Часы показывали 18 часов 15 минут. До начала телеэфира оставалось не так много времени. Пора было решать, какую одежду выбрать на этот раз. Я подошел к платяному шкафу, занимавшему почти половину спальни, и распахнул дверцу. В зеркале, прикрепленном к ее внутренней стороне, отразился человек в махровом халате. Человек этот мне не понравился. Лицо его выглядело осунувшимся, темные круги под глазами придавали взгляду ощущение накопленной усталости, а мне, естественно, хотелось выглядеть свежим и по возможности энергичным.

– Так не годится, – сказал я себе и вспомнил про йоговское упражнение, напечатанное в какой-то популярной брошюре. Для того чтобы вернуть утраченную энергию, надо было вначале минут пять вращать глазными яблоками, затем растянуть в неимоверной гримасе рот, представить себя тигром и громко зарычать.

Все это, стоя перед распахнутым шкафом, я и проделал.

– Что с тобой? – спросила жена.

– Выбираю костюм.

– Интересный способ, – сказала она.

Я мог выбрать себе любую одежду. Дело в том, что это не имело никакого значения. В конечном счете жена доставала из шкафа именно то, в чем, по ее мнению, я лучше всего выглядел в те или иные периоды моей жизни. На сей раз это были серый пиджак и черная водолазка.

– А если рубашку с галстуком? – попытался предложить я иной вариант.

– Галстук будет тебе только мешать, – спокойно сказала жена.

Конечно, она была права. Галстук всегда мешал мне, когда я сидел в этом чертовом кресле перед глазком телекамеры. В какой-то момент мне вдруг начинало казаться, что галстук съезжает набок, и я судорожно старался выправить его положение. Со стороны это, наверное, выглядело смешно.

Перед самым выходом жена осмотрела меня с головы до ног, поцеловала и, слегка отстранившись, произнесла:

– Сегодня тебе лучше очки не снимать.

Машина, присланная за мной, уже ждала в условленном месте, водитель поздоровался и больше за всю дорогу не произнес ни единого слова.

На самом деле я был за это ему весьма признателен. Небольшой отрезок времени, который мне предстояло провести в пути, я хотел использовать для того, чтобы хоть как-то сосредоточиться и приблизительно представить себе сценарий предстоящей беседы под названием «Есть ли жизнь после смерти». Но мои усилия были безуспешными. Мысли путались: то я снова видел собственное отражение в зеркале, то вспоминались обрывки каких-то текстов, то ободряющий взгляд жены, который она подарила мне перед тем, как я закрыл за собой дверь.

За этим мелькающим перед глазами калейдоскопом я не заметил, как мы подкатили к ярко освещенному подъезду телецентра, на ступеньках которого уже ждала меня, обмахиваясь папкой с бумагами, милая дама – редактор, уговорившая меня принять участие в предстоящей программе. Крепко сжав мой локоть и щебеча о чем-то совершенно необязательном, дама почти силком протащила меня по лабиринту студийных коридоров, пока наконец не втолкнула в небольшую уютную гримерную.

С меня сняли очки, на пиджак набросили нейлоновый фартук и принялись обрабатывать лицо смесью каких-то кремов подозрительно коричневого цвета.

Минут через пять я посмотрел в зеркало. В нем отражался хорошо отдохнувший человек с южным загаром на бесцветной до того физиономии. Это был высокий класс. Я подмигнул своему респектабельному двойнику, но засиживаться в гримерной мне не дали.

Стремительный бросок через два лестничных пролета – и вот меня уже втолкнули в студию, где в кресле сидел ведущий телепрограммы, заглядывавший в листки и на разные лады пробовавший фразу: «Есть ли жизнь после смерти?» Еще одно кресло резко двинули под мои коленки и, когда я рухнул в приготовленную западню, тотчас же защелкнули на лацкане пиджака миниатюрный микрофон, а прямо в глаза направили яркий луч света. Я невольно заслонился рукой и робко попросил:

– Очки.

Через мгновение они оказались на моем лице.

– Тишина в студии! – крикнул ведущий.

Пути к отступлению были отрезаны. Сердце бухало так, что, казалось, заглушало все посторонние звуки. Сквозь этот грохот прорвалось наконец музыкальное вступление, и на мониторе появилась заставка передачи.

– Начали, – сказал ведущий и перекрестился.

Разговор получился, по-моему, динамичным, и, наверное, тем, кто смотрел нашу передачу, скучать не пришлось. А потом настало время отвечать на звонки телезрителей, лампочка телефонного аппарата, установленного в студии, и так уже достаточно долго мигала красным тревожным светом.

– Ну что ж, – бодро сказал ведущий, – давайте послушаем теперь того, кто так настойчиво пытается к нам дозвониться.

– Хочу обратиться к вашему гостю, – приятный женский голос раздался откуда-то сверху, – как он считает, а существует ли жизнь до момента смерти?

– Спасибо за вопрос, – сказал по инерции ведущий, но потом осекся и переспросил: – Я хотел бы, если можно, уточнить формулировку.

– Есть ли жизнь до смерти? – Голос, который пробивался сквозь эфирные помехи, показался мне необыкновенно знакомым.

– Это же Птаха, – произнес я и выпрямился в кресле.

– Какая еще Птаха? – спросил ведущий. Я чувствовал, что он начинает нервничать. – Объясните, пожалуйста, телезрителям смысл этого вопроса.

– Охотно, – сказал я. – Жизнь до момента смерти существует, но в одном-единственном случае: если в этой жизни присутствует любовь.

– Даже тогда, когда это мучительно больно? – спросила Птаха.

– Даже тогда, – ответил я.

– Все так, – сказала Птаха и добавила: – А за правильность ответа съешь конфету из буфета.

– Ничего не понимаю! – воскликнул ведущий.

Мне показалось, что моя жена, которая дома, сидя у телевизора, наблюдала за нашей беседой, при этом отчаянном возгласе слегка улыбнулась. А еще мне показалось, что в глазах ее в этот момент почему-то стояли слезы. И только фарфоровый император Лао, располагавшийся на полке за телевизором, как всегда, умудренно покачивал головой.