Родители у Ларисы Перекрестовой были строгие. Девять вечера - в постель. Голоса в семье никто не повышал, раз и навсегда заведенный порядок поддерживался беспрекословно. Отец ушел из дома без скандала. «Не осуждайте его, - наказала мать. - Всякое в жизни бывает». Дочери не осуждали, не решались даже обсуждать происшедшее вслух - не принято было в семье- Каждая оценила событие по-своему, мнениями не обменялись.
Мать работала, девочки учились в школе. Лариса хорошо училась - до первой двойки. Теперь уже все равно в четверти больше тройки не будет, сказала она себе и перестала учить. В четверти ей, действительно, поставили тройку. Теперь уже все равно табель испорчен, решила она, чего стараться…
«Теперь уже все равно» - не с этого ли началось?.. До девятого класса Лариса читала книги, на последней странице которых стоял гриф: для среднего и старшего школьного возраста. Мать в литературе была не сильна, образование семь классов, но в последнюю страницу, где гриф, заглядывала неизменно. Детские книги давно не интересовали Ларису, но других она не читала - дома действовал запрет, а мысль о читальном зале не приходила в голову. Зато в кино Лариса смотрела только те фильмы, которые «детям до шестнадцати лет» смотреть запрещалось. Компенсация своего рода.
Когда подруга старшей сестры вышла замуж, мать сказала ей: «Ты теперь женщина, интересы другие, что у тебя может быть общего с девочками! А им твои рассказы незачем слушать». Почти десятилетняя дружба была разбита. Дочери приняли все, как должное, по крайней мере, матери не перечили и между собой на эту тему не говорили.
Отец работал на севере, присылал регулярно деньги. Денег было немало, мать откладывала их на книж-ку, готовила дочерям приданое. А пока девочки ходили в тесных платьицах, штопали расползающиеся кофточки, по вечерам чинили чулки.
Лариса училась в девятом классе, когда по школе разнесся слух: в городе организуется молодежная киностудия. Сниматься в Кино, стать актрисой - для Ларисы это значило покончить с домашней тюрьмой, сбросить, как змея весной, старую линялую шкурку, облачиться в новый наряд. И еще очень много надежд и мечтаний пробудил в Ларисе этот слух, тревожило только, примут ли ее.
Тщательно расчесав белокурые волосы, страдая от того, что на ней школьная форма, из которой она давно выросла, втайне от подруг Лариса отправилась на киностудию. В нерешительности остановилась у объявления: до шестнадцати лет в студию не принимали.
К ней подошел молодой мужчина, спросил, улыбаясь :
- Одного месяца не хватает?
- Полгода…
- Удачно, что ты меня встретила. Я тебе помогу. Меня зовут Дмитрий Иванович.
Он взял ее под руку и повел не на студию, как она ожидала, а прочь от студии, вверх по улице.
- У тебя фотогеничное лицо, Лариса, но этого недостаточно, - пояснял он. - Чтобы поступить в студию, нужно сдать экзамены. Если хочешь, я тебя подготовлю. И рекомендую, разумеется. Я режиссер.
Лариса шла с ним, замирая от счастья, так неожиданно свалившегося на нее. Глядевшая обычно под ноги, как учила мать, она приосанилась, высоко подняла хорошенькую свою головку, и шея у нее оказалась лебединая, и глаза, обычно прятавшиеся за густыми ресницами, оказались нестерпимо блестящими, смелыми и жадными глазами. Она забыла о худом своем платьице, павой выступала рядом со своим случайным спутником.
- Где мы будем заниматься? - спросил Дмитрий Иванович. - Можно у тебя в школе после уроков… - он помолчал.
- Нет, это неудобно,-быстро сказала Лариса: стоит девчонкам узнать, что Дмитрий Иванович режиссер с киностудии, как они начнут осаждать его - кому не хочется сниматься в кино! В десятом классе много хорошеньких, и шестнадцать им уже исполнилось.
- Можно у меня дома, - продолжал Дмитрий Иванович.
- А это удобно?
- Да, конечно, - сказал он. - Я многих дома тренирую в этюдах.
В тот же вечер он начал ее «тренировать».
- Вообрази, что ты наша партизанка, работаешь в ресторане и тебе нужны сведения от немецкого офицера. Как ты подойдешь? Что сделаешь?
Лариса стояла перед ним, опустив руки, глядела растерянно.
- Начнем с более легкого, - сказал Дмитрий Иванович, опускаясь на кушетку. - Представь себе, я твой отец, мы встретились после долгой разлуки. Как ты кинешься к отцу, что скажешь?
Лариса подумала, проговорила холодно:
- Здравствуй, папа.
- Это никуда не годится. Подойди ко мне. Ближе. Вот так, - Дмитрий Иванович потянул ее за руку, посадил к себе на колени. - Обними за шею. А теперь поцелуй.
- Я не могу…-прошептала Лариса, отворачиваясь.
Дмитрий Иванович крепко обнял ее, поцеловал в
губы. Сказал наставительно:
- Вот как надо. - И успокоил: - Ничего, в следующий раз у тебя получится. Предупреди мать, что завтра вечером у тебя кружок, поедем на студию. А сейчас я дам тебе справку, что ты задержалась на занятиях.
Он раскрыл ящик, достал стопку бланков с треугольными штампиками. Приготовился писать.
- Это бланки киностудии? - спросила Лариса. - Тогда не надо. Мама не разрешит мне сниматься.
- Штамп неразборчив. Скажешь, справка из Дома пионеров.
На следующий вечер Лариса снова пришла к режиссеру. Он, казалось, забыл о том, что обещал повести ее на киностудию. Сказал:
- Этюды у тебя пока еще получаются слабо, зато фотографии покажем классные.
И начал ее фотографировать.
Фотографировал долго, в разных позах и разных нарядах: она переодевалась за ширмой то в морскую
тельняшку, то в цыганскую кофту с монистами, то в черное бархатное платье с глухим воротом и блестящей брошью. Потом Дмитрий Иванович сказал, что на студии требуют снимки в купальном костюме. Лариса отказывалась, трясла головой, а он говорил, что на пляже все видят друг друга в купальниках, стыдно быть в наше время мещанкой. Лариса с его доводами соглашалась, но твердила, что она не может, ну никак не может. Он высыпал на стол фотографии полуобнаженных девушек.
- Это наши студийки.
Лариса разделась. Стояла перед ним в трусах и лифчике, а он фотографировал. Она успокоилась, привыкла к его быстрому, прицеливающемуся взгляду и уже легко и свободно принимала те позы, о которых он просил. Дмитрий Иванович сказал деловито:
- Ты совсем разденься. Натурщицы же раздеваются!
- Нет, нет, что вы!
- Если ты хочешь посвятить себя искусству, ты ничего не должна бояться.
- Нет, нет!
- Другие раздевались,-недовольно сказал он. - Не думал, что у тебя предрассудки. - Он выглядел обиженным. - Смотри. - И, как в первый раз, высыпал из черного конверта на стол фотографии красивой девушки. Она позировала обнаженной.
- Нет, нет, - говорила Лариса, торопливо одеваясь. - Я не хочу. Я не могу.
Он видел, как она взволнована. Успокоил:
- Ну, не надо, я не настаиваю. Пойдем, я тебя провожу.
Они вышли на улицу, прошли немного по направлению к ее дому и свернули к парку.
- Посидим немного, - сказал Дмитрий Иванович. - С тобой так светло и юно.
«Светло и юно», мысленно повторила Лариса. Она ему нравится, иначе он не сказал бы так, не повел бы ее в парк, не обнял. Теперь ее примут в студию, он это устроит, горячечно думала она. Лариса не догадывалась, конечно, что к молодежной студии и вообще к киностудии подпольный фотограф Дмитрий Иванович не имеет ровно никакого отношения…
Было уже поздно, и Дмитрий Иванович сказал, что напишет ей справку.
- Мама в ночной смене, не надо, - возразила Лариса.
- Сестра скажет, когда ты вернулась.
- Сестра со студентами в колхозе на винограде.
- Вот и прекрасно! - Он повеселел. - Значит, спешить некуда.
Он взял ее под руку и повел из парка. Под ногами шуршали сухие листья, откуда-то тянуло горьковатым дымком.
- Куда мы идем? - спросила Лариса. Голос ее дрожал.
Он остановился в темной аллее и начал ее целовать. Сказал шепотом:
- Пойдем ко мне, тебе ведь некуда торопиться. Пойдем… моя светлая…
Она дала себя уговорить. Пусть ведет к себе, пусть целует и фотографирует, как хочет. Злорадное чувство владело ею: мать уверена, что она легла в девять и давно уже спит, а она в гостях у мужчины, у режиссера, который влюблен в нее и сделает из нее актрису.
Она пила с ним вино и ела дорогие конфеты, мать никогда не покупала таких, а когда он попросил раздеться, поупрямилась немного и разделась, другие ведь тоже позировали ему обнаженными. «Отчего мне нельзя? - лениво ворочалось в мозгу.-Если им можно, значит, и мне можно…»
В этот вечер Лариса не вернулась домой. Она спала на широкой кровати рядом с мужчиной, за которого через полгода выйдет замуж. Только паспорт получит.
Утром она спросила:
- Разве мне обязательно теперь идти домой?
- Конечно, - сказал Дмитрий Иванович. - Пака наши отношения тайна для всех. До весны.
Он посадил ее в такси, дал шоферу рублевку и напомнил Ларисе: никому ни слова. Она обещала.
А дома мать взяла ее за подбородок, вгляделась в глаза, приказала: «Дыхни!» И Лариса ей все рассказала.
- Мерзавец! - кричала мать. - Мерзавец! Я этого так не оставлю!
- Не смей обзывать его, - решительно сказала Лариса. - Он меня любит, и я его люблю.
Мать ударила ее, и Лариса убежала из дома. У нее теперь был другой дом, и она спешила туда,, представляя, как Дмитрий Иванович обрадуется, ведь теперь не надо ждать весны.
Он не обрадовался. Стоял злой, возмущался, как она посмела рассказать матери.
- Что же мне теперь делать? - спросила Лариса.
- Возвращайся домой, помирись с матерью и не называй моего имени.
Мать не захотела мириться. Схватила ее за руку, потащила в милицию, а оттуда к врачу.
На другой день Лариса узнала, что Дмитрий Иванович арестован. Ей было все равно, потому что в ушах еще звучала его угроза: «Не откажешься от своих слов перед матерью - всем покажу фотки, где ты голая, и у тебя никогда не будет парня».
Она сказала матери, что ненавидит ее, но ненависти не было, и матери словно не было больше: чужая заплаканная женщина. Но эта женщина тянула ее за руку к врачу, и забыть этого, простить этого Лариса ей не могла.
Вернулась из колхоза сестра и все повторяла в ужасе: «Как ты могла, Ларка, как ты могла!» И Лариса зло сказала ей - пусть сама попробует, это очень просто. Сестра плакала, а Ларисе казалось, что слезы эти- комедия, сестра ничуть не огорчена и пытается выудить у нее подробности, потому что ей это интересно.
Когда мать впервые заперла ее на ключ, Лариса открыла окно и убежала. Пропадала двое суток. Потом была детская комната милиции, вызванная из школы учительница, заплаканная мать. Ее заставили вернуться в школу, она походила несколько дней, усмехаясь в ответ на испуганные и любопытные взгляды, и снова исчезла. Ее разыскивали, а она пряталась на чердаке, куда привел ее незнакомый парень Ленька по кличке Глицерин, вор. «И пусть вор, и пусть,-с ожесточением думала Лариса. - Теперь уже все равно». Она жила с этим парнем, пока ее не разыскали и не водворили домой. Теперь, исчезая, Лариса прихватывала с собой то одну, то другую вещь матери или сестры, чтобы продать и иметь деньги.
Мать помешала Ларисе сделать аборт. Была сдержана, не ругала, обещала помочь воспитать ребенка. Надеялась: дочка остепенится, привяжется к маленькому, станет другой. Лариса, казалось, действительно переменилась. Она без конца щебетала над своей девочкой, восторгалась громко: «Смотри, мама, как она ножками сучит!» Она играла с ребенком, как с заводной куклой, возила его на улицу в нарядной коляске (подарок сослуживцев матери) и выглядела счастливой.
Но скоро Лариса заскучала. Начала уходить из дома, возвращалась под утро пьяная, и мать запретила ей подходить к ребенку. Лариса отвыкла от девочки, ожесточилась против матери и сестры. Она совсем обнаглела и привела домой парня, сказала - муж. Вместе пили, вместе уносили вещи. Мать выгнала обоих, и Лариса, уходя, обещала рассчитаться за все. Теперь Ларису частенько беспокоила милиция, но всякий раз мать выгораживала ее, заверяя, что вещи для продажи дала дочери сама. «Я тебя от тюрьмы спасаю, а ты за это оставь ребенка в покое».
Девочка росла хорошая, бойко читала стихи и называла Ларису тетей. Лариса не возражала.
Она переменила несколько работ: кассир в кино, в заводской столовой, кондуктор в автобусе. Ушла с последней и на работу больше не устраивалась.