В нашей отечественной истории отношения с Литовским, или вернее сказать с Польско-Литовским государством, занимают особое место. Мы не случайно поправились, уточнив «с Польско-Литовским», поскольку уже на ранней стадии отношений Руси

с Литвой последняя вступила с Польшей в длительный интеграционный процесс, постепенно приведший к их полному объединению. Так вот характер отношений Москвы с Литвой, а позже, после этого объединения, характер отношений Москвы с Речью Посполитой коротко, в двух словах можно обозначить как непримиримое противостояние. На протяжении нескольких веков между двумя соседями не унималась острая вражда, которую можно называть открытой даже для периодов затишья, всякий раз провозглашаемых слабым и ненадежным перемирием, необходимым для восстановления сил после завершения очередной бойни и в преддверии следующей. Пожалуй, во всей мировой истории подобному противостоянию найдется не так много аналогов, когда бы оба соперника с таким принципиальным упорством, нескрываемым неприятием друг друга и каким-то вычурным антагонизмом, отвергая все возможности компромисса, готовы были броситься и при первом же случае бросались в обоюдную резню.

На фоне всей внешнеполитической деятельности Московской державы ее отношения с Литвой, а после и с Речью Посполитой, выделялись двумя характерными признаками. Во-первых, незначительностью поводов к очередной бойне, поводов, которые остались бы просто незамеченными и не привели бы ни к какому, даже самому малейшему конфликту с каким-либо другим соседом. Во-вторых, как мы сказали выше, даже в периоды затишья, мира и согласия не было, и над обеими сторонами продолжал постоянно довлеть какой-то враждебный настрой, отчего и внутренняя вражда, вражда сознаний, никогда не прекращалась. Собственно, этим, вторым признаком и объясняется первый, когда для очередной войны не требовалось настоящей, серьезной причины.

Такая непримиримость, когда стороны оставались врагами даже в условиях формального мира, усугублялась еще и тем, что противоборство между ними продолжалось слишком долго. Ведь острое соперничество двух народов берет начало еще с X столетия, когда киевский князь Владимир отнял у Польши так называемые червенские города. А «вечный мир» с Речью Посполитой был заключен Россией только в 1686 году, то есть уже во времена формального правления Петра, после чего военные действия между старыми соперниками прекратились навсегда. Но и тогда ни о каком примирении не могло быть речи, а открытая вражда умолкла только потому, что одна из сторон ослабла настолько, что стала не в состоянии соперничать с другой. Напротив, другая окрепла так, что для нее пропала надобность добиваться своих интересов оружием, ей теперь не стоило больших трудов при любом раскладе событий включить старого противника в сферу своих интересов и подчинить того своей воле без малейших покушений на применение силы. При этом взаимная неприязнь оставалась прежней, так что о прекращении враждебности говорить не приходится. Так продолжалось еще столетие, пока, наконец, полный упадок одной стороны и могущество другой не привели к тому, что вторая поглотила первую, правда, сделала это не без помощи соседей, но все же оставив за собой львиную долю наследства своего бывшего соперника. Выдающийся русский историк Н.И. Костомаров дал этому многовековому противостоянию название «Старый спор», определив его как борьбу за главенство в славянском мире. По мнению ученого, эта застарелая бескомпромиссная вражда не могла завершиться ничем иным, как исчезновением одного из враждующих государств с политической карты Европы. Поглощение одним соперником другого Костомаров называл неизбежным и рассматривал финал польско-литовской государственности в конце XVIII века как безальтернативный.

Слишком долго затянувшееся противоборство имело следствием еще и то, что сейчас трудно назвать время его наибольшего обострения, так сказать его пик. Таких пиков, наверное, было несколько, и мы не ошибемся, если будем утверждать, что один из них пришелся на период Ливонской войны. И недаром именно в годы этой войны произошло окончательное объединение Польши и Литвы в одно государственное образование, к чему вынудила тогда западных соседей Москвы сложившаяся внешнеполитическая обстановка.

Для более ясного понимания той обстановки, как и сути всех связанных с ней событий, бросим хотя бы поверхностный взгляд на их предысторию.

Первые военные столкновения Руси с Польшей, отмеченные концом X века и связанные с именем киевского князя Владимира Святославича, не сразу привели народы к открытой конфронтации. Какое-то время вражда протекала вяло, да и касалась она преимущественно самого юго-западного угла древнерусских земель, Галицко-Волынского княжества, оторванного от других русских областей и оказавшегося во времена апогея феодальной раздробленности вдали от вновь поднимающегося Жизненного центра, твердо обосновавшегося на русском северо-востоке. А именно с последним у нас и должно в основном ассоциироваться противостояние Руси с западным соседом. Но дело в том, что северо-восточные области Руси, послужившие ядром образования новой державы — Московского государства, не скоро пришли в непосредственное соприкосновение с Польским королевством. Кроме русского полоцкого княжества, охватившего своей территорией самые западные земли восточнославянского расселения и также слабо связанного с русским северо-востоком, от нового политического центра Руси владения польской короны отделялись землями литовских племен, клином врезавшимися между Русью и Польшей. Именно этим племенам и суждено было играть главенствующую роль в отношениях Руси с западом и занять столь заметное место в нашей истории.

В отношениях Руси с Литвой до начала XIII столетия можно наблюдать точное подобие тому, что мы видели в те же времена в отношениях Руси с аборигенами Ливонского края. И там и там характер соседства представляет мало интереса для исследователя, а его история обделена сколько-нибудь запоминающимися событиями. Если говорить об отношениях недружественного характера, то тут, конечно, следует упомянуть о частых конфликтах населения пограничных русских областей с литовскими племенами. И аналогично тому, как для новгородцев и псковичей в течение долгого времени были за обычай походы в Ливонскую землю до завоевания ее крестоносцами, так и русские люди из самых западных княжеств — Полоцкого, Смоленского и все той же Новгородско-Псковской земли — давно освоили пути вглубь литовских владений. Но не о каких серьезных военных столкновениях говорить не приходится, как не приходится говорить о попытках со стороны Руси колонизации литовского края. Сами конфликты протекали вяло, а их разрешения в виде обоюдных вторжений на земли друг друга скорее напоминали акты заурядной мести и имели основной целью предотвращение подобных попыток противника на будущее. Летописные источники оставили нам скупые сведения о тех событиях, что говорит о слабости их притязаний быть записанными в анналах истории. Наиболее ярко столкновения Руси с Литвой того времени отражены в знаменитом «Слове о полку Игореве», но и там автор посвятил им всего несколько строк. Много и подробно рассказывая о терзании Южной Руси половцами, неизвестный певец лишь вкратце удостоил своим вниманием Полоцкое княжество, страдающее от литовских набегов:

«Уже Сула не течет светлыми струями к городу Переяславлю, а Двина мутно течет у Полочан под грозным кликом поганой Литвы.

Один только Изяслав сын Васильков позвонил острыми мечами о шеломы литовские, соревнуя славе деда своего Всеслава; но и сам он лежит в кровавой мураве под червлеными щитами, изрубленный мечами литовскими».

И, конечно, говоря о влиянии Руси на западного соседа, нет никаких оснований упоминать о христианском миссионерстве. Во все время этих отношений и еще много позже Литва будет пребывать в язычестве.

Историческая жизнь начинает касаться этих мест только где-то с конца XII — начала XIII столетия. Многие деятели исторической науки называют побудительной причиной активного подъема литовской государственности захват соседней Ливонии крестоносцами и, как следствие, возникшую у северных границ расселения литовских племен опасность в лице немецкого рыцарства. Думается, что это не совсем верно. Вряд ли опасность агрессии, от кого бы она ни исходила, могла побудить народ к переходу от одной формы государственного устройства к другой. Для этого нужны причины иного характера, должно пройти время, необходимое для полного разложения родового строя, и отнюдь не искусственным путем должны сложиться условия для объединения племен. Ко времени вторжения крестоносцев в соседнюю Ливонию на литовских землях уже существовали союзы племен, народы которых переживали раннефеодальную стадию экономических и политических отношений. И до полного объединения племенных союзов в государственное образование, пусть даже с преобладанием родовых отношений, как это на несколько веков ранее сложилось на Руси, оставался один шаг.

И не случайно Литва выстояла против пришельцев с запада. Завоевательное движение рыцарей остановилось по берегам Западной Двины в ее нижнем течении, там, где исторически проходила граница племен ливов и латышей с литовскими племенами. Вряд ли такой успех был бы возможен, не будь у последних крепкой государственности. А, тем более, вряд ли такую государственность можно создать за одно поколение, да к тому же без объективных исторических оснований, а лишь под влиянием возникшей опасности. Надо, конечно, отметить, что наиболее слабое в государственном отношении из всех литовских племен, племя ятвягов, в скором времени все же будет покорено, но покорено отнюдь не немецкими пришельцами, а своими славянскими соседями — Польшей и Галицко-Волынскими князьями. Но главные литовские племена — Жмудь и собственно Литва уже в конце XII столетия представляли собой примерно то же, что и Русь тремя столетиями ранее, когда она начала выходить из своего состояния племенного разобщения и собираться в одну формацию, призванную жить государственной жизнью.

Но, к сожалению, в историческом процессе часто приходится наблюдать, как возвышение тех или иных народов и государств зачастую неразрывно сопряжено с активизацией их агрессии против соседей, а потому само понятие «жить государственной жизнью» у нас небезосновательно ассоциируется со стремлением расширить свои владения за счет чужих территорий. Не стала исключением и поднимающаяся из небытия Литва. Ее экспансия на восток конца XII — начала XIII века, в результате которой подвластными Литве оказались Полоцкая, Витебская и Пинская области, не отмечена сколько-нибудь заметными военными столкновениями. Оттого-то мы и можем утверждать, что серьезного сопротивления захватчику здесь практически оказано не было, чему причиной стала слабость тамошних русских княжеств. Наши историки рисуют нам картину их слияния с литовскими владениями, судя по которой литовскую сторону вообще нельзя назвать захватчиком, а сам процесс присоединения ею новых земель захватом. Вот, например, суждение на этот счет историка Д.И. Иловайского: «Усилению Литвы на этой украйне, как известно, более всего способствовала слабость Полоцко-Кривской земли. Князья полоцкие, искавшие союзников во время борьбы за уделы и в войнах с другими русскими князьями, сами призывали литовских вождей, роднились с ними и вступали в тесные связи; чем проложили пути к последующему возвышению Литвы за счет Кривской Руси. То силою оружия, то родственными связями и принятием православия соседние литовские вожди водворялись в русских областях и, подчиняясь русской гражданственности, начинали новое смешанное поколение литовско-русских князей».

Во многом расширению литовской экспансии на восток способствовал Батыев разгром соседних с Литвой русских областей во время монгольского нашествия конца 30-х — начала 40-х годов XIII столетия. Растерзанная русская земля, оборонный потенциал которой упал чуть ли не до нуля, манила к себе завоевателей. Недаром тогда же обострилась борьба Руси со шведами и с ливонскими немцами, причем инициатива войны исходила исключительно с западу. Перенесшим страшный опустошительный погром русским князьям тогда было не до наступательной активности. Предоставим вновь слово историку Иловайскому: «Но более всего помог возвышению Литвы на счет соседних с нею русских областей постигший последних татарский погром. Тогда усилились литовские набеги; не ограничиваясь добычею и пленными, многочисленные литовские вожди устремились в разоренные земли и начали их захватывать в свои руки. Остатки жителей, вероятно, тем менее оказывали сопротивление, что им приходилось выбирать между литовским владычеством и более варварским татарским игом».

Но мы уже говорили выше, что счастье Руси оказалось в том, что необъяснимое провидение спасло от азиатского завоевателя западные и северо-западные русские области. Благодаря этому Псковская, Новгородская и Смоленская земли, не тронутые Батыем, стали щитом для Руси от нападений с запада. Об отражении князем Александром шведской и немецкой опасности нашему соотечественнику хорошо известно, но по непонятным причинам нашей историографией не очень популяризируется тот факт, что вслед за Невской битвой и Ледовым побоищем тем же героем была пресечена литовская напасть. К тому времени Литва, ранее поглотившая владения полоцких и пинских князей, продвинула свои границы на восток вплоть до Смоленского княжества. Теперь ее отдельные князья не переставали одиночными нападениями тревожить Новгородскую, Псковскую и Смоленскую земли. Русские отвечали рейдами в литовские владения. Противостояние обещало принять затяжной характер, но случай предоставил возможность одним ударом надолго пресечь очередную агрессию.

Летом 1245 года объединенные силы многих литовских князей вторглись в новгородские владения и дошли до Торжка, города на границе с Тверским княжеством. Здесь они одержали победу над местным князем Ярославом Владимировичем. Довольные успехом, они повернули назад и направились к своим рубежам через территорию Смоленского княжества, а Ярослав, вновь собрав свои дружины и получив помощь из Твери, бросился вдогонку. В то же время наперерез уходящим литовским полкам из Новгорода шел Александр Невский. Ярослав настиг противника на Смоленской земле под Торопцом, и на этот раз успех сопутствовал русскому оружию. От полного поражения литовцы спаслись, запершись за стенами города. На следующий день к месту событий подошли новгородцы с Александром. Ярослав после тяжелого боя накануне дал отдых своему уставшему воинству, но Александр, досадуя на то, что не успел к вчерашней битве и потому не смог разделить с Ярославом победных лавров, прямо с походного марша бросил новгородцев на приступ. Штурм закончился взятием города. В бою погибло восемь литовских князей.

С нашествием на Русь было покончено, но новгородский князь твердо решил в корне уничтожить сами очаги агрессии. Отпустив в Новгород ополчение, Александр отправился походом в Литву с одной своей дружиной. Противник встретил русского князя у озера Жизца, на берегу которого и разыгралось решающее сражение. В результате его литовцы были не просто разбиты: новгородская дружина уничтожила противника до последнего человека, в битве погибло и несколько литовских князей. Из боя не вышел никто. После победы Александр возвращался назад, когда литовцы предприняли еще одну, последнюю и самую отчаянную попытку повернуть удачу лицом в свою сторону и вырвать инициативу из рук новгородского князя. Собрав все, какие удалось, силы, они встретили дружину Александра у местечка Усвята в Полоцком княжестве. Русский князь не стал дожидаться нападения, первым атаковал неприятеля и в коротком бою разбил его наголову.

Победы легендарного князя надолго отвели с этой стороны опасность от северо-западных русских земель, но страсть к завоеваниям у литовского соседа не унялась. Потерпев последние поражения, он перенаправил свою активность на Южные и Юго-западные русские княжества. Начало агрессии против этих уделов бывшей Киевской Руси связано с именем знаменитого литовского князя Миндовга, выдвинувшегося на историческую сцену в 40-х годах XIII столетия. Появлению Миндовга на исторической сцене историк Иловайский придает исключительно важное значение: «В это время на литовско-русской украйне является замечательный человек, положивший начало политическому объединению Литвы и соседней с нею Русью. То был Миндовг, в значительной степени обладавший теми политическими качествами, которыми обыкновенно отличаются основатели государственной силы».

Здесь надо правильно понимать, что имеет в виду ученый под политическим объединением Литвы «и соседней с ней Русью». Объединяя под своей властью литовских князей, Миндовг распространял этот процесс и на соседние русские области, так что вернее было бы говорить о политическом объединении Литвы и захвате русской земли. Сколотив союз литовских князей, Миндовг положил начало агрессии против Южной Руси. Это движение в недалеком будущем на несколько столетий приведет юго-западные области бывшей Киевской Руси под польско-литовскую власть, но при жизни самого Миндовга и его ближайших потомков русско-литовское противостояние и здесь пройдет под знаком явного перевеса русской стороны. Больше того, первый этап этого противостояния закончится даже с территориальной выгодой для Руси, и во многом своим успехам Русь будет обязана галицко-волынскому князю Даниле Романовичу.

Первое столкновение галицкого князя с Литвой относится к 1246 году. Тогда Данило вместе с братом Васильком настиг у Пинска возвращающегося после очередного набега на Русь Миндовга с добычей и разбил его наголову, отняв все награбленное. В следующем году Данило сам организует поход в Литву й вновь наносит литовским князьям настолько тяжелое поражение, что несколько лет после этого литовский соперник не попадает в поле интересов русского князя.

Только в 50-х годах галицко-волынский князь вынужден снова обратить свое внимание на север. В 1252 годучон организует большую кампанию против Литвы. Русские дружины двинулись походом в Литовскую землю в трех направлениях. Сам Данило шел с войском на Здитов, его брат Василько на Волковыйск, а сын Роман на Слоним. Заняв несколько городов и набрав добычи, дружины вернулись на Русь практически без потерь. Новый поход состоялся через год. На этот раз галицкий князь завоевал Новогрудокскую область, а Василько совместно с Романом овладел Гродеком. Миндовг отвечал редкими и незначительными по масштабам набегами на русское порубежье, не перевешивающими успехов походов русских князей. В конце концов, литовский князь первым обратился с предложением мира. Заключенный в 1255 году мир отличался неоспоримыми преимуществами для русской стороны. Галицко-волынские князья приобретали Новогрудок, Слоним и Волковыйск в собственное владение.

Не меньшая удача сопутствовала галицким князьям в их тогдашней борьбе и с другим племенем литовского корня, не подчиненным Миндовгу, — ятвягами. Продолжавшийся много лет спор закончился в 1256 году, когда ятвяги прислали к князю Даниле послов с просьбой о мире и обещанием регулярного платежа дани. Правда, данником Руси племя ятвягов оставалось недолго. Вскоре оно утратило всякую самобытность под ударами Польши. С покорения поляками земли ятвягов, как данников галицко-волынского князя, можно вести отсчет новой волны агрессии против Руси, агрессии, закончившейся потерей южнорусскими княжествами своей государственности.

Вскоре после смерти князя Данилы Романовича (1264 г.) в его родную Галицию вторглись венгры, и с этого времени Галицко-Волынское княжество прекратило свое существование как независимое государственное образование. На этом борьба за Данилово наследство не прекратилась, но далее она протекала уже без участия русской стороны как самостоятельной силы. Венгры тоже недолго владели Галицией и Волынью. Основная же борьба за них развернулась между княжеством Литовским, которое к тому времени все больше начинает титуловаться Великим, и Польшей. Очень скоро опасность со стороны немецкого рыцарства и не меньшая опасность с востока от поднимающейся Москвы приведут Польшу и Литву не только к прочному и нерушимому союзу, но и к полному объединению, но пока, как видим, эти две державы еще враждуют между собой. Сначала счастье в борьбе за галицко-волынские земли улыбалось литовской стороне, и последняя, казалось, надолго утвердилась там, но вот в 1340 году после захвата Казимиром Великим Галиции и Волыни они становятся собственностью польской короны.

Все другие земли Юго-западной Руси очень быстро разделили судьбу Галицко-Волынского княжества.

Новая, мощная волна литовской экспансии, затянувшаяся на несколько десятков лет, нахлынула на Юго-западную Русь в конце XIII столетия. Захватчики не встретили на русской земле серьезного сопротивления. Обессиленная, так и не пришедшая в себя после азиатского погрома конца 30-х — начала 40-х годов Русь оказалась не в состоянии противостоять агрессору. Больше других городов сопротивлялся Киев. Собрав последние силы, объединившись с князем переяславским и поставив под знамена остатки воинства, бежавшего перед тем с Волыни, тогдашний киевский князь встретил литовские полки в 1321 году на реке Ирпень. Во главе войск захватчика тогда стоял знаменитый Гедемин, которому в этой войне воинское счастье не изменило. Потерпев поражение, русские смогли еще выдержать двухмесячную осаду за киевскими стенами, после чего были вынуждены открыть победителю Золотые ворота. Другие города следовали примеру бывшей столицы уже без всякого сопротивления.

Вот где-то к середине XIV века и начинает обнаруживаться та обоюдоострая непримиримость в отношениях с западным соседом, о которой мы говорили выше. Ее причиной стал дележ наследства Киевской Руси. Спустя сотню лет после азиатского погрома и окончательного размежевания отдельных русских областей на развалинах Древнерусской державы образуются два средоточия материальной силы и, как следствие, два центра объединения. Один на русском северо-востоке, в медвежьем углу бывшей Древнерусской державы, который мы зовем Великороссией, другой на западе, в лесах неманской поймы, собственно даже не в русской земле, но' тоже в непроходимой глуши. Уже во второй четверти XIV столетия становятся заметными успехи русского северо-востока в деле объединения разрозненных и разгромленных русских княжеств. И как сказал по этому поводу историк В.О. Ключевский: «В начале XIV столетия в нашей истории все более явственно начинает себя обнаруживать процесс, обратный по характеру тому, что наблюдался в предшествующую эпоху: одна из младших ветвей потомков владимиро-суздальских князей, которой в наследственное владение достался ничтожный угол на окраине суздальского княжества — Москва, начинает собирать до этого дробившиеся на уделы русские земли в нечто целое».

То же самое происходит и на западе, там успехи объединения и создания новой мощной державы не менее впечатляющие. Разница в том, что на востоке русские земли под знамена своей державы объединял русский князь, пусть даже владелец самого что ни на есть ничтожного удела. Но он объединял окружавшие его уделы, принадлежавшие его роду, и ставил под свою власть их владельцев, которые были одной с ним фамилии. На западе русские земли объединялись под стягом чужого князя. Основу для объединения на западе, так же как и на русском северо-востоке, положило захудалое княжество во главе с таким же захудалым князьком. И тот так же стал собирать в одно целое близ лежавшие к нему земли, но это были земли не его рода. А надо знать, как ревностно относились князья Рюриковичи к своей земле, и тогда станет понятной та непримиримость, что сопутствовала всей истории отношений Москвы к западному соседу.

Таким образом, те задачи, что решались на северо-востоке по созданию и укреплению централизованного государства, одновременно решались и на русском западе. Те же процессы объединения и становления государства были свойственны обеим частям Руси. Отличие в том, что на северо-востоке это делалось руками русских людей, возглавляемых своим русским князем, создававшим свою русскую государственность. На западе и юго-западе тот же процесс проводился князем Литвы, объединявшим русские земли под своим, литовским стягом, в свою, но чуждую для русских людей, державу.

Иногда на страницах литературных трудов, посвященных исторической теме, можно встретить мнение, что Литва тогда была более русской, нежели литовской. Это верно, но только в том смысле, что в ней преобладало население русского происхождения. На огромных пространствах западных, юго-западных и южных княжеств бывшей Киевской Руси, вошедших теперь в Великое княжество Литовское, островок собственно литовской земли, прилепившийся к самому северо-западному углу вновь рожденной державы, и откуда собственно произошел корень литовской народности, оставался незамеченным. И, тем не менее, мы не можем согласиться с мнением, что эта держава была больше русской по содержанию и по существу. Например, историк Иловайский утверждает, что «в это время великое княжество Литовское во внутреннем устройстве, очевидно, попадает решительному влиянию своих русских областей, т.е. влиянию русской гражданственности». Интересно, что ученый имеет в виду под понятием гражданственности? Если только под этим понимать основы государственного устройства, то историк не прав. Правда, он тут же разбавляет свою мысль словом «очевидно», что само по себе выдает сомнение автора фразы в приводимом утверждении. На самом деле, на присоединяемых к Литве русских землях немедленно водворялся литовский порядок правления, учреждалась литовская администрация, русские области обязаны были поставлять свои ратные силы во время войн литовских князей с кем бы то ни было из соседей, будь то московские князья или псковичи с новгородцами. Трудно судить о том, какие нравы и обычаи царили тогда при дворе великого Литовского князя и других литовских князей и переняли ли последние что-нибудь у русских побратимов по классу. Сведений об этом нет, зато более чем достаточно сведений о том, как чуть позже, едва только Литва станет входить в более тесный контакт с Польшей, еще задолго до их полного объединения, сначала высшая власть Литвы, затем всех рангов служилая знать и просто магнаты, а за ними и все население собственно литовского корня с готовностью станут перенимать все польское, начиная от привычек и обычаев и заканчивая языком и религией. Так что мы должны с большим сомнением относиться к тому, что многие даже очень видные наши историки называют Литву времен позднего средневековья литовско-русским государством или Литовской Русью. Думается, что несмотря на преобладание русского населения, называть литовское государство Русью, пусть даже с добавлением прилагательного Литовская, не совсем корректно. Край был действительно русским, даже без добавления этого прилагательного, но государство все-таки оставалось сугубо литовским. И для того чтобы это утверждать, достаточно привести только один аргумент. Полное преобладание русского, а, следовательно, православного населения за многие годы не привело к полной христианизации собственно Литвы, которая оставалась языческой. Были, конечно, в этом направлении кое-какие подвижки, но похвалиться, что обратили в Христову веру всю Литву, русские люди не могли. Зато едва только наметилось сближение Литвы с Польшей, обращение этнических литовцев в католицизм стало повальным явлением. Тогда в латинскую веру обратились не только литовские язычники, но и те, которые ранее успели креститься в православие, наконец, католическому соблазну подверглись даже многие русские люди, потомки выходцев из Киевской Руси. В особенности последнее станет характерным для представителей привилегированного сословия, отчего принадлежность к православной вере в так называемой Литовской Руси можно будет встретить только среди простого народа русского корня.

Выше мы говорили, что история одарила оба поднимающиеся государства одинаково выдающимися личностями. В то время, когда процесс объединения русских земель вокруг Москвы стал необратим и его успех неразрывно связался с именем князя Ивана Калиты, у западного соседа такой же успех сопутствовал князю Гедемину. При жизни обоих столкновения между ними еще не произошло, но именно их деятельность запрограммировала такое столкновение на будущее. Их обоюдные успехи и следование их преемников продиктованной ими политике будет иметь результатом долгое, непримиримое противостояние.

Рано или поздно, но продолжатели дела Калиты и Гедемина должны были столкнуться на пути расширения своих владений. Московские князья в силу исторического взгляда на свои земли к на свою власть над ними смотрели на все владения рода Св. Владимира как на свою собственность.

Литовские власти тоже не останавливали себя пониманием только защиты захваченных русских земель. Теперь, когда их подданными стали многие князья Рюрикова рода, во владении которого во времена родового равенства находилась вся русская земля, они посчитали себя в таком же праве претендовать целиком на наследие Древнерусской державы, что и князья московские. Столкновение на московско-литовском порубежье стало исторически неизбежным.

Два активных средоточия общественной жизни на востоке Европы, два накопителя материальной силы должны были войти в тесное соприкосновение. Пока между ними существовала разделительная полоса в виде независимых или полузависимых княжеств, нечто вроде санитарного кордона, видимых мест пересечения интересов Москвы и Вильно заметно не было. Но оба государственных образования, безжалостно изживая каждое у своих границ остатки сепаратизма, стремительно двигались навстречу друг другу. Теснимая с запада немецким давлением, испытывая не унимающуюся агрессию тевтонского рыцарства, Литва искала выхода на востоке. Оставаясь в вассальной зависимости от Сарая, а потому ограниченная в своем движении на восток и все более испытывавшая неудобства от нападок бесчисленных осколков бывшей Чингизидовой империи, Московская Русь стремилась на запад. Да и помимо такого стремления оставалась причина столкновения, которую мы уже называли. Еще во времена номинального подчинения Орде становится заметной тенденция московских правителей, не изменившая им до конца, — стремление подчинить под власть своей державы все земли бывшей империи Рюриковичей. Выше мы уже говорили об исторически сложившемся взгляде московской власти на рюриковы владения и на саму себя как на их наследника. А владения эти, не входившие сейчас в состав Московской державы, принадлежали литовскому князю.

Если Гедемину удалось избежать прямой конфронтации с Москвой, то его сыну, великому князю Ольгерду довелось-таки столкнуться с соперником по собиранию русских земель, великим московским князем. Сначала поводом к столкновению послужил Новгород. Надо сказать, что вольный город не благоволил властолюбивым московским притязаниям, и в периоды обострения своих отношений с великими князьями иногда искал заступничества у Литвы. В Новгороде никогда не переставала действовать довольно весомая и влиятельная литовская партия, открыто стоявшая на позициях отдачи всей обширной области под власть соседней державы. И хотя промосковски настроенных людей в новгородском краю было немного, и они никогда не представляли реальной политической силы, литовская ориентация, тем не менее, не могла стать сколько-нибудь преобладающей из-за пресловутой тяги новгородцев к вольности. При любом конфликте с Москвой вольный город, в конце концов, отворачивался от литовского покровительства, боясь поступиться свободой. Да и Литва при этом никогда не отваживалась на последний, решительный шаг. Надо сказать, что и Москва долгое время не решалась наложить тяжелую руку на вольный и строптивый город, отчего новгородцам и удавалось долго лавировать между своей кажущейся свободой и московскими притязаниями, чередующимися с уступками и послаблениями.

Последнее обращение новгородцев к Литве за помощью от московских притеснений прозвучало в 1345 году как протест князю Симеону после его очередных выпадов в сторону вольного города. На это обращение Ольгерд ответил вводом своих войск в новгородские владения, но до настоящего завоевания дело не дошло. Повоевав окрестности и добившись лишь того, что в Новгороде в очередной раз выше обычного подняла голову литовская партия, пришлый князь повернул обратно. Примерно с таким результатом будут заканчиваться и все последующие притязания Литвы на вольный город. Что касается Пскова, то там у Литвы отмечены даже частые военные союзы с псковичами против ливонских немцев. Пограничное положение Пскова роднило его с Литвой ввиду общей опасности. Недаром псковичи часто принимали к себе князем литовского выходца.

Но ни Новгороду и ни Пскову грозила в первую очередь литовская опасность. Тогда, во второй половине XIV столетия, по-настоящему серьезное давление от возвышающейся Литовской державы начинают испытывать Смоленск и Северская Украина.

Мы говорили, что как и Новгород с Псковом, Смоленск с большей частью территории своего княжества чудом избежал ужасов Батыева погрома, которому подверглись остальные земли Древней Руси. Зато начиная с середины XIV столетия Смоленская земля на несколько столетий оказывается в объективе внимания сначала московско-литовского противостояния, постепенно переросшего в московско-польское, а затем и вообще становится центром средоточия военных действий, периодически разворачивающихся на западных границах Московской державы. В древние времена Смоленск находился, пожалуй, в самом выгодном в смысле внешних опасностей положении из всех владений Рюрикова рода. Он располагался в центре русских земель, и если говорить о потенциальной опасности с запада, то с этой стороны его надежно прикрывали Полоцкое, Пинское, Витебское и другие более мелкие княжества. Но вот после захвата западных русских владений литовскими правителями этого щита у Смоленска не стало. И именно в это же время Смоленск начинает испытывать на себе тяжелую руку Москвы, которая, уже достаточно преуспев в собирании русских земель, наконец, добралась и до Смоленска. Спасшись от азиатского погрома, Смоленск более ста лет потом жил своей самобытной жизнью, не тревожимый ни с одной стороны соседями. Наконец, эти времена кончились. Смоленск вдруг оказался зажатым между двумя активными собирательницами Руси, и стало совершенно очевидно, что сохранить и дальше свою самобытность не удастся. Вопрос оставался только в том, к какой стороне примкнуть. Надо сказать, что сами смоляне больше тяготели к западу. Может быть оттого, что Москва, не разбиравшаяся в приемах и меньше всего прибегавшая к средствам дипломатии, предпочитая всему этому грубую силу, уже успела отнять у Смоленска его некоторые земли, например, Можайский уезд. А может быть оттого, что смоленские люди в западном соседе продолжали видеть близких им полочан, в которых Литва буквально растворилась. Ведь с полоцкой землей у Смоленска издревле был налажен тесный контакт, и естественное тяготение смолян к западным соседям, ни в государственном устройстве, ни в самобытности которых они не ощущали преобладания литовского элемента, брало верх над московской ориентацией. Как бы там ни было, но смоленские князья пошли на союз отнюдь не с московскими, а с литовскими князьями, правда, первое время еще наивно надеясь, что Литва бескорыстно поможет им в борьбе с Москвой и сама не покусится на смоленскую независимость.

В 1352 году во время повода великого московского князя Симеона на Смоленск литовский князь Ольгерд по просьбе смолян выступил навстречу москвичам. До открытого столкновения не дошло, дело удалось разрешить миром. Но на переговорах смоленской стороны с московской литовский правитель выступал тогда как союзник и покровитель первой. Понятно, что такие услуги даром не оказываются, а потому Смоленск ставил себя в зависимость от своего покровителя. В данном конкретном случае смоляне рассчитались с литовским князем тем, что отдали ему во владение город Ржев на Волге, имевший выгодное положение на границе Смоленского княжества с московскими владениями. Но Ольгерд не остановился на подаренном Ржеве. В последующие годы он уже силой захватил принадлежавший смоленскому княжеству город Мстиславль и некоторые села.

Во второй половине XIV столетия Смоленское княжество все еще формально числится самостоятельным государственным образованием. Но влияние на него Литвы уже такое, что смоленский князь либо безоговорочно посылает свои дружины на помощь тамошнему князю в войнах того против крестоносцев, либо сам во главе своих ратных сил выступает со своим литовским союзником в их совместных походах. Причем последние все чаще направляются в сторону Москвы. Впрочем, верно ли будет называть смоленского князя союзником литовского. Скорее это вассал последнего, его подручник, все более и более попадающий в его зависимость. Тем не менее еще какое-то время Смоленск сохраняет номинальный суверенитет. Литва, то ли из-за осторожности, не желая прямым его захватом раздражать Москву, то ли еще почему, но не решается на последний шаг. Зато именно такой шаг предпринимает тогда западная собирательница Руси в отношении Северской Украины.

Земли, получившие в нашей истории название Северской Украины — это бывшие во времена Киевской Руси владения Черниговских князей. Характерная их особенность в том, что еще до Батыева нашествия они раздробились на столь большое число мелких уделов, что выделялись этим свойством даже на общем фоне феодальной чересполосицы, казалось бы, свойственной всем русским землям той поры. И не удивительно, что именно эта часть Древней Руси пришла в упадок больший, чем все остальные, так что после прохождения по ней азиатских орд на этой земле нельзя было различить даже признаков к возрождению. И может быть именно поэтому после погрома уцелевшие в горниле нашествия на этой земле русские люди вернулись к привычной феодальной резне с таким ожесточением, какого тоже не заметно в других областях Руси. И неудивительно, что обессиленная Северская земля с ее непрекращающимися внутренними распрями стала для хищных соседей приманкой более соблазнительной, чем все остальные. Уже в XIII веке она подвергается частым набегам литовцев. Это движение, в конце концов, поставит Северщину под власть Литвы, но это произойдет не скоро, и долгое время наследие бывших Черниговских князей оспаривалось между Литвой и правителями соседних русских владений, из которых больший успех сопутствовал Смоленским князьям. Во второй четверти XIV столетия смоляне завладели самым сильным из уделов Северской земли — Брянским. Но этот успех не пошел на пользу ни Смоленским князьям, приобретшим богатую волость, ни попавшим под их власть жителям Брянска. Новоприобретенную смолянами область вдруг охватила череда смут и раздоров, которая с небольшими перерывами продлилась несколько десятков лет. В одной из таких смут дело дошло даже до того, что народ на городском вече убил своего князя.

Такими неурядицами в этой части русской земли и таким ее неустройством не мог не воспользоваться литовский собиратель Руси. В конце 50-х — начале 60-х годов XIV столетия Ольгерд совершает в эти края несколько походов, в результате которых Брянск оказывается в его руках. После Брянска литовскому князю с необыкновенной легкостью покоряются и некоторые другие города Северской Украины: Чернигов, Новгород-Северский, Трубчевск, Стародуб-Северский. На этом литовский правитель не успокоился. На очереди к захвату стояли другие русские города со своими уездами, которые пока ввиду недостаточности сил и удаленности не могла прибрать к рукам Москва. Это Козельск, Новосиль, Одоев, Воротынск, Белев, Елец и др., мелкие владельцы которых были не в состоянии противостоять натиску с запада. Литовский же князь не скрывал своих устремлений на этот счет, и, действительно, время, когда западный собиратель Руси поставит названные области под свою власть, придет очень скоро, но пока его вдруг отвлекло от завоевания Северской Украины иное, не менее заманчивое предприятие.

До сих пор московско-литовские столкновения протекали вяло или проявлялись как-то косвенно. Либо Литва почти без усилий захватывала наследие бывшей Киевской Руси, на что Москва была не в состоянии повлиять должным образом, либо московский правитель также без применения оружия выхватывал добычу из-под носа у западного соперника. И в тех и в других случаях дело по большей части решалось расположением или, напротив, нерасположением местного населения к той или иной стороне. До открытых военных столкновений не доходило. Были случаи военных походов, но противостояние, как мы видели, разрешалось взаимными договоренностями, причем выгода от последних для каждой стороны опять же определялась настроением жителей областей, за которые шел спор. Но нельзя не видеть, как при этом обе стороны активно накапливали взаимную неприязнь, постепенно переросшую в вековую непримиримость. Наконец, история стала свидетельницей открытого столкновения соперников по собиранию Руси, и это столкновение неразрывно связано с именем великого московского князя Дмитрия Ивановича.

Основанием для первой открытой войны Москвы с Литвой стало заступничество Ольгерда за тверского князя Михаила, на сестре которого был женат литовский князь. В свою очередь, Михаил вступил в соперничество с Дмитрием московским за великое княжение. Как известно, русские князья, соискатели великого княжения, ездили в Сарай на поклон к властелину, а тот, занятый своими заботами и увлеченный собственной борьбой за власть и выживание, отмахивался от просителей ярлыком, этим символом высшей власти среди русских князей, действуя по принципу: «кто больше даст». В этом смысле у московского князя не было конкурентов. Москва давно стала богаче своих соперников. Впрочем, выдав ярлык по самой высокой цене, хан, вслед за тем, не смущаясь, мог выдать такой же и следующему соискателю по цене, какую тот мог заплатить, а там, дескать, разбирайтесь сами, как хотите. И русские князья разбирались привычным, давно испытанным способом — оружием. Ну а поскольку военной силы у Москвы тоже было больше, то ее противникам оставалось прибегать к союзам. Так получилось и на этот раз. Выдав ярлык на великое княжение молодому московскому князю Дмитрию, хан затем выдал такой же тверскому князю Михаилу, у которого и без этого накопилось много причин для недовольства Москвой.

В 1368 году, заключив между собой союз, Михаил и Ольгерд совместными силами внезапно напали на Московскую землю. Конечно, у литовского князя цели войны были куда глубже, нежели просто поддержать своего шурина. Перед Литвой открывалась перспектива: пользуясь неустройствами в русской земле, малой ценой захватить само Московское княжество. Вторжение было столь неожиданным, что Дмитрий не успел собрать войско и заперся в кремле с малой дружиной. Лишь один сторожевой полк встретил нашествие и пытался его остановить на реке Тросне в Рузском уезде, но был разбит. После этого противники беспрепятственно прошли Московскую землю, но оказались бессильными перед мощными каменными стенами и башнями нового кремля. Крепость была построена всего за несколько лет вместо старой деревянной, и ее существование стало полной неожиданностью для пришельцев. Простояв три дня перед неприступными стенами, незадачливые завоеватели повернули обратно, жестоко опустошив по пути беззащитные московские владения. В отместку московский князь через год огнем и мечом прошелся по тверской земле, отплачивая врагу за свое разорение, но литовскому противнику еще долго будет удаваться избегать мести.

В 1370 году история повторилась теми же действующими лицами. Вдобавок, войско противника на этот раз пополнилось ратными людьми Смоленска. Трудно сказать, на что надеялись на этот раз союзники. Овладеть каменной крепостью было невозможно. В этом они убедились два года назад. Не исключено, что теперь они рассчитывали захватить ее неожиданным нападением, пока москвичи не успеют затворить ворота, но делать на это ставку было бы слишком наивным, и, скорее всего, Ольгерд шел прельщенный легкой добычей с беззащитных московских вежей, зная наперед, что расплачиваться придется его союзнику, тверскому князю, который меньше всего был дорог Ольгерду, и что до Литовской земли московский князь не доберется. Поход закончился с еще меньшими результатами, чем предыдущий. Внезапности не получилось. Правда, московский князь не успел изготовить войска к встрече врага на своих рубежах и вновь заперся в кремле, поручив сбор ратных сил серпуховскому князю Владимиру. Тот довольно успешно справился с поручением, и, когда Ольгерд вышел к Москве, Владимир двинулся на выручку столицы с другой стороны. Серпуховской князь стоял уже в Перемышле, когда весть о его приближении дошла до лагеря противника, после чего Ольгерд, всегда отличавшийся осторожностью, решил не испытывать судьбу в открытом столкновении и, повернув к своим рубежам, ушел восвояси. За ним поплелся и его союзник, неудачливый претендент на великое княжение, тверской князь Михаил.

Еще через два года — третья и последняя попытка тех же союзников нарушить сложившуюся расстановку сил, но на этот раз их ждал просто полный провал. Московский князь сумел собрать большие силы и встретить неприятеля на дальних подступах к своей столице, у города Любутска. Здесь авангард Дмитриевой рати наголову разбил сторожевой полк литовского войска. Основные силы Ольгерда укрепились в труднодоступной местности, защищенной глубоким оврагом. А далее литовский князь не стал проявлять никакой активности, о его известной осторожности мы уже говорили. Не чужд осторожности, свойственной всем отпрыскам калитинского племени, предпочитающим действовать только наверняка, оказался и московский князь. Простояв какое-то время друг против друга, противники заключили перемирие и разошлись. После этого литовский князь навсегда прекратил попытки захвата Москвы. Он понял бесперспективность каких-либо происков в сердце Руси. Но он также хорошо понял возможность медленного и постепенного присоединения к своей державе окраинных русских земель, слабо связанных с центром. Этому направлению своей деятельности он остался верен, не прекратив его до конца своего княжения и передав потомкам.

После смерти Ольгерда в 1377 году и утверждения на великом княжении одного из его сыновей — Ягайло в Литве не обошлось без смут и раздоров. Этим и спешил воспользоваться московский князь, попытавшись перейти от оборонительного характера долгого противостояния к наступлению. Целью ближайших устремлений Дмитрия Московского было отвоевание захваченных недавно Литвой северских княжеств. В 1379 году русская рать, возглавляемая серпуховским князем Владимиром Андреевичем, вошла в литовские владения и в результате кампании отняла у противника старые русские города Трубчевск и Стародуб. Большего добиться не удалось, и кампания завершилась со скромными успехами, но она же привела к еще большему обострению отношений Руси с Литвой, окончившемуся союзом последней с правителем Золотой Орды, темником Мамаем, что потребовало от Москвы мобилизации максимума сил для отражения в следующем году совместной ордынско-литовской агрессии. Как известно, во время знаменитого похода Мамая на Дон, закончившегося Куликовским побоищем, Ягайло спешил туда же, и в день знаменитой битвы стоял со своим войском в одном переходе от Куликова поля.

Тем временем накал обстановки в самой Литве несколько способствовал ослаблению московско-литовского противостояния и давал московской стороне хоть какое-то время для передышки. Надо сказать, что западный сосед переживал тогда драматические времена, там чуть ли не ежедневно свершались политические события поистине шекспировского характера. Литва вступила в решающую фазу борьбы за единодержавное устройство против сепаратизма и феодальной анархии. То же самое тогда происходило и на московской земле. Борьба за власть между потомками Гедемина достигла своего апогея и своими кровавыми способами разрешения не уступала тому, что творилось вокруг великокняжеского двора в Москве и в сопредельных с ним других русских княжествах. Мы не будем даже мельком останавливаться на всех этих подробностях, ибо это выходит за рамки предмета нашего рассказа, но отметим лишь то, что как в Москве, так и в Вильно накал внутренних страстей не позволил ни одной из сторон взять верх над другой. Каждый из соперников был вынужден одинаково отвлекаться на внутренние распри. И хотя положение Ягайло на великокняжеском столе казалось устойчивым, врагов внутри Литвы у него было достаточно, и им было уделено все внимание великого литовского князя. А потому натиск на московские земли пришлось заметно ослабить, что было на руку московскому князю, у которого недостатка во внутренних врагах тоже никогда не было, и бушующие междоусобные страсти продолжали захлестывать Русь. Нельзя не отметить, что во внутренней борьбе своим гнусным коварством Ягайло не уступал московским властелинам. Вершиной его злодеяний стало вероломное предательство и убийство родного дяди, старого князя Кейстута.

Кроме того, у каждой из сторон оставались заботы внешнего характера. Так, если для Москвы источником внешних потрясений служила Орда с ее бесконечными терзаниями русской земли, то для западного соседа таким источником оставался Тевтонский Орден, который, видя усиление Литвы и понимая опасность для себя с ее стороны, всеми средствами пытался препятствовать ее возвышению.

Но, конечно, главной особенностью последней четверти XIV века становятся польские события, положившие начало польско-литовской унии.

В 1370 году умер польский король Казимир Великий, не оставивший после себя прямого потомства, а потому еще при жизни завещавший польский престол племяннику, сыну своей сестры, бывшему тогда королем Венгрии — Людовику. Но Людовик оказался чуждым польской короне. Став королем Польши, он лишь формально числился им, считая лишним даже изредка посещать свое новое королевство, все время проживая в Венгрии и ограничивая свой интерес к Польше взиманием с нее налогов и податей. Процарствовав таким образом 12 лет, он благополучно скончался, также не оставив после себя мужского потомства, а двум дочерям завещал по королевству. Старшая Мария получала в наследство польскую корону, младшая Ядвига — венгерскую. Но и в Кракове и в Пеште общество не очень-то приняло распоряжение покойного короля. Поляки были недовольны тем, что Мария обручена с маркграфом Бранденбургским, которому теперь надлежало стать их королем. А он был немцем, что одного только достаточно, чтобы быть не принятым и не признанным поляками. Ядвигу не хотели признавать королевой за ее молодость. Принцессе было всего 12 лет, и венграм не улыбалась перспектива жить под правлением ребенка. Общий компромисс нашли в форме обмена. Венгрия досталась Марии, где не очень обращали внимание на то, кто ее супруг, а поляки пригласили младшую сестру с условием, что они сами подберут ей жениха, то есть своего будущего короля. Дело несколько усложнялось тем, что Ядвига еще в раннем детстве была помолвлена с наследником австрийского престола. Но тот отнюдь не собирался менять королевский трон в Вене на трон в Кракове. К тому же этот жених также был немцем. В конце концов, удалось преодолеть все эти препоны, и в октябре 1384 года четырнадцатилетняя принцесса Ядвига короновалась в Кракове польской короной.

Мы опускаем тут все подробности и не сообщаем о происшествиях, в том числе и о кровавых, которые два года, считая со смерти короля Людовика и до вступления на польский престол Ядвиги, будоражили польское, венгерское и литовское общество. Эти два года оказались насыщенными событиями, которые могли подарить романистам несколько десятков захватывающих сюжетов. Еще два года, доверху наполненных таким же содержанием, прошли в борьбе за жениховство, пока, наконец, не была утверждена кандидатура на роль нового польского короля. В 1385 году в результате победы при краковском дворе литовской партии мужем Ядвиги и, следовательно, королем Польши становится великий литовский князь Ягайло.

Избранию последнего на польский престол его сторонники спешили придать вид исключительной межгосударственной важности, а еще более того — законности. Для этого была заключена уния, получившая название Кревской по имени города, в котором литовский князь дал согласие принять польскую корону. Согласно статьям Кревской унии, Польша и Литва оставались независимыми государствами, но находились отныне под властью единого государя.

В начале 1386 года литовский князь прибыл в Краков, 15 февраля он, ранее успев принять православие, перекрестился в католицизм, 18 февраля состоялся его торжественный брак с польской королевой, а 4 марта последовало коронование самого Ягайло польской короной.

Так было положено начало процессу объединения Польши и Литвы в одно государственное образование. Процесс этот растянется почти на два столетия, но уже первый его шаг во многом определил будущее как самого Польско-Литовского государства, так и его соседей. Историк Иловайский по поводу этого отметил:

«Переход великого князя Литовского в католичество и вступление его на польский престол решили издавна происходившую здесь борьбу между западным и восточным обрядом не в пользу последнего, и именно в то время, когда Литва находилась под сильным и непосредственным влиянием православно-русской гражданственности. Отныне с этим влиянием входила в столкновение гражданственность латино-польская, вооруженная авторитетом власти, светской и церковной. Брак Ягайла с Ядвигою получил всемирно-историческое значение и в том смысле, что он повел к политическому соединению трех славянских народов, т. е. поляков, литовцев и западноруссов. Польская народность, дотоль сравнительно небольшая и не игравшая значительной роли в Европейской истории, соединясь с обширным Русско-литовским государством, быстро возвысилась на степень могущественной державы в восточной половине Европы и приобрела важное влияние на ее дальнейшие судьбы.

Не вдруг, однако, совершилось государственное объединение Литвы и Западной Руси с Польшею; оно должно было пройти еще разные ступени и подвергнуться некоторым колебаниям».

Это положение известного ученого, как, впрочем, и мнения согласных с ним многих других отечественных историков, дает достаточно поводов для полемики. Мы уже выше говорили о том, что красной нитью через всю историю польско-литовско-русской государственности проводят наши исследователи мысль о преобладании русской гражданственности на территории Литовского государства, которое те же исследователи именуют Русско-литовским. Теперь о преобладании той же русской гражданственности будет говориться в отношении объединенных Польши и Литвы. А так ли это на самом деле?

Обратим еще раз внимание на то, как в последнем высказывании Иловайский подчеркивает незначительность польской народности, уступающей в этом смысле литовской. Но это верно только в том случае, если под литовской народностью понимать русско-литовскую. Сама же Литва, как таковая, то есть этническая Литва, с двух сторон прижатая дремучими лесами к обоим берегам Немана на протяжении всего-то каких-нибудь двух-трех сотен верст по его течению, была мизерной в сравнении с Польшей. Но уже в создании самого русско-литовского государства мы имеем уникальный в истории случай. Не русские княжества поглотили Литву, а напротив, присоединив к себе обширные, густонаселенные территории бывших уделов Киевской Руси, Литва в государственном понимании поглотила русские княжества. И сколько бы нам не говорили о преобладании русской гражданственности, у нас относительно этого утверждения всегда останутся сомнения. Достаточно взять неразрывно связанный с гражданственностью вопрос о религии. Выше мы уже отмечали, что за долгое время вхождения многих древнерусских уделов в Литовское государство, при всем, якобы, преобладании гражданственности, русский элемент не очень-то преуспел в деле христианского миссионерства. В то время как только наметившееся объединение Литвы с Польшей, выразившееся лишь в династическом браке носителей высшей власти, открыло дорогу к повальному окатоличиванию этнических литовцев, впрочем, как и некоторых русских. И вся последующая история развития польско-литовской государственности — это история активного наступления воинствующего католицизма на православие и грубое притеснение русской церкви, поставленной властями буквально вне закона. Тогда о каком преобладании русской православной гражданственности может вестись речь? Но для нашего рассказа куда более важен другой показатель.

Расширение границ Литовского государства и прирост его населения за счет присоединения русских уделов приводится нашими историками как причина усиления военной мощи западного соседа, как объяснение его успехов и московских неудач. Особенно отмечаются стойкость и воинские доблести русских дружин, вынужденных воевать под литовскими знаменами против единоплеменной и единоверной Москвы. Позже, когда самой боеспособной единицей польско-литовской армии станет украинское казачество, а оно вовсю заявит о себе уже во время Ливонской войны, письменные источники будут единодушно подчеркивать особый антимосковский настрой русского казацкого войска, его неприкрытый антирусизм, что не может быть объяснено лишь одним служебным долгом. Как же так, и где преобладание русской православной гражданственности? Конечно, государство может заставить работать на себя покоренные народы и тем самым укреплять свой экономический потенциал. Оно может даже заставить воевать на своей стороне, в том смысле, что в состоянии поставить покоренного под свои знамена. Но никакое государство не в силах искусственно привить своему подданному враждебное настроение к кому бы то ни было, а тем более к единоверцу и единоплеменнику.

Здесь стоит обратить внимание на такой момент.

До начала объединения Польша и Литва немало воевали между собой. В особенности яблоком раздора для них служили Галиция и Волынь. Именно за эти бывшие русские земли и шла самая ожесточенная борьба. Но эта борьба разом прекратилась, едва стороны предприняли первый шаг к объединению. Заметим, никакого объединения еще нет, есть два различных государства, как и прежде. Совершен лишь династический союз, который в дальнейшем будет то крепнуть, то вновь ослабевать вплоть до полного распадения, но между старыми врагами не только никогда больше не будет войн, но всегда будет военный союз, и противник будет только общий для обоих. Что же в этом смысле мы видим в московско-литовских отношениях? Там подобных союзов, за время пока еще Польша и Литва оставались отдельными государствами, будет не меньше. И великие московские князья будут родниться с великими князьями литовскими чуть ли не в каждом поколении. Но ни один такой акт не только не принесет мира, но, напротив, всякий раз будет служить толчком к очередной бойне.

Можно привести еще много примеров, но и упомянутых будет достаточно, чтобы усомниться в том, что в недрах Литовского, а позже Польско-Литовского государства, несмотря на полное преобладание русского элемента, преобладала русская гражданственность.

Коронование Ягайло. польской короной не убавило накала во внутренних смутах в литовском княжестве. Ближайшие за коронацией годы отмечены острой вспышкой очередной междоусобной брани, основные события которой начинают концентрироваться вокруг еще одной незаурядной личности, вышедшей тогда на авансцену политической истории Восточной Европы — знаменитого князя Витовта.

Витовт был сыном погубленного Ягайлом князя Кейстута, то есть приходился двоюродным братом новому польскому королю. Тут тоже можно провести полную аналогию с Московской державой, где быть тогда двоюродным братом великому князю, а зачастую и родным, за редким исключением означало стоять к нему в оппозиции и быть отмеченным не только темными интригами, но и кровавыми злодеяниями. Кроме того, что Витовт считал своим долгом отомстить за отца, Ягайло нанес новое оскорбление двоюродному брату еще и тем, что обошел того при своей коронации чинами и землями. Витовт надеялся получить должность королевского наместника в Литве и вступить во владение принадлежавшим его отцу уделом. Но Ягайло поставил в Литве своим наместником родного брата Скиргайла, возведя того в достоинство Великого князя Литовского. Но и этого новому польскому королю показалось мало и он подарил родному брату удел покойного Кейстута, на который рассчитывал Витовт. Последовавшая затем братоубийственная война с привлечением Витовтом на свою сторону Тевтонских немцев и с неоднократными покушениями на литовскую столицу выходит за пределы рассматриваемого нами предмета. Важно, что, в конце концов, Витовт добился для себя великого литовского княжения. Ягайло остался лишь королем Польским. Власть над обоими государствами закреплялась за одной династией, династией Гедеминовичей, но благодаря стараниям Витовта власть польского короля не распространялась на Литву. Бывший наместник польского короля в Литве, родной брат Ягайло, Скиргайло оставил Вильно и получил во владение Киевское княжество, став, таким образом, подручником нового великого князя.

Ограничив власть Ягайла одной Польшей, Витовт практически стал во главе обширного литовского государства. Но для нас важно то, что именно с князем Витовтом связан новый виток московско-литовского противостояния. И при этом Витовт стал первым из правящей литовской династии, кто близко породнился с Великими князьями Московскими. В 1387 году он выдал замуж свою дочь Софью за сына Дмитрия Донского, великого князя Василия. Брак оказался счастливым на потомство, так что все последующие представители московского великокняжеского дома являются в то же время прямыми потомками литовского князя. Но несмотря на это, как мы уже отмечали, не в пример польско-литовским брачным союзам династический брак Москвы и Вильно не принес им мира, и как высказался по этому поводу Иловайский: «Можно было только надеяться, что Витовт явится союзником против враждебного Москве Ягайла, и едва ли кто предполагал, что не этот государь, а именно Витовт окажется самым опасным соседом для Москвы, что он широко воспользуется родственными к ней отношениями в свою пользу и во вред Восточной Руси».

В первую очередь с именем Витовта у нас должна ассоциироваться одна из самых крупных акций агрессии за все время противоборства Московской Руси с Литвой. В 1395 году великий литовский князь захватил Смоленск, изгнав из него наследного князя Юрия Святославича. Этот западный форпост Москвы и раньше, как мы видели, во многом находился в зависимости от Литвы, так что его ратные силы даже принимали участие в походах литовских князей на московские рубежи. Но все же формально Смоленское княжество, хоть и в урезанном виде, после того как Москва отхватила от него некоторые восточные уезды, а Литва западные, сохраняло номинальную самостоятельность. Теперь этот древний русский город, один из крупнейших центров старой Киевской Руси, вместе с областью попал в состав чужой державы и обратное возвращение его в лоно русской государственности станет проблемой многих поколений русских людей и их правителей. Город на долгое время останется предметом спора обеих враждующих сторон, он будет отвоевываться оружием и вновь теряться, и пройдет почти три столетия, пока, наконец, уже при новой московской династии Смоленск окончательно станет принадлежностью России.

Первый раз Смоленск вернулся своему законному хозяину уже через шесть лет после захвата его Витовтом. В 1401 году бывший смоленский князь Юрий Святославич, пользуясь ослаблением Литвы неудачной войной с ханами Золотой Орды, вернул себе Смоленск, но из-за своей недальновидной политики вновь скоро потерял его. Заняв город, Юрий принялся расправляться не только со ставленниками Витовта, но и с горожанами, благоволившими литовским властям, или с теми, кто таковыми казались русскому князю. В результате при очередном приступе Витовта к Смоленску местные жители, недовольные жестокостями Юрия, сами открыли литовским пришельцам ворота.

После Смоленска великий литовский князь обратил притязания на владения Великого Новгорода. В 1405 году неожиданным нападением он захватил Псковский пригород Коложу. Московский князь бросил против тестя свои воинские силы, и, хотя до крупных столкновений дело не доходило, все же в течение трех лет (1406–1408 годы) в новгородско-псковских краях не утихали мелкие баталии. Последняя стычка случилась на пограничной реке Угре, где, в конце концов, стороны заключили мир. После этого воинской активности Витовта в отношении русских владений больше не заметно. Может быть, причиной тому стало резкое обострение отношений Литвы и Польши с Тевтонским Орденом, приведшее к большой, но последней войне, завершившейся в 1410 году разгромом рыцарей в знаменитой битве при Грюнвальде.

Грюнвальдская победа продемонстрировала торжество объединительной политики Польши и Литвы. Она стала показателем успехов единения и явилась следствием консолидации славянских народов против общего врага. В дальнейшем процесс польско-литовского объединения продолжался. Так в 1413 году в городке Городель была заключена следующая уния, послужившая дальнейшему сближению Польши с Литвой. Городельская уния — это еще один шаг в создании единой державы. Согласно ей, Литва формально оставалась независимым государством, но фактически ее независимость уже сильно ограничивалась вассальным отношением великого князя к королю Польши. Сам Витовт негативно воспринимал многие статьи Городельской унии как урезавшие его власть и ставившие его в ранг обычного наместника польского короля в Литве. Оно и понятно. Как и над другими крупными магнатами, над Витовтом продолжало довлеть средневековое феодальное сознание своей удельной независимости. Он был не против единодержавной власти, но власти, сосредоточенной в его руках. На деле же приходилось быть, по сути дела, подручником польского короля. Но именно это его положение, положение подручника, как и подобное положение любого русского удельного князя, попавшего в вассальную зависимость к великому князю Московскому, предопределяло на будущее успехи объединения в обоих соседних государствах. Но успехи обеих держав на ниве объединения одинаково толкали их самих навстречу друг другу.

Надо сказать, что в противостоянии с западным соседом, начиная с упомянутых выше походов Ольгерда, при князе Дмитрии Ивановиче и практически весь последующий XV век военные действия со стороны Москвы носили в основном сугубо оборонительный характер. У занятой ордынскими и своими внутригосударственными делами Руси не было сил; для серьезного наступления на запад. Да и Литва все эти годы пыталась организовать наступление на Русь отнюдь не собственными силами, а, как правило, в союзе то с Ордой, то с русскими удельными противниками Москвы. Зато именно в это самое время становится особенно заметным наступление на русскую православную церковь в самой Литве. Раньше, до начала объединительного процесса Литвы с Польшей, это явление просматривалось слабо. Но уже сразу после Кревской унии, предусматривавшей, между прочим, своими статьями обращение в католицизм все православное население Литвы, на принадлежавших Литве русских землях можно наблюдать все признаки идущей с запада религиозной экспансии. А знаменитая Флорентийская уния 1439 года начала постепенно перестраивать православную церковь в литовских владениях на римско-католический лад. Ожесточенное сопротивление православия католичеству и униатству и привело к наиболее резкому обострению отношений Москвы с западным соседом. Проявления этого обострения с московской стороны станут особенно заметными к концу XV столетия, тогда же Москва решительно перейдет от оборонительных действий в долгом противостоянии к наступательным. Это объясняется свержением Московской Русью азиатского ига, окончательным выходом из-под ордынской зависимости и, что не менее важно, полным присоединением к Московскому государству пограничного с Литвой Новгорода Великого с его обширными владениями. Именно присоединение Новгорода кардинально изменит расклад сил между Москвой и Вильно и, следовательно, характер военных действий между ними. Отныне со стороны Москвы они будут преимущественно наступательными. Но это будет еще не скоро, а пока, до конца XV столетия, с переменным успехом, не желая отдавать предпочтения ни той, ни другой стороне, будет тянуться долгая, изнуряющая вражда. Она будет проходить на фоне почти никогда не прекращающихся малых приграничных конфликтов. Так что чаще всего, несмотря на официальную необъявленность военных действий, на всем московско-литовском порубежье будут постоянно отмечаться военные столкновения.

Но самой характерной чертой этого противостояния стал переход литовских служилых людей на сторону Московского государства. Поначалу это в основном было свойственно людям русского происхождения, хотя и не только. Так, например, еще во время знаменитой войны Дмитрия Ивановича против Мамая и его союзника Ягайла в составе войск великого Московского князя находились дружины двух Ольгердовичей, то есть родных братьев литовского князя: Андрея Полоцкого и Корибута Брянского. Причем первый из них покинул Литву, в которой владел бывшим русским уделом — Полоцким княжеством, еще при вокняжении Ягайла и тогда же нанялся на службу псковичам. Позже, когда Мамай двинулся на Русь, а с запада на нее поднялся литовский князь, оба Ольгердовича стали под знамена московского князя.

Обратное движение — из Московского государства в Литву также имело место, но оно было менее заметным, тогда как переход литовских служилых людей на московскую сторону со второй половины XV века принял массовый характер. К концу столетия княжившие в пограничных с Русью областях Литвы магнаты переходили в московское подданство вместе со своими владениями, так что задача, поставленная Москвой по возвращению земель, некогда попавших под власть западного соседа, упрощалась уже сложившимися условиями и реальной обстановкой. Это же положение вещей во многом и определяло успех Москвы в единоборстве с западным соседом. Удачное наступление и присоединение бывших уделов зачастую достигалось не силой оружия. Выше мы отмечали, как в русско-литовском противостоянии можно было нередко наблюдать на захваченных русских землях приверженность коренного населения литовской государственности и антимосковский настрой определенной части общества. Но наряду с этим можно было видеть и обратную тенденцию, когда проживавшие на тех же землях, ставших предметом обоюдных претензий, русские люди православного вероисповедания не испытывали желания воевать за иноверную Литву. Спор о том, какая тенденция была преобладающей, сейчас был бы бесперспективным и бессмысленным, но совершенно очевидно, что в восточных регионах Литовской Руси, например, в Северской Украине, наблюдалось большее тяготение к Москве. Но уже в центральных ее районах, где-то, к примеру, во владениях бывшего Киевского княжества, такая тенденция была не особенно заметной, и чем далее на запад, тем московские позиции становились слабее. И массовый переход русских людей в московские пределы характерен именно из восточных областей. Но и его было достаточно, чтобы стать еще одной причиной противоречий с западным соседом. Отношения между державами ухудшались стремительно и ни о каком примирении не могло быть речи. Источник противоречий усиливался еще и тем, что, как мы отметили, на захваченных Литвой русских землях все больше и больше проявлялись признаки католической конфессиональной экспансии.

Надо сказать, что политика литовских князей по удержанию за собой некогда захваченных территорий, населенных преимущественно представителями русской народности, исповедующими православие, была крайне недальновидной и, мягко говоря, не отличалась гибкостью. Ничего иного не придумали литовские власти, как объявить на бывших русских землях гонение на православие и заняться насильственным окатоличиванием русского народа. Оттого-то и так никогда не прекращавшийся переход русских людей под власть московского государя стал повальным явлением. Со своей стороны литовские правители требовали от московской стороны возвращения принадлежавших беглецам земель и выдачи их самих, но понятно, что эти требования на Москве не находили никакого отклика. Что же касается более решительных действий, то после упомянутых войн Московского князя Василия Дмитриевича против своего тестя Витовта, случившихся в первое десятилетие XV века и продолжавшихся до последней четверти столетия, их не наблюдалось, и московско-литовские отношения в этот довольно длительный период не отличались военной активностью. Но именно этому периоду обе соседние державы обязаны пику подъема строительства каждой своей государственности и успехам в решении внутриполитических проблем. В северо-восточной Руси шел необратимый процесс консолидации удельных княжеств вокруг Москвы, очередной виток которого связан с именем внука Дмитрия Донского, великого московского князя Василия Темного. Успешно изживал остатки удельного сепаратизма и западный сосед. Кроме того, там после некоторого ослабления польско-литовской унии вновь взяла верх объединительная тенденция.

Временное ослабление польско-литовского государственного единства было, как мы уже отмечали, связано с именем князя Витовта, который, не изменяя процессу единения собственно литовских земель, в том числе и попавших под власть Литвы русских, стремился к полной независимости, а потому всячески противостоял попыткам польской короны превратить Литву в нечто вроде своего наместничества. Надо сказать, что эта деятельность имела успех и почти привела к распаду унии. Но в 1430 году Витовт умер, и с его смертью в Литве, попавшей в водоворот междоусобий за великое княжение, противодействие польским притязаниям стихло. Ягайло вновь подчинил себе свое бывшее великое княжество. Но в 1434 году скончался и Ягайло. Казалось, теперь не только не останется следов от зачатков единой польско-литовской государственности, но и сами Польша и Литва по раздельности, будучи охваченными междоусобными распрями, распадутся и исчезнут в горниле феодальной анархии. Однако на деле все вышло наоборот.

У обоих враждующих соседей, как у Москвы, так и у Вильно, процесс становления централизованного государства с единодержавной властью, сосредоточенной в одних руках и с наследной передачей ее от отца к сыну, стал необратимым. В то время в Москве можно было видеть, как при всех бушующих страстях борьбы между претендентами, великое княжение неизменно доставалось прямому наследнику умершего великого князя, несмотря на то, что этот наследник зачастую был ребенком и, находясь в окружении сильных и опытных врагов, казался беззащитным. Мы знаем, как в последней феодальной войне на Руси победителем вышел князь, находившийся в плену у своих врагов, к тому же князь слепой. Единодержавные устремления взяли верх, и они оказались сильнее всех других обстоятельств. То же самое происходило тогда и у западного соседа. Это позже, когда в Речи Посполитой возобладают элементы шляхетской вольности, помноженной на польскую распущенность, когда прельщенные кажущейся свободой литовские магнаты по образу своих польских собратьев отдадут предпочтение сеймовой монархии перед абсолютной, и, наконец, поменяют ее на выборную, под польско-литовскую государственность окажется заложена мина. А пока в самой Литве, включавшей в себя обширные русские области, шли процессы, аналогичные московским. И им подчинялось польское общество. После смерти Ягайло несколько лет не обошлись без кровавых потрясений. Но все же в 1440 году великокняжеский стол в Вильно занял сын Ягайла Казимир. Еще через семь лет он же надел на голову польскую корону. Уния была восстановлена во всех своих статьях.

Конечно, внутренние несогласия вплоть до раздоров между Польшей и Литвой будут наблюдаться еще долго. Ведь союз был только династическим, и оба государства номинально оставались самостоятельными.

Но внутри каждого из них централизованные тенденции уже неизменно взяли верх. А в свете нами затронутого предмета еще важнее то, что во внешних отношениях Польша и Литва будут теперь представлять если еще пока и не совсем одно, то уже почти одно целое, и вражда с восточным соседом сделается для них общим делом. Отсюда и Москва получит в лице вставших на необратимый путь объединения Польши и Литвы более сильного соперника.

И все-таки, несмотря на объединительные процессы, протекавшие тогда на стороне соперника, равновесие сил в московско-литовском противостоянии сохранилось. Дело в том, что на интеграцию Литвы и Польши Москва ответила адекватными действиями, и на русской земле также произошло объединение двух государств. Пути объединения были несколько иные, и само объединение по русскому обыкновению не прошло бескровно, нр результат был тем же, что и у западного соседа — удвоение силы. Читатель уже наверно догадался, о чем идет речь: на рубеже последней четверти XV века Московская Русь подчинила себе Русь Новгородскую.

В отличие от польско-литовского объединения, которое по сути дела было добровольным союзом, московско-новгородское объединение явилось насильственной со стороны Москвы политической акцией. Потому-то мы и называем его подчинением, но надо помнить, что на Руси не насильственно ничего никогда не делалось. И все же присоединение к Москве Великого Новгорода стоит особняком в длинном ряду других успехов объединительной политики Москвы. Это было не рядовое присоединение очередного захолустного княжества. Владения Новгорода по размерам и материальным богатствам превышали московские.

И если московско-литовские отношения и раньше всегда отличались особой остротой, то к последней трети XV столетия они еще больше обострились в связи с новгородскими событиями.

А события эти со второй половины века нарастали, как снежный ком.

До сих пор Москва и Вильно соперничали за мелкие, разрозненные уделы, владетельные князьки которых не помышляли о сохранении за собой хоть какой-нибудь самостоятельности и только ждали того часа, когда в процессе собирания русских земель очередь дойдет до их уделов. Все, на что они могли рассчитывать, ограничивалось предпочтением попасть под власть того, а не иного собирателя Руси. Из всех потерявших политическую независимость, а потому ставших принадлежностью одной из держав — соперниц русских княжеств, наиболее крупным и сильным было княжество Смоленское. Потому-то из-за него, больше, чем из-за какого-либо другого, и обострилась и без того непримиримая вражда с западным соседом. Но даже Смоленское княжество, вполне способное претендовать на самостоятельное государственное образование, по своим размерам, силе и богатству не шло ни в какое сравнение с Новгородской республикой. А именно последней суждено было стать причиной очередной вспышки страстей, когда между Москвой и Литвой не осталось больше санитарного кордона в виде захудалых княжеств, поглотить которые той или иной стороной вовсе не значило нарушить сложившееся равновесие сил. Вот тогда предметом обоюдных притязаний соперников стал Господин Великий Новгород.

Нет, за овладение Новгородом между Москвой и Литвой не было войны, как это было и еще будет в этом и последующем столетии за иные русские земли, расположенные в Северской Украине или на Смоленщине. Но зато за овладение Новгородом у Москвы не без негативного влияния Литвы случилась война с самим Новгородом, отчего и присоединение его к Московской державе не прошло мирно.

Как же складывалась тогда обстановка вокруг Новгорода, какие отношения связывали его с обоими соперниками и претендентами на обладание им и какие перспективы открывались перед вольным городом при сложившемся балансе сил?

К тому времени попаданию Новгорода под власть Москвы альтернативы почти не оставалось. Вторая половина XV века на Руси может называться временем полного торжества объединительной политики Москвы. Именно тогда на политической карте Европы возникло огромное, не знающее себе равных по размерам, мощное в военно-политическом смысле образование — Московское государство. Время же, наступившее с последней четверти XV столетия, может считаться эпохой полного и окончательного утверждения российского самодержавия и первых шагов абсолютистского монархического государства.

Новая эпоха возникла не на ровном месте, она подготовлялась всей историей предшествующих десятилетий. Уже с середины XV века четко вырисовался государственный статус России, определивший всю ее будущность. Именно тогда с ее политической карты исчезли последние очаги удельной системы и завершилось формирование единого государства с прочными самодержавными началами.

Процесс строительства Московской державы занял около двух столетий и был связан с деятельностью многих исторических лиц, каждое из которых внесло свою лепту в создание нового мощного государственного образования. Итогом же двухвекового строительства стала деятельность великого московского князя Ивана Васильевича III, к годам правления которого (1462–1505) и относится окончательное становление единого и независимого российского государства как одно из самых важных явлений в нашей отечественной истории. Историк С.М. Соловьев, описывая процесс медленного и кропотливого строительства Московского государства, призывал отдать дань уважения и признания каждому поколению его строителей:

«Иногда видим мы, — говорит ученый, — как целые поколения в продолжение многих и многих лет тяжелыми трудами накопляют большие богатства: сын прибавляет к тому, что было накоплено отцом, внук увеличивает собранное отцом и дедом; тихо, медленно, незаметно действуют они, подвергаются лишениям, живут бедно; и вот наконец счастливый наследник трудолюбивых и бережливых предков начинает пользоваться доставшимся ему богатством. Он не расточает его, напротив, увеличивает; но при этом способ его действий по самой обширности средств отличается уже большими размерами, становится громок, виден, обращает на себя всеобщее внимание, ибо имеет влияние на судьбу, на благосостояние многих. Честь и слава человеку, который так благоразумно умел воспользоваться доставшимися ему средствами, — но при этом должны ли быть забыты скромные предки, которые своими трудами, бережливостью, лишениями доставили ему эти средства?».

Продолжая начатое его предшественниками дело собирания русских земель в один государственный организм, Иван Васильевич III за время своего великого княжения присоединил к своей державе Тверское княжество, Ярославль и Ростов Великий. По этому поводу другой замечательный русский историк Н.И. Костомаров отметил: «Эпоха великого князя Ивана Васильевича составляет перелом в русской истории. Эта эпоха завершает собою все, что выработали условия предшествовавших столетий, и открывает путь тому, что должно было выработаться в последующие столетия. С этой эпохи начинается бытие самостоятельного монархического русского государства».

И, конечно, одним из главных успехов его объединительной политики стало присоединение к своей державе Новгородской республики, по размерам и природным богатствам не уступающей самому Московскому государству, каким оно было до присоединения Новгородских областей. И как сказал по этому поводу историк Д.И. Иловайский, «относительно собирания Руси самым важным деянием Ивана Васильевича было присоединение Великого Новгорода со всеми его обширными владениями».

Нет, мы не отвлеклись от основной линии нашего сюжета, как это поначалу может показаться. Все, о чем мы пытаемся рассказать, предопределило расклад последующих событий, приведших, в конце концов, к Ливонской войне, обозначило расстановку сил в ходе ее самой, а отсюда и имело итогом известные результаты, а потому оно с самого начала оказалось туго завязанным в один узел. И нас в этом завязывающемся чуть ли не за столетие до Ливонской войны клубке взаимных отношений больше всего интересует положение Новгорода, доживавшего тогда последние годы своей независимости. Суверенный вольный город стал тогда краеугольным камнем, на котором сталкивались интересы всех соседей Ливонии и через который поднимающаяся Московская держава вынуждена была проводить свою внешнюю политику. Вспомним, что долгое время любые контакты Руси с западными соседями, будь то с Орденом, Швецией, да и во многом с Литвой, определялись контактами с последними именно Новгородской или Новгородско-Псковской Руси. В особенности это относится к отношениям с Ливонией и Швецией. С Литвой у Москвы в последнее столетие наметился собственный контакт, минуя Новгород, но это случилось в основном благодаря наступательной политике литовских князей, в результате чего их владения достигли западной границы московского княжества. Тогда особую тревогу московских правителей вызывали опасения потерять Новгород, ибо ситуация складывалась так, что отжившая свой век вечевая республика с ее кажущейся архаической вольностью могла быть легко, подобно иным западным русским княжествам, захвачена Литвой.

К тому времени новгородское народоправление переживало глубокий кризис, и процесс этот стал необратимым. Мы знаем, что на протяжении долгого времени, уходящего еще в добатыеву эпоху, отношения Новгорода с великими владимирскими, а позже с московскими князьями складывались более чем непросто. Как знаем и то, что это не было соперничеством за великое княжение, и Новгород никогда не претендовал на власть над другими территориями. Поползновения вольного города были всегда иными: он стремился к полной самостоятельности и независимости от владимирских и московских князей. Торговый город и весь обширный, принадлежащий ему богатый край уже давно поддерживал у себя систему вечевого правления, но раздираемая внутренними противоречиями новгородская самобытность клонилась к упадку. Постоянная вражда внутриновгородских партий не способствовала укреплению политической стабильности в крае. А слабость выборных правительственных лиц, как правило, не отличающихся гражданскими или воинскими доблестями, имела следствием то, что при колоссальных богатствах, накопленных в крае, в новгородском обществе явно ощущалось как отсутствие высокого гражданского и национального самосознания, так и недостаток военных сил. И как выразился по этому поводу тот же Иловайский, «ничто так не свидетельствует о внутреннем упадке Великого Новгорода, как полный недостаток мужей, которые бы выдвинулись в эту эпоху своими талантами и гражданскими доблестями».

Последнее обстоятельство, в особенности в связи с обострением внешнеполитической обстановки, грозило утратой единства Руси. Во все предшествующие времена новгородское порубежье неоднократно становилось ареной ожесточенной борьбы со вспышками европейской агрессии, справляться с которой удавалось лишь при помощи объединенных сил многих русских княжеств. Мы знаем, как новгородцы зачастую и самостоятельно решали проблемы пресечения иноземных посягательств на свою землю, но то все были мелкие по масштабам поползновения соседних государств, при этом страдавших своими внутренними болезнями, а потому не представлявших серьезной угрозы. К тому же господствовавшая на новгородской земле вечевая республиканская форма правления до поры до времени оставалась неизжитой, вполне соответствовавшей решению текущих задач внутренней и внешней политики и способной гарантировать устойчивость государственного организма. В первую очередь это объясняется тем, что тогда все соседи и потенциальные противники Новгорода переживали свои внутренние смуты, раздоры и неурядицы и с трудом преодолевали все последствия торжества феодальных порядков. Ко второй половине XV столетия картина стала понемногу меняться.

Как и для Руси, так и для ее соседей наступала эпоха торжества объединения и становления централизованных государств, для которых разгул феодальной анархии уходил в прошлое. В такой обстановке республиканская форма правления со свойственными тому времени примитивными приемами выборности власти и со средневековым сознанием общества становилась неприемлемой. Она грозила Новгородской республике потерей национального суверенитета. Больше чем от других такая угроза исходила от великого княжества Литовского, вдруг неожиданно выросшего в огромное государство за счет постоянного наращивания своей территории. Присоединяя к себе земли западных русских княжеств, Литва ко второй половине XV века распространила свои владения чуть ли не до западных окраин Москвы и до южных окраин Новгорода. К этому же времени отношения Москвы с Новгородом и Литвой оказались заплетенными в сложный дипломатический узел. Политика всегда имевшей в Новгороде особый вес антимосковской партии препятствовала набиравшему силу процессу консолидации русских земель, объединению их вокруг Москвы и образованию единого русского государства.

Древний вольный город очутился меж двух огней, его самобытности приходил конец, на повестку дня ставился вопрос, кому из двух активных собирателей Руси достанутся обширные новгородские владения. Или свою успешную поступь в деле собирания русских земель продолжит Москва, или Новгород ожидает участь Смоленска. Это сто лет спустя, во время знаменитого опричного похода Ивана IV на бывший вольный город, такой вопрос отдавал неприкрытой архаичностью, а сам поход стал эталоном несуразности. Но во времена правления на Москве деда Грозного попадание Новгорода под власть чужой державы было делом вполне вероятным. Судя по сохранившимся документам, настроение в Новгороде насчет того, в какую сторону податься, делилось примерно поровну.

Сложившаяся вокруг новгородской проблемы ситуация требовала скорейшего разрешения, потому как промедление одной из сторон могло иметь непоправимые последствия, ибо отобрать назад всегда труднее, чем сразу не упустить. Противники московской ориентации не могли не понимать всей опасности своего положения, как не могли они не понимать того, что сохранить вольность не удастся. Оставалось примкнуть к противной Москве стороне. Нельзя сказать, что сторонники отдачи Новгорода под власть Литвы так сильно тяготели к последней. Скорее, это были сторонники вольности, пытавшиеся сохранить веками сложившийся статус своей земли. Но, понимая, что это невозможно, они, то ли по наивности, то ли еще почему, были убеждены, что Литва меньше покусится на их свободу, нежели Москва. Надо сказать, что основания для таких умозаключений были. Повидавшие разные страны новгородцы не могли не видеть, что наглотавшаяся азиатчины и много унаследовавшая от ордынских начал Москва признает для всех без исключения своих подданных только одну форму существования — абсолютное рабство. В то время как в затронутой европейской цивилизацией Литве ее подданные пользуются определенной свободой.

Единственно, что удерживало литовских сторонников в Новгороде от последнего шага, так это разность религий. С.М. Соловьев так передал состояние русского человека в Новгороде, оказавшегося перед выбором:

«Кроме великого князя московского, теперь сильного, спокойного, замышлявшего нанести последний удар Новгороду, был еще великий князь литовский, который назывался также и русским; к этому князю отъезжали из Северо-восточной Руси все князья недовольные, лишенные отчин, угрожаемые князем московским; к нему обратились и новгородцы в последний, решительный час. Но великий князь литовский и вместе король польский был католик; отложиться от московского князя и податься литовскому, отложиться от московского митрополита и признать свою зависимость от митрополита киевского, митрополита, подозрительного по своему постановлению,… в глазах многих, в глазах большинства в Новгороде, в глазах всего северного русского народонаселения значило изменить православию, приложиться к латинству или, по крайней мере, подвергнуть древнее благочестие сильной опасности. Таким образом, мысль о подданстве великому князю литовскому встречала сопротивление в господствующем чувстве большинства в Новгороде, в привязанности к вере предков; таким образом, Москва в окончательной борьбе своей с Новгородом имела могущественного нравственного союзника, обещавшего верную победу; этот союзник было православие.

И прежде не раз великие князья литовские предлагали свое покровительство Новгороду; их предложения были отвергаемы; и нельзя не заметить, что главным побуждением к тому было иноверие Гедеминовичей, хотя, с другой стороны, и от Москвы не было еще тогда такой опасности, которая заставила бы новгородцев быть внимательнее к предложениям из Литвы. Но мысль, что рано или поздно придется просить помощи у Литвы, эта мысль не могла уже быть чуждою в Новгороде, и здесь нашлись люди, которые не разделяли мнения большинства относительно препятствий к соединению с Литвою».

Положение еще более усугубилось, когда в 1470 году в Новгороде скончался глава новгородской церковной епархии, архиепископ Иона, активный сторонник промосковской ориентации. После его смерти антимосковская сторона, располагавшая к тому же основными материальными средствами края, открыто подняла голову. Антимосковские настроения возобладали. Литовская партия открыто перешла к решительным действиям. Эта партия быстро и легко нашла поддержку в стане новгородских противников объединительной политики Москвы, а далее она стала искать такую же поддержку и у литовского князя Казимира, бывшего одновременно и королем польским и, надо сказать, на словах нашла ее. После ряда вечевых буйств, в которых литовская, или вернее сказать антимосковскаяя партия, одержала верх, что ставит под сомнение вышеприведенное утверждение Соловьева о преобладании в Новгороде промосковского настроения, было решено признать Казимира своим великим князем. После этого к польско-литовскому королю было снаряжено посольство, которое от имени Новгорода заключило с Казимиром договор приблизительно на тех же условиях, на каких раньше заключались договоры с московскими князьями. Особой статьей оговаривалась неприкосновенность на Новгородской земле православной веры. Поскольку вслед за таким актом ожидалось противодействие Москвы, то тем же договором оговаривались поддержка и помощь новгородцам со стороны короля.

Фактически эта поддержка и эта помощь оказались мифом. Но сам факт пусть даже договорного, не имевшего реального значения союза носил в себе глубокий политический смысл. Одно то, что польско-литовский Казимир был католиком, союз с ним против Москвы расценивался как измена православию. К тому же новгородцы пожелали, чтобы новый их архиепископ был поставлен не московским митрополитом, как это было принято ранее, а киевским, митрополия которого распространялась на юго-западные русские земли, подчиненные Литве, сам же киевский митрополит был ярым сторонником ненавистной для православных унии. Последнее обстоятельство явилось уже открытым вызовом.

Попытки московского князя Ивана Васильевича покончить дело миром результатов не дали. Посольство Москвы в Новгород с грамотами, в которых великий князь напоминал новгородцам, что их земля всегда была вотчиной рода Св. Владимира, так же как и послание московского митрополита с увещаниями новгородцев не изменять православию, успеха не имели. Война стала неизбежной.

Летом 1471 года Москва выступила в поход. Примечательно то, что с московскими войсками против крамольного Новгорода шел и великий князь, что придавало всему предприятию глубокий политический смысл и чем подчеркивалась важность затеянной кампании.

Новгородцы в начавшейся войне остались предоставленными своим собственным силам. Помощи от Казимира не последовало никакой. Вялый, нерешительный и далеко не воинственный король не принял ни малейшего участия в войне, к развязыванию которой он, тем не менее, имел прямое отношение. Ведь заключая договор с новгородцами, он по сути бросал вызов московскому князю и одновременно давал гарантию защиты вольному городу. Это было равносильно объявлению войны, и новгородцы, поднимая оружие против Москвы, рассчитывали на его помощь. Так что снимать ответственность с литовской стороны за разразившуюся на русской земле бойню нельзя, хотя непосредственно литовская сторона в боевых действиях вроде бы и не участвовала.

Остались глухи к призывам новгородцев и их вечные союзники — псковичи. Напротив, последние откликнулись на призыв великого князя стать под его знамена и приняли деятельное участие в войне на стороне Москвы. В самом Новгороде сказался полный упадок воинских сил. Отсутствие служилых князей и их дружин, недостаток в богатом крае профессионального воинского контингента предрешили неудачу Новгорода в войне против закаленных в боях московских ратников. Вожаки крупной в Новгороде антимосковской партии были непревзойденными мастерами устраивать в свою пользу городские веча, но никак не воеводствовать над полками. Сами же новгородские полки были наспех собраны из городского посадского, преимущественно ремесленного населения, хорошо обученного драться дрекольем на волховском мосту с противной стороной при вечевых спорах, но не владеть оружием и противостоять в открытом поле профессиональному московскому войску.

Война вышла очень скоротечной. Мы здесь опускаем подробности состоявшихся в ней баталий, ибо это не задевает сути нашего сюжета, скажем только, что несмотря на мужественное сопротивление, новгородское воинство потерпело сокрушительное поражение. В результате 11 августа 1471 года в ставке великого князя у села Коростына на берегу озера Ильмень между московской и новгородской сторонами был подписан договор. По его статьям Новгород еще не становился составной частью Московского государства. За побежденными еще оставались определенные права вольного города. В этом сказался характер великого князя. Он ничего не решал одним разом, оставляя окончательное и полное достижение поставленной цели на потом, предпочитая двигаться к ней мелкими шагами. Но скорый конец новгородской вольности ни у кого больше не вызывал сомнений. И это случилось семь лет спустя, когда новый поход московского князя на Новгород (1477–1478) завершился окончательным падением вечевой республики и упразднением всех атрибутов вечевого строя.

Надо сказать, что после поражения в кампании 1471 года новгородцы не сумели сделать правильных выводов о сложившейся вокруг их кажущейся вольности ситуации. Результаты войны не оказали отрезвляющего действия на горячие головы сторонников антимосковской партии. Не прояснила реальной действительности и позиция Вильно, не оставившего своей подстрекательской политики. Литва не хотела прямо вмешиваться в московско-новгородский конфликт, но, имея целью расшатать обе враждующие стороны, подорвав их силы во внутренней междоусобной войне, продолжала заверять своих новгородских сторонников в поддержке. Историк Д.И. Иловайский насчет царившей тогда в Новгороде политической атмосферы говорил:

«Неудачная война с Иваном III и Коростынский мир повели за собой еще горшие внутренние смуты и еще более ожесточенную борьбу партий в Новгороде, как это обыкновенно бывает при упадке и разложении какого-либо общественного строя. Народоправление, процветавшее в течение нескольких столетий, теперь очевидно отживало свой век. Каково бы ни было неравенство сил в борьбе новгородцев с Москвою за свою самобытность, во всяком случае только надорванный и расшатанный организм мог оказать такое слабое сопротивление, какое оказал тогда Новгород Великий».

Разразившийся в городе и крае разгул анархии с преобладанием антимосковского настроя не ограничивал себя шумными вечами. Стали открыто преследоваться сторонники Москвы вплоть до избиения и даже убийств. Наконец, когда снова поднялся голос, призывающий польско-литовского короля, московский князь выступил в новый поход. На этот раз новгородцы, вспомнив уроки прошлой войны, отказались от сражений с московскими воеводами в открытом поле, полностью посвятив свои заботы защите города. В результате кампании Новгород оказался в тесной блокаде, не выдержав которой в январе 1478 года сдался на всех условиях, выдвинутых московской стороной. Отныне новгородские владения превращались в область Московского государства. Вечевой феодальной республики и вольного города на русской земле более не существовало.

Подводя итог существованию Новгородской республики, Иловайский писал:

«Так прекратились самобытность и народоправление Великого Новгорода, продолжавшееся на глазах истории более четырех веков с половиной (считая со времени Ярослава I). Подобно республикам древнего мира и средневековым западноевропейским, сие народоправление прошло все ступени развития и, пережив эпоху своего процветания, достигло периода упадка и разложения. В этом периоде особенно выступило наружу несоответствие его вечевого устройства с огромной территорией и с ее внешней обороной. Неизмеримые пространства его земли, удаленные на север и восток, представлялись почти недоступными великим князьям Южной Руси; отношения изменились с развитием соседней Новгороду Суздальско-Московской государственности. Теперь, когда древняя Русь почти собралась около двух средоточий, Москвы и Литвы, Новгороду пришлось выбирать между ними; ибо он был слишком слаб для того, чтобы сохранить свое отдельное существование между такими сильными соседями. Он попытался, было, противопоставить Москве государя Литовского, наследника южнорусских князей, но безуспешно. При разнородности и малой сплоченности своих земель только такие личности, как Ольгерд и Витовт могли вести удачную борьбу с возникавшей Московской государственностью, опиравшейся на большую часть могучего Великорусского племени. Казимиру IV такая борьба была не под силу, несмотря на то, что он стоял во главе не только Литвы и Западной Руси, но и Польши. Предоставленные собственным средствам, новгородцы могли только дорого продать свою политическую самобытность; но тут, как мы видели, обнаружился у них полный упадок военных доблестей и гражданского чувства вместе с отсутствием единодушия и правительственной безурядицей. Его вечевое устройство так и не выработало строго определенных, устойчивых форм. При том же, как бы ни был различен политический строй Новгорода и Москвы, все же эти две части Великорусского племени имели так много общего, что неудержимо тянули друг к другу.

Объясняя причины сравнительно легкой победы, которая в сем случае досталась Москве, и становясь на сторону ее великой объединительной задачи, история однако не может отказать в своем сочувствии многим сторонам новгородской самобытной старины, а также тем страданиям и великим жертвам, с которыми сопряжено было выполнение этой задачи».

Политический акт включения Новгородской республики в состав Московской державы можно считать своего рода ответом на тогда еще полностью не завершившееся, но уже во многом предопределившееся объединение Польши и Литвы, очередным шагом укрепления своих позиций в историческом противостоянии с традиционным соперником.

На гребне обоюдных внутриполитических объединительных успехов соперники в самом конце XV столетия пришли к очередной вспышке противостояния. При этом инициатором самых активных, наступательных военных действий впервые по-настоящему стала московская сторона. Накануне великий московский князь победой завершил войну с Сарайским правителем, ханом Ахматом. Поражение последнего на Угре ставило точку ордынского владычества над Русью. Для той войны Ахмат заручился союзом с Польско-литовским королем, и только реальная опасность со стороны крымского хана удержала тогда Казимира от прямого участия в войне на стороне Орды. Освободившись от азиатского гнета и преуспев в деле объединения русских земель, великий московский князь больше не хотел терпеть у себя под боком опасного соседства. Вспомним, как еще во времена Дмитрия Донского литовский Ольгерд появлялся под стенами русской столицы столь неожиданно, что московский правитель не успевал собрать воинские силы для его отпора и был вынужден отсиживаться за крепостными стенами. Граница проходила так близко от столицы, что даже при тогдашних возможностях передвижения войск нападавшая сторона оставалась не обнаруженной вплоть до самого подхода к Москве. А за прошедшие с той поры годы под литовскую оккупацию попал, как мы знаем, Смоленск, так что западная граница русской державы еще ближе передвинулась к Москве.

В 1492 году умер польско-литовский король Казимир. После него династический союз удалось сохранить. Польша и Литва оставались под властью одной династии, но разных ее лиц. Польская корона досталась старшему сыну Казимира — Яну Альбрехту, Литва — младшему Александру.

Еще через три года состоялось событие, на которое и в Москве и в Вильно возлагали большие надежды. Великий Московский князь Иван Васильевич выдал замуж свою дочь Елену за великого князя Литвы Александра. Заключенный ранее с Литвой мирный договор не имел прочного основания. В последние годы уходящего столетия противоречия с западным соседом набирали силу, и отношения между двумя державами ухудшались стремительно. Главным источником противоречий по-прежнему оставались захваченные прежде Литвой русские земли, на которых, к тому же, к рассматриваемому времени обнаружилось открытое гонение на православную веру. Династический брак также не принес мира. Женитьба Литовского Александра на дочери русского государя поначалу вселяла надежды на искоренение взаимных территориальных претензий. Но надеждам этим не суждено было сбыться. Одним из условий брачного договора было неукоснительное соблюдение великой княгиней Еленой православия. Но, очутившись в центре великокняжеского двора в Вильно, Елена с первых дней почувствовала со стороны католического окружения резкое недовольство ее религиозной принадлежностью, постепенно переросшее в условиях поднимающейся волны воинствующего католицизма в открытое притеснение ее религиозных чувств. Великую княгиню склоняли к переходу в «латинскую» веру, ей отказали в постройке православной церкви и запретили держать при себе московского священника, что было явным нарушением статей брачного договора. Московские посылы в Вильно не раз высказывали Александру от лица московского князя недовольство по поводу невыполнения зятем брачных условий, но положение дочери русского государя в Литве не менялось. В результате Иван послал зятю разметную грамоту, что означало объявление войны. Конечно же, истинные ее причины намного глубже, чем заурядный семейный раздор, пусть даже вызванный такими высокими для средневекового человека морально-этическими соображениями, как религиозные притеснения.

В 1500 году вспыхнула война. На ее театре с русской стороны развертывались крупные силы. В приграничных с Литвой областях были сформированы три группировки войск: северная, наступающая из района Волока в направлении Великих Лук, западная, наступающая от Вязьмы на Дорогобуж, и южная, нацеленная на Путивль. Направлением главного удара было западное, и здесь в тылу стояла резервная московская рать, образующая второй эшелон.

Военные действия начались в мае, и, как ожидалось, основные их события развернулись на западном направлении. Русская рать захватила Дорогобуж и вышла на подступы к Смоленску. Здесь ее наступление остановили главные силы литовских войск во главе с гетманом Константином Острожским. Противнику удалось потеснить передовой отряд русских, а далее гетман попытался обогнуть западную группировку с фланга и зайти ей в тыл. Но с тыла подошла резервная рать, преградив путь обходному маневру гетмана. Тут надо заметить, что во главе резервной рати стоял потомок литовского выходца, перешедшего на службу московскому государству в начале XV века — Даниил Щеня. С его именем будут связаны многие победные события как этой войны, так и многих последующих войн против исторического отечества. А сейчас, после соединения резервной рати с западной группировкой, Щеня принял на себя главное командование.

Отступивший перед первым натиском литовцев русский авангард заманил противника на восточный берег реки Ведроши. Здесь 14 июля 1500 года произошло одно из самых знаменитых сражений эпохи.

Ожесточенная битва длилась шесть часов и, наконец, решилась в пользу русских. Войска гетмана были разбиты наголову. Среди тысяч оказавшихся в руках русского командования пленных был и предводитель побежденных — князь Константин Острожский.

Полный разгром литовского войска на Ведроши — крупнейшая победа русского оружия. Став украшением русской военной истории и вершиной военного искусства эпохи, ведрошская победа имела огромное значение для хода всей войны с Литвой.

Успешно развивались военные действия и на южном направлении. Сначала русские войска взяли Брянск, а затем в ходе наступления освободили от противника Северскую Украину с городами Путивль, Чернигов, Гомель, Ногород-Северский и др. В состав русского государства возвращались все земли по Десне и ее притокам.

В следующем году в войну на стороне Литвы вступил Ливонский Орден, возглавляемый магистром Плетгенбергом. О военных действиях на Ливонском театре мы рассказывали выше, в главе, посвященной истории отношений Москвы с Прибалтийскими соседями. Напомним, что кампания против Ордена завершилась тогда в целом успешно и была последней военной акцией вплоть до начала Ливонской войны времен Ивана Грозного.

А основные события русско-литовской войны начала XVI столетия продолжали разворачиваться под Смоленском. Несмотря на крупное поражение, нанесенное литовцам под Мстиславлем в ноябре 1501 года, овладеть Смоленском не удалось. Затянувшаяся война и, как следствие, недостаток сил и средств не позволили русской стороне решить одну из главных стратегических задач, и Смоленск остался в руках неприятеля. Впрочем, результаты войны могут считаться вполне положительными. В марте 1501 года с Литвой было заключено шестилетнее перемирие, согласно которому к Москве отходили все завоеванные на протяжении войны земли с десятками городов на тысячеверстном пространстве от верховьев Западной Двины до среднего течения Донца. Граница Русского государства проходила теперь под самым Смоленском, с восточной его стороны, и далее вниз по Днепру, пересекала Десну в нижнем ее течении, проходя менее чем в пятидесяти верстах восточнее Киева.

Обе стороны с трудом дождались истечения срока перемирия. Впечатление такое, что враждующие державы считали по дням приближение его окончания, а с ним и начала новой войны. К этому времени к высшей власти в обоих враждующих государствах пришли новые люди. После смерти Ивана Васильевича великим князем, государем Всея Руси, стал его сын Василий. В Литве вместо Александра, всего на один год пережившего своего тестя, на великокняжеский стол сел его младший брат Сигизмунд. Он же вскоре был возведен на Польский престол, так что власть в Польше и в Литве, и ранее не выходившая из рук одной династии, теперь вновь сосредоточилась в одном лице.

Военные действия начались в 1508 году, но продолжались они на этот раз очень недолго. Сначала русские воеводы осадили Оршу. На помощь осажденным прибыл сам король во главе огромной армии. Тогда воеводы отступили от Орши, при этом блокировали с юга, востока и севера Смоленск. В марте 1509 года с западным соседом в очередной раз был заключен мир, но и он из-за своего компромиссного характера оказался лишь небольшим перемирием.

Начиная новую войну, московское правительство ставило твердую цель — возвращение Смоленска с областью. В начале 1513 года в поход выступил сам великий московский князь. Зимний приступ к Смоленску не дал положительных результатов, продолжавшаяся шесть недель осада не привела к победе. Расположенный на крутых днепровских берегах, хорошо укрепленный город устоял под натиском московских ратей. Ни к чему не привела попытка взять Смоленск летом того же года. Несмотря на то что русские войска выиграли под стенами крепости открытую битву, овладеть самим городом они не сумели. Вновь пришлось довольствоваться разорением и опустошением литовской земли. Но нельзя не отдать должного настойчивости и решимости московского князя и его окружения. На совете Боярской думы в Москве было твердо постановлено: добывать Смоленск в следующей кампании во что бы то ни стало.

Летом 1514 года воеводы, уже в третий раз за последнюю войну, подступили к Смоленску. И вновь при войске находился великий князь. Артиллерия принялась неустанно громить город, а приступы к стенам и башням повторялись все чаще. Наконец разрушения сделали свое дело, и жители отворили ворота. 31 июля по указу великого князя главный воевода русского войска Даниил Щеня вошел в город, привел его жителей к присяге и сменил литовский гарнизон на части своих войск. На следующий день в Смоленск вступил великий князь со своим двором. В продолжавшейся войне все попытки противника вернуть потерянный город-крепость потерпели провал. Не помогла литовцам и одержанная ими вскоре после занятия русскими войсками Смоленска большая победа над русской ратью под Оршей. Несмотря на поражение, Смоленск теперь на сто лет останется в руках московских воевод. Вскоре в московские владения были включены и последние уделы, приграничные с Северской Украиной и сохранявшие дотоле подданство Литве, — Мценск, Елец, Кромы, Любутск, Стародуб и др. Чаша весов в затянувшемся противостоянии явно склонялась в московскую сторону. К этому времени становится все более заметным переход на службу Москве не только литовских подданных русского происхождения, но и коренных этнических литовцев и даже прямых потомков самого Гедемина. Выше мы отмечали, что единичные такие случаи наблюдались и ранее, но это было скорее исключением. Теперь же, где-то ко второй трети XVI века, московский двор настолько изобиловал литовскими выходцами, причем не русского происхождения, что трудно было определить, какие фамилии там встречаются чаще — Рюриковичи или Гедеминовичи.

Военные неудачи подвигнули литовские власти к шагам по усилению своей военной машины. Историк Г.В. Вернадский так прокомментировал реакцию Вильно на последние поражения в противостоянии с Москвой:

«В 1528 и 1529 гг. литовским сеймом был принят целый ряд указов, касающихся укрепления военной организации. В предшествующем году сейм повелел должностным лицам, находящимся во главе каждого повета, назначить двоих достойных доверия представителей для проведения переписи во всех дворянских земельных владениях. Перепись решено было провести с тем, чтобы определить какое количество людей и средств можно будет, в случае необходимости, мобилизовать для нужд армии. В государственные владения с той же целью были направлены особые чиновники. Крупные собственники должны были провести учет населения в своих владениях. На основе этой переписи был составлен список всех землевладельцев с указанием количества рекрутов, который каждый из них обязан был набрать».

Целью этих мероприятий была попытка упорядочить набор в войско и, если возможно, увеличить число набираемых под государственные знамена людей. Так на момент созыва сейма 1529 года каждый вотчинник поставлял в кавалерию одного служивого человека с десяти крестьянских хозяйств. Теперь, согласно новому постановлению сейма, одного ратника были обязаны представить только восемь хозяйств. Мелкопоместное дворянство противилось такой мере, ссылаясь на непосильную тяжесть такой повинности, но властям удалось провести новый закон через сейм. Правда, оговаривалось, что эта мера временная, устанавливается только на десятилетний срок. В действительности такая норма просуществовала 15 лет и постановлением от 1544 года заменялась призывом одного конного ратника с девяти хозяйств. Забегая вперед, скажем, что со вступлением Литвы в Ливонскую войну правительство, оставив норму 1544 года, каждому вотчиннику добавило в обязанность на двух конных поставлять одного пехотинца. Последнее решение было подтверждено постановлениями сеймов 1563 и 1567 годов.

Взвалив на служилое сословие, казалось бы, непосильную повинность, власти в Вильно стремились подвести под нее материальную базу. Историк Вернадский так повествует об этом направлении их деятельности:

«Следует заметить, что литовское правительство пыталось взять на себя заботу не только о военных проблемах, но и о финансовых. Поскольку сельское хозяйство составляло основу национальной экономики великого княжества, следовало предпринять серьезные усилия для увеличения дохода с крестьянских хозяйств. Великий князь, понимая это, провел целый ряд реформ по управлению великокняжескими землями. Этому примеру последовало дворянство.

В 1514 и 1529 гг. великий князь Сигизмунд издал указ, обязывающий… принять ряд мер для увеличения великокняжеской казны…

В 1548 г. великий князь Сигизмунд-Август ввел новое требование: более равномерно распределять по «службам» крестьянские платежи и задолженности. Кроме того, крестьянам запретили продавать или сдавать в аренду свои участки…

Те аграрные реформы, которые предпринял Сигизмунд-Август, отразили дух времени. На его счастье, ему удалось набрать на службу в свою канцелярию ряд выдающихся специалистов в области управления финансами… Именно они взяли на себя задачу проведения реформ».

Но вернемся к событиям начала 30-х годов.

Решение сейма 1529 года обеспечило существенное увеличение численности литовской армии и дало некоторым горячим головам в соседнем государстве основание считать, что пришла пора нарушить сложившийся в застарелом противостоянии баланс. Тогда не последнюю роль в решении начать военные действия против Москвы сыграл факт малолетства великого московского князя Ивана IV. В Вильно посчитали, что царящие при дворе вдовствующей московской великой княгини, играющей роль правительницы, смуты и неурядицы, дают хорошие шансы изменить сложившееся на московско-литовских рубежах равновесие сил. Кроме того, западные соседи наивно полагали, что московская правительница, мать малолетнего великого князя, будучи по происхождению чистокровной литовкой, больше расположена к исторической родине, чем к Москве. Толчком к новой войне послужило бегство за литовские рубежи двух московских воевод Семена Вельского и Ивана Ляцкого, назначенных на службу в приграничные с Литвой области. Но расчет западного соседа на московские беспорядки и несогласия, а тем более на неверность великой княгини новому отечеству не оправдался.

Летом 1534 года литовские войска вторглись в Северскую Украину. Нападение как всегда для русской стороны оказалось неожиданным. Противник поначалу не встретил никакого сопротивления и только при попытке овладеть Черниговом был отбит. То же повторилось под Стародубом. В то же время другая неприятельская рать подступала к Смоленску, где также потерпела неудачу. Но решительного отпора Литве московская сторона противопоставить не могла. В то лето ожидали нашествия из Крыма, а потому главные силы были сосредоточены на южных степных рубежах, и только глубокой осенью, когда стало ясно, что нашествия Крымской Орды в этом году не будет, московское командование организовало ответный удар по Литве, что для старого соперника также оказалось большой неожиданностью. Не встретив летом русского сопротивления в открытом поле и потерпев неудачи под стенами укрепленных мест, в Литве посчитали, что на осеннюю кампанию Москва не отважится. И в самом деле, начинать войны поздней осенью было не в практике московских воевод. Теперь эти воеводы, получив возможность беспрепятственно опустошать литовские вежи, всего сорок верст не дошли до Вильно.

Летом следующего года Литва предприняла очередную кампанию против Москвы, и, как и год назад, ее главный удар пришелся по Северской Украине. На этот раз противнику поначалу сопутствовал успех. Его войска взяли Гомель, а затем и Стародуб. Бои за последний носили особенно ожесточенный характер, и если бы неприятель не сумел сделать подкоп под крепостную стену и не взорвал ее, овладеть городом ему бы не удалось. Русским же еще был не ведом такой способ осады, как подземная минная война, в результате которой город был взят, гарнизон перебит, а воевода попал в плен. Впрочем, закрепить за собой взятый город противник даже не пытался. Разрушив укрепления, литовцы оставили Стародуб и ушли восвояси. Русские снова поставили в город свой гарнизон и принялись за восстановление. На других театрах войны успехи противника были еще ничтожнее. Литовцы пытались осаждать пограничные русские крепости Себеж, Велиж и Заволочье, но везде были отбиты с большим уроном, а в открытом сражении под Себежем потерпели полное поражение.

Поняв, что никакой смуты в Москве его вторжение не вызвало и что война грозит принять затяжной характер, Сигизмунд первым пошел на переговоры. Эти переговоры состоялись в Москве, и они замечательны тем, что стороны теперь традиционно станут предъявлять друг другу требования территориальных уступок. Москва будет неизменно претендовать на Киев и все другие южные и юго-западные владения бывшей Древнерусской державы. Литва с такой же настойчивостью станет заявлять свои претензии на Смоленск, Брянск, Чернигов, а то даже на Новгород и Псков. Требования взаимонеприемлемые, а потому противники никогда не найдут компромисса и будут лишь довольствоваться слабыми перемириями. Так и сейчас, заключив в 1537 году мир сроком на пять лет, стороны разошлись с тем, с чем и начинали эту последнюю войну. Следующим поводом к их столкновению послужат события Ливонской войны, и к нерешенным ранее территориальным проблемам добавится проблема раздела чужого имущества. Не оставив своих взаимных, ставших традиционными, претензий, старые соперники в следующий раз теперь сойдутся в смертельной схватке уже за ливонское наследство.

Ко времени распада Ливонии такие неопределенные отношения Москвы с Литвой насчитывали уже четверть века. После военных столкновений середины 30-х годов тут не было ни войны, ни мира, а всякий раз продлялись временные перемирия, густо перемежавшиеся с бесконечными разговорами о «вечном мире». Но все попытки заключения последнего неизменно разбивались о неприемлемые требования обеих сторон, когда русская заявляла вдруг свои права на Киевскую, Галицко-Волынскую, Полоцкую, Витебскую и иные области, ссылаясь на их принадлежность некогда роду теперешней московской династии. Аналогичные требования звучали с литовской стороны относительно Смоленска. За этими переговорами произошла смена на польско-литовском престоле. После смерти Сигизмунда I в 1548 году объединенной короной завладел его сын Сигизмунд-Август. С ним и было в 1556 году заключено последнее перемирие сроком на шесть лет.

Весьма символично, что факт окончательного исчезновения Ливонского государства с политической карты совпал по времени с истечением срока последнего московско-литовского перемирия. Конечно, надо полагать, что будь этот срок более продолжителен и не завершись он в тот момент, Литва не осталась бы безучастной к захвату Прибалтийских земель своим старым соперником. Нарушать не то что перемирия, но даже и «вечный мир» давно вошло в практику европейских государств. Государственные интересы всегда преобладали над дипломатической корректностью, а в данном случае западный сосед не мог не понимать, что захватом Ливонии Москва нарушает сложившееся равновесие, кардинально меняя расстановку сил в регионе в свою пользу. Допустить это означало для Литвы самой себя поставить следующей на очереди московских захватов. От завоевания Ливонии до поглощения Московской Русью великого княжества Литовского оставался бы один шаг. Так оно и случится через пару столетий, но сейчас Литва не могла не воспользоваться шансом, дающим возможность отвести от себя прямую угрозу, или, по меньшей мере, отсрочить такую перспективу. Дело для нее упрощалось еще и тем, что ей, в отличие от Москвы, Ливонию не надо было завоевывать. Ливония сама шла ей в pyKi*. Поняв, что ему не устоять перед натиском московской агрессии, Орден отдавался на покровительство польско-литовскому королю.

От вступления в войну Сигизмунда-Августа не удержал даже его далеко не воинственный характер, который правильнее было бы назвать абсолютно бездеятельным. Кстати, здесь будет не лишним привести хотя бы несколько штрихов к нравственному портрету польско-литовского короля. Например, историк С.М. Соловьев, знакомя нас с образом последнего Ягеллона и вместе с ним характеризуя сложившийся тогда во многом благодаря королю, а вернее сказать, разложившийся внутренний строй Польши пишет:

«Мать, королева Бона, воспитала его согласно со своими правилами и целями: она ослабила его душевные силы, держа его постоянно среди женщин, не допуская ни до каких серьезных занятий. Такое воспитание отразилось на поведении короля во время его правления, и он был прозван король-завтра по привычке откладывать и медлить… Последнее время жизни Сигизмунд-Август провел окруженный наложницами, которые его грабили, колдуньями, которых он призывал для восстановления сил, потерянных от невоздержанности… Когда король умер, то в казне его не нашлось денег, чтоб заплатить за похороны, не нашлось ни одной золотой цепи, ни одного кольца, которые должно было надеть на покойника. Но не от характера Сигизмунда-Августа только зависело внутреннее расстройство его владений, медленность в отправлениях государственной жизни: жажда покоя, изнеженность, роскошь овладели высшим сословием; и эта жажда покоя, отвращение от войны оправдывались политическим расчетом — не давать посредством войны усиливаться королевскому значению…».

А долго бывший при королевском дворе в Кракове посол папы римского, кардинал Коммендонте, выступая в польском Сенате, говорил:

«Не похожи вы стали на предков ваших: они не на пирах за чашами распространили государство, а сидя на конях, трудными подвигами воинскими; они спорили не о том, кто больше осушит бокалов, но о том, кто кого превзойдет в искусстве военном».

Кардиналу вторит истинно русский человек. Оказавшийся при краковском дворе, московский воевода, князь Курбский в своих записках замечает:

«Здешний король думает не о том, как бы воевать с неверными, а только о плясках и маскарадах; также и вельможи знают только пить да есть сладко; пьяные они очень храбры: берут и Москву, и Константинополь… А когда лягут на постели между толстыми перинами, то едва к полудню проспятся… Вельможи и княжата так робки и истомлены своими женами, что, послышав варварское нахождение, забьются в претвердые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол, за кубки и болтают со своими пьяными бабами, из ворот же городских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом и, походивши дня два или три, возвращаются домой и, что бедные жители успели спасти от татар в лесах, какое-нибудь имение или скот, все поедят и последнее разграбят».

Тем более можно понять, насколько в Польше и в Литве осознавали тогда нависшую с востока опасность, опасность московской агрессии, если при описанном выше образе жизни король, выражая намерение общества, все же решился на войну.

Правда, вступившись за Ливонию, он не сразу прибег к оружию. Мы видели, что королевская сторона использовала все меры дипломатического характера. Посольство Сигизмунда-Августа в Москве, надеясь продлить срок истекающего перемирия, пыталось в то же время обосновать свои права на орденское наследство и тем отвратить от него московские притязания. Но правительство Ивана Грозного ничего не могло придумать лучшего, как упрямо повторять о принадлежности в древние времена орденских земель предкам теперешнего московского государя, приводя в подтверждение аргументы весьма сомнительного характера. При этом московские власти всегда вспоминали о какой-то дани, которую исстари должны были платить и платили аборигены ливонского края великим князьям рода Св. Владимира и пр. В довершение всего московский самодур, вспомнив, что ведет переговоры с полномочными представителями польско-литовского короля, вдруг отвлекался от Ливонии и переключался на требования Киева, Полоцка и других бывших владений своего рода. Понятно, что такие переговоры не могли дать иного результата, как возможности дождаться обеими сторонами окончания срока перемирия. Перспектив на мирное разрешение проблемы не открыла даже попытка уладить отношения при помощи родственного союза.

Видя, что прийти к соглашению не удается и реальным исходом конфликта неизбежно станет большая война, Грозный, который перед тем недавно овдовел, вдруг посватался к младшей сестре польско-литовского короля Екатерине. Надо сказать, что расчет в целом был верен. В недалеком будущем польско-литовской государственности угрожал династический кризис. Сигизмунд-Август был бездетен, к тому же он оставался последним из Ягайловой ветви Гедеминовой династии. «Последний Ягеллон», как назовут его позже наши историки. А пресечение династии в средневековом монархическом государстве всегда чревато смутами, способными поколебать государственные устои. И вот Иван Васильевич вызвался выправить положение, в том смысле, что его общее с Екатериной потомство будет обладать наследными правами на великое литовское княжение. О Польше русский государь пока не думал. На самом деле планы обладателя московского трона были куда шире. Грозный царь наивно полагал, что королевская сестра, имеющая все права на Литву, принесет их русскому царю качестве приданного. Тогда соседнее государство можно будет бескровно присоединить к своим владениям.

В то время, конечно, никто не мог догадываться, что Московское государство стоит на пороге такого же династического кризиса и что царь Иван IV станет пусть не последним, но предпоследним в Калитинской ветви Рюриковой фамилии. Так что от вымирания царственной династии Московская Русь отстояла тогда дальше, чем Литва всего на одно поколение. При этом Москва переживет свой династический кризис намного больнее, чем ее западный сосед. Но и не догадываясь об этом, литовская сторона не прельстилась на предложение. Нет, король, конечно, высказался за такой брачный союз, но при этом оговорил заранее неприемлемые условия, что переводило все мероприятие в разряд нереальных. Литовская сторона соглашалась на брак только при полном прекращении Ливонской войны, выводе всех русских войск с занятых территорий, подписании вечного мира и уступке Литве Новгорода, Пскова и Смоленска с областями. Собственно говоря, это был своеобразный отказ польского короля русскому царю на его предложение. Нет надобности говорить о том, что при таких условиях переговорам о браке было суждено завершиться ничем.

Можно назвать еще несколько причин, ставивших московско-литовский конфликт в разряд неразрешимых. Например, спор о титуле. Во всех посольских документах, как и в устных обращениях литовских представителей, московский государь именовался великим князем и только. Противная сторона долго и упорно не желала называть его царем, ставя ему в укор незаконное и необоснованное, самовольное присвоение титула, которым не обладали ни его деды, ни прадеды. И вот этот, казалось бы, ничтожный момент и тогда, и в будущем послужит препятствием в разрешении многих спорных вопросов, когда стороны, оставив сам предмет спора и даже забыв про него, будут долго доказывать друг другу правомочность, или, напротив, неправомочность, ношения московским самодержцем царского венца на своей голове. Иной раз дело будет доходить до такого абсурда, что то или иное посольство после многодневных бесплодных дискуссий с царскими дьяками насчет титула, не получив аудиенции у царя и, следовательно, не вручив ему посольских грамот, так и отбудет назад, не выполнив миссии. И все это только потому, что не сумеет договориться о том, как обращаться к владельцу московского трона. То же самое будет наблюдаться при ответных посольствах москвичей в Вильно или Краков. Всякий раз, отправляясь с подобной миссией, московские дипломаты будут получать от своего царя строжайший наказ, каким титулом называть своего владыку. А московские люди хорошо знали, что для них значит не исполнить царского повеления и сделать попустительство тамошним властям, не назвав полным титулом царя Ивана Васильевича. Но посольская речь при чужом дворе обрывалась сразу же, как только московский самодержец назывался царем. И вот эти споры из-за титула, как было отмечено, долго не позволяли, перейти к непосредственно предмету посольства. Надо сказать, что такое будет свойственно не только относительно Литвы или Польши. То же самое наблюдалось и в отношениях со Швецией, с Крымом и другими соседями.

Другой, более веской причиной, не позволившей договориться обеим сторонам, стала обоюдная подстрекательская политика с привлечением третьей стороны в лице Крымских ханов. Во все время московско-литовских переговоров, как и позже, на всем протяжении Ливонской войны, Сигизмунд-Август, а после него и его преемник на троне не переставали подбивать крымских правителей к акциям против Москвы, прельщая ордынцев тем, что войск у нее на южных рубежах мало и что все силы русских сосредоточены в Ливонии. И это была правда. Москва не могла держать одновременно два фронта. А потому, стремясь отвести угрозу от своих южных рубежей, московские политики также натравливали Крым против Литвы. Каждая из сторон была прекрасно осведомлена о происках противной стороны и потому не скупилась на упреки, но поскольку старания обоих соперников были одинаковыми, то и взаимные упреки обоих по поводу подстрекательств могут считаться безосновательными.

Но нельзя не отметить, что в деле подстрекательства крымских Гиреев к нападкам на своего соперника литовская сторона преуспела больше, и во все продолжение войны на западе напряженность не оставит южные московские рубежи.

Но все же главным фактором нового этапа войны за Ливонию стало открытое вступление в нее Литвы.