Светлана сидела на кушетке, поджав под себя ноги. Вадим с ней рядом.

- Художник смотрит на три точки, когда рисует, чтобы не было искажения, чтобы целое охватить взглядом, - говорил он.- Каждый, наверное, должен смотреть на три точки, не только художник, ведь без прошлого, без дедов и отцов наших, без них, ребят, нашего будущего, не оценить себя - сегодняшнего, не понять до конца, как много нам нужно сегодня сделать, ведь мы - между, ты тоже так чувствуешь? Есть такие стихи:

- Это Светлов.

- Ну вот, ты все знаешь,- обрадовался Вадим.- Вот и Светлов чувствовал себя между. Не зря ребята за ним гоняются (Светлана сразу не поняла, за кем), очень у них чутье верное… У тебя нет Светлова?

- Надо у Жени посмотреть,-схитрила Светлана. Она знала, что Светлова у сына нет, но ей надо было, найдя, наконец, лазейку в потоке речи Вадима, заговорить о Жене.- Знаешь, он сегодня на всю ночь ушел… - и, пряча глаза, прижалась щекой к его плечу.

А он ничего не понял и неожиданно - для нее неожиданно - начал рассказывать о своем деде и бабке, о родителях. Ему было необходимо еще раз проследить путь своих стариков, протянуть невидимую нить от них к Валентину, еще раз испытать тревожное и радостное ощущение того, что он, Вадим, стоит между ними, связывает их и сам связан с теми, кто идет ему, Вадиму, на смену. Казалось, и Светлане так же остро необходимо это, и он рассказывал, не замечая, как она отдаляется от него в своей горькой женской обиде, уходит в себя.

Она очнулась от своих мыслей, когда он негромко запел на мотив когда-то известных «Кирпичиков»: «Где-то в Прахове, за Карпатами, на высокой горе есть тюрьма. За решетками, за железными там сидит коммунистов семья»…

- У меня есть гитара, Женин товарищ оставил,- сказала Светлана, поспешно встала, выбежала в другую комнату и вернулась с гитарой.

Вадим недоуменно посмотрел на нее, на гитару. Ему и в голову не могло прийти, что она ничего не слышала: ни того, как дед и бабка работали в подпольной типографии, как деда арестовали, он сидел в днестрянской сигуранце, а потом ясский военный трибунал приговорил его к четырем годам тюрьмы, которые он провел в Дофтане; ни того, как политзаключенные Дофтаны пятнадцать дней голодали в знак протеста против бесчеловечного режима; ни того, как спустя два года после ареста деда был расстрелян его сын и угроза нависла над младшей дочерью, гимназисткой Машей, его, Вадима, будущей матерью; как она переплыла Днестр и вышла на советский берег. Светлана не слышала, как Маша познакомилась с Федей Ивакиным и уехала с ним на далекий Амур строить город. Там и родилась сестра Инга…

Вадим не понимал, что его не слушают, и продолжал рассказывать о том, как после войны все съехались в Днестрянск и выстроили дом с большой террасой и как ходил, без устали ходил по этой террасе дед: два шага вперед, два назад, словно в дофтанской камере-одиночке… «Где-то в Прахове, за Карпатами…»

А Светлана принесла ему гитару…

- Женя научился аккомпанировать себе, когда поет,- сказала Светлана.- А голоса и слуха нет,- она засмеялась натянуто. Ей надо было засмеяться и отвлечь Вадима от воспоминаний и этих нелепых трех точек. Точка одна - ее комната, и они в ней наедине, когда еще повторится такое!

- Я отпустила его на день рождения с ночевкой у товарища. В мои четырнадцать лет это было бы немыслимо : десять вечера - марш в постель. А я решила - пусть мальчик растет самостоятельным. И отпустила на всю ночь.

Вадим молча стал гладить ее волосы. Светлана притихла, боялась шевельнуться, чтобы не вспугнуть его, чтобы он в этом близком и тесном молчании ушел от своих стариков и ребят к ней и забыл обо всем, кроме нее. Вадим коснулся губами ее щеки, уголка рта. Но внезапно, словно его оттолкнули, поднялся с кушетки. Подошел к окну. Спросил напряженно, не оборачиваясь:

- Ты не хочешь побродить, Светлана?

Она заметила, как изменился его голос, поняла, что он решил не допустить того, чего так мучительно ждет она и чего хочет сам, и заговорила горячечно, как в бреду, уставясь взглядом в его неподвижную спину:

- Нет, мне никуда не хочется и тебе не хочется. Ты останешься у меня. Женя вернется только утром. Ты останешься и никуда от себя не спрячешься…

- Я еще ничего не решил, Светлана,- сказал он совсем тихо.

Ничего не решил! Будто для того, чтобы остаться у нее сегодня, непременно надо что-то решать!

- Иди сюда, Вадим!

Он не двинулся.

- Иди сюда!- повторила Светлана, протягивая к нему руку.

Он достал сигарету, закурил.

- Ты всегда сковываешь себя,- сказала она, следя за ним блестящими глазами.- Или ты сознательно сковываешь себя, или ты каменный - изваяние, а не мужчина… Обернись! Иди сюда, Вадим!..

Он молчал - голос выдал бы его. Молчал, весь внутренне сжавшись, и боялся, до ужаса боялся, что вот она подойдет к нему сзади, обнимет, и тогда все пропало. «Только бы не подошла!- мысленно твердил он.- Только бы не подошла!..»

- Мне, пожалуй, пора…

Не глядя на нее, пересек комнату, вышел в коридор, надел пальто. И когда он уже открыл дверь, чтобы уйти, Светлана сорвала с вешалки свою шубку, влезла в высокие сапожки и вышла вместе с ним. На улице они заметили, что сапожки расстегнуты. Вадим присел на корточки, потянул змейки. Снял с себя шарф, замотал ее голову - она забыла надеть шапку, И от этих простых, родственных действий и прикосновений обоим стало раскованней и легче,

Валил снег, большие тихие хлопья.

Светлана потащила его на лед - длинная такая «скользинка», как в детстве говорили. Сзади набежала шумная стайка парней и девушек с портфелями, с папками. Вечерники. И все, с разбегу, на лед. Попадали друг на друга, хохочут.

«Когда я смеялся в последний раз?-подумал Вадим.- Когда мне было хорошо, просто вот так хорошо без всяких условий, хорошо оттого, что я живой и живу и рядом живые люди?..»

Вадим и Светлана шли обнявшись. Сидели у чужого дома на чужой, занесенной снегом скамье и целовались. Повыветрились от этих поцелуев сегодняшние сомнения в голове Вадима, и было ему хорошо- десять лет не было так хорошо, как сейчас. И ни о чем не надо говорить и думать не надо. У Светланы теплые мягкие губы, он забыл, какие у нее губы, а теперь вспомнил, узнал их и тихо радовался этому узнаванию. И Светлана была тихая и счастливая, как снег, который медленно падал на них при полном безветрии, и простая, понятная, как этот снег.

Он проводил ее домой, и они еще постояли немного в парадном, целуясь. И разошлись, ни о чем не сговариваясь, потому что и так было ясно: он придет завтра.