Если взглянуть на политическую карту Русского государства второй половины XVI столетия с указанием на ней границ на момент начала царствования Ивана IV и на момент развязывания им войны на западе, то нельзя не увидеть значительного

прироста территории за еще пока всего какой-то десяток лет самостоятельного правления Грозного. Еще больший такой прирост откроется нам, если на той же карте указать границы на момент окончания его царствования. Казалось бы, в этом нет ничего особенного, если учесть тот факт, что процесс расширения площади Московского государства шел и раньше, при предшественниках Грозного. Так, например, его дед Иван III, вокняжившись на великой московском столе в 1462 году, унаследовал от предшественника всего 430 тыс. кв. км территории. Считается, что за время великого княжения его самого и его сына Василия III территория государства выросла более чем в шесть раз, так что Иван Грозный получил от своего отца в наследство 2 800 тыс. кв. км. Причем основное увеличение наблюдалось именно при деде Грозного, тогда как при его отце рост был не столь впечатляющим. К концу же XVI столетия, если еще и учесть территориальные приобретения сына Грозного, царя Федора, площадь Московского государства составила 5400 тыс. кв. км. Как видим, царь Иван IV, да еще и не без помощи прямого наследника, увеличил земельные владения всего-то меньше чем в два раза. И, тем не менее, история вынуждает акцентировать наше внимание на внешней политике именно Грозного, как политике, приведшей к росту территории, не имеющему аналогов.

Дело в том, что как при Иване III, так и при его сыне, вообще ни о каком приросте территории говорить не следует. Его просто не было, как не было на момент вокняжения Ивана III самого русского государства. При деде Грозного только началось его строительство, интенсивно продолжавшееся во все время его великого княжения и окончательно завершившееся при сыне Василии. И государство это создавалось путем объединения стоящих в удельной независимости русских княжеств, общая территория которых не выходила за древние этнические границы расселения восточнославянских племен. И территория в 430 тыс. кв. км, полученная дедом Грозного в наследство, о которой мы сказали выше, — это территория одного из таких княжеств — Московского. А далее, преодолевая центробежные, сепаратистские устремления одних политических сил и умело используя обратные им устремления других, московский князь сумел объединить в одно государственное тело многие разрозненные до этого государственные миниорганизмы, населенные одним народом, исповедующим одну религию и управляемым представителями одной фамилии. Потому и увеличение владений московского великокняжеского дома до Грозного, в результате чего на начало его правления они более чем в шесть раз превысили то, что в свое время унаследовал его дед, это, собственно говоря, и не рост даже. Это складывание территории вновь образовывающегося государства. То же самое можно сказать и о землях, присоединенных к новому государству посредством оружия в результате русско-литовского военного противостояния. Все это были отобранные у западного соседа некогда захваченные им русские территории. И на вхождение их в состав Московского государства никоим образом не следует смотреть как на завоевание. Это было продолжением того же процесса объединения русских земель, их собирания. В конце концов, эти области не удержались под Литвой и перешли под власть московского государя не столько благодаря силе его оружия, сколько благодаря расположенности тамошнего населения к Москве.

Стремление собрать под свою державу все владения бывшей Киевской Руси дед и отец Грозного не оставили до конца своих дней. В силу исторических традиций они все наследие дома князей Рюриковичей считали своей собственностью. А потому на нахождение многих русских земель под польской и литовской коронами смотрели как на аномалию. Но вот Иван Грозный с самого начала своего самостоятельного правления несколько изменяет этой традиции. Нет, он помнит о ней, но приоритетность отдает иному направлению. Сначала он направляет свое внимание на восток и юго-восток, затем переносит удар на запад, по Прибалтике. Там и там рубежи Московского государства уже задолго до воцарения Ивана IV достигли естественной границы славянского расселения, за которую никогда не переступали владения русских княжеств. Но не этот характерный показатель внешней политики Грозного нас интересует сейчас в первую очередь. Пытаясь оттенить экономическое и военное состояние Московской Руси того времени, следует указать на другое.

Рост территории Московского государства, который был весьма значителен уже после первого десятилетия царствования Грозного, кроме того, что он явился следствием захватнической внешней политики, имел еще одну отличительную особенность — ему не отвечал рост населения. На востоке и в особенности на юге и юго-востоке русский царь присоединил к своим владениям малонаселенные области. И если Казанское ханство по плотности населения еще как-то было сопоставимо с окраинными русскими областями, то земли астраханских ханов и прилегающие к ним владения ногайской орды были заселены столь редко, что их включение в состав Московского государства практически не увеличило его населения. В еще большей степени это относится к так называемому «дикому полю», — безжизненной многосотверстной степной полосе, отделяющей последние заселенные окраины самых южных русских областей от первых ордынских кочевий. Именно при Иване Грозном пошло наиболее интенсивное наступление на «дикое поле», по которому проходила условная московско-ордынская граница. Но наступление это выражалось лишь в казацкой колонизации пустынных мест и в переселении служилого московского люда со старых окраин на новые. И, конечно же, все сказанное останется справедливым по отношению к Сибири, плотность населения в которой уступала даже плотности в ногайских улусах и в граничащем с ними «диком поле» и завоевание которой начнется в последние годы жизни Грозного, сразу после бесславного завершения Ливонской войны.

Таким образом, бурному росту территории, сопровождавшему все время царствования Грозного, сопутствовал процесс расселения из обжитых и ранее освоенных областей на вновь приобретенные земли. Понятно, что население государства при этом росло несравнимо более медленно, чем его площадь, а потоку плотность стремительно падала.

Наиболее авторитетные источники сообщают нам, что к концу XVI столетия население русского государства составляло около семи миллионов человек. Наверное, не будет большой ошибкой сказать, что такое же число населения было и в середине столетия, перед началом Ливонской войны. Территориальные приобретений Москвы, имевшие место во второй половине века, а это, как мы уже отметили, все были малонаселенные, полупустынные земли, не могли сколько-нибудь существенно повлиять на численность населявших страну людей. А громадные людские потери в двадцатипятилетней бойне на западе и убыток населения от ордынских нашествий тех лет вполне способны были компенсировать естественный прирост. Достаточно вспомнить, что только в горниле Девлет-Гиреева нашествия 1571 года, согласно утверждениям известных отечественных историков, погибло и пропало в татарском плену около 800 тыс. русских людей.

Кроме низкой плотности населения, можно говорить о неравномерном его распределении внутри страны, даже среди старых, обжитых, собственно великорусских областей, не говоря уже о новоприобретенных окраинах. Самой высокой населенностью отличалась Новгородско-Псковская земля, конечно, в ее изначально историческом понимании, то есть если не принимать во внимание ее северных областей, колонизированных позже, и считать только южные новгородские пятины. Здесь плотность населения составляла примерно пять человек на квадратный километр. Для сравнения скажем, что в то же время в различных странах Западной Европы плотность населения была от десяти до тридцати человек на квадратный километр. Сравнительно густо по московским понятиям были заселены центральные области междуречья Волги и Оки в треугольнике: Тверь — Нижний Новгород — Серпухов. Но уже по окраинам даже центральных, великорусских областей, таких как Ярославская, Костромская, Нижегородская, Рязанская, наблюдалось резкое снижение плотности проживавшего там населения. Последнее утверждение, конечно, справедливо по отношению к окраинам, обращенным во внешнюю сторону. Отсюда должно быть понятным, что центральные области, а с ними и старые Новгородско-Псковские владения, во второй половине XVI века оставались единственной житницей страны, ее материальной экономической базой и источником людских ресурсов. Присоединенные Грозным в первые годы его правления обширные территориальные пространства не только не способны были обогатить государство, но и долгое время после завоевания не могли хоть сколько-нибудь выполнять роль его донора, оставаясь по сути дела иждивенцем, требуя затрат для своего содержания, обустройства, обороны.

Присоединение новых земель имело еще одно следствие, негативно повлиявшее на ход Ливонской войны. Резкое ухудшение положения народа вследствие тягот той войны, тяжким бременем легшей на его плечи, вызвало отток жизненных сил из центральных районов на новые окраины. Перемещение населения приняло довольно значительные размеры. Русские и иностранные источники единодушно свидетельствуют о полном запустении целых уездов в центральных и Новгородско-Псковских областях. Со временем это явление скажется положительно, оно наилучшим образом повлияет на обустройство новоприобретенных окраин и на их развитие. Но это проявится еще не скоро. А сейчас, в ходе войны, государство терпело убытки, оно лишалось готовых плательщиков податей и товаропроизводителей и вынуждено было ждать, пока те обживутся на новых местах и снова станут способными содержать государство. Больше того, на какое-то время эти переселенцы вообще выходили из-под контроля государства, а многие из них выходили из-под контроля навсегда. На новых окраинах, где была слаба власть и несовершенна администрация, эти, по сути дела никем не управляемые беженцы, становились для правительства больше заботой, чем его опорой.

А потому во все время войны на западе экономическая, а следовательно, и военная мощь государства базировались лишь на наследстве, полученном Грозным от предков, а собственные его территориальные накопления играли отрицательную роль.

Что же определяло тогда экономику государства и, как следствие, его военный потенциал?

Основой экономической базы Московской державы оставались сельское хозяйство и ремесленно-кустарное производство, причем первое из них играло главенствующую роль. Более 98% населения было сельским, занятым в натуральном хозяйстве с устаревшими способами его ведения и с такими же примитивными орудиями труда. Наиболее высокоразвитыми областями пашенного земледелия были центральные и прилегающие к ним южные области. Здесь с успехом господствовала трехпольная система. Развито было тут и скотоводство. В северных областях больше преобладал подсечный способ землепользования.

Главным орудием землеобработки в рассматриваемую эпоху по-прежнему оставалась деревянная соха с окованным металлом наконечником. С плугом знакомы были еще очень не много, а потому применялся он в те времена крайне редко. Зато широко использовались бороны, косы, серпы. Основными сельскохозяйственными культурами, определяющими уровень производства в областях повышенной урожайности, были рожь, овес, ячмень. Реже возделывали пшеницу, еще реже гречиху. Ближе к северу, где уровень агропроизводства традиционно был ниже, это такие области, как Новгородская, Псковская, Вологодская, главное место среди возделываемых культур занимал лен. Здесь же, начиная от волжской поймы в верхнем течении реки, и далее на север самое широкое распространение нашло скотоводство.

Буквально во всех областях от центра до самых отдаленных окраин процветало пчеловодство, отчего мед был самым распространенным продуктом на Руси, ее визитной карточкой. А благодаря наличию озер, а также больших и малых рек, во всех направлениях пересекавших территорию русского государства, и обилию в них рыбы, русские люди с давних пор в совершенстве освоили рыбный промысел.

В северных и северо-восточных областях была развита охота на пушного зверя. Там же с успехом развивались солеварение и соледобыча.

Говоря о развитии сельскохозяйственного производства, необходимо отметить, что самым высоким его уровнем отличались монастырские хозяйства. Здесь мы не сравниваем между собой регионы с различными природно-почвенными условиями. Но при одних и тех же условиях земледелие на угодьях, принадлежащих монастырям, являлось самым производительным. Оно намного превосходило уровень производства как крестьянских, так и вотчинно-поместных хозяйств, принадлежавших светским феодалам. Интересен факт, что большинство инженерных решений той эпохи и самых разнообразных технических усовершенствований впервые опробовались в монастырских владениях и с них начинали путь в широкое применение.

Неодинаковая плодородность почвы и различие природно-климатических условий по-своему сказались на развитии ремесел и торговли в разных регионах государства. Низкая производительность сельскохозяйственного производства при больших затратах труда вынуждала местное население областей, отличающихся слабой урожайностью, постепенно оставлять занятие земледелием, меняя его на более производительные формы хозяйствования. Неудивительно, что в северных регионах, например, в Новгородском, чуть ли не все виды ремесла были развиты много больше, чем в остальной Руси. И не случайно, что именно здесь появился первый отечественный центр железоделательного производства, выросшего на базе болотной руды — Устюжна Железопольская. И в то же время именно Новгородская область, как ни одна другая из всех великорусских областей, зависела от снабжения хлебом, доставлявшимся из центральных областей страны.

Говоря о развитии ремесел, необходимо указать на низкий удельный вес городского населения и вообще на недостаточность темпов городской жизни, всегда определявшей уровень ремесленно-товарного производства и торговли. В середине XVI века в Московском государстве едва ли насчитывалось с сотню городов, в которых проживало менее 2% населения, и между которыми по числу жителей наблюдались резкие контрасты. Так, число проживавших в стольной Москве достигало 100 тысяч человек, а далее в порядке уменьшения следует назвать города Великий Новгород и Псков, в каждом из которых можно было едва насчитать около 30 тысяч жителей. Следующим по величине был Можайск с его 8 тысячами посадского населения. А далее следовали города, считавшиеся мелкими даже по отечественным понятиям того времени. Больше половины населенных пунктов, считавшихся городами, представляли собой обнесенные деревянным частоколом несколько дворов с несколькими десятками, в лучшем случае несколькими сотнями обывателей. Правда, к концу XVI века в Московском государстве будет насчитываться уже 170 городов, но такое резкое увеличение объясняется тем, что в результате насильственного присоединения чужих территорий на востоке и юго-востоке, а также в результате наступления на дикое поле на юге государство будет вынуждено строить на вновь завоеванных окраинах крепости. Их во второй половине столетия на новых рубежах возникнет множество. Но все это будут маленькие острожки с гарнизонами в несколько десятков человек. Они станут именоваться городами, а потому и число последних вырастет столь значительно, но на развитие ремесла и торговли они еще не скоро окажут влияние, а занятия их жителей еще долго будут определяться исключительно военной сторожевой службой.

Отличительной особенностью городов того времени оставался их феодальный характер, когда львиную долю городской площади занимали дворы разного ранга знати, являвшие собой вид помещичьей усадьбы или вотчинного хозяйства со всеми атрибутами загородной жизни. В особенности это было свойственно городам центральных областей государства, в которых целиком царил вотчинно-феодальный дух. Городские же центры с преобладанием торгово-ремесленного населения преимущественно ютились по окраинам, больше всего их наблюдалось на севере, где было меньше феодального землевладения. Кроме того, высоким, по отечественным меркам того времени, уровнем развития ремесленного производства отличались торгово-промышленные села и посады некоторых крупных монастырей. Такие поселения по типу ведения хозяйства, экономическому укладу жизни и социальному составу жителей больше походили на города, нежели многие крупные феодальные центры, а тем более, окраинные города-крепости. Особый интерес в этом отношении представляла столица, где наблюдалось сочетание всех сторон тогдашней жизни. Здесь располагались усадьбы княжеской и боярской знати, размерами напоминающие загородные имения, тут же к ним лепились владения дворян средней и мелкой руки. Далее шли дворы кустарей-одиночек всех профессий, чередующиеся с крупными, по понятиям того времени, производствами, такими как пушечный двор, литейный колокольный двор, каретное хозяйство.

Владения крупной феодальной знати занимали центр города, а далее, чем ближе к окраинам, можно было наблюдать снижение положения владельца двора на социальной лестнице.

Из других городов с высоким уровнем развития ремесла и товарного производства самыми крупными были Великий Новгород, Псков и Тверь. Это все города севера Руси, где, как мы отмечали, ремесленное производство преобладало над сельским хозяйством.

Из всего многообразия ремесел, освоенных русскими мастерами, если говорить об уровне развития, то в первую очередь следует обратить внимание на производство и обработку металлов, имеющих прямое отношение к вооружению и, следовательно, определяющих военный потенциал государства.

К рассматриваемому времени давно стало расхожим такое понятие, как разделение труда. Но сам процесс такого разделения бесконечен и способен углубляться по мере совершенствования профессии. Так вот, об углублении процесса разделения труда только в области обработки металла, не считая его производства, говорит тот показатель, что у русских мастеров этой области в середине XVI века насчитывалось 22 специальности. Что касается производства металла, то в XVI столетии русские умельцы для выплавки железа начали применять сыродутные горны, что позволило значительно повысить производительность и качество продукции. Успехи в металлургии сказались на совершенствовании вооружения, в том числе и огнестрельного, а также на производстве боеприпасов.

Если говорить о самом торгово-промышленном классе, то в нем к рассматриваемой эпохе уже давно произошло разделение на производителей товаров и посредников между ними и потребителями, выделив, таким образом, купеческую касту, хотя разделение это во многом оставалось условным, и зачастую купцы параллельно с торговлей продолжали заниматься производством. В особенности это было свойственно окраинам, где владельцы крупных промыслов становились полновластными хозяевами края. Но именно они первыми связали промышленный капитал с торговым и в первую очередь именно им отечественная экономика обязана своим развитием.

К середине XVI столетия развитие товарного производства в Московском государстве привело к такому общественному явлению, как возрастание роли денег в экономической и политической жизни общества, а также положило начало разложению натурального хозяйства и цехового ремесла. Но нельзя не отметить, что все эти процессы, как и процесс общественного развития, на московской земле шли значительно медленнее, чем в Европе, их темпы отставали от требований времени.

Вообще говоря, росту товарно-денежных отношений и усилению купеческого класса в нашем отечестве в те времена, как и много позже, препятствий было больше чем достаточно. Российское государство никогда не жаловало предприимчивых деловых людей. Выход на внешние рынки был ограничен. Вся наша пресловутая отечественная закрытость и неприятие западного образа жизни сводилась к трудностям, уготованным русским торговым людям, стремившимся на запад. И в то же время можно было наблюдать широкий доступ иностранных купцов на внутренний российский рынок, так что изоляция Руси была односторонней. Не мало препон ставилось и внутренней торговле. Тут в первую очередь следует назвать разбои на дорогах. Бескрайние российские просторы с редкими населенными пунктами и практически полное отсутствие полицейского надзора за порядком и безопасностью открывали неограниченные возможности для грабежа купеческих караванов, а потому разгул уголовщины в XVI веке принял невиданный ранее размах. Не меньшую угрозу для торгового промысла носила в себе густая сеть внутренних таможен и разного рода налоговых служб, ставивших перевоз товаров и торговлю им внутри страны в разряд нерентабельных. И если в деле обеспечения безопасности своих граждан местные административные органы преуспевали мало, то зато в деле взимания налогов и торговых пошлин они проявляли столь необыкновенную ретивость, что обдирали с купцов все, что не успевал ободрать с них уголовный элемент.

Подвести итог об общем состоянии дел в Московском государстве середины XVI века можно так.

Господство феодальных отношений в огромной, редконаселенной стране с полным преобладанием натурального хозяйства тормозило рост товарного производства, во многом препятствовало развитию внутренней и внешней торговли. Зато государство, остававшееся феодальным по своей сути, создало жесткую форму контроля над всеми формами производства, в том числе и городского хозяйства, и опутало страну сетью надзора в виде административных органов, наделенных большими привилегиями и почти безграничным налоговым правом. А потому в XVI веке в Московском государстве можно с трудом было заметить только едва пробивавшиеся ростки денежных отношений и накопления капитала. Вместо этого в условиях торжества феодального способа производства и жесткой политики феодального государства эти капиталы оседали мертвым грузом не только в государственной казне, но и в карманах частных лиц, поставленных во главе местных административных органов. Тем самым продлевалась жизнь архаического феодального способа производства, поддерживалось господство натурального хозяйства, что не давало возможности полного слияния торгового капитала с промышленным.

Большинство наших отечественных историков склоняется к тому, что в первой половине XVI века экономическое развитие российского государства шло более интенсивно, чем он пошло со второй половины столетия. А в XX веке на свет явится концепция, объясняющая этот спад. Некоторые исследователи станут утверждать, что ко времени царствования Грозного Россия стояла на пороге капиталистического развития, которое, однако, не устояло под натиском крепостничества. Думается, это не верно. Зачатки капиталистических отношений, на которые ссылаются сторонники такой концепции, действительно наблюдались, но это относилось лишь к тем регионам, где поместное землевладение не являлось преобладающим, или где его не было вообще. Это, главным образом, на севере. В других регионах Московской державы, где преобладало поместное землевладение и где проживал подавляющий процент населения, феодальные отношения стояли незыблемо, без проблесков капиталистических отношений. Но то, что государство до второй половины XVI столетия, пусть в рамках феодальных отношений, но все же развивалось более динамично, чем позже, то это верно. И причиной этому явился целый ряд обстоятельств, главным из которых стала агрессивная внешняя политика Москвы и, как следствие, ее стремление к ничем не оправданному наращиванию территорий.

Политическое устройство государства определило характер и форму организации русского войска, а экономическое состояние обеспечило уровень его вооружения.

При знакомстве со структурой вооруженных сил Московской державы бросается в глаза неупорядоченность их руководства. В те времена управление всеми государственными делами было сосредоточено в руках тогдашних правительственных органов, так называемых приказов. Но деление всего широкого спектра государственной деятельности между приказами было весьма неопределенным ввиду того, что принцип построения самих приказов оставался крайне неоднозначным. Иные приказы охватывали конкретную сферу деятельности, например, Посольский, Монастырский, Разбойный и т.д., которым были подведомственны все вопросы определенного профессионального направления на всей территории государства. Другие строились по территориальному признаку, например, Казанский приказ, занимающийся всеми делами определенного региона. А потому зачастую отнесение того или иного вопроса к сфере деятельности конкретного приказа оставалось спорным. Например, как быть с проблемой управления монастырским хозяйством, расположенным на территории, подведомственной Казанскому приказу? По характеру профессиональной деятельности это проблема Монастырского приказа, ведь в его сфере находились все монастырские дела, но, согласно территориальному принципу подхода, этой проблемой должен заниматься Казанский приказ, в ведении которого были все дела на данной территории. Отсюда неизбежность неразберихи. Так вот самая невероятная неразбериха царила в управлении вооруженными силами, которые состояли в ведении одновременно четырех приказов. Разрядный, Стрелецкий, Поместный и Пушечный приказы ведали разными сторонами устройства тогдашнего московского войска со сложными, запутанными, взаимно переплетающимися обязанностями и полномочиями.

А сами вооруженные силы Московского государства по роду войск делились на три классические составные части: пехоту, конницу и артиллерию, или как ее тогда называли «наряд». Кроме того, в середине XVI столетия наше отечественное военное искусство подарило истории новое тактическое решение при ведении открытого сражения — «гуляй-город». Так называлась легкая, разборная, подвижная, полевая крепость, значительно обогатившая арсенал русского войска и с успехом применяемая до конца следующего столетия. Специально предназначенные для сооружения «гуляй-города» и его защиты части быстро выделились в особый род войск.

Наибольшей по численности частью русского войска, конечно же, являлась пехота. Последняя как по составу, так и по способу комплектования и характеру устройства была неоднородной. Ядро этого рода войск составляли так называемые даточные люди. Это были ратники, набиравшиеся как из посадского люда городов, так и из сельского населения. Набирались даточные только на случай войны и распускались по окончании военных действий. Занимался их набором Разрядный приказ. Он же определял требуемое для поставки в войска число даточных людей. Последнее зависело от масштабов предстоящего похода и степени серьезности планируемой военной операции. В городах единицей измерения для поставки даточных был двор. Например, при подготовке к войне Разрядный приказ, согласно определенным расчетам, требовал поставить в войско одного человека, скажем, с пяти дворов. В случае ожидания более крупных военных действий один даточный мог требоваться уже с четырех, может быть, с трех дворов и т.д. В сельской местности в подобных случаях требовали поставить даточного человека с определенного количества хозяйств, то есть сох, отчего даточные люди, набранные из сел, назывались также посошными. Поставлялись даточные люди и в конницу, но процент их в коннице был невелик.

В сохранившихся записях Разрядного приказа можно найти соответствующие распоряжения. Так под 1545 годом перед первым казанским походом времен царствования Грозного можно прочитать, что «государь велел нарядить с Новгорода и пригородов, с белых не тяглых дворов с трех дворов по человеку, да с тяглых с пяти дворов по человеку, всего нарядить 1973 человека на конях. Да с новгородских же посадов и с пригородов, с посадов, с рядов, погостов нарядить 2000 человек пищальников, половина на конях, а другая половина пеших».

Согласно изданному Иваном IV в 1555 году «Уложению о службе», даточные люди считались служилыми «по прибору». Служба эта, как мы помним, не являлась наследственной, а потому не была престижной и сколько-нибудь привилегированной. В нее мог вступить любой свободный от кабальной зависимости человек. Часто в даточные попадали по жребию. Что касается даточных людей из сельской местности, то согласно сохранившимся документам Разрядного приказа среди посошных традиционно процветало дезертирство.

Другой составной частью пехоты наряду с даточными в рассматриваемое время являлись стрельцы. Годом рождения стрелецкого войска считается 1550-й, когда в Москве был организован корпус в три тысячи человек. Но эта новая разновидность рода войск имела к тому времени свою предысторию. Прообразом стрельцов следует считать пищальников, появившихся в русском войске еще в начале XVI столетия. Они также набирались из посадского населения и только на случай войны, а все остальное время занимались свободными промыслами, но в отличие от даточных считались на постоянном казенном содержании. Постепенно в рядах пищальников (отнюдь не во всех, но в части их) произошла унификация формы одежды и вооружения, наконец, утвердились свой особый порядок комплектования и свое характерное устройство. Термин «стрельцы» начал употребляться с 40-х годов, но окончательное формирование стрелецкого войска относится к 1550 году.

Основным отличием стрельцов от всех других воинских служилых людей Московского государства было их постоянное нахождение на службе независимо от того, мирное то время или военное, что дало некоторым исследователям основание считать создание стрелецкого войска зародышем регулярной армии. Выше мы говорили о малой состоятельности такого утверждения, как и о том, что уже в первые десятилетия после учреждения стрелецкого войска заметен его быстрый количественный рост.

Набор в стрелецкое войско осуществлялся из добровольцев, которым после вступления на службу не возбранялось заниматься ремеслом и торговлей, кроме того, им полагались денежное жалование и земельный надел, что и явилось причиной большого притока желающих. Зато выход со службы был закрыт, служба являлась пожизненной и наследственной. К последней четверти XVI века появились и конные стрельцы, но, как и даточные люди, стрельцы в кавалерии имели малый удельный вес. В конце концов, правительство ограничилось формированием одного небольшого конного отряда стрельцов, получивших название стремянных. Всеми вопросами организации стрелецкого войска и определением регламента его службы ведал специально для этого тогда же созданный Стрелецкий приказ.

Первоначально все стрелецкие войска имели местом дислокации стольную Москву. Но уже скоро стрелецкие полки стали формироваться в других, преимущественно крупных городах, но московские стрельцы оставались при этом на особом положении, являя собой подобие гвардии. Особенностью всех стрелецких частей, как московских, так и иных, получивших название городовых, было то, что они подлежали воинскому обучению, а для проверки их боеспособности регулярно устраивались смотры. Вооружение их было лучшим среди всей другой пехоты, и неудивительно, что уже вскоре после своего создания стрелецкие войска как в количественном, так и в качественном отношении стали основной боевой силой русского государства.

Входили в состав пехотных частей и городовые казаки, названные так потому, что несли охранную службу в городах. Эта разновидность войск в особенности выросла за предыдущие десятилетия в связи с расширением границ государства на восток и на юг. Городовые казаки считались находившимися на постоянной и наследственной службе, отчего они были близки к поместным войскам и преимущественно оставались конными, но были среди них и пешие. В мирное время они постоянно несли караульную гарнизонную службу, преимущественно в крепостях, поставленных в приграничных районах и в других небольших провинциальных центрах. Правительство наделяло таких казаков поместьями, расположенными вблизи мест их службы, а в случае необходимости пополняло ими главное войско.

Московские воины в XVI веке (немецкая гравюра)

Московский стрелец в XVI веке

Другой составной частью вооруженных сил Московского государства была конница.

Самую значительную ее часть составляли дворянские или поместные войска, названные так потому, что служилый человек за службу в них получал во владение поместье. Сверх того владелец поместья за свою службу наделялся и денежным жалованием. Это была служба «по отечеству», она являлась пожизненной и вместе с поместьем передавалась по наследству от отца к сыну. Исследователи считают, что число поместных служилых людей во второй половине XVI столетия составляло около 20–25 тысяч. Они были, если их рассматривать по положению на социальной лестнице, двух категорий: более высокая — дворяне и чуть ниже — дети боярские. Лучшей частью поместной конницы был царский полк, в который входили представители самых знатных фамилий и приближенные царя. Основой царского полка послужила «избранная тысяча», об организации которой мы упоминали выше, когда рассказывали о военных реформах Грозного. Тогда в окрестностях Москвы, на расстоянии не более чем 70 километров от нее, были розданы поместья тысяче «лучших» государевых слуг. В дальнейшем можно было наблюдать рост численности царского полка, так что к концу правления Грозного он насчитывал около 10 тысяч человек, дав за время своего существования русскому войску немало командных кадров.

Стрелковый смотр 1557 года

Неверно было бы считать, что поместные войска были целиком составлены из привилегированного сословия. Ведь 20–25 тысяч человек поместных, которых могло собрать под свои знамена Московское государство, — это крайне мало для укомплектования такого рода войск, как кавалерия. Поэтому служилые дворяне и дети боярские по призыву Разрядного приказа являлись на службу не одни, а в окружении вооруженных слуг и боевых холопов, и 20–25 тысяч — это число только самих помещиков. И когда в нашей военной истории какие-то воинские части называются поместными, то это вовсе не значит, что в них несли службу только владельцы поместий. А понимать это следует так, что владельцы поместий формировали эти части войск, вооружали их, обеспечивали всем необходимым для похода и, главное, укомплектовывали приписанными к своим поместьям людьми.

Наделение служилого по отечеству люда земельными владениями занимался Поместный приказ. Он определял размер земельного надела и денежного жалования в зависимости от ранга служилого человека. Он же назначал и требуемое для отправки в войска число ратников от каждого помещика.

Установленной законом от 1555 года нормой служилый по отечеству владелец поместья был обязан поставить на случай войны «на коне и в доспехе полном», то есть при полном вооружении, одного человека с 200 десятин пахотной земли. Так что число выставляемых тем или иным помещиком ратных людей определялось размерами пожалованной ему за службу вотчины. Согласно расчетам московского правительства, такая форма комплектования должна была обеспечить в середине XVI века поставку в войска от 80 до 100 тысяч конных ратников. В действительности же, как о том повествуют данные Поместного приказа, требуемого количества воинов собрать никогда не удавалось. Сохранившиеся записи Поместного и Разрядного приказов дают основания полагать, что недокомплект конницы, формируемой на основе поместного ополчения, постоянно составлял более половины расчетной. Формы уклонения от службы и недопоставки ратных людей были различны, от ссылок на стихийные бедствия, приведшие к неурожаю, до прямого дезертирства.

Кроме служилых «по отечеству», в коннице русского войска того времени, как и в пехотных частях, можно было видеть городовых казаков.

Наконец, в составе московского войска в рассматриваемую эпоху все более начинают себя обнаруживать казаки с окраинных русских земель, перемежающихся с диким полем. Это казаки донские, яицкие, волжские, терские и пр. Как правило, это были люди, представляющие для государства больше проблем и забот, чем опоры. В свое время они или их предки бежали на окраины, будучи недовольными условиями жизни или службы. За долгое время проживания вдали от властных структур, да к тому же в тесном контакте с жителями ордынских кочевий, они сами достаточно одичали. А потому московское правительство не только в ту эпоху, но и еще довольно долго после нее будет смотреть на таких казаков с недоверием. А во время войн командование будет относиться к ним не как к находящимся в его распоряжении, а скорее как к союзникам.

Особый вид русского войска представляли собой инородцы, преимущественно татары. Многие из них поступали на службу Москве добровольно еще задолго до присоединения ордынских окраин, а после вхождения в Московское государство бывших татарских улусов, в особенности Казанского и Астраханского ханств, удельный вес инородцев в русском войске стал сопоставимым с удельным весом великорусского элемента. Излишне будет говорить о том, что в силу национальных особенностей татарские войска были исключительно конными.

Поместная конница

В военной истории нашего Отечества самую мизерную роль сыграли наемные иноземные войска, да и те в основном появились в составе московского войска несколько позже рассматриваемой эпохи. Во времена же Грозного говорить о присутствии в русской армии наемников не приходится, если не считать отдельных специалистов, которых были единицы.

Следующей составной частью московского войска следует назвать артиллерию или «наряд». К рассматриваемому периоду времени артиллерия уже полностью разделилась на крепостную, осадную и полевую. Первая состояла на вооружении крепостей и предназначалась для отражения нападений противника и обстрела его лагеря во время осады. Ее можно рассматривать как неотъемлемую часть вооружения гарнизонов, хотя в иных случаях, при недостатке артиллерийского парка в полевых войсках, крепостная артиллерия могла сниматься с крепостных валов и башен, в особенности это касается крепостей, расположенных вдали от театров настоящих военных действий, и использоваться в походах. Осадная артиллерия — это тяжелая артиллерия крупного калибра с весом ядра до 2-х с половиной пудов, применяемая для разрушения укреплений при осадах вражеских крепостей. Полевая — легкая артиллерия с весом заряда 6–8 фунтов, предназначенная для поражения живой силы неприятеля.

Как род войск, артиллерия долго отличалась особым характером своей организации. Пройдет много времени, прежде чем произойдет разделение на специалистов в области производства артиллерийских орудий, то есть, в общем-то, мирных людей, и собственно на артиллеристов, то есть военных людей, занятых обслуживанием артиллерийского парка в боевых условиях. А в рассматриваемое время непосредственно стрельбой из орудия в бою занимались те же самые люди, что и его изготовлением, именуемые пушкарями и объединенные этим общим прозванием. В мирное время пушкари жили слободами, расположенными непосредственно вблизи пушечных дворов, где и занимались отливкой орудий, а в военное время, составив так называемый «наряд», то есть укомплектовав должным образом артиллерийский парк со всеми необходимыми боеприпасами, выступали в поход вместе с продукцией собственного производства. Понятно, что пушкари выделялись на общем фоне простых ратников, пусть даже и относящихся к привилегированной касте, ибо они были специалистами высокого класса в сложной по понятиям того времени с технологической точки зрения области производства.

И в походе, и в условиях боевых действий «наряд» включал в себя весь комплект приспособлений и инструмента для ремонта, а то и производства оружия. Иногда он представлял собой передвижной пушечный двор, на котором можно было изготовить новое орудие в походно-полевых условиях. И конечно не было тут проблем с отливкой ядер и с получением из селитры пороха. При «наряде» состояло множество мастеров самых разных специальностей, имеющих отношение к производству и ремонту вооружения. Командование знало цену «наряда» и берегло его. В боевой обстановке «наряд» располагался по возможности в самом безопасном месте и охранялся лучшими частями своих войск от нападений противника.

Крепостной «наряд», то есть артиллерия, стационарным образом установленная на башнях и стенах городов, имел ту же структуру, что и «наряд» походный. Артиллерийская прислуга при более крупных орудиях, а следовательно, имеющих больший откат и потому устанавливаемых на башнях, дающих возможность такому откату, именовалась воротниками. Наибольшими по численности среди гарнизонных команд были так называемые «затинщики», названные так по виду оружия — «затинная пищаль» — более легкое орудие, с меньшим откатом, а потому устанавливаемое на стенах крепостей. Затинная пищаль — это нечто среднее между легкой пушкой и тяжелым ружьем, но не пригодное в силу своих габаритов и веса к индивидуальному пользованию в отличие от «завесной» пищали ручного применения. Завесная пищаль вешалась за спину на ремне, отчего и получила свое название. Назначение затинщиков — отражать огнем с крепостных стен приступы вражеской пехоты.

Все вопросы, касающиеся производства не только артиллерии, но и всего огнестрельного оружия и боеприпасов, их поставки в войска, организации «наряда» на случай войны и его походного регламента, находились в ведении Пушечного приказа, который позже стал именоваться Пушкарским.

Количественный и качественный рост артиллерии, в первую очередь легкой, полевой, и совершенствование ручного огнестрельного оружия породили в русском войске новое тактическое средство тогдашней войны — «гуляй-город», существенно обогатившее военное искусство эпохи. Это скрепленные между собой телеги и возы, а в зимнее время сани с установленными на них пушками и пищалями, закрытые деревянными щитами, за которыми укрывались стрелки. Такая легкая, подвижная крепость оказалась высокоэффективной в открытом полевом бою, она широко применялась вплоть до конца следующего столетия, выделившись в вооруженных силах Московского государства в самостоятельный род войск.

Смотр пушкарей в середине XVI века

К рассматриваемому времени следует отнести зарождение еще одного рода войск — инженерных. В самостоятельный род войск он выделится еще очень не скоро, это произойдет только в XVIII столетии, а пока инженерные части будут оставаться придатком артиллерии, но возникновение их отмечено именно этой эпохой — началом царствования Ивана Грозного. Тогда, преодолев поставленные на западной границе препоны, в Россию сумело проникнуть и поступить на службу несколько специалистов военно-инженерного дела. Первоначальная сфера их деятельности ограничивалась постройкой крепостей и полевых укрепленных лагерей, а также возведением фортификационных сооружений против неприятельских крепостей и руководством всеми осадными работами.

Более высокий уровень военно-инженерного искусства по сравнению с предыдущей эпохой объясняется развитием огнестрельного оружия, когда на смену стенобитным и метательным орудиям пришла артиллерия. Со второй половины XVI века при осаде крепостей все большее применение начинают находить «минные войны» с подкопами под стены и башни и закладкой в них пороха.

Для непосредственного ведения боевых действий все названные выше разновидности родов войск распределялись по полкам. Полк был основной боевой тактической единицей тогдашней русской армии, но в те времена понятие полка носило иной смысл, нежели позже, более знакомый нам со времен регулярной армии, когда полк станет однородным и одинакового для одного и того же рода войск численного состава. В XVI столетии полки были неодинаковы по численности, и каждый полк мог включать в себя различные рода войск. Самой крупной боевой единицей армии был Большой полк, первый (главный) воевода над которым являлся и командующим армией. Другие полки: Передовой, Правой и Левой руки, Сторожевой и Засадный были заметно меньше числом Большого полка, но, как правило, друг от друга отличались незначительно. Состав полков по родам войск, то есть соотношение в каждом из них пехоты и конницы, определялся многими показателями: характером проводимых операций, особенностями противника, театром военных действий, поставленной перед полком задачей и т.д. Например, засадный полк преимущественно состоял из кавалерии. Аналогичным образом между полками распределялся и «наряд». Во главе каждого полка стояли воеводы двух, иногда трех рангов. Третий воевода Большого полка одновременно являлся и первым воеводой «наряда», то есть командующим артиллерией всей армии. Был свой воевода над «гуляй-городом», так называемый гулявый воевода, и воевода над Артоулом, то есть начальник разведки. Надо сказать, аппарат управления армией был довольно путанным. Так, например, часть «наряда», приданная какому-либо полку, оставалась в подчинении своего воеводы, то есть командующего всей артиллерией. Но в то же время она была обязана подчиняться воеводе полка, в распоряжение которого поступила. А приказы обоих часто противоречили один другому, что не способствовало успеху в проведении боевых операций. То же самое можно сказать и об управлении «гуляй-городом» и о стрелецких частях. Все стрельцы, независимо оттого, что они были раскассированы по разным полкам и, следовательно, подчинялись полковым воеводам, оставались в ведении у стрелецкого головы, старшего над всеми стрельцами. Одним словом, оснований для неразберихи было больше, чем достаточно.

Каждый полк делился на сотни, а сотни в свою очередь дробились на десятки с сотниками и десятниками во главе. Крупные полки, насчитывающие по нескольку тысяч человек, могли делиться сначала на тысячи, возглавляемые тысяцкими. Назначение на командные должности было прерогативой Разрядного приказа, но каждое назначение на должность полкового воеводы утверждалось царем. Мы видели, как своей военной реформой в первые годы правления Иван IV намеревался упразднить или хотя бы ограничить местничество и как в этом начинании он потерпел неудачу. Местнические счеты между воеводами при распределении командных должностей продолжались не только до конца царствования Грозного, но и много позже. Ранг воеводы определялся его положением на социальной лестнице. Чин первого воеводы Большого полка доставался представителям самых аристократических фамилий из титулованной московской знати. Также раздавались и следующие чины. Хотя первые воеводы всех полков, за исключением Большого, значились равными между собой, более престижными и почетными считались места первых воевод Передового и Сторожевого полков. Полк Правой руки рассматривался ступенью ниже, но выше, чем полк Левой руки.

Деление армии на соответствующие полки предусматривало расположение каждого относительно всех других не только на поле боя, но и на походе. А порядок походного следования был таким.

Впереди войска следовал Артоул, главная задача которого заключалась в сборе сведений о противнике, а потому из Артоула на протяжении всего похода во все стороны беспрерывно рассылались дозоры и пикеты. Кроме того что Артоул дел разведку, он должен был принять на себя в случае необходимости первый удар противника и выдержать его до подхода главных сил несмотря на то, что следующий за Артоулом Передовой полк, как правило, мог отставать на походе на несколько переходов. За Передовым полком шел Большой полк и при нем вся войсковая артиллерия, так как распределение ее по полкам осуществлялось уже после похода, перед началом непосредственных боевых операций. За артиллерией следовал главный обоз (каждый полковой обоз находился при своем полку), наконец, Сторожевой полк замыкал шествие армии.

Полки Правой и Левой руки шли вровень с Большим полком, но каждый со своей стороны и на довольно значительном расстоянии от главных сил. Излишне говорить о том, что между всеми полками непрерывно поддерживалась связь.

Обычно один переход, то есть расстояние, покрываемое армией за один день, составлял около 15–20 верст. Иногда, при особых обстоятельствах, войска преодолевали 25 и даже 30 верст в день.

Особенностями московского войска тех времен были полная вольность в форме одежды и полное отсутствие снабжения продовольствием. Исключение по обоим этим показателям составляли стрельцы. Они носили единую унифицированную форму и, как находящиеся на постоянной государевой службе, обеспечивались продовольствием на все время войны. Все остальные части войск должны были заботиться о своем пропитании сами. Поэтому, когда мы говорим, что служилый по отечеству элемент обязан был прибыть по призыву под государевы знамена «конно, людно и оружно», то есть явиться сам и привести с собой положенное число слуг, последние не только должны быть вооружены и снабжены конями, но и обеспечены пропитанием. То же касается и даточных людей, составлявших основную массу пехоты. Они являлись в войска с запасом продовольствия, которое хранилось в полковом обозе во все время похода и боевых действий.

Самой слабой стороной исследований в области истории русской армии, в том числе и в отношении рассматриваемого периода, остается определение численного состава московского войска. Все наиболее авторитетные историки подчеркивают сомнительность, а то даже и нереальность приводимых летописями и другими древними письменными источниками данных о численности русских войск в те далекие времена.

Но на основании известного нам порядка формирования русской армии в те времена можно достаточно точно сконструировать механизм подсчета и согласно ему, если еще при этом взять за основу некоторые приводимые исследователями количественные показатели, попытаться найти реальную численность московского войска. Так, например, ученые полагают, что в рассматриваемое время число крестьянских хозяйств, включая церковные и монастырские села, не превышало 350 тысяч. Тогда, если мобилизовать по одному человеку с пяти сох, то под ружьем окажется около 70 тысяч сельских даточных людей, то есть посошных. Городского посадского люда было много меньше, но дворов, надо полагать, было меньше не намного, так как городской двор по числу проживавших на нем много уступал крестьянскому хозяйству. Опираясь на косвенные показатели, можно допустить, что в Московском государстве насчитывалось около 100 тысяч мещанских дворов. Это позволяло мобилизовать еще 20 тысяч человек даточных. Но это все верно, если не учитывать «нетчиков», то бишь дезертиров, в то время как записи Разрядного приказа пестрят донесениями об уклонившихся от службы. На основании таких данных можно полагать, что дезертиров было не менее половины подлежавших призыву в городах, а в сельской местности и того больше. Но даже если считать, что и там и там в «нетях» пребывало не больше половины, то и тогда мобилизационные способности государства не превысят 45 тысяч даточных людей. Повышать призывной процент, то есть брать одного даточного с четырех, а то и с трех дворов, как следует из донесений того же Разрядного приказа, не имело смысла, ибо вызывало раздражение обывателей и еще большее стремление уклониться от службы. Да и экономические возможности государства часто не позволяли этого.

Выше мы говорили, что поместная конница в лучшем случае насчитывала в своих рядах 20–25 тысяч служилых «по отечеству» дворян и детей боярских. В таком случае вся конница должна была насчитывать 80–100 тысяч человек, ибо в среднем земельный надел служилого составлял около 800 десятин, а один ратник брался, как мы отмечали, с каждых 200 десятин. Сколько в действительности каждый такой служилый приводил с собой своих слуг и холопов, сказать трудно, но не секрет, что всякий помещик желал оставить побольше рабочих рук в своем вотчинном хозяйстве, чем вести работающих на него людей на убой. Согласно росписям Разрядного приказа времен Ливонской войны, во всем русском войске, то есть не только на западном театре, но и в частях, дислоцированных в других регионах страны, одновременно состояло максимум 35 тысяч человек поместной конницы. Это число получится, если мы допустим, что на призыв откликался каждый второй из служилых по отечеству и приводил с собой не более двух слуг. К этому надо добавить стрельцов, которых к концу Ливонской войны насчитывалось 20–22 тысячи, включая московских и городовых, и которые стояли под ружьем в своем полном составе, так как проходили службу на постоянной основе, исключающей дезертирство, во всяком случае, в массовом его проявлении. Артиллерийской прислуги, состоящей при «наряде» согласно сохранившимся данным как Разрядного, так и Пушечного приказов, было тогда три тысячи человек. Городовых казаков, считая и пеших, и конных, насчитывалось во второй половине XVI века всего шесть тысяч, и сюда же следует приплюсовать татарскую конницу числом приблизительно в 10 тысяч человек. Сложив все, мы получим численность русских войск времен Ливонской войны в 120 тысяч человек. Берем на себя смелость утверждать, что это число реально и вполне достоверно. Мы получили его путем абстрактного подсчета, но в пользу его говорит один факт. Письменные источники оставили нам скупые сведения о русском войске, а главное, эти сведения отличаются редкой периодичностью. Но вот за 1572 год мы располагаем данными, что во время повторного нашествия крымского Девлет-Гирея под ружьем главного воеводы русской армии, дислоцированной на Оке в районе Серпухова и Калуги, стояло 60 тысяч войска. Это число приводится в записях Разрядного приказа в связи с событиями той памятной кампании, с подробным указанием численности по отдельным полкам. И, наверное, по чистой случайности то же ведомство оставило для потомков сообщение о числе русских войск на тот же 1572 год, дислоцированных на Ливонском театре войны. Там их тоже оказалось около 60 тысяч. Надо учесть то обстоятельство, что ресурсы на тот момент были вычерпаны все, и страна в смысле воинских сил была оголена, позволив себе содержать лишь мелкие гарнизоны, преимущественно казачьи, в отдаленных крепостях. Выходит, что государство в разгар большой войны на западе, обеспечив оборону степной границы на юге, располагало армией в 120 тысяч человек — число, полученное нами выше путем нехитрых рассуждений со ссылкой на данные источников и положения некоторых авторитетных исследователей.

Но если документальные сведения о численности русского войска тех лет отличаются крайней скупостью, то для оценки его вооружения исследователь располагает более достаточным объемом информации.

С начала XVI столетия Русь вступила в новый этап развития огнестрельного оружия. Достигнутый к тому времени уровень металлургии и освоение многих неизвестных ранее видов ремесел позволили не только значительно увеличить производство новых образцов вооружения, но и качественно изменить их боевые характеристики. Значительно возросла численность артиллерийского парка. Письменные источники сообщают нам, что к последней трети XVI века лишь крепостная артиллерия, не только установленная на башнях и стенах, но также и хранящаяся в арсеналах крепостей и укрепленных городов, насчитывала не менее двух тысяч стволов орудий. Заметим, что эти сведения относятся ко времени разгара Ливонской войны и не менее напряженного положения на степной границе, где, как мы отмечали выше, были дислоцированы тогда все русские войска и, наверняка, сосредоточена основная масса имеющейся артиллерии. Количественную оценку артиллерийского парка полевых армий дать, к сожалению, трудно, ибо конкретных данных о том нет, но, надо полагать, недостатка в орудиях как на западном фронте, так и на Окских переправах тогда не чувствовалось. Иначе бы две тысячи стволов не покоились в крепостях, далеко отстоящих от театров военных действий, и правительство позаботилось бы о том, чтобы они были переброшены из тылов в действующие армии.

Наибольшей производительностью отличался московский пушечный двор. В XVI веке его мастера освоили выпуск самых разнообразных по калибру и по назначению орудий. Но главные особенности нового этапа в развитии вооружения заключались, конечно, не в количестве. Усовершенствование и выпуск новых типов оружия характеризовался тремя основными показателями.

Литая пушка XVI века

Пищаль «Свиток» 1591 года и кольцевая пищаль XVI века

Пищаль «Скоропея» 1590 года

Во-первых, орудия стали ставиться на колесный лафет.

До XVI столетия под орудием понимался только ствол, собственно говоря, он единственно и был всем орудием. Ствол укладывался в массивную деревянную колоду, в которой для его укладки специально выдалбливался желоб, и крепился к колоде скобами. О неудобствах транспортировки такого орудия и, в особенности, о неудобствах применения его в бою говорить излишне. И если для вооружения крепостей такая артиллерия еще как-то могла сойти, то для полевого боя она была просто непригодна. Изобретение колесного лафета, дающего возможность быстрой и легкой транспортировки, оперативной передислокации орудий, а отсюда их эффективного использования, как в оборонительном, так и в наступательном бою, не просто вносило удобство на походе и при ведении боя, а принципиально меняло тактику, значительно обогащало военное искусство.

Во-вторых, появились орудия, стреляющие картечью.

До этого вся артиллерия стреляла только ядрами, что было малоэффективно при использовании ее в полевом бою против живой силы противника. Потому и применялась она в основном для разрушения вражеских крепостей и других оборонительных сооружений. Против живой силы эффекта можно было добиться только стрельбой разрывными снарядами, да и то если стрелять по плотным скоплениям народа. Первоначально и долгое время артиллерия вообще могла стрелять только навесно, пока не научились производить орудия для настильной стрельбы. Наконец, в первой половине XVI века изготовили орудие, стреляющее картечью, или, как тогда говорили, «дробом». Эффективность огня такого орудия превзошла ожидания.

В-третьих, появилось ручное огнестрельное оружие.

Тут надо заметить, что огнестрельное оружие началось с артиллерии, и долгое время именно артиллерия являлась единственным представителем огнестрельного оружия. Ручным оружием, действующим на расстоянии, оставались луки, самострелы, арбалеты и т. п. При этом артиллерийские орудия по роду применения, назначению и характеру действия делились на тюфяки, пищали, гафуницы и т.д. Ружье получилось из пищали путем постепенного уменьшения ее калибра, веса и габаритов, пока, наконец, с ней не удалось справляться одному человеку, то есть когда сумели привести ее к ручному применению. После этого пищалями стали называть только ручное оружие, предназначенное к индивидуальному использованию, а все остальные пищали начали именовать пушками. И хотя ручное огнестрельное оружие долго было еще далеко от совершенства, с низкой скорострельностью, слабой прицельной способностью и слишком тяжелым, оно постепенно вытеснило из применения луки и самострелы, значительно повысив огневую мощь армии.

К названным трем основным показателям развития в XVI столетии огнестрельного оружия можно добавить множество других, более мелких. Так, например, к этой же эпохе относится появление у пушек прорези и мушки, что положило начало созданию прицелов. Появились первые орудия, заряжаемые не с дула, а с казенной части. Были изобретены винтовальный поршень и клиновой затвор. На московском пушечном дворе впервые была изготовлена нарезная пищаль, правда, это свершилось в самом конце столетия. Значительно расширился ассортимент орудий. Применительно для различных условий ведения боя и для поражения разных целей появились гаубицы, мортиры, фальконеты. Были изобретены и изготовлены многоствольные орудия, явившиеся прототипом орудий залпового огня. Повышались скорострельность, прицельность и дальнобойность орудий.

Две железные пищали XVI века

Медная гафуница 1542 года

Пищаль завесная

Одновременно с оружием совершенствовались и снаряды. Наряду с ранее имевшимися каменными и железными ядрами, появились разрывные и зажигательные ядра. Тогда же освоили выпуск чугунных ядер и ядер, облитых свинцом, что повышало баллистические свойства орудий.

Надо помнить, что вооружение ратников, даже внутри одного полка, было далеко неоднородным. Исключение и тут составляли стрельцы, отличавшиеся, помимо унифицированной формы одежды, одинаковым, строго предписанным регламентом, вооружением. Во всех других частях можно было наблюдать самое невероятное разнообразие оружия и одежды, определявшееся социальным характером московского войска, где наибольшим богатством вооружения, экипировки и убранством коней отличались дворяне и дети боярские.

К середине XVI столетия русская пехота была вооружена преимущественно огнестрельным оружием — пищалями, хотя на вооружении некоторых ратников еще встречались в качестве оружия, действующего на расстоянии, луки и самострелы. Для ближнего боя использовались топоры, ножи, рогатины, реже копья. Иметь саблю мог себе позволить только довольно богатый войн. Все стрельцы в качестве холодного оружия имели бердыш — топор с широким лезвием на длинной рукоятке. Сабля среди стрельцов в отличие от прочих ратников была не редкостью. И, конечно же, для дальнего боя все стрельцы имели на вооружении пищали.

Конница была вся вооружена Только холодным оружием, в том числе и для дальнего боя. Пользоваться огнестрельным оружием, тем, каким оно в ту эпоху являлось, находясь в седле, не было никакой возможности. Ружье в силу своего несовершенства, то есть пищаль, было к этому абсолютно не приспособлено, а пистолетов в те времена практически не было. Эпоха их изготовления на Руси только-только начиналась. А потому вооружение конницы состояло из луков и самострелов, а для ближнего боя конные воины, так же как и пешие, вооружались главным образом топорами. Сабли и тут имели очень немногие, несмотря на то, что дворянского элемента в коннице было значительно больше, чем в пехоте. Правда, в коннице значительно больше, чем в пехоте, было копий.

Тут, коль скоро мы упомянули об одновременном использовании в те времена для дальнего боя и холодного и огнестрельного оружия, то нельзя не задеть еще одной особенности той эпохи, особенности, касающейся истории развития вооружения. XVI век для Европы стал веком активного перехода от луков со стрелами, самострелов и арбалетов к ружьям и самопалам. Процесс этот проходил довольно мучительно, занял в истории длительное время, и неверно было бы полагать, что с самого начала появления огнестрельного оружия, пригодного для индивидуального пользования, то есть ручной пищали, она могла заменить предшествующие ей на протяжении многих столетий луки и стрелы. Как неверно относить к категории невежества и архаизма мышления отдачу многими государственными и военными деятелями предпочтения стрелам и арбалетам и их не стремления немедленно перевооружать свои армии огнестрельным оружием. И дело даже не в том, что экономические возможности буквально всех государств не позволяли такое перевооружение произвести быстро. А дело в том, что в первое время после своего появления и еще долгое время потом ручное огнестрельное оружие настолько уступало холодному в удобстве использования, скорострельности и прицельной дальности, что замена им привычных луков и самострелов не только не повышала, но и снижала боевую мощь армии. Попробуем подкрепить последнее положение некоторыми аргументами.

Изготовленный хорошим мастером лук стрелял на 150–200 метров, при этом на 100 метров он стрелял прицельно. Под прицельностью следует понимать способность ратника попасть в мишень размерами с человека. В московском войске лучшими лучниками были татары и другие ордынцы — жители степных кочевий. По их древней традиции становление из ребенка юноши-воина заключалось в испытании его в искусстве владения луком. На полном скаку, бросив поводья, испытуемый должен был сбить стрелой парящего в поднебесье орла. Русские люди уступали ордынцам в этом искусстве, и недаром татарские части московского войска еще долгое время после описываемой нами эпохи останутся вооруженными луками и стрелами. Но на расстоянии в несколько десятков метров русский воин попадал из лука в противника не хуже, чем это делал татарский лучник. А поскольку тогдашняя тактика ведения боя подразумевала действие толпой, то выстрел из лука московского ратника, пусть даже не слишком искушенного в этом деле, на 150 и более метров также неизменно поражал цель, следовало только навести оружие в сторону врага.

Для сравнения скажем, что первые ручные пищали стреляли приблизительно на такое же расстояние, может быть на чуть большее, но при этом ни о какой прицельности не могло быть речи. Пули летели куда угодно, и зачастую на стрелецких смотрах, как иронизировали современники, самым безопасным местом для зрителей было именно то, куда стрелок целился.

К особым недостаткам ружей той поры следует отнести их тяжесть. Именно поэтому ими долгое время не могли вооружать кавалерию. Пристроить как-нибудь огромную громоздкую пищаль ратнику, сидящему верхом на лошади, было решительно некуда. Нельзя было ее и повесить за плечами, как это делали пехотинцы, ибо в этом случае во время скачки пищаль всем своим весом била бы своего владельца по спине, так что долго такое испытание всадник бы не выдержал. К тому же, находясь в седле, из нее невозможно было стрелять. Хватало с теми ружьями неудобств, вызванных их тяжестью, и в пехоте. Транспортировать пищаль за спиной или держать ее на плече еще как-то было можно, хотя ее тяжесть и приводила к излишней утомляемости воинов на походе, но самые большие неудобства возникали при ее прямом применении, то есть при стрельбе, ибо удержать такое ружье на весу не мог даже самый физически сильный человек. А потому стрелять можно было, только установив под ствол какую-нибудь опору. Стрельцам в этом отношении было проще, нежели другим пешим воинам. У каждого из них на вооружении для ближнего боя был бердыш, а при стрельбе он с успехом мог использоваться в качестве опоры под пищаль. Другим пешим ратникам приходилось изобретать какое-то свое приспособление и таскать его постоянно с собой как еще один атрибут вооружения. Кроме всего прочего, у такого оружия была настолько повышенная отдача, что не всякому стрелку после выстрела удавалось удержаться на ногах, а иной раз отмечались случаи перелома ключицы. Так что воинам приходилось иметь при себе специальную небольшую подушку, прикладываемую во время стрельбы к плечу под основание приклада ружья для смягчения силы удара при отдаче.

Но ни дальнобойность, ни прицельная дальность, ни тяжесть и громоздкость первого ручного огнестрельного оружия оставались его главным недостатком. Им была низкая, уступающая любому луку, самострелу или арбалету, скорострельность.

Скорострельность оружия определяется временем, необходимым на его заряжание, так вот процесс заряжания ручных пищалей в XVI веке протекал столь томительно долго, что самый превосходно обученный стрелок мог стрелять с частотой одного выстрела в несколько минут, иногда один выстрел производился в 10 минут. И в то же время лучник делал до 15–20 прицельных выстрелов в минуту, потому как для того, чтобы выхватить очередную стрелу из колчана, заложить ее в лук и натянуть тетиву, одновременно наводя оружие на цель, требовалось в среднем не более 2–3 секунд. Таким образом, скорострельность холодного оружия, действующего на расстоянии, превышала в те времена скорострельность оружия огнестрельного на два порядка, то есть в 100 раз.

Так что, как видим, в середине XVI века ручное огнестрельное оружие уступало холодному оружию дальнего действия по всем показателям. К этому времени ушло в прошлое и такое преимущество огнестрельного оружия, как психологическое воздействие на противника. В этом смысле Руси повезло больше, чем странам Западной Европы. Долгое время ее главным противником на полях сражений оставалась азиатская орда, позже других вступившая в знакомство с порохом (несмотря на то, что он был изобретен именно в Азии), а потому при всем своем превосходстве в искусстве стрельбы из лука уступавшая русским ратникам, вооруженным практически непригодным к бою огнестрельным оружием. Орда не выдерживала психологического давления, производимого непривычным громом, блеском изрыгаемого из пищальных стволов огня и окутывавшего поля сражения дымом. Но постепенно жители диких степей свыклись с этим, и огнестрельное оружие потеряло последнее свое на тот момент преимущество.

Возникает вопрос: может быть не стоило тогда торопиться и перевооружать армии малопригодным к бою ручным стрелковым оружием, а вместо этого продлить срок использования холодного до большего усовершенствования огнестрельного?

Сторонники такой концепции находятся до сих пор, и они также не правы, как не правы и те, которые напротив ратуют за то, что с появлением первых ручных пищалей необходимо было немедленное и полное упразднение луков и самострелов.

И Европа, и Московская Русь выбрали в этом направлении правильный путь. Луки и стрелы ушли в прошлое, время их безнадежно миновало, и при всех их преимуществах перед ручными пищалями в сказанном нет противоречия с действительностью. Дело в том, что в своем развитии холодное оружие дальнего боя уже давно достигло пика. К рассматриваемому времени прошло несколько веков от последнего новшества в этом направлении — изобретения арбалета. Большего в этом направлении достигнуть нельзя, и время доказало это: все усовершенствования лука, вплоть до современного спортивного, не изменили принципа, а потому не улучшили ни его дальнобойности, ни прицельной дальности.

Иное дело — огнестрельное оружие. За ним будущее, надо только пережить время, когда оно достигнет степени высокой боепригодности. И во все это время не следует вооружаться исключительно только архаическими, отжившими свой век луками и арбалетами. Как не следует полностью отказываться от последних и целиком и полностью отдавать предпочтение новоизобретенным, а потому малопригодным образцам огнестрельного оружия. Нужен долгий переходный период с постепенным изживанием одного вида оружия со столь же постепенным освоением другого. И этот процесс государства Европы прошли за несколько столетий. Не стала исключением и Москва. И именно XVI век стал в этом смысле переломным, в его середине вспыхнула одна из самых продолжительных войн в мировой истории — Ливонская война Московского государства против коалиции европейских держав. И с обеих воюющих сторон на вооружении армий всех стран-участниц можно было наблюдать в равной степени использование как огнестрельного оружия индивидуального пользования, так и, казалось бы, пресловутых луков и самострелов. Пожалуй, с московской стороны этого архаизма было все-таки больше, но последнее объясняется довольно высоким процентом воюющих на ее стороне татарских и других ордынских войск.

Теперь, охарактеризовав экономическое и военное состояние Московской державы, попробуем представить, что же такое являл из себя на тот момент ее соперник. Что противостояло военной мощи Московской державы в Прибалтике?

В войне против Москвы на стороне ее соперника выступила целая коалиция союзных держав, недовольных агрессивной политикой русского Царя, но на первом этапе войны московскому могуществу противостояла одна лишь Ливония.

На начало московской агрессии Ливония являла собой конфедерацию пяти феодальных государств: Ливонского Ордена, а также Рижского, Курляндского, Дерптского и Эзель-Викского епископств, занимающих территорию, меньшую территории Рязанского княжества — одного из последних уделов Руси, позже других вошедших в состав Московской Державы. Политическим ядром всего этого государственного образования, его стержнем оставался Ливонский Орден — военно-католическая организация крестоносцев.

Как мы знаем, в течение долгого времени Ливонский Орден оставался главной военной силой и политической опорой немецкого феодализма и католической церкви в Восточной Прибалтике. Но к XVI столетию экономическое и политическое положение Ордена стало приближаться к краху. Рыцарско-монашеский уклад жизни с его архаическими формами ведения хозяйства привел экономику Ливонии к полному упадку, а практически развал Тевтонского Ордена после Грюнвальдской битвы и внутренние противоречия в самой Ливонии окончательно подорвали ее политическое положение. Влияние учения Лютера и, как следствие, отступление большей части ливонского населения от католицизма в пользу протестантства, начавшееся с 20-х годов XVI века и постепенно приведшее к победе идей реформации, окончательно внесло раскол в общество и ослабило внешнеполитические позиции Ордена. В то же время не спадающая острота национальных противоречий между немецкими феодалами, с одной стороны, и латышскими и эстонскими крестьянами — с другой способствовала неустойчивости его внутреннего состояния. Располагавшая статусом независимого государственного образования Ливония в течение трех столетий не попыталась выработать даже основы идеи национального единства. Выродившееся рыцарство утопало в роскоши, нещадно эксплуатируя обнищавшее до последней степени коренное население. Более пятидесяти лет, прошедших со времен последних столкновений на псковско-ливонском порубежье, потомки покоривших ливонскую землю крестоносцев не брали в руки оружия. Сменилось два поколения хозяев ливонских земель, знавших о рыцарских доблестях только понаслышке. Государство еще кое-как держалось благодаря наивыгоднейшему географическому положению с его пересекавшимися морскими путями и обустроенными гаванями, дававшими неограниченный простор для международной торговли. А потому многие заинтересованные соседи, главным образом страны Ганзейского союза, старались поддержать хрупкое положение Ордена и сопредельных с ним епископств. Но в целом, оставаясь номинально под властью германского императора и римского папы, Ливония фактически была предоставлена самой себе, пребывая в томительном ожидании, когда хищные и более сильные соседи разорвут ее на куски.

О военном потенциале выбранного для себя Москвой противника, ввиду скудности данных, судить трудно, но сравнительную оценку соперников сделать можно. Выше, ссылаясь на источники, мы говорили, что население русского государства на начало войны за завоевание Ливонии насчитывало семь миллионов человек. Точных данных о численности населения Ливонии в те же времена нет, но зато известно, что в современных государствах Латвии и Эстонии, взятых вместе, общая внешняя граница которых чуть ли не абсолютно совпадает с границами Ливонии середины XVI века, население сегодня составляет около четырех миллионов человек. Иными словами, число жителей на территории бывшей Ливонии в начале XXI века едва достигло половины того, что проживало в России четыре с половиной столетия назад.

Главным козырем рыцарства в новой для него войне с восточным соседом оставались мощные каменные замки и крепости, густой сетью покрывшие всю страну, но и они были не в состоянии спасти свое государство, а только на несколько лет отсрочили его гибель.

Чем же все-таки определялась в те времена военная сила Ордена?

Полноправными членами Ордена, именуемыми братьями, считались только рыцари, они же единственно представляли собой вооруженную силу государства. О полном упадке этой силы говорит тот факт, что в конце XV века в Ордене насчитывалось 500 рыцарей, а в середине XVI века, непосредственно перед Ливонской войной, их было только 150.

Здесь, пытаясь количественно оценить состав воинских сил Ордена, требуется тот же подход, что и при количественной оценке поместных войск Московской державы. Как и там служилый по отечеству был обязан привести с собой под государевы знамена строго положенное регламентом число вооруженных слуг, так и тут всякий рыцарь отправлялся на войну в окружении кнехтов и других, вассально зависимых от него людей, составляющих войско Ордена. Сколько конкретно людей могло находиться при каждом рыцаре, сказать трудно, но, согласно источникам, в войнах конца XV века Орден выставлял войско в 4 тысячи человек. Это тогда, когда число рыцарей достигало 500. Следовательно, каждый из них имел при себе в среднем по восьми других воинов. А ведь конец XV века — это хоть уже и не расцвет Ордена, но еще и не самый закат. Сколько был в состоянии поставить каждый рыцарь в середине XVI века, мы сказать не можем, но то, что Орден вступил к этому времени в полосу своего упадка, остается непреложным фактом. Да и рыцарей в нем оставалось только полторы сотни.

Громадное несоответствие людских ресурсов Московской державы и издыхающей рыцарской общины, как во многом определяющих военный потенциал любого государства, избавляет нас от необходимости ссылок на другие показатели военной мощи, а вернее сказать, немощи Ордена.

Но будучи ограниченным в людских ресурсах и в то же время располагая выгодным географическим положением, открывающим ему приток торговых капиталов, Орден еще с XIV века начинает использовать под своими знаменами иностранных наемников, и этим он не стал оригинален. В те времена в Европе наемные войска использовались очень широко, и можно назвать множество государств, прибегавших тогда для организации и формирования своих армий к практике найма. За XV–XVI столетия институт военного наемничества в Европе вырос настолько, что практически заменил собой преобладавшую ранее службу вассально зависимых от своего короля феодалов, что, в свою очередь, также способствовало вырождению рыцарства.

Но использование наемной вооруженной силы в сильной степени зависело от экономического состояния нанимателя, и в этом смысле Ливония долго пребывала в довольно благоприятных условиях. Выгоды от внешнеторгового посредничества позволяли ей содержать большую по численности наемную армию, и когда мы говорили, что войска Ордена в конце XV столетия насчитывали всего 4 тысячи человек, то имели в виду только части войск из своих граждан — рыцарей и их слуг.

Постепенно, за два столетия наемный элемент в орденском воинстве становится преобладающим. Таким он и остается на момент начала Ливонской войны, но преобладающий не есть многочисленный. Преобладать практически уже не над кем. Вспомним, что число рыцарей к этому времени едва достигает 150 человек. Даже если допустить невероятное, что каждый из них способен был, как и полвека назад, поставить по восемь вооруженных слуг, то и тогда число собственно ливонского воинства едва перевалит за тысячу. А экономическое положение Ордена к середине XVI столетия уже далеко не то, что за 50 лет до этого, потому и возможности найма тоже уже не те. И первый этап войны против собственно самой Ливоний до вступления в войну ее заступников — подтверждение этому. Описания древними источниками баталий этого этапа, сводившихся в основном к овладению московской стороной крепостей и замков, защищаемых малочисленными гарнизонами, дают основание полагать, что орденские войска вместе с наемной силой не превышали нескольких тысяч человек.

А наемную силу, используемую ливонскими властями в последней для себя войне, представляли немецкие ландскнехты.

В XVI веке немецкие ландскнехты становятся самыми характерными представителями наемных войск. Выходцы из разных земель Германской империи, они встречаются в те времена на службе многих как мелких феодальных образований, так и крупных централизованных государств во всей Европе. Профессиональные военные с богатыми боевыми традициями, ландскнехты являли собой тогда самую грозную воинскую силу эпохи. Они составляли исключительно пехоту, а по своей организации и выучке вобрали в себя лучшие достижения европейского военного искусства. И неудивительно, что именно к ландскнехтам, как к своим единокровным собратьям, обращались за наймом орденские власти.

Вооружение ландскнехтов определялось используемыми ими тактическими приемами ведения боя. Например, оружием дальнего боя была вооружена не вся немецкая пехота, а лишь меньшая ее часть, именно та, за которой на первой стадии боя закреплялась функция поражения живой силы неприятеля на расстоянии. Основная же часть ландскнехтов вступала в баталию тогда, когда наступала фаза ближнего боя. Вооружение таких воинов состояло либо из копья от 3 до 5 метров длины, либо из алебарды, то есть топора с широким плоским лезвием, наподобие русского бердыша, но насаженного на копье длиной до 2 метров. Обязательным атрибутом любого ландскнехта был тяжелый двуручный меч.

Для ландскнехтов, задача которых была вести дальний бой, индивидуальным оружием, как и для ратников Московского государства, в те времена в равной степени служило и холодное, и огнестрельное. В качестве первого использовался арбалет, в качестве второго аркебуз — тяжелое ружье, наподобие русской пищали. Оттого и сами ландскнехты, предназначавшиеся для ведения с противником дальнего боя, назывались либо арбалетчиками, либо аркебузирами. Как видим, законодательница моды в военном искусстве — Европа, и она же лидер в области вооружения, не спешила полностью переходить на огнестрельное оружие, и причина тут та же: аркебуз по всем своим качествам уступал не только арбалету, но и обычному луку.

Немецкие ландскнехты

Драгун XVI столетия

Правда, к середине XVI века постепенное усовершенствование аркебуза привело к появлению нового типа ручного стрелкового оружия — мушкета. Мушкет отличался повышенными свойствами в сравнении с пищалями и аркебузами. Он стрелял на 300 метров, причем на 150–200 метров он позволял вести довольно прицельный огонь. Но за всю вторую половину века мушкет успел прочно внедриться только у себя на родине в Испании и в соседней Франции. До германских земель, а тем более до Восточной Европы новое изобретение почти не дошло, там его можно было встретить лишь в единичных случаях.

Составляли наемные войска и кавалерию. В этом качестве они получили название рейтаров. Вооружение рейтара состояло из пики, облегченного меча, скорее напоминавшего шпагу, а в качестве огнестрельного оружия каждый рейтар имел два пистолета, в производстве которых Европа к тому времени значительно преуспела. Но в ливонском войске роль кавалерии выполняли свои рыцари, поскольку они, как и любые рыцари, могли быть только конными. И при всей малочисленности их было достаточно для комплектования одного этого рода войск. А потому для своей кавалерии Ливония использовала очень ограниченное число наемников, а что касается непосредственно Ливонской войны, то, похоже, что их там не было вовсе. Источники не упоминают о присутствии рейтаров в составе ливонских войск, что и понятно. Та война со стороны Ордена свелась к защите крепостей и замков, при которой кавалерия не играет никакой роли. Такой ход войны нетрудно было предвидеть, а потому, готовясь к ней, у орденских властей не было надобности прибегать к найму рейтаров. Здесь следует сделать оговорку.

Мы пока рассматриваем военный потенциал только Ливонии с учетом воюющих под ее знаменами наемников и не ссылаемся на других союзников Ордена. Вообще, в ходе Ливонской войны на противной Москве стороне можно было увидеть рейтаров, и в немалом количестве, но все они состояли в войсках Швеции или Польши.

Если говорить об артиллерии противника, то ввиду того что все военные действия Москвы против Ордена свелись в основном к осадной войне, следует, в первую очередь, сказать о крепостных орудиях. Правда, не только. Так, например, в открытой битве под Вейсенштейном в 1560 году основная роль на обеих сражавшихся сторонах досталась именно полевой артиллерии, но это скорее исключение из общего хода военных действий.

Рассказ об артиллерии, можно было бы не делить на отдельных участников той войны с противной Москве стороны. Артиллерийский потенциал как по качеству, так и в процентном отношении к общей численности армии каждого из союзников отличался один от другого не намного. Несколько выше других в этом смысле стояла Швеция. А потому с общего рассмотрения артиллерийского вооружения противников России в той войне можно начать знакомство с ливонскими заступниками. А ими, кроме Швеции, были Литва и Польша, объединившиеся в 1569 году в одно государственное образование — Речь Посполитую.

Вообще говоря, Западная Европа достигла тогда больших успехов в производстве артиллерийских орудий. Высокий уровень металлургической промышленности открыл дорогу принципиально новым решениям и привел к созданию совершенных на то время образцов вооружения. Вместо железных орудий стали появляться чугунные, наконец, бронзовые. Сохранив ту же огневую мощь, удалось уменьшить вес орудия, повысить его баллистические свойства. Увеличилась длина ствола, благодаря чему удалось повысить начальную скорость ядра, следовательно, дальнобойность. Улучшились свойства пороха и, как следствие, появились разновидности зажигательных и разрывных снарядов. Можно упомянуть еще о многих усовершенствованиях и достижениях в области артиллерийского вооружения, но нельзя не сказать, что все они в основном оставались достоянием стран-изобретательниц, преимущественно Франции и Испании, а потому названные новшества, как и многие другие, мало сказались на театрах Ливонской войны. Из всех ее участников западноевропейское новаторство в области вооружения больше других коснулось Швеции, а потому ее армия в смысле огнестрельного оружия, как ручного, так и артиллерийского, превосходила все другие.

Мушкеты XVI века

Пистолеты и аркебуза XVI–XVII веков

Оценку военного могущества Швеции дает известный немецкий военный историк Ганс Дельбрюк:

«К концу средних веков едва не произошло объединение в одно государство Швеции, Дании и Норвегии, подобно тому, как около того же времени объединились Кастилия и Арагон. Но шведы воспротивились такому объединению и в борьбе за свою независимость образовали военное государство невиданной дотоле силы. Страна, со включением Финляндии и Эстляндии, насчитывала тогда едва 1 млн. жителей (не более, чем тогдашние курфюршества — Саксонское и Бранденбургское, вместе взятые), но и народ, и сословия, и король сомкнулись в одно неразрывное целое, в то время как в немецких странах, подчиненных как Габсбургам, так и Гогенцоллернам, вся дееспособность была парализована противоречиями, разделявшими между собою государей и сословия, а простой народ прозябал в тупом безразличии. Королевская власть династии Вазы, не имевшая своим источником феодальное наследственное право, а созданная народным избранием, носила совсем иной характер, чем власть немецких князей, и как королевская власть в Швеции отличалась от власти немецких государей, так и шведские сословия весьма существенно отличались от сословного представительства в остальной романо-германской Европе. Шведский рейхстаг был своего рода профессиональным представительством, не являвшимся носителем чьих-либо прав, а созываемым королем по его усмотрению и для его поддержки. С этой целью король созывал не только дворян, духовенство и бюргеров, но и крестьян, а наряду с ними также и представителей офицеров, судей, чиновников, горняков и других профессий. Последние группы постепенно отпали, а представительство от офицеров объединилось с представительством от дворян, так что образовалось прочное представительство четырех сословий, которые сливались в одних стремлениях с королем и выражали единую волю по отношению к внешнему миру».

Это свое высказывание знаменитый немецкий ученый относит к периоду начала XVII века. И именно им на страницах своей знаменитой «Истории военного искусства» он пытается отразить состояние Швеции на момент восшествия на престол внука Густава Вазы, выдающегося впоследствии полководца Густава Адольфа. Но все им сказанное будет справедливым, а потому может с равной степенью объективности быть отнесено и к эпохе полувековой давности, к концу 50-х годов XVI века, к моменту развязывания Московской державой Ливонской войны, то есть ко времени правления самого Густава Вазы. И тем более оно останется справедливым в отношении начала 70-х годов, то есть времени вступления в ту войну Швеции. Ведь ничего в истории человеческого общества не происходит вдруг, в одночасье, и наследство, полученное Густавом Адольфом, складывалось на протяжении жизни не одного поколения. Можно сказать больше: именно Ливонская война и ее уроки во многом способствовали укреплению основ национального единства и консолидации всех слоев шведского общества, а также общества и власти, что и позволило построить на Скандинавском полуострове государство, по словам Дельбрюка «невиданной дотоле силы».

Особенный интерес в приведенном высказывании известного ученого заключается в том, что, проводя параллель между положением дел в Швеции и в германских княжествах, проставленная им сравнительная оценка внутриполитического состояния чужого государства и его исторической родины оказывается не в пользу последней. Но то же самое в сравнении со Швецией можно было бы сказать относительного любого другого государства, и, если мы постараемся быть беспристрастными, то в равной степени такая оценка окажется в пользу Швеции и в сравнении с Россией. О единстве народа, других сословий и монаршей власти в нашем Отечестве говорить было бы просто смешно. Как и о том, что дееспособность нашего государства, благодаря остроте противоречий между отдельными его сословиями, всегда была парализована намертво, а прозябание в тупом безразличии народа до сегодняшнего времени остается его естественным состоянием.

А военная машина шведского королевства была типичной для развитой западноевропейской державы того времени. Те же рода войск и с тем же использованием наемной вооруженной силы, но, безусловно, в меньшей степени, чем это можно было видеть в Ливонии. Процент наемников в шведской армии был, вообще говоря, невелик, зато многие шведские воины поступали на службу под чужие знамена. Сравнить число иностранных наемников в шведских войсках с числом шведских солдат, воюющих в рядах иноземных армий, не предоставляется возможным, но непреложным остается факт: шведские воины высоко ценились в Европе.

О вооружении шведской армии мы вскользь уже упоминали: новшества в области вооружения легко проникали на шведскую землю. Во многом благодаря тому, что Швеция была морской державой с превосходно налаженным мореплаванием и освоенными торговыми путями, ее достоянием быстро становились многие достижения европейской техники. Кроме того, шведское королевство всегда само стояло на высокой ступени развития промышленного производства.

Так шведская пехота во второй половине XVI века (Швеция вступила в войну против России с начала 70-х годов) уже во многом была вооружена мушкетами, хотя еще оставались аркебузы и арбалеты. Применялись шведской пехотой и ручные бомбарды — легкое, короткоствольное артиллерийское орудие малого калибра, стрелявшее разрывными снарядами — бомбами и предназначенное для поражения живой силы. Короткий ствол бомбарды (как правило, не более полуметра) не давал возможности достичь высокой дальности стрельбы и сколько-нибудь приемлемой прицельности. Но поскольку тогдашняя тактика ведения боевых действий предусматривала большие скопления как пехоты, так и конницы, то стрельба из бомбарды на небольшие расстояния оказывалась очень эффективной. Другим достоинством бомбарды была относительная легкость, позволявшая ее ручное использование.

Среди наемников под шведскими знаменами можно было видеть рейтаров, но были в королевской армии и свои части кавалерийских войск, особенностью которых стало то, что на их вооружении появились ружья — аркебузы или мушкеты. Мы помним, что из огнестрельного оружия в кавалерии до сих пор можно было встретить только пистолеты. Но вот к середине XVI века на вооружении кавалерийских частей некоторых западноевропейских армий, в том числе и шведской, начинают появляться ружья. Такая возможность появилась благодаря налаженному выпуску облегченных аркебуз и мушкетов с укороченным стволом. Кавалеристы, получившие такое оружие, начинают именоваться драгунами, и их первоначальное назначение — ведение боя как в пешем строю, так и верхом в седле, в зависимости от обстоятельств.

Рейтар XVI века

Аркебузир. 1570-е годы

Шведский наемник. XV век

Рыцарь

И, конечно, если говорить о военном могуществе Швеции, то нельзя не упомянуть о том, что она обладала на тот момент мощным военно-морским флотом.

Ливонская война на всех своих фронтах осталась сугубо континентальной, и из всех стран ее участниц Швеция была единственной морской державой. За все длительное время той войны боевых действий на море не велось, и русско-шведский фронт тоже весь целиком был сухопутным. Располагая выходом к морю и устьями трех больших рек, текущих из континентальных глубин своей державы — Невы, Луги и Наровы, Московское государство оставалось континентальным по своей сущности, не приступившим даже к освоению зачатков мореплавания. А потому шведскому владычеству на море московской стороне противопоставить было нечего. Зато противостоять там было чему. Успехи шведского оружия на суше во многом объясняются тем, что на протяжении всей войны шведский флот свободно, вовремя и без препятствий доставлял в Северные районы Ливонии, где дислоцировалась сухопутная армия, все для нее необходимое. Благодаря безраздельному господству королевского флота на Балтике был налажен постоянный контакт заброшенных в чужую землю и отрезанных морем от своих баз шведских войск с «большой землей». Достаточно сказать, что именно флот оказал решающее влияние на успех в отражении шведским гарнизоном двукратного покушения московских воевод на Ревель, когда шведские корабли регулярно поставляли осажденным подкрепления, оружие, боеприпасы, продовольствие.

Наконец, еще одним союзником Ливонии, вернее, заступником в последней для нее войне, была Речь Посполитая — государство, образовавшееся путем объединения в 1569 году Литвы и Польши. Она же стала главным противником русской стороны в Ливонской войне. Именно противостояние Москвы и Литвы, а позже Москвы и Речи Посполитой определяло исход войны.

Объединенное польско-литовское государство было самым сильным из всех противников России в той войне. Несмотря на некоторое отставание в чисто прагматическом понимании от Запада, оно, будучи самым крупным по числу населения, следовательно, обладавшим наибольшими людскими ресурсами, располагало и самым мощным военным потенциалом. Население Речи Посполитой во второй половине XVI века составило около пяти миллионов человек, то есть было соразмерно с населением Московского государства. Большей численностью обладала Литва. В ней на момент объединения с Польшей проживало более трех миллионов человек. Здесь надо помнить, что собственно этническая Литва была мизерной, но в состав Великого княжества Литовского тогда входили многие владения Древнерусской державы, а именно, чуть ли не все юго-западные земли Киевской Руси.

Рассказывать о структуре вооруженных сил Литвы, их вооружении и характере формирования значило бы во многом повторять рассказ об Устройстве московского войска. Как и в Московском государстве, в Литве не было постоянной армии, она собиралась только на время войны. В государственном строительстве литовского княжества было много общего с московским царством, а что касается устройства армии, то у западного соседа преобладал тот же принцип ее формирования со всеми феодальными пережитками. Но нельзя не отметить, что процесс создания в Литве централизованного государства протекал с некоторым отставанием от того же процесса в Московской Руси. И если на землях последней переход от феодальных дружин к войску единой централизованной державы под единым командованием совершался мучительно долго и оставлял неизжитыми такие специфические формы своей организации, как местничество, то в соседней Литве, с еще большим преобладанием феодальных порядков, такой переход был еще более затруднительным.

Но к середине XVI столетия Великое княжество Литовское сумело выработать для себя главные принципы централизации власти, а последней в основном удалось подчинить себе все структуры литовского общества, заставив служить их общей идее государственности. В политическом смысле Литва середины века напоминала собой Русь полувековой давности, то есть ту, какой она была в последние годы правления деда Грозного. А это уже была сильная держава с хорошо развитым аппаратом централизованного управления и довольно мобильной организацией вооруженных сил. Принцип комплектования был схож с московским: войско набирали с единицы земельного надела, закрепленного за конкретным феодалом. И также как и в Московском государстве, служба делилась по степени престижности, места распределялись строго в соответствии с социальным положением, им же определялись льготы и привилегии. Так наиболее почетной считалась служба в кавалерии, ее основу составляли литовская аристократия и служилое дворянство. Пешие части в основном комплектовались из городского мещанства, где царил тот же принцип, что и на Руси: по одному служилому человеку с определенного числа дворов. Так, например, в первой половине XVI века города обязывались поставлять в войско для несения пешей службы по одному человеку с десяти мещанских дворов.

И так же как и на московской земле, в Литве не нашел широкого применения институт наемничества.

Вообще говоря, наймом иностранной военной силы Литва не брезговала, но контингент наемников в войсках Великого княжества был не велик и использовался в основном для несения гарнизонной службы в приграничных крепостях. Но основное отличие Литвы от прочих европейских держав, использующих институт наемничества, в том числе и от близкой ей Польши, то, что в поисках наемников она не обращалась в германские земли и не держала под своими знаменами немецких ландскнехтов или рейтаров, предпочитая им выходцев из Чехии, Моравии, Венгрии. Тут надо помнить, что после объединения ее с Польшей и с приходом к власти Стефана Батория картина несколько изменится; новый король будет не чужд практике найма в свою армию выходцев из немецких земель.

С конца XIV столетия в составе литовских войск можно видеть татар. Дорогу в Литву им открыл Витовт, первым из великих князей литовских нанявший несколько сотен выходцев из степных кочевий и пожаловавший им за несение военной службы земельные угодья. К середине

XVI века татарских служилых людей в литовском войске насчитывалось уже около четырех тысяч.

И конечно, особого внимания в рядах литовского, а позже и польско-литовского воинства заслуживают Днепровские казаки. Правда, отличаясь непостоянством настроя, казачество долгое время являло для власти больше забот, чем давало ей поддержки. Такое положение вещей сохранялось и в первые годы после вступления Литвы в Ливонскую войну. Но позже Стефану Баторию удастся дисциплинировать и должным образом организовать казацкое войско. Он сумеет регламентировать службу казацких частей в королевской армии и подчинить их интересам своего государства.

Позже многие наши историки будут подчеркивать тот факт, что поскольку подавляющее число литовского населения было русского происхождения, то оно не испытывало особого желания воевать за чужеродную Литву. Надо сказать, в это положение верится с трудом. По отношению к несколько более ранней эпохе, если вспоминать о событиях, случавшихся где-то примерно с полвека назад, такое утверждение, пожалуй, было бы справедливо, но и то только в отношении жителей сопредельных с Московской Русью литовских владений. Как известно, они даже переходили в подданство Москвы со всеми своими землями. Но эти времена прошли, и сопредельные земли, а это Северская Украина, Смоленщина и некоторые другие, давно оказались под московским владычеством. А вот далее такого стремления не заметно. События Ливонской войны заставляют считать, что в своей массе литовские граждане мало задумывались над тем, какого они происхождения, и выполняли служебный долг как поданные Великого князя Литовского. А что касается воюющего под знаменами Литвы упомянутого нами Украинского казацкого войска, наиболее досаждавшего русской стороне, то оно всегда будет отличаться повышенной антимосковской ретивостью и каким-то особым антирусским настроем, что нельзя объяснить одним только служебным долгом. Так что придумывать себе союзников в недрах Литовского государства — дело бесперспективное.

И уж совершенно придется повторять наш рассказ о вооружении московского войска, если мы станем освещать тот же вопрос, касающийся армии Литвы. По развитию вооружения Литва стояла приблизительно на том же уровне, что и Московское государство, а если она и отставала несколько в промышленном производстве, в первую очередь в металлургии, то, будучи ближе к Западу, не стесненная, подобно Руси, внешней блокадой, она компенсировала свое отставание западным влиянием и западной помощью.

Еще больше западного влияния ощущалось в Польше. Собственно говоря, сама Польша и была Западом.

В отличие от Литвы Польша была более однородной по этническому составу населения и единой по вере. Это чуть позже, после объединения с Литвой, когда к Польше отойдут многие земли Украины, новые польские граждане узнают, что такое национальный и религиозный гнет. А пока всего этого в собственно польских владениях не заметно. Насчитывавшая около двух миллионов человек населения, Польша располагала первоклассной для своего времени армией, вооружение которой не отставало от среднеевропейского уровня. В ней больше, чем в шведской армии, а тем более чем в армии Великого княжества Литовского, использовались иностранные наемники, причем, как правило, это были немецкие ландскнехты и рейтары. Внушительную силу являли и собственно свои национальные части войск. Будучи ближе к Западу и имея возможности пользоваться плодами европейских достижений, в том числе и в военной области, Польша у западных соседей переняла многое, так что ее армия по уровню владения военным искусством стояла выше русской. Но слабым местом ее, как и всего польского государства, было отсутствие сильной централизованной самодержавной власти, что постепенно вело внутренний строй Польши к полному разложению. После объединения с Литвой государственная неустроенность с ее шляхетскими правами и вольностями возобладала на всей территории нового образования, стала характерной особенностью всей Речи Посполитой. Выборность короля и отсутствие наследственной власти, а отсюда долгие периоды безвластия, неизменно случавшиеся после смерти очередного монарха; ограничение королевской власти сеймом, этим ранним опытом парламентаризма, который благодаря шляхетскому буйству мало чем отличался от давно забытого на Руси Новгородского веча; отсутствие у короля права распоряжаться казной, частые столкновения между собой, причем столкновения вооруженные и порой довольно серьезные, различных польских и литовских магнатов, располагающих собственными многочисленными дружинами; невозможность при этом обиженному найти суд на обидчика у короля, который считался только кем-то вроде «старшего среди равных», делало польско-литовское государство очень похожим на Русь времен трехсотлетней давности с ее тогдашними бесконечными междоусобными распрями. Отсюда можно сделать вывод, что в смысле внутриполитической стабильности и обустроенности Литва от объединения с Польшей больше потеряла, чем нашла.

Но вот сумела ли Москва воспользоваться слабостями своего главного противника в той войне, вызванными его внутренним государственным неустройством, и смогла ли противопоставить ему свое главное преимущество — сильную централизованную самодержавную власть, которой безупречно подчинялась вся иерархия русского общества, показали события той войны.