Гарнизонный клуб преобразился. Ряды стульев убрали, а на освободившемся пространстве расставили столы. Каждый стол был покрыт белоснежной накрахмаленной скатертью. В вазочках торчали букетики полевых цветов, перевязанные красными ленточками. Тарелки были казенными, но настоящими, фаянсовыми, с золотым ободком по краю. На тарелках красиво лежали шпроты, сыр, колбаса, булочки, тонко порезанная буженина; салаты разноцветными горками высились в стеклянных мисках. Женское население городка трудилось, создавая все это великолепие, с самого утра. Женщинам очень хотелось устроить своим мужчинам настоящий праздник. Жизнь в городке была немного однообразной, и они соскучились по празднику, и ждали его.

Дождались.

Местный парикмахер Чегодаев, обычно сидящий без работы в своем закутке, сегодня от усталости едва не засыпал за праздничным столом.

Женщины расцвели необыкновенно. Замысловатые прически. Светлые платья — шелковые, кримпленовые. Туфли на шпильках. Улыбки. Звонкий смех. Они ждали этого праздника и собирались веселиться на полную катушку.

Водки на столах было мало, зато много было болгарского вина «Тырново».

Мужчины, заразившись праздничным оживлением дам, подтянулись, подсобрались, стараясь вести себя галантно, говорить веско, а пить мало.

Вечер набирал обороты. Слегка разгоряченные вином, офицеры уже не в первый раз выходили на улицу покурить. Иногда оттуда доносились взрывы хохота: завклубом Жгут, довольный тем, что праздник идет как надо (в чем, несомненно, была и заслуга Алексея), рассказывал новый анекдот. Некоторые женщины тоже выходили покурить, но держались отдельно и вели свои разговоры.

Замполит Сердюк, попавший с корабля, а точнее, с судна прямо на бал, сидел за одним столиком с четой Борзовых. Мария Васильевна заботливо подкладывала ему на тарелку то салат, то ломтик ветчины, и майор старался не думать, что с ним потом будет. На нем красовалась парадная форма; надевал ее замполит крайне редко и теперь страдал: парадка была ему мала размера на два.

Борзов пребывал в хорошем настроении. Спина не болела, происшествий за последние дни не было никаких, генерал Лось больше не беспокоил. Старший лейтенант Жгут руководил праздником, точно заправский массовик-затейник. Может, теперь он и впрямь на своем месте? Глядишь, и получится у него что-нибудь…

Марина Голощекина сидела вместе с Галей. Марина пришла одна — капитан был занят на ночных стрельбах. Служба есть служба, и ночных стрельб никто не отменял. Впрочем, капитан не очень любил мероприятия вроде сегодняшнего.

Поначалу Марина тоже собиралась отказаться. Отдежурив в медсанчасти, она вернулась домой, прилегла, но вскоре тишина в доме стала давить на нее. Это была какая-то особенная тишина, отделяющая Марину от остального мира. За окном шла жизнь, полная праздничных звуков: детского смеха, музыки, возбужденных голосов. И она не выдержала — привела себя в порядок, надела короткое приталенное платье; пока еще можно, пока еще есть талия и ноги тоже ничего.

Поначалу праздник не затронул ее, но Галя изо всех сил старалась ее расшевелить, и постепенно Марину охватило такое же радостное оживление. Она весело болтала с женой Борзова, сидевшей за соседним столиком, и делала нарочито строгое лицо, когда замполит Сердюк, искоса за ней наблюдавший, брал с тарелки очередной запретный кусок.

Иван в компании других офицеров сидел неподалеку. За их столиком шел бурный разговор, но Иван, принимавший в нем самое живое участие, не отрываясь постоянно смотрел на Марину. Стоило ей чуть повернуть голову, и она сразу наталкивалась на его вопрошающий пристальный взгляд.

Духовой оркестр заиграл вальс. Жгут выскочил на середину зала и объявил:

— А теперь — танцы! Танцуют все!

Однако желающих пока не нашлось. И только Столбов вдруг поднялся, залпом выпил стакан вина и направился к столику, за которым сидела Марина. Щеголевато щелкнув каблуками, поклонился:

— Можно пригласить генеральшу на танец?

Марина опустила голову и произнесла раздельно:

— Генеральши. С лейтенантами. Не танцуют.

— Понятно, — пробормотал Иван. — Ведь я уезжаю… Да?.. И офицер я, по-видимому, никудышный… раз меня наказали… Попросту наказали… Конечно, зачем тебе такой?..

Марина опустила голову. Ей было невыносимо стыдно за свой надменный тон — фальшивый, неискренний, вымученный. Но она приказывала себе: не поддавайся, не смотри на него, не отвечай, он скоро уйдет, уедет, осталось совсем немного, терпи.

Столбов неловко топтался на месте, стараясь не замечать обеспокоенного лица Гали Жгут. Потом вдруг схватил Марину за руку, выдернул из-за стола и, не обращая внимания на чужие любопытные взгляды, побежал, увлекая ее за собой в центр зала. Прижал к себе, вцепившись в ткань платья, закружил в вальсе, сбиваясь с ритма и рискуя оттоптать сопротивлявшейся партнерше ноги. Это больше походило на борьбу, чем на танец, и Марина, морщась от боли, тревожно оглядывалась по сторонам.

— Ваня, перестань, — попросила она. — Отпусти меня. Мне больно.

Она попыталась вырвать руку, но Иван держал крепко, и Марина покорилась его силе. Не хватало еще скандала! Скандала, о котором потом будут долго вспоминать, смакуя подробности. Скандала, о котором обязательно расскажут Никите.

Иван кружил ее по залу, и перед Мариной мелькнуло испуганное Галино лицо, недоуменный взгляд Марии Васильевны Борзовой, хмурый полковник, притихшая за Ваниным столом офицерская компания.

— Иван, отпусти! Так нельзя… На глазах у всех… Все видят… все понимают…

Они были единственной танцующей парой, они привлекали внимание. Оркестр гремел, Иван все больнее сжимал ее руку, все теснее прижимал к себе.

— Мне плевать на всех! — выкрикнул Иван. — Кто такие все? Есть только ты и я! Марина! Скажи, что ты пошутила. Ведь ты меня любишь! Любишь?

— Не люблю.

— Неправда! Зачем ты мне врешь? Что с тобой случилось, Марина? За что ты меня так?

— Не люблю! — закричала Марина. — Слышишь? Не люблю!

Она вырвалась из его рук и опрометью помчалась к выходу. Столбов в нерешительности застыл, невидяще глядя перед собой. Оркестр смолк и тут же заиграл снова, Иван очнулся и бросился следом за Мариной, но в дверях налетел на Жгута. Алексей, успевший уже изрядно поднабраться, ввалился в зал и пустился вприсядку, хватая Ивана за руку:

— Давай, Ваня, давай! Танцуют все!

Он вцепился Столбову в ногу, дернул, и Иван едва не упал. Сам Жгут неловко завалился на бок, и Столбов, перепрыгнув через него, выскочил в коридор.

У самого выхода курила веселая компания офицеров.

— Столбов по этой части мастер! — сказал один из них, капитан в заляпанном мундире. — Молодой, да ранний.

— Не говори, — поддержал его второй. — Но и Борзов не дурак. Голощекина — в тайгу, а Столбова, говорят, хотят на курсы отправить, в Москву.

— Иди ты!

— Ну!

— Откуда знаешь?

— Знаю.

— Правильно, правильно, — заговорил третий. — Пусть там теперь еще чьих-нибудь жен оприходует!

— Ну а чего? Раз у него так хорошо получается. Не пропадать же таланту. Ясно теперь, что нужно для того, чтобы в Москву попасть? — спросил капитан.

— Что?

— Надо чаще лазить на чужих жен. Звездочки не только головой зарабатывают, но и…

Договорить он не успел — сокрушительный удар в челюсть свалил его с ног. Капитан вылетел в открытую дверь и скатился по ступеням на землю. Поднялся и с красными от ненависти глазами бросился на Ивана, но встретил еще один удар и опять рухнул.

Ему на подмогу высыпала вся компания. Они навалились на Столбова, он хрипел и матерился, пытаясь отбиваться и устоять на ногах, но силы были слишком неравными. Его опрокинули на землю и били уже ногами.

Посчитав себя отомщенным, капитан оттащил приятелей и смачно плюнул на распростертое тело.

— Нажрался, сволочь, — сказал он, — моча в голову вдарила. Ну полежи, авось отпустит.

Они ушли, и Столбов, качаясь, поднялся. Ноги его противно дрожали, ребра ныли. Иван нашел в траве фуражку, отряхнул ее и присел на ступеньки, безвольно мотая головой.

Дверь вновь открылась, и на крыльцо выбежал Жгут. Увидев сидящего на ступеньках Ивана, он остановился.

— Остываешь? — спросил он. — Слушай, Ваньк, у меня в кабинете кое-какая закусочка, ну и под нее — соответственно. Ты как?

Столбов молчал, и Жгут, приглядевшись к нему, тихо присвистнул. Потом присел рядом, вытащил папиросы, закурил.

— Вот теперь можно считать, что отметили Первомай по полной программе… Что за гулянка без драки? Лично я доволен.

Иван повернул голову, посмотрел на Жгута и, с трудом скривив распухшие кровоточащие губы, улыбнулся.

— Кто тебя? — спросил Жгут.

Столбов не ответил.

— А знаешь, Вань, — затянувшись, сказал Алексей, — ты, конечно, извини за прямоту, но это даже хорошо, что тебе по репе насовали. Я б и сам дал, только повода придумать не мог.

— Спасибо, — усмехнулся Иван и закашлялся. — За что же это?

— А чтоб дурь из башки выбить. Оно тебе надо — с Голощекиным связываться? Нет, я понимаю, любовь и все такое…

— Не понимаешь.

— Да нет, старик, понимаю. Знаешь, почему у нас с Галкой все так хорошо? Потому что она меня любит. По-настоящему. И только меня.

— Марина меня любит.

— Уверен? Она готова все бросить и бежать за тобой без оглядки? Наплевать на Никиту, да? Тогда чего ж она не торопится? Нет, ты не подумай чего… Маринка — нормальная баба, хорошая, но — чужая.

— Она его боится, — сказал Иван. — И за меня боится.

— И правильно делает, — кивнул Жгут. — Мы тут с Галкой про вас говорили. Ну ты же понимаешь, они с Мариной подруги, Галчонок за нее переживает, так что мы не просто так языками чесали от нечего делать…

— Все всё знают, — проговорил Столбов с горечью. — Все в курсе моей личной жизни.

— А ты чего ждал? — спросил Жгут. — Да на тебя в Маринкином присутствии только посмотреть — и все сразу понятно. Я еще удивляюсь, как Никита ничего не просек.

— Просек он все. — Иван встряхнул головой. — Дай закурить.

Жгут протянул ему папиросы.

— Ну тогда, Ваня, сливай воду, — сказал он. — Жить, конечно, будешь, но инвалидом.

— Да тысячи людей разводятся! — возразил Столбов. — И ничего, все живы-здоровы.

— Ну, значит, будешь исключением. Да пойми ты, чудак-человек, я тебя что, уговариваю от Марины отказаться? Да я за вас всей душой. Любите себе друг друга и будьте, как говорится, счастливы. Но только не морочьте Никите голову. А то как получается: Марина с тобой вась-вась, потом с мужем вась-вась…

— Прекрати! — Иван застонал.

— А ты что думал? Он ей муж, законный. — Жгут помолчал. — Знаешь, Ванька, может, я и не должен тебе это говорить… Ну, в общем, я у Галки не первый был. Но я ей честно сказал: меня это не касается. Главное — что ты меня любишь. Только меня. И мне ничего больше не надо. Но если ты вдруг… ну мало ли что в жизни бывает… если ты вдруг встретишь человека, который покажется тебе… Короче, лучше сама сразу мне скажи. Потому что если я узнаю об этом от кого-то другого… Убивать не буду, но буду презирать всю жизнь. И она это, Вань, знает. Мы друг другу доверяем, понимаешь? Поэтому у нас все хорошо.

Столбов нахлобучил на голову фуражку и встал.

— Ты когда уезжаешь? — спросил Жгут.

— Завтра.

— Ну вот и езжай. А Марина пусть подумает. Разлука, Ваня, — самый верный способ проверить чувства на прочность.

Жгут хлопнул Столбова по плечу. Иван спустился со ступеней, обернулся.

— Леш, — сказал он, — если ты вдруг ее сегодня увидишь… Ну, может, она к Гале зайдет… В общем, скажи ей, что я уже уехал.

— Скажу, — пообещал Жгут. — Ну, ни пуха тебе, старик!

— К черту, — ответил Иван. Он пошел, слегка пошатываясь, бормоча на ходу: — К черту все, к черту…

Жгут вернулся в клуб.

В коридоре красный от возмущения полковник Борзов отчитывал капитана и его компанию:

— Безобразие! Что за вид? Вы что, забыли, где находитесь?! Вам что тут, пивная? Десять суток ареста!

Столь же красный капитан в перепачканном мундире стоял навытяжку, бессмысленно тараща пьяные оловянные глаза. Его приятели, пытаясь держаться по стойке «смирно», тем не менее отворачивались, чтобы дышать в сторону.

Полковник заметил Алексея.

— Старший лейтенант Жгут! — гневно произнес он. — Выношу вам устное порицание за плохую организацию праздничного вечера. Свободны.

Жгут кивнул и протиснулся в зал.

Оркестр играл попурри из самых модных мелодий, и в центре зала топали, вертелись, хлопали в ладоши уже несколько десятков человек. Было невыносимо душно, пахло дикой смесью духов, пота, вина.

Алексей поискал взглядом Галю — она сидела за столиком Борзовых и, отчаянно жестикулируя, разговаривала с Марией Васильевной. Жгут пробрался сквозь пляшущую толпу, исполнив по дороге несколько танцевальных движений на грани приличия, за что был награжден восторженным ревом и свистом.

Увидев мужа, Галя встала и направилась к нему. Алексей подхватил ее, потащил в танцующий круг, но она решительно вырвалась и прокричала:

— Ты Марину не видел?

Жгут замотал головой.

— Я хочу к ней сходить!

Жгут опять замотал головой.

— Почему?

Жгут показал на свои уши и, деликатно растолкав народ, за руку потащил Галю к выходу. Выглянул за дверь — полковника и офицеров уже не было.

Алексей провел Галю по коридору и отпер дверь в кабинет:

— Садись!

Он подвинул жене стул, прикрыл дверь и достал из шкафа начатую бутылку саперави. Поднял стакан, посмотрел его на просвет и, налив вина, протянул Гале:

— С праздником тебя, жена! С великим праздником всех трудящихся! Желаю тебе…

— Перестань паясничать, — перебила его Галя.

— Галчонок! — искательно улыбнулся Жгут. — Сегодня праздник. Давай веселиться! Неужели мы не можем хотя бы один день пожить в свое удовольствие, не решая запутанные личные проблемы твоих подруг?

— Не можем, — сказала Галя. — Так ты видел ее или нет?

— Я Столбова видел. — Жгут глотнул из бутылки. — Я ему все сказал.

— Что — все?

— Ну как ты меня просила. Чтобы он оставил твою подругу в покое и дал ей возможность самой разобраться со своими симпатиями.

— Ну и дурак! — рассердилась Галя. — Она ребенка ждет.

Жгут сделал еще один глоток и поперхнулся.

— Что-о? Ах вон оно что-о-о… — протянул он обескураженно. — И от кого же?

Поколебавшись секунду, Галя ответила убежденно:

— От Ивана, Только ты, Лешка, не говори никому. Особенно Никите.

— Ну щас побежал! Да, дела. А Ванька тоже не знает? Хотя, знал бы, сказал мне. Он, Галчонок, и впрямь с ума сходит. Драку затеял… Гал, а знаешь что! Сегодня не будем об этом, а завтра с утра разберемся на трезвую голову. Давай лучше потанцуем, винца еще попьем…

— Да не могу я плясать, когда ее там, может, Никита убивает! — воскликнула Галя.

— Ну тогда пойдем, — сдался Жгут. — Все равно свидетели потребуются. Только мне потом вернуться надо будет к концу.

Галя поставила стакан на стол и встала.

В дверь тихо постучали.

— Подождите! — дурашливым тонким голосом выкрикнул Жгут. — Я голая!

Галя метнула в него убийственный взгляд и открыла дверь. На пороге стоял смущенный полковник Борзов.

— Заходите, Степан Ильич, — пригласила Галя. — Лешка дурака валяет.

Полковник покосился на бутылку в руке у Жгута, но промолчал.

— Спасибо вам, Галина, — сказал Борзов. — Я всем женщинам хотел сказать спасибо, но там такой грохот стоит, все пляшут… Не до меня, в общем. Ладно, потом скажу. Все замечательно было, вкусно, красиво…

— Вот всегда так! — заметил Жгут. — Я, можно сказать, все организовал, одних шариков воздушных штук сто надул — чуть сам не лопнул. А мне — порицание.

— Да это я так, сгоряча, — сказал Борзов. — Извини. Молодец, Алексей, все здорово получилось.

Жгут гордо выпятил грудь и зычно гаркнул:

— Служу Советскому Союзу!

— Служи, Леша, служи, — усмехнулся Борзов. — Все равно деваться тебе некуда… Ну я пойду. Я, собственно, и заходил, чтобы тебе, Алексей, спасибо сказать.

— Видишь, какой у тебя муж? — спросил Жгут, когда Борзов ушел. — Полковник лично приходит объявить мне благодарность. Так что ты должна мной гордиться!

— Я горжусь, — серьезно ответила Галя.

Степан Ильич вернулся в зал. Народу поубавилось — вечер шел к завершению. Оркестр умолк, и теперь из стоявших на сцене колонок лилась тихая музыка. Свет притушили, и несколько пар медленно кружились, не мешая друг другу. Мария Васильевна сидела за столиком и с улыбкой смотрела на танцующих. Увидев мужа, помахала ему рукой.

Степан Ильич подошел, сел рядом.

— Ну что, по домам? — спросила Мария Васильевна. — Нагулялись, наелись, навеселились… Хочешь салатику? Тут еще осталось.

— Да ты что! — отмахнулся полковник. — Я и так уже по швам трещу.

Прищурившись, он смотрел в зал и вдруг встал, коротко кивнул и протянул жене руку:

— Позвольте пригласить вас на танец!

Мария Васильевна улыбнулась, легко поднялась, и они присоединились к танцующим парам. Степан Ильич сперва старомодно держался на расстоянии, неловко обнимая жену, потом, повертев по сторонам головой, прижал к себе, уткнувшись носом в седую, сладко пахнущую макушку. Мария Васильевна ласково поглаживала мужа по спине.

— У тебя волосы пахнут клубникой, — сказал Степан Ильич.

Мария Васильевна тихо засмеялась:

— Не клубникой, а земляникой. Мылом земляничным.

Они танцевали, пока не смолкла музыка — кончилась пластинка.

Полковник проводил жену к столику, Мария Васильевна взяла свою сумочку, и они вышли из клуба в звездную ночь, полную стрекота цикад.

— Хорошо-то как! — произнесла Мария Васильевна, беря мужа под руку и спускаясь по ступеням. — Спасибо тебе, Степа. А я-то думала, ты меня не пригласишь. Постесняешься.

— Чего мне стесняться? Я ж не с чужой женой танцевал, со своей.

— А с чужой бы не стал?

— Не стал. Да на черта мне чужая?

— А я с Алешей Жгутом танцевала, — призналась Мария Васильевна.

Борзов остановился:

— Когда ж ты успела?

— А пока ты там распекал кого-то, — беззаботно ответила Мария Васильевна. — Знаешь, Степа, у него очень славная жена. Я думаю, если б не она, ты бы со своим Жгутом никогда не справился.

— Ну конечно, — усмехнулся полковник. — Что бы мы, вояки, без вас, женщин, делали?

— А зря смеешься, между прочим. Вы бы, вояки, без нас, женщин, только бы вояками и были. А рядом с нами вы — мужчины, мужья, отцы.

— Тоже верно, — согласился Степан Ильич. — Жаль только, не все женщины это понимают. — Он помолчал. — О чем вы с Мариной Голощекиной секретничали?

Мария Васильевна внимательно посмотрела на мужа и спросила:

— А тебе зачем знать? О своем, о женском. О вас, вояках.

— Про Ваньку небось?

— И про Ваньку тоже. Про то, что вы, товарищ полковник, несправедливо его наказали. И про Никиту говорили. Про то, что он прекрасный муж. А скоро станет и прекрасным отцом.

— Сказала, значит, не выдержала?

— А ты что же, знал? — удивилась Мария Васильевна.

— Знал, — вздохнул полковник. — И очень за нее порадовался. А сегодня смотрел, как Ванька наш чудит, и что-то мне все это не понравилось.

— Ты, Степа, несправедлив к Ивану.

— Маша! — сурово произнес Борзов.

— Да, несправедлив. И не кричи, пожалуйста. Если он твой племянник, это еще не значит, что ты к нему должен относиться строже, чем к другим.

— А ты Антонину помнишь, Таньки нашей учительницу?

— Ну?

— У нее в классе сын учился. И она ему всегда отметки занижала. Ответил на пятерку — получил четверку, на четверку — тройку. Ну и так далее. Я его однажды спросил, не обидно ему? А он мне знаешь что сказал? А чего, говорит, дядя Степа, мне на мамку обижаться? Она же знает, что я на пятерку выучил.

— Так-то оно так, — согласилась Мария Васильевна. — А вот Иван-то знает, что он у тебя в отличниках ходит? Каково ему там, в этой вашей командировке будет?

— На обиженных воду возят, — фыркнул Степан Ильич. Разговор этот начинал его раздражать. Но он сдержал себя, сказал мягко: — Хотя, может, ты и права. Я подумаю.

Ему не хотелось портить Маше праздник, не хотелось, чтобы этот удивительный вечер закончился грустной, а уж тем более воинственной нотой. И он действительно чувствовал смутную вину перед Иваном. И какой-то неприятный осадок от беседы с Вороном, беседы, во время которой и была решена участь лейтенанта Столбова. Степан Ильич никак не мог отделаться от ощущения, что его, полковника Борзова, обвели вокруг пальца, подтасовав факты, втянули в отвратительный водоворот круговой поруки. Особист взъелся на Ивана — ладно, Ворон он и есть Ворон, все добычу выискивает для своих рапортов. Да, Борзов попросил его не перегибать палку, именно попросил — по дружбе, так сказать. А потом побежал к Марине Голощекиной — просить написать бумажку, что дурак Васютин по неосторожности чуть не застрелился. А что сказала тогда Марина? Что Никита ей уже все объяснил. Ну Никита, понятное дело, свою задницу всегда сбережет, ему такая бумажка тоже пригодится…

В общем, все одной веревкой повязаны, а он, Борзов, во главе этой связки идет. Или не он? А кто тогда? Ну неважно. Только вот как интересно: Ивана убрали с глаз долой, и всем сразу стало хорошо: дело васютинское на тормозах спустили, Голощекин сухим из воды выбрался, Марина Андреевна за ум взялась, ребенка ждет…

Полковник тяжело вздохнул. Разберись тут попробуй.

— Устал, Степа? — спросила Мария Васильевна.

— Немного. — Полковник приобнял ее за плечи. — Это я от танцев — с непривычки. Хорошо еще, что музыка спокойная была, а то сейчас модно трясучки эти. Видела сегодня, чего молодежь вытворяла? Как будто им в одно место провод электрический воткнули. Не люблю, когда так дергаются.

Мария Васильевна засмеялась:

— Просто мы с тобой уже старые, Степа. Вот нам и завидно.

Степан Ильич чмокнул ее в висок.

— Мы с тобой не старые, — сказал он, — мы с тобой много прожившие люди. — Он ласково провел ладонью по ее щеке. — Хорошо прожившие.