В Андропов, тогда он еще назывался Рыбинском, я приехала в самую лучшую пору — когда все цвело, и город, вытянувшийся на двадцать шесть километров вдоль Волги, был полон ее молодым и свежим дыханием. Все улицы, которые ответвлялись вправо от главной, названной именем Ленина, оканчивались у Волги, если идти по ней, по этому бесконечному Ленинскому проспекту от Преображенского собора, пикой своей многоярусной колокольни возвышающегося над городом, — они зелены, веселы от сверканья воды, от ее движения, которое ощущается даже издали.

В просветах то и дело возникают суда разного вида и назначения. Они проплывают, как на киноэкране, придавая особый колорит городскому пейзажу, внося в него, нынче деловой, промышленный город, своеобразную поэзию и романтику.

Главная улица идет параллельно с Волгой, как и росло когда-то селение. И хотя город Рыбинск несколько лет назад отпраздновал свое двухсотлетие, люди селились на этих местах с древнейших времен. Волга была великой торговой дорогой, сладкая рыба ее — их промыслом. А земли были достоянием феодалов. Дома рыбаков жались к самой береговой кромке и чуть ли не вплотную примыкали друг к другу. Так и росла в длину Рыбная слобода, в один из периодов своей жизни дворцовая ловецкая, платила оброк красной рыбой. Позже, с возникновением Петербурга, она оказалась в центре торговых путей, и торговля перевесила рыбный промысел.

Двести с лишним лет назад царица Екатерина, объезжая российские владения, посетила и Рыбную слободу. Она пошла с корабля по лестнице-трапу, осмотрела лежащее на берегу Волги селение, о котором доносил ей ярославский генерал-губернатор Мельгунов.

Выбор был одобрен. Возвратившись на свой корабль тоже по лестнице-трапу, царица вскоре «всемилостивейше повелела» при учреждении ярославского наместничества с двенадцатью уездами переименовать Рыбную слободу в город Рыбный. В герб вошли обе лестницы на щите, где в червленом поле изображен выходящий из воды медведь, в левой лапе держащий золотую секиру, а «при оной реке пристань и две стерлядки».

Город продолжал расти вдоль Волги, и связь его с великой рекой все более крепла. Он и нынче при своей длина ширину простирается только на восемь-десять километров. Превратившись в крупный индустриальный центр, в области второй после Ярославля по величине, он стал важным транспортным узлом Волго-Балтийского и Донского водного пути, соединяющим пять морей.

На одном из бульваров города установлен памятник, воплотивший в себе целую эпоху волжской жизни, жизни Рыбинска, прозывавшегося одно время «бурлацкой столицей». Труд бурлака, как и ямщицкий, запечатлен во многих песнях, пословицах, поговорках. И может быть, впервые раскрыл его глубинную суть волжанин Шаляпин, видевший сам, как идет бечевой артель, как трудится русский мужик, поднимая на стропила бревно. Труд бурлака запечатлен на одном из полотен Репина, с выразительной достоверностью сохранявшего для потомства картины современной ему жизни. «Крючник» Савицкого и вот эта скульптура ваятеля Писаревского рождены жизнью, шумевшей на этих волжских берегах.

Скульптура Писаревского так и названа — «Бурлак». Тот труженик, который тянул бечевой от низовьев против стремительного волжского течения баржи, груженные хлебом, другими ходовыми товарами, потребными северным городам и особенно строящейся и развивающейся новой российской столице — Петербургу.

Шумели, бурлили приволжские ярмарки и главная из них нижегородская. Шли снизу транспорты с глубокой осадкой. А за Рыбинском Волга мелела, требовались другие суда, «зарыбинские» — их здесь и покупали купцы. Грузчики-крючники перетаскивали кули с баржи на баржу. Сталкивались интересы, обнажались характеры, деловая, торговая сутолока, густота бурлившей жизни привлекала внимание не только художников, но и литераторов, оставивших письменные свидетельства о том времени.

«Рыбинск — богатейший внутренний порт в России», — говорилось в заметках Павла Свиньина, видевшего этот город в первой половине прошлого века. — В Рыбинске собираются первейшие избытки южной России и устанавливается цена на пот и труды нескольких миллионов людей. Тут скапливается иногда до пятидесяти тысяч бурлаков...» А известный публицист того времени Иван Аксаков в своих письмах отметил, что Рыбинск, заполненный толпами крючников, бурлаков, водоливов, коноводов, лоцманов, «...не только выходит из ряда обыкновенных уездных городов, но и имеет свою совершенно особенную физиономию».

Он назвал Рыбинск одним из важнейших городов России, в котором его отвращение вызвало «накрахмаленное» купечество, пребывающее в чванливом сознании своего «туго набитого кошелька», городом, в амбарах которого «хранятся миллионы кулей хлеба».

«Бурлак» Писаревского относится к тому времени. Ваятель изобразил человека, присевшего отдохнуть. Расслабленная мускулистая спина, большая, натруженная рука со вздувшимися венами, лежащая на колене бечева — основа упряжки, которой была связана артель — особое трудовое общество бурлаков. В нем был и ведущий артель — «шишка», и старший, руководивший работами — «водолив», и кашевар — закупщик харчей, старавшийся выгадать каждый грош из денег артели, — короче, каждый знал свое место в артели, строго придерживался ее устава и связан был с ней круговой порукой.

Семьдесят дней от Астрахани до Рыбинска, от зари до зари, в любую погоду: в дождь, в холод, в бурю, в изнуряющий зной, пока не встанет река. Мне помнятся с детства входившие в книгу для школьного чтения стихи ярославского поэта Трефолева, поселившие в сердце чувство сострадания и участия к этим труженикам-волгарям:

Но в скульптуре выражена не только тяжесть труда, подавленность. В этом человеке чувствуется внутренняя стихийная сила, природная мощь, таящая назревающую угрозу. И это впечатление усиливает булыжник, которым вымощена площадка вокруг скульптуры, и валуны, придвинутые к постаменту.

Скульптура в городе производит впечатление не обязательно масштабностью. Соразмерная восприятию, как, примерно, шадровский «Сезонник» в Москве, у бывших Красных ворот, пришедший из деревни на стройки первой пятилетки, они живут вместе с поколениями людей, а не просто украшают город. Каждый может подойти, рассмотреть, пообщаться, если есть скамеечка, то посидеть рядом, как сидят вот тут на бульваре подле «Бурлака» два подростка. Заметив мое к нему внимание, они сначала обошли памятник, посовещались о чем-то, сбегали на уголок, где женщина торговала с тележки горячими пирожками с рыбой, и, подхватив по две штуки в промаслившуюся бумажку, тут же вернулись обратно. Они выедали начинку, а все остальное небрежно бросали на дорожку, где с ленивым урчанием крутились сизари. Шустрые воробьи выхватывали у них из-под носа добычу и, отлетев, запихивали ее в широко раскрытые клювики своего ненасытного потомства. Все было так по-домашнему — и «Бурлак», и подростки, и птицы. И Волга, которая текла и текла, подобно времени, уносящему мгновения жизни, ее события, волнения и заботы.

Лицом «Бурлак» был обращен к проспекту Ленина, по которому двигался поток автомашин, троллейбусов, автобусов, шли мужчины с портфелями и чемоданчиками-дипломатами, женщины с сумками и пакетами. «Что характерно для сегодняшней городской толпы? — думала я, глядя на девушек в джинсах, открытых платьях, с распущенными по плечам волосами. — Да как и повсюду — внутренняя свобода, раскованность». Это главное, определяющее внешний облик идущих мимо людей. Но ведь и раньше Рыбинск населяли не только бурлаки да грузчики-крючники. Коренное население, как свидетельствуют старые записи, было ласково, но не всегда простодушно, доброжелательно, но без потери своих выгод, не скупо, но и не щедро, предприимчиво, но малопредусмотрительно. Живет (вернее жило) довольно хорошо и трезво, но без роскоши, пищу употребляет здоровую, но не лакомую, в домах наблюдает чистоту... Автор этих записей отмечал особое пристрастие рыбинцев к чаю. «Последний мещанин за стыд поставляет не иметь у себя в доме самовара».

Что же касается женского пола, то отмечалась его опрятность — едва ли не чище одевались рыбинские женщины, чем в других городах Ярославской губернии, что автор объяснял экономической направленностью жизни.

От трудов бурлака отрывал для себя кусок и обыватель, крутившийся возле купечества или занятый мелкой торговый. Тех, кто работал на предприятиях, не было видно на улицах, хотя эта армия тружеников после «великой реформы» росла, набирала силу вместе с ростом промышленных капиталов.

Секретарь городского комитета партии Роберт Вениаминович Соловьев подарил мне интереснейшую книгу — сборник документов и материалов по истории города, составленный историками, партийными и советскими работниками, служащими архива, музея, преподавателями школ, а также московскими учеными — материалов объективных, позволяющих видеть город в его исторической протяженности. Вспоминая эти описания, я смотрела на людей, которые толпились на остановках троллейбусов и автобусов, заходили в магазинчики — их на центральном проспекте множество, тесных, оставшихся от прошлого, в них продают ацетатные, шерстяные и шелковые ткани, тяжеловатую, не очень изящную, ярославского производства, обувь, посуду, одежду, хозяйственные товары, белье и многие другие, не всегда первоклассные, но необходимые в быту товары. Покупательная способность населения выросла многократно, мода требует перемен, не то что раньше — платье выходное шили чуть ли не на всю жизнь, во всяком случае на многие годы. А крестьянки сами одевали себя и свою семью.

В городе много мелких закусочных, блинных, пельменных, кулинарных от ресторана «Утес», и, чтобы не возвращаться к этому, замечу: вкуснее, чем в Переславле-Залесском, не готовят ни в одном из ярославских городов, в которых мне довелось побывать за годы моих поездок по области.

Но что характерно для всех этих городов — в них особенно вкусны изделия из теста: пироги, ватрушки, пряники с начинкой, блины со сметаной, с клюквой, с вареньем.

В закусочных молодежь всех возрастов, начиная от подросткового, пенсионеры, большей частью женщины, стоя с подносами в очереди у раздаточных, за столиками блины и пельмени запивают чаем, кофе, лимонадом.

Характерна торжественность названий: Дом природы — небольшой зоомагазинчик, видимо, рассчитанный на перспективу; Дом книги, как и повсюду, осаждаемый жаждущими новинок читателями; Дом моды и Салон заказов — то, что в наш обиход вошло как ателье мод, тоже заимствованное, но уже ставшее привычным, название.

Новый двухэтажный универмаг «Юбилейный», отодвинувшийся от проезжей части проспекта имени Ленина, как бы выставлял модное свое обличье, предлагая обилие сувениров, рассчитанных, видимо, на интерес путешествующих по Волге туристов на белых многопалубных кораблях. Величаво, независимо следуют они по реке, свободной нынче от той толчеи, которая царила здесь в прошлом веке, когда груженые баржи выстраивались вдоль берега на многие версты, а зимовали в речке Черемхе, оберегаясь от повреждений в бурную пору ледохода.

Еще недавно, незадолго до войны, город образно сравнивали с рабочим человеком, который, отойдя от станка, чтобы поесть, не вымыл руки. Неприглядно «завалена хламом» была и набережная реки.

Нынче город чист и опрятен. Зелен бесконечный проспект имени Ленина. Тут уцелело множество старинных деревянных и каменных особняков, разукрашенных затейливой резьбой, балконами с коваными решетками, железными воротами. Девяносто второй, девяносто четвертый дома в этой старинной резьбе, а сто тридцать третий напротив гостиницы «Рыбинск» — уже многоэтажная башня с лоджиями, огороженными ребристыми панелями, вносящими некоторое своеобразие в типовую застройку. Город сразу обретает современный вид. Перед широко усевшимся двенадцатиэтажным зданием разбит молодой сквер. Их много в обоих районах города, и особенно в Пролетарском. Его пятиэтажные дома из красного кирпича, с круглыми балконами, большими зелеными дворами, заселены главным образом тружениками многочисленных рыбинских предприятий.

На стене одного из домов табличка: «Улица названа в честь нашего знаменитого земляка Маршала Советского Союза Блюхера Василия Константиновича (1890—1938), Командующего Дальневосточной армией, первого в Советском Союзе кавалера ордена Красного Знамени».

О нем, о Блюхере, мне рассказывал Владимир Михайлович Осипов:

— Самый что ни на есть коренной рыбинец. Родился в деревне Барщинка. Анна Васильевна, мать, крестьянка. И генерал армии Батов Павел Иванович тоже наш, из деревни Филисово. И генерал-лейтенант Харитонов Федор Михайлович. И контр-адмирал Иван Александрович Колышкин. И поэты Сергей Смирнов, Алексей Сурков, Лев Ошанин...

Незатейливые стихи Ошанина о речке Черемхе, которая легла по городу, «как веточка в цвету», вспоминаются, когда пересекаешь эту речку, направляясь в Пролетарский район, район новых жилых кварталов, парков, скверов, Дворцов культуры, заводов и фабрик, составляющих нынче славу города Андропова.

Рассказывая о городе, рыбинцы обязательно назовут судостроительный завод имени Володарского, где в тридцатых годах комсоргом был избран Юрий Владимирович Андропов, и что вкладом в Продовольственную программу партии на этом крупном предприятии города стало создание овощевоза, который доставляет по Волге, с ее низовий, бесценные дары богатых южных земель быстро и без всяких потерь.

Назывались и другие крупнейшие и совершеннейшие предприятия. Но меня влекло на то, с продукцией которого я, работая в газете, хотя и косвенно, но связана была долгие годы. Это был дважды орденоносный завод полиграфических машин имени 60‑летия СССР.

Наше время запрограммировано ритмом работы машин и моторов. Из этих звуков и впечатлений сохранились с особенной эмоциональной окраской типографские. Я любила тот момент, когда, дежуря в типографии, после многочисленных правок, проверок, замен, уточнений, согласований по телефонам, газетные полосы были, наконец, отматрицированы, формы отлиты и установлены на машине. Дежурные прочитывали пробный оттиск, главный подписывал его, и тогда этот момент наступал. Машина, до того молча стоявшая, как бегун на старте, включалась и начинала свой стремительный бег, выбрасывая лентой текущие, уже сложенные, пахнущие краской и как бы дышащие временем, несущие это время на своих полосах, газеты, которые уже ждал нетерпеливый читатель.

В пору всеобщей грамотности, гражданской активности наших людей нужда в печатном слове особенно велика. Жить вместе со временем, его заботами, чувствовать себя частицей эпохи — осознанная потребность нашего современника. И она все растет, книжный голод велик. Все возрастает нужда в совершенных машинах, печатающих газеты, журналы, учебники, литературные произведения, альбомы, плакаты, открытки — всю многочисленную печатную продукцию. И первое, что бросается в глаза, когда оказываешься перед фасадом заводских построек, протянувшихся вдоль широкой, как площадь, Луговой улицы, — это корпус конструкторского бюро, где трудятся создатели новых моделей, более совершенных, высокопроизводительных и экономичных машин для отечественных и зарубежных типографий.

Созданные здесь машины покупают Австралия, Англия, Латинская Америка, Африка, Италия, Испания, Индия, ФРГ — более сорока пяти стран. За отличное качество их, за четкую организацию производства награжден завод орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Вот они на фасаде, рядом с крупными буквами названия. Здесь же щиты с программными установками: «Реконструкция и перевооружение завода — путь роста эффективности производства» и «Состояние трудовой и производственной дисциплины — один из главных показателей социалистического соревнования на заводе».

И если говорить о перевооружении, то как не вспомнить то небольшое вагоностроительное и вагоноремонтное предприятие, принадлежавшее компании «Феникс», которое было во время первой мировой войны эвакуировано в тыловой Рыбинск. Его старенькие, обветшавшие помещения еще стоят за деревьями на зеленой, похожей скорее на рощицу, территории современного завода. После национализации, до того, как в 1931 году здесь была выпущена первая печатная машина, завод несколько раз менял свой профиль. В цехах его делались плуги, сеялки, жатки, позже — машины для спичечного производства, и вскоре он вышел на третье место в мире по их выпуску. Не в том ли проявилась освобожденная сила «Бурлака»?

Первый год пятилетки дал импульс отечественному полиграфическому машиностроению.

Вот она стоит в сборочном цехе, эта скромная по нынешним масштабам машина «Пионер», в связи с выпуском которой в газете «Правда» было помещено приветствие коллективу: «Ваша победа, товарищи, имеет не только огромное хозяйственное, но и политическое значение. Она подводит прочную техническую базу под партийно-советскую печать».

Машина занимает маленький уголок, а за ней во всю длину цеха, метров на двадцать, тянется последней модели печатный агрегат с таким же длинным, таинственным названием: 2ПОК-84‑42‑Л. Его готовят для отправки в Москву на Международную специализированную выставку полиграфической техники.

«Доводка» в каждом деле особенно трудный процесс. Проходит он с большой затратой энергии, с нервотрепкой. Все вроде бы и готово, машину, казалось бы, можно и разбирать по узлам и упаковывать в ящики, везти в Москву, на выставку, где будут ее, снова собранную, смотреть, проверять, испытывать, покупать, если, конечно, понравится потребителю. Как правило, правятся рыбинские машины, сколько приходит благодарностей! Нет, не должно в ней быть ни малейшей неточности. Знак качества — не пустяк. Но вот какая-то мелочь где-то внутри в одной из тысяч деталей.

Даже по лицам собравшихся в цехе инженеров, сборщиков, слесарей, электриков, мастеров можно определить, насколько они озадачены. Творческая напряженность, озабоченность, пытливость, досада, внимание. Какая же это деталь?

Прогон. Машина приходит в движение, вращаются многочисленные колеса и шестерни, невидимые глазу, о них мне говорит Кудрявцев. Жужжание, молниеносная скорость. Все снова склоняются над листом, где, кажется, все прекрасно: краски ярки, рисунок отчетлив, только лист летит в корзину, которую здесь заменяет вместительный ларь.

— В чем же дело? Чего добиваются сборщики?

Николай Алексеевич Кудрявцев, заместитель начальника цеха, берет новый лист и показывает на оттиск рыжей лисицы на голубовато-белом снегу. Едва заметно сдвинуты контуры краски на черных ушах.

— Скоростная печать. Требуется очень высокая синхронность и точность работы всех узлов. Причины брака могут быть разные. Влияет даже натяжение полотна. Обычное дело. Работают тут у нас люди очень высокой квалификации.

Он показал на круглолицего молодого рабочего в кепочке и спецовке, назвал его:

— Юрий Михайлович Карпов. — И добавил явно для меня: — Кавалер орденов Ленина, Дружбы народов и «Знак почета».

Это тоже характеристика творческого отношения к делу слесаря-сборщика Карпова, оценка его трудового вклада в здание современных машин, печатающих для нас книги, журналы, газеты. Но только тогда, когда видишь его за работой, понимаешь, какое значение для него самого имеет этот созидательный труд. Открытое, молодое лицо передает состояние этого человека, творческий его поиск, увлеченность делом. Вот он заглянул внутрь машины, осмотрел один из узлов, посоветовался с инженером. Вернулся к пульту управления с множеством кнопок, посовещался с собравшимися там людьми и вместе с одним из них поднялся по ступеням на мостки, огороженные перильцами, идущими вдоль машины. Даже мне, человеку не посвященному в тонкости производственной техники, видно, как «читает» ее сложную вязь узлов и деталей, превращенных им и его товарищами, слесарями-сборщиками, инженерами, электриками — всем коллективом сборочного цеха в машину, которую этот завод будет демонстрировать на международной выставке Инполиграфмаш в Москве.

— Престижный цех, — сказал Вячеслав Валентинович Андриянов, начальник одной из заводских лабораторий.

Мы с ним стояли в сторонке, и мимо нас проходили люди в спецовках, переговаривались с теми, кто возился возле машины, взяв оттиск из ларя, рассматривали его и, бросив снова, уходили, казалось, озабоченные.

Андриянов следил за Карповым, который возвратился к пульту и там опять заспорил о чем-то.

— Как это понимать? — спросила я, оглядываясь вокруг. Цех вроде бы и не особенно заводской. В нем не было рядов станков, обычного шума. Правда, у потолка бесшумно скользил оранжевый кран, перенося огромные ящики. В них, как мне объяснили, были уже упакованы для отправки на выставку части другой печатной машины.

— Конец, как говорят, венчает дело. В других цехах создается основа — детали, ведутся расчеты, их проверка. Наша продукция особо высокой сложности. Научные поиски, исследования, эксперименты. Наш заводской коллектив связан со многими институтами. Новые, более совершенные станки с программным числовым управлением. Целые участки таких станков, постоянно обновляемая технология. И все это сходится здесь.

Последнюю фразу он произнес как-то рассеянно, его внимание отвлек спор, возникший возле машины.

— Извините, я на минутку, — сказал Андриянов и заторопился туда, где появились новые люди.

Всего лишь один век от того бурлака, что присел отдохнуть у Волги, до этого производства, до информационно-вычислительных центров, где стоят высокие «сундуки», так называемые блоки памяти, процессоры, считающие устройства. От всего этого веяло ефремовской фантастикой.

А между тем не обитательницы дальних планет, а самые обыкновенные девушки в белых халатах следят за калькуляторами, осциллографами, считающими устройствами, сидят за пультами управления, где вспыхивают специальные лампочки и на экранах фиксируются процессы, совершающиеся невидимо для глаз. И все же моему восприятию было ближе карповское непосредственное общение с машиной, Живой, на глазах, под руками процесс созидания.

И еще подумалось, что и «Бурлак», и все предшествующие ему поколения, те, кто двигался по дороге русской истории, строил храмы, писал портреты, мучился в поисках правды, боролся за эту правду, были, по существу, такими же работягами, которые камень за камнем накапливали опыт, формировали, оттачивали мысль, готовя появление вот такого завода. И усилия всего его многотысячного коллектива, его конструкторских бюро, всех цехов — литейного, инструментального, кузнечно-термического, заготовительного, различных служб, лабораторий, автоматизированных систем управления направлены к созданию газетных агрегатов, газетных и книжно-журнальных машин, листовых, рулонных, печатающих в одну и в несколько красок машин высокой и офсетной печати, на которых в нашей, самой читающий, стране печатается почти восемьдесят процентов выпускаемой продукции. Одну из таких машин «доводили» сейчас, готовя к отправке на выставку.

— А сколько же времени требуется, чтобы тысячи различных узлов и деталей превратить вот в такой гармоничный, с величайшей точностью и быстротой работающий организм? — спросила я у одного из сборщиков, подошедшего к ларю с кипой оттисков — проб.

— Да полгода, а бывает и подольше, — ответил он, уминая листы.

Чтобы не мешать занятым делом людям, я вышла из сборочного цеха. Забегая вперед, скажу, что позже видела эту машину, уже отлаженную, в Москве. Она заслужила высокую оценку специалистов. Пока же, покинув завод, прошла по Луговой. Все здесь — и Дворец культуры, и скверы, и кварталы жилых домов, и детские сады, и школы — в их числе музыкальная, и библиотеки, и спортивные площадки, и поликлиника, и многие бытовые учреждения принадлежали труженикам завода полиграфических машин.

Знакомясь с городом, заглядывала в музей. Основанный в 1910 году, он после революции продолжал пополняться частными коллекциями местных дворян Мусиных-Пушкиных, Михалковых, Лихачевых, поступлениями из Государственного музейного фонда и со временем стал одним из крупных хранилищ предметов естественной истории, материальной и духовной культуры, документов, характеризующих общественное развитие поколений, живущих на этой территории Верхнего Поволжья.

Музей занимает на Волжской набережной помещение бывшего Гостиного двора, растянувшегося на целый квартал. Напротив — здание Новой хлебной биржи. В свое время она действительно была новой, влиятельной, отвечающей размаху рыбинской хлебной торговли. Однако современники заверяли, что популярностью у купечества эта биржа не пользовалась. Сделки по-прежнему совершались на ярмарках и базарах и закреплялись в трактирах.

Здание биржи с башенками, шатровыми кровлями, кокошниками над окнами, стилизованной птицей фениксом и гербом города из цветной керамики, богатое и красивое, чем-то напоминает стареющую красавицу, пытающуюся изобилием и ценностью украшений отвлечь внимание от дрябнущей своей кожи, обмануть время, которое катится, спешит, отбивая сроки жизни с той же настойчивостью, с какой отбивают четверти часы на колокольне Преображенского собора.

В музее подолгу разговариваем со старшим научным сотрудником Владимиром Михайловичем Осиповым, коренным рыбинцем, родившимся в деревне Якушево, свидетелем и непосредственным участником многих событий в жизни города, переживавшего поистине взрывное развитие.

Судьбы наших современников так богаты событиями, что перестаешь даже им удивляться. Пятьдесят два Героя Советского Союза — пулеметчики, моряки, саперы, стрелки, артиллеристы, летчики. Все в основном выходцы из деревень, как и Осипов. Герои Социалистического Труда, почетные граждане Андропова — и Осипов среди них, — лауреаты Государственных премий. Защитники Родины, рядовые труженики, руководители предприятий, конструкторы, изобретатели, ученые. Как на обычное явление смотрим мы на то, что человек, скажем, Осипов, учившийся заочно в техникуме, получив позже высшее гуманитарное образование, становится руководящим работником городского Совета, во время войны служит на Северном флоте парторгом дивизиона, а вернувшись домой, принимает участие в сооружении шлюзов и плотин на Волге, тогда продолжалось строительство объектов Рыбинского водохранилища. Удивит ли кого, что старший прораб электромонтажных работ, имеющий опыт работы в городском хозяйстве, избирается заместителем, а затем председателем городского Совета?

В трудную пору переоборудования одного из рыбинских предприятий, изменившего свой профиль, Осипова назначают его директором, и он работает там многие годы, до тех пор, пока то же бегучее время не отсчитало срок. И тогда он, выйдя на пенсию, стал работать в музее, накопив и тут значительный опыт пропагандистской и лекторской работы. Это глубокое знание жизни народа, его исторического развития и помогает ему.

— Вот вы вспоминаете город в связи с торговлей хлебом. Бурлацкий Рыбинск, — сказал Владимир Михайлович, когда зашел разговор о Новой бирже. — А Маяковский нас назвал маслобоями. Да, да. Есть у него стихотворение. Льняная была ярославская земля. На малых речках — мельницы. Мололи муку. И также жали масло. Конь, вертушка, ступа, тяжелый пест. Хлеб и льняное масло — самая распространенная в русских деревнях еда была. Дешево, вкусно. Нынче-то даже не знают, как выглядит это масло. Льна мало сеют. Крестьянские заводики еще тогда долго жить приказали. Был такой предприниматель тут — Коровкин. Он маслобой поставил на широкую ногу. Машины завел. И масло его, солнечно-зеленоватое, душистое и дешевое, пошло на рынок, вытеснив кустарей... Вот так и Кузнецов проглотил крестьянский фарфор. Вы видели, какие тончайшие изделия создавались на этих крестьянских заводиках?

В залах музея он показывал эти изделия — посуду, столовую и чайную, вазы, великолепных работы, изящества, вкуса. Сколько юмора, живости было в скульптурах. Краски, рисунок, золото, благородство и чистота самого фарфора. Бесценные образцы подлинного искусства, хранящие живое дыхание мастеров.

— Безвестных?

— Нет, почему же. Имена известны: Тереховы, Сафроновы, Куриновы и другие. Дороги были эти изделия, и Кузнецов раздавил их.

Его посуда, простая и дешевая, заполнила рынок. Теперь она антикварная редкость. А тогда была массовой продукцией. Масло Коровкина по всей России пошло. Красивые этикетки, особая посуда, прозрачность, запах какой. Фирменные магазины во всех приволжских городах пооткрывал. Деловит был, ничего не скажешь. Сохранились письма Ухтомского, крупного русского ученого, академика-физиолога. Он писал, что в Рыбинске ему в руки попали старые записные книжки купцов, ездивших в Питер с хлебом и другими товарами. Иные встречались с Петром и оставили свои заметки о нем. Это были крепкие, писал Ухтомский, наблюдательные, подчас выдающиеся по уму люди. Коровкин был одним из таких. Один из его бывших заводов и пришлось возглавлять Осипову.

— Так, значит, вы маслобой? Как там у Маяковского в «Лучшем стихе» говорится?

— Да. Я не помню всего стихотворения, но есть там такие строки: «Рукоплещи, ярославец, маслобой и текстильщик...» Маслобой, — повторил Осипов. — Завод-то я принял, а время было послевоенное, урожаи льна резко упали. Сырья не хватало. Пытались мы одно время на сое работать, тоже не получилось. Чтобы занять людей, стали мы в свободные помещенья завозить новое оборудование, выпускать детали для сельскохозяйственных машин и автомобилей из пластмассы. Освоили некоторые бытовые товары, а потом вообще на эту продукцию целиком перешли, и нынче она занимает немалое место.

Мы снова шли в залы, рассматривали макеты судов, выпускаемых заводами имени Володарского, дорожных машин.

— Заметьте, — говорил Осипов, — все катки для дорожных работ делают наши рыбинцы. продаем их пятидесяти странам...

Задержались у модели лунохода.

— Сконструирован в мастерских школы-интерната № 2 его воспитанниками. Это уже не страны, а другие планеты. — Осипов явно гордился. Да и как не гордиться — сколько всего производит этот бурно растущий город! (Недаром он довольно часто упоминался в военных дневниках Ф. Гальдера, начальника Генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии.

Рыбинск бомбили но время войны. Рыбинск боролся, работал для фронта, давал прибежище людям, выгнанным из родных селений войной)...

Одним из любимых мест летнего отдыха рыбинцев стал парк, протянувшийся вдоль Волги по набережной, о которой еще в годы второй пятилетки журналист писал, что она «завалена хламом».

Здесь, среди тесноты еще молодых, но уже крепко укоренившихся берез, лип и кленов, густым зеленым пологом раскинувших свои кроны, высятся серебристые, трепещущие листвой тополя.

В центре парка огромная круглая клумба, на которой работницы в темных халатах меняют отцветшие весенние цветы на новые, летние. Садовники, щелкая большими ножницами, подстригают кусты акаций, боярышника, жимолости.

Мария Петровна Лукашова недавно приехала с мужем из Ленинграда, где окончила в техникуме факультет озеленения. Там работала тоже в парке, отмеченном бронзовой медалью ВДНХ. Ей кажется здешний парк не очень организованным, стихийным. Возможно, по сравнению с ленинградскими это и так, там парки возникли вместе с городом, они давно накопили традиции, опыт. А рыбинскому приволжскому всего лишь пятнадцать лет. Он полон свежести, дыхания Волги, над простором которой плывут серебристо-серые облака, клокастые, хаотичные, в то же время подчиненные единому ритму движения. В просветах чисто, светло голубеет небо, будто искренним голубым своим взглядом, полным доброты, благородства, приглядывает за крепнущим, преодолевающим трудности и препятствия городом.

Стремительно несутся коричневато-серебристые волжские воды, подгоняемые ветром, шумящим в пушистых кронах деревьев, уносят корабли и лодки по шири реки. Ветер взъерошивает Волгу, закручивает на ней белые гребешки, и от этого рождается ощущение силы, скрытой в этой могучей реке.

Именно здесь, в городе, в его молодом, укоренившемся парке я почувствовала с особенной силой ту природную стать волгарей, которые и ловили рыбу, и тянули баржи с хлебом, и создали этот крупный центр тяжелой индустрии, шумливый и деловой, предприятия которого уже давно завоевали себе мировую славу.

Город все растет, вбирает в себя тысячи новых жизней, принимающих волжский заряд энергии, веками прославленную волжскую удаль, и они оставляют свою печать не только на его внешности, но и на лицах, характерах людей, в которых угадываются характеры предков.

Так снова я вернулась к «Бурлаку», живущему в городе вместе с нынешним поколением, но теперь уже видела, знала ту силу, таящуюся в образа труженика, отдыхающего как бы для новых свершений.

Простившись с ним, я направлялась к другому памятнику, соразмерному месту его воцарения, найденному после долгих раздумий, исторических и творческих поисков скульптором, юность которого была связана с волжским бассейном. Выросший на берегах Оки, он постиг не только умом, а всем своим существом художника образ, запечатленный им в монументе «Волга».