… так было все перепутано в этой Боснии, прямо удивительно – чересполосица деревень, сербы-хорваты-мусульмане, города, где жили вместе все, и, потихоньку, заключалось все больше смешанных браков... Совершенно космополитическое Сараево… И, все таки – началось…
поначалу Босния фактически распалась на хорватскую часть Герцеговины (Герцег-Босну), Республику Сербскую, и «просто Боснию» - небольшую часть страны вокруг Сараева и еще несколько мест, заселенных в большинстве мусульманами.
недолгое время три эти республики прожили более-менее мирно (но многие боснийцы перестали вдруг здороваться с соседями), попутно вооружаясь, закупая красивую униформу и усиленно изучая военную науку… И, конечно, дождались повода ее применить - после расстрела сербской свадьбы, в Сараево прозвучали первые выстрелы…
начавшаяся война отличалась невиданным зверством. С удивительной легкостью южные, расслабленные люди, привыкшие к удобной и легкой жизни, превратились в умелых, убежденных убийц.
поначалу сербам повезло – югославская армия, уходя, оставила им много оружия и им удалось занять две трети страны. Мусульманские и хорватские деревни, оказавшиеся на этой территории, были, в основном, очищены от жителей.
в других частях Боснии происходило то же самое. Хорваты сцепились с мусульманами и сильно их потеснили (новые убийства, разрушенные города и концлагеря). На западе мусульмане с сербами воевали против сараевского правительства и хорватов. Кое-где хорваты объединялись с сербами против мусульман. Сербы осадили и долго разрушали обстрелами с гор Сараево…
из мусульманских стран приехали добровольцы – моджахеды, воевать за ислам. Некоторые мусульманские женщины начали носить чадру – чего не замечалось уже лет сто. В сербских и хорватских частях Боснии крестились истово; в моду вошло ношение поверх одежды больших крестов. Массовые убийства и концлагеря, как оказалось, ни христианским, ни мусульманским ценностям не противоречили...
подробней разбираться в том, кто, кого и в каких количествах убивал, совершенно не хочется – очень противно и ведет к нешуточной мизантропии.
. .
После трех лет общей резни – за которой достаточно вяло наблюдали миротворцы ООН, в войну решили вмешаться американцы. Особо не вникая в европейские тонкости, они назначили «нехороших парней», и стали бомбить сербов – объединив всех остальных для простоты в Мусульмано-Хорватскую Федерацию. После долгих бомбардировок, сербская армия была ослаблена – и ее атаковали объединившиеся хорваты и мусульмане. Территория Республики Сербской сильно уменьшилась…
В американском Дейтоне был подписан договор, по которому Босния формально оставалась одной страной, но разделенной на две части, Федерацию и Республику Сербскую – то есть, современной Боснией, не излечившейся от ненависти, застрявшей между войной и поддерживаемым иностранными войсками миром.
Босанско Грахово - Priluka - Glamoč.
а теперь, извините, чуть менее глобально: вот, летом 2007-го года, мы, в обществе двух французских раздолбаев, едем по западной Боснии, в сторону Сараево. Мимо гор, каменистой степи и сожженных крестьянских домов - в сторону, откуда приехали 2 недели назад...
только теперь мы не в кузове грузовика, а в удобном микроавтобусе, сидим, опершись ногами о приборную доску, и разговариваем. «Приятно все же после долгого перерыва говорить по-французски!», думаю я. «Да и автостоп иногда все-таки… того… надоедает…»
на окраине Ливно, мы поворачиваем на север, где горы. В настоящую Боснию…
... и автобус сразу затрясся на колдобинах: дорога сузилась и начала петлять, резкими зигзагами, в горы, мимо все более опасных пропастей…
и за городком Гламоч, высоко в горах, машина вдруг глохнет, и уже не заводится. Покопавшись в двигателе, Жан-Батист захлопывает капот и говорит, что ничего в машинах не понимает. «Знаешь, я тоже!», радостно уверяю его я, и иду махать проезжающим…
… старый автобус - открывающаяся с лязгающим страданием дверь – я суюсь внутрь: «Извините, а среди вас механика нету?» – но, присмотревшись к пассажирам в промасленных спецовках, понимаю, что механики тут, пожалуй – все…
и вот, обступив наш автобус, «механики» дружно его чинят – то есть, лезут в мотор, для убедительности громко, как глухому, выкрикивают мне хорватские названия автомобильных железяк (которые я не знаю и по-русски, и потому совсем тупею), потом где-то ковыряются – и, чудесным образом, мотор заводится. Но – ima, ima probleme – нам советуют вернуться в Гламоч, где чей-то кум, pravi mehaničar, сделает все в наилучшем виде…
один из «механиков» садится за руль к нам, и мы катимся назад… По дороге «механик» рассказывает, что они из Хорватии, бригада, и ремонтируют тут в Боснии дорогу.
… завернув в дворик под малозаметной вывеской autopraonica мы находим кума, отлично проводящего время в компании подростка сына и толстой тетки (все оснащены бутылками пива) – который, выслушав нас, царственным жестом отправляет разбираться сына. Свесившись в недра мерседеса, сын долго в нем копается - а хорватская бригада, стоя вокруг, заинтересованно помогает советами, попутно нахваливая мерседес и его nemački kvalitet, немецкое качество.
в конце концов, из мотора вынимается большая гайка, долго изучается, объявляется увечной – и ставится на место. Запасной такой нету, и достать ее можно только в большом городе. Машина заведена, ехать можно, останавливаться – нет.
благодарно попрощавшись с механиками, которые, кстати, денег с нас не берут - мы выезжаем из Гламоча и снова поднимаемся в горы… Где мотор чихает и умолкает опять.
только теперь все хуже. Мы стоим на узком изгибе серпантина, выезжающим из-за скалы нас не видно, обочина очень узка и прямо за ней обрыв. Панически быстро, мы пытаемся оттолкать автобус поближе к обочине – машина стоит как вкопанная – после десяти минут пыхтения и возгласов Putain!!! (и русских соответствий) выясняется, что Жан-Батист забыл снять машину с ручника…
… общими усилиями автобус затолкан на обочину, но нос его сильно высовывается на проезжую часть, что заставляет проезжающие машины нервно гудеть – из окон нам кричат грубое. Потихоньку темнеет…
в конце концов Жан-Батист дозванивается до страховой компании – где ему обещают выслать эвакуатор, по страховке - бесплатно. В страховку входит даже ночевка в отеле – но только на двоих. «Может, заночуете тут, а мы за вами потом вернемся?». Я с сомнением смотрю на обрыв – потом на отвесную скалу с другой стороны дороги, и говорю: «Неее… Давай поехали, а там видно будет!»
Проходит два часа. Манон кипятит воду на примусе, мы завариваем чай и садимся, расстелив коврики, над обрывом. Тихо. В сгустившейся темноте зыбко помигивают пятнышки света, далеко внизу, где разгораются окна редких домов: очень красиво.
* * *
Но наблюдать эту красоту нам скоро надоедает (да и темно совсем становится) – и, когда наконец из-за поворота показывается грузовик с прицепом и подъемником, мы радостно вскакиваем ему навстречу.
из грузовика вылезает мужчина лет сорока пяти, освещает фонариком номер, и начинает выкрикивать на ломаном немецком:
«Гутен абенд! Битте шон – ире ваген… ком, ком! … ма jебига немачки, како се каже … хох!» - платформа с лязгом опускается вниз.
Раскачав автобус, мы закатываем его на платформу – в грузовике что-то урчит, и она поднимается. Я сажусь в кабину, остальные лезут в автобус, и - поехали.
«Jа сам Драган… Драго»
. .
«Нисмо ми Срби баш криви, како су у свиjету причаjу! [21]Не так уж мы, сербы, виноваты, как о нас говорят!
», покосившись на меня и протянув пачку сигарет, говорит водитель. Я тоже, исподтишка, рассматриваю его лицо – чуть одутловатое, темно-землистое в тусклом свете приборной доски, усталое, с крупным шрамом, рассекшим бровь… Ничего, неплохое лицо.
«А, это? Это осколком, в войну задело. После целый год этим глазом не видел, три операции в Белграде сделали, сейчас вроде восстановилось. Только головные боли мучают, когда сплю мало… А что я могу? – работать надо. По десять-двенадцать часов в день иногда за рулем, жить же надо – сейчас не то, что в старой Югославии…»
кажется, он из тех, кто рассказывает сам…
. .
«А в войну минером я был… Вот сейчас вроде все разминируют… А я то знаю, что разминировать Боснию – это еще сто лет надо. Карты минных полей же не делали, все по-быстрому – я знаю, где мы ставили, хорваты свои знают, мусульмане свои – это разве только если всех минеров собрать, чтоб показали, да где их соберешь сейчас…
Вот чего я тебя спросить хочу – почему во всем только нас обвиняют? Ведь как было: когда все началось – за хорватов сразу немцы вступились, да весь мир считай; за мусульман – арабы; а за нас – никого, надеялись на Россию, да России было не до нас. Теперь говорят - пришли сербы, начали в Боснии войну – а откуда пришли-то? Ведь мы тут всегда жили! Уж по любому дольше чем мусульмане, которые и есть сербы, предавшие свою веру… А мы что можем? Мы – маленький народ, понимаешь? Как нам против всего мира…»
грузовик ползет медленно, по горным дорогам… Я пытаюсь вглядываться в окно – но в темноте ничего не видно, ни огонька, ни деревушки – иногда какие-то смутные развалины – или показалось? Похоже, эти горы пусты … Или очищены от населявших их людей.
мы едем уже долго. По карте, расстеленной у меня на коленях, следует, что скоро мы въедем в республику Сербскую, и я всматриваюсь, пытаясь не пропустить таблички, заметить перемену – но горы темны и одинаковы – только иногда мелькает выхваченный фарами каменный бок скалы…
Драго курит сигарету за сигаретой, всякий раз протягивая пачку и мне. Лицо его еле заметно подергивается. Я пытаюсь расспрашивать о безобидном, но он снова возвращается к войне, и я думаю, ладно, о войне, так о войне.
«У нас знаешь – ведь эта война не сейчас началась. При турках друг друга резали, во Вторую Мировую усташи нас убивали – такую тьму народа перебили, ох – теперь эта война… И вот сейчас, наконец, есть у нас Республика Сербская, и ее отнять хотят. Ведь понятно же – за сто, двести лет – ну не могут три наших народа жить вместе, ничего хорошего не получается, все время одно и то же – так нет, американцы хотят опять Боснию вместе собрать. Оставили бы нас в покое – ведь, все, уже разделились! Этнически все расчищено - мы – тут, хорваты – там, мусульмане – с той стороны, теперь бы уже пожить спокойно – да не дают! Хотят нашу, сербскую полицию отобрать – а если опять начнется, кто нас защищать станет – эта, мусульманская полиция, что ли?»
и все-таки я пропустил границу – через несколько часов езды по безлюдным темным горам появляется табличка уже по-сербски, кириллицей – потом тусклые огни, едва освещающие темные силуэты домов – и даже что-то вроде неоновой вывески. Драго все рассказывает про войну – про убийства – про последнее хорватское наступление – потом про Косово – я от усталости и монотонности его голоса начинаю засыпать – и, честно говоря, сколько я уже слышал таких историй, отличающихся только слагаемыми, плюс на минус, минус на плюс – с одним содержанием – и в конце концов меня начинает физически мутить, то ли от количества выкуренных сигарет, то ли от того, что войны становится слишком много – особенно после рассказа о Сребренице, где
«… мусульмане вырезали девять тысяч наших, целиком сербские деревни, вместе с женщинами и детьми, а наши, когда взяли Серебреницу – сначала женщин, детей, стариков отпустили сквозь гуманитарный коридор, а потом только расстреляли мужчин, и всего шесть тысяч… »
«Знаешь, давай о другом. Расскажи о себе – семья у тебя есть?»
«Нет семьи, один я… До войны была подруга, мы уже жениться собрались… Но – мусульманка. Как все началось, ушла со своими… Потом, когда стихло, она ко мне приехала, попробовали мы вместе пожить – но не получилось. Знаешь, я после войны этой, после ранения, нервный очень стал… Тяжело со мной. Не смогли…»
«И что – так ты ее больше не видишь?»
«Видеть не вижу, а – все про нее знаю. Их деревня в двадцати километрах от нашего Мрконич-града. И знаешь – вроде бы и не ходим друг к другу – а все равно все про всех знают. То один, то другой заходит, говорит – а твоя там то-то и то-то…»
«Ну, может, время пройдет – наладится», неубедительно говорю я.
«Нет уже, думаю… Совсем я какой-то… ненормальный из-за этой войны стал…»
дорога выворачивает на широкое шоссе – вспыхивает электрическим светом заправка Jугопетрол – облицованные белым пластиком стены завода – дома – выложенный на горном склоне свети Сава [22]Святой Савва.
, с обрамленным электрическими лампочками крестом в руках …
* * *
Мркоњич-град.
чтобы показать город, Драго проезжает центром – «Главная площадь» - выложенная светлой плиткой пешеходка с каменным крестом посереди – «Вот тут ничего после войны не было, одни развалины» - квартал с торговым центром и кафешками – а, показав на советского вида стеклянное здание:
«Ваш отель. Только, он в это время закрыт, наверное» - и, помолчав: «А хотите ко мне? Если вы не против. Я один живу, у меня места много. А завтра с утра отвезу вас в аутопраоницу».
«Спасибо. Ты нас очень выручишь».
… выехав из центра, через пять минут мы уже на окраине этого маленького (как и везде здесь) города – и останавливаемся у одной из аккуратных пятиэтажек.
«Сейчас, подождите, я за сигаретами и поесть чего-нибудь возьму», Драго идет к освещенному окну ночного магазинчика – жестом отказавшись от моей попытки пойти с ним…
забравшись на платформу, я открываю дверцу автобуса, бужу остальных и вкратце объясняю что к чему – «Но ведь это, наверное, неудобно?», немного испуганно спрашивает Манон.
«Удобно-удобно», говорю я.
. .
“Mais… c’est pas vrai!!! Casser la bagnole, s'éterniser sur la route – et, enfin, être héberger chez le depannagiste!!! Tout à fait impossible en France! [23]Нифига себе: сломав машину, застрять на дороге – и заночевать у эвакуаторщика! Не могу себе такого представить во Франции!
”
Жан-Батист очень удивлен. А я не особо (к тому все явно шло), но доволен (горячий душ после двух недель в горах!!!) и даже, кажется, хвастаюсь перед французами славянским гостеприимством.
чистая такая, пустоватая квартира… Большой телевизор, диван и стеклянный стол посреди кухни-гостиной. Непривычная в городской квартире, дровяная печка в углу.
мы сидим за столом, на котором остатки курицы и бутыль ракии, и щелкаем каналами телика… Драго, посидев с нами полчаса, начал все чаще потирать шрам и, сославшись на усталость, ушел спать.
по телевизору мужчины в кожаных куртках со зверским выражением лиц обсуждают преступные планы и изредка стреляют или тычут друг в друга ножами – в одних и тех же низкобюджетных декорациях – иногда прерываясь на рекламу, новости, прогноз погоды. Когда любопытство удовлетворено и становится совсем противно, я нажимаю на кнопку пульта и телевизор, вспыхнув белым молоком, гаснет.
завтра рано вставать.
* * *
“Хаjде, пробудите се! Закасниħемо! [24]Эй, вставайте! Опоздаем!
»
Мы сонно бредем на кухню, где Драган уже варит в маленькой турке кофе – предлагает нам по утренней стопке ракии – французы в ужасе (mais… a huit heures de matin!!!) – да и для меня это тоже рановато.
просидев утро в ожидании мастера, в кафешке около автомастерской – и выяснив, что нужную деталь везут из Баня Луки, мы уходим в город.
Мрконич-град оказывается неожиданно приятным местом – после Босанского Грахова, я ожидал от сербской Боснии разрухи – но никаких следов безнадежности, живой, маленький городок, уютно устроившийся между зеленых холмов – облицованная белым камнем площадь в центре и много маленьких домиков с штабелями узловатых южных дров вдоль стен…
через пару часов деталь была привезена и машина, наконец, починена.
* *
Мркоњич-град – Jезеро.
У длинного, поросшего зеленой ряской озера, за деревней с озерным названием Jезеро Республика Сербская заканчивается свежей постройки церковью с военным памятником – дальше начинается Федерация и город Яйце… А мы ищем ночлег.
покатавшись вдоль берега на мусульманской стороне, где то заболочено, то слишком заселено, мы возвращаемся назад к сербам, съезжаем с дороги и едем по сдавленной белыми известковыми утесами грунтовке, мимо деревни - явно мусульманской, со старой мечетью – как-то уцелевшей в этнических чистках.
останавливаемся мы уже в темноте прямо на обочине, устав искать подходящий съезд, французы собираются спать в машине - а я схожу с дороги, осторожно, испуганный какими-то непонятными знаками вдоль дороги – может, мины? – здесь, в местах приграничных боев вполне могло быть заминировано – но потом соображаю, что на поле с кукурузой мин уже точно нет – и нахожу удобное место на берегу речушки, под яблоней – отношу туда наши спальники…
Жан-Батист и Манон уже готовят ужин, расстелив на обочине одеяло, мы зажигаем свечи – все это со стороны имеет необычайно цыганский вид, и проезжающие пару раз машины удивленно притормаживают, разглядеть - потом какой-то велосипедист начинает ездить туда-обратно, и всякий раз опасно, рискуя падением, выворачивает шею – в конце концов я говорю: «Добро вече» – но он испуганно жмет на педали и больше не появляется…
. .
свечи уже оплывают, и очень тихо – шум с далекой дороги сюда не доносится, только сонное потявкивание собак из деревни. Мы сворачиваем одеяло и поднимаемся.
“Bon nuit”.
#_75.jpg
Да, кстати: Жан-Батист. После двух дней общения был признан вполне вменяемым типом. Родом из деревни, из семьи уехавших после революции 68-го в провинцию парижан, чуть диковат – и мы сразу сошлись на нелюбви к скоплениям народа и городам вообще; хорошо знал деревья, умел плотничать – любил и умел (что удивительно для западноевропейца) жить в лесу… Я несколько раз подсмеивался над его серьезностью, плохо вяжущейся с двадцатью двумя годами, и однажды он сказал: «Знаешь, я и сам думал об этом, может, мне и не хватает легкости, но одна бывшая подруга сказала как-то, что я - un jeune vieux, молодой старик – такие слишком серьезны в юности, но зато потом остаются молодыми долго» - вспомнив собственную книжную, тихую юность и то, что за ней последовало, я понял, о чем это…
с Манон было трудней. Уже на второй день стало понятно, что мы ее стесняем – наверное, поездка на Балканы была задумана как романтическое путешествие вдвоем. Внешне это не проявлялось почти никак, но, уловив мелькнувшую пару раз на ее лице досаду, я подумал: да, доедем вместе до Сараево - а там неплохо бы и разойтись. В Тулузе она изучала то ли искусствоведение, то ли филологию, и была явно позаковыристей (и, как чаще всего бывает в таких случаях, нервозней) Жан-Батиста. Но совсем не избалованной, подумал я, наблюдая на следующий день как быстро и умело она собирает дрова, разводит огонь…
Sarajevo.
Очень странно - опять в большом городе. Приободрившийся городским асфальтом мерседес катит по широкому проспекту ровно и быстро, изредка застревая на светофорах…
первые спальные кварталы Сараева - которые я видел восемь лет назад почерневшими, разбитыми и нежилыми. Теперь это обычные новостройки совершенно московского вида, но утыканные новыми мечетями, некоторые из которых громадны, бетонны и похожи на стамбульские, поражающие путешественника, въезжающего в нынешний Константинополь ночью, размерами и синеватой неоновой подсветкой … Кажется, Сараево изменилось.
горы спускаются к городу косыми отрогами, почти касаясь новостроек. Вдоль дороги рекламные щиты и трамвайные провода и автобусные остановки и все остальное прочее, потихоньку приучающее к городу. Ближе к центру дома сереют, стареют, появляются черепичные крыши…
мы заворачиваем согласно указателю к вокзалу, длинному, серо-бетонному…
ну, все. Вытащив рюкзаки, мы неуверенно топчемся около машины.
“Bon, allors… Bon voyage!”
обменявшись по-быстрому адресами – сколько их уже у меня, таких адресов, бесполезных - ведь че писать-то? в общем, прощаемся – и, оттащив в камеру хранения рюкзаки, выходим из здания вокзала…
* *- *
Сараево – столица Боснии и Герцеговины, населением в 400 тыщ, когда-то называлось Врхбосна, потом, при турках - Босна-сарай, и теперь вот – Сараево… Очень долго город был оттоманским центром Боснии, и оттого, в самой старой части, напоминает турецкие города. С конца 19 века до 1918 года – принадлежал Австро-Венгрии…
во времена Югославии город стал столицей Боснии и пропагандистским примером торжества югославской национальной политики. Особенно бурно Сараево развивалось в восьмидесятых, став местом проведения Олимпиады 1984. В это время там были построены те самые небоскребы Олимпийской деревни, которые сильно пострадали потом во время сербской осады.
в Сараево началась и боснийская война девяностых – с обстрела мусульманами сербской свадьбы в Старом городе, во время которого был убит отец жениха. В следующие дни сараевские сербы вышли на баррикады. Их поддержала Югославская Народная Армия.
сербская осада Сараево длилась почти четыре года. Центр города постоянно обстреливался с вершин окружающих гор, идеальных огневых точек. За время осады население города сократилось на 36%.
после Дейтонского мира Сараево оказалось фактически разделенным между Республикой Сербской и Федерацией. Сербская часть называется Сербское, или Восточное Сараево, и включает в себя часть окраины и горные, вознесенные над городом пригороды.
как-то вот так.
* * *
трамвай из советского детства, покачиваясь, обегает круговой разворот на привокзальной площади, и, звякнув, катит к центру – ну, а мы решаем пройтись пешком
и попадаем в старый, неиспорченный еще евроремонтом, Краков девяностых. Улица медленно поднимается в гору мимо старых, грязно-бурых, с красноватыми подтеками домов, потемневших парадных… Залитые потрескавшимся асфальтом проплешины булыжных мостовых, черепица и ржавая жесть…
проспект с набережной, которую вскоре заслоняют массивные имперские дворцы, напомнившие съежившуюся и обветшавшую Вену… Только такую странную, с белыми столбиками мусульманских надгробий, беспорядочно торчащими прямо в небольшом сквере, около пузатой мечети…
… пешеходка, с шатрами уличных кафе на площади перед католическим собором, резко обрывается
одноэтажной Башчаршией, совершенно турецким, ремесленным и торговым кварталом, превращенным в приманку для туристов – скопление сувенирных лавок, низкие черепичные крыши и мечети с тенистыми садами; узкие кривые людные улочки; торговля: турецкая чеканка, джезвы, кувшины, и популярные среди иностранцев ручки из автоматных гильз; майки с надписями: “Don’’t panic, I am Islamic!”, шарфы цветов боснийского флага для футбольно нездоровых…
но все же… что-то осталось и от старого захолустного города Османской империи. Старик, сидящий на стуле у ограды мечети, свесив руки, неподвижно… И узорчатая беседка за этой оградой, у развалин каменного колодца... Приземистые купола хамамов (турецких бань), оттоманская вязь лепнины и завитушки литых решеток…
а вот женщин в глухих хитабах, каких в самой Турции можно встретить крайне редко, я поначалу принял за ряженых для привлечения туристов. Среди совершенно по-европейски одетых девушек, ходячие черные балахоны выглядели странно.
но скоро все объяснилось – «Днями боснийско-мусульманской культуры», заканчивавшимися в тот день в Сараеве. На одной из площадей Башчаршии была сколочена сцена, возле которой толпилось много по старинке одетых людей – а бородатый учитель готовил к выступлению хор мальчишек, в красных турецких фесках, из под которых выбивались русые волосы…
запах жареного мяса и кофе из ближайшей закусочной… тягучая восточная музыка из дверей магазинчика… крик муэдзина.
взрыкивание мопедов и удалой американский рэп из кафе с никелированными столиками…
перейдя улицу, мы вышли из Башчаршии – и сразу стало тихо.
. .
ночевать, кстати, нам было совершенно негде. Сколько я ни вглядывался в прохожих – гостеприимный сараевчанин, с домом недалеко от центра, с садом и еще двумя большими деревьями, пожалуйста, чтобы удобно повесить гамак, спасибо! – все никак не появлялся. Так что скоро, когда возбуждение новизны улеглось, мы слегка так призадумались…
. .
“Hey, Micha!” – я удивленно оглядываюсь – и вижу Манон, бегущую к нам с той стороны площади…
за столиком уличного кафе сидят Жан-Батист и бородатый грек в обильных дредах с проседью, сильно пьяный – с ними местный житель, молодой, знающий по-английски, и довольно хитрого вида. С пьяным возбуждением поздоровавшись с нами («Димитриос!»), грек принимается рассказывать (в который раз, судя по усталости на лицах окружающих) о том, что он ждет прилета своей girlfriend, она из Индии и sweet, и показывает ксероксную книжку стихов, написанных им в предыдущее посещение Сараево, во время войны, во имя мира и right under the Serbian grenades. Не понимающий английского Жан-Батист сидит и с умным видом отхлебывает из пивного бокала.
«Давайте же выпьем за мир и международную дружбу! Теперь у нас тут Россия… Босния… Греция… Франция… и, хм… (покосившись на Манон) – Марокко, right? (Манон недовольно кривится, но не возражает). Еще одно пиво.
услышав о наших сложностях, местный житель, мгновенно оживившись, зовет нас к приятелю, «недорого, всего двадцать евро с человека» и готов немедля проследовать с нами на вокзал за рюкзаками и проводить до самого места, поскольку для друзей он готов на все. А Жан-Батист, исподтишка глянув на Манон, предлагает переночевать в автобусе…
* * *
кровать в кузове оказалась слишком узкой для четверых, и я ложусь на переднее сиденье…
… резкие тени скачут по крыше кабины, белым взрывчиком вспыхивают и скользят по стеклу проезжающие фары – я снова просыпаюсь, а, черт - едва успев задремать, неудобно уперев в рулевое колесо колени, которые ужасно хочется выпрямить: отвратительное ущемление свободы… А еще мне часто мерещится какая-то дурацкая полиция – одетые в гестаповские белые перчатки руки, светящие фонариком в лицо сквозь лобовое стекло – тьфу, пропасть – и, вскинувшись панически, больно стукнувшись коленкой о руль, я снова опускаюсь на сиденье и погружаюсь в полусон, зная уже, что нормально выспаться не получится…
утром мы просыпаемся – и дружно решаем в городе больше не ночевать.
. .
на утренний кофе мы заходим в кафешку напротив, под названием Rotonda – верней, туда нас зазывает хозяин, молодой, по имени Эмир – вроде бы довольно бескорыстно, из любопытства и желания поболтать – по крайней мере без намеков, чтоб заказывали побольше – и много рассказывает вначале на английском, а потом, утомившись, на сербско-хорватском, ой, простите, боснийском – о сербской осаде, во время которой он был еще совсем пацаном, но запомнил – и голод, и обстрелы, и очереди у городских фонтанов за водой – и туннель, через который в город доставляли с контролируемого UNPROFOR-ом аэродрома гуманитарную помощь – и показывает на висящей на стене карте – «вон тут были наши – вон тут сербы – вон тут наши опять» - довольно спокойно, без страстности, как рассказывают об удивительно надолго задержавшейся плохой погоде – (и эта непогруженность делает услышанное гораздо убедительней)
«А мы вот в школе собирали подарки и одежду для сараевских детей», вспоминает вдруг Манон.
немного замешкавшись, Эмир улыбается и говорит: “Well, thank you!”
В-общем, мы застреваем надолго… От войны Эмир переходит, с гораздо большим интересом, к музыке – и ставит какой-то французский транс, бурчащий из встроенных в потолок динамиков – «А это вы знаете?» - «Не-а»
договорившись встретиться с французами вечером в Ротонде, мы с Юлей уходим в город…
* * *
На этот раз, мы проходим Башчаршию побыстрей, идем дальше, и понимаемся, враз опустевшими и обветшавшими улицами, в гору над городом… На полпути улицы обрываются огромным кладбищем, ровными рядами одинаковых, белого камня надгробных столбиков, на всех даты 1992-1995, и надписи по-арабски и латиницей – шахид…
… на вершине, мы сидим на траве, и слушаем, как крики муэдзинов сливаются со звоном церквей - прямо как у Иво Андрича…
#_84.jpg
почему-то от высоты и резкой очерченности пространства (горы, город, шпили, минареты, белые пятна кладбищ) меня начинает клонить в сон, и я даже засыпаю ненадолго, улегшись на траву, пытаясь добрать упущенное ночью – но присевшая неподалеку парочка, громко бубнящая по-голландски, скоро меня будит, и мы спускаемся вниз – пробегаем Башчаршию – и опять наверх, по другую сторону,
круто поднимающимися улицами старого Сараева (снова Австро-Венгрия), где:
католический колледж девятнадцатого века с классическим фасадом – взъерошенный булыжник мостовых – дородные доходные дома (теперь Питер, но сбежавший из болот в балканские горы) – стены с рассыпанными пригоршнями пулевых выбоин, развалины - пустующие раны в сплошной стене домов - заполненные сколоченными наспех хибарами цыганского вида…
новой постройки мечети с огороженными садами, с родниками, текущими из вмурованных в их стены труб, перед входом похоронные obaveštenja, такие же, как и везде, но отпечатанные зеленым текстом и с полумесяцем – или с югославской красной звездочкой – наверное, для неверующих, или затруднившихся с выбором (интересно, где-то они сейчас? в загробной небесной Югославии?)…
вверх, еще выше, где дома заметно мельчают, и город потихоньку становится похож на село, и даже спокойствие уже такое, негородское -
и, опомнившись (темнеет!) быстро вниз, успевая, все же, заметить мусульманское кладбище за покосившейся стеной, ряды каменных белых надгробий (те, что увенчаны чалмой или феской – это паша или еще какой важный эфенди – вспоминаю я из Турции), или на дом в окнах-иллюминаторах с причудливо отслоившейся штукатуркой…
мимо разгорающейся огнями Башчаршии…
по вечернему уже, залитому электрическими огнями проспекту, рельсы, витрины, трамваи и вечерние, другой походки и настроения, прохожие…
пара чашечек кофе в «Ротонде» -
и, уже на машине – сквозь новостройки сербского, Восточного Сараева – вон из города – в горы – пока город внизу не превращается в разбросанное покрывало, сотканное из мигающих электрических огней – останавливаемся на повороте посмотреть – и находим у дороги ровную площадку, над городом – похоже, это тут стояли сербские орудия, обстреливавшие город в течение нескольких лет…
и дальше, выше, город совсем скрывается – и вот, наконец, лесная шелестящая чернота за окном, мы сворачиваем на едва заметную грунтовую дорожку и, выехав на поляну, останавливаемся – Жан-Батист глушит мотор –
влажный, сосновый, горный лес – тишина – я пристраиваю коврик между двух сосен, в удобной впадине, засовываю ноги в полурасстегнутый спальник, закуриваю сигарету, и, чувствуя спиною травяную упругость земли, смотрю на небо: звезды, прохлада, сон.
* * *
Следующий день в Сараево добавил мало, и почувствовали уже, что бесцельных прогулок нам уже достаточно – но в этом городе хотелось бы пожить, неделю-другую, попав в один из местных домов, оказавшись по настоящему внутри – увы, перегородка так никуда и не исчезла.
под вечер, снова углубившись в сербские горы, мы ночуем в лесу – а утром, поднимаемся рано - осторожно, чтоб не разбудить спящих, собираем рюкзаки - и выходим на пустую горную дорогу:
утреннее солнце, усыпанная щебнем обочина – лязгая железяками в кузове проезжают жигули: трое мужчин, привязанные на крыше удочки – полчаса тишины – на поляне ниже видно как из автобуса вылезает и потягивается утренний взлохмаченный Жан-Батист… Может… эта… un petit cafe de matin [27]чашечку утреннего кофе?
(очень соблазнительно) – Не, нафиг, ехать надо…
наконец – большая светлая машина с сараевскими номерами, и водитель помогает засунуть рюкзаки и кивает на заднее сиденье, говоря на турецкий манер: вuyurun!
знакомой дорогой, по нависшим над Сараевым артиллерийским горам (водитель ругает сербов), полчаса пешком вниз от неудачного поворота, сербская Лукавица (водитель ругает мусульман) – кириллица и сельская тишина и хрен вам а не автостоп, но потом, на удивление, машина с номерами EUFOR, и круглощекий, благодушный немец-офицер, и мы едем, едем-
- далеко, аж до Черногории.