Глава первая

Важный день в жизни Франца Вурглавеца

Франц Вурглавец крепко спал, хотя уже пробило восемь. Давно рассвело, и было так светло, словно каждый дом и каждое дерево специально подсвечены. Свет заливал деревню, как это бывает лишь в безоблачные утра.

Но Францу снилось, что за его окном висят черные дождевые тучи и потому он надевает плащ поверх нового костюма и даже берет у отца большой зонт. Ему снилось, что он подходит к окну, чтобы отодвинуть тучи. Но тот человек, который вчера вечером по телевизору предсказывал, что сохранится плохая погода, стоял на дворе, не давая Францу прогнать тучи.

И тут во сне у него возникла идея: «Если я войду в тучи, они лопнут и прольются. Да так, что эта скотина промокнет до костей».

И он пошел, шаг за шагом. А так как пошел Франц не только во сне, но и в действительности, то нога его со всего маху ударилась о стену. Но он от этого не проснулся, потому что спал, как медведь в берлоге.

От удара содрогнулась хлипкая стенка, отделявшая комнату от кухни. И впоследствии ни Франц, ни его родители не могли объяснить, почему именно в это утро с сосновых веток посыпались сухие иголки. Сосновыми ветками был украшен киот в кухне, так как общей комнаты, где положено быть киоту, в маленьком доме Вурглавецов не было. Кроме кухни, была только спальня да каморка для сына.

Сегодня среда, 14 мая 1975 года. Важный день для Франца Вурглавеца. Он даже считал этот день самым важным в своей жизни. С этого дня, как он надеялся, все пойдет по-другому.

Именно в среду, в одиннадцать часов, в городском профессиональном училище выпускникам вручат свидетельства об окончании. И Франц был одним из тех, кто сегодня вступит в самостоятельную трудовую жизнь.

В минувшие годы он больше всего на свете хотел покончить с учебой. Ведь Францу стукнуло двадцать, и ему вовсе не улыбалось получать ученическую зарплату, выполняя работу квалифицированного каменщика.

Итак, Франц уже заранее радовался этому дню. Но именно вчера перед сном у него почему-то возникло неприятное чувство.

«Вправду ли все пойдет по-другому, — думал он, — оттого что вместо ученической я буду получать полную зарплату? А не станет ли кое в чем хуже? Вот, к примеру, я не буду встречаться с некоторыми ребятами из училища и с учителем Штадлером. Он же был единственным человеком, с которым можно говорить обо всем».

В последние дни шел дождь, и казалось, Францу не удастся обновить сегодня летний костюм. Потому-то и снились ему черные тучи, сейчас, когда на улице стояла чудная погода и легкий ветерок почти высушил следы минувших дождливых дней.

В обычный рабочий день Франц уже давно был бы на объекте подрядчика Хёльблинга. Но на сегодня, как, впрочем, и на последующие дни, он взял отпуск. Подрядчик наверняка и без того отпустил бы его на выпускной вечер, но Францу так больше нравилось. От прошлого учебного года у него оставалось несколько дней отпуска. И потому Хёльблинг не мог бы сделать вид, что подарил ему один день.

Франц не желал никаких подарков. Тем паче от Хёльблинга, от которого предпочитал как можно скорее избавиться. Но не потому, что Хёльблинг был каким-то особенно противным. Франц хотел уйти не только от подрядчика, но и убраться подальше от родной деревни. Вопрос в том, как? Ведь это касалось не только его, но и Эрны, его подружки.

Здесь он не хотел оставаться ни под каким видом. Потому что здесь, в Сент-Освальде, был, по его мнению, край света. Хотя их деревня, если смотреть на карту, не такая уж глухомань: всего в десяти километрах к северу от Маттерсбурга, а значит, не слишком далеко и от Эйзенштадта, главного города Бургенланда. А от Эйзенштадта до Вены всего лишь час езды.

Но Франц знал, что это как раз и было типично для Сент-Освальда — мнимоудобное местоположение. На самом же деле деревня просто находилась вблизи от всего, что угодно: вблизи от Эйзенштадта, вблизи от Нойзидлер-Зе, вблизи от венгерской границы, вблизи от федерального шоссе, и даже маленькая речушка протекала не через деревню, а вблизи от нее.

Мать разбудила его. Она стояла у кровати и поторапливала Франца. А то он опоздает на автобус.

— Значит, поеду на мопеде, — сказал Франц, убедившись, что в небе ни облачка.

— Но тогда не в новом костюме.

Мать уже все приготовила. Белую рубашку сложила, как в магазине. И даже ботинки начистила до блеска.

— Автобус-то ведь уходит в полдесятого, — сказал Франц.

Только он начал умываться, как мать позвала завтракать. Невысокая, кругленькая женщина была в это утро необычайно возбуждена. Очевидно, хотела добиться, чтобы сегодня все шло хорошо. Франц этого не мог понять. Он намеревался насладиться этим днем в полном спокойствии. В конце концов, ничто уже не имеет значения. Экзамены позади, и осталось лишь получить свидетельство.

В окно он увидел, как отец выходит из сарая и идет к маленькому домику, отделенному галереей от хозяйского дома. Старый Вурглавец, хотя был уже пенсионером, по-прежнему батрачил на вдового Исидора Хаутцингера, а жена его вела дом хозяина и его взрослого сына. Но в данный момент обоим старикам было совсем не до работы. Они хотели быть свидетелями того, как их сын — так они считали — вступит в новую жизнь.

Франц услышал, как мать говорит отцу:

— Не путайся под ногами!

Вурглавец опустился на стул.

— Не вздумай трогать кофе, это для Франца!

— Да знаю, знаю! — отвечал Вурглавец, который и не собирался брать кофейник.

Франц затянул потуже галстук и вышел в кухню.

— Зачем мне столько кофе, — сказал он, — можешь спокойно налить отцу.

— Пей сам!

Фрау Вурглавец придвинула сыну кофейник и два бутерброда с грудинкой. Обычно к завтраку ему давали один бутерброд с салом.

— Если я все это съем, то уж наверняка провороню автобус, — сказал Франц, с аппетитом принимаясь за еду.

— Ешь-ешь, — приговаривала мать, — кто знает, долго ли еще тебе праздновать.

«Ну и представления у нее», — подумал Франц. Он достал из буфета чашку и налил отцу кофе.

— Опять ты не был у парикмахера! — сказала мать.

Франц невозмутимо продолжал завтракать. Он знал, что мать вовсе не думает о его прическе. Она не закрывает рта просто потому, что не может перенести, что отец и сын молча сидят за столом, словно сегодня самый обычный день.

— Сейчас у всех такие волосы, — заметил отец.

— Да помолчал бы ты! — возмутилась мать. — И воротнички вечно грязные.

Мать зашла за спину Франца, окинула взглядом его длинные черные волосы, почти целиком закрывавшие воротник, и покачала головой.

Когда Франц шел по двору, родители с гордостью смотрели ему вслед. Сейчас даже мать не нашла бы, к чему придраться. Франц должен был пройти полдеревни, так как остановка автобуса находилась возле гостиницы «Шторхенвирт». Деревня точно вымерла, все жители в это время в поле. Франц дошел до старой асфальтовой дороги. Он сам себе казался дачником. И радовался, что не встретил ни души.

Дорогу сто раз чинили, но выбоин на ней было больше, чем заплат. Когда Франц ехал на мопеде, это не так бросалось в глаза, потому что ездил он по обочине — уже не по асфальту, но еще и не по лугу, а между ними, по полоске твердой земли и мелкого песка. Он запустил камнем в чей-то двор и обрадовался, когда камень ударился о кадку. Удар получился глухой, так как в кадке была земля, а в земле рос олеандр.

Крестьянские дома и надворные постройки были соединены стеной, отделявшей дворы от дороги. С дороги все дома казались на одно лицо. Но достаточно было заглянуть во двор, чтобы убедиться, до чего же они на самом деле разные.

В табачном киоске напротив «Шторхенвирта» Франц купил газету, чтобы было что почитать в дороге. Поэтому он развернул ее только уже в автобусе. В статье на второй полосе он прочитал, что в Австрии появляется все больше машин и все меньше детей. «А люди еще удивляются, что они несчастливы».

Франц оторопел. У него не было ни ребенка, ни машины. Но если он чего-то хотел, так это машину, ведь не во всякую погоду приятно ездить на работу на мопеде. Неужто с машиной он был бы несчастнее? И неужто же есть какая-то связь между машиной, счастьем и несчастьем?

Франц не был в этом уверен. Автобус опять остановился. Францу казалось, что остановки у него после каждого второго поворота.

«Вот опять статья, — подумал он, — о которой стоит поговорить со Штадлером. Уж он-то точно сказал бы, что сам думает и что надо думать по этому поводу нашему брату».

Но теперь все уже позади. Конечно, Франц мог бы разыскать учителя, но это уже совсем не то, что регулярно встречаться с ним в училище, вместе с теми однокашниками, которые, так же как и Франц, считали, что со Штадлером можно говорить обо всем, и тоже испытывали потребность в общении с ним.

Штадлер и сам нуждался в таких беседах. Особенно он любил дискутировать с Францем, ибо тот, хотя бы уже в силу своего возраста, обращался к Штадлеру с несколько иными проблемами, нежели другие ученики. Ведь Франц только семнадцати лет от роду начал учиться на каменщика. Окончив школу старшей ступени, он по настоянию отца и его хозяина остался в деревне — потерянные годы, считал он теперь.

До Штадлера Франц никогда не встречал людей, называвших вещи своими именами, без всяких прикрас. Поначалу это доставляло ему огромное удовольствие, потому что так говорить обо всем он тоже умел. И у него возникали все новые и новые вопросы.

Штадлер никогда не отказывался отвечать. На все он знал ответ — почти на все, — но, отвечая, он — почти всегда — сворачивал разговор на политику. Франц думал сперва, что это уловка, что Штадлер просто спасается бегством в политику. Поэтому, наверно, Франц стал относиться к нему с недоверием, но, когда он сам попытался найти ответы на свои вопросы, у него ничего не получилось.

Он не всегда мог привести их в согласие со своими чувствами. На работе он частенько бывал недоволен, прежде всего когда подрядчик Хёльблинг очень уж его эксплуатировал или же во время сверхурочных норовил съездить ему по уху. Но со своей подружкой он бывал вполне счастлив и спрашивал себя, чего же ему, собственно, не хватает.

За одну остановку до Маттерсбурга Франц сложил газету, хотя не прочел и двух строк, и бросил ее на багажную сетку. Ему хотелось теперь думать не о том, что он утратит после сегодняшнего дня, а о том, что теперь будет в жизни хорошего. Меньше всего он сокрушался об окончании учебы и никак не мог дождаться, когда же он, в свои двадцать лет, начнет наконец зарабатывать деньги. Он уже не мог выносить, что в кафе Эрна платит за себя.

«Теперь я с ней буду говорить о том, о чем обычно говорил только со Штадлером».

 

Глава вторая

Поездка в Лоретто на троицын день

Оба свободных дня после выпускного вечера Франц красил кухню и свою комнату. В субботу он лишь почистил кисти, а потом приоделся, чтобы зайти за Эрной. Но не стал ждать ее у магазина, а прошел на несколько домов дальше. Родители Эрны были против их дружбы. Особенно мать, она хотела для Эрны чего-то другого. Ведь как-никак Эрна — дочь секретаря общины.

И потому Эрне всякий раз, когда она встречалась с Францем, приходилось что-то придумывать. Сегодня она сказала родителям, что подруга пригласила ее на троицу в свой домик на Нойзидлер-Зе. Ей хотелось побыть с Францем подольше и впервые провести с ним целую ночь.

Итак, в их распоряжении было два с половиной дня, чтобы гулять, целоваться, лежать в траве, спать вместе.

Воскресным вечером они влезли в окно, чтобы не мешать родителям Франца смотреть телевизор. Они вернулись сегодня раньше обычного, потому что накануне до двух часов ночи танцевали в маттерсбургской дискотеке и заснули только под утро.

Франц улегся на кровать и тремя спичками сразу прикурил сигарету. Эрна, сидевшая на коврике перед кроватью, сняла туфли и задула одну спичку.

— Что будем завтра делать? — зевая, спросил Франц.

Эрна, хотя тоже устала, все-таки заметила, что прежде они таким вопросом не задавались. У них никогда еще не было столько времени, чтобы задуматься о том, что им делать, когда они вместе.

— Предлагай ты, — сказала она.

— Двинем в Ау? — спросил Франц.

— Мы же сегодня там были.

Он еще подумал.

— Тебе ничего больше в голову не приходит?

— Ты была когда-нибудь в Лоретто?

— Нет.

— Туда, правда, далековато ехать, — сказал он.

Они проспали до десяти. В половине одиннадцатого тронулись в путь на мопеде. Никогда бы Эрна не подумала, что прогулка может быть такой упоительной.

Инженер Хольтер с женой ехал в зеленой спортивной машине по Эйзенштадтскому шоссе из Вены в направлении бургенландской границы. Они решили выехать попозднее, и вправду для духова дня на этом отрезке дороги было сравнительно мало машин.

Хольтер пребывал в праздничном настроении, время у него было, и потому он ехал не спеша. Впрочем, он и вообще не был лихачом. Спортивную машину он купил, чтобы исполнить мечту своей юности.

У первой развилки после границы между Нижней Австрией и Бургенландом они свернули влево с федерального шоссе. Оттуда до Лоретто оставалось еще восемь километров. По узкой извилистой дороге Хольтер ехал за мопедом, чтобы не вспугнуть сигналом велосипедиста, срезавшего каждый поворот. Только на прямой Хольтер обогнал его.

— Классный драндулет! — сказал Франц. Эрна его не слышала из-за ветра.

Супруги Хольтер въехали в Лоретто. И попали в переулок до того узенький, что решили было, что заблудились. Но переулок неожиданно впадал в большую площадь.

Хольтеры вышли из машины. Площадь представляла собою овал длиною в добрых полкилометра и шириною около ста метров. Примечательна она была тем, что на ней росли фруктовые деревья, в основном яблони.

Насколько им было видно, вокруг овальной площади шла улица, а вдоль нее — деревенские домики и среди них ресторан. Они пошли меж фруктовых деревьев. В траве не было проложено ни одной дорожки, но стояло несколько скамеек и мусорных корзин. Несомненно, этот фруктовый сад был общественным.

Перейдя площадь, инженер и его жена снова удивились. Их взору открылась церковь позднего барокко с двумя высокими башнями и солидными пристройками с обеих сторон. Перед церковью стояло несколько машин. Не такое уж это сонное местечко, как показалось им вначале.

Они осмотрели церковь и в киоске, торговавшем видовыми открытками, узнали, что церковь эта — место паломничества, а пристройки — бывший монастырь. Пока жена выбирала открытки, Хольтер вернулся к машине, чтобы отвести ее на стоянку.

По приезде в Лоретто Франц и Эрна решили разыскать гостиницу, так как не завтракали и здорово проголодались. Они тоже прошли по площади с фруктовыми деревьями. Еще не видя ресторана, Франц заявил, что слышит запах супа с печеночными клецками, которым, как он считал, в любом случае можно отметить праздник.

Это и вправду оказался печеночный суп, он был уже готов, и оставалось только поставить его на стол. Франц сразу заказал две тарелки.

Табличка позади церкви указывала путь к «Лесной корчме». Хольтер с женой пошли по дорожке, ведущей на холм, с которого открывался удивительной красоты вид на равнину. Было время обеда, и Хольтер тоже сперва заглянул в деревенский ресторанчик, но ему там не понравилось.

Хозяин, имея в виду иностранцев, решил модернизировать свое заведение. В результате получилось два довольно-таки неуютных зала. Местным жителям эти перемены пришлись не по вкусу, но хозяин отговаривался тем, что таковы требования международного туризма.

Местные жители мало-помалу привыкли к этой модернизации, а вот туристам она как раз и не нравилась. Они предпочитали добираться пешком до «Лесной корчмы», где все было по-деревенски.

На дороге, ведущей к «Лесной корчме», оказалось многолюдно. Поначалу это раздражало Хольтеров, ожидавших здесь большего уединения. Им не нравилось, когда одна группа гуляющих окликала другую, ушедшую далеко вперед, или прямо у них перед носом ребятишки играли в войну, размахивая только что наломанными палками. Но непрерывный подъем утомил Хольтеров, и попутчики стали докучать все меньше. А благодаря окружающим красотам им вскоре и вовсе стало хорошо.

Хольтер сказал жене, что прекрасно себя чувствует. Она обрадовалась, ибо в последние недели он казался утомленным и нервозным.

— Ах, — сказал он и с наслаждением вдохнул лесной воздух, — было бы совсем хорошо, если бы дела в нашей лавочке шли по-прежнему. — Он имел в виду акционерное общество «Окружное строительство», менеджером которого являлся.

— Не думай сейчас об этом, — сказала жена.

Она полагала, что мужа опять заботят мелкие конфликты, возникшие у него в последнее время с другими руководителями фирмы.

Наконец они добрались до «Лесной корчмы». Терраса обширного ресторана была тесно уставлена столиками, которые в этот праздничный летний день, конечно же, все были заняты. Хольтеры уже собрались было войти во внутренний зал, как вдруг кто-то взял Хольтера за рукав.

— Мы только ждем счет, — сказал мужчина, — и столик освободится.

Мужчина в нетерпении окликнул кельнера, который как раз получал деньги за соседним столиком. Его жена вытерла салфеткой рот маленькому мальчику, только что проглотившему последний кусок, и отпустила его побегать по лужайке.

— Зачем же вам стоять, — сказала женщина, обращаясь к Хольтерам, которых раздражало ожидание возле столика, — здесь хватит места для четверых.

Пока не пришел кельнер, Хольтер и его жена успели узнать, что эта чета собирается построить здесь домик для уик-эндов. Разумеется, они все будут делать своими руками, хотя он не каменщик, а сантехник.

И только когда им пришлось спешно уйти, так как их малыш куда-то запропастился, супруги Хольтер взяли меню. Им хотелось чего-нибудь попроще, и они заказали свиное жаркое с клецками и зеленым салатом.

— Как хорошо, — сказала жена, — что в наши дни и рабочие могут себе кое-что позволить. — Она имела в виду сантехника.

— Совершенно верно, — согласился муж, — особенно если они зарабатывают столько, сколько наши. — Он как раз вспомнил о премиальной системе, которую ввел у себя на строительстве. — Но они, видимо, не умеют это ценить, — продолжал он. — Они хотят всегда одинаково хорошо зарабатывать и не понимают, что в экономике бывают хорошие и плохие времена.

Это-то его и заботило.

— В последние месяцы они создают все больше затруднений, — сказал он, — даже мне, хотя я всегда старался поддерживать наилучшие отношения с рабочими. А теперь они едва со мной здороваются. Как будто я выдумал рационализацию.

— Оставь, не порти себе такой день. — Жена указала ему на подходившего кельнера с заказанным обедом.

— Ты права, — сказал Хольтер, — какое мне, в конце концов, дело до их настроений. Ведь мое настроение никого не интересует.

— Ну, это не совсем верно, — возразила жена. — Если ты настроен плохо, то вскоре еще кое у кого настроение портится.

Он рассмеялся. Его всегда удивляло, что жена вслух говорит о том, о чем он только еще подумал.

 

Глава третья

Франц и Эрна ищут уединения

Обед в Лоретто пришелся им по вкусу. Франц расплатился.

— Почему и завтра и послезавтра не может все быть так, как сегодня, — сказал он.

— Ты это серьезно? — спросила Эрна.

— Серьезно? — Он встал. — С чего ты взяла?

Они перешли площадь в поисках дороги к «Лесной корчме» и за церковью обнаружили указатель.

— Поедем? — спросил он.

— Полчаса можно и пешком пройтись.

— Тогда и обратно придется пешком идти, после… — заметил Франц. Говоря «после», он имел в виду: после танцев. От своих соучеников он знал, что здесь по воскресеньям и праздникам играет отличный ансамбль из Вены.

— Подумаешь. По крайней мере проветримся, — сказала Эрна.

— Я сейчас только посмотрю, запер ли я мопед. — Он хотел было бежать к стоянке, но Эрна удержала его.

— Зачем куда-то мчаться, у нас же времени хоть отбавляй.

Сначала они вообще не увидели мопеда, кто-то оставил машину как раз перед ним. Это была спортивная машина, которую они приметили еще утром, когда она обогнала их. Франц сквозь боковое стекло взглянул на спидометр.

— Двести восемьдесят выжимает, рехнуться можно, — сказал он.

— Сиденья красивые, — сказала Эрна.

— А удобные какие! И вообще все… — проговорил он с уважением. — Самое меньшее — двести лошадиных сил.

— А в твоей?

— Что в моей?

— Как что? Ты ж небось думаешь, что у тебя тоже спортивная машина?

Эрна засмеялась, как будто удачно пошутила.

Франц удивился: то она кажется совсем взрослой, то опять девчонкой.

— В моей — две лошадиные силы.

— Это значит, погоди-ка, — она задумалась, — в сто раз меньше.

— Ну да, — отвечал он, — но зато эта и стоит в двадцать раз больше моей. А хозяин как пить дать зарабатывает в двадцать раз больше меня.

— Если ты возьмешь ученическую компенсацию… Но ведь ты с завтрашнего дня будешь получать жалованье! — сказала она.

— Я уже получаю.

— И сколько это будет? — спросила Эрна.

— От пяти до шести тысяч шиллингов, так я думаю. Это без сверхурочных.

— Очень даже неплохо.

— Да, по сравнению с тем, что ты получаешь в магазине. Но вообще-то… Ты же видишь, есть люди, получающие в двадцать раз больше.

— Это выходит, — подсчитала она, — больше ста тысяч шиллингов в месяц. Так не бывает.

— Почему не бывает?

— Столько получает, наверно, только федеральный президент.

— Значит, все-таки бывает?

— Президент, — отвечала Эрна, — единственный, кто столько зарабатывает.

— А миллионеры? — поинтересовался Франц.

— Миллионеры, — разъяснила Эрна, — они вообще не зарабатывают.

— Ах, вот как, они получают все в подарок.

— Я считаю, — продолжала Эрна, — что миллионы у них не от жалованья. У них есть фабрики или большие магазины.

— А менеджеры? — сказал Франц, начинавший терять терпение.

— Какие еще менеджеры?

— Ну сама подумай, — отвечал он, — если у кого-то есть фабрика и несколько сот рабочих, то не думаешь же ты, что он сам со всем этим управляется. У него есть менеджеры!

— Менеджеры! У нас их не бывает! — заметила Эрна. — Разве что в Америке.

— А директора и генеральные директора, как быть с ними?

— Это и есть менеджеры?

Франц искоса взглянул на Эрну. Она не заметила его взгляда, потому что рассматривала, как одеты другие женщины, встречавшиеся им на пути. В основном это были венки, и Эрна проверяла, не отстала ли она от моды. Нет, решила она, ничуть.

Франц засомневался, так ли уж умна Эрна, как он полагал. Конечно, ее отец был секретарем общины и в деревне считался «интеллигентом» наравне с доктором, священником, директором школы и обеими учительницами. Что-то, конечно, и ей передалось, тут уж спорить не приходится. Тем более его раздражало, что она предпочитает выяснять, у кого красивее туфли, а не говорить с ним о менеджерах. Но он не позволил себя отвлечь.

— Наплевать тебе на то, сколько зарабатывает менеджер, — сказал он, — главное, ты сама зарабатываешь шиш с маслом.

Этого она не могла так оставить.

— А я подожду, пока ты станешь менеджером.

— Придется подождать еще несколько лет, — отвечал он.

— Прекрати, — сказала она, — нашему брату надо радоваться, если просто хватает на жизнь.

— Вопрос в том — на какую.

Франц не сдавался. Этот разговор уже начинал действовать Эрне на нервы. Она обхватила его за шею обеими руками и прижала к себе. Он почувствовал: ей хочется прекратить разговор. Но до того разошелся, что решил во что бы то ни стало довести его до конца. Однако ее нежность польстила ему, и он ответил ей тем же.

Они добрались до «Лесной корчмы», но заходить в ресторан не стали. Танцы начнутся только в пять. Они пошли дальше по холмам, где среди редкого леса им часто попадались обширные поляны. Франц рассчитывал где-нибудь там найти уединенный уголок. Тогда они могли бы полежать в теплой траве на границе тени и света, а если уж они улягутся, все остальное произойдет само собой.

— Вероятно, и вправду нет смысла, — сказал он, — задумываться над тем, что будет. Можно, конечно, постараться, чтобы тебе сегодня было хорошо. Но как сделать, чтобы было хорошо и впредь?

Эта логика не устраивала Эрну.

— Зачем же в таком случае, — спросила она, — я учусь на заочных курсах?

— Я и сам не раз задавался этим вопросом, — сказал Франц.

Такого ответа она не ожидала.

— Сколько раз я тебе говорила, что не собираюсь всю жизнь торчать за прилавком. С годами от этого ноги вот такие делаются. — И она показала руками какие — как ствол большого дерева.

— А если сидеть в конторе, — сказал Франц, — то задница будет вот такая. — Он показал дерево еще большей толщины. — И потом, в какой это конторе Сент-Освальда ты собираешься сидеть?

— Думаешь, я век буду вековать в деревне?

«Может быть, — подумал Франц, — она все-таки умнее меня. Может, у нее есть разные планы и она действительно знает, что будет через год. А не бросит ли она меня тогда?»

— Я бы тоже не прочь сдать экзамен на звание подмастерья, — сказал он. И немного погодя: — А может, есть еще какие-нибудь курсы?

— Конечно! — сказала она так решительно, словно хотела посоветовать ему тут же начать учебу.

— Тебе, видать, не больно-то нравится моя профессия? — спросил он.

Ему следовало бы знать, что на эту удочку Эрна не клюнет.

— Если мне не нравится твоя профессия и если ты мне не нравишься, то зачем, спрашивается, я с тобой встречаюсь?

Это прозвучало так коротко и ясно, что сбило Франца с толку. Он не знал, о чем говорить — о менеджерах, курсах или о будущем.

— А я был бы рад, — произнес он наконец, — если б все осталось как есть. Как сегодня, например!

Это она уже однажды слышала. И потому испугалась, что все опять начнется сначала.

— Уже завтра, — сказала она, — все будет совсем по-другому, чем сегодня. И сразу два дня, как теперь, у нас еще неизвестно когда выберутся. Не раньше чем к дню всех святых.

Тут он должен был ей возразить. Ему вовсе не хотелось поддаваться дурному настроению.

— А как насчет отпуска? — спросил он. — Поедем летом к морю, что ты на это скажешь?

— Да, — сказала Эрна, помедлив немного, — хорошо бы.

— Ну, вот видишь.

— А почему же ты только сейчас заговорил об этом? — продолжала она. — Мне надо ведь подготовиться, купальник купить.

— Кто говорит, что нам непременно надо ехать в июне или в июле? Поедем в августе. Тогда у нас будет вся июльская зарплата, а если скинемся, выйдет около десяти тысяч шиллингов.

— Брутто, — загадочно произнесла Эрна, — если вообще…

«Нет, — подумал он, — сегодня у меня с ней ничего не выйдет».

Он обхватил ее и с каждым шагом все теснее прижимал к себе, покуда они уже не могли ступить ни шагу. Потом обнял и поцеловал.

Она ответила на его поцелуй, правда не слишком страстно. Но все же.

Франц поднял ее и нес на руках, пока не отошел довольно далеко от дороги. Она закрыла глаза, и голова ее двигалась в такт его шагам.

Найдя укромное местечко среди кустов, куда не проникало солнце и где трава была достаточно высокой, Франц опустил Эрну наземь. И медленно раздел ее. Обхватил руками ее груди и слегка приподнял их, покуда соски не набухли. Тогда он стал гладить ее плечи, шею, лицо.

Прекраснее всего показались ему ее глаза, форма которых угадывалась сквозь опущенные веки.

 

Глава четвертая

Подрядчик Хёльблинг сердится

По пятницам в фирме Хёльблинга выдавали зарплату. А вообще это был обычный рабочий день. И для Франца тоже, с той только разницей, что сегодня, в пятницу, после троицы, он впервые получал зарплату.

Для подрядчика Хёльблинга пятница протекала в особом ритме. Он не наведывался, как обычно, на строительные площадки, а сидел дома. Тут вполне можно говорить «дома», так как его квартира и контора находились в одном здании.

Когда он после завтрака спустился в контору, мимо него прошмыгнула экономка. Он глазам своим не поверил: с письменного стола все было убрано, а стол был до блеска отполирован. Хотя в доме каждый знал, что он впадает в дикую ярость, если кто-то трогает его бумаги. Он напустился на экономку.

— Что случилось? — спросила вышедшая из квартиры фрау Хёльблинг.

— Ты только посмотри! — закричал он, указывая на свой стол.

— В чем дело? — спросила она, как будто не видя ничего особенного.

— Эта дурища могла случайно выбросить какие-нибудь нужные бумаги со стола! Или ты знала, что она здесь орудует?

— Если тебе угодно, так это я ей велела, — сухо проговорила фрау Хёльблинг.

Тут он опять раскричался:

— И это утром! В разгар работы!

— Тоже мне работа! — спокойно сказала она. — Ты не можешь даже добиться подряда на силосную башню, какая же это работа!

Ее слова задели его больше, чем история с письменным столом.

— Оставь меня в покое с этой башней! — зарычал Хёльблинг.

— Тогда не спрашивай меня… — сказала она и, сделав вид, что обиделась, ушла.

— Еще чего, — фыркнул он, — стану я ее спрашивать!

Эту наглость надо было запить. Он взял бутылку сливовицы, две стопки и пошел к Шмидраднеру.

Техник-строитель Шмидраднер, помогавший ему по части бухгалтерии, в пятницу всегда занимался подготовкой к выплате жалованья. Поэтому он не слишком обрадовался визиту шефа да к тому же сразу смекнул, что Хёльблинг явился сюда, чтобы разрядить свою злость. Он, правда, выпил то, что ему налил хозяин, но работы не прервал. В конце концов, он уже по горло сыт тирадами подрядчика о несовершенстве мира и коварстве женщин.

— Сегодня какой-то тип в машине торчал перед нашими воротами, — перебил он шефа, — добрых четверть часа! Если не ошибаюсь, это был Бетрай.

— Не знаю такого, — сказал Хёльблинг.

— Не знаете? Да он уже три года наводит страх на всю округу.

— Рабочих переманивает? — спросил подрядчик, внезапно заинтересовавшись.

— Да, — подтвердил Шмидраднер.

— Ко мне еще никто не смел сунуться, — заверил Хёльблинг. — В деревню — да. А ко мне — нет.

— Значит, теперь посмел, — сказал Шмидраднер. — Держу пари — это был именно он.

— Как его звать? — переспросил Хёльблинг.

— Бетрай, — повторил техник. — Бетрай из венского «Окружного строительства».

— «Окружного строительства»? — Подрядчик вскочил.

— Разумеется, — сказал Шмидраднер.

— Разумеется! — налетел на него раздраженный Хёльблинг. — Для вас это разумеется! А для меня нет! Одно я вам скажу: если я его здесь поймаю, задушу своими руками!

— Вот уж не стану вас удерживать, — смеясь, отвечал Шмидраднер.

Но подрядчик уже выскочил из конторы. Вскоре Шмидраднер увидел, как шеф ходит вокруг складов.

«Силосная башня» и акционерное общество «Окружное строительство» — от этих слов Хёльблинг неизменно приходил в бешенство. Первое означало проект, который должен был осуществляться в Маттерсбурге, а Хёльблинг со своим маленьким предприятием не в состоянии был в нем участвовать. Второе — строительный концерн с центральным отделением в Вене, который якобы добивался подряда на строительство силосных башен. Среди специалистов эта фирма славилась тем, что сразу же основывала филиалы в местах, где начинала большое строительство. Что, конечно, было небезопасно для местных фирм.

Но не только Шмидраднер наблюдал из окна, как Хёльблинг бесцельно слоняется вокруг складов. Фрау Хёльблинг тоже давно следила за мужем. Она уже каялась, так как полагала, что он вне себя из-за ссоры с ней.

Чтобы настроить его на более миролюбивый лад, она спустилась в контору и положила все вещи обратно на стол. Когда фрау Хёльблинг открывала адресную книгу, поскольку обычно она лежала открытой, вошел сам подрядчик. Жена улыбнулась ему.

Хёльблинг смутился. Меньше всего он рассчитывал, что стол будет вновь приведен в порядок и что жена проявит такое дружелюбие. Он сел.

— Тебе что-нибудь еще нужно? — спросила она и поставила перед ним бутылку шнапса и стопку.

— Достань еще одну.

Она достала, он налил. Они чокнулись.

— Бог с ней, с этой силосной башней, давай не будем больше о ней говорить, — предложила жена.

— Да, уж теперь с этим покончено.

— Но хорошо ли это, покажет время…

— Кажется, мы решили не говорить на эту тему! — произнес он.

Она не ответила на его взгляд. А он разглядывал ее: пышную грудь, темно-рыжие крашеные волосы, шестимесячную завивку, губы, алые без всякой помады. Всем этим он частенько пренебрегал, хотя по-своему и любил ее, особенно в таких случаях, как сегодня, когда был не уверен в себе и нуждался в ком-то, чтобы восстановить равновесие.

Он налил еще и рассказал жене то, что слышал от Шмидраднера, — об агенте, сманивающем рабочих, и об «Окружном строительстве». Фрау Хёльблинг терпеливо его выслушала.

— Мы и с этим справимся, — заметила она.

— Я тоже так думаю, — сказал подрядчик. — Если застукаю этого прохвоста из «Окружного строительства», который хочет сманить моих людей, я его укокошу. Я уже говорил Шмидраднеру.

— Не станешь же ты затевать свары с каждым приезжим, — возразила жена. — Есть и другой выход.

— А именно?

— Своссиль, например.

— А почему бы и нет, — согласился он. — Не все же ему в пивнушке околачиваться. Может же он наконец угомониться.

— Ну вот видишь. — Жена, довольная, встала. — Мне пора в Маттерсбург, в сберкассу, пока она не закрылась. — Уже уходя, она вспомнила: — И не забудь про Франца.

— Нет, нет, — заверил ее муж.

Хёльблинг и его жена уже давно договорились, что Франца надо как-то привязать к фирме. Он собирался платить Францу немного больше, чем другим, тот с лихвой это возместит, ведь он не только умелый, но и прилежный парень.

Правда, Хёльблинг хотел повременить с этим решением. Но жена советовала ему не мешкать, так как Франц достаточно намыкался за время учебы, и, стоит только кому-нибудь шепнуть словечко, он сразу станет подыскивать себе другое место.

Ввиду сложившейся ситуации Хёльблинг признал правоту жены. Надо поговорить с Францем как можно скорее.

Он пошел к Шмидраднеру, который про себя послал хозяина к чертовой бабушке. Но на сей раз подрядчик дал лишь одно указание:

— Как только явятся Своссиль и Вурглавец, пошлите их ко мне.

Шмидраднер отыскал платежные ведомости и против их фамилий поставил восклицательный знак. Потом достал из холодильника бутылку пива. Правда, у него было еще много работы, но, сказал он себе, если бы подрядчик тут расселся, я потерял бы еще больше времени.

 

Глава пятая

Запущенный участок

Хозяин и старик Вурглавец мешали перед сараем бетон. Хозяин орудовал лопатой, а Вурглавец подливал воду и подсыпал гравий. Вурглавец предпочел бы все сделать сам, только бы не видеть, как у Хаутцингера при каждом движении искажается лицо, не от натуги, а от боли в пояснице. Из чистого упрямства Хаутцингер настаивал на том, чтобы работать наравне с батраками.

Оба они решили, что пора починить пол в свинарнике, но не сразу, а по мере возможности, когда не будет более важной работы.

Вурглавец знал, что уговаривать хозяина бросить лопату не имеет смысла, он тогда еще яростнее будет работать. Поэтому он обрадовался, когда хозяин сам воткнул лопату в кучу бетона и выпрямился. Он решил, что Хаутцингер хочет заняться чем-то другим, и протянул ему лейку.

— Слышишь? — спросил хозяин.

— Что?

— Трактор.

Вурглавец кивнул. Он и вправду различил вдали шум трактора.

— Это наш, — сказал Хаутцингер.

Вурглавец пожал плечами. В деревне было немало таких же, как у Хаутцингера, тракторов, и Вурглавец не умел различать их по шуму мотора. Но верил, что хозяин это умеет. Тот уже раз двадцать разбирал и чинил свою развалюху, и ему достаточно было прислушаться к мотору, работающему на холостых оборотах, чтобы сразу же понять, все ли в порядке. И механик до сих пор был ему нужен лишь для того, чтобы доставать запчасти.

Трактор был уже близко. Хаутцингер отер пот с лица и вытащил часы из жилетного кармана.

— Сейчас только десять, — сказал он.

Зепп открыл ворота, въехал, выключил мотор и крикнул отцу:

— Задний ход опять барахлит! Долго я так не выдержу! — И вошел в дом.

Хозяин не двинулся с места. Вурглавец, уже привыкший к таким сценам, сразу увидел, что тот в ярости. Дабы не дать этой ярости прорваться наружу, он обратился к хозяину:

— Ступай, чего зря кипятиться! Уж который год одно и то же. Ничего не поделаешь. Я бы, пожалуй, и вправду отдал трактор в ремонт.

Уговоры не помогли. Даже наоборот.

— Только мне еще не хватало, чтобы и ты повторял за Зеппом! — напустился на него хозяин.

В сердцах он наподдал ногой лейку, так что она перелетела через кучу гравия. Потом уселся на дровах, в тени сарая.

Из дому с бутербродом вышел Зепп, присел в другом конце двора, в полуразвалившейся беседке, и стал закусывать.

Вурглавец в одиночку приготовил бетонный раствор и на тачке отвез его в свинарник. Покончив с работой, он тоже сел в холодке.

«Сумасшедший дом, да и только», — думал он, удивляясь, как это им не надоест: один, давая задний ход, как бешеный жмет на газ, хотя прекрасно знает, что коробка передач может не выдержать и задний ход выйдет из строя, а другой без конца что-то клепает, вместо того чтобы отдать трактор в починку.

«Всего разумнее было бы, — думал Вурглавец, — если бы Зепп сам поехал к механику и поставил трактор на ремонт».

Но ничего из этого не выйдет, старик в жизни не выложит деньги. Он ведь Зеппа к деньгам близко не подпускает. Молодому хозяину, хоть ему уже сорок, приходится из-за каждого гроша препираться со стариком, даже если ему надо кое-что из одежки себе купить.

Но Вурглавец вовсе не хотел защищать молодого хозяина. Потому что Зепп в последнее время стал враждебнее относиться к нему, к его жене и к Францу. Хотя между ними не произошло ничего из ряда вон выходящего. А раньше, когда Франц еще учился в школе, Зепп вроде как дружил с ним.

«Ну уж чему быть, — смиренно думал батрак, — того не миновать. Как вспомнишь, что было раньше, в начале пятидесятых годов, когда на хуторе совсем плохи были дела, а мы все вместе держались! А потом, когда дела поправились, все пошло врозь. И в хозяйстве все застопорилось. Ведь если один всем распоряжается, то, какую бы чепуху он ни молол, другой должен его приказания выполнять, потому что у того — свой хутор. Ну да со временем, надо полагать, все переменится.

А ведь мы стали почти что друзьями, хозяин и я, — думал Вурглавец дальше. — Но я до конца дней своих останусь батраком, а он — хозяином».

Треск мопеда вспугнул его мысли. Приехал почтальон.

— По двору на мопеде не ездят! — с полным ртом крикнул Зепп почтальону.

— Чего? — спросил почтальон, сделав вид, что недослышал.

— Я сказал: нечего по двору ездить на мопеде! — повторил Зепп. — И Францу я запрещаю, и всех это касается!

Почтальон глядел на Зеппа как на полоумного.

— Я тут уже двадцать лет езжу, — сказал он, — а если тебя это теперь не устраивает, буду бросать почту за воротами. — Он включил первую скорость и медленно поехал к домику батрака.

Вурглавец встал и пошел за ним. Его жена и почтальон уселись на лавочке под навесом, а сам он принес из кухни бутылку фруктового вина. У них вошло в обычай, что почтальон сперва выпивает рюмочку.

— Ну, с чем сегодня? — спросила фрау Вурглавец.

— С деньгами, — отвечал почтальон, — вернее, с пенсией.

— Опять? — удивилась она.

Обычно почтальон носил пенсию по десятым числам. Но сегодня было 23 мая.

— Нет, не совсем пенсия, — разъяснил почтальон. — Наверно, доплата. Все-таки две с половиной тысячи шиллингов.

Фрау Вурглавец вопросительно взглянула на мужа, которому при слове «доплата» кое-что уяснилось.

— Это, наверно, то дело, — сказал он, — по которому я писал еще полгода назад.

Почтальон достал из сумки деньги и квитанцию. Вурглавец расписался, а жена пересчитала деньги.

— Так я и знал, что все время получал меньше, чем положено. Но не верил, что они что-нибудь доплатят.

— Ну почему же, — произнес почтальон, — все доплатят. Но иногда этого долго ждать приходится.

— Они могли бы вообще уже не выплачивать нормальных пенсий, — сказал Вурглавец.

— Это почему же? — возразил почтальон. — Пока что все получают свою пенсию.

Вурглавец вошел в дом и вернулся со статьей, которую вырезал из газеты.

— Вот, — сказал он почтальону и ткнул ему под нос отчеркнутый карандашом абзац, — вот, прочти-ка! Это несколько дней назад было напечатано.

Почтальон протер глаза и прочитал вполголоса:

— «В частности, перед отделом социального обеспечения рабочих стоят большие проблемы. Ему приходится ежемесячно возобновлять кредит, чтобы вообще иметь возможность выплачивать пенсии».

Дальше шло несколько неподчеркнутых строк, которые почтальон пропустил. Ниже он прочитал:

— «Нынешняя ситуация не просто застой, она чревата финансовым крахом, нельзя забывать о дефиците бюджета, исчисляющемся примерно в тридцать миллиардов шиллингов. Для отдела социального обеспечения банкротство — почти уже реальность. Отделу пенсионного обеспечения рабочих лишь с трудом удается выплачивать пенсии. Резервов у них, можно сказать, нет. Нет и ежемесячных поступлений».

— Что ты теперь скажешь? — поинтересовался Вурглавец.

— Ничего тут нет нового, — отвечал почтальон, — только вчера об этом говорили по телевизору.

— Вот видишь, — упрекнула фрау Вурглавец мужа, — а ты не захотел включить.

— Я же из-за глаз, — как бы извиняясь, сказал Вурглавец.

— Не расстраивайся, — утешил его почтальон, — мне тоже не легко приходится.

— Ну вот видишь, — сказала фрау Вурглавец, и оба они так и не поняли, к кому она обращалась и что имела в виду.

Когда почтальон на своем мопеде опять ехал по двору, он старался держаться правой стороны, так как в центре двора стоял трактор и старый хозяин пытался, то включая, то выключая мотор, хоть как-то отладить задний ход.

Две с половиной тысячи шиллингов были положены в коробку из-под печенья, куда старики складывали деньги на земельный участок. Они начали копить так давно, что не могли бы с точностью сказать когда.

Сумма, о которой они договорились с хозяином, уже была собрана, с доплатой получилось даже на пятьсот шиллингов больше.

— Вот уже первые деньги на кирпич, — сказал Вурглавец и положил пятисотшиллинговую бумажку отдельно, в голубой конверт.

Он считал, что надо как можно скорее купить участок. Но у жены были свои соображения.

— Это же курам на смех: иметь участок и ничего на нем не строить. Но деньги, без которых дома не построишь, все-таки не главное. Франц теперь начнет хорошо зарабатывать, сможет кое-что скопить, а через год, глядишь, можно будет и подвал забетонировать. Но у Франца другое на уме, а вовсе не экономия и не строительство дома. Вечно он где-то пропадает, часто не является домой обедать и ничем не интересуется, кроме этой девчонки.

— А кто на прошлой неделе комнату покрасил? — спросил старик.

— Комнату покрасить — не дом построить, — отвечала жена.

На это возразить было нечего.

Он бы тоже предпочел не думать о доме, так как в последнее время вся эта затея стала казаться ему сомнительной. Раньше сам хозяин регулярно заводил речь об участке, обещанном батраку. Но теперь он, похоже, избегал этой темы. Когда они вместе ходили дозором от амбара до сада, хозяин старался говорить о чем-нибудь совсем другом.

Часть этого запущенного сада как раз и предназначалась Вурглавецу. Там было около 20 соток, которые хозяин много лет назад обещал продать ему за 20 тысяч шиллингов. И тогда это было не много, а ныне — смехотворно низкая цена. Но именно в этом и должны были выразиться великодушие и благодарность хозяина.

Официально они оформили только право Вурглавеца на проживание в его нынешнем домишке. Идея с участком принадлежала хозяину.

В 1950 году опять настали «нормальные времена». Люди, после войны устремившиеся в сельское хозяйство (в неимоверном количестве), надеясь избежать голода, дали деру, когда промышленность снова набралась сил и выгоднее стало работать на производстве.

А Вурглавец, когда кончилась послевоенная неразбериха, не захотел сняться с места. Так он и работал долгое время на Хаутцингера за стол и квартиру. Хаутцингер, конечно, не хотел использовать батрака задаром и за небольшую цену предложил ему этот участок. Он сможет его купить, когда скопит деньги.

Но сейчас старику казалось, что хозяин передумал.

Конечно, Хаутцингер не хотел просто нарушить свое слово, но, видно, под нажимом сына решил, что лучше никогда и ничем не напоминать об этом деле.

Зепп даже грозился, что уйдет с хутора. Он считал, что только слабоумный может при таком тяжелом финансовом положении отдать участок земли почти за бесценок, когда другие, например деревенский врач, предлагают сумму в десять раз большую.