Тома с утра была сама не своя. Стирку затеяла, чтобы не сорваться в детскую комнату. Убеждала себя: надо же заняться и этим, что все мама да мама! О Волкове старалась не думать, успокаивала себя - он не принял всерьез ее обещания, не дурак же! От театра, кино отказалась, а в лес - вдвоем - поедет?..

Гудела стиральная машина, и Тома испугалась, что часы отстали, машина гудит, и она не услышит мотоцикла. Включила радио. Оставалось еще полчаса до десяти.. Кое-как отполоскала белье. Мать посмотрела: такое вешать?.. Тома рукой махнула - пусть закончит стирку сама, отец поможет. Умылась, поглядывая на часы, облачилась в спортивный трикотажный костюм, сунула гребень в волосы. Радио пропищало время, и тотчас, будто за углом ждал, подлетел к забору, заглох у калитки мотоцикл. И Тома, уже ни о чем не думая и не рассуждая, побежала к нему.

- Какие мы быстрые, - сказал, усмехаясь, Волков.

Она едва успела сесть, как мотоцикл рванул с места. Схватилась за ремешок - водоразделом между нею и Виктором лежал, потом догадалась держаться за багажник. Не мог подсказать, сердилась она, замирая от страха. А Волков, как нарочно, показывал свою лихость. «Потише не можешь?» - крикнула она. Глянул на нее через плечо насмешливо и на спуске такой поворот заложил - Тома туфлей по асфальту шаркнула. Едва опомнилась - новый поворот, и опять мотоцикл на бок клонится, стелется, как яхта под ветром, вот-вот распластаешься на земле. У обрыва, уже за городом, по самому краю пролетел - у нее пальцы к багажнику прикипели. Успела подумать: «Ну всё… Конец». А он смотрит через плечо, усмехается.

- Куда едем? Волк! Что это за дорога?

- Бетонка.

Еще издевается над ней!

- Миледи?

Она молчала.

- Миледи, вы гневаетесь? Миледи!..

Бросил руль, на полной скорости встал, перекинул ногу через сиденье, сел боком, одной рукой руль держит.

- Сядь сейчас же, как надо! - заорала Тома. - Не в цирке!..

- Пожалуйста. Только не дуйтесь, миледи.

Дорога крутится, вертится перед глазами, поворот за поворотом, белые столбики как из-под земли выскакивают, мотоцикл вот-вот врежется в них. Свистит, хлопает в ушах ветер. Нырнули под мост, и опять крутой поворот, и опять «Ява», как яхта, почти ложится на бок.

- Вот же лес! - кричит Тома. - Куда ты?

Волков не останавливается. И снова лес. И снова мимо. Через овраги-вниз, вверх. Чертов лихач. Но страх уже прошел, Тома привыкла, «притерлась» к мотоциклу. Сидела спокойно, на кочках слегка приподымалась, сливаясь с машиной.

- А ты удобный седок, - похвалил Волков.

Наконец он выбрал место. Поставил мотоцикл у старой акации, пошел вперед, не оглядываясь. Тома смотрела ему в спину, и сердце ее билось гулко, казалось, весь лес стучит с ним заодно. Волков, наверное, услышал и понял, как она боится его.

Он оглянулся, позвал:

- Иди сюда! Гриб.

Она нашла в траве суковатую палку. С палкой подошла к нему, пробормотала: - Змей боюсь.

Волков, казалось, не расслышал. Протянул ей крепкий охристый грибок.

- Тащи сюда второй шлем, здесь много грибов.

Они набрали полный шлем, прицепили его к багажнику, как корзинку. Бродили по лесу, почти не разговаривая, не глядя друг на друга. Тома устала, но заставляла себя идти дальше. Будем ходить и ходить, думала она, успокаивая себя, а потом сядем на мотоцикл и уедем. Главное, ходить и ходить, не поддаваться усталости. Ей вспомнился документальный кинофильм, в котором матерый волк изматывал силы молодого оленя, пока олень не упал. И тогда волк расправился с ним. Надо заставить его говорить, подумала Тома, когда человек говорит, он больше человек, чем когда вот так молчит и копит в себе что-то…

- Ты вчера собирался о себе рассказать, - сиповато после долгого молчания проговорила она.

Волков усмехнулся.

- Это можно.

Но еще долго молчал, идя вперед сквозь гущу кустарника, придерживая за собой ветки, чтобы они не хлестнули Тому.

- Начну с пеленок, чтобы тебе легче было по полочкам разложить, - с той же усмешкой проговорил он. Обернулся, остро взглянул на нее: - Может, сядем?..

- Побродим еще… И давай с пеленок.

Он передернул ртом и заговорил неторопливо, с издевкой в голосе:

- Ведите протокол, миледи. Стоит вести. Я такие финты… С детства персона. Так и пишите. Многие от меня, пацана, в платочек сморкались.

Он выбрал дорожку, по которой они могли идти почти рядом-он на полшага сзади, слегка склонясь к ней, словно говоря на ухо.

- Помню, папаше пьяному казан на голову надел.

На заводе распиливать пришлось. Мамаша придет с работы - в комнату войти боится. Из коридора спрашивает: «Витенька, ты дома? Витенька, ты покушал? Сходил бы ты, Витенька, в кино». Денег не жалела, только бы от меня отделаться. Даст меньше трешки, не беру. Нет, я не требую. Не ругаюсь. Просто остаюсь дома. И трешка находится.

С тринадцати на такси разъезжал. Девочек к себе ночевать привозил. Мамаша с папашей глазами хлопают, а я так это вежливенько даму в свою комнату провожу. Утром мамаша в мусорном ведре предметы дамского туалета находит, всякие там лифчики, трусики, - Волков скосил глаза на Тому, засмеялся, не разжимая губ. - Ни одна от меня в полном ажуре не ушла.

Тома отвернула пылающее лицо, сказала негромко:

- Назад пойдем.

Он покорно руками развел.

- Как вам угодно, миледи. Показывайте дорогу.

Она огляделась - одинаковые деревья, одинаковые кусты. Сюда шла, не смотрела по сторонам. Не до того было.

- Ты привел, ты и назад веди.

- Что вы, миледи, даму - только вперед.

Тома сердито головой мотнула. Паяц несчастный! Быстро пошла по тропинке, которая их привела сюда. Тропинка кончилась, и Тома остановилась - дальше дороги не было, сплошная стена кустарника. Попыталась обойти ее, но показалось, что она углубляется в лес. Сердито отводя ветки, пошла напрямик. Волков, откровенно потешаясь над ней, брел следом.

Тома продралась сквозь кустарник и очутилась на поляне, где они не были. Оцарапанная, с пунцовыми щеками, прислонилась плечом к ореху, обняла ствол. Ноги дрожали, вот-вот подкосятся.

Волков бросил на нее усмешливый взгляд и повалился на траву у ее ног, словно только и ждал, чтобы она остановилась вот так, в полном изнеможении.

- Садитесь, миледи.

- Не хочу.

Голос у нее тонкий, жалкий голос.

- Не дури. Садись.

Она сделала шаг и села, почти упала на землю. Не очень близко, но и не далеко от него: протянешь руку - коснешься.

- Уже не просишь рассказывать, сыта? - спросил он.

- Нет, почему… рассказывай, - напряженно проговорила она.

- Может, тебя подробности интересуют? Я много баб перепробовал, могу рассказать.

Он явно издевался над ней.

- Чем больше гадостей, тем больше герой, - сказала Тома, едва не плача от сознания своего бессилия: она не могла одна выбраться из леса, да он и не дал бы ей уйти одной, понимала, что в нем произошла какая-то злая перемена, не хотела его слушать, но и показать смущения своего не хотела и повторила громче, с бессильным вызовом:

- В грязи по уши и доволен, как свинья.

- Миледи нехорошо выражается, некрасиво,-кривясь в усмешке, медленно протянул Волков. - Со мной дамы так не говорят, это тебе усвоить придется. И еще одно усвой: отказу мне не было. Протяну руку этак ленивенько, - Волков выбросил на траву, по направлению к Томе, широкую, как лопата, мозолистую ладонь, потом сжал ее в кулак:-моя. Так что, миледи, не зазнавайтесь, советую.-Помолчал, не отводя от нее испытующего взгляда. Спросил небрежно: - Так рассказывать, что ли?..

- Рассказывай.

- Храбрая девочка…

Он сел, охватил руками колени, голову опустил, и Томе почудилось, что в нем снова что-то переменилось, теперь по-доброму. Долго молчал, потом заговорил непривычно быстро, нервно, без всякой рисовки. Снова лег на спину, смотрел в небо. Пуговицу куртки в пальцах крутил, пока не сломал. Взялся ва другую, и ее сломал.

Тома слушала его бесстыдную мужскую исповедь, не решаясь прервать, страшась, что в эти минуты он возвращается снова к себе - худшему, стыдясь его и боясь, что вот сейчас он на нее взглянет и поймет, что с ней творится. Не выдержала, сказала:

- Довольно. Прекрати.

Он замолк на полуслове.

- Бахвалишься… - трудно проговорила она. - Разве это жизнь человека? Животного!

Он усмехнулся.

- Хочешь сказать - зверя. Что же, зверь-это неплохо. Зверь, по крайней мере, силен. И свободен. Свободен, миледи, вот что главное.

- Это свобода? - вскинулась Тома.- Да, захотелось выпить - выпил. Захотелось морду набить - набил. Захотелось девчонку под ноги себе кинуть - кинул. И тебе кажется, что это свобода? Никакая это не свобода - зависимость, и ты раб, раб - понимаешь?

Он сел рывком. Лицо его резко исказилось, поползло на сторону.

- Это я - раб?-процедил едва слышно.-Я раб?

Придвинулся к ней мягким кошачьим движением, и она осталась на месте, понимая что лучше не суетиться. А когда он стиснул руками, словно железными наручниками, оба ее запястья, не стала вырываться. Глупо меряться физической силой с Волковым, безнадежно глупо и опасно. Иная сила должна была найтись в ее душе, и только эту силу могла Тома противопоставить его закаленной и отточенной наглости.

- Сейчас поглядим, кто здесь раб, - вкрадчиво говорил Волков, уже плохо владея собой. - Может, мне до сотни как раз тебя не хватало. - Он приблизил к ней вплотную свое налитое кровью лицо, его дыхание обожгло ее щеку. - Велю раздеться - разденешься, никуда не денешься. Велю…

Она перебила:

- Отпусти руки.

Он молча смотрел в ее глаза.

- Отпусти руки, - тихо и четко приказала Тома. - Разве так спорят?.. Я сейчас докажу тебе, что права, но чтобы доказать, мы должны говорить спокойно, как человек с человеком. Со зверем я говорить не умею.

Он все так же близко и зло смотрел в ее глаза.

- У меня болят руки, Витя, - совсем другим, домашним тоном сказала Тома, впервые назвав его по имени.

Волков разжал пальцы. Поглядел на ее побелевшие, с красно-синими вмятинами руки. Тяжело перевел дыхание.

- Ты ведь не собирался угрожать мне и гадости говорить, не за тем в лес звал, - мирно сказала Тома, потирая пальцами запястья. - Просто привык делать, что в сию минуту захотелось. Вот я и говорю, что ты не хозяин, а раб сиюминутного своего желания. Желания и у зверя есть, и именно у зверя нет контроля над собой. Захотел есть - убил. Нет, это не тот пример, - быстро сказала она. - Мне трудно это хорошо объяснить, но ты постарайся понять.

- Сделаю усилие, - процедил Волков.

- В каждом человеке, может быть, есть зверь. Вернее, что-то от зверя. Но человек на то и человек, чтобы совладать с ним. Не выпускать наружу. Выпустишь - потом сам с ним не справишься. Это насчет хозяина и раба. Не перебивай, я еще не все сказала. Ты часто мускулами играешь. Силой похваляешься. И пользуешься. - Она взглянула на свои руки. - Ну, сильный ты, физически сильный от природы парень. Это твоя заслуга? Нет. И хвастаться нечем. И пользоваться этой силой, как сегодня со мной, стыдно. Из этой силы, без сильной души, знаешь, что может получиться? Слабость, ничтожность. Из физически сильного раба своих желаний фашист может получиться, вот кто!

Волков, уже довольно спокойно и миролюбиво слушавший ее, снова закаменел. Сказал с угрозой, цедя слова:

- Забери свои слова назад.

- Я правду сказала.

- Забери, пока не поздно.

Он смотрел на нее в упор, сузив глаза, стиснув зубы, и желваки ходили под кожей.

«А ведь он и убить может», - ощутила вдруг Тома. Не отводя взгляда от лица, пошарила рукой по траве, отыскивая палку. Палки не было, и она вся напряглась, кулаки сжала…