- А ведь ты рисковала… - после долгой мучительной паузы изронил Волков. - Впервые в жизни сдержался.
Он откинулся на спину, обессиленный, как после тяжелой борьбы. Медленно усмирялась разбушевавшаяся кровь, выравнивалось дыхание, спокойнее стучало сердце, и едва осознанная, но ощутимая радость необычной победы овладевала всем его существом. Победила Тома, но это все равно была его победа: никому до сих пор не удавалось взять верх над Виктором Валковым, даже ему самому. В ослеплении обиды, уже заведенный до предела, он мог ударить и смять ее, он мог сотворить беду, которая для него самого стала бы величайшей катастрофой.
Она обещала поехать с ним в лес, и, несмотря на всю неправдоподобность этого обещания, он поверил ей. Пусть из самолюбия, но слово сдержит. Полночи обмысливал поездку, загодя выверял дорогу, выбрал дальний лес, в который никогда не возил девчонок. Эта поездка должна была подружить их, он хотел, чтобы
Томе было хорошо и свободно с ним, и сам себя хотел ощутить не тем Волком, который возил в лес «дешевок», искусывал им в кровь губы, над которыми издевался. Он хотел ощутить себя человеком, с которым такой девушке рядом быть не зазорно. Он любил эту девушку уже три года, с того самого дня, когда она выбила из его рук стакан с водкой, но не признавался себе в этой любви и не порывал прежних связей. Напротив: он менял девчонок с особой жестокостью и делал все, чтобы Томе это было известно. Последние полгода пытался испугать ее преследованием, ему думалось, что встреть он ее наедине, и все будет, как десятки раз с другими бывало. А пришел к ней в ясли и понял, что ничего ему от нее не надо, - только сидеть рядом, смотреть на нее, слушать ее голос, чувствовать себя равным с ней. Никогда не терявший самоуверенности, сейчас он не мог найти даже верного тона в разговоре, и надежды найти у него не было. Когда «миледи» села на его мотоцикл, он поклялся себе, что никакая другая девчонка больше на это место не сядет.
Ему было легко и счастливо по дороге, а в лесу все переменилось, стало душно и тяжело от сознания, что она рядом, идет за ним с палкой в руках и боится его. Привычная для Волкова атмосфера близости с девушкой в безлюдном месте сгущалась и давила его все сильней, и он испугался себя в себе - за нее испугался. Потому и шел молча, едва владея собой, почти не смотрел на Тому. И бес сидел в нем, подзуживал: знала ведь о нем все и поехала, значит, не такая уж недотрога и теперь, наверное, смеется над его нерешительностью. Он придавил в себе этого беса, но не задавил совсем, и он вырвался наружу, когда Тома так необдуманно хлестнула его наотмашь словом «раб». Тома сама была виновата, только она и была виновата, думал сейчас Волков, лежа на спине, скрестив под затылком свои тяжелые, уже не опасные для Томы руки. И пусть виновата, это даже хорошо, что виновата она, а ей винить его не в чем.
Он повернул голову и посмотрел на Тому. Она лежала чуть поодаль от него, прижавшись щекой к траве, обняв руками землю, и казалась спящей. Непривычные слова навернулись Виктору на язык, щемяще ласковые слова. Они дремали в мозгу до поры, до этого самого часа, когда любимая девочка окажется вот так рядом с ним, спокойно спящей под его защитой. Он не мог позволить себе сказать эти слова вслух, он еще стыдился их, но повторять их про себя было необычно и радостно.
Тома не спала. Лежала опустошенная борьбой, без дум, отдыхая, медленно набирая силы, обретая душевное равновесие. Словно деревце, державшее на своих ветвях глыбу снега, сбросило груз и теперь медленно распрямляло усталые намокшие ветви.
По ее щеке пополз муравей, и она сняла его пальцем, не раскрывая глаз. Потом муравей пополз снова, она махнула рукой и удержала травинку - это Виктор щекотал ее лицо.
Тома села, вздохнула, потерла кулаками глаза. Волков протянул ей плитку шоколада, и она, сорвав обертку, стала есть. Сидели молча, грызли шоколад и не смотрели друг на друга.
- Я много гадостей о себе рассказал, - заговорил Волков тихо. - Рассказал, чтобы знала: было. Никуда не денешься. Но ты должна понять: здесь не копай-ка - глубокий колодец. На дне грязь, тина. А ты чистую воду поверх них черпай. Есть и чистая вода. Не для всех, но есть.
Тома во все глаза смотрела на него. Не ожидала таких слов.
- Где-то я слышал… или выдумал, не знаю. Если из колодца не брать, он загниет. Так вот, из этого колодца не брали. За чистой водой к нему не ходили.
- Не понимаю тебя, Витя. Только что сказал - ни о чем не жалеешь.
- Не жалею. В курной избе жить, по-черному топить.
- Не понимаю…
- Привыкла по полочкам раскладывать. Здесь ангелы с крылышками, там черти. А если я ангел в крапинку?.. - Он усмехнулся. - Если ангел с чертом перемешан круто? Эх ты, ясли… Одно могу сказать твердо : ты моей подлости не увидишь. Тебе я когтей не покажу.
- Этого мало - я. А другие?
- Другие всякие бывают. Как со мной, так и я. Смотрит на меня, как на бандита, - я бандит. Как на насильника - я насильник. С тобой я человек.
- Всегда надо быть человеком.
Оба замолчали. Тревожно было у Томы на душе, тревожно и смутно. И жаль этого парня, которого она уже не боялась. Ни детства, ни юности не знал, с тринадцати лет стал взрослым. Полюбил деньги, власть над людьми.
- Ты видел, мы на окраине живем, - заговорила она раздумчиво. - Свой дом, сад… Я как в деревне росла. Ребятишек полно вокруг… - И начала рассказывать о своем детстве, о детских играх. Песенки любимые напевала. Чем дольше говорила, тем легче, радостней становилось. Было такое чувство, что засыпает она грязь и тину чистым песочком, вроде того, из которого ее ребятишки в яслях башни лепят. Пришла в голову мысль, что ему это, наверное, смешно слушать, и она замолчала внезапно, споткнувшись на слове.
Он попросил:
- Рассказывай.
- Все это ерунда, - сказала она и добавила его тоном: -Ясли…
- Рассказывай.
«О Женьке не расскажу»,- подумала Тома, но уже начала, назвала его имя, а раз начала - чего там!..
- Гад… - сквозь зубы процедил Виктор. - Таких в пеленках душить. Ты мне его покажешь.
Громадный его кулак лежал на траве, и Тома поспешно сказала:
- Он давно уехал, и кроме того… Неужели ты думаешь, кулаком можно человека исправить?
- Поучить надо.
- А себя чего не учишь? Ты с теми девушками похуже…
Он потемнел весь, перебил:
- Не равняй их с собой!
И сразу поднялся.
Оказалось, они не так далеко ушли от дороги. Лес был небольшой, это они кружили по нему. Теперь Виктор быстро привел Тому к мотоциклу.
Они отъехали немного и остановились. На ровном открытом месте, словно специально приспособленном для полигона, ой учил ее водить мотоцикл, и она послушно и напряженно, стараясь ничего не упустить, повторяла: «Заводим мотор, выжимаем сцепление, немного набираем газа, нижним рычагом вверх вклю-чаем первую скорость, медленно, плавно, без рывка отпускаем сцепление и даем газу…»
- Садись за руль,- приказал он.
И Тома, дивясь себе, села. Попросила:
- Только ты сзади. Для страховки. Я одна не поеду.
Он присел под деревом, положил на колени громадные свои руки.
- Давай едь…- И прикрикнул: - Да не сиди ты, как краб, некрасиво. Легко сиди, удобно. Ну, давай…
Тома все сделала, как надо, и поехала, совсем хорошо поехала, но неизвестно как и почему, очутилась на земле, а мотоцикл на ней.
Виктор поднял мотоцикл, а она сама встала, не ушиблась даже, повезло. Это потом, дома, она обнаружит синяк на ноге, а сейчас ничего не почувствовала, начала смеяться - не остановить. «Козырный смех»,- говорил обычно Волков, когда она смеялась вот так. Сейчас, казалось, он ничего не слышал. Сидел на корточках перед мотоциклом, пальцем поглаживал царапину, хмурился.
- Был мотоцикл - лялечка, а ты в первый же раз…
Смех сразу оборвался. Как же это она могла забыться?- подумала Тома. Чуть не подружилась с этим человеком! Волк… Волк и есть.
Он поднял голову, посмотрел на нее снизу вверх.
- Миледи обиделась?
- Я могла покалечиться, убиться! А ты… для тебя вещь…
Он усмехнулся.
- На человеке заживет, на машине - нет.- И примирительно: - Садись, Тома, поехали.
Она готова была сказать: езжай сам на своей лялечке, никогда больше не сяду,- но осмотрелась. Лес, лес, вокруг ни души. Темнеет. Мысленно пообещала себе - в первый и последний раз… Села позади него, едва успела схватиться руками за багажник, как он уже рванул вперед, и ветер засвистел в ушах.