По утоптанной дорожке мы поднимались вверх от того места, где сошли с попутной машины, оставшейся на лужайке у озера. Впереди, то и дело оглядываясь и останавливаясь, чтобы дополнить рассказ еще какой-нибудь интересной деталью, шел Юрий Николаевич Стародубов, Юра, Юрочка, — как-то не хотелось его называть полным именем, очень уж казался он юным.

Карие, широко посаженные глаза открыто и доверчиво смотрели из-под медно-рыжеватой челки, совсем закрывающей лоб, и от этого казались еще больше. Никак не верилось, что ему двадцать семь лет и вот уже пять из них он работает в Переславском историко-художественном музее, а связан с ним еще больше — с того времени, когда он действительно был еще школьником.

Сейчас мы идем в филиал музея — «Ботик Петра». Само здание стоит на высокой горе Гремяч, где в Петрову пору и началась эпопея создания первого военно-морского флота России.

Шестнадцатилетний Петр приехал сюда после того, как обнаружил где-то в сарае остатки какого-то суденышка и воспылал идеей построить флот. Охота его, как он вспоминал позднее, становилась час от часу все более. И он стал пробовать, где находятся воды, подходящие для его потешной затеи. Ему объявили, что Переславское озеро «наибольшее». Мелководное Неро тоже было в поле внимания Петра.

Юра остановился, повернувшись к синим водным просторам, уходившим к самому горизонту.

— Подождем тетю Талю, — сказал озабоченно.

Татя Таля — Татьяна Ивановна Ямщикова хранит ключи от музея и убирает его. Еще внизу, пока Юра, задержавшись на несколько минут, договаривался с каким-то представителем об экскурсии, которую тот хотел привезти на следующий день, она, появившись из магазина, успела мне сообщить, что работала вышивальщицей на фабрике «Новый мир».

— Ждала пенсии, думала, вот отдохну, нагуляюсь вволю, ездить буду везде. Пять месяцев, правда, гуляла и отдыхала, кое-куда даже съездить успела, а потом от этого отдыха не знала куда и деться. В пору было криком кричать, звать людей. А все заняты. Хорошо, что тут вот работа нашлась. Людей посмотришь, текут, как река. И всякие, и молодые, и старики, интересуются...

Все-таки не так-то быстра стала на ногу Татьяна Ивановна. Глаза живые, а на подъеме отстала. Услышав последнюю фразу Юры, подхватила: «Куда там Неро, разве сравнишь с нашей красотой...»

Место действительно было редкостно живописное. Синело озеро, шуршали листвой березы, остро пахла сочная, густая трава, вся в желтых фонариках одуванчиков.

— Скоро косить, — заметила Татьяна Ивановна, окинув взглядом зеленый и радостный склон холма. — Как одуванчики покроются, можно и начинать.

Юра пропустил ее замечание. Его увлекало другое. Вот любопытно: наверное, сколько раз он об этом рассказывал, как Петр строил здесь корабли, и все равно с каким увлечением! Наверное, к этому трудно привыкнуть. Слова Петра читал наизусть, как стихи: «Я под образом обещания в Троицкий монастырь у матери выпросился, а потом уже стал просить ее и явно суды делать».

Пояснял:

— Время было тогда беспокойное. Боярские заговоры, происки Софьи. Наталья Кирилловна и боялась за сына, не разрешала длительные отлучки из города.

— Где вы читали об этом? — я имела в виду Петровы слова.

— У нас в музее хранятся подлинные письма Петра. Другие исторические документы. Удивительно, правда? Нельзя прикасаться к ним без волнения. А как он относился к матери...

И снова читал:

— «Вселюбезнейшей и паче живота телесного дражайшей моей матушке, государыне царице и великой княгине Натальи Кирилловне, сынишка твой, в работе пребывающий Петрушка, благословление прошу. А о твоем здравии слышать желаю. А у нас молитвами твоими здорово все. А озеро все вскрылось сего [20] числа, и суды все, кроме большого корабля, в отделке...»

Это он писал в апреле 1689 года. Постройка флотилии ведь шла в два приема. В первый период он жил, правда, предположительно, в Никитском монастыре, в настоятельском помещении. Когда приехал опять, в девяносто первом году, тут уже для него, для его жены Лопухиной Евдокии и сына дворец был построен.

— В нем и находится музей? — мы снова остановились передохнуть.

— Того дворца давно уже нет. Усадьбу для «Ботика» строили специально, уже в начале XIX века. Но полагают, на месте Петровых хором. Красивое место!

Подлинное не утомляет. Им не устаешь любоваться. Оно наполняет душу высокими чувствами. Вот эта живая вода в гигантской чаше, продавленной ледником. От синего пространства ее, над которым простиралось такое же безоблачно синее небо, веяло свежестью, дышалось легко. На северо-восточном Плещеевом берегу, венчая холм, стоял «Городок Гвидона», обнесенный белой зубчатой стеной. Сказочные сооружения Никитского монастыря были возведены на месте древнейшей деревянной обители и укреплены при Иване Грозном. С XVI века Никитский монастырь дошел до наших дней почти в том же виде.

Какой поразительной силой обладают эти просторы, этот неописуемой красоты среднерусский пейзаж. Да, Петр выбрал самое живописное место, и, кто знает, может быть, созерцание этих просторов укрепило в нем чувство величия своей родины и породило его особое отношение к уроженцу этого города — князю-воину, князю-дипломату, великому защитнику родного народа и родных земель Александру Невскому. Это он, Петр I, перенес прах князя, умершего по пути из Сарая, где он улаживал дела с ордынцами, и захороненного в Городце, в лавру города на Неве, полагая, что только там — на месте своей победы — должен покоиться тот, кто защитил эту землю, свой народ от иноземного порабощения,

Пока Татьяна Ивановна открывала музей, мы осматривали выставленные на площадке у входа пушку, якоря.

— Такие удержат любой корабль. — Я обошла прислоненные к столбам шесть якорей, помечающих, подобно пропилеям, парадный вход в помещение.

— Ну не говорите, — возразил Юра. — Озеро коварно. Петр на нем терпел кораблекрушение. Сохранилась запись о том, как он приказал его отстегать кнутом. Гнев выразил как-то по-детски. К озеру как к живому существу. Якоря эти и правда с больших кораблей: «Марса» и «Анны». — Он стучал по глухо откликнувшемуся металлу. — Ковали их наши, переславские, кузнецы. Мастеровиты были. Может быть, слышали, что отец Ивана Моторина, того самого, что отлил кремлевский Царь-колокол, — наш, переславец. Работал тут, на литейном дворе, один из его колоколов висит в Москве на колокольне Ивана Великого. Вообще-то вы знаете, как возник музей? Нет? Ну тогда слушайте...

После того как флот был построен, — а принимали участие в работах и свои и иностранные мастера, — стали готовиться к учебным маневрам. Из Москвы прибыл Первый бутырский полк под командованием Гордона. Корабли спустили на озеро вот по тому каналу. — Он показал заросшее травой углубление, рассекающее склон горы. — Вы представьте только — на озере почти сто судов: фрегаты, яхты, галеры. Разноцветные флаги, раздутые паруса, дым, грохот пушек сотрясает окрестности, «Марс», «Анна» — тридцатипушечные, не шутка, хоть называли флотилию потешной. Адмиралом ее был назначен Лефорт, Петров любимец.

Маневры продолжались около месяца. Потом Петр покинул Переславль, а когда через двадцать лет проездом заглянул сюда, то увидел свои корабли совсем обветшавшими. Тогда-то и родился первый в стране указ об охране памятников истории и культуры.

Широко известен этот указ возмущенного Петра воеводам переславским, его гневные слова о том, что им надлежит «...беречи остатки кораблей, яхт и галеры, а буде опустите, то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегших сей указ».

В гневе большом был Петр. Взял у Барятинского — тот был воеводой — чистую книгу и с силой раскрыл ее. И где открылось, там и писал. На восьмом листе. Даже по строчкам видно, как был возмущен. Да, подлинник тоже здесь, в Переславле.

— Вы что-то хотели сказать о том, как возник музей, — напомнила я. — Он ведь один из старейших в стране?

— Ах, да! Мне просто хотелось обратить внимание на то, как некоторые, даже не воеводы, а самодержцы плохо хранили памятники отечественной истории. Екатерина Вторая этот участок, вместе со всем тем, что на нем находилось, в частную собственность отдала.

— Кому же и за какие заслуги?

— Зачем называть их имена? Для Родины они ничего не значат. Они ведь даже не сохранили вестей, что стало с Петровым дворцом. Директор музея сказал бы об этом подробнее. Как жаль, что он болен. Во всяком случае, когда позднее участок был продан с торгов и новый его владелец стал хозяйствовать по своему усмотрению, дворца уже не было. Может быть, не осталось бы даже того, что у нас хранится, если бы не вмешался владимирский губернатор, князь Долгорукий. Он был человек просвещенный, поэт. Его заботой и возведен был музей и в нем поместили то, что можно было еще найти от петровской флотилии. Главное, «Ботик» занял всю центральную часть музея. В постройке его, как полагают, участие сам Петр принимал.

— А остальные суда? Что стало с ними?

Юра начал рассказывать о письме, присланном из Голландии князю-кесарю Ромодановскому, управлявшему государством, когда Петр отсутствовал. Царь писал о том, что не только строить суда хорошо, но и старые забывать не следует. Некоторые из них, как Петр полагал, хотя и с трудом, весною, в полную воду, через Вексу и озеро Сомино, по Нерли можно провести на Волгу. Неизвестно, был тот совет исполнен или нет, может быть, даже и нет, раз уцелели тут якоря их. У якорей были длинные, метра в три, веретена.

— Вот это и есть они. Сохранились. Известно также, что после указа Петра воеводам, не одному, заметьте, а всем тем, которые будут после Семена Барятинского, суда привели в порядок и поместили в сарай у Трубежа. Там, в городе, — Юра, повернувшись, кивнул в сторону Переславля-Залесского. — В 1783 году город горел, пожары были тогда как стихийное бедствие, огонь перекинулся на сарай, суда сгорели. Ботик уцелел, потому что оставался на Гремяч-горе.

Он и сейчас находился здесь. Как был поставлен в построенном павильоне на пьедестале — небольшое двухмачтовое судно, около семи с половиной метров в длину, — так покоился, занимая всю центральную часть павильона, горделиво, царственно, будто сознавал свою историческую значимость. В нем пленяла законченность форм, добротность и основательность исполнения.

Вряд ли думали его мастера, да и сам юный Петр, что делали на века и что иным и не может быть родоначальник русского военного флота, навечно связанный с Плещеевым озером. Его, это озеро, иногда еще и называют опытной лабораторией отечественного кораблестроения.

— К нам приезжал ученый, он уверял, что это особый вид дуба, крепкий, как каменный. Есть проект создать тут музей истории русского флота. — Юра задумчиво поглаживал крутые бока петровского корабля. В сумраке прохладного помещения ботик казался огромным, чугунно-крепким.

Со стены литографического портрета, загадочно улыбаясь, смотрела державная мать, Наталья Кирилловна, как бы приглядывая за вещами своего великого сына, за реликвиями, сегодня принадлежащими Родине. И горделивость виделась мне во взгляде, и настороженность, и материнская мудрость, опасливо поощрявшая увлечения своего сына.

Немного было экспонатов в музее, но это были и подлинные рули с судов потешного флота, и застарелой кожи мехи из кузницы, где работал Петр, котел для варки смолы, блоки, ворот, огромный циферблат часов с дворца, свидетельствующий о том, что дворец был большим. О том же говорят и слюдяные оконца, редчайший экспонат старинной русской архитектуры.

Ваятели Марк Антокольский и бывший ярославский крепостной Александр Опекушин своим проникающим талантом раскрыли могучий характер Петра, «Россию поднявшего на дыбы». И работы скульпторов дополняли вещественные свидетельства прошлого.

— Сотни верст от моря, а не правда ли, веет от него соленой морской романтикой, — несколько пышно произнес Юра. — Особенно, когда здесь, на берегах Плещея, празднуют День Военно-Морского Флота.

Не хотелось расставаться с музеем, и мы еще раз обошли помещение. Это был реальный, живой кусочек истории, где полтораста лет стоял на пьедестале построенный около двух с половиной столетий назад родоначальник отечественного военного флота. Отсюда он, патриарх, как бы, подобно Наталье Кирилловне, строго приглядывает за могучей армадой, нынче бороздящей просторы уже не озера, а морей, океанов, охраняя покой и границы Родины.

И сегодня не устарела запись, сделанная Петром в Первом морском уставе: «...всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет. А который флот имеет, обе руки имеет», — хотя есть теперь ракеты и воздушный флот и многие средства защиты от вражеских нападений.

И, казалось, невозможно представить другое место для этого потемневшего, еще более уплотнившегося, но все еще дышащего морской романтикой ботика «Фортуна», чем тут, на Гремяч-горе, у Плещеева озера.

Я бросила на него последний взгляд. Татьяна Ивановна повернула ключ, постояла, задумчиво глядя на «синюю пашню», и ушла домой. Мы снова нашли попутку, добрались до Переславля и там уже, на автобусе номер один, пересекающем город вдоль по центральной магистрали, поехали к древним валам, в сторону исторических памятников.

— Наш Переславль можно назвать музеем древности, — говорил Стародубов. — Мы сейчас увидим валы, их насыпали при основании Переславля. Вот они!

Юра молча уставился в окно.

Впереди, на обочине шоссе, показалась высокая, обтянутая дерном насыпь. На вершине стояли, обнявшись, девушка в светлом цветастом платье и парень в спортивной майке. Они провожали взглядами идущие по дороге машины.

— Когда валы начали разрушаться, переславцы так горячо вступились за них. Были засыпаны промоины, построены ступени, чтобы дерн не сдирали на склонах. Поверху гуляйте, пожалуйста. Отсюда очень хорошо смотрится город.

Припомнилось замечание переславца, изменившего городу: что можно сделать для него одному человеку? Даже если просто любить, то как это много...

Но вот валы южной части остались позади. Мы ехали по кольцу.

— Не правда ли, они и сейчас впечатляют?— сказал Юра, оторвавшись от созерцания. — А тогда были... Только представить можно! Поверху еще шел так называемый рубленый город — бревенчатая стена с двенадцатью башнями. В нашей газете «Коммунар» был помещен рисунок, как выглядели они тогда. Средневековая сказка. Башни в Европе строили сумрачные, тяжелые. А эти были веселые. Древняя русская архитектура красива, своеобразна, крепка, весела.

— Видно, не очень крепки были стены, коль город шесть раз разрушали только ордынцы?

Юра мне не ответил.

О чем он думал? Трудно сказать. Может, о том, что история иногда выносит на поверхность личности, которые в судьбах народных играют трагическую роль. Вот так некий Темучин, более известный под именем Чингисхана, сын мелкого монгольского князька, объединив сначала Монголию, покорил Китай и почти всю остальную Азию.

Походы его в Восточной Европе сопровождались опустошениями и привели к установлению татаро-монгольского ига в завоеванных странах.

Я повторила вопрос. Он как бы вернулся из путешествия в прошлое:

— У них оружие было особое. Русские не владели им. Огонь. Предшественник огнеметов. Метали огонь, зажигали город. Пожары, я говорил, тогда были страшным бедствием, — Сказал неожиданно: — Впрочем, город можно сгубить не только огнем. Читал я в газете, что ваши московские проектировщики нам предложили снести все дома близ Горицкого монастыря, сады порубить, настроить пятиэтажек, а в центре их поставить котельную с высокой трубой. Может быть, им там не видно было, на что посягают. К счастью, не приняли проект, а сколько денег затрачено на него! Нынче, смотрите, как бережно строют в центре, не выше двух-трех этажей.

Сойдя с автобуса, я ненадолго задержалась на Красной, некогда вечевой, площади, где в середине установлен скульптурный портрет Александра Невского работы Сергея Орлова, автора памятника Юрию Долгорукому, что в Москве, напротив здания Моссовета.

На Красной площади, ближе к валу, стоит древнейший памятник Переславля-Залесского, родившийся одновременно с ним и переживший все исторические превратности-пожары, нашествия, безответственность реставраторов, содравших со стен еще в прошлом веке бесценные фрески с намерением их отправить в Москву в Исторический музей, да так и забывших о них. В сарае церковного старосты они превратились в прах за время лежания в ящиках.

Этот памятник — Спасо-Преображенский собор, построенный в 1152—1157 годах из белого камня, который везли для него по рекам из Булгарского центра, — сколько же было нужно лодок и руки — и нынче является украшением города.

Издали он кажется небольшим, этот храм, где совершался постриг княжича Александра. С его головы срезан был епископом Симеоном локон льняных волос. Отрока опоясали мечом, посадили на коня. С тех пор он покинул женскую половину хором, перейдя на попечение воспитателя-дядьки. Может, мудрость этого дядьки сказалась в делах молодого князя, как некогда Аристотеля в делах Македонского, кстати, любимого героя молодого Невского, грозная сила тяжелого меча которого, непреклонность, суровость в борьбе за родную Русь, трезвое видение опасности, умение «ладить» с врагом во имя мира выдвинули его в первые ряды военных и политических деятелей своего времени. Великий русский ученый Михаил Ломоносов писал о том, что даже Батый дивился дородству и мужеству Невского. Он силой власти своей доставил возможное для тех беспокойных лет спокойствие своему народу.

Орденом Александра Невского, учрежденным в июле 1942 года — во время ожесточенных боев с фашистско-германскими полчищами, снова, как тогда их предки, псы-рыцари, посягнувшими на землю российскую, — за героизм в тех боях награждали отважнейших, и среди них было десять переславцев.

Удивительно искусство древних русских строителей. В чем секрет их? В чем секрет строителей пирамиды Хеопса? Может быть, в том особом чувстве природной гармонии, интуитивном, диктующем формы, меру? И многолюден, видно, был Переславль, если всего за пять лет без всякой техники, только с помощью тачки, лопаты, блоков и рычагов были построены вал с его рубленым городом и двенадцатью башнями и этот собор, прототип позднейших владимирских и суздальских храмов. Из его утвари до нашего времени сохранилась одна панагия, серебряная чаша для причастия — дар Юрия Долгорукого. Ныне она передана в Москву, в Исторический музей.

На площади, откуда некогда уходили дружины на защиту родины, группы экскурсантов жадно слушали рассказ сопровождающих их сотрудников бюро путешествий При виде этих нарядных и беззаботных людей невольно: пришли на память стихи М. Быховского, старого переславского краеведа:

Перейдя мост через заросший кувшинками, но все еще полноводный Трубеж, как будто через эпоху, я вышла на площадь Народную, где против Дома культуры с Доски почета смотрели сегодняшние переславцы, чье «внешнее и внутреннее» определяет наш день, наше время.

И еще раз оглянувшись назад, туда, где на моренных грядах высились Федоровский, Горицкий и Данилов (построенный в первые годы XVI столетия в урочище Божедомье, на скудельниках), монастыри, несущие нынче культурно-просветительную службу; ощутив молчаливую дрему древних валов, усохших по-старчески, укрывшихся потеплее густым покрывалом дерна; миновав проходную стоящего на берегу Трубежа старейшего предприятия города, нынче обновленной, большой ткацкой фабрики «Красное эхо», я перешла по мосту через Трубеж.

Тут, у старого гостиного двора, ответвившись от главного шоссе, пересекающего город, вправо уходила улица Свободы, переходящая в дорогу, ведущую к Горкам Переславским. Возле этой небольшой деревеньки — двадцать три избы под соломой — в конце прошлого века на берегу реки Шахи располагалась дачная усадьба Ганшиных, единственное место в Ярославской области, где бывал Владимир Ильич Ленин в связи с печатанием своего труда «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».