На улице Светлану оглушил ветер. Ветер нес снег; дорога, деревья, крыши бело курились.
Идти приходилось против ветра, почти вслепую. Ветер свистел, грохотало железо крыш, снежные струи хлестали лицо, и все эти звуки на вымершей улице, это белое неистовство усиливало тревогу.
Влево, еще раз влево - так объяснил Женя. Светлана остановилась, осмотрелась, но ничего не увидела, кроме быстро летящих снежных струй. Вспомнила, что автобус не доехал до ее остановки, дорога повреждена, и значит, она свернула не там, где было нужно, и, наверное, заблудилась.
Светлана хорошо знала город и окраины его знала - изъездила, исходила их не раз. И вдруг, неожиданно, - незнакомые глухие улочки, глухие дома, все пусто, безлюдно, мертво. Она тычется, как слепая, ничего не узнает вокруг. Чужой город.
Ее закружила снежная маята, горело исхлестанное вихрем лицо, слезились глаза. И усталость свалилась на нее внезапно, рождая безразличие ко всему. Спешила, спешила, нервничала, а тут еле бредет, проваливается в глубокий снег, возвращается на дорогу, нечаянно как-то сворачивает с нее и снова проваливается. Сцена в милиции уже казалась ей нереальной, Женя дома, она, Светлана, наверное, спит, и снится ей бессмысленное это кружение, барахтанье в снегу, и надо только устроиться поудобнее, положить голову на мягкое и будет хорошо, и сон придет к ней другой - спокойный, счастливый сон.
Но вот опять в ушах прозвучал испуганный злой голос сына: «Спросите у классного руководителя, у ребят, - твердил он в милиции, - я ее ударил вчера в школе, и она мне мстит. Весь класс знает, все подтвердят».
То, что сын ударил девочку, только коснулось слуха Светланы, до сознания не дошло, да и не это было важно. Она ухватилась за спасительную мысль: девочка мстит, ей важно было уличить ее во лжи, только это и важно, и Светлана спешила к ней, чтобы вернуться вместе с ней в милицию, где она откажется от своих слов. Тома Ротарь не видела Женю в машине, не могла видеть - его там не было!
На дорогу, прямо ей под ноги, высыпали ребятишки, словно вихрь выхватил их из дому и швырнул сюда, во спасение ей, Светлане. Она поймала горячую детскую руку и не отпускала, боясь, что ребятишки исчезнут так же внезапно, как появились, и она опять останется одна. Чтобы удержать их, спросила про Ротарей и удивилась: дети знают Томку, они проводят к ней.
Светлана обрадовалась так бурно, словно в чужом городе встретила родных; и город был уже не чужой, и улица не мертвой. На какой-то миг она забыла, как и зачем очутилась здесь, и Томка, которую знали ребятишки и к которой вели ее сейчас, уже была своей. Она шла к своим и почти отчаялась, обнаружив, что хозяев нет дома.
Постучала к соседям, узнала: Мария с дочкой в больнице у квартиранта. Не в районной больнице - в республиканской.
В спешке она забыла спросить фамилию квартиранта и долго металась по больнице, прежде чем увидела Томку и ее мать. Стояли за стеклянной дверью, отделявшей хирургию от холодного вестибюля, - их впустили, но дальше дверей не допустили, и они стояли недвижные, нелепые в наброшенных поверх пальто белых халатах, смотрели на закрытую дверь палаты.
Светлана устала, издергалась, и столько передумала, что теперь ей казалось: Томе должно быть ясно, зачем она пришла. Она крепко взяла девочку за локоть и, ни слова не говоря, подтолкнула к выходу.
Томка дико глянула на нее. Мария тоже с недоумением обернулась к Светлане: они знали друг друга в лицо, встречались на родительских собраниях в школе.
- Она оболгала моего сына, - с горячностью пояснила Светлана. - Она должна сейчас же пойти со мной и признаться.
Мария перевела взгляд на дочку и снова уставилась на дверь палаты.
- Ты должна пойти, - возбужденно проговорила Светлана. - Ты обязана.
Девочка не слушала ее, и Светлана снова взяла ее за руку, потянула.
- Как вам не стыдно! - взорвалась Томка. - Еще неизвестно, выживет ли он, а вы… - Друг называется!
- Какой друг? - изумленно сказала Светлана.- Я его совсем не знаю!..
- Не знаете? - шепотом повторила Томка. - Вадима Федоровича не знаете?!
Светлана инстинктивно прижала руку к губам. С ужасом смотрела на замолчавшую девочку. Томка, отвернувшись, утирала слезы. И тогда Мария сказала, что парни угнали машину и ударили Вадима отверткой в голову и шею. Профессор операцию делал.
- Сейчас там… - она запнулась, посмотрела па дочку и неуверенно произнесла незнакомое слово,- консилиум.
Светлана все крепче прижимала руку к губам - пальцы побелели.
О Вадиме она думала дорогой. Думала, что если Томка не откажется от своей клеветы, он - единственный человек, который может спасти Женю. В невиновности сына она не сомневалась. Сейчас она поняла: все правда - Женя был в этой машине, с этими парнями. Припомнилось: утром его вызвал из дома незнакомый мальчик лет девяти, они разговаривали в парадном. Приоткрыв дверь, чтобы позвать сына, она услышала его испуганный голос: «Скажи, что не застал меня дома». Потом Женя все-таки ушел с этим мальчиком. «Я ненадолго, ма…»
И еще припомнилось, как он вернулся. Его трясло, он тяжело дышал, и она подумала, что сын простудился. Напоила горячим чаем, заставила принять аспирин и в постель уложила, и он послушно и как-то очень готовно выполнил все. Теперь она поняла - Жене было страшно, хотелось стать маленьким и чтобы она защитила его. А когда пришли из милиции, он убежал в ванную и заперся на крючок, словно ему на самом деле пять лет… Мелькнула мысль, что Женю могут отправить в колонию, и другая мысль, что эта девочка может спасти его, если захочет. Она обняла Томку и зашептала ей в ухо, и Томка снова вырвалась от нее, гневно сказала: «Как вам не стыдно!»- второй раз сказала это.
Светлана растерялась. Она всегда считала себя человеком честным - по большому счету честным и принципиальным. Пожалуй, никто из людей, знавших ее на протяжении всей ее жизни, никто, кроме Вадима да Веры Петровны Шевченко, не сомневался в этих ее качествах.
Светлана-школьница была откровенна предельно, и если на собрании обсуждалось поведение провинившегося, учителя и товарищи первого слова ждали от нее. Привыкли - Светлана и правду скажет и соученика не обидит - самые обидные слова в ее устах не вызывали злости, не ранили: прежде всего, они были справедливы и при этом высказаны так мягко, сочувственно и дружески, что просто невозможно было обидеться.
И студенткой Светлана оставалась такой же - доброжелательно-отзывчивой и откровенной. О ней говорили в группе: «Светка - рубаха-парень», - и любили ее и советовались с ней, во всем ей доверяя.
«Легкий, счастливый характер», говорили сослуживцы Светланы. И для себя и для других легкий. С ней просто и приятно было общаться и совета спросить легко - такой она была человек.
Нынешняя неприятность с сыном застала Светлану врасплох. Пока дело касалось других, для Светланы все было ясно: она твердо знала, кто прав и кто неправ в споре, знала, в чем истина. Сейчас беда обрушилась не на постороннего - на нее обрушилась, и Светлана оказалась незащищенной. Сейчас судить надо было не чужого - себя судить и, что еще страшнее, судить собственного сына. Она могла бы это сделать, если бы ее голос ничего не решал в жизни Жени. В этом случае она не пошла бы против совести, против правды. Но, осуди она Женю, признай его вину перед собой, ей пришлось бы признать его виноватым и перед другими. Светлана мгновенно ощутила опасность собственных сомнений и, не раздумывая, отринула их, приняла ложь сына за правду, потому что в этом была единственная возможность спасти его.
Она не нашла поддержки в других и в себе не нашла опоры, в своих убеждениях - сейчас у нее не было убеждений: понятие добра и зла сместились в ее голове.
Добром была бы ложь Томки, и Светлана принуждала ее ко лжи. Ей больше не представлялось важным, где и с кем был сын в этот вечер, ее не интересовала истина - важно было любой ценой оградить Женю от неприятности.
- Ты должна это сделать, - внушала она Томке. - Ты должна пойти со мной и сказать…
«Ты должна» - слова звучали как заклинание, осторожные пальцы беспорядочно касались то плеча, то головы, то руки девочки. «Я отправлю его к маме в Алма-Ату, - думала Светлана, ощутив свою беспомощность.- У матери с ним получалось…»
- Жаба! - сказала вдруг Томка с ненавистью. - Гадкая жаба!..
И тогда Светлана, забыв обо всем, кроме беды, нависшей над сыном, быстро пошла к палате, на дверь которой они смотрели, пошла к единственному человеку, который мог ей помочь.
Она только успела открыть дверь, как ее оттянули сзади, и дверь закрылась. В глазах запечатлелась кровать- головной конец высоко приподнят,. человек на кровати с подвешенной головой. Люди в белых халатах.
Только сейчас Светлана поняла, что беда не с Женей - с Вадимом. Только сейчас в сердце ее вошла другая боль, и то, что грозило Жене, отодвинулось, выпало из ее тревоги, из памяти выпало. Женщина в белом вела ее по коридору, полуобняв, придерживая сзади, и она шла послушно и остановилась у стеклянной двери рядом с Марией и Томкой.
Сестра ушла, уклонившись от молящего взгляда Томки, и они остались втроем, напряженные, каменно неподвижные, с огромными, до странного одинаковыми глазами.
Текло время. По коридору бесшумно сновали сестры. Проковылял на костылях и скрылся в процедурной бледный веснушчатый мальчик. Мужчины в полосатых пижамах томились у двери столовой, ждали, когда санитарка окончит уборку и можно будет включить телевизор. В тишине назойливо выл пылесос и тикали, тикали, тикали настенные часы.
А за больничными стенами бушевала метель. Сыпал колючий злой снег, северный ветер наметал сугробы. Они горбились на дорогах, лепились к деревьям, островерхие, мертвенно-белые.
Но короток век метели. Переменится ветер, повеет теплом, осядут сугробы, откроют жадные поры, отдадут земле влагу. И забьется, робко взойдет хрупким подснежником, душистой фиалкой новая жизнь - ранняя детская жизнь весны, вскормленной щедрым снегом…