Это была немолодая узколицая женщина с жестковатыми скулами, ярким румянцем, ясным взглядом серо-голубых глаз. Просто и доверительно взялась она рассказывать про лен, как было трудно его возрождать.

— Семян с грехом пополам наскребли на тридцать соток. Уж как эти сотки обихаживали! Дождем или ветром повалит ленок, руками его поднимали. Пололи, а в засуху поливали...

На улице просигналил кто-то. Гурьев озабоченно глянул в окно и, прихватив со стола потертую заячью шапку, заторопился к выходу, кивнув на прощание, Вслед за ним ушла и Маргарита Ивановна — агроном-семеновод колхоза. Мы остались с Анной Михайловной Николаевой, бригадиром-льноводом, вдвоем и без всяких помех продолжали свой разговор о льняных заботах колхоза.

— Потерять легко, а вот возрождать... Ох и трудно он дался нам! Золу запасали всю зиму, под борону сыпали. Пололи, рыхлили тяпками, а до чего боялись блохи! Она ведь, лишь заведись, все под корень сожрет! Нынче сеять, удабривать и блоху упреждать — все, и полоть в том числе, — никаких забот. Лишь следи за тем, чтобы удобрение одно на одно не попало. Семена из Торжка нам идут. Мы для Института льна «тверцу» размножаем. Нам через семстанцию присылают высшую репродукцию. Дрожим мы над этими семенами. Не дай бог смешать! Первый сбор называют суперэлитой. На третий год получается просто элита. Как семена обмолотим, сейчас же в мешки и все на семстанцию сдаем. Она уж распределяет, распоряжается семенами.

Наша «тверца» идет по всему району, — погордилась льноводка. — Длинна волокном. Стебель до метра бывает. Жалко, что полегает. Климат у нас хотя и хороший, не жаркий для долгунца, сыровато только. И ветры бывают. Как дуть начнут, так мы не знаем никакого покоя: чтобы не уронило, не перепутало.

— А с уборкой? Сеять вам помогает техника, ухаживать — химия. А убирать кто? Иль в «Новой Кештоме» вопрос решен?

— Какое там! — Анна Михайловна показала ладони. — Рук не приложишь — не уберешь. — И улыбнулась довольно. — Нынче убрали все до единой льнины. Бригада у нас работящая, дружная. Все делим по совести. Работы — чтобы всем было поровну и без обид друг на друга. Я строго за этим слежу. И заработки ровные. Хорошие заработки, а вот молодежь на лен не идет. Самая младшая в нашей бригаде — пятидесяти двух годочков. Мы-то, старшее поколение, очень любим ленок. Как уберемся, так праздник справляем, поем: «Лен мой, лен». Есть такая песня.

Помолчала, подумала, что бы сказать еще. Добавила:

— Колоколину в дело пустили. Костру у нас так зовут.

— Я видела, как в иных местах ее просто сжигают.

— Эдакое-то добро? Кто ж такой неудельный? Ее и в корм для скотины можно. Коровы-то, посмотрели бы, как ее любят. Всю из подстилки выберут. Ведь от нее и удои растут, и за границей колоколину покупают охотно. Товарами платят, а вы — сжигать! У нас все в дело идет. Несортовое семя используем как лекарство. Чуть заболеет корова, мы сразу три килограмма семян берем в ведро, кипятком заварим, даем настояться и поим животное — болезнь как рукой снимает. Нет, мы лен никогда не бросим, — говорила Анна Михайловна. — До последнего руками будем скрести. — И показала жестом, как будут держаться за лен, и этот жест выразительней слов показал отношение женщины к льну — одной из прекраснейших в мире культур.

Лен высоко почитали в древних Египте, Ассирии, Вавилоне. Лен был одеждой жрецов, фараонов. Искусство его прядения было велико. Российские крепостные крестьянки-искусницы из спряденных в паутину нитей плели тончайшие кружева — блонды. В лен одевались и князья, и смерды. Его не заменишь никакой синтетикой.

— Значит, все у вас хорошо, — сказала я.

— Не все, — Анна Михайловна покачала головой. — Отделение очень разбросано. Пока обежишь все деревни, много уходит времени. Летом-то на велосипеде езжу, а зимой пешком. И женщинам трудно. Иванова Анна на поле бежит из Свистухи, Галанина Катерина — из Лешкина, а Лизавета Красавина — из Якушева. Транспорт бывает, да и не всегда на него успеешь. Замешкалась по хозяйству, машина ушла. Но на работу выйдут ко времени. И Яблокова Полина, и другие колхозницы. У нас лен на первом месте. Сначала его уберем, потом картошку. Ее-то и городские помогут, а уж ленок-то сноровки требует да терпения. Тут нам прислали помощников. Спрашиваю: «Вы лен вывязывали когда-нибудь, умеете, иль показать?» — «Знаем, умеем, не бойтесь», — заверили. Пока я туда-сюда, дел по бригаде много, вернулась, смотрю, они где-то вилы достали и эдак споро работают, копнят, будто сено. «Ну что ж, — говорю, — вы наделали? Это ж лен!» — «А разве его не так?» Что ты скажешь? Пришлось разбирать да вязать снопы, в шалашики ставить. Они извиняются, а ведь винить их нельзя, работы нашей не знают, как и мы их. Поди, нас в город отправь, мы не такого им набуродим.

И она опять огорчалась, что молодежь не знает, а потому и не любит льна, не идет им на смену. Но больше всего Николаева досадовала на комбайны.

— Дырявые барабаны. Теряем семя. Весной прорастает наплотно. Ущерб большой от потерь. Как их там только делают и отвечает ли кто за брак? Неужто нельзя навести порядок? Кого научить, кого наказать. Иль все сходит с рук?

На машины жаловались повсюду, где сеют лен. Мудрый потомственный крестьянин, председатель колхоза делился в печати своими заботами. Отметил, что лен — «золотая культура» — нынче порой превращается в убыточную. Он наблюдал работу комбайнов в течение многих лет и сделал вывод, что сами машины не только не совершенны, но вся их технология страдает незавершенностью процесса: последние, главные операции остались ручными. Ленок, ленок!

— Я первенца своего во льну нашла, — сказала Анна Михайловна.

— То есть?

Она засмеялась:

— Ну как же, замуж вышла сюда из Бабарино. Два года гуляли с мужем, а поженились незадолго до его призыва. Ушел он служить — я в тягости. Время мое пришло, когда мы лен рыхлили. В родильный с поля меня увезли. Вот Юрочка мой получился льняной. — И она улыбалась, хвалила своего первенца: — Не пьет, не курит, желанный, в отца. Посмотрит, как я по участкам мотаюсь, скажет: «Мама; что же ты все так работаешь, пора тебе отдыхать» — «Что ты, сынок, — отвечу ему, — пока силы есть, я ленок не брошу».

— А правда ли, Анна Михайловна, вас за него наградили машиной?

— Премировали, — поправила она. — В День колхозника получила автомобиль «Москвич». Награды — дело другое. Орден Трудового Красного Знамени, медали ВДНХ — золотая, две серебряных, бронзовых три. «За доблестный труд». Еще «За трудовое отличие». Да, все за лен. Люби его, как наши матери, бабки любили, отплатит за все...