В первых числах августа 1581 года армия Стефана Батория, возглавляемая самим королем, вступила в пределы России. Некоторые историки полагают, что численность королевского войска тогда достигала ста тысяч человек. Число маловероятное, кроме того, сомневаться в его истинности заставляют данные о тогдашних экономических возможностях польско-литовского государства. Есть еще и другие аргументы, располагающие к недбверию. Так, например, многие источники, как отечественные, так и зарубежные, утверждают, что в основной, да по сути дела и в единственной операции той знаменитой кампании, в псковской осаде, с польско-литовской стороны приняло участие не более пятидесяти тысяч ратников. A поскольку других сколько-нибудь серьезных военных акций королевская сторона тогда не предпринимала, то возникает вопрос: а где же в то время была и чем занималась другая половина армии? Почему король не привлек ее к участию в боях за Псков? Ведь в осадном лагере ощущался явный недостаток войск. Так что думается, численность армии Батория была далека от ста тысяч. Но все-таки, поскольку король в результате этой кампании намеревался покончить с Россией и поставить точку в войне, силы для очередного похода были собраны, по-видимому, немалые, и Речь Посполитая никогда ранее не видела под своими знаменами такого контингента войск.

Надо сказать, что одну победу в этом году король уже одержал, и не где-нибудь, а у себя в столице, на февральском сейме, где он приложил немало стараний, чтобы доказать целесообразность продолжения войны с Московской державой и выколотить под это мероприятие средства. Именно благодаря этой победе Баторий и располагал сейчас огромной армией. Основная заслуга короля та, что он добился согласия сейма произвести сбор налога с земельных имуществ за два года вперед и всю выручку пустить на военные нужды. Сопротивление со стороны шляхты было жестким, паны тяготились затянувшейся войной, открыто выражали королю недовольство тем, что в предыдущих кампаниях он не сумел довести дело до окончательной победы. Баторий убеждал оппонентов в том, что нельзя складывать оружие до тех пор, пока Речь Посполитая не будет обладать всей Ливонией. Он доказывал сейму, казалось бы, очевидное, а именно, что прошлые победы не пропадут даром, что каждый такой шаг приближает миг полного торжества, но ни в коем случае нельзя останавливаться, давая противнику передышку, позволяя ему восстановить силы. Король сетовал высокому собранию на то, сколь губительны для дела эти ежегодные сборища, всякий раз прерывающие военные действия в момент наивысших успехов, когда наступает самое удобное время для их развития. Вместо этого приходится чуть ли не распускать армию и заниматься поиском денег для ее содержания. Он требовал, чтобы ему дали возможность вести войну непрерывно, а не бросать войско для того, чтобы спешить в столицу для выслушивания шумных прений сейма. В его довольно эмоциональных выступлениях, например, звучало: «Радуйтесь победе, но сего не довольно: умейте пользоваться ею. Судьба предает вам, кажется, все государство Московское: смелость и надежда руководствуют к великому. Хотите ли быть умеренными? Возьмите по крайней мере Ливонию, которая есть главная цель войны, и присоединенная навеки к империи ляхов, останется для потомства знаменитым памятником вашего мужества. Дотоле нет для нас мира!».

В конце концов, король настоял на всех своих инициативах, обещая следующей кампанией закончить войну. Сейм в последний раз пошел навстречу монарху, но не удержался от того, чтобы не напомнить ему, что государство изнемогает от поборов и больше терпеть этого не в состоянии. Через своего канцлера Баторий заверил сейм в том, что Московское государство изнемогает не меньше, и что он, наконец, очередной кампанией вынудит русского царя уступить Речи Посполитой всю Ливонию.

Кроме своих внутренних ресурсов, королю снова пришлось воспользоваться внешними. Помимо курфюрста Бранденбургского, к услугам которого Баторий, как мы помним, прибегал и ранее, он на этот раз рискнул сделать займы у правителей Саксонии и Пруссии. На полученные деньги король мобилизовал добровольные дружины из мелкой шляхты, а также конное ополчение крупных польских и литовских магнатов. Вновь были наняты отряды ландскнехтов в Германии, пополнилось королевское войско и венгерской пехотой. В результате армия для предстоящей кампании, наконец, была собрана, но подготовка заняла слишком много времени, так что противник смог вступить в московские пределы только чуть ли ни под занавес лета. Тем не менее Баторий был уверен, что к приходу зимы ему удастся решить все проблемы войны.

Перед выступлением король собрал военный совет, поставив на повестку дня только один вопрос: куда идти? Вариантов было два: Новгород или Псков. Овладение тем или иным городом наверняка ставило бы точку в войне. Потеряв любой из них, русский царь за его возвращение уж точно принял бы все условия мира и не стал бы цепляться ни за какие крохи в Ливонии. Больше того, потеря одного из этих городов привела бы русскую сторону в такое уныние, вызвала бы у нее такой упадок моральных и нравственных сил, что вполне вероятно могло привести к потере и другого. Конечно, более привлекательным оставался Новгород, Дорога на который лежала совершенно открытой. Ведь король выступал из Вильно и шел к московским границам через Полоцк и Сокол, следовательно, прямой путь на Новгород пролегал через Великие Луки, Холм, Старую Русу — русские города-крепости, которыми Баторий овладел еще в прошлой кампании, стало быть, препятствий на пути его войск к Новгороду не было. В то время как на пути к Пскову продолжали держаться несколько русских укрепленных мест, а на самых подступах к нему стояла мощная каменная крепость Остров, прикрывавшая Псков с юга, то есть именно с той стороны, откуда следовало наступать королевской армии. Кроме того, сам Новгород был менее укреплен, нежели Псков, и не располагал столь сильным гарнизоном, о чем наверняка было известно в ставке Батория. Дело в том, что Псков — пограничный город, причем исстари граничащий с агрессивным соседом. Потому он на протяжении веков постоянно, вплоть до последнего времени, укреплялся, и, в конце концов, его не имевшая изъянов система обороны была доведена до совершенства. А в самом городе и в ближайших окрестностях базировались войска для проведения кампаний на территории Ливонии. Новгород же располагался в достаточном отдалении от границ. Исторически сложилось так, что в случае войны с любым из западных соседей Новгород оказывался бы в относительно глубоком тылу возможного театра военных действий. Особенно такому положению способствовали создание и укрепление централизованного Московского государства, в результате чего была ликвидирована прямая угроза бывшему Вольному городу и отодвинута непосредственная опасность для него со стороны внешних врагов. В этих условиях новгородцам не было особой нужды излишне укреплять свой город. И хотя в связи с событиями Ливонской войны Новгород и находился на военном положении, но был как бы вторым эшелоном театра военных действий, и дислоцированные в Нем силы значительно уступали тому, чем тогда располагал Псков.

Однако большинство голосов на военном совете было отдано за наступление именно на Псков. Такую точку зрения разделял и король. Недаром он подобрал военачальников себе под стать. Искусный стратег, умеющий верно оценить обстановку, Баторий, как и большинство его генералитета, не прельстился, казалось бы, легкой добычей. Дело в том, что в случае похода короля на Новгород псковская группировка русских войск нависала бы над левым флангом королевской армии. И тогда, следуя пусть даже и действительно по свободной и открытой дороге, Баторию надлежало постоянно опасаться со стороны Пскова флангового удара. А в боях за овладение Новгородом следовало ожидать такого же удара с тыла. И даже в случае захвата Новгорода сложность ситуации оставалась бы в том, что Псков оказывался у короля в тылу. Он отрезал бы Батория от Ливонии, за овладение которой собственно и шла война. А то, что преступная пассивность русских воевод, не пришедших в прошлых кампаниях на помощь ни осажденному Полоцку, ни осажденным Великим Лукам, не лишила Батория воинской осторожности, не породила у него пренебрежительного отношения к противнику, и он остался верен правилам военной тактики, говорит только в его пользу. Забегая вперед, можно сказать, что в новой кампании все повторится снова, и стоявшие в Новгороде воеводы не шевельнутся, чтобы прийти на помощь истекающему кровью Пскову. Отсюда можно полагать, что и псковичи не пришли бы на выручку новгородцам, если бы король осадил Новгород. Безразличие к происходящему и паралич воли у большинства московских военачальников всех рангов стали к тому времени обычными явлениями в русской армии. Но король Речи Посполитой, незаурядный полководец Стефан Баторий, при принятии решений исходил из общепринятых соображений военной тактики, не делая поправки на степень деградации командного состава армии противника.

А согласно азам военной тактики, оставлять такую мощную крепость, как Псков у себя в тылу было бы верхом безрассудства. А потому командование польско-литовской армией для наступления в очередной кампании выбрало псковское направление.

План Пскова XVI века (со старинного рисунка)

Крепостная стена Пскова со стороны реки Великой 

До Опочки, русской крепости, что на полпути между Соколом и Псковом, король дошел беспрепятственно. Здесь русские оказали врагу первое сопротивление, правда, не надолго. В результате скоротечного боя город пал. То же повторилось и с Красным. Более серьезным обещало быть дело под Островом. Но тут Баторий выставил всю артиллерию и громил крепость из пушек в течение трех суток беспрерывно, так что рушились каменные стены. В результате гарнизон вместе с воеводой, покинув развалины, вышел из крепости и сдался на милость победителю. 26 августа передовые порядки польско-литовской армии подошли к Пскову.

На протяжении веков Псков был главным форпостом России на ее западных границах, но никогда еще в своей истории он не играл столь важной роли не только в судьбе войны, но и для будущего своего государства, как это случилось сейчас, в конце лета 1581 года. Падение Пскова означало бы для Московского государства настоящую катастрофу, оно не просто отрезало бы Прибалтику от России, но и оголяло бы на ее западных рубежах обширное пространство, создавая тем самым удобный плацдарм для наступления на внутренние районы государства. Напротив, удержание Пскова сводило бы если и не на нет, то, во всяком случае, к минимуму результаты предыдущих успехов противника, делало бессмысленными завоевания русских областей и сохраняло для государства прежние границы. Эту значимость и важность Пскова одинаково понимали с обеих сторон, а потому бои за него носили невиданный по ожесточенности характер и стали мерилом героизма, причем обоюдного, как простых воинов, так и их воевод.

Псков был одной из самых мощных русских крепостей. Главная его цитадель, так называемый Середний город, и примыкающая к ней Довмонтова крепость стояли при слиянии рек Великой и Псковы; за ними к востоку и югу располагался Окольный город, а к северу, в Запсковье — крепость Кром. С запада город вплотную к стенам омывался рекой Великой. Внешняя каменная стена, опоясывающая город, имела восемь верст протяженности, ее высота достигала 8–9 метров, а толщина местами доходила до 5 метров. Крепость имела 48 башен и 37 ворот. Накануне обороны горожане успели обновить старые укрепления и дополнить их новыми. Были полностью снесены пришедшие в ветхость строения, вместо них возвели более прочные. Тогда же псковичи расчистили и углубили опоясывавший город ров. Стены и башни крепости были достаточно снабжены артиллерией и другим оружием, гарнизон располагал солидным запасом пороха и ядер. Численность гарнизона Пскова составляла семь тысяч ратных людей, преимущественно стрельцов и детей боярских.

Следует отметить, что сведения о численности защитников Пскова достаточно разноречивы. Так, например, некоторые источники, причем весьма солидного уровня, приводя данные о живой силе псковского гарнизона, называют число в 30 и даже в 40 тысяч только ратных людей, что абсолютно не реально. При таком скоплении народа внутри замкнутого пространства, ограниченного стеной протяженностью в 8 верст, кстати, сохранившейся до наших дней, да с учетом того, что кроме ратников в Пскове проживало еще и гражданское население, в городе просто нельзя было бы повернуться, а не то что вести боевые действия. Число в семь тысяч ратных людей на восьмиверстном протяжении линии обороны, с учетом тогдашней тактики защиты укрепленных мест, наиболее реально. В свою очередь, гражданское население Пскова, согласно авторитетным источникам, составляло тогда приблизительно 25 тысяч человек. Если исключить детей и стариков и допустить, что в обороне города принимало участие все взрослое население города, даже женщины, что в те времена было делом обычным, то и тогда число защитников едва достигнет половины от 40 тысяч. Так что сведения о 30–40 тысячах только воинов гарнизона сродни тем, что исчисляют королевскую армию в 100 тысяч. Скорее всего, 30–40 тысяч — это общая численность как гарнизона города, так и полевых войск, дислоцированных в районе Пскова и предназначенных для оказания помощи городу извне, то есть для его деблокады в случае осады. Но, как известно, эти войска, как и 30 тысяч, сосредоточенных в районе Новгорода, и 15 тысяч, расположенных в районе Ржева, в лучших традициях последних кампаний той войны простояли в полной бездеятельности во все время псковской операции.

Первым воеводой в Пскове значился князь Василий Федорович Скопин, вторым воеводой — князь Иван Петрович Шуйский. Но благодаря уму, военным талантам и энергии, последний быстро выдвинулся на первое место, став фактически главой обороны города. Чтя традиции местничества, не желая нарушать веками сложившийся принцип управления московской военной машиной, царь лишь формально оставил за Скопиным главное воеводство как за более родовитым, но при этом перед началом псковской эпопеи не ему, а Ивану Шуйскому во всеуслышанье объявил, что именно на него он возлагает все свои надежды.

Тут, наверное, необходимо в последний раз сделать традиционное отступление, чтобы хотя бы вкратце познакомить читателя с этим новым для нас героем описываемой эпохи.

Князь Иван Петрович Шуйский, безусловно, наиболее яркая в военном отношении личность последнего, самого безрадостного этапа Ливонской войны. Он был сыном погибшего в январе 1564 года в бою с литовцами под Оршей воеводы князя Петра Ивановича Шуйского. Выше мы рассказывали, что в том бою рать П.И. Шуйского потерпела поражение, открывшее длинную череду неудач, надолго ставшей спутницей русского оружия. Наступил самый тяжелый период в войне, когда поражения на фронте дополнялись кровавыми безумствами, творимыми русским самодержцем в тылу, поставившими, в конце концов, Россию на край катастрофы. Один за другим с исторической сцены сошли герои казанской эпопеи и первого, победного этапа завоевания Ливонии. На их место пришли другие, на долю которых выпала задача отстаивания завоеванного их предшественниками, а когда и оно было утрачено, то и защиты своей родной земли и спасения ее престижа.

Наша история всегда складывалась так, что независимо от воли и причуд высшей власти в самые критические моменты судьба выдвигала из недр общества людей, становившихся поистине спасителями Отечества. И в напряженную годину заключительного этапа тяжелейшей Ливонской войны, когда стала реальной угроза отторжения от России ее западных областей, на историческую арену вышли новые герои, своими подвигами отстоявшими целостность и неделимость России, и первым среди них должен быть назван сын погибшего в 1564 году под Оршей воеводы князь Иван Петрович Шуйский. Его подвиги прозвучали последним аккордом в самой длительной во всей нашей истории войне, насколько это возможно сгладили тяжелое впечатление от предыдущих поражений и позволили России получить хоть и далеко не выгодный, но все же вполне приемлемый в сложившихся условиях мир.

Свою военную биографию князь Иван Петрович начал с участия в знаменитом походе на Полоцк в январе 1563 года. Эта последняя крупная победная кампания войны стала для молодого Шуйского боевым крещением. Череда последовавших затем неудач не застала его на Ливонском фронте. Вскоре после полоцкой победы царь бросил Ивана Шуйского на южное порубежье России. Там из-за постоянной крымской опасности царили тревога и напряжение.

Осенью 1565 года князь Иван участвовал в отражении крымцев от Волхова на Оке, а в следующем году царь назначил его воеводой в Серпухов. Нападение крымского Девлет-Гирея в лето 1571 года вписано черной страницей в нашу историю. Тогда растянутым тонкой цепочкой на тысячеверстном рубеже русским войскам не удалось предотвратить вторжение. Хан легко прорвал ослабленную линию русской обороны, беспрепятственно дошел до Москвы и выжег ее посады. Во время этой кампании Иван Шуйский стоял в крепости Данков, что в верховьях Дона, в нескольких сотнях верст от пути ханского вторжения, и ничем не мог помочь защитникам прорванного рубежа. Зато в следующем году при попытке хана повторить прошлогодний успех Иван Шуйский принял самое непосредственное участие в разгроме крымского воинства. К тому времени он командовал Сторожевым полком в прикрывавшем окский рубеж войске главного воеводы Воротынского. Сторожевой полк первым встретил очередное нашествие и в районе Сенькина Брода, близ Серпухова, опрокинув передовые отряды ордынской конницы, обратил их в бегство. После того как хану все-таки удалось форсировать Оку и устремиться к Москве, воеводы остановили его на дальних подступах к столице, у деревни Молоди. Здесь Сторожевой полк и его воевода приняли самое деятельное участие в многодневном сражении, закончившемся полным разгромом нашествия.

В следующем году царь снова переводит Шуйского на Ливонский фроцт. Воевода прибыл к новому месту службы вскоре после тяжелого поражения русской армии от шведов близ города Лоде в 1573 году. Здесь он принял активное участие в кампании 1575–1577 гг., когда московское правительство, пользуясь истекающим перемирием с Речью Посполитой, настойчиво и упорно пыталось овладеть контролируемой шведами северной частью Ливонии. Но, как мы помним, походы русских войск не привели к победе, а наиболее крупным успехом кампании стало овладение в конце 1575 года крепостью Пернов, где среди русских воевод значился и Иван Шуйский. Но большие потери, понесенные тогда при штурме, остановили наступательную активность Москвы.

В 1578 году царь назначил Ивана Шуйского воеводой в Псков.

Отличие кампании 1581 года от двух предыдущих в том, что цель похода королевской армии не стала для русских неожиданностью. Противника ждали у Пскова с начала лета. Направление наступления на этот раз было настолько очевидным, настолько согласующимся с элементарными военными понятиями, что в нем не сомневались даже самые заурядные московские воеводы. Не вызывало сомнений направление удара противника и в столице. Накануне знаменитой эпопеи царь призвал Шуйского и других псковских воевод в Москву. Там он дал им строгий наказ и взял с них торжественную присягу, что они скорее умрут, но не уступят противнику. В Успенском соборе Кремля перед иконой Владимирской Божьей матери Шуйский поклялся, что, пока жив, он не сдаст город Баторию.

Вернувшись в Псков, воеводы обязали такой же клятвой воинов гарнизона и жителей города. Стрельцы, дети боярские, прочие ратники и псковские граждане целовали крест, повторяя: «умрем, но не сдадимся». Затем все вместе во главе с духовенством обошли крестным ходом городские укрепления, неся чудотворные иконы, мощи наиболее почитаемого псковского Святого — князя Всеволода-Гавриила, и моля Всевышнего даровать им победу.

26 августа стоявшая в дозоре на дальних подступах к городу конная застава прискакала в Псков с известием о приближении неприятельских войск. В тот же час в городе ударили в набатный колокол, возвещая тревогу, а воеводы велели зажечь деревянные посады за рекой Великой и все близлежащие деревни с тем, чтобы лишить противника удобных жилищ.

В тот же день, когда с городских стен увидели приближающиеся королевские войска, произошли первые бои псковичей с окружающими город частями неприятельской армии. Чтобы помешать противнику тесно обложить крепость, воеводы организовали несколько вылазок, поддержанных огнем с крепостных стен. Инициатива имела успех. Уже в первый день своего появления под Псковом противник потерял много людей, а главное, вынужден был разбить свой лагерь далеко от города, за естественными укрытиями. Свою ставку король обосновал сначала в непосредственной близости от города, на месте сожженного его защитниками села Любатова, что на московской дороге, и установил, было, шатер близ храма Николая Чудотворца. Но место оказалось слишком опасным, снаряды свистели у короля над головой, рядом падали русские ядра, вокруг рвались бомбы. Не успев устроиться, Баторий велел перенести ставку за речку Череху, где спрятал свой лагерь за прибрежными холмами. Вообще говоря, такой искусный артиллерийский обстрел королевского лагеря из крепости и, судя по интенсивности огня, обилие у гарнизона снарядов, стали для Батория неожиданностью.

Несколько дней противник устраивал свой лагерь, все это время было относительно тихо, русские его не беспокоили, видя, что прямой угрозы крепости пока нет. Наконец, король велел копать от лагеря к городу траншеи и продвигать свои позиции ближе к крепости. Осажденные тотчас открыли огонь и продолжали его беспрерывно, кроме того, начали беспокоить осаждающих частыми вылазками, не давая развернуть осадные работы. Еще больше таким работам препятствовал твердый каменистый грунт, так что в первых числах сентября король был вынужден прекратить работы, установить батареи осадных орудий в местах, куда удалось продвинуться, и приняться за обстрел крепости.

С первых дней осады противник опытным глазом сумел по достоинству оценить мощь псковских укреплений, а большое расстояние, с которого ввиду невозможности продолжать земляные работы приходилось вести обстрел, предопределил и его низкую эффективность. Артиллерийский парк армии Батория насчитывал 240 орудий всех калибров, но осаждающие испытывали большой недостаток пороха, поскольку большое его количество из-за небрежности хранения взорвалось еще в начале похода. А потому командование противника приняло решение не расточать огонь по всему периметру крепости, а сосредоточить его на одном месте русской обороны, разрушить там укрепления, после чего взять город приступом. Все свои усилия противник решил направить против юго-западной оконечности Окольного города, выходящей острым углом к реке Великой, где стояла башня Покровская. Одна сторона этого угла омывалась рекой, другая выходила на открытое пространство и вела к северо-востоку. Самый край этой стороны от угловой Покровской башни до соседней с ней башни, именуемой Свиной, противник и избрал целью своего главного удара.

Обозначив цель, неприятель возобновил попытку продвинуть свои позиции ближе к крепости, поведя их узким коридором в одном, строго намеченном направлении. На этот раз инициатива имела успех. Не прекращавшиеся ни днем, ни ночью работы, когда продвигаться противнику приходилось зигзагами, заняли пять суток, но в результате осаждающие подвели траншеи в непосредственную близость к городскому рву. Здесь король велел установить передовую батарею из 20 орудий самого крупного калибра. Все эти старания не ушли от внимания осажденных. С городских стен было хорошо видно, что предпринимает неприятель, отсюда нетрудно было разгадать его замыслы. Защитники, как могли, мешали неприятельским усилиям, огонь с крепостных валов не затихал во все время осадных работ. Но главная реакция псковичей на королевскую инициативу была той, что они, распознав выбранное противником направление главного удара, в этом месте позади внешней каменной стены насыпали земляной вал и поставили на него еще одну, внутреннюю, бревенчатую стену.

Наконец, командовавший артиллерией осадной армии польский воевода Юрий Угровецкий доложил королю о полном завершении подготовительных работ и готовности осадной артиллерии начать массированную бомбардировку намеченного узла обороны города. Баторий тотчас распорядился начинать обстрел. 6–7 сентября Псков подвергся жесточайшей бомбардировке. Огонь не стихал более суток, и, как и предполагалось, больше других он был сосредоточен против юго-западной оконечности Окольного города, где противник намеревался нанести главный удар. На вторые сутки обстрела оказалась полностью разрушенной Покровская башня, а Свиная — наполовину. Отвалилось и 24 сажени крепостной стены. Пользуясь моментом, король дал сигнал к общему штурму.

Бой 8 сентября стал самым жестоким и упорным в знаменитой псковской эпопее. Под трубные звуки с распущенными знаменами литовская, немецкая и венгерская пехота пошла на приступ. Сзади ее готова была поддержать польская конница. Несмотря на убийственный огонь защитников, противник преодолел расстояние от своего стана до псковских стен, занял развалины разрушенных башен и устремился к образовавшимся в стене проемам. Здесь он с изумлением обнаружил другую линию обороны — деревянную стену на земляном валу, поставленную внутри крепости. С нее атакующих встретил густой ружейный огонь, тучи стрел и камней. Не считаясь с потерями, наступающие упорно пытались преодолеть и этот новый рубеж обороны. Их сбивали пиками, рогатинами, бердышами, саблями, поражали выстрелами. Королевская артиллерия замолчала. Пушкари не могли поддержать натиск огнем, боясь зацепить своих. Тут как никогда на руку защитникам сыграл дефицит в королевской армии пороха. Обычно в таких ситуациях наступающая сторона переносит огонь своей артиллерии на внутренность крепости, стремясь зажечь городские постройки. Тогда защитникам приходится не столько бороться с атакующими, сколько с полыхающими позади них пожарами. Так было, как мы помним, во всех прежних операциях Батория. Но здесь под Псковом, когда в осадной армии на счету был каждый пуд пороха, расходовать его противнику приходилось только непосредственно на разрушение укреплений и против живой силы осажденных. Потому-то едва только стороны сошлись в ближнем бою, артиллерия осаждающих потеряла возможность поддерживать своих, она тотчас же вынуждена была вообще прекратить огонь. А тем временем с городских стен орудия псковичей, напротив, громили задние ряды наступающих.

Был самый напряженный момент сражения, когда штурмующие прочно закрепились на развалинах, толпами лезли на соседние башни, ломая сопротивление их защитников. Тогда Шуйский приказал взорвать пороховой погреб, оставшийся под развалинами Свиной башни, заранее отведя от нее уцелевших защитников. Мощный взрыв потряс место жестокого побоища. На воздух взлетели развалины Свиной башни и части прилегающей к ней стены, густо усеянные наступающими. На руку защитникам сыграло и то, что по чистой случайности взрыв оказался направленным в противную от них сторону. Обломки башни и стены засыпали толпы штурмующих, некоторые камни долетели даже до королевского лагеря. Осаждающие оцепенели от неожиданности, натиск их захлебнулся. Теперь Шуйский, пользуясь минутой, бросил своих воинов в контратаку. Те устремились в проемы, вмиг очистили их от неприятеля, выбили его отовсюду, где он успел, было, закрепиться, гнали и рубили до самого его лагеря, взяли много пленных и оружия. Дольше, чем в других местах, противник держался на занятых развалинах Покровской башни, но, наконец, бежал и оттуда. Когда закончилась эта страшная битва, была уже ночь. В этот кровавый день противник только убитыми потерял пять тысяч своих людей. Потери защитников составили девятьсот человек погибшими и более полутора тысяч ранеными. Это была большая победа псковичей, крупный успех русского оружия после многих лет неудач. Король был явно раздосадован, но неудача не сломила его, он оставался полон решимости во что бы то ни стало добиться победы над Псковом. Надо отдать должное Баторию, он был бойцом, и поражение при штурме 8 сентября только привело его в азарт.

Осада продолжалась. Оправившись от поражения 8 сентября, противник первым делом снарядил обоз и послал его в Ригу за порохом. Ждать пришлось долго, а главное, пороха снова привезли немного. То ли в Риге его больше не оказалось, то ли тамошние власти, как и большинство на польско-литовской стороне, тяготясь продолжением войны и стремясь любыми средствами способствовать ее прекращению, саботировали поставку пороха в королевский лагерь. Но даже этого доставленного из Риги пороха хватило противнику для того, чтобы он решился прибегнуть к минной войне. Осаждающие сумели в нескольких местах подвести к городской стене подкопы, но псковичи вовремя обнаружили опасность и первыми подорвали устроенные неприятелем минные галереи. Было еще несколько попыток отчаянных штурмов, но все они были отбиты. Особенно запомнился бой 28 октября, когда осаждающие вплотную подошли к Покровским водяным воротам, что с западной стороны города, выходящей к Великой близ Покровской башни, и попытались обрушить стену, и бой 2 ноября, когда на Великой уже стал лед, и король повел атаку со стороны реки. Приступ 2 ноября стал последним покушением неприятеля на русскую крепость, более он не пытался штурмовать город, ограничившись осадой. Но длительное стояние под Псковом обернулось для польско-литовского воинства большими осложнениями. Грянули морозы, началась зима, к которой неприятельская армия оказалась совершенно неготовой. Королевские воины коченели от холода, замерзая в своих шатрах. Еще более серьезным ударом по противнику стал голод. Цены на продукты питания в осадном лагере поднялись на неслыханную высоту, а платить за них было нечем. Казна опустела, так что войску перестали выплачивать жалованье. Фуражиры в поисках пропитания уходили верст за сто и больше, но и подвоз продовольствия издалека стал тоже большой проблемой, поскольку к началу зимы бывшие во вражеской армии кони от бескормицы пали почти все до единого. Уже с ноября войско неприятеля стало на глазах таять. Первыми покинули осадный лагерь наемники. Под предлогом поисков пропитания по ближайшим окрестностям разбредались и польско-литовские воины, обратно, как правило, не возвращавшиеся. В довершение всего в декабре месяце оставил свою армию и король, уехав в Польшу добывать средства для дальнейшего ведения войны. Ему предстояло в очередной раз убеждать сейм в необходимости новых пожертвований. Во главе осадного лагеря под Псковом Баторий оставил своего лучшего воеводу Замойского.

Но удача отвернулась от польско-литовской стороны полностью, ее не будет уже ни в Вильно, где король, не сдержавший своей клятвы до наступления зимы победой завершить псковскую кампанию, на все свои последующие призывы не получит ни малейшей поддержки со стороны сейма, ни в оставленном под Псковом осадном лагере. Баторий не сумеет склонить сейм к продолжению войны. Королю категорически будет отказано в средствах не только на ее продолжение, но и на выплату жалованья наемникам. Еще меньше успехов будет у оставленного им во главе его воинства воеводы. После отъезда Батория действия его армии носили уже совсем пассивный характер. Замойский пытался склонить псковичей к сдаче, грозя защитникам Пскова страшными бедами, которые их ждут после возвращения короля с новым войском. Но в крепости все, от главного воеводы до простого ратника, понимали, что дело противника под Псковом уже проиграно. Город выстоял. Напротив, в этот последний период осады выросла активность его защитников. Псковичи тревожили осадный лагерь вылазками теперь уже ежедневно. Всего за время знаменитой осады их было сорок шесть. 4 января 1582 года Шуйский вывел за псковские стены почти весь гарнизон и атаковал польско-литовский лагерь. Это была уже не рядовая вылазка, это было настоящее полевое сражение, в котором противники поменялись ролями. В нем русская сторона выступала в качестве атакующей, а противник только оборонялся. Овладеть хорошо укрепленным королевским лагерем не удалось, противник отбился, но не сделал и попытки ответить наступлением. Русский гарнизон вернулся в крепость в полном порядке, никем не преследуемый. После сражения 4 января противник чувствовал себя в своем лагере осажденным не меньше, чем русский гарнизон в Пскове.

Зная, что душой псковской обороны является воевода Иван Шуйский, Замойский послал ему под видом подарка ларец с заложенной в него бомбой, которая должна взорваться при вскрытии. Но князь Иван, как и все Шуйские, отличался большой осторожностью. Почуяв недоброе, он велел вскрыть ларец специалисту — механику-саперу. Тот сумел открыть замок, поднять крышку и обезвредить взрывчатку. Налицо стало гнусное коварство врага.

Через парламентера Шуйский велел передать польскому воеводе, что его поступок не достоин благородного рыцаря, и вызвал Замойского на открытый поединок. От честного боя польский командующий отказался.

И вновь, как и в предыдущих кампаниях, следует отметить, что помощи извне осажденному Пскову за все время осады не было оказано практически никакой. За всю эпопею отмечено только два случая, когда небольшие отряды московских войск пытались пробиться в город для усиления его гарнизона. Первый такой случай произошел в самом конце сентября. Тогда 600 человек пытались проскочить в Псков на лодках по Великой, но в последний момент были обнаружены противником и перехвачены под самыми стенами города. Завязался бой, в результате которого только ста русским ратникам удалось проникнуть в крепость, остальные вынуждены были отступить, при этом возглавлявший русский отряд стрелецкий голова Никита Хвостов попал в плен. Другой случай может считаться более удачным. Тогда нескольким сотням стрельцов во главе с полковником Мясоедовым посчастливилось с боем пройти сквозь окружавшее город кольцо противника и, хоть и потеряв часть своих людей, все же пробиться за крепостные стены.

Впрочем, в такой помощи Псков особенно и нуждался. Если в чем и была нужда гарнизона, то не в людях. Ограниченное замкнутое пространство и не могло вместить в себя живой силы более той, которой уже располагало. Численность гарнизона Пскова оптимально отвечала тому, что требовалось для эффективного удержания линии обороны, лишние люди там просто мешали бы делу. Кроме того, если каким-то отрядам и удалось бы внезапно прорваться к осажденным, то только налегке, как это было в случае с Мясоедовым, и уж никак не удалось бы при этом протащить с собой обоз с продовольствием. А это значило, что вновь прибывшие не столько становились бы лишними воинами, сколько лишними ртами. Известно, что в осажденных крепостях, если осада затягивалась, главным врагом для гарнизона всегда был недостаток продовольствия, которого вдоволь запасти невозможно даже в случае ожидаемой осады. Не стала в этом смысле исключением и псковская эпопея.

Но вот в чем действительно нуждался осажденный город, так это в серьезном ударе по противнику извне, ударе, который псковичи готовы были поддержать ударом из крепости, и это могло иметь следствием не только снятие осады, но и полный разгром королевской армии. Возможность такого исхода кампании теоретически оставалась реальной до самого окончания псковской осады. Но, к сожалению, именно только теоретически. Силы для нанесения удара у московской стороны, казалось, были. На западном театре войны было тогда дислоцировано около восьмидесяти тысяч человек только полевых войск, не считая гарнизонов удерживаемых русскими крепостей. Но беда в том, что сила эта оставалась только материальной, тогда как моральная и нравственная сила на русской стороне полностью отсутствовали. Мы видели, как русские воеводы не приходили на помощь своим осажденным крепостям даже тогда, когда их на это посылал царь. Они стояли в бездействии несмотря на строгие оклики Грозного. Тогда что с них спрашивать теперь, когда полностью утративший волю и нравственно разложившийся царь, махнув на все рукой, лихорадочно искал спасения где угодно, но только не в военной машине своего собственного государства. И, как справедливо заметил по этому поводу историк Д.И. Иловайский, «… в таких печальных для России обстоятельствах, навлеченных на нее близорукой политикой, тиранством и трусостью Ивана Грозного, сей последний как бы забыл о многочисленной остававшейся у него рати и все свои надежды возлагал на переговоры, на иноземное посредничество». А сами воеводы давно разучились мыслить самостоятельно, отвыкли от инициативы, они спокойно взирали на то, как истекает кровью Псков, и смотрели друг на друга в надежде на то, что может быть кто-нибудь из них все-таки решится на что-то определенное, но никто ни на что так и не решился.

Псковская операция была главной, но все же не единственной на литовском участке фронта в той достопамятной кампании, она сопровождалась некоторыми другими, гораздо меньшими по размеру. Здесь, в первую очередь, следует отметить нападение противника на Псково-Печерский монастырь. Эта святая обитель находится в верстах пятидесяти к западу от Пскова, за Великой и за Псковским озером. Она располагалась у самой границы с бывшими орденскими владениями, а потому входила в единую оборонительную систему западных рубежей сначала псковской земли, а позже и Московского государства. Тогда излишне будет напоминать о том, что монастырь славился мощными укреплениями, его каменные стены и башни были в достаточной степени вооружены артиллерией, а арсеналы в изобилии снабжены боеприпасами. Гарнизон обители, помимо братии, составляли несколько сотен стрельцов и детей боярских во главе с воеводой Юрием Нечаевым. С самого начала псковской эпопеи Нечаев наладил происки против двигавшихся из Ливонии и Курляндии к Пскову обозов с грузами для королевской армии, поскольку дорога проходила мимо монастыря. Не давал он покоя и неприятельским фуражирам, добывавшим продовольствие в окрестностях. Наконец Баторию надоела такая дерзость, и он, выделив из своей армии часть войска и снабдив ее артиллерией, распорядился взять монастырь и очистить его от русских воинских сил. Поставленные королем во главе операции наемные военачальники — немец Фаренсбах и венгр Борнемисс — оказались недостойными возложенного на них поручения, полностью провалив дело. Приступив к Святой обители, они потребовали добровольной сдачи, на что монахи отвечали: «Похвально ли для витязей воевать с чернецами? Если хотите битвы и славы, то идите к Пскову, где найдете бойцов достойных. А мы не сдаемся». Разгневанные наемники бросились на монастырские стены, рассчитывая на быстрый и легкий успех, но защитники монастыря отбили все приступы. Понеся большие потери, неудачники ни с чем вернулись в лагерь под Псков.

Другой отряд своей армии, состоявший преимущественно из литовцев, Баторий послал в противоположную сторону, вглубь московских земель. Здесь целью акции было предотвратить возможное, как напрасно считал король, вторжение русских в пределы Литвы. Во главе отряда король поставил Кристофа Радзивилла и уже знакомого нам Филона Кмиту. Литовцы дошли до Ржева, что в верховьях Волги. Отсюда было рукой подать до Старицы, где тогда находился сам царь Иван. Но, сведав, что Грозный стоит там с большими силами, что на самом деле не соответствовало действительности, литовские воеводы повернули назад. В свою очередь и русский царь, услышав, что неприятель совсем близко подобрался к его ставке, в страхе покинул Старицу и со всем двором, в окружении личной гвардии бежал в Александровскую Слободу. В глубине своих владений, вдали от театра военных действий, практически в полной безопасности, русский царь, хоть и не располагавший большими силами, но все же имея их достаточно для отражения малочисленного неприятельского отряда, дерзнувшего пробраться в глубокий русский тыл и потревожить его, не сведав толком о силах противника, позорно бежал тогда, когда этот противник уже уходил в противоположную сторону. Тогда каких же решительных действий можно было ожидать от него по деблокаде Пскова или в других происках против неприятеля?

Но более серьезные неудачи преследовали тогда русскую сторону на шведском участке фронта.

Пользуясь напряженным положением дел под Псковом и преступным бездействием русских воевод, противник перешел в наступление в северной части Ливонии. В осенне-зимней кампании, в то самое время, когда псковичи отражали яростные приступы польско-литовских войск, под ударами шведов пали ранее захваченные московскими воеводами замки Лоде, Фиккель, Леаль и Гапсаль. Наконец, противник вышел к Нарве, к первому по счету и, может быть, главному завоеванию русских за все предшествующие годы войны. В течение вот уже двадцати трех лет Нарва была русским городом, и, что самое важное, она оставалась все это время действующим морским портом. За долгие годы войны, когда московские воеводы все далее и далее продвигались вглубь Ливонии, Нарва постепенно оказывалась во все более и более глубоком русском тылу, а потому у командования не было за нее серьезных опасений. При всех территориальных спорах с каждым из противников и при любом возможном их разрешении у московской стороны оставалась глубокая уверенность, что при каком угодно раскладе событий Нарва останется в русских руках. А потому ее укреплению не было уделено даже малейшей заботы, что печально сказалось на ее судьбе теперь в осенне-зимнюю кампанию 1581 года. Несмотря на отчаянное и мужественное сопротивление защитников, противник овладел крепостью. В кровопролитном сражении при штурме полег весь гарнизон, насчитывавший семь тысяч человек. Драматичность ситуации заключалась в том, что Нарва была пограничной крепостью, она стояла на старой русско-ливонской границе, так что с выходом к ней противник снова, как и до войны, оказывался на самых русских рубежах, а падение ее открывало ему путь на русскую территорию. Но, безусловно, особая досада Москвы состояла в том, что с потерей Нарвы прекращалась уже налаженная торговля с Западной Европой по Балтийскому морю. Более двадцати лет у нарвских причалов, считавшихся русскими, швартовались торговые суда из Дании, Нидерландов, Германии и других стран. Теперь все это было утрачено.

И как три года назад польский король, освободив от московских гарнизонов Полоцк и Сокол и тем самым очистив от русского присутствия свою землю, не остановился на этом успехе и перенес войну на землю своего противника, так и теперь, в начале 1582 года, сразу после освобождения Нарвы шведы, не удовольствовавшись достигнутым, устремились на русскую территорию. Форсировав Нарову, они первым делом взяли Ивангород, чем открыли себе дорогу вглубь новгородских владений. Развивая наступление, шведы заняли древний русский город Яму, что в низовьях реки Луги, овладели Копорьем, а затем дошли до берегов Ижоры, завоевав их до самого устья, после чего Русь оказалась отрезанной чуть ли не от всего морского побережья, которым владела до начала войны. В то же время на северном русско-шведском порубежье, на карельском перешейке, шведы захватили город Корелу.

А под Псковом тем временем ситуация оставалась прежней. Русские не имели сил развить свой оборонительный успех, противник не мог возобновить наступательной активности. Удрученный псковской неудачей сейм решительно отказал королю в финансовой поддержке. Как Баторий не пытался склонить магнатов и шляхту к продолжению войны, те не соглашались, не имея прямой заинтересованности в захвате чужой территории и вообще в продолжении военных действий, к тому же с сомнительными надеждами на успех. В этой ситуации польско-литовская сторона была готова пойти на переговоры. Терпящая поражение за поражением московская сторона была согласна к переговорам давно, хотя заключить сколько-нибудь достойный мир шансов у Москвы не осталось. Последняя русская удача под Псковом не улучшала ситуации. Победа в чисто оборонительной операции без малейших предпосылок к контрнаступлению не могла изменить стратегического положения на фронте. В отличие от своего западного противника российский монарх не зависел от воли подданных, ему для продолжения войны не нужно было чьего-то согласия, и государственной казной он распоряжался единолично, как своей собственной. Но к тому времени казна была давно пуста и все ресурсы государства вычерпаны.

Еще в разгар псковской эпопеи в деревне Киверова Горка, близ города Ям Запольский, между русской и польско-литовской сторонами при папском посредничестве в лице Антония Поссевина открылись переговоры, имевшие целью поставить точку в затянувшейся войне. А 17 января 1582 года с псковских стен защитники города вдруг увидели приближающуюся к крепости шумную толпу конных и пеших людей. Привыкшие за последние месяцы к самым разнообразным проискам врага, осажденные сначала подумали, что в осадный лагерь вернулся король со свежими воинскими силами, отчего в неприятельском стане и вызвано такое ликование. Но когда толпа подошла ближе, псковичи заметили, что среди ликующих много своих, русских людей. В осажденном городе никто от главного воеводы до простого ратника не знал о мирных переговорах, тем более никто не знал о том, что они, наконец, завершились подписанием десятилетнего перемирия. Сначала об этом, естественно, стало известно в осадном лагере, что привело его обитателей в восторг, ибо на польско-литовской стороне жаждали мира не менее чем на русской. Так, например, во время переговоров некоторые польские воеводы и другие влиятельные чины то и дело покидали осадный лагерь, в котором было известно о происходящем в Киверовой Горке, и появлялись там затем, чтобы поторопить своих дипломатов подписать какое ни есть мирное соглашение. Свои просьбы они мотивировали тем, что войско гибнет в снегах под Псковом и далее поддерживать осаду оно более не в силах.

Наконец, перемирие было заключено. Подробнее об его условиях мы расскажем ниже, сейчас же только заметим, что по результатам всей войны оно означало для Москвы признание своего поражения. Условия заключенного тогда сторонами договора означали сведение на нет усилий более чем двадцатилетней борьбы за овладение Ливонией. Но по результатам последнего периода войны, в котором Россия потеряла значительную часть своих территорий, эти условия стали если и не успехом, то, во всяком случае, вполне приемлемыми, и решающим фактором этого успеха стала победа под Псковом. Сложившийся к концу войны баланс сил определился героической обороной Пскова и крупным поражением под его стенами армии противника. Падение Пскова привело бы к совсем иной расстановке сил между противоборствующими сторонами и, как следствие, к другим, более тяжелым и унизительным условиям мира.

В войне, закончившейся для России поражением, последний аккорд оказался для нее победным, а потому единственная победа в кампании 1581–1582 гг. под Псковом стала дороже многих иных крупных побед, ибо цена ей — престиж государства.