Наступило 13 июля. С утра все предвещало хорошую погоду. Скачки должны были начаться в 4 часа дня. За полчаса до начала от начальника дивизии я получил приглашение ехать на скачки вместе с ним. Но у меня на столе лежала только что доставленная из штаба 14-го корпуса телеграмма. Ее нужно было расшифровать. Поэтому я велел передать начальнику дивизии, что приеду позже, и сел за расшифровку телеграммы.

В штабе дивизии особых шифровальщиков не полагалось. Этим занимались или начальник штаба, или я — старший адъютант Генерального штаба. Шифры хранились в сейфе начальника штаба. В данном случае они были у меня, как замещающего начальника штаба. Телеграмма из штаба корпуса была короткой, и через 20 минут передо мной лежал ее текст. Экипаж стоял у ворот моей избы, и я, проверив еще раз правильность расшифрованного текста, отправился на скаковое поле, приказав ехать рысью, чтобы скорее попасть туда. Телеграмма действительно оказалась короткой по числу слов, но содержание ее было чрезвычайно важно: она гласила, что по высочайшему повелению 13 июля объявляется первым днем подготовительного к войне периода. Войскам приказывалось немедленно следовать на свои зимние квартиры. Когда я вначале пятого приехал на скачки и поднялся на судейскую вышку, где находился Новиков и все командиры полков, первый заезд уже стоял на старте. Первым моим желанием было остановить скачки, но потом я решил дать проскакать первому заезду, чтобы не создавать паники. Так и сделал. Зрители и не подозревали, что это последние скачки, что в том же 1914 году на этом поле будет литься кровь, а не греметь музыка и веселье.

Когда закончился первый заезд, я подошел к начальнику дивизии и попросил его спуститься со мной с вышки, чтобы доложить ему очень важную телеграмму. Прочитав Новикову полученную телеграмму, я высказал соображение, что надо закончить скачки, собрать командиров полков и передать им содержание телеграммы с тем, чтобы сегодня же, 13 июля, в ночь полки выступили на свои постоянные квартиры. Полкам предстояло сделать около 140 километров. Необходимо было торопиться, чтобы вовремя прибыть на границу. Возбужденный полученным известием, начальник дивизии громогласно с судейской вышки объявил о подготовительном к войне периоде, хотя здесь присутствовали и семьи офицеров, и приглашённые гражданские лица. Новиков в обычном в таких случаях тоне произнес речь о защите веры, царя и отечества. Мне была наука на будущее, как нужно сохранять секреты даже от своего начальства. Загремело «ура», музыка заиграла гимн, и поле быстро опустело. Командиры полков тут же собрались, и в присутствии Новикова я условился с ними о часе выступления, маршруте движения, поддержании связи во время похода, напомнил им о необходимости скорейшего ознакомления с боевой задачей дивизии.

Опыт Русско-японской войны нас кое-чему научил. Не верилось, что война начнется с дипломатических тонкостей, а поэтому было приказано полкам двигаться с мерами охранения. Отдав распоряжения, мы разъехались по своим местам.

Хотя присланные ранее указания о мерах, проводимых во время подготовительного к войне периода, были общи, командир корпуса обещал выслать подробные указания дополнительно.

Одно было несомненно: нужно эвакуировать семьи офицеров в глубь страны. Доложив об этом начальнику дивизии и получив его согласие, я тотчас же разослал распоряжения полкам, а из штаба дивизии командировал в Ченстохов второго старшего адъютанта с пассажирским поездом, чтобы вывезти семьи офицеров. Штаб дивизии начал укладываться для возвращения в Ченстохов.

На рассвете 14 июля я получил донесения от всех полков и 23-й конной батареи о выступлении. Предполагалось, что, делая ускоренные переходы, к вечеру 16 июля все части будут на своих местах, а 2-я бригада дивизии, за исключением одной сотни казаков, в районе Ченстохова. Из-за задержки с подачей вагонов штаб дивизии смог лишь в ночь на 15 июля тронуться по железной дороге от Скерпевиц на Ченстохов, куда и прибыл к вечеру 15 июля.

Зная, что Ченстохов остался на лето без войск, я предложил начальнику дивизии ускорить марш 2-й бригады дивизии к Ченстохову с тем, чтобы последние 100 верст были пройдены в одни сутки. Новиков согласился и послал соответствующее распоряжение командиру 2-й бригады.

Вечером 15 июля штаб 14-й кавалерийской дивизии прибыл в Ченстохов. Город не чувствовал, что над ним сгущаются тучи. В наиболее осведомленных банкирских кругах не допускали даже мысли о возникновении войны. На худой конец, предполагали они, если даже дойдет до мобилизации, то стороны постоят одна против другой, и все закончится соглашением, как это было в 1912 году. Я не разделял этой точки зрения и считал, что дело идет к войне. В Ченстохове оставалась лишь небольшая команда в 100 человек при офицере, которая несла караулы по охране казарм полка. Реальной силой в руках штаба дивизии была только конно-саперная команда, прибывшая с ним. Поэтому из нее, впредь до прибытия 2-й бригады, я выслал два унтер-офицерских разъезда: один к станции Гербы, а второй к югу, к деревне Конописка, чтобы вовремя получить сведения о неожиданном нападении немцев на пограничников.

Из города постепенно уезжали русские гражданские чиновники с семьями, банк вывозил ценности, эвакуировались офицерские семьи 14-й дивизии, 7-го стрелкового полка и пограничников. Поэтому странно ныне читать в воспоминаниях бывшего начальника штаба германского ландверного корпуса Гайе, который после Секта был даже командующим рейхсвером, что когда штаб германского корпуса 31 июля вошел в Ченстохов и разместился в отделении Государственного банка, то нашел там брошенные чернила, карандаши, бумагу и даже стенной календарь, обозначавший дату 11 июля 1914 года. Вот эта дата и должна бы навести Гайе на мысль, что еще 11 июля банк увозил ценности, т. е. ранее фактически объявленного подготовительного к войне периода. Но ничего не поделаешь, германские историки твердо усвоили правило Мольтке: в исторических трудах «писать правду, но не всю правду». Этому и следовал Гайе.

Сделав последний переход в 100 километров, 2-я бригада с 23-й конной батареей утром 16 июля подошла к Ченстохову.

В отношении казаков нужно отметить, что они появились в трех местах: в Бендзине команды грузили имущество и отправляли в Ченстохов; в Ченстохове стояло пять сотен казаков, а шестая сотня еще до выхода на специальный кавалерийский сбор была выделена в помощь полиции в Серадзе для поимки уголовной банды. Поэтому у германской агентуры создавалось впечатление об увеличении казачьих частей на левом берегу Вислы; германское командование ожидало налета русской конницы на Силезию и Познань, чтобы расстроить мобилизацию германской армии. Сотне казаков, отправленной в Серадзь, было послано приказание идти на присоединение к полку. Начальник штаба округа предупредил начальника 14-й дивизии о необходимости принять меры предосторожности на случай внезапного нападения противника. Это фактически уже было сделано. В тот же день были получены и дополнительные указания из штаба 14-го корпуса о мероприятиях, проводимых в подготовительный к войне период. Но дальше указаний о пополнении возимых запасов, перековке лошадей и подмазывания обоза они не шли.

Между тем стоявшей на границе дивизии был дорог каждый час. Поэтому я предложил начальнику дивизии объявить об отмобилизации ее частей. Произносивший громовые речи на Радугском поле, Новиков замялся и спросил, не сделает ли на нас начет контроль, если мобилизации не будет. Я успокоил его, что все сойдет благополучно, и получил разрешение.

Вечером 16 июля послал полкам распоряжение о начале с 17 июля общей мобилизации дивизии. В Петркув был командирован второй старший адъютант для мобилизации обозов 2-го разряда частей дивизии. Таким образом, не уведомляя начальство, 14-я кавалерийская дивизия с утра 17 июля еще до объявления общей мобилизации фактически к ней приступила. Зевать не приходилось!

Семьи офицеров уже выехали из Ченстохова. Я поселился в штабе, а свою квартиру, расположенную недалеко от него, предоставил Новикову, чтобы в случае тревоги он мог быстро явиться в штаб. К утру 17 июля в Ченстохов начали прибывать из лагерей эшелоны 7-го стрелкового полка. В тот же день в штабе было получено донесение о прибытии 14-го драгунского полка в Калиш, а 14-го уланского полка в Кельце и Пиньчув.

17 июля все части дивизии, за исключением обозов 2-го разряда в Петркуве, были отмобилизованы. Вечером этого дня начальник 14-й кавалерийской дивизии, как начальник Ченстоховского гарнизона, получил телеграмму об общей мобилизации, первым днем которой определялось 18 июля. На следующий день началась мобилизация в 7-м стрелковом полку и на Ченстоховском сборном пункте.

18 июля кончилась моя работа в качестве исполняющего должность начальника штаба дивизии. Из штаба округа на эту должность приехал штаб-офицер для поручений полковник Генерального штаба В.Н. Дрейер. Когда я служил в Ташкенте, он командовал для ценза ротой, а затем до 1906 года был помощником старшего адъютанта штаба округа.

Сын полковника артиллерии Дрейера, служившего также в Ташкенте, Владимир Николаевич вел довольно рассеянный образ жизни, являясь представителем «золотой молодежи» в Ташкенте. Женатый на красивой молодой блондинке, правда недалекой, он вскоре бросил ее, увлекшись другими женщинами.

Затем Дрейера перевели на Запад, и я вновь столкнулся с ним уже в 1913 году, когда он был штаб-офицером для поручений при штабе 14-го корпуса. В служебном отношении Дрейер имел хорошую репутацию способного штаб-офицера, но его авантюристические наклонности не только не уменьшались, но даже развивались. Когда вспыхнула болгаро-турецкая война в 1912 году, он какими-то путями устроился корреспондентом «Нового времени» при болгарской армии. Попав в среду корреспондентов-авантюристов, Дрейер быстро почувствовал себя в своей сфере. По своему характеру он отличался известной долей нахальства. По каким-то причинам ему было предложено оставить болгарскую армию и вернуться в Россию. Высокий, крепко сложенный мужчина, по натуре настоящий военный человек, но не из скромных, он стремился за счет других выдвинуться и при случае не прочь был приукрасить в донесениях свои подвиги.

Храбрости необычайной, Дрейер быстро оценивал обстановку, всегда предпочитал бой, не вдаваясь глубоко, целесообразен он или нет. Хотя 18 июля Дрейер и был прислан для исполнения должности начальника штаба дивизии, по существу, вся тяжесть работы по штабу осталась на мне. Дрейер ждал открытия военных действий, а черновая, штабная, работа его не интересовала, да он ее и не любил.

К вечеру 18 июля все части дивизии с тылами заканчивали мобилизацию. Пограничные посты свертывались в пешие и конные сотни. 7-й стрелковый полк в первый день мобилизации разослал команды для приема людей и лошадей, и, таким образом, роты его оказались без людей.

При планировании мобилизации в Польше считалось, что из призываемых возрастов польского населения до 20 % не явится. Между тем на Ченстоховском сборном пункте получалась иная картина: явились не только подлежащие призыву, но и добровольцы. Всех нужно было принять, провести через медицинские комиссии и переправить на правый берег Вислы по нарядам. Не хватало вагонов, поэтому часть мобилизованных пришлось отправить походным порядком на Петркув и уже там посадить в воинские эшелоны.

В самом городе Ченстохов мобилизация, конечно, внесла некоторую нервозность. На главной улице днем и ночью толпилась публика, достаточно было по улице проехать автомобилю, как все настораживались. Вообще же все шло спокойно и нигде порядок не нарушался, хотя в городе и его окрестностях жило много немцев. Особых мер против них предпринято не было.

Ночь и день 19 июля протекали в обычной мобилизационной работе. Старший воинский начальник явно не справлялся с работой, в чем я убедился сам, зайдя на сборочный пункт. Решено было командировать ему в помощь, а вернее, просто заменить полковником из штаба 14-й пограничной бригады и дать несколько врачей, чтобы ускорить осмотр призывников.

Около 5 часов дня было получено донесение из Мысловице от ротмистра пограничной стражи, что мост через реку Черна-Пшемша, соединяющий русскую железную дорогу с австрийской, взорван. Почти одновременно пришел об этом запрос и из штаба округа. Туда донесли, что ротмистр отстранен от командования, чего в действительности сделано не было. Попытка взорвать мост у Сосновец, соединяющий русскую дорогу с германской, не удалась: немцы открыли пулеметный и ружейный огонь, Очевидно, у того ротмистра был старый красный конверт с надписью «Вскрыть по объявлении мобилизации», а в содержимом конверта указывалось о взрыве мостов. Второй старший адъютант находился в Петркуве, и проверить, точно ли он заменил пакет, пока было нельзя.

С точки зрения дипломатии и пропаганды этот взрыв мостов, конечно, имел значение. В полученных через агента германских газетах от 20 июля было жирным шрифтом напечатано о «враждебных действиях России против Австрии», о взрыве русскими железнодорожного моста через реку Черна-Пшемша, у Мысловице.

На границе с Австрией все было спокойно. Иное дело в Германии. Уже в ночь на 19 июля разведывательные части дивизии и пограничники сообщили, что за германской границей слышен колокольный звон и зажжены вехи. Так традиционно немцы объявляли об угрожающем войной положении. Днем 19 июля это подтвердила и агентура.

Мой постоянный и проверенный агент — поляк из Заверн, — оказался военнообязанным и призывался по мобилизации. Я приказал воинскому начальнику передать его в штаб 14-й дивизии на укомплектование, приобрел ему повозку и пару лошадей для разъездных надобностей, пополнил его гардероб на случай переодевания.

Медленно проходил день и вечер. Я прилег подремать, когда около 11 часов вечера меня разбудил дежурный по штабу. Он принес телеграмму из Петербурга, адресованную начальнику гарнизона Ченстохова. Она гласила: «Германия объявила нам войну. Сухомлинов». Немедленно доложив эту телеграмму начальнику штаба и позвонив начальнику дивизии, отправился к другому телефону, соединившему меня со станцией Гербы-прусские, вызвал к телефону командира разведывательного эскадрона 14-го гусарского полка и передал ему приказание о немедленном переходе границы и уведомлении о том же второго командира эскадрона, стоявшего южнее, у деревни Конописка, с приказанием и ему начать разведку с переходом границы. Командир эскадрона со станции Гербы просил подождать часа полтора, так как темно, кругом лес, ничего не видно… Дав согласие, я вернулся к себе в комнату.

Итак, война началась!

О ходе мобилизации на ченстоховском сборном пункте я уже говорил. В остальных районах, подчиненных по боевой задаче начальнику 14-й кавалерийской дивизии, мобилизация проходила нормально. Фактически два дня для мобилизации были выиграны. Оставалось еще 20 июля для завершения работ ченстоховского сборного пункта и отправки по железной дороге 7-го стрелкового полка. 19 июля агент штаба дивизии, побывавший в Силезии, доложил о подвозе к Люблинцу пехоты и артиллерии немцев. Очевидно, в Люблинце сосредоточивался весь 63-й пехотный немецкий полк. Телеграмма Сухомлинова говорила только об объявлении нам войны Германией. Какова же позиция Австрии, из-за которой и вспыхнула война? Ведь на фланге 2-й бригады 14-й кавалерийской дивизии висела 7-я австрийская кавалерийская дивизия. Поэтому, когда ночью начальник дивизии явился в штаб, я предложил ему запросить начальника штаба Варшавского военного округа Орановского о позиции Австро-Венгрии. Телеграмму послали, но ответа на нее штаб дивизии так и не получил.

По разработке 1912 года 2-я бригада должна была идти в набег на Люблинец с целью выигрыша времени для мобилизации. Я доложил начальнику дивизии и полковнику Дрейеру о том, какие силы мы имеем перед собой теперь, в 1914 году, а не в 1912-м. Указал, что в Люблинце встретим пехотный полк с артиллерией, а с фланга нам будут угрожать четыре эскадрона 11-го конноегерского полка, поддержанного, возможно, пехотой. А так как нам оставалось в Ченстохове провести лишь один день, да к тому же прикрыть посадку в эшелоны 7-го стрелкового полка, то я находил, что набег на Люблинец в данных условиях не целесообразен, он может привести только к бою ради боя. Дрейер горячо высказался за то, чтобы предпринять набег, так как он-де указан в разработке. Новиков колебался. Попросив разрешения готовить штаб дивизии к выступлению, я покинул кабинет.

Наступил рассвет. Оба наших разведывательных эскадрона перешли границу, и первый с боем занял станцию Гербы-прусские, а второй столкнулся со стоявшим на бивуаке батальоном немцев. Когда разъезд — 9 человек с офицером — неожиданно показался на поляне, в немецком батальоне поднялась паника. С криком «Казаки!» одни бросились бежать в лес без ружей, другие к ружьям. Испугался и наш разъезд. Он повернул обратно и шесть верст скакал галопом, пока не перескочил границу, которая отныне не имела значения, но по привычке успокоила людей, оказавшихся «дома». По донесению разведывательных эскадронов, все приграничные деревни были пусты, брошены жителями.

К западу от деревни Козегловы стояла 2-я сотня 14-й бригады пограничников, которая должна была перейти границу и вторгнуться в находившиеся здесь имения князя Гогенлоэ. Однако этого сделать не удалось: пограничники встретили ружейный огонь пехоты, по-видимому, частей, стоявших в Бейтене.

От пограничных частей со стороны Бердзина и Сосковец донесений не поступало.

Колебания Новикова продолжались, пока не пришла телеграмма от генерала Орановского, составителя разработки боевой задачи 14-й кавалерийской дивизии. Телеграмма предлагала принять все меры, чтобы «не подвергнуться отдельному поражению». Это приказание ничего не говорило о том, предпринимать ли набег на Люблинец или нет. Новиков перестал колебаться и решил занять 2-й бригадой 14-й дивизии позицию к западу от Ченстохова. К северу от железной дороги расположились пять сотен 14-го Донского казачьего полка в спешенном порядке, а южнее — части 14-го гусарского полка с четырьмя орудиями. Замаскированных два орудия 23-й конной батареи поставили непосредственно у шоссе. Штаб дивизии разместился в деревне Каводжа, имея у себя в резерве только 50 человек конно-саперной команды.

В 9 часов утра 20 июля две бригады дивизии с 23-й конной батареей выступили для занятия позиции к западу от Ченстохова. С утра на немецкой территории шли столкновения разведывательных частей. Около 12 часов дня наш разведывательный эскадрон, занимавший станцию Гербы-прусские, под натиском эскадрона конницы противника и роты самокатчиков отошел из Гербов-прусских и Гербов-русских. Через некоторое время поддержанный одним эскадроном гусар наш эскадрон снова занял станцию Гербы-русские и вел бой за станцию Гербы-прусские.

Около трех часов дня, когда штаб дивизии находился в деревне Каводжа, в его расположение был доставлен из Ченстохова курьер австро-венгерского посольства в Петербурге, везший с собой дипломатическую почту и имевший на это соответствующие удостоверения. Так как пассажирские поезда южнее Ченстохова к австрийской границе уже не шли, то он решил обратиться к начальнику гарнизона за получением пропуска. Невыясненная позиция Австрии в войне и нежелание пропускать курьера через те станции, где у нас не было войск, привели к решению отправить его в сторону немцев, с которыми уже велись военные действия. Поэтому на бланке полевой книжки я написал ему пропуск через боевые линии, и курьер вместе с почтой был отправлен на подводе в сторону Гербов.

До наступления темноты шла борьба передовых частей за Гербы-прусские и Гербы-русские. К ночи гусары вынуждены были оставить обе станции и отошли к деревне Трапезуры. Южный разведывательный эскадрон гусар, выяснив, что к деревне Боропув подошел кавалерийский полк немцев, поддержанный пехотой, отступил к деревне Конописка. От 3-й и 4-й конных сотен 14-й бригады пограничников получили донесение, что около пяти часов вечера в районе Сосковец и Бендзина появились крупные разведывательные конные части немцев, которые и заняли эти два пункта.

К западу от Ченстохова с наступлением темноты части 2-й бригады остались на занимаемой позиции, выставив охранение и усилив разведку. Около 10 часов вечера последняя донесла, что по шоссе на Трапезуры началось движение пехоты немцев, вытеснивших наш эскадрон из этой деревни. Гусары отошли, а разведка казаков вошла в соприкосновение с продвигающейся от Трапезур на восток пехотой противника. Находившийся со взводом артиллерии поручик Терицкий по собственной инициативе выкатил оба орудия на шоссе и произвел вдоль него два шрапнельных выстрела. Движение на шоссе замерло, а разъезды казаков подошли к самой деревне Трапезуры, но были встречены ружейным огнем.

Около двух часов ночи 21 июля в штаб дивизии прибыл офицер для связи с 7-м стрелковым полком и доложил, что все эшелоны отправлены, а подрывные команды штаба округа приступают к подрыву станционных сооружений. Действительно, вскоре в тылу дивизии послышалось несколько тяжелых взрывов.

Задача 2-й бригады 14-й кавалерийской дивизии по прикрытию мобилизации в Ченстохове и отправке 7-го стрелкового полка была выполнена. Можно начинать отход. Но болотистая местность по сторонам шоссе на Гербы делала трудным снятие с позиций конных частей и артиллерии. К тому же противник не наступал. Поэтому решено было дождаться рассвета, а затем уже начать отход. Однако приказание об отправлении обозов на восток было отдано ночью, и обозы выступили, не дожидаясь рассвета. Оставив два эскадрона гусар на западной окраине города как арьергард, штаб дивизии с рассветом последовал за колонной конницы через Ченстохов.

Для уничтожения оставшегося в казармах имущества были посланы офицеры с командами с приказом предать огню все военное имущество. Квартиры офицеров были брошены на произвол судьбы. У меня в квартире осталось все. Денщик Пономаренко запер ее и отдал ключ в магистратуру. Впоследствии он сожалел, что не выключил счетчик: немцы за наш счет жгут электричество, а нам потом придется платить. Платить не пришлось, но и получить — ничего не получил. Остались одни воспоминания о библиотеке, которую собирал 10 лет.

Около восьми часов утра 21 июля колонна 2-й бригады, перейдя мост через Варту, потянулась на восток, прикрываемая арьергардом из двух эскадронов со взводом станковых пулеметов, не преследуемая противником. Немцы уже занимали город, 2-й сотне 14-й пограничной бригады пришлось прорываться. Потеряв несколько человек и оставив обоз в руках противника, сотня присоединилась к бригаде. Дальше местечка Межув немецкие разъезды не преследовали 2-ю бригаду, и она отошла к 3 часам дня к местечку Конецполь, где и расположилась на отдых. Здесь же к бригаде кроме 2-й сотни присоединились 3-я и 4-я конные сотни, отходившие от Бердзина и Сосковец.

В остальных районах дивизии мобилизация проходила нормально. Командир 14-го уланского полка 20 июля донес, что он выступил в Опатув, направив разведывательный батальон в Ста- шув. Второму старшему адъютанту штаба дивизии Янсону была послана телеграмма в Петркув вести обозы 2-го разряда частей дивизии на Зволень. 8-й стрелковый полк 20 июля отправлялся по железной дороге через Варшаву в район сосредоточения на правый берег Вислы. С уходом из Ченстохова порывалась всякая связь штаба 14-й дивизии с районами, ему подведомственными.

Так была решена первая задача по боевому использованию частей 14-й кавалерийской дивизии.

Каковы ее результаты? Работа ченстоховского сборного пункта была проведена без срыва. Мобилизация и отправление 7-го стрелкового полка выполнены также в срок. Что же еще оставалось не осуществленным? Не было набега на Люблинец. Чтобы его обеспечить, потребовались бы силы не только 2-й бригады и 14-й кавалерийской дивизии, а соединения посолиднее. Почему? Потому, что в 1913 году на границе в районе Силезии германские войска значительно укрепили свою боевую мощь.

Штаб нашей дивизии внимательно следил за развитием событий. Ему удалось установить следующее: 1) на Ченстохов наступают 63-й пехотный и 11-й конно-егерский полки противника, поддерживаемые артиллерией; 2) наступление вел также 2-й немецкий Уланский полк (вместе с 11-м конноегерским полком он составлял кавалерийскую бригаду)…

Нам было известно, что во время одного из дипломатических недоразумений, когда-то возникших между Германией и Россией, Александр III пугнул тогда еще молодого Вильгельма II, что он наводнит Германию казаками. Многие акты показывали, что страх перед вторжением русской конницы не покинул немцев и австрийцев даже в 1914 году. Между тем уже с 1907 года два штаба кавалерийских корпусов, находившихся в Варшаве, и соединения русской конницы были кордоном расположены вдоль границы, а 5-я кавдивизия еще в 1910 году была передислоцирована в район Волги. И все же немецкий и австрийский генеральные штабы продолжали испытывать тревогу, что русская конница готовится к вторжению на территории их стран. Об этом свидетельствуют официальные документы рейхсархива. В одном из них, в частности, говорится: защитить Верхне-Силезский индустриальный район можно при условии, если военные действия будут перенесены на русскую территорию.

Далее в том же документе отмечается: «Пограничные войска 6-го и 5-го корпусов 21 июля заняли Ченстохов и Калиш. Войсковые части, предназначенные для использования на Западе, вскоре были заменены частями ландверного корпуса… Русские войска повсюду покидали места своего постоянного квартирования, отступая к Висле. Они основательно разрушают железные дороги, особенно разрушили Ченстоховский вокзал, взорвали мост через Варту, выводят из строя все мосты на грунтовых дорогах». (Рейхсархив. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 2. С. 147).

Так в приподнятом настроении писал бывший командующий рейхсвером Гайе. Немного позже ему пришлось и поплакать.

Интересно, что против 14-й кавалерийской дивизии в составе 24 эскадронов и сотен, 10 полков пограничников, 8 пулеметов и 6 конных орудий на левом берегу Вислы направлялись 79 пехотных батальонов с артиллерией, 36 эскадронов при 12 конных орудиях с батальоном самокатчиков. Как видно из сравнения, силы далеко не равные, чего не ожидали все командные инстанции русской армии от верховного главнокомандующего до начальника 14-й кавалерийской дивизии включительно.

Нужно считать счастьем для штаба 14-й кавалерийской дивизии, что он не подозревал о тех силах, которые двигались против нас. Правда, это были большей частью ландверные войска, но они могли задавить своей численностью.

Вернемся ко 2-й бригаде 14-й кавалерийской дивизии, расположившейся 21 июля на ночлег в районе Копецполя. Бригада имела в своем составе 11 эскадронов и сотен казаков при 8 пулеметах и 6 конных орудиях, кроме того, при ней находились 4 конные сотни пограничников 14-й бригады. Отдельные офицерские разъезды вели разведку в сторону Межува и Янува на запад, находясь в соприкосновении с небольшими разъездами немецкой конницы.

Что делалось на австрийской границе, было неизвестно. Ответ из штаба округа о позиции Австрии мы еще не получили. Предстояло решить вопрос, в каком направлении двинуться 2-й бригаде 14-й кавалерийской дивизии.

Согласно мобплану, на дивизию ложилась задача прикрытия мобилизации сборного пункта в Енджеюве. В таком духе я и сделал предложение начальнику дивизии и начальнику штаба. Последний полагал, что нам нужно оставаться в Конецполе и ожидать наступления немцев. Пока начальство принимало решение, я попросил разрешения взорвать железнодорожный мост через реку Пилица у Конецполя. Запасы взрывчатых веществ в дивизии были ограничены, но все же удалось подорвать один из устоев моста и обрушить в воду один пролет. Наконец к вечеру после разговоров Новикова с Дрейером было решено двигаться на Влощову, а оттуда на Енджеюв. Оставив разведывательные части на реке Пилица, бригада с утра 22 июля двинулась на Влощову.

Когда к вечеру 22 июля штаб дивизии прибыл в Енджеюв, оказалось, что воинский начальник при объявлении войны Германии сбежал со всем аппаратом в Радом, сорвав мобилизацию. Собиралась «эвакуироваться» и местная административная власть. Послав донесение о срыве мобилизации в Енджеюве в штаб округа, я приказал уездному начальнику под страхом расстрела оставаться на месте. Штаб дивизии вечером неожиданно увидел втягивающиеся в город пешие сотни пограничников, с которыми появился и командир 15-й пограничной бригады, доложивший, что он со всей бригадой отходит на Кельце. Вскоре пришло и донесение командира 6-го стрелкового полка полковника Гатенфельда: ввиду начавшегося наступления немцев от Ченстохова на Кельце, Коньске он считает свое положение критическим.

Повторялась история с уездным начальником енджеювского пункта, удравшим на Радом из-за одних слухов о наступлении немцев. Теперь командир 6-го стрелкового полка обнажил австрийскую границу на 90 верст и готов был сам бежать из Кельце. Пришлось принимать экстренные меры. На фронт Пшедбуж, Конецполь была послана разведка от конных частей бригады, кроме того, на Пшедбуж направлен легковой автомобиль с офицером, пятью вооруженными солдатами с задачей ехать, пока не столкнется с противником.

23 июля 2-я бригада с пограничниками, сделав 37-верстный переход, расположилась на ночлег к западу от Кельце, прикрыв город. Печальным явился в штаб дивизии растерянный и бледный командир 6-го стрелкового полка. Он получил хороший нагоняй от Дрейера за обнажение австрийской границы. 6-й стрелковый полк заканчивал свою мобилизацию и утром 24 июля мог выступить на Радом, что ему и было приказано выполнить. Чтобы не оставить Кельце и в то же время прикрыть отход 6-го стрелкового полка, 2-я бригада 14-й дивизии 24 июля должна была оставаться на дневке к западу от Кельце.

Находя, что в условиях военного времени борода — это роскошь, я отправился в парикмахерскую, из которой через полчаса вышел уже «молодым» человеком. Никто из офицеров дивизии, вплоть до Новикова, не узнавал меня.

Утром 24 июля 6-й стрелковый полк с четырьмя пешими сотнями пограничников 15-й бригады выступил по шоссе на Радом. В тот же день было послано приказание командиру 14-го уланского полка начать отвод от Сандомира вдоль левого берега Вислы на север двух пеших сотен пограничников 16-й бригады в гарнизон крепости Иван-город. В тот же день прибыла и казачья сотня из-под Серадзя. Теперь 2-я бригада насчитывала 12 эскадронов и сотен, 8 конных сотен пограничников, 8 пулеметов и 6 конных орудий.

24 июля в Кельне был получен ответ из штаба округа: Австро-Венгрия в этот день объявила войну России. Теперь обстановка была вполне ясна.

Чтобы прикрыть марш 6-го стрелкового полка, 2-я бригада 14-й дивизии 25 июля перешла в местечко Сухеднев, сделав 40 верст по шоссе на северо-восток от Кельце. Высланная разведка не подтвердила слухов о наступлении немцев от Ченстохова на восток: в Пшедбуже никого не было, а передовые части немцев находились за рекой Пилица к западу от Влощовы. Теперь опаснее становилось направление от Опатува на Илжу, поэтому 2-я бригада 14-й дивизии 26 июля перешла в деревню Броды (юго-восточнее Сухеднева), сделав 35 верст и прикрыв направление с юга на Радом через Илжу.

Взятый в плен нашим офицерским разъездом лейтенант 3-й кавалерийской дивизии австрийцев показал, что 1 австрийская пехота наступает непосредственно вдоль правого берега Вислы. Лейтенант хорошо знал театр военных действий на правом берегу Вислы и невысоко оценивал обороноспособность Ивангорода. По сравнению с нашими корнетами (лейтенантами) этот совсем молодой офицер производил впечатление более грамотного в военном деле человека. Веселый малый, выпив водки с офицерами связи, скоро забыл, что попал в плен, и искренне просил вернуть ему его тупую саблю после войны. Его показания расходились с имевшейся в штабе схемой развертывания австрийских армий, где вместо 3-й кавалерийской дивизии была показана 2-я кавалерийская дивизия, а вдоль правого берега Вислы никаких частей пехоты не было. Еще большее сомнение во мне возбудило агентурное донесение о сосредоточении в районе Жабно, Дембица целого австрийского корпуса. Я достал схему, еще раз проверил себя и затем в течение двух часов колебался, доносить или нет об этом в корпус. Было вполне понятно, какую я беру на себя ответственность, донося об изменении стратегического развертывания. Поэтому, решив все же донести о сосредоточении корпуса в районе Жабно, Дембица, я высказал и свое предположение, что это, по-видимому, 1-it или 5-й корпус. В 1930 году в архиве в делах 4-го корпуса я видел разведсводку корпуса с этим донесением.

Задачу по прикрытию мобилизации и отхода частей 2-й стрелковой бригады на правый берег Вислы командование 14-й кавалерийской дивизии могло считать выполненной, за исключением срыва работы енджеювского сборного пункта.

На левом берегу Вислы со стороны австрийцев действовала лишь одна 7-я кавалерийская дивизия, не продвинувшаяся дальше Межува своими главными силами. Находясь в Остров- це, 14-я русская кавалерийская дивизия стояла на прямом пути наступления этой дивизии.

Что нужно отметить у противника? Это — твердое управление своими частями, в то время как 14-й кавалерийской дивизией не только не руководили, но ее даже не ориентировали в том, что делается на правом берегу Вислы. Ни штаб округа, ни штаб 14-го корпуса не давали о себе знать…