продолжалъ Треморъ, отворяя дверь въ курительную, чтобы пропустить туда неугомоннаго увѣщателя. — Она какъ разъ мнѣ писала третьяго дня то, что ты мнѣ говоришь сегодня. Но, садись здѣсь…

— Г-жа Фовель — женщина съ большимъ здравымъ смысломъ.

— Бѣдная Колетта, — шутливо вздохнулъ Мишель. — Вотъ комплиментъ, который ей покажется новымъ. Чего тебѣ, сигаръ или папиросъ?

— Пожалуйста, сигару… А что, если даже этотъ комплиментъ дѣйствительно новъ, если здравый смыслъ не столь привыченъ м-мъ Колеттѣ, если она его обрѣла внезапно, вслѣдствіе геніальнаго наитія, изъ любви къ тебѣ? Матери, сестры, супруги, любящія женщины имѣютъ подобныя вдохновенія. Что-жъ, твоя прелестная сестра предлагаетъ тебѣ невѣсту?

— Конечно.

— Отлично! — воскликнулъ Даранъ, зажигая сигару съ удовлетвореннымъ видомъ. — А я ее знаю?

Этотъ разъ Мишель разразился очень искреннимъ, звучнымъ смѣхомъ, преобразившимъ его физіономію. Стоя, прислонившись къ камину, съ папироской въ рукѣ, онъ казался въ эту минуту особенно моложавымъ.

— Да, ты ее знаешь, конечно… Только не знаю, помнишь ли ты ее, это — миссъ Джексонъ, отдаленная кузина, внучка моей тетки Регины… Миссъ Джексонъ пріѣзжала въ Парижъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, чтобы изучить французскій языкъ, и мы обѣдали съ ней, ты и я, у моей сестры; ты былъ тогда поглощенъ твоими археологическими изысканіями, ты разсказывалъ весь вечеръ о раскопкахъ и старыхъ обломкахъ и… кажется, твое краснорѣчіе усыпило молодую особу.

Даранъ смѣялся отъ всего сердца.

— Я помню, — сказалъ онъ, — маленькая Анна или Жанна… блондинка, нѣжный ротикъ которой не сказалъ ничего особеннаго, но опущенные глаза и вздернутый носикъ были чертовски говорливы. Ну, слушай, вѣдь она прехорошенькая, это дитя… Ты уже имѣлъ разъ дѣло съ скороспѣлой плутовкой…

Не обращая вниманія на нетерпѣливый жестъ Мишеля, Даранъ продолжалъ спокойно:

— Ты имѣлъ дѣло съ скороспѣлой плутовкой, и это отбило у тебя охоту къ браку. Однако, такъ какъ ты честный малый, я никогда не слышалъ отъ тебя вывода, будто, благодаря тому, что тебя обманула нечестная женщина, земля населена однѣми только измѣнницами. Этой барышнѣ не удалось отнять у тебя уваженія къ женщинѣ, и я привѣтствую твой здравый смыслъ; притомъ, развѣ у тебя нѣтъ восхитительной сестры, можетъ быть немного взбалмошной, занятой бездѣлушками, но доброй и честной женщины, которая пошла бы въ огонь ради своего мужа, своихъ дѣтей или тебя!… Что бы тебѣ жениться? Ахъ! Это такъ просто; нужно, чтобы прелестная молодая дѣвушка тебя полюбила…

— Очень просто, — пробормоталъ Мишель.

И онъ пожалъ плечами.

— Конечно, очень просто, — повторилъ Даранъ, пожимая также плечами. Очень хорошо быть скромнымъ, но не слѣдуетъ ничего доводить до крайности… и затѣмъ, ты мраченъ, ты сомнѣваешься въ себѣ, у тебя горе, ты имѣешь видъ героя романа… вотъ, что воспламеняетъ воображеніе молодой дѣвушки!

Треморъ сѣлъ съ видомъ унынія. Этотъ разговоръ, начатый шутливо, становился для него тягостнымъ.

— Это — твое быстро воспламеняющееся неосуществимымъ воображеніе, мой бѣдный другь… — воскликнулъ онъ; — нѣтъ, я не герой, но только бѣдный человѣкъ, не понимающій самъ себя хорошенько и котораго другіе совсѣмъ не понимаютъ, а это такъ тоскливо: быть не понятымъ! Мнѣ кажется, я родился съ больнымъ сердцемъ; нѣкто взялъ на себя трудъ растравить рану, теперь она излѣчена, но страданіе меня страшно измѣнило. Я не злой; страданіе другого для меня мучительно, ты правъ. Однако, я жестокъ, ревнивъ, грубъ. И затѣмъ со мной трудно жить, я ожесточенъ. Герою романа дозволительно иногда убивать, но никогда не быть въ дурномъ расположенiи духа… я часто бываю въ дурномъ настроеніи…

Мишель два раза прошелся большими шагами по комнатѣ, бросилъ въ каминъ свою папироску и сѣлъ снова.

Спустя минуту, Даранъ возобновилъ разговоръ:

— Однажды ты мнѣ объяснилъ, что такое палимпсестъ , и я эту мелочь запомнилъ. Ты мнѣ напоминаешь этотъ палимпсестъ. То, что видишь въ тебѣ, это не то, что было твое „я“ первоначально. Необходимо выявить въ тебѣ другой текстъ, другое содержанiе, скрытое отъ взоровъ уже долгіе годы подъ тѣмъ, который ты даешь прочитать каждому.

— Ты прекрасно знаешь, какую бы прочли исторію, — замѣтилъ горестно Мишель.

— Не нашлось ли бы тамъ подъ этой исторіей еще третьяго текста? Мишель, мнѣ бы очень хотелось, чтобы какой нибудь маленькій палеографъ, очень смышленый, смогъ бы пробудить въ тебѣ не того человѣка, какимъ сдѣлала тебя Фаустина Морель, но то дитя, которое я хорошо зналъ, работника, энтузіаста, поэта, серьезнаго юношу, слишкомъ даже серьезнаго, черезчуръ нелюдимаго, но такого добраго, такого нѣжнаго, такого довѣрчиваго, то прелестное существо, сердце котораго всегда оставалось бы совершенно открытымъ, умъ котораго расцвѣлъ бы пышно, если бы онъ могъ встрѣтить кроткую и искреннюю любовь, найти спокойную и трудолюбивую жизнь, къ которымъ онъ стремился. Ахъ! я тебя увѣряю, при небольшомъ усиліи, но большой любви, мы обрѣли бы его вновь, моего прежняго маленькаго друга.

Мишель покачалъ головой.

— Еще одна иллюзія, — сказалъ онъ.

Онъ пошелъ въ уголъ комнаты, взялъ съ этажерки изъ американскаго дерева флаконъ оригинальной работы, налилъ мадеры въ рюмку и поднесъ ее Дарану.

— Въ добрый часъ! — одобрилъ этотъ, — это не мой эликсиръ.

Затѣмъ, какъ если бы наслажденіе отвѣдать очень стараго и душистаго вина дало ему живѣе почувствовать гармоничную прелесть окружавшихъ его предметовъ, онъ сталъ оглядывать комнату, въ которой его такъ часто принималъ Мишель.

Теплый свѣтъ, струившійся сквозь большія стекла, таинственный, священный, какъ бы исходившій изъ стариннаго раскрашеннаго молитвенника или книги легендъ, оживлялъ увядшую красоту старинной парчи и потемнѣвшую позолоту рамъ и золотыхъ и серебряныхъ вещей, окружалъ атмосферой старины, пышности и вмѣстѣ съ тѣмъ сосредоточенности, мебель итальянскаго стиля XVI столѣтія. На мольбертѣ голова Христа, геніальный набросокъ, приписываемый Леонардо-да-Винчи и найденный Треморомъ у торговца старьемъ въ Болоньѣ, съ устремленными на что-то невидимое, полными непостижимаго, глазами.

— Красиво, очень красиво здѣсь, мой милый Мишель! Что это? Что-то новое — это расшитое церковное облаченіе, которое ты задрапировалъ тамъ подлѣ тѣхъ кинжаловъ. Какая дивная работа! воскликнулъ коллекціонеръ, поднимаясь со стаканомъ въ рукахъ, чтобы подробно разсмотрѣть золотые цвѣты ризы.

Затѣмъ онъ опять подошелъ къ Мишелю и, стоя передъ нимъ, продолжалъ восхищаться:

— Очень хороша твоя башня слоновой кости! Ни одной погрѣшности въ деталяхъ стиля этой мебели, этихъ мелкихъ сокровищъ, собранныхъ знатокомъ, ни одной ошибки вкуса въ утонченномъ капризѣ фантазіи, находившей удовольствіе окружить ихъ всѣмъ этимъ новѣйшимъ, искусно скрытымъ, комфортомъ! И однако, если бы въ горлышкѣ той амфоры находилась вѣтка сирени, а тамъ дальше, въ той чашѣ, совсѣмъ свѣжія розы, твой восхитительный музей пріобрѣлъ бы нѣчто болѣе интимное и болѣе живое… Укрась же свою жизнь цвѣтами, мой дорогой Мишель. Это необходимо!

Когда Даранъ ушелъ, Мишель вернулся опять къ г. Алленжъ, чтобы подписать бумаги, неготовыя утромъ, и нотаріусъ подробно разсказывалъ ему объ одномъ предпріятіи, въ которое онъ самъ вложилъ капиталы.

Дѣло шло объ акціонерномъ обществѣ, основанномъ съ довольно значительнымъ капиталомъ, намѣревавшемся увеличить значеніе французскихъ колоній, приспособивъ ихъ для эмиграціи въ широкихъ размѣрахъ при содѣйствіи французскихъ администраторовъ и рабочихъ, развивая въ земляхъ, завоеванныхъ Франціей, земледѣліе или разрабатывая естественныя богатства, свойственные мѣстной почвѣ и климату. Въ настоящее время намѣчены были только нѣкоторые пункты колоніальной территоріи, но мало-по-малу, поле дѣятельности должно расшириться настолько, чтобы захватить всѣ французскія колоніи.

— Послушайте, г-нъ Треморъ, — настаивалъ нотаріусъ, — разрѣшите мнѣ оставить за вами хоть 30 акцій… Вы не пожалѣете объ этомъ, и наконецъ, если бы вы пожалѣли черезъ нѣкоторое время, я ихъ у васъ куплю, у меня есть вѣра въ это дѣло… и къ тому же оно такъ прекрасно. Это не только выгодно, но это также патріотическое и гуманное дѣло.

И г. Алленжъ подробно развивалъ эту тему.

Выгодныя или нѣтъ, вѣрныя или рискованныя, спекуляціи никогда не привлекали Мишеля. Онъ любилъ деньги за то, что онѣ даютъ, а денежные вопросы ему были скучны.

Состояніе, полученное Колеттой и имъ изъ рукъ ихъ опекуна, Колеттой ко времени замужества, имъ же при совершеннолѣтіи, и то, которое досталось имъ позднѣе, послѣ смерти г. Луи Тремора, выражалось въ акціяхъ столичнаго учетнаго банка. Ихъ отецъ въ продолженіе нѣсколькихъ лѣть, ихъ дядя въ продолженіе доброй четверти вѣка, состояли въ административномъ совѣтѣ этого значительнаго финансоваго учрежденія, одного изъ самыхъ надежныхъ, самыхъ популярныхъ и мало-по-малу, въ силу обстоятельствъ, вложили туда всѣ свои фонды.

Мужъ Колетты, имѣвшій пристрастіе, въ силу ли безразсудства или мудрости — какъ угодно, — къ домамъ и землямъ, приносящимъ доходъ, вмѣстѣ съ женою рѣшили довольно быстро реализовать часть, доставшуюся на ихъ долю, но Мишель, прельщенный преимуществомъ безопаснаго и спокойнаго, „буржуазнаго“ помѣщенія денегъ, по образу благоразумнаго отца семейства, какъ говорилъ г. Алленжъ, сохранилъ свою часть въ банкѣ. Съ трудомъ два или три раза, послѣ смерти дяди Луи, уступая краснорѣчію восторженнаго нотаріуса, не перестававшаго ему сулить золотыя горы, онъ согласился сбыть съ рукъ нѣкоторое количество акцій. Совсѣмъ недавно еще была совершена реализація для покупки недвижимости, расположенной на улицѣ Вельфейль.

— Вы ненасытный, мой милый другъ, — объявилъ Треморъ, когда Алленжъ окончилъ восхваленіе „колонизаціонной“.

Но онъ улыбался. Если къ финансовой комбинаціи, на которой основывалось дѣло, только что вкратцѣ изложенное нотаріусомъ, онъ относился холодно и равнодушно, то существенная идея предпріятія должна была его прельщать съ точки зрѣнія нравственной и политической.

Утопистъ этотъ г-нъ Алленжъ, увлекающійся, какъ говорилъ Даранъ, но вѣрующій, въ своемъ родѣ поэтъ. И Мишель восхищался имъ, его духовной красотой; онъ восхищался этимъ „счетчикомъ денегъ“, который, нисколько не пренебрегая возможностью обогатиться, — что можетъ быть болѣе законнаго, въ сущности, — не забывалъ однако, что всякое крупное движеніе капиталовъ можетъ имѣть соціальныя послѣдствія и, заботясь о томъ, чтобы увеличить значеніе и цѣнность этихъ послѣдствій, рисовалъ ихъ себѣ напередъ, въ прекрасномъ порывѣ, очень великими и благодѣтельными. Треморъ къ тому же, и особенно въ этотъ день, былъ склоненъ къ оправданію благородныхъ сумасбродствъ.

Итакъ, онъ уступилъ еще лишній разъ и попросилъ г. Алленжа подписаться отъ его имени на 30 акцій „колонизаціонной“. Затѣмъ, покинувъ контору, онъ отправился къ Дюрань-Рюэль , чтобы посмотрѣть рисунки Пювисъ де Шаванна , о которыхъ ему говорили, вернулся на улицу Божонъ, посмотрѣлъ вечернія газеты, написалъ рекомендательное письмо для одного бѣдняги, приложивъ къ нему маленькую, деликатно скрытую помощь. Около 7 часовъ онъ рѣшилъ пообѣдать въ этотъ же вечеръ у Жака Рео, одного изъ своихъ школьныхъ товарищей, въ настоящее время причисленнаго къ министерству иностранныхъ дѣлъ, интеллигентнаго и въ высшей степени сердечнаго малаго, съ которымъ его связывала дружба и который только что женился на Терезѣ Шазе, подругѣ Колетты. Бракъ по любви, едва ли разумный, говорили объ нихъ, такъ какъ Жакъ не имѣлъ большихъ средствъ, а имущество Терезы, осиротѣвшей 2 года тому назадъ, было изъ тѣхъ приданыхъ, которыя вызываютъ улыбку у свахъ!

Въ фіакрѣ, уносившемъ его на улицу Тернъ, гдѣ свили гнѣздышко новобрачные, Мишель вспомнилъ нѣсколько разъ о своемъ вчерашнемъ вечерѣ, глумясь надъ наивностью, которую онъ проявлялъ съ самаго начала и постоянно въ своихъ отношеніяхъ къ Фаустинѣ. Какія иллюзіи сохранялъ онъ еще накануне по отношенію къ странной женщинѣ, у которой голова преобладала надъ сердцемъ. Холодная, безстрастная, вполнѣ владѣвшая своимъ нравственнымъ и физическимъ существомъ, Фаустина умѣла одинаково разыгрывать какъ искренность раскаянія, такъ и искренность любви.

— Она ужасно добродѣтельна, — сказалъ Адріанъ Дере.

Невольно Мишель думалъ, что дѣйствительно она была ужасна, эта добродѣтель безъ прямоты, ставшая, подобно этой красотѣ безъ души, пошлымъ средствомъ, предоставляемымъ на служеніе честолюбію. Бѣдная искусная комедіантка!

Неужели она доведена до жалкой безропотности цапли въ баснѣ? Не вырабатывается ли новый планъ, ничтожный, жалкій, за зтимъ челомъ богини?

— Графъ Вронскій умеръ, не оставивъ завѣщанія; я ничѣмъ не владѣю или почти ничѣмъ; правда, я еще достаточно хороша, чтобы на мнѣ женились безъ приданаго, но безкорыстіе рѣдко въ этомъ новѣйшемъ свѣтѣ между людьми, которые собираются жениться. Что, если я выйду замужъ за Тремора? Онъ молодъ и не совсѣмъ глупъ, можетъ быть я изъ него что-нибудь сдѣлаю… Члена института… кто знаетъ? И для меня и во второй разъ будетъ легко добиться отъ него всего лаской. Этотъ Донъ-Кихотъ, если только мнѣ его не подмѣнили, повѣритъ всему, что я ему скажу, лишь бы мнѣ сумѣть за это взяться, увлажнить слезою взоръ, заставить дрожать руку и искусно произнести это выразительное слово: „прошлое“. Да, поистинѣ Фаустина Вронская была женщина, способная такъ разсуждать.

И эта слеза во взорѣ, это дрожаніе руки, было то утѣшеніе, котораго пришелъ искать Мишель… Какое ничтожество!