Таких были тысячи

ел к концу пасмурный октябрьский день. Землю окутала пелена темных облаков, которые, казалось, опустились до самых вершин деревьев. Воздух пропитался мельчайшими капельками измороси. Сумрачно, сыро, неуютно было в лесу. На извилистой дороге построилась длинная колонна партизан, готовых тронуться в путь.

Только командование знало, когда и на какой объект будет совершен налет. Но люди понимали, что предстоит марш и большой ночной бой, каких еще не было. Об этом говорило все: и тщательная подготовка оружия и снаряжения, и выдача пятидневного запаса продовольствия, и то, что на операцию не брали не только больных и ослабленных, но даже партизан в плохой обуви. И наконец, то, что цель похода держалась в секрете.

Настроение у тех, кто стоял в колонне, было приподнятым. С грустью и завистью смотрели на них товарищи, которым было приказано остаться в лагере. Особенно переживал командир 3-го батальона Озернов. Накануне у него разыгрался флюс, температура подскочила до тридцати девяти, боль не утихала ни на минуту. И все же он готовил батальон к походу, собирался идти и сам.

— У меня прекрасная лошадь, в седле буду чувствовать себя лучше, чем в шалаше, — пытался он убедить командира отряда.

Но Кезиков по настоянию врачей запретил Озернову участвовать в операции и назначил старшим над теми, кто остался в лагере. Батальон Озернова возглавил начальник штаба Петр Родивилин. Комбат обиделся до слез, но подчинился. Тоскливым взглядом провожал он своих ребят, не ведая, что очень скоро и самому придется встретиться с фашистами…

Начальник штаба Коротченков обошел колонну, проверил каждое подразделение, и с разрешения командира подал команду на марш.

Впереди был неблизкий путь — до места первой дневки предстояло пройти более сорока километров, и я решил, пока отряд будет двигаться, заехать вместе с Коротченковым в деревню Артемовну, к учительнице Кузнецовой, о которой много рассказывали озерновцы. Опередив товарищей у переправы через Вороницу, мы с Коротченковым свернули на Артемовну. Лошади шли спорой рысью. Высокий вороной жеребец начальника штаба ревниво следил, чтобы мой буланый не опередил его ни на шаг.

В седле я чувствовал себя теперь легко и уверенно. И обязан этим был своему попутчику. Как-то в первые дни после объединения с озерновцами Коротченков пригласил меня на лесную поляну, где думал провести учебный штурм «укрепленного объекта». А когда мы приехали на место, ехидно улыбаясь, сказал:

— Отличная полянка для джигитовки!

— Особенно для некоторых джигитов, — ответил я ему в тон, имея в виду себя.

— Комиссар обязан быть джигитом, — сказал он так, что это можно было принять и как шутку, и как упрек.

— Согласен, но у меня ни черта не получается. Я новичок. Гляжу на других, вроде все легко и просто, а сам сяду в седло — болтаюсь, как мешок.

— Хотите научу?

— Конечно! Вуду самым примерным учеником.

После краткого теоретического вступления, Коротченков стал до пота гонять меня по поляне и наконец изрек:

— Можете смело ездить, комиссар. Придраться не к чему…

Изредка перебрасываясь словами о предстоящем деле, мы незаметно доехали до Артемовки и остановились у деревянного здания школы. Только одно окно светилось тусклым, красноватым светом — окно школьной квартиры Марии Петровны Кузнецовой.

В просторной, скромно обставленной, но уютной комнате нас встретила пожилая, миловидная женщина с проседью в густых волосах. Увидев моего спутника, она очень обрадовалась.

— Знакомьтесь, Мария Петровна, это наш комиссар, — сказал Коротченков.

— Очень приятно, — ответила она, протягивая руку. — У нас хорошо говорят о лазовцах… Вы не торопитесь? Я чайку приготовлю.

На столе появился небольшой тусклого никеля самовар, чайник с заваркой сушеной малины и баночка чудом сохранившегося довоенного засахарившегося меда. Завязалась беседа. Мария Петровна рассказала, что немцам в Ершичах известно об объединении наших партизанских отрядов. Охрана гарнизона усилилась. Местных жителей заставили вырубить кустарник, подходивший к селу со стороны деревни Танино. Гитлеровцы построили вышку и все дни наблюдают в бинокль за окружающей местностью. А тут еще подмога из Рославля к ним подоспела.

— Когда это было? — спросил Коротченков.

— Вчера перед вечером. Прикатили на восьми машинах.

— Это интересно… Надо, пожалуй, предупредить Озернова.

— А вы разве не к себе едете? — встрепенулась Мария Петровна.

— В том-то и дело, что нет.

— Не беспокойтесь, Тимофей Михайлович, я все сделаю. Пошлю раненько надежную девушку в Пашино к Петьке Максименкову, он знает, как найти Озернова.

По моей просьбе Мария Петровна, поначалу неохотно, а потом все больше оживляясь, рассказала нам о пережитом за пятнадцать месяцев фашистской оккупации.

…Всю жизнь работали сельскими учителями супруги Кузнецовы. Петр Иванович начал учительствовать еще в годы первой русской революции. Педагогический стаж у него был немалый — тридцать пять лет. Более четверти века преподавала в школе и Мария Петровна. С началом войны супруги долго раздумывали, как быть. Фронт приближался, надо было эвакуироваться. Но в глубине души теплилась надежда: фашисты до Артемовки не дойдут… Да и уехать было нелегко. Петр Иванович постоянно хворал, на попечении Марии Петровны находилась дряхлая, почти неподвижная слепая мать. С приходом оккупантов жизнь словно остановилась. Школу закрыли. Большинство учителей уехало.

Но затишье длилось недолго. Оккупанты торопились утвердить новый порядок. В Ершичах они создали районную управу и полицию. Вместо сельских Советов образовали волости. В каждую назначили бургомистра. В деревнях стали править старосты — кулацкие сынки и бывшие уголовники. По заданию фельдкомендатуры бургомистры и старосты составляли списки жителей. В специальной графе против каждой фамилии ставилось «свой» или «чужой». К «своим» относились коренные жители деревни, к «чужим» — все, кто прибыл во время войны. Один за другим вводились непосильные натуральные и денежные налоги.

В Артемовну стали часто заглядывать полицейские из Ершичей и Епишево. Они шныряли по домам, искали коммунистов, депутатов местных Советов, колхозных активистов и… самогонку. Предатели хвастливо кричали о победах гитлеровцев и крушении Советской власти. Но верили им немногие. Каждый день то в одном, то в другом доме появлялись Петр Иванович или Мария Петровна. Они советовали крестьянам учить детей на дому, предлагали свою помощь, невзначай роняли слово о положении на фронте.

Петр Иванович без спора выполнил приказ оккупантов — сдал старенький радиоприемник. А ночью с помощью жены оборудовал в тайнике под полом новую «радиорубку»: он вовремя успел припрятать добротный радиоприемник, которым давно постоянно пользовался.

Каждый день спускался учитель Кузнецов в свой тайник, слушал Москву, а затем нес людям слово правды.

Глубокой осенью 1941 года Кузнецовы наладили связь с местными партизанами. У них на квартире побывали Свиридкин, Лазарев, Носовец, Рыков. По заданию Свиридкина Мария Петровна стала частенько ходить в Ершичи «на прием к доктору». Разговаривая со старыми знакомыми и друзьями, Кузнецова узнавала о расположении гарнизона в Ершичах, об обстановке в районе, запоминала фамилии предателей, переметнувшихся к фашистам.

Радиоприемник Петра Ивановича работал безотказно. Учитель записывал важнейшие сообщения и передавал их односельчанам и партизанам. Ему помогала племянница комсомолка Лина Полубинская, бежавшая из Рославля в первые дни оккупации. По заданию командования отряда Петр Иванович присматривался к проживавшим в деревне окруженцам, осторожно наводил их на мысль о возможности снова обрести оружие. Многие понимали его с полуслова, старались скорее включиться в борьбу с оккупантами. Но Петр Иванович не торопился. Только убедившись в надежности человека, он переправлял его в отряд.

Обо всем этом пронюхали гестаповские ищейки. В конце мая в деревню нагрянули полицаи из Рославля и Епишева. В квартире Кузнецовых перевернули все вверх дном, обшарили школу. И хотя ничего не нашли, Петра Ивановича арестовали и увезли в Епишево, а через день переправили в рославльскую тюрьму.

Уверенная, что никаких улик у полиции нет, Мария Петровна сделала все, чтобы вызволить мужа из беды. Но спасти Петра Ивановича не удалось. Близкие люди окольными путями узнали: Петр Иванович, не выдержав пыток, потерял рассудок. Фашисты не нашли нужным возиться с больным стариком и расстреляли его.

С великой болью восприняла Мария Петровна эту страшную весть, но мужественно справилась с тяжелым горем. Взяла себя в руки и уже через несколько дней, осунувшаяся, поседевшая, но еще более собранная, строгая, вернулась из Рославля в Артемовну. Вернулась, чтобы продолжать то дело, за которое погиб ее муж.

Прежде всего она отправила в партизанский отряд свою племянницу Лину. Марии Петровне казалось, что девушка еще не обладает выдержкой, необходимой подпольщику. Окружающим было сказано, что Лина вернулась в Рославль, к матери.

Опасаясь слежки, Мария Петровна трижды меняла местожительство. Но ее квартира всегда служила явкой для партизанских разведчиков. Каждое такое посещение грозило гибелью добровольной помощнице партизан. Старая учительница хорошо понимала это, но не склонила головы перед опасностью, не перестала выполнять свой патриотический долг.

Жизнь Марии Петровны Кузнецовой стала более спокойной только после того, как заметно выросли силы партизанского отряда Озернова, как расширилась зона его влияния. Староста и другие прихлебатели оккупантов куда-то сбежали. Ни полицейские, ни гитлеровцы появляться в деревне в одиночку или мелкими группами теперь не осмеливались. Ну а если обрушивался крупный отряд карателей, то пересидеть вместе с другими жителями несколько дней в лесу было совсем не трудно. Не то что раньше, когда ежеминутно приходилось ждать ареста или расправы…

Было далеко за полночь, когда мы с Коротченковым распрощались с гостеприимной учительницей, а часа через два догнали отряд. Всю дорогу находился я под впечатлением этой встречи. Беспартийная сельская учительница, а какая силища, какая беззаветная преданность Родине, партии, какая святая вера в правоту нашего дела!

К рассвету отряд прибыл на место дневки — в бывший лагерь лазовцев в Орлином Гнезде. От лагеря осталось одно пепелище.

Всю ночь шел мелкий, но спорый дождь. Люди промокли. Командир приказал выставить охранение, развести костры, обсушиться, позавтракать. Только после этого партизанам разрешили соснуть. Я тоже с удовольствием пристроился к костру, прислонился к стволу разлапистой ели и тут же задремал.

Проснулся где-то около полудня от зябкого озноба. Костер давно погас. Тесно прижавшись друг к другу, безмятежно спали партизаны. Поблизости ярко пылал костер караульной роты: возле него бодрствовало дежурное подразделение. Там же сидели капитан Клюев и представитель Западного штаба партизанского движения подполковник Архангельский. Было ясно, что оба не сомкнули глаз. Архангельский прилетел в наш партизанский край несколько дней назад и остановился в отряде Данченко. Приехав к нам познакомиться, подполковник узнал о решении командования отряда напасть на железнодорожную станцию. Он очень заинтересовался этим — таких операций здешние партизаны еще не проводили — и решил принять участие в бою. Предварительно Архангельский передал приказ отряду Толочина разгромить одновременно соседний разъезд Зверинка.

— Не спится? — спросил я, подходя к костру.

— Надо объявлять подъем, — взглянув на часы, сказал Клюев.

— Пора, — подтвердил Архангельский.

— Пожалуй, время, — согласился я. — Пойдемте к командиру.

Немного погодя собрались командиры и политработники. Коротченков зачитал приказ о нападении на станцию Понетовка, четко определил задачи каждому подразделению. 1-й батальон берет станцию, перебрасывает основные силы к шумовскому аэродрому и имитирует нападение на аэродром. 2-й действует на левом фланге, захватывает станционный поселок, образует заслон со стороны Кричева и уничтожает станционные сооружения и подвижной состав. 3-й батальон участвует в налете на станцию на правом фланге, выходит на железнодорожное полотно, оставляет роту как заслон со стороны Рославля, остальными силами помогает 1-му батальону сковывать гарнизон аэродрома.

— Это очень важно, — предупредил Коротченков. — Численность гарнизонов аэродрома и станции превышает численность нашего отряда. Да и вооружены гитлеровцы лучше. Разгромить оба гарнизона сразу нам не под силу. Поэтому один надо парализовать, чтобы уничтожить другой.

Узнав содержание приказа, отряд забурлил, как весенний поток. Всем была по душе предстоящая схватка. Особенно радовались в батальоне Щербакова. Тут не забыли гибель двух товарищей в лесу под Понетовкой и горели желанием отомстить за них.

Командиры подразделений еще раз проверили оружие. Политруки провели беседы с людьми. Секретари парторганизаций и партгрупорги напомнили коммунистам об их особой роли в бою. Врачи батальонов со своим персоналом уточнили порядок предполагаемой эвакуации раненых. Ну, а старшины… с огорчением констатировали, что запасы продуктов тают быстрее, чем течет время.

Отряд снялся с места и быстро двинулся по лесным дорожкам вверх по течению Ипути. В назначенный срок партизаны пересекли Мухинский лес, миновали деревни Изборовщина и Дунаевщина и достигли Понетовского леса. Но здесь начались неприятности. Тьма стояла непроглядная. А под ногами сплошные мочажины, бурелом. Движение почти застопорилось. Время подходило к двенадцати, надо бы, как задумано, начинать бой, а до станции, судя по паровозным гудкам, еще несколько километров.

Ровно в двенадцать со стороны разъезда Зверинка донеслись пулеметные и автоматные очереди. Мы остановили колонну, стали прислушиваться. Сомнений не было — Толочин напал на разъезд. Это ломало весь план. По приказу отряду Толочина отводилась вспомогательная роль. Ему предстояло напасть на разъезд, где не было гарнизона, но напасть только после того, как закипит бой на станции, затем подорвать стрелки, пути и двигаться обратно. В тот момент трудно было судить, почему произошло иначе. Возможно, отряд Толочина неожиданно наткнулся на немцев… Как бы там ни было, а гарнизон станции этим наверняка поднят на ноги.

Коротко посовещавшись, командир решил перенести операцию на следующую ночь и отойти на дневку к опушке Мухинского леса. На месте был оставлен только командир взвода разведки 3-го батальона Илья Игумнов с тремя разведчиками.

Меня очень взволновала вся эта история. Первая боевая операция объединенными силами начиналась с неудачи, пусть мелкой, но все-таки неудачи.

— Не беспокойся, комиссар, — попытался подбодрить меня Коротченков. — Все будет в порядке! Мы не учли одну деталь — хотели напасть тринадцатого, а это ведь чертова дюжина. Какая может быть удача?

— Ты автор плана. Почему забыл про чертей?

— Всего не предусмотришь. Зато завтра четырнадцатое, день праздничный — Покров. Земля снежком покрывается. Вот и покроем фашистов белым саваном.

Спокойствие и уверенность Коротченкова передались людям. Обходя батальоны, я убедился, что настроение у партизан нормальное. Одни уже отдыхали, другие готовились к отдыху. Я же просто не находил себе места. Несколько раз укладывался, вставал, проверял посты, снова ложился. Только под вечер усталость взяла свое. Проспал два-три часа.

Вскоре вернулся Илья Игумнов со своими ребятами. Ничего тревожного на станции не обнаружено.

В числе разведчиков я с удивлением увидел Тоню Фигловскую, она ходила на разведку Понетовки еще из лагеря. Сразу по возвращении двинулась вместе с отрядом. Три конца, которые отмахала девушка, составляли в общей сложности более двухсот километров. Теперь Фигловской предстояло идти в бой.

— Как самочувствие, Тоня? — спросил я.

— Отличное!

— А ноги?

— На своем месте, товарищ комиссар! — ответила девушка, лукаво улыбаясь.

Вокруг засмеялись.

— Один — ноль в пользу Тони! — выкрикнул Коротченков, продолжая заразительно смеяться.

Хотя результаты разведки были успокаивающими, мы все же перенесли час нападения на станцию — с двенадцати на два часа ночи.

— Пусть разоспятся паршивцы, — говорил Коротченков, — легче бить будет! А отойти всегда успеем — лес рядом.

 

Даешь Понетовку!

На этот раз отряд точно и вовремя вышел на исходные позиции. Батальоны разделились и, развертываясь, стали приближаться к станции. Подходы к ней оказались на редкость удобными. В двухстах метрах от станционных путей стеной стоял лес. 1-й и 2-й батальоны беспрепятственно вышли на опушку и залегли в ожидании сигнала. 3-й батальон неожиданно наткнулся на вражеский секрет. Немецкий пулемет и несколько автоматов вынудили наших остановиться и залечь. В ту же секунду батальоны Коновальчука и Щербакова обрушили на станцию и вытянувшийся на северо-запад поселок шквал огня.

Застрочили пулеметы и автоматы. Над поселком рвались мины партизанского миномета. Его принесли на плечах щербаковцы.

Заметив заминку в 3-м батальоне, Коротченков подбежал и скомандовал:

— Третий батальон! Родивилин! Вперед! За мной!

Петр Родивилин, политрук Иван Блинов, командир взвода Исаак Кошепаве, а за ними и все остальные рванулись вперед.

— Ура-а-а! — понеслось над притихшим лесом.

Бой развивался молниеносно. Застигнутые врасплох, гитлеровцы выскакивали из домов в одном белье и падали, сраженные партизанскими пулями. Батальон Коновальчука с ходу овладел станционными путями и постройками. Оставив взвод для блокады вокзала, Коновальчук с остальными партизанами двинулся к аэродрому. К нему присоединились две роты из батальона Родивилина, занявшие перед тем восточную окраину станции. Одну роту Родивилин поставил в качестве заслона со стороны Рославля.

Батальон Щербакова без потерь взял поселки, перебил основную часть гарнизона. Теперь дело было за подрывниками. Их командиру Юрию Осадчему работы было по горло, он метался от одной группы к другой, подсказывая, как лучше заложить заряд под стрелочный перевод, водокачку и другие объекты, чтобы экономнее расходовать взрывчатку. Сильные взрывы сотрясали землю. Буйно горели складские помещения, все ярче освещая территорию.

Нелегким орешком оказалось для взвода, оставленного Коновальчуком, станционное здание. Фашисты, видимо, не очень уютно чувствовали себя на оккупированной территории. Здание вокзала они укрепили весьма основательно, даже обнесли второй стеной метра в два высоты. Из окон, как из бойниц, гитлеровцы вели яростный огонь, не подпуская партизан ни на шаг. Несколько наших было ранено.

Мы с Коротченковым задержались у взвода, штурмовавшего станционное здание, да так и остались здесь до конца боя. Через несколько минут к нам присоединились капитан Клюев с неразлучным адъютантом Ванюшкой Ивановым и политруком штабной роты Михаилом Капитоновым. Оценив обстановку, Коротченков приказал командиру взвода оттянуть людей из зоны, освещенной пожаром, и строго следить, чтобы немцы не удрали. При себе он оставил одно отделение с пулеметом и шестью автоматами. Сосредоточив огонь по окнам, мы перебежками почти вплотную приблизились к зданию и укрылись за поленницей дров.

— Собрать гранаты! — приказал Коротченков.

Гранат оказалось всего три, в том числе одна лимонка.

— Маловато, черт возьми! — сказал Коротченков. — Но в Корсиках было не больше, а школу с фашистами зажгли!

Охотников бросить гранаты нашлось больше, чем требовалось. Каждый уверял, что он чуть ли не перворазрядник по гранатометанию. Но ни Иванов, ни Капитонов, ни Клюев в окна не попали. Шлепнувшись о стену, их гранаты взорвались, не причинив вреда врагу.

— Надо поджечь! Без этого их не возьмешь, — сказал Коротченков. — Бензина не найдется?

— Бензин есть, — ответил молодой партизан Петр Новиков. — Недалеко отсюда я видел бензохранилище. Проверить?

— Проверь и тащи, что найдешь!

Новиков, не сгибаясь, метнулся через простреливаемую противником зону и исчез в темноте. Через несколько минут он появился с ведром.

— Прикрыть Новикова огнем! — скомандовал Коротченков.

Пулемет и автоматы дружно ударили по окнам. Воспользовавшись этим, Новиков рванулся к зданию и успел незамеченным проскочить самое опасное место. Прижавшись к стене, он хладнокровно осмотрелся и пополз к тамбуру главного выхода на перрон, осторожно передвигая драгоценное ведро. Остановился он рядом со станционным колоколом. Мы поняли это, услышав три звонких удара, Вслед за ними вспыхнул огонь.

Старое деревянное здание быстро разгоралось. Гитлеровцы попытались вырваться из огня через запасный выход на южной стороне. Но здесь их встретили партизанские пули.

Петя Новиков пробрался к нам с пустым ведром в руках.

— Не зря подал я фашистам третий звонок, — отрапортовал он, довольный удачей.

Последний очаг сопротивления противника был уничтожен. Коротченков поручил капитану Клюеву проверить еще не охваченную огнем часть здания, забрать трофейное оружие и документы. Проникнуть в вокзал можно было только с южного входа, у которого только что утихла схватка. Когда Клюев приблизился к двери, от крыльца метнулся человек и скрылся за углом.

— Фриц! Держите! — крикнул капитан, бросаясь вслед, но гитлеровец точно сквозь землю провалился.

Мы с Коротченковым в это время ходили по путям — проверяли, все ли уничтожено. Батальон Щербакова времени зря не терял. Пылали не только склады, пакгауз, но и все вагоны длинных товарных составов. Бой на станции можно было считать законченным. Комбат Щербаков доложил:

— Подорвано двенадцать стрелочных переводов, водокачка и водонапорная башня, два семафора, уничтожено шесть складов и сенобаза. Подожжено около семидесяти вагонов с зерном, картофелем и прессованным сеном.

— Все закончили? — спросил Коротченков.

— Все! Мы бы давно управились, да долго с вагонами возились: никак не хотели гореть. Хорошо — напали на склад с горючим, сразу пошло по-другому.

— Вот и навели партизаны у немцев на станции полный порядок, — с удовлетворением резюмировал Коротченков. — Теперь можно отдохнуть. Пойдем, комиссар, на КП, доложим командиру.

…Оставив разгромленную Понетовку, отряд возвращался на базу. Разгоряченные боем, партизаны не замечали усталости. Шумно, многоголосо обсуждали итоги операции. Они были блестящими: убито более ста гитлеровцев, противнику нанесен огромный материальный ущерб, на несколько дней выведена из строя станция. Но в тот момент, вгорячах, результаты боя невольно преувеличивал каждый.

— Станция выведена из строя недели на две, не меньше! — говорил один.

— Да что ты! — поправляли его. — Самое малое — на месяц!

Веселый смех доносился из штабной роты. Николай Бронебойный, как всегда, без тени улыбки сообщал о своих «подвигах».

— Что там у вас на станции! — укоризненно говорил он Капитонову. — Постреляли, постреляли — и делу конец. Видел бы ты, как я фашиста на штык наколол!

— Откуда же штык взялся? — еле сдерживая смех, спросил Капитонов. — У тебя-то на вооружении только немецкий крюк.

— Штык, говоришь, откуда? В горячке у кого-то из ребят выхватил винтовку со штыком.

— Ну, поехала душа в рай, — резюмировал Капитонов под громовой хохот товарищей. — А на будущее запомни: нет ни у кого из нас винтовок со штыками. Нет, и не предвидится. Ясно?

Чем дальше уходили мы от Понетовки, тем тише становились разговоры и шутки. Вступали в права строгие требования дисциплины. Начинала сказываться и усталость. Но близкой остановки не предвиделось. До рассвета надо было поглубже вклиниться в Мухинский лес, чтобы обезопасить себя от преследования.

На кратковременном привале меня разыскал Илья Игумнов и сказал, что плохо с Тоней Фигловской.

— Ранена?

— Нет, но идти дальше не может. Ноги распухли, шагает босиком.

— Немедленно посадите на лошадь!

— Все лошади заняты ранеными, свободны только две — командира и ваша.

— Берите мою.

Игумнов поблагодарил и заторопился к своим разведчикам. Спустя несколько минут он привел еле ковылявшую Тоню. Девушка чувствовала себя неловко, тяжело переживала случившееся.

— Извините, товарищ комиссар… Не думала, что так могут подвести ноги, — сказала она сквозь слезы.

— Ничего, Тоня, не волнуйтесь. Садитесь на лошадь. На большом привале медики окажут вам помощь.

Над лесом уже поднялось погожее осеннее утро, когда колонна свернула с дороги и остановилась в старом хвойном лесу. Партизаны с радостью располагались на отдых. Задымили костры. Пошли в ход последние запасы продуктов. Но не успела закипеть вода в котелках, раздалась команда:

— Воздух!

На предельно малой высоте над нами прошел вражеский самолет-разведчик. Сомкнувшиеся кроны деревьев на этот раз, видимо, помешали летчику заметить партизан. Но отдых был нарушен. Через равные промежутки времени самолет снова и снова появлялся над местом расположения отряда. Чтобы не демаскировать себя, погасили костры и завтракали всухомятку.

За следующую ночь и часть дня мы рассчитывали дойти до лагеря, но пришлось остановиться на дневку километрах в пятнадцати: противник настойчиво продолжал разведку с воздуха. Двигаться днем было рискованно. К вечеру на стоянку прибыли разведчики, которые проверяли через местных жителей результаты налета на Понетовку. Они в основном подтвердили первоначальные данные и рассказали одну деталь, развеселившую партизан. Немецкий офицер, которого преследовал капитан Клюев, был не кто иной, как комендант станции. Скрыться от преследования ему удалось весьма необычным способом. Видя, что бежать некуда, комендант влетел в уборную и, не раздумывая, махнул через очко вниз: страх за собственную шкуру оказался сильнее зловония. Из этого убежища его извлекли через несколько часов. Целый день отмывался комендант, обливался одеколоном, пил шнапс, закатывал истерику, а ночью куда-то исчез. Говорят, получил отпуск и укатил домой домываться…

Радость победы в Понетовке была омрачена тем, что мы застали в лагере.

На месте стоявших в строгом порядке шалашей лежали груды пепла. Лишь от штабного шалаша сохранился скелет из обуглившихся перекладин. Через день после нашего ухода в Понетовку гитлеровцы напали на лагерь.

— Предупредили меня вовремя, — рассказывал Озернов. — Но что я мог предпринять с оставшимися людьми? Боеспособных чуть больше взвода, а остальные — раненые, больные да женщины из санитарной и хозяйственной части. Я считал своей задачей сохранить людей и радиостанцию. Хорошо, что это удалось сделать. Здорово помог дядька Роман…

Когда с поста от Воронины сообщили, что к лесу движется большой отряд оккупантов, Озернов собрал всех людей и приказал быстро подготовиться к уходу.

— Дядька Роман, в голову колонны! Веди туда, где можно укрыться и пересидеть, пока наши вернутся из Понетовки!

Роман Семенович Анодин спокойно и уверенно повел партизан еле заметной тропинкой. Пропетляв по лесу около часу, они забрались в глухие заросли и отсиживались там до вечера. Внимательно прислушиваясь к стрельбе карателей, прочесывавших лес, Роман Семенович безошибочно определял, какие лесные квадраты они уже прошли. Ночью он перевел партизан туда, где днем побывали гитлеровцы, и нашел место, также хорошо скрытое от чужого глаза.

Наутро фашисты стали прочесывать те участки, где накануне отсиживались партизаны. Расстреляв десятки тысяч патронов и не встретив ни одного партизана, каратели сожгли лагерь и отправились рапортовать по начальству «о разгроме партизан».

…А в лагере снова кипела жизнь. Уже в день нашего возвращения Белов выпустил очередной номер газеты, посвященный победе партизан. Художник Шлихенмайер оживил его чудесными карикатурами. Номер получился содержательный и остроумный. Каждый с удовольствием прочитал о штурме станции, вдоволь посмеялся над карикатурой, изображавшей нырнувшего в клозет немецкого коменданта. С улыбкой рассматривали два рисунка, посвященные Николаю Бронебойному. На одном наш штатный балагур накалывал на несуществующий штык фашиста, а на другом боязливо обстреливал пустую будку путевого обходчика. Вокруг газеты собиралось столько народу, что пришлось снять ее с подставки и по очереди отправлять в подразделения.

Коротченков тщательно подготовил и провел разбор боя. Вооружившись большой красочной схемой, он три часа втолковывал командирам и политработникам батальонов, рот, самостоятельных подразделений, где, кем и какие были допущены ошибки.

Я восхищенно слушал Коротченкова: как умело предостерегал он от шапкозакидательства, как толково учил управлению боем.

Особенно много хлопот было, естественно, у наших хозяйственников. Начхоз Лазарев, не теряя ни минуты, занялся восстановлением пекарни, энергично налаживал питание. Его заместитель по строительству инженер Сухин деятельно готовился к строительству нового, зимнего лагеря, чертил схемы размещения землянок, проверял, у всех ли есть пилы и топоры.

По-прежнему вели боевую работу разведчики и диверсионные группы. Ежедневно передавали мы на Большую землю сводки о движении железнодорожных эшелонов и автоколонн с войсками и военными грузами противника. Регулярно дежурили по ночам на железной дороге между Брянском, Рославлем и Кричевом по нескольку диверсионных групп, выжидая момента, чтобы пустить под откос эшелон.

Возобновился приток в отряд новых людей из Ершичского, Рославльского и Шумячского районов Смоленщины, из Климовичского и Костюковичского районов Белоруссии.