В субботу утром Костя поднялся рано, сделал хозяйские свои дела, приготовил завтрак и, удобно устроив мать в кресле, отправился в детскую комнату.

Во дворе увидел соседа. Голый по пояс, в одних пижамных штанах, широкогрудый, почти квадратный, он обхватил волосатыми руками молодую липу и тряс ее. Желтеющие листья падали на землю, зеленые не поддавались, и он начал обрывать те, до которых мог дотянуться.

«Зиму торопит, гад», подумал Костя. Взглянул на небо. Облака, минуту назад легкие, розовые, на глазах поблекли, посерели, ушли ввысь. Солнце, вроде бы поднимавшееся, обмануло: где-то оно есть и нет его, только одна стена дома высветленней и ярче других. На темной, неосвещенной стене распластались, прилепились длинными лучами-лапами гигантские пауки,

Заняли свои паучьи позиции, пока не выглянет, не загонит их в щели солнце.

Проходя мимо соседа к калитке, Костя почувствовал тяжелую руку на плече.

- Ты что, паразит, предлагал моей супруге? - исступленно зашипел сосед.- Работать подбивал? Или еще за чем к ней лазил? - Злобные, близко посаженные глазки ненавидяще уставились на него.

- Пустите.

- Если ты, паразит, еще раз заговоришь с ней, я тебе все зубы повырываю.

- Пустите,- предостерегающе повторил Костя.

- Сдохнет твоя калека, я тебя из дома… - сосед не договорил.

Костя резко взмахнул рукой. Он был намного выше, удар пришелся по глазам и переносице. Сосед взвизгнул, отпустил Костино плечо, прижал к лицу ладони.

- Разволнуете мать - убью, - сказал Костя и пошел к калитке. Кулак, который он обрушил на соседа, Костя держал чуть на отшибе, брезгливо и отчужденно. Прошел несколько шагов, обернулся: волосатый мужчина потирал рукой нос и озадаченно моргал. Почувствовав взгляд Кости, громко выругался, сплюнул, вернулся к дереву, обхватил руками ствол и тряхнул его изо всех сил.

Костя шел по улице растерянный. Прохожие смотрели на него, улыбаясь: движется навстречу длинный, тощий парень, брови приподняты, губы шевелятся - сам с собой разговаривает, руками размахивает. Затрепанная книжка торчит из кармана затрепанного пиджака. Глаза кроличьи: наверное, ночью читал. А когда Косте читать, как не ночью? Работает на заводе токарем, живет вдвоем с матерью. Мать инвалид, домашние дела на Косте. Все свободное время отдано детской комнате. Урывками и там читать умудряется. Несколько раз окликать надо, чтобы голову поднял. «А-а?..» и взгляд рассеянный, отрешенный.

Спорят ребята - он смотрит, слушает молча. И вдруг вздохнет глубоко. Товарищи не понимают, что случилось. А ничего не случилось. Проявляется человек в споре, и если окажется - не тот человек, не того от него ждать можно было,- Костя страдает. Каждый новый знакомый ему интересен. Приглядывается к нему, прислушивается, чертами прекрасными наделяет. А поймет, что ошибся, и вздыхает глубоко, больно переживает потерю. Никому слова не скажет, одной Томе выльет все свои думы, мечты и разочарования. С Томой он говорун, вроде Леночки-молчуньи: при Чужих немой, с ней - и спорщик заядлый, и себя наизнанку вывернуть может, и ее пытается вывернуть.

Сегодня Костя первый раз в жизни поднял руку на человека и теперь не мог разобраться, рад или не рад тому, что случилось. И рад, вроде бы, подлеца проучил и сам убедился, что постоять за себя может, но и смутно, нехорошо на душе, отчего бы? Нет, все-таки, наверное, рад.

Очень высокий, узкогрудый, вяловатый, Костя физически слабее подростков, которых сам приводит в детскую комнату. Он и в детстве избегал драки, а если его били, не умел дать сдачи. И страдал от этого.

От службы в армии его освободили, за матерью уход нужен. Пошел в военкомат, добился - возьмут. Обидно было доказывать Томе, что служба военная - долг, а к матери приедет тетка, поможет. И закалка тут совершенно ни при чем. Он начал было доказывать: «Если что, на современное оружие, как на восточные иероглифы, смотреть буду, да?»-И замолчал. Осознал, что, кроме долга, в армию его тянуло и то, о чем говорила Тома. Уходят в армию хиляки, а возвращаются…

«Расскажу Томе, как сейчас соседа ударил», - подумал Костя. И сразу легче на душе стало.

Но Томы в детской комнате не оказалось. Все были в сборе, только ее нет и поговорить не с кем.

Дел было много, Костя мотался по городу, возвращался и вновь уходил, а Тома все не появлялась. И это было уже не только странно, но и тревожно: суббота у нее выходной, и если уж Тома не пришла… Говорят, для взрослых особенно опасны детские болезни. Может быть, в яслях корь или скарлатина, и Тома заразилась?

- Сходи-ка ты к ней домой,- сказала Люда.

Она тоже была встревожена, и то, что Люда была встревожена, совсем испугало Костю.

В автобусе он стоял у дверей, пригнувшись, смотрел на дорогу. Нервничал на остановках: люди, как назло, входили медленно и неторопливо выходили.

Никто не спешил - суббота. Когда Костя, наконец, подошел к дому и взялся рукой за теплую, пригретую солнцем металлическую ручку калитки, его охватила слабость. Оперся грудью о калитку, смотрел на чистый дворик. Было тихо, и он вздрогнул, когда с ветки упало большое красное яблоко. Потянул на себя калитку, зашагал, пригнувшись под зеленым шатром винограда.

Мать Томы увидела его в окно, вышла навстречу, заулыбалась.

- Совсем ты нас забыл, Костя. - И вопросами засыпала: как мать себя чувствует, приехала ли тетка и когда он идет в армию.

- А Тома где? - спросил он успокоенно.

- В лес укатила на мотоцикле. Не опасно это, Костя? Говорят, мотоциклисты часто разбиваются.

- В лес? - переспросил Костя. - На мотоцикле? Этого не может быть.

- Часы по радио проверила и стирку бросила, умылась, спортивный костюм надела. Только начала причесываться, десять пропищало, он и приехал.

- Кто?

- Парень. Не познакомила меня, - пожаловалась Мария. - Сказала, едет в лес, вернется поздно.

- Какой из себя парень?

- Он на дороге остался, я и не разглядела хорошо. В шлеме.

- Мотоцикл «Ява»?

- Красный мотоцикл. Без коляски

- В какой лес они поехали?

- Разве мне скажут!

Костя уныло смотрел на Томину мать. Не в лицо ее, а куда-то на мочку уха, то ли на круглую сережку с голубым камушком, то ли мимо.

- Ты что-то знаешь, Костя? - заволновалась Мария. - Кто этот парень?

Он медленно покачал головой, вздохнул тяжело и, весь во власти тревожных своих мыслей, забыв попрощаться, пошел к калитке. Черные грозди винограда били его по лицу, а он шел, не пригибаясь, длинный, сухопарый, нескладный и бормотал что-то невнятное себе под нос.