Вадим стоял у окна своего кабинета. На стекле, редко и кучно, куполами парашютов налип мокрый снег. «Смотрите,- сказала утром Томка.- Каждый - маленький атомный гриб». Мария в ее возрасте увидела бы в снежных хлопьях хризантемы.

Вадим был раздражен и рассеян: только что от него увели Зину Ракитную. Посреди допроса она вдруг сказала: «А как там… терраса?» Он удивился внезапности вопроса, но не форме его. «Как там терраса?..» Она спросила о доме, о маме и Оле, об отце, Андрейке и Инге, о большом столе, за которым они всегда собирались три раза в день, о старой клеенке, где остались и ее кляксы (Оля занималась с ней, готовила в восьмой класс).

Только что от него увели Зину Ракитную, и на душе было смутно, беспокойно. В голову лезли мысли о Зине и не о Зине, но так или иначе с ней связанные - мысли о добре и зле.

Добро, которое человек получил в общении с другим человеком, не исчезает, не пропадает зря. Щедрость души окупается сполна, но не сейчас, не сразу. В этом - жестокость жизни по отношению к дающему. Ему не всегда возвращается. А может, и не нужен обмен?.. То, что он дал кому-то, вернется сторицей, и пусть не ему - другому. Разве не в этом - справедливость жизни, извечный и необходимый ее круговорот?

А зло?.. Ведь и оно не пропадает даром! И пусть ты не хотел зла, пусть ты был прав не рассуждающей сиюминутной правдой, а злом она обернулась помимо твоего желания и воли, все равно зло сотворил ты, ты пустил в оборот фальшивую монету, и пусть она не вернется к тебе, не забывай: она уже в обращении, теперь ее готовы всучить любому.

Взять бы сейчас Киру за руку и подвести к этой женщине, подвести близко, совсем близко, сказать: смотри - вот твоя правда!

Правда… правда… - думал Вадим, барабаня пальцами по оконному стеклу, - вот снег падает, легкий и чистый, как ребячье дыхание. Это - правда. А под ногами грязь чавкает, темное снежное месиво, и это правда. Что же, две правды?..

Нет, в том-то и дело, что правда одна: и то и другое - снег…

А мы тоже - добренькие…- раздраженно подумал Вадим.- Приятно быть добренькими, этак умильно на душе, самому от себя тепло. Легко быть добренькими, не задумываясь, что из этого выйдет. Пригласили девицу в дом - не как-нибудь, через газету, представления не имея, что за человек. А виновата одна Кира. Всегда виноват кто-то, только не я, не мы! И кто его знает, что хуже: Кирина холодная рассудочность или не рассуждающая, ни к чему не обязывающая доброта?

От мыслей о семье Вадим пришел к мысли о Грише и Ленце. Что это - уж не ивакинская ли безответственная доброта проклюнулась в нем тогда? Или это другой случай?.. Ребят он знал, да и некуда было деть их в тот момент…

«Ну да, конечно, - Вадим усмехнулся, - все кругом виноваты, один я прав…»

Потянулся к телефону, стоя набрал номер.

- Сборочный? Мастера мне… - Ждал, постукивая носком ботинка о пол. - Привет, Матвеич. Да, я… Да-да… Давно был? Так Вера, говоришь, в интернат вернулась? Сам проверил?.. А Нина что? Тот же парень? Опять новый?.. Ага… Мне Люда звонила: теперь Николай из интерната сбежал, прихватил с собой эпидиаскоп. Знаешь уже?.. Нина его покрывает, клянется, что будет в школу ходить, ручается за него… Э-э, нет, Матвеич. Нет, говорю, обстановка в доме не та. Вернется из больницы мать, видно будет. Нет, сейчас об этом и речи нет. Необходимо. Крайне. Да-да… Вот-вот, об этом и прошу. Ну, спасибо. Звони.

Вадим положил трубку, сел за стол и долго сидел, подперев рукой голову, курил жадно, не мог заняться делами. А дел было множество, и прежде всего нужно было допросить Ботнаря. Мысли об этом парне постепенно вытеснили из головы Зину Ракитную и все, что с ней было связано, но ощущение личной беды осталось и как-то странно окрашивало в личные тона и то, что предстояло решить с Ботнарем, словно Ботнарь был не только как-то причастен к делу о наезде и, может быть, ограблении, но и с ним, Вадимом, тесно связан.

Связь его, Ивакина, носителя законности, с тем,, кто эту законность нарушил, - предположительно или действительно,- односторонняя связь, в которой он, Вадим, лицо, ответственное за чужую судьбу не только перед обществом - перед самим собой ответственное, существовала всегда. Сейчас ощущение этой связи особенно обострилось. Оба потерпевшие, которые находились в больнице, и солдат утверждали, что нападавших было четверо и был среди них высокий парень в нейлоновой куртке. Один из потерпевших опознал двоих: Воротняка и Сергея Ботнаря. Солдат, узнавший Воротняка, долго смотрел на Сергея, потом сказал Цуркану: «Может, он, фигурой, одеждой похож. Но утверждать не могу. Не уверен».

Ботнарь рассказал на первом допросе, как человек переходил дорогу и его сбил «Москвич», как машина умчалась вверх по улице, водитель не затормозил, не глянул, жив ли сбитый им человек.

- Я его приподнял, а там кровь,- говорил Ботнарь.- Я и бросился искать телефон, а тут как раз ваш патруль на мотоцикле.

- Откуда вы шли, Сергей?

- С вокзала.

- Куда?

- Куда? - Ботнарь пожал плечами. - Да никуда особенно. Гулял.

- А на вокзале что делали?

- В гостях был. У кого?.. Какое это имеет значение! Праздник.

Так он и не ответил толком ни на один из вопросов.

На следующий день его опознали в больнице, а вечером тот же потерпевший отказался от своих показаний: похож и рост подходящий, но парень не тот. Якобы вспомнил: у бандита усики ниточкой.

И снова ходил в больницу Цуркан, выяснил: приходила мать Ботнаря, плакала, просила за сына. Цуркан отправился на завод, где работал Ботнарь, и в его институт. В тот же день ребята с завода и сокурсники Сергея атаковали Ивакина: они ручались за товарища - вспыльчивый, самолюбивый, а настоящий, верный парень, нельзя его в плохом подозревать. Но ни один не мог сказать, где и с кем был Сергей в ту злополучную ночь.

Ивакин вздохнул, посмотрел на часы, попросил по телефону, чтобы свидетеля проводили к нему.

Вошел Ботнарь. Бросил резко, не поздоровавшись:

- Теперь мне понятно, почему люди не спешат в свидетели. Не одно преступление, наверное, могло быть раскрыто сразу, а они молчат, люди. Не хотят в свидетели. Это вы их молчать научили. Зачем вы меня опять вызвали, что вам еще не ясно?

- Здравствуйте, Сергей. Вы садитесь…

Ивакин закурил, протянул парню сигареты.

- Представьте, не курю,- так же резко сказал Ботнарь и, отодвинув стул от стены, сел.- Такой вот положительный тип, представьте. И еще представьте, что я работаю и учусь, то есть должен работать и учиться, а вы меня опять отрываете!

- Понимаю, - Ивакин кивнул. - Вынужден. - Помолчал немного, погасил окурок. Спросил: - Хороший у вас завод, Сергей?

- Это еще зачем?

- Племянник у меня в Днестрянске, сестры сын. Кончает в этом году школу, хочет на ваш завод. И в политехнический на вечернее.

- Ну и правильно! - Ботнарь все еще говорил сердито, но глаза уже не были заряжены гневом, и голос звучал не так резко. - Наши ультразвуковые дефектоскопы на весь мир гремят. Канада заказывает, Венгрия, арабы! - И вдруг спохватился, сощурился: - Вы что, племянника для задушевности выдумали?

- Андрея я не выдумал. Но можно и без задушевности, если вам претит… Мне нужно знать, откуда и куда вы шли в ту ночь. С кем.

- Я уже говорил вам и еще могу повторить: бродил. Бродил, ясно? С кем? Один. А может, и не один, если вы так этого добиваетесь. - Он усмехнулся криво. - Со Стефаном Великим, к примеру. И еще с Пушкиным. Знаете, с этим: «Здесь, лирой северной пустыни оглашая, скитался я…» А еще с Котовским. На коне который. Компания из четырех человек…

«Случайно он эту фразу обронил?» - подумал Ивакин.

…- только трое - бронзовые. Их на допрос не вызовешь, черта с два.

Вадиму хотелось одернуть парня, да сдержался.

- Или вас интересует, отчего я трезвый шел в новогоднюю ночь? Сказать бы - не пью. «Не курит, не пьет», - так бы и записали. Ангел. Но я-то вообще пью. Только вот под Новый год не выпил. То есть, выпил, прошу прощения: в привокзальном сквере буркутную воду пил. Сернистая, От желудочной сыпи помогает.

- Ну вот что, Сергей… - Ивакин, пристукнул ладонью о стол и неожиданно для себя сказал по-молдавски: - Ну-ць фэ де кап, - фразу, которую Мария постоянно твердит Томке. - Да, да, не валяй дурака. Один из тех, что попал в больницу, узнал тебя.

- Вот как ловко подстроили! - Ботнарь побагровел, вскочил, опрокинув стул. - «К тебе просьба, надо вести задержанного на опознание, одного показывать нельзя, еще рослые парни нужны». Вот, значит, как ловко подстроили! Выходит, я сам себя на опознание водил?

- Подними стул. Подними. Теперь садись. И поверь: случайно так получилось. Слово даю. А вот мама твоя зря в больницу ходила, за тебя просила…

- Что?!-Ботнарь снова вскочил. - Мама ходила в больницу?!

- Пойми, Сергей: человек тебя опознал, потом отказался - мать упросила. Все потерпевшие показывают: один из четырех грабителей был высок, в нейлоновой куртке… - Он помолчал, не глядя на Ботнаря, и продолжал: -Я уверен: тут совпадение, а мать с перепугу бегала. Понимаешь, уверен, - но нужны факты. Мне надо знать, где ты был, с кем, от кого шел, как оказался на том месте. Так что давай начистоту.

Ни у тебя, ни у меня, на самом деле, нет лишнего времени…

Ботнарь стоял, облокотясь на спинку стула, исподлобья смотрел на Ивакина. Постепенно багровость сползла с его лица, теперь оно казалось бледным.

- Был у знакомой. А потом парень заявился, оказалось-муж, бывший вроде. Так и не пришлось Новый год встретить.

- Знакомая твоя в районе вокзала живет…- начал Ивакин.

- Разузнали - зачем спрашивать? - Ботнарь снова вспыхнул.

- На привокзальной площади, - уверенней продолжал Ивакин. - В каком номере?

- А вы сказали бы в милиции адрес своей девушки? Даже если она вас и обманула?

- Чудак человек! - Вадим удивленно улыбнулся.- Ты что, в сигуранце или в гестапо?.. Ты что, предаешь ее?.. Она одна живет?

- С матерью. Но мать в рейсе, проводница. Соседка слышала ссору, видела нас - троих…

- Вот и дай адрес соседки, девушку вызывать не будем.

Ботнарь пошел к двери. Обернулся, спросил:

- Я еще свободный? Могу уйти?

- Конечно.

- Тогда до свиданья.

Ивакин проводил его взглядом, поднялся и пошел в комнату к Цуркану: предстояло искать девушку, мать которой, проводница, в ночь под Новый год была в рейсе. Живет на привокзальной площади в коммунальной квартире.