Детство Светланы пришлось на войну. Нелегкой была и юность. Мать работала техническим секретарем в институте, зарплата маленькая. Светлана экономила на шитье - сама шила себе и матери. Экономила на еде. «Сегодня у нас жаркое»,- говорила она, смеясь, и ставила на стол картофель, темно-коричневый от подливы. От него пахло мясом, но мяса там не было: жареный лук и чеснок. «Сегодня у нас рыба с картошкой»,- говорила она в другой раз и подавала тот же картофель, только не коричневый, а светлый: лук был нежареный, а вместо чеснока - лавровый лист и черный перец.

Есть такие люди:- за что ни возьмутся, все у них ладится. Еда в Светланином доме была вкусной, одета Светлана была нарядно, то есть казалось, что нарядно: ситцевые платья, накрахмаленные, отутюженные; пальто из самого дешевого сукна, отделанное то светлой полоской по воротнику, то кусочком старого меха, то вязаным воротником и пуговицами - в каждый сезон как новое. Когда подруги вырядились в дорогие плащи-болоньи, Светлана, смеясь, сказала, что не хочет быть инкубаторской, и сшила себе небывалый плащ-картинку: настрочила на розовый, в горошек, ситец прозрачный пластик и сшила из двойной этой ткани плащ с капюшоном.

Зато на подарки Светлана не скупилась. Увидит в галантерее новые клипсы и купит, хотя сама никаких украшений не носит. И ломает голову, кому бы их подарить: очень уж красивые клипсы, белые, матовые, с зеленовато-голубым огоньком.

И Вадиму делала подарки: то блокнот из мелованной бумаги в черном блестящем переплете, то открытку-календарь, то авторучку, то чашку невероятных размеров-«кубок орла» («Ты из нее молоко пей!»).

Еще любила Светлана делать сюрпризы. Продумывала все загодя, с наслаждением. Ко дню рождения Вадима тоже сюрприз приготовила.

Учился Вадим тогда на втором курсе мединститута, работал на Скорой помощи шофером (в армии приобрел специальность). Жил на стипендию, зарплату отдавал Светлане. Она брала легко, как давала, да к тому времени уже и решилась выйти за него замуж.

В день его рождения (в вечер, точнее, десятый час шел) диспетчер на Скорой (соседка Светланы, об этом Вадим тогда не вспомнил) назвала знакомый адрес, и он, Вадим, холодея от страха, повез по этому адресу молодого врача Мишу Грищенко. С Мишей они были друзья, он брал Вадима к больным - смотри, собрат, учись, через годик-другой переведем в фельдшеры. Обычно Вадим шел за ним, стараясь ступать потише, и останавливался где-то в сторонке, издали смотрел, что делали с больным врач и фельдшер. На этот раз он первым выскочил из машины, мигом пересек двор и, толкнув незапертую дверь, очутился в освещенной передней и еще через мгновение - в комнате.

А в комнате был накрыт стол, и Светлана стояла у стола с бутылкой шампанского в руках, а подруга ее козыряла ножом консервную банку. И цветы были везде - на столе, на подоконнике, на этажерке.

Гнев, который сменил испуг за нее, душил Вадима. Он не мог выговорить ни слова, а в комнату уже вошли Грищенко и фельдшер, и Светлана что-то говорила им, улыбаясь, и они заулыбались, поздравили его и сели за стол.

Вадим привалился плечом к стене, губы у него прыгали, и глаза были бешено белыми.

Светлана подошла к нему с бокалом, шампанское, пенясь, выплеснулось на пол, а она говорила что-то и просительно-ласково улыбалась.

Он не слышал, что она говорила,- у него вдруг заложило уши. Оттолкнул ее - разбилось, зазвенело стекло. Грищенко перехватил его руку, потащил к столу.

- Это ничего, это к счастью, - услышал Вадим дрожащий голос Светланы.

- Десять минут, всего десять минут,- упрашивал его Грищенко.

Он оттолкнул его, как только что оттолкнул Светлану, перешагнул через белые, обнаженные - он только это и запомнил - Светланины руки (она собирала осколки с пола), слепо ткнулся лбом в стену, нашарил рукой дверь и вышел.

Постоял во дворе под скучным осенним дождиком, пошел к машине, сел за руль и начал сигналить - долго, беспрерывно, пока врач и фельдшер не вышли и не уселись позади него. Прежде Грищенко всегда садился с ним рядом.

У них был еще один вызов, и Вадим погнал машину, не слушая, что там укоризненно-ворчливо бормочет Грищенко.

Он уже тогда плохо владел собой и, сцепив зубы, молчал, чтобы не учинить скандала. Но там, куда они пришли, у кровати желтой, бестелесной какой-то старухи (ему потом объяснили, что она все равно умерла бы, четверть часа ничего не меняли) он перестал соображать - размахнулся и ударил доктора Грищенко кулаком по его мясистому, пористому носу.

Им все-таки пришлось сесть в одну машину. Вадим гнал ее на предельной скорости, как вдруг увидел три темные фигуры на обочине дороги. Один упал, двое бросились бежать. Вадим затормозил, высадил своих медиков подле избитого или раненого человека и погнал машину вперед, за убегавшими. На пере-крестке они бросились в разные стороны, и Вадим, избрав рослого детину, продолжал преследование.

Он доставил детину в отделение милиции и только тогда вспомнил, что врач и фельдшер все еще ждут его под дождем…

Была канитель - Грищенко-то молчал, да фельдшер раззвонил обо всем на Скорой, не обо всем, конечно, в его пересказе дело выглядело так: шофер Ивакин в пьяном виде избил врача Грищенко в квартире больного, а потом высадил их обоих и бросил ночью на улице под дождем. Вадима уволили, дело передали в институт. Было назначено общее собрание, на котором его, несомненно, исключили бы. Несомненно :- потому что он ни о чем не стал бы рассказывать и Светлану не назвал бы, конечно.

На собрание он не явился, пришел к декану - за документами.

Часами лежал Вадим на кровати, закинув руки за голову, смотрел в потолок. Кира сидела рядом, ни о чем не спрашивала. Придет после лекций, откроет книгу, читает вслух. «Не надо,- обронит он.- Неинтересно. Чего зря горло драть». Она споткнется на слове, замолчит на мгновение и продолжает читать своим отчетливым голосом. В столовую его за ручку водила, все капризы его терпела. И ему стало стыдно. Будто в трансе он был и вот - опомнился.

- Ты не тревожься, Кируша. Со мной порядок.

- Я не тревожусь,- сказала она тоскливо.- Я тебя люблю.