Можно догматически восклицать, что у капитализма нет будущего. В длительной перспективе это, несомненно, так. Но революционный марксизм основывает свой прогноз конца капитализма вовсе не с детерминистским представлением о «неизбежности» социалистической революции, которая «автоматически» будет порождена движением стихийных сил капитализма.

Противоречие между детерминистским и диалектическим подходами к этому вопросу составляло суть дискуссии между В. И. Лениным и Розой Люксембург, проанализированная Георгом Лукачем в его знаменитой работе «История и классовое сознание». Это противоречие внутри революционного крыла марксистского движения.

Ленин противостоит детерминистскому подходу (который не доведен до крайности у Розы Люксембург, но в неразвитом виде содержится в ее теоретических построениях), подчеркивает значение классового сознания. Роза Люксембург видит революционность в конечном счете в стихийном движении пролетариата. В этом плане она является идейной предшественницей тех, кто сегодня говорит о самодостаточном значении социальных движений, противопоставляя их «косности» политических партий. Роза Люксембург также видит в организованной социал-демократии своеобразный тормоз развития стихийной революционности масс. Массы напирают слева на окостеневший партийный аппарат и он поворачивается в революционную сторону, борьба между оппортунизмом и революционным марксизмом разрешается под этим давлением внутри одной партийной структуры, где эти два направления сосуществуют в качестве «течений» – к этому можно свести революционную тактику Люксембург.

Ленин, напротив, считает, что противоречие нужно доводить до организационного разрыва с оппортунизмом. Это теоретическое различие «опредметилось» в различных судьбах российской и германской революций.

Пролетариат вступает в борьбу внутренне расколотым – на оппортунистическое и революционное направления. Массы, до этого политически пассивные, вовлекаясь в движение, примыкают, как правило, к оппортунистическому направлению и составляют меньшевистские Советы в России и правительство и Советы из правых социал-демократов в Германии. Левые должны «завоевать» эти массы на свою сторону.

Если организационное размежевание двух линий не завершилось до кризиса, то провести это размежевание во время кризиса оказывается гораздо труднее, что приводит немецкую революцию и, к сожалению, саму Розу Люксембург к гибели. Та же ошибка была допущена революционерами в Венгрии в 1919 году. Они объединились со старой социал-демократией, полагаясь на стихийную революционность масс и формальное признание социал-демократами диктатуры пролетариата.

Развитие производительных сил капитализма вовсе не ведет «автоматически» к социализму, они лишь создают предпосылки революционного переворота. Сами по себе они превращаются из производительных сил в разрушительные силы, делая все более реальной не альтернативу «социализм или варварство», а альтернативу «социализм или смерть».

Развиваясь производительные силы вовсе не натыкаются как на некую преграду на производственные отношения капитализма и «требуют» революции. Чисто экономическое развитие продолжается. И тут ошибались даже выдающиеся марксисты прошлого, такие как Троцкий и Сталин.

Троцкий в 1938 году начинает манифест создаваемого им Четвертого интернационала словами: «Экономическая предпосылка пролетарской революции давно уже достигла наивысшей точки, какая вообще может быть достигнута при капитализме. Производительные силы человечества перестали расти». Сталин приходил фактически к тем же выводам в последней своей работе «Экономические проблемы социализма в СССР» в 1952 году: «Можно ли утверждать, что известный тезис …об относительной стабильности рынков в период общего кризиса капитализма, высказанный до Второй мировой войны, – все еще остается в силе? …Можно ли утверждать, что известный тезис Ленина, высказанный им весной 1916 года, о том, что, несмотря на загнивание капитализма, «в целом капитализм растет неизмеримо быстрее, чем прежде», – все еще остается в силе? Я думаю, что нельзя этого утверждать. Ввиду новых условий, возникших в связи со Второй мировой войной, оба тезиса нужно считать утратившими силу».

Сталин и Троцкий разделяют убеждение в том, что если общественная система капитализма определяется движением экономических сил, то и пределы ее развития очерчены бунтом экономических сил против этой системы. Но сам по себе этот бунт рождает лишь возможность перехода к социализму. Экономическое развитие на капиталистическом основании не прекратилось ни в 1938-м, ни в 1952-м, продолжилось и накопление разрушительного потенциала системы, пропорционально которому растет значение классовой сознательности, «субъективного фактора», значение теории и значение организации.

Но если развитие стихийных сил капитализма продолжается, то мы можем и должны в общих чертах представлять себе его ближайшие результаты.

 

Кризис неолиберализма и переход к новой фазе капиталистического развития

Неолиберальная система исчерпывает свой ресурс. Кризис 2001 года обнажил это. Капитализм в наиболее развитых странах не может продолжать следовать неолиберальной модели, она ведет к стремительному росту задолженности, в том числе в империалистических странах, с трудно предсказуемым финалом. Территориальное расширение рынков, связанное с поражением социализма и открытием рынков Восточной Европы, России и Китая с его миллиардным населением, исчерпало свой ресурс. Китай из импортера превратился в экспортера. Российский капитал, пользуясь благоприятной конъюнктурой цен на сырье, создает свой центр концентрации капитала.

Таким образом, «длинный» цикл, начавшийся в 1973–1975 годах, подходит к концу.

Кризис неолиберализма требует увеличения государственных расходов. Мы видели, что для Японии увеличение государственных расходов становится вопросом выживания. Тем не менее, причины краха «социального государства» и социал-демократической политики не исчезли. И новый переход к стратегии послевоенного кейнсианства вряд ли возможен.

То, что возможно сегодня, это уже отчасти реализуемая администрацией Буша стратегия «военного кейнсианства», то есть увеличение госрасходов за счет военной сферы. Начавшись как мера противодействия кризису, она уже начинает превращаться в норму.

Второй особенностью новой фазы капитализма будет переход к протекционистской политике, по крайней мере, ведущими империалистическими странами, а также стремительно растущим Китаем. Протекционистские барьеры уже вырастают между США и Европой. Конкуренция в сфере высоких технологий, автомобильной промышленности и авиастроении дополнилось резким противостоянием энергетических корпораций в ходе войны в Ираке.

Ближний Восток – основной поставщик нефти в Европу, Японию, Китай. Капиталисты США заинтересованы в ослаблении экономики своих конкурентов, прежде всего Германии и Франции. В результате военной оккупации Ирака европейским капиталистам придется закупать нефть у американских компаний, обогащая американских капиталистов. Оккупационные власти поставили под свой контроль природные ресурсы Ирака. Это позволит американским капиталистам безраздельно хозяйничать в Ираке. «На колониальном рынке легче (а иногда единственно только и возможно) монополистическими путями устранить конкурента, обеспечить себе поставку, закрепить соответствующие «связи» и пр.».

Правительства Германии, Франции и России выступали против войны в Ираке, потому что российские и франко-германские корпорации подписали с правительством Хусейна контракты на разработку нефтяных месторождений на миллионы долларов.

Тем не менее, рост цен на нефть продолжился и после захвата Ирака. И это было на руку и европейскому капиталу (экономика Европы наиболее эффективна в плане энергозатрат, к тому же сильное евро компенсирует рост цены на нефть), и тем более российскому. Кто действительно проиграл, так это Китай, против которого и направлена в перспективе стратегия США. Китай относится к числу наименее эффективных потребителей нефти в мире, для его экономики рост цен на нефть окажется серьезным ударом. Афганской войной США отрезали Китай от энергоресурсов Центральной Азии, а войной в Ираке и инспирированной США войной Израиля против Ливана продолжили подогревать рост цены «черного золота».

Китай в результате также будет пытаться отгородиться протекционистскими барьерами, стать центром восточноазиатского единого рынка, противостоящего Европе и США.

 

Перспектива войны и революции

Протекционистский курс и «военное кейнсианство» логично ведут к переходу от «конвейерной войны» неолиберального периода к полномасштабному противостоянию по типу первых двух мировых войн. Это пессимистический прогноз, но это именно то, к чему ведут стихийные силы капитализма.

Нам предстоит наблюдать процесс блокообразования вокруг торговых зон с собственной валютой – долларом, евро и иеной либо юанем, а также, возможно, зоной рубля, которая не будет иметь самостоятельного значения, но примкнет к одному из центров накопления в военно-политическом противостоянии.

Не нужно иметь специальной подготовки, чтобы заключить, что это именно те экономические условия, которые существовали перед Первой и Второй мировыми войнами.

Хотелось бы с оптимизмом Мао Цзэдуна сказать: «Что касается вопроса о мировой войне, то существуют только две возможности: или война вызовет революцию, или революция предотвратит войну». Но реальность гораздо сложнее. Революционные силы все еще не перестроились после исторического поражения, закончившегося реставрацией капитализма в СССР и Китае. Революционное марксистское движение не организовано на международном уровне, в нем все еще сильны пережитки сектантства и влияние оппортунистической идеологии.

 

Капитализм и/или экология

Человеческое общество является продуктом преобразования природы в условия жизни человека. Этот процесс называется общественным производством, в ходе которого, преобразуя природу, преобразовывается и человек, меняя формы общественного взаимодействия в соответствии с его (производства) потребностями.

Человек не может существовать, не преобразуя природу в условия своего существования, то есть в не-природу. Таким образом, концепции, провозглашающие идеалом «гармонию с природой» являются утопическими. Российский ученый, доктор философских наук И. К. Лисеев пишет об этом: «Человек никогда не находился в полной гармонии с природой и не довольствовался только приспособлением к ней. Это всего-навсего религиозный миф о первобытном рае, в котором жили Адам и Ева. Почему-то миф этот перекочевал и в научную литературу по экологическим проблемам».

Сторонники «гармонии с природой» по сути предлагают вернуть человечество к временам, когда преобразование природы также осуществлялось, но в несравнимо меньших масштабах, чем сейчас. Такой возврат означал бы также и пропорциональное сокращение культуры, в том числе духовной культуры, которая при более низком уровне производственной практики оказалась бы ненужной и излишней, а значит, и общественный регресс.

Тем не менее, существующие способы преобразования природы человеком в рамках планеты Земля, если они будут и далее применяться в том же или даже в большем масштабе приведут к неизбежной экологической катастрофе. Эта катастрофа в перспективе сделает саму жизнь человека на нашей планете невозможной, приведет человечество к вырождению, а возможно, и к уничтожению биологических форм вообще. Такие пессимистические прогнозы делают многие ученые и специалисты, основываясь на богатом фактическом материале.

Итак, перед нами альтернатива: или возврат к примитивным способам преобразования природы и соответственно примитивным общественным формам (а это не только идеализируемые отношения племен, живущих якобы в гармонии с природой, но и рабство, феодализм и т. д.); или неизбежная гибель человечества в экологической катастрофе.

Первый выбор может быть сделан только группами энтузиастов, поскольку большинство человечества не откажется от преимуществ современной цивилизации, несмотря на ее также очевидные минусы. Можно себе представить скорее в качестве сюжета антиутопии, чем в качестве реальной исторической возможности, перспективу установления жесткой диктатуры, которая политическими средствами ограничит производство и потребление до экологически безопасного уровня. Однако, кроме того, что такой исход был бы нежелателен из гуманистических соображений, отсутствует общественная сила, чей материальный интерес непосредственно требовал бы установления такой диктатуры. Таким образом, неизбежен второй выбор? Человечество обречено семимильными шагами идти к неминуемой экологической катастрофе?

При современной экономической системе, да. Представляется, однако, возможным избежать этого второго выбора.

 

Реальность угрозы

Экологическая угроза не является чем-то возникшим лишь в последнее время. Недаром все известные крупные пустыни возникли на местах расположения самых древних цивилизаций. Причиной первого экологического кризиса была неолитическая революция (Х–IX тысячелетия до н. э., то есть более чем за десять тысяч лет до появления машинного производства), в ходе которой резко увеличились численность домашних животных, земледельческих угодий, что достигалось в то время за счет сжигания лесов. В мезолите Сахара была богатейшей саванной, развитие скотоводства превратило ее в пустыню. Человеческая цивилизация передвинулась на север, где были освоены новые территории, освободившиеся после таяния ледников, на новых местах развивалось поливное земледелие, которое было уже менее варварским по отношению к окружающей среде способом производства, чем прежний…

В наше время радикально расширились масштабы и увеличилась интенсивность преобразования природы человеком. Не осталось действительно «девственных уголков» природы, никак не затронутых деятельностью человека.

Ежегодно из недр земли извлекается более 100 миллиардов тонн различных пород. По масштабам это сравнимо с тектоническими процессами, а по темпам значительно их превосходит. Для обеспечения жизни одного человека в современной цивилизации требуется в год 200 тонн твердых веществ, которые при помощи 800 тонн воды и 1000 Вт энергии превращаются в продукты потребления. Общий расход энергии на одного человека в сутки составлял в первобытном обществе примерно 4000 кал, в феодальном – 12 000, на заре индустриализации – 70 000, а в современном обществе достигает 250 000 кал.

При сегодняшних способах производства все это приводит к уничтожению окружающей среды. Леса исчезают с земной поверхности со скоростью несколько десятков гектаров в минуту. Это влечет за собой уничтожение верхнего плодородного слоя почвы со скоростью 44 гектара в минуту. Исчезновение лесов приводит к снижению концентрации кислорода в воздухе – за последнее столетие его содержание снизилось с 20,948 % до 20,8 %, а в городах – ниже 20 %.

Ежегодно в атмосферу выбрасывается около 20 млрд. тонн СО2, 300 млн. тонн СО; 50 млн. тонн оксидов азота; 150 млн. тонн SО2; 4–5 млрд. тонн Н2S и других вредных газов; более 400 млн. тонн частиц пыли, золы, сажи.

Ежегодно в водоемы сбрасывается около 600 млрд. тонн промышленных и бытовых стоков, более 10 млн. тонн нефти и нефтепродуктов…

 

Современная экономическая система и ее основная тенденция

Современный экономический порядок основан на частном предпринимательстве и рынке. Стимулом развития частной инициативы является стремление к получению максимально возможной прибыли. Прибыль субъектов частного предпринимательства это, в конечном счете, разница между ценой рабочей силы наемных работников и ценой произведенного ими продукта.

В этой экономической системе воспроизводство окружающей среды возможно только при изъятии части прибыли (путем налогообложения или добровольно) и затраты ее на экологические цели. Однако это противоречит стремлению к максимизации прибыли, которое является субъективной стороной возможности функционирования всей экономической системы. Проще говоря, никто не будет тратить прибыль на экологические нужды, если ее можно потратить на увеличение капитала и личное потребление. А если и найдется такой «чудак», то он быстро погибнет в конкурентной борьбе с менее «совестливыми» соперниками.

Кроме этого, существует также зафиксированная экономической наукой тенденция нормы прибыли к понижению. То есть прибыль составляет все меньший процент от затраченного капитала. Происходит это потому, что с ростом производительных сил человечества, технического прогресса все большую долю в капитале составляют затраты на машины, оборудование, сырье, помещения, инфраструктуру и т. д. (т. н. основной капитал), и все меньшую – затраты на найм работников (т. н. переменный капитал), которые, собственно, и являются источником прибыли.

В то же время масштабы преобразования природы продолжают увеличиваться – пропорционально увеличению основного капитала – а значит, все большие средства должны идти на воспроизводство окружающей среды, очистку и переработку выбросов и т. д.

Эту проблему рассматривает один из ведущих теоретиков школы анализа мировых систем Иммануил Валлерстайн в своей книге «Конец знакомого мира. Социология XXI века» (The End of the World as We know It. Social Science for the Twenty-First Century). Он пишет: «Средняя норма прибыли должна неизбежно снижаться. В условиях такого давления на норму прибыли особое значение приобретает сокращение издержек, не связанных с оплатой труда». Увеличение прибыли за счет сокращения оплаты труда сталкивается с противодействием наемных работников, организованных в профсоюзы. Таким образом, возникает проблема компенсации издержек. Государство не может компенсировать издержки, просто выделяя субсидии, они становятся «все более непопулярными. Против них громко протестуют как конкурирующие предприятия, так и налогоплательщики». Все чаще это снижение происходит «даруемым властью избавлением от необходимости включать в себестоимость производственной операции те издержки, которых потребовало бы восстановление прежнего состояния окружающей среды».

Сокращения вреда окружающей среде производится двумя способами: либо сокращением вредного воздействия, либо восстановлением ранее использованных природных ресурсов. Оба эти способа «встречают резкое сопротивление со стороны компаний, которые столкнулись бы с трудностями в случае, если бы такие предложения были приняты; утверждается, что эти меры крайне дороги и потому неизбежно вызовут сокращение производства».

 

Глобальное измерение проблемы

Меры по внедрению экологической безопасности, которые все-таки были предприняты начиная с 1960–1970-х годов развитыми странами, часто приводили лишь к тому, что часть производств, представляющих наибольшую опасность для окружающей среды, были перенесены на периферию мировой экономической системы – в страны «третьего мира».

Более того, развитые страны могут выкупать у стран «третьего мира» неиспользованное «право на загрязнение» и использовать его сами. В итоге все равно наибольшее загрязнение окружающей среды производят развитые страны. По выбросам CO2 на душу населения среди тех стран, где выбросы превышают 10 тонн в год, большинство составляют европейские страны (7 стран), кроме них в список входят нефтедобывающие арабские страны (5 стран), в Азии – также развитые Австралия, Бруней и Сингапур. Но все они вместе набирают меньше трети от тех объемов, которые ежегодно выбрасывают США.

Расширение производства за счет стран «третьего мира» не ослабляет, а усиливает нагрузку на окружающую среду. В то же время от правительств этих стран трудно ожидать давления на компании с целью компенсации экологического вреда, поскольку именно в погоне за более низкими издержками и большими прибылями капитал и устремляется в «третий мир».

В рамках всей системы международного разделения труда продолжает действовать стремление к снижению издержек за счет усиления нагрузки на окружающую среду.

 

Виновата ли наука?

«Имеет место удручающая тенденция выставлять в качестве врагов науку и технологию», – пишет И. Валлерстайн. Эта тенденция позволяет свалить ответственность «с больной головы на здоровую».

«Загрязнение атмосферы, – пишет известный российский ученый В. М. Найдыш, – катастрофы на атомных электростанциях, повышение радиоактивного фона в результате испытаний ядерного оружия, «озонная дыра» над планетой, исчезновение многих видов растений и животных – эти и другие экологические проблемы люди склонны объяснять самим фактом существования науки. Но дело не в науке, а в том, в чьих руках она находится, какие социальные интересы за ней стоят, какие общественные и государственные структуры направляют ее развитие».

Ведь очевидно, что наука и технология, совершенствуясь, создают не только такие формы производства, которые оказывают разрушающее воздействие на окружающую среду, но и в не меньшей степени способы ее сохранения, восстановления. То, что первые активно используются, а вторые все еще находятся в зачаточном состоянии – не вина науки, это вина той системы, которая нацеливает человечество на получение прибыли и сокращение расходов.

Экологическая борьба при таком неверном подходе превращается в форму современного луддизма. Социальную бесперспективность такой борьбы отмечает и И. Валлерстайн: «На практике это проявляется в защите экзотических животных, о которых большинство людей никогда не слышало и потому испытывает к ним полное равнодушие; в такой ситуации ответственными за сокращение рабочих мест становятся принадлежащие к среднему классу чудаковатые городские интеллектуалы».

Переход от «индустриального» к «постиндустриальному» обществу, на который уповали многие, также не приносит желанного избавления от экологической угрозы. «Постиндустриальные» технологии как бы надстраиваются над усложняющейся промышленной технологической базой и приводят не к ее сокращению, а, наоборот, к увеличению. Об этом свидетельствуют и данные по выбросам в атмосферу, где США, наиболее продвинутая в плане «постиндустриального общества» страна, занимает первое место.

 

Возможность выхода

Дилемма, таким образом, заключается в следующем: или эффективное накопление капитала при стремительном разрушении окружающей среды, или бережное отношение и воспроизводство окружающей среды и невозможность эффективной работы системы, основанной на накоплении капитала. В такой постановке вопрос уже может иметь ответы. Мы не можем представить себе человека, не преобразующего природу. Но мы можем представить себе общественную систему, основанную не на накоплении капитала, частном предпринимательстве и рынке.

Технически и технологически человечество готово к тому, чтобы достаточно бережно относиться к окружающей среде, чтобы иметь чистый воздух, воду, сохранить видовое разнообразие животных, птиц, рыб, насекомых. Но все это оказывается «слишком дорого».

Чтобы решить экологическую проблему, человечеству необходимо, таким образом, отказаться от экономической системы, основой которого остается частное предпринимательство, наемный труд, рынок и накопление капитала. В рамках такой системы максимизация прибыли имеет значение единственной цели экономической деятельности.

Реальная альтернатива такой системе – не отказ от прогресса, а производство, основанное на демократическом планировании производства и непосредственно общественном владении, пользовании и распоряжении средствами производства. Целью такой системы станет не производство прибыли, а «производство» общественного человека. Таким образом, снимется противоречие между целями производства и целью сохранения окружающей среды, которое мы отмечаем в современной экономической системе как неразрешимое.

Значит, решение не в переходе к «постиндустриальному обществу», которое предполагает только совершенствование технологии, но не условий и способов применения этой технологии, а в переходе к «пострыночному», «посткапиталистическому» обществу.

Этот переход, который, согласно гуманистической философской традиции, является необходимым условием снятия отчуждения, создаст общественные условия для того, чтобы человек в каждой из сфер своей деятельности имел всеобщий закон в качестве метода, действовал со знанием дела, свободно; преобразовывал природу всегда в соответствии с ее собственными законами, а не по произволу.

Такие изменения, как пишет И. Валлерстайн, «предполагают не только новую социальную систему, но и требуют новых структур знания, где философия и естественные науки не будут разделены».

 

Язык, нация, класс

Национальный и языковой вопрос – для марксиста это вторая и третья производные от классового вопроса. Логично, что разные классы не только по-разному на эти вопросы отвечают, но и по-разному ставят их. Даже не в силу умысла, а потому что они для разных классов по-разному стоят. Проблема коммуникации или национальной идентичности преломляются в социальной практике наемного работника и капиталиста по-разному. Маркс заостряет этот вопрос в формулировке, которую не очень-то любят современные «коммунисты»: у пролетариев нет отечества, отрезает он.

Национальность, национальная идетичность для капиталиста, так же как и язык, являются средством в конкурентной борьбе. Среди наемных работников использовать язык или нацию в качестве конкурентного преимущества могут только представители наиболее высокооплачиваемых категорий класса наемных работников, в особенности лица интеллектуального труда («рабочая аристократия», если пользоваться термином классического марксизма). Для подавляющего большинства пролетариев язык остается в лучшем случае нейтральным фактором в классовой борьбе (для пролетариев коренной нации), а в худшем – помехой, ведущей к прямому ухудшению их материального положения (для мигрантов, пролетариев нетитульной нации и т. д.). При этом для буржуазии угнетенных наций (например, кавказских народов в России) нация все равно может быть положительным фактором в ее борьбе – за счет горизонтальных связей общин мелкая буржуазия этих наций может пытаться конкурировать с крупным капиталом, по крайней мере в сфере торговли. Для пролетариата угнетенной нации его национальность, его язык – это скорее гиря на ногах.

Причем, как показывает мировая практика, проблема не снимается «ассимиляцией». Французские арабы, большинство которых живет в метрополии уже во втором или третьем поколении, прекрасно говорят по-французски и по сути ничем не отличаются от «коренных». Тем не менее, они все равно оказываются в угнетенном положении, в «низах» французского пролетариата, среди бедных, что еще раз продемонстрировало восстание «аш-эль-эмов» в 2005 году.

Дело в том, что капитализму любой империалистической страны (Россия не исключение) нужно иметь «функциональный подкласс» наиболее угнетенного, наиболее эксплуатируемого пролетариата. В основном эту роль выполняют мигранты, в том числе внутренние мигранты, как в России. Возникающий таким образом раскол эксплуатируемого класса выгоден и с экономической и с политической точки зрения. С экономической, угнетенный субпролетариат давит на рынок труда. Московский капиталист может сказать: соглашайтесь на эту зарплату или я найму узбеков и заплачу им еще в четыре раза меньше. С политической, противопоставление «коренных» наемных работников «приезжим» эффективно потому, что мешает их солидарным действиям.

Поблема эта имеет два решения: полная и безусловная легализация всех работников-мигрантов, предоставление им того же статуса, что и коренным рабочим, что предполагает организацию совместных профсоюзных и политических организаций интернационалистического типа. Второе решение: ужесточение миграционной политики и таким образом охрана внутреннего рынка рыбочей силы.

Второй вариант на самом деле представляет собой псевдорешение. И даже не потому что оно негуманно – закрытие границ для мигрантов приводит только к большей смертности, большим лишениям при попытках эту границу пересечь (вспомним тысячи задохнувшихся при попытках добраться с конктинета бедности – Африки на континент богатства – Европу в трюмах утлых суденышек, вспомним украинских гастарбайтеров, задохнувшихся в багажниках автомобилей на польско-немецкой границе), к большим поборам со стороны чиновников и полиции (это вам подтвердит любой москвич).

На самом деле меры по ограничению трудовой миграции лишь понижают цену рабочей силы рабочего-мигранта: чем меньше у него прав, тем меньше ему будут и платить. А значит, эти меры становятся и способом снижения зарплаты коренного рабочего. Круг замыкается: национализм титульной нации бьет по рабочему этой титульной нации (вернее, по большинству рабочих, не по высшему слою, которому национальное угнетение может быть как раз на руку).

Ограничение миграции, вроде «стены Буша» на границе с Мексикой, или мер, которые предлагает карманная неонацистская организация Кремля – ДПНИ, могут быть к тому же и мерами по недопущению увеличения численности субпролетариата выше определенного процента, когда это может стать опасным с политической точки зрения.

Здесь примером могут быть не только недавние французские бунты, но и история чернокожего пролетариата США. Чернокожие которых разросшаяся за годы Второй мировой и капиталистического бума «золотых 50-х» американская промышленность рекрутировала на фабрики, выполняли именно роль субпролетариата. Чернокожие на заводах Детройта были чем-то вроде узбеков и таджиков московских строек. Однако, дав чернокожим экономическую силу и значимость, капитализм дал им в руки и политическое оружие, создав условия для пробуждения классового сознания. Это сознание быстро развилось от буржазных идей «равноправия» или «черного расизма» к революционному марксизму партии «Черных пантер». Политически опасному черному субпролетариату пришлось давать подачки (благо самая богатая буржуазия мира имела для этого ресурс) – дать возможность переходить в ряды рабочей аристократии, политического и карьерного роста в рамках системы и т. п. Тех же, кто не соглашался на подачки, уничтожали, как было с теми же «Черными пантерами». Субпролетариат начинает рекрутироваться из ибероамериканских стран Юга, которые, в отличие от чернокожих, не являясь гражданами США, были гораздо менее успешными в экономической борьбе. Однако, и они стали теперь опасными политически – поэтому возводится «стена Буша», поэтому администрация протаскивает антииммигрантские законы.

Буржуазия России, которая в мировой империалистической табели о рангах стоит пониже американской и европейской, вынуждена думать на несколько ходов вперед. Именно поэтому, антииммигрантские настроения в ее среде появляются раньше, чем действительная политическая опасность субпролетариата. Ну нельзя же считать несколько забастовок, организованных левыми группами на «Донстрое» в Москве, действительной опасностью?

Российский субпролетариат пугает своей численностью. По разным подсчетам, число «нелегалов» достигло уже 15 миллионов человек. А в своей массе – это именно наемные работники, буржуазия без труда легализуется. Возможно, это уже крупнейший отряд российского рабочего класса. И, уж во всяком случае, самый быстрорастущий.

Кроме строек и транспорта, это теперь уже и во все большем масштабе промышленность. Прибавьте сюда внутреннюю «русскую» миграцию из депрессивных регионов, а также субпролетариат из национальных республик РФ (эти люди не считаются «нелегалами»), и вы получите гигантскую, потенциально революционную силу, которая сейчас не имеет своего политического голоса.

Проблемы этой части рабочего класса не лежат, таким образом, в плоскости национальной политики. Более того, сам этот субпролетариат национально безразличен, а во втором поколении он и вовсе потеряет национальную идентичность. Вторая и главная особенность этого слоя состоит в том, что его проблемы принципиально не решаются реформистским путем – субпролетариат располагается вне поля социальной политики государства. Причем, если западная буржуазия в годы «социального государства» могла пытаться расширить сферу его действия на часть субпролетариата (сегодня не может), то российская буржуазия не может делать даже таких попыток, так как это противоречит как мировой неолиберальной тенденции, так и внутренней политике Путина по уничтожению социального сектора.

То, что субпролетариат, таким образом, лежит вне реформистской политики и не рассматривается реформистскими левыми в качестве своей социальной базы, делает его (не автоматически, а в перспективе) социальной базой революционного левого движения.