I. Новороссийск и «Нахаловка»

Чтобы как следует ознакомиться самому и быть в состоянии представить беглую, но правдивую картину нашей важнейшей южной окраины, лучше всего было воспользоваться редким случаем — проездом по Черноморскому, Сухумскому и Батумскому округам министра земледелия и государственных имуществ А. С. Ермолова. Я получил возможность присоединиться к этой экспедиции и проехать с ней сухим путем от Новороссийска до Сухума, а затем через Батум и до Тифлиса.

Сопровождали министра следующие лица: уполномоченный министра на Кавказе, д.с.с. Я. С. Медведев, директор Ботанического сада в Петербурге, д.с.с. А. Ф. Баталин (ботаник), секретарь министра Л. П. Забелло, вице-директор Лесного департамента В. А. Тихонов, воронежский землевладелец С. Н. Гарденин, приват-доцент Московского университета Д. Н. Прянишков (агроном), С. Е. Симанович, Аф. М. Коншин (геологи). Кроме того, чины управления Черноморского округа по Министерству земледелия: управляющий государственными имушествами Кубанской области Я. К. Васильев, ревизор округа А. Т. Николаев, лесничий К. Н. Красовский; представители местной администрации: начальник округа, полковник Г. И. Соколов и начальник новороссийского участка П. Д. Дубовик. К этой свите я присоединился в Новороссийске, и после дневки в этом городе и осмотра его примечательностей 2 сентября в экипажах экспедиция двинулась по шоссе по направлению к Сухуму.

Начинаю с Новороссийска.

Когда-то центр самостоятельной административной единицы, теперь окружной город Кубанской области, Новороссийск расположен вокруг замечательно живописной бухты, окруженной со всех сторон высокими возвышенностями; только с одной стороны, с северо-востока, открывается уходящая в глубь материка долина или, по образному кавказскому выражению, — щель, по которой от Екатеринодара спускается к бухте Тихорецкая ветвь Владикавказской дороги. Но и этой одной щели, благодаря ее особенному расположению, совершенно достаточно, чтобы на вечные времена испортить и бухту, и город, и сделать Новороссийск в иные дни совершенно невозможным ни для входа судов, ни для выхода из дома обывателей. Когда зимой бушует норд-ост, итальянский климат Новороссийска меняется сразу на сибирский. В бухту нельзя войти не только маленькой фелюге, но и большому пароходу, да и там можно потонуть или быть выброшенным на берег; извозчики прячутся, несчастные пешеходы держатся за телеграфные столбы, которые иногда тоже вырывает из земли. При этом зимой норд-ост сопровождает обыкновенно невиданная в других местах гололедица. На снастях среднего размера судна может намерзнуть от 6 до 8 тысяч пудов льда.

Летом при норд-осте поднимается отчаянная известковая пыль, разъедающая глаза и вызывающая всевозможные плевриты, бронхиты и даже воспаления легких.

Но зато при других ветрах, особенно при «моряке» или зюйд-весте, возвращается Италия, в декабре и январе ходят в одних сюртуках, а немного южнее города цветут розы.

Город делится болотом, примыкающим к морю и лежащим на дне «щели», на две части: старый город, осужденный на медленное вымирание по собственной оплошности, и новый, вырастающий не по дням, а по часам. Но, кроме оплошности, и климатические условия нового города совсем другие, чем старого. Если смотреть из бухты, вся правая половина берега от болота и до цементного завода хоть сколько-нибудь прикрыта от норд-оста, гуляющего на полном просторе в левой половине.

Оплошность, обрекшая старый город на гибель, очень характерна. Когда строилась Тихорецкая ветвь, управление дороги просило у города участок земли под вокзал близ города и обязывалась засыпать болото, производящее жестокие лихорадки. Городское управление в лице правителя и выборных депутатов отказалось от этого предложения, и вокзал построили за болотом, в трех верстах от города. Разумеется, вся местная жизнь и интересы начали сосредоточиваться у железной дороги, где и стал быстро вырастать новый город. Железная дорога выстроила, и в эту минуту доканчивает огромный элеватор, французская нефтяная компания «Стандарт» застроила целый квартал домами и службами и открыла лучшую в городе «Французскую гостиницу». У самого элеватора и вокзала местные колонисты-чехи из дер. Мефодиевки стали сдавать в аренду под постройки частным лицам участки, и в самое короткое время вырос городок, получивший характерное прозвище «Нахаловка», с жителями-нахаловцами.

По правде говоря, для этой части города трудно найти прозвище более меткое. В самом деле, сдача чехами под постройку городских участков была делом незаконным, так как мефодиевцы не были размежеваны с казной. Началось межевание, при котором по закону казна выделяла на каждый двор по 30 дес. земли. Остаток отрезался в казну. Таким образом оказалось, что нахаловская территория и ее обитатели стали незаконными поселенцами на казенной земле. И вот руководствуясь прежними примерами необыкновенно мягкого и гуманного отношения ведомства государственных имушеств к самовольным поселенцам, появилось множество личностей, пожелавших воспользоваться неопределенным моментом перехода земель в казну. Захватывались участки и выстраивались дома буквально в одну ночь. Все это было сбито в кучу, строили где хотели, лишь бы скорее кончить и поставить перед казной своеобразный fait accompli. Что делать в самом деле с целым городом, выросшим из земли, как лопух?

Вопрос этот и сейчас еще не получил своего окончательного разрешения, но местный лесничий, наблюдающий за казенным участком, поступил очень остроумно: он предъявил иски к самовольным поселенцам и, конечно, выиграл все процессы числом около 70 и получил исполнительные листы. Теперь предположено, как мне передавали, распланировать этот участок под правильное городское поселение, и нахаловцам будет рекомендовано строиться по плану, уплачивая казне умеренную аренду. С исполнительным листом на выселение в руках, разумеется, переговоры пойдут гораздо успешнее.

Другая такая же «Нахаловка» образовывается на городских пустопорожних землях. Есть даже возникшие таким же путем «Нахаловские виноградники».

Повсюду на южных склонах гор, окружающих Новороссийск, находятся превосходные места для виноградников. Морозы здесь не бывают более 10 градусов, а такую температуру виноград свободно выносит. Самое важное то, что ему не вредят ни засухи, ни здешние ветры, делающие фруктовое садоводство возможным только в совершенно защищенных щелях. Почва подо всеми виноградными местами пласты камня-трескуна, то есть глинистого мергеля, переслоенного серыми сланцами. Виноградники еще только закладываются, но вино этого района уже успело получить высокую оценку. В этой именно местности находится знаменитое удельное имение Абрау.

Но о виноградарстве, составляющем весь центр тяжести и все будущее здешнего хозяйства, мне придется говорить особо.

II. Наибольший в свете элеватор

До постройки новороссийского элеватора самым большим на свете считался элеватор Чикаго. Теперь новороссийский элеватор, построенный по проекту инженера Кербедзя обществом Владикавказской дороги, занял первое место. Так пояснил мне с гордостью управляющий и строитель элеватора инженер А. Н. Щенснович, самым любезным образом обводивший меня в течение трех часов по всем этажам и башням этого колоссального сооружения.

Устройство элеваторов описывалось неоднократно и очень обстоятельно. Хлеб, подвезенный на подводах или в вагонах, необходимо механически ссыпать, взвесить и очистить и затем или хранить до востребования, или механически же погрузить в вагоны или на отходящий пароход. Все элеваторы более или менее похожи один на другой, но новороссийский отличается тем, что при его постройке применены самые последние усовершенствования, из которых значительная часть не заимствована, а придумана, проектирована и исполнена на месте во славу русской техники. Вот на эти-то усовершенствования, делающие новороссийский элеватор последним словом инженерного искусства, я и обращу преимущественно внимание читателя.

Элеватор в целом представляет очень сложную систему: центральный большой элеватор с девятиэтажной башней и связанные с ним четырнадцать меньших с восемью башнями. В этом лабиринте зданий, занимающих площадь более 15 десятин, легко заблудиться.

Главное отличие этого элеватора от других и вместе с тем гордость его строителей — это полное отсутствие всяких трансмиссий и ремней. Весь огромный и разбросанный по подвалам, башням и пристаням механизм приводится в движение электрической передачей. Все управление машинами сосредоточивается поэтому в одной комнате. Повернули рукоятку номер такой-то — послали электричество на башню такую-то и одновременно тронулась нория, поднимающая зерно вверх, двинулась соответственно бесконечная резиновая лента транспортера, передвигающая зерно в горизонтальном направлении, задвигались зерноочистительные машины. Достаточно взглянуть на стены с рукоятками (коммутаторами) в машинном отделении, чтобы сразу охватить глазом всю работу на всем элеваторе и распоряжаться ею по желанию.

Чтобы приводить в движение механизмы 9 башен и 11 звеньев транспортеров, было бы необходимо установить по крайней мере 20 паровых двигателей в 20 местах, причем работа их должна быть строжайше согласована между собой. Теперь все это заменено центральной паровой машиной, приводящей в движение динамо-генераторы, которые по проволоке рассылают электрические токи всем механизмам, где на электродвигателях электричество вновь преобразуется в движение и непосредственно ворочает механизмы.

Машинное отделение рассчитано на работу до 2000 действительных сил, которые будут давать 14 котлов. Сейчас еще не нужно столько силы, а потому установлена и работает лишь часть машин.

Динамо-генераторы и электродвигатели, конечно, самого последнего устройства (системы Брауна). Чтобы избежать поистине грабительских цен, запрашиваемых господами машино-заводчиками, управление Владикавказской дороги решило устроить собственную мастерскую электрических двигателей. Заказаны были в Москве у Гоппера только крупные чугунные отливки, отделка, сборка и обмотка были произведены дома, в Новороссийске. Получилась экономия против смет заводчиков на целых 300 тысяч рублей и, кроме того, полная уверенность, что обмотка и сборка сделаны хозяйственно, то есть не будет никаких остановок в работе. Электрическая мастерская работала так удачно, что ей же управление дороги поручило теперь устройство электрического освещения на главных станциях по линии.

— Но неужели же, — спрашиваю я, — такие фирмы, как Сименс и Гальске, пришлют плохие машины?

— Во всяком случае, хуже, чем сами сделаем. Посмотрите, как тщательно мы собираем, обматываем и изолируем. А заграничные заводы, я не скажу, чтобы были недобросовестны, но попросту завалены работой и торопятся, почему и бывают большие промахи.

Подача хлеба из элеватора на пароходы до сих пор производилась целыми поездами особой железной дороги, насыпавшимися в элеваторе, проходившими по эстакаде в море и ссыпавшими зерно по трубам в трюм парохода. Теперь оканчивается длинная, саженей в 300, галерея, где зерно будет двигаться транспортером, то есть струей по бесконечной резиновой ленте со скоростью 9 тысяч пудов в час. Галерея почти готова.

Ввиду непривычки наших торговцев к обезличению хлеба при устройстве элеватора допущено большое отклонение от заграничных образцов. Склады поделены на сравнительно мелкие закрома от 450 до 900 четвертей емкости, сдаваемые в аренду частным лицам. Агенты экспортеров присутствуют также при механическом взвешивании хлеба.

Пока на элеваторе работы и хлеба немного. Пшеница в застое, отпускают один ячмень и немного кукурузы.

Мы поднялись на самый верх центральной башни, где помещаются головы главных норий, на 21,5 саженей над рельсами. Обширный чердак с асфальтовым полом и асфальтовым же потолком. На полу множество люков над отдельными закромами; над каждым люком можно установить воронку и быстро засыпать закром посредством транспортера. Люки закрыты решетками во избежание несчастий с людьми, что уже бывало: провалился раз человек и хоть не убился, но чуть не утонул в зерне, потому что растерялся и не догадался лечь.

Снаружи, с крыши, дивный вид на город, бухту и безбрежное море. В бухте много пароходов. На рейде белеет броненосная эскадра, заглянувшая на один день. У пристани дымится канонерская лодка «Черноморец», сопровождающая нашу экспедицию.

— А что, — спрашиваю я у А. Н. Щенсновича, — может ваш элеватор принять зерно с парохода в закром?

— Нет, да зачем же это?

— Может потребоваться хлеб, например из Америки, когда распашут и опустошат Северный Кавказ.

Мой спутник улыбнулся.

— Это уже дело высшей политики. Во всяком случае, я не думаю, чтобы это скоро случилось.

— Про Самару тоже не думали…

Несмотря на все мое восхищение этим чудом русской техники, становилось невольно грустно, глядя на это роскошное сооружение, где свыше 2 миллионов рублей затрачено, чтобы облегчить вывоз хлеба и ускорить опустошение одной из лучших наших областей. В Кубанской области свирепствует теперь самая злая посевная спекуляция. Что, если бы хоть половина этой суммы была израсходована культурным способом, на поднятие и упрочение нашего хозяйства?

III. Немецкое дело на русской окраине

Второго сентября, часов около десяти утра, наш поезд из собранных, откуда было возможно, фаэтонов и линеек, в сопровождении местных милиционеров и лесных объездчиков тронулся из Новороссийска по Сухумскому шоссе, начатому генералом Анненковым на капитал общественных работ и теперь достраиваемому ведомством путей сообщения. Первый участок этого пути до Геленджика совсем закончен и находится в отличном виде, так что движемся мы удобно и быстро.

Первая остановка была сделана на 4-й версте от города, где находится очень известный цементный завод «Общества черноморского цементного производства», который мы и осмотрели довольно подробно.

Любопытна постановка этого великолепного дела, пока здесь совершенно монопольного и, как водится, попавшего в немецкие руки.

Состав цемента известен: обожженная известь смешивается механическим путем с глиной и кремнеземом или кремниевой кислотой, и получается порошок, тесто из которого, замешанное на воде, чистое или с добавкой песка, обладает свойствами твердеть на воздухе, связывать кирпич и камень и, наконец, каменеть само.

Обыкновенно как портландский (лучший), так и романский (худший) цементы вырабатываются путем обжигания и смешивания указанных веществ в требуемом количестве. Но на Маркотхском хребте, тянущемся почти непрерывно по всему побережью Черного моря от Новороссийска до Геленджика (исследованная часть), природа заложила в огромных количествах готовый цементный камень, состав которого одинаков с теоретическим и который достаточно лишь выломать, обжечь и размолоть, чтобы получить великолепную массу, значительно превосходящую своими качествами цементы искусственные.

Цементный камень встречается то отдельными пластами, выходя на поверхность земли, то так называемыми свитами пластов, перемежаясь с пластами камня-трескуна и сланцами. Такие свиты пластов встречаются довольно часто, и одна из самых богатых разрабатывается заводом. В ней насчитывается до 140 пластов от 3 и до 8 вершков толщины.

Давал объяснения директор завода господин Кольсгорн, русский язык которого оставлял желать очень многого. Несмотря однако на то, что большинство членов экспедиции знают немецкий язык, объясняться на нем директору показалось неудобно.

Он много говорил о сложности и трудности анализов камня и, как мне показалось, несколько преувеличивал. Дело гораздо проще, и цементный камень отличить от трескуна легко даже с помощью простого молотка.

Мы прошли пешком версты полторы к карьеру, где добывается камень. Годный свозят вниз к заводу на волах по проложенной дороге, негодный бросают тут же в балку, постепенно ее засыпая. Геологи, господа Коншин и Симанович, высказали свои соображения о происхождении и распространении цементного камня; оказывается, он найден уже в 60-ти ущельях по берегу, и 20 могут быть сейчас же пущены в разработку. Количество камня на версту берега может приблизительно быть оценено в 50 миллионов пудов. Наиболее благоприятные условия по меньшей мере для пяти заводов: трех в Новороссийске, одного в деревне Кабардинке и двух у Геленджика. В последнем пункте концессия уже дана генералу Адамовичу, которому отведено в аренду 700 десятин казенной земли, с платой по 3 рубля от куба камня и по 1 рублю с десятины в год. Таким образом, немецкая монополия будет прекращена.

Начали осматривать завод, находившийся на полном ходу. Камень грузится в обыкновенные шахтные и непрерывно действующие «дичевские» печи. Последних четыре, и выпускает каждая в день 600 пудов обожженного камня. Затем камень дробят и размалывают на огромных мельницах с жерновами из Лаферте. И машины, и вся установка, конечно, заграничные. Из-под жерновов помол элеватором подают на сита, имеющие, по уверению директора, 3000 отверстий на квадратный дюйм. Судя, однако, но тем ситам, которые работали, и по сравнительно грубо отсеянному цементу, цифра, указанная директором, является сильно преувеличенной.

Особое отделение завода работает бочонки вместимостью на 10 пудов цемента. На дворе огромными круглыми башнями сложена клепка, получаемая из Херсона и Сухума (буковая).

Бочонки работаются на целом ряде машин, которые автоматически вырезают дно, формуют и застрагивают по шаблону клепки, зарезывают обручи. На железном шаблоне рабочие быстро составляют из клепок бочонок, на сильном огне выжигают его внутренность (чтобы закрепить в изогнутом виде сырую распаренную клепку и затем нагоняют обручи. Бочонок изнутри обкладывается бумагой, при постоянном сотрясении на особой подставке насыпается 10 пудов цемента, затем бочонок заколачивается и поступает в продажу.

Цена десятипудового бочонка на месте 5 рублей. Завод берет рубль на рубль, так как расходы производства не превышают 25 копеек на пуд. Годовое производство — 300 тысяч бочонков, или 3 миллиона пудов. Регулируется цена ввозной пошлиной на цемент 8 копеек золотом за пуд. Когда откроется второй завод Адамовича, разумеется, цена сразу понизится, и очень значительно.

Цемент этот в большой славе. На нем выстроен элеватор, сооружения Сурамского туннеля на Закавказской железной дороге и много частных зданий. Требование огромное, и завод едва успевает поставлять всем желающим.

На сделанный директору вопрос, сколько у него на заводе техников-иностранцев и сколько русских, он чистосердечно объяснил, что русских ни техников, ни мастеров нет вовсе и что до сих пор не было даже практикантов русских.

Да и с какой стати было немецкой администрации завода допускать в свою сферу русских людей, могших сделаться конкурентами? Ей, наоборот, было совершенно логично избегать их, а также распространять мнение о большой трудности определения пластов и сложности производства. А дело само по себе крайне простое.

В доме директора был приготовлен для членов экспедиции завтрак, на котором самое замечательное были вина покойного Осинского, одного из первых виноделов в здешнем крае, показавшего, какую цену и какую будущность имеет вино на маркотхских трескунах. О качестве этих вин можно судить по тому, что Осинский получал за ведро от 9 до 16 рублей на месте. Теперь Осинский умер, а его превосходный виноградник в аренде у французов. Но его вин в продаже уже нет, а французы ввели высокую резку винограда, и получают вино гораздо худшее. Но об этом ниже.

IV. Пенайские участки

В восьми верстах от Новороссийска мы посетили дачу покойного инженера Осинского, одного из первых пионеров здешнего виноделия. Остатки его вин продает теперь «по знакомству» его вдова, а виноградник сдан в аренду каким-то французам, по специальности, кажется, кондитерам, которые уже таких тонких вин, какими славился Осинский, не производят.

Здесь, на склонах Маркотхского хребта, на довольно большом пространстве по черноморскому берегу, именно от Анапы (30 верст выше Новороссийска) и до Туапсе (180 верст ниже) находится совершенно своеобразная почва, способная давать самые букетные и благородные вина.

Почва эта — продукт разложения глинисто-известковой горной породы, известной под именем камня-трескуна, переслоенного синеватой землей-сланцем, совершенно мягким. Камень этот никуда не годен как камень: он крошится под молотком, почти как сахар, и чрезвычайно быстро разлагается в сыром воздухе, образуя почти белую почву. Нельзя сказать даже, чтобы он был хорош для других культур (кроме табака), но для винограда эти крутые южные склоны представляют почти идеальные условия.

В двух крайних пунктах этой длинной полосы виноделие уже ведется, и вино получается превосходное: на севере в Абрау (удельное имение) и у М. Ф. Пинчула на юге, близ Туапсе, в имении Сибирякова, арендуемом бароном Штейнгелем. Это винодельни большие. Маленьких или начинающихся виноградников есть несколько: бывший Осинского, колонии Криница близ станицы Береговой, в самой Береговой у крестьянина Мартюка, маленький виноградник в имении принца Ольденбургского. Повсюду, несмотря на разнообразие сортов и выделки, замечается одно общее высокое достоинство вина. Есть нечто в этой почве, сообщающее вину поистине драгоценные качества.

И между тем во всей этой огромной полосе виноделия, можно сказать, почти не существует. Поселенцы разных национальностей, наделенные землей свыше чем по 30 десятин на семью, ценят только небольшие плоские места, удобные для пахоты, и бедствуют, потому что таких мест мало. Владельцы купленных по правилам 1872 года (по 10 рублей за десятину с рассрочкой на 10 лет!) или Высочайше пожалованных земель в огромном большинстве проживают в столицах, и не только виноградной, но и вообще никакой культуры не ведут, оставляя иногда огромные участки по несколько тысяч десятин в диком состоянии. Весь этот благодатный берег, все эти известняки, которым, по их значению для виноделия, цены нет, являются чуть не сплошь дикой пустыней, поросшей корявым кустарником, годным только на дрова да на плохие пастбища.

На берегу у казны земель почти нет. Там, за хребтом, в глубине края, земель много под лесами, но туда нет дорог. По берегу все занято или частными владениями или поселенческими наделами — «юртами», обыкновенно представляющими площади гораздо больше максимального по закону надела 30 десятин на семью. Теперь производится размежевание в этих юртах с казной, и на ее долю достаются небольшие излишки, которые могут быть обращены под новую культуру, а также под заселения.

К числу немногих казенных участков принадлежит и так называемая Пенайская дача — побережная полоса около версты шириной, тянущаяся от участка Осинского до деревни Кабардинки на пространстве 12 верст. Это ряд маленьких ущелий (около 18), каждое из которых совершенно защищено от норд-оста, имеет ключи великолепной мягкой воды (отсюда хотят вести водопровод к Новороссийской станции железной дороги) и может поместить виноградники на скате и две-три восхитительных дачки у моря. Независимо от шоссе, в каждой такой дачке можно в тихую погоду подойти вплотную на фелюге, так как море везде достаточно глубоко. Местность необыкновенно живописна, и те немногие дачки, которые уже выстроились около Осинского и Пенайского маяка, представляют чудные уголки.

Экспедиция подробно осматривала эту местность, так как ее предполагается разбить на участки от 3 до 5 десятин и раздать под виноградники желающим. Всего будет около 100 участков, и на каждый участок у местного управляющего государственными имуществами, Я. К. Васильева, поступило чуть не по три прошения. Хлопочут самые разнообразные конкуренты: доктора, чиновники, механики, местные жители, петербуржцы. Очень подробно обсуждались условия передачи участков, которые гарантировали бы исполнение главной цели — развитие здесь виноделия. Делать эту раздачу на основании 46 статьи Устава о городском и сельском хозяйстве оказывается неудобным: статья эта стесняет поселенцев и не гарантирует казну. Было предложено брать по 5 рублей в год за десятину аренды и ограничить срок для начала культуры 5 годами, не стесняя количеством посадок шли размером сделанных плантажей, лишь бы поселенец мог доказать, что культура им серьезно начата.

Окончательное решение этого вопроса состоится в Петербурге.

Чтобы понять, какого рода хозяйство возможно на этих 3–5 десятинах, достаточно заметить, что плантаж одной десятины обходится, считая работу киркой на глубину аршина, за квадратную сажень по 40 копеек — 960 рублей, а с посадкой и кольями ровно 1000 рублей. Но зато эта десятина даст в среднем не менее 300 ведер вина, за которое, еще годовалое, дадут охотно 6–7 рублей, если, конечно, виноград будет посажен надлежащий. У Осинского были сорта: С.-Эмильон, Каберне, Рислинг, Лафит. Арендаторы-французы, чтобы увеличить количество винограда, ввели так называемую высокую резку, и действительно, в прошлом году добыли до 600 ведер с десятины. Но, лишив виноград солнца, они получили, разумеется, ягоду водянистее и кислее, а следовательно, и вино низшего достоинства. В этом году вследствие дождливого лета их виноград еще хуже.

Сажается виноград в виде чубука, то есть отрезанного годовалого побега с пятью — шестью глазками, прямо в кучу битого щебня, сделав колом ямку в четверть глубины и всыпав туда горсть мягкой земли. Трудно себе даже представить, чтобы растение таким образом принялось. Но оно тотчас же укореняется и дает побеги. На второй год побеги обрезают, куст привязывают к колу, и на третий год получаются первые гроздья.

Но этих гроздьев мало, и виноград на вино не годится: он содержит меньше сахара, чем должно. Настоящее плодоношение начинается с 4-го и 5-го года. Затем остается лишь периодически, через год или два, перекапывать землю между рядами винограда и производить правильную резку. Засаженная плантация плодоносит очень долго, по крайней мере лет 20.

Замечательно, что этот набитый киркой щебень трескуна в какие-нибудь год-два совершенно разлагается и дает вполне мягкую почву. Судя по составу этой почвы, крепости уже имеющихся вин и сахаристости винограда, можно думать, что здесь отлично, еще лучше Каберне и Рислинга, пойдут испанские и португальские сорта винограда, и возможна будет выделка великолепных букетных крепких вин.

V. Кабардинка и Геленджик

Первое селение, которое довелось посетить нашей экспедиции, была Кабардинка, довольно большое село, домов в 200, на три четверти греческое и на четверть русское. Греки здесь старожилы, русские — новопоселенцы, собранные из разных губерний, явившиеся в конце 80-х годов, когда местные власти охотно приписывали всех желающих к готовым уже сельским обществам, владевшим землей в большем размере, чем 30 десятин на двор.

Казалось бы, что при здешнем чудесном климате, плодородной почве и сравнительно значительном количестве плоских пахотных мест благосостояние кабардинцев должно быть очень высоко. Но увы! Даже по внешнему виду той толпы, которая в двух кучках собралась приветствовать министра, можно было сразу заключить, что живут здесь в большой бедности. Не говоря уже про наш север, Кабардинку и кабардинцев едва ли можно сравнить даже с плохоньким селом Тульской или Орловской губерний. Вместо домов — поистине карточные домики, едва прикрытые грубой дубовой щепой, насквозь в щелях, с подслеповатыми кривыми окнами. По несколько миниатюрных надворных построек из плохого плетня. Тощий мелкий скот, едва живые костюмы у русских и настоящие лохмотья у греков. Вместо того, чтобы разводить виноградники и сады и жить так, как не всякий помещик средней России может мечтать, эти люди сажают пшеницу и кукурузу, не дающие никакого дохода, словно и не подозревая, какими несметными богатствами они окружены. Виноградников и садов почти нет. Кое-где греки разводят лишь табак, но и здесь предпочитают отдавать свои участки в аренду турецким армянам, лучше их понимающим культуру этого растения.

После первых же приветствий нас осадили жалобами. Русские новоселы жаловались на греков, которые, составляя большинство, сильно их обижают, отнимая даже расчищенные уже участки и не давая под расчистку новых. Затем и русские, и греки жаловались на лесные порядки. Пока их наделы не были размежеваны с казной, лесное управление дозволяло крестьянам рубить лес только на свои нужды, за дрова же, которые поселенец вез на базар, требовало посаженной платы и, кроме того, выправки билета. Теперь размежевание уже окончено, границы юрта указаны, а лес рубить и дрова возить все еще воспрещают без билета; жалобы эти найдены были совершенно основательными, и тут же сделано распоряжение о свободном вывозе дров и угля с юртовых земель.

Затем мы прошли в церковь — ветхое, убогое здание, похожее на сарайчик, с колокольней на четырех столбиках. Если бы не маленький крест, нельзя было бы и догадаться, что это церковь. Священник объяснил, что служба совершается по-гречески и по-русски.

Из церкви прошли в школу, не особенно чистую. Детей не было, но в довольно просторное помещение быстро набрались греки, и один из них начал что-то говорить с большой энергией. В переводе оказалась весьма кляузная жалоба на русских новопоселенцев, которые, пользуясь ими, греками, выстроенной школой, не хотят покупать каких-то парт и т. п.

В этой речи был поистине возмутителен ее нахальный тон. Греки, очевидно, считают себя хозяевами, злятся на учебное ведомство за то, что поставлен вместо грека учитель русский, и всячески жмёт русских. Им было объяснено в довольно твердой форме, что здесь Россия и русские подданные и потому называть себя греками и противопоставлять себя русским по меньшей мере неприлично.

К вечеру мы добрались на ночлег до Геленджика. Этот чудный уголок заброшен и забыт. Представьте себе прелестную, совершенно круглую бухту, соединенную узкой горжей с морем и кругом обставленную высокими, сплошь покрытыми лесом, горами. Горы эти не оставляют плоского места на огромный город. Бухта отлично защищена и достаточно глубока, норд-ост не имеет и четверти той силы, как в Новороссийске. Климат чудесный. Здесь на открытом воздухе уже растут персики.

И что же? Геленджик не город, даже не посад, а убогая, несчастная, полурусская, полугреческая деревушка, где едва можно найти два порядочных дома. Остальные 142 хижины едва похожи на дома. Ветхая, убогая церковь, со старичком священником родом из Тверской губернии, домик пограничного офицера и таможенно-карантинной стражи; несколько жалких лавчонок — вот и весь Геленджик.

Между тем, когда начали разбирать бесконечные жалобы о земле и развернули план геленджикского юрта, оказалось, что это село владеет свыше чем по 50 десятин на дворе и в том числе не менее 40 десятин превосходной виноградной земли. И, однако, виноградников и садов почти никто не заводил, предпочитая кукурузу и пшеницу.

Около Геленджика много так называемых потомственных участков, то есть выделенных в частное землевладение на правах полной собственности отдельных клочков. Там, разумеется, земля обработана порядочно, и кое-где встречаются первые попытки садов. Недавно произведено размежевание, и местное управление государственными имуществами отрезало в виде излишка довольно большую площадь, ту самую, которая заключает цементный камень и сдана в эксплуатацию генералу Адамовичу.

Крестьяне, разумеется, поняли сразу, что никакое хозяйство не даст такого дохода, как посаженная плата за камень от завода, и в этом смысле ходатайствовали перед министром, предлагая сдать в казну даже гораздо лучшие земли юрта, лишь бы удержать участок генерала Адамовича.

Но эта просьба была совершенно основательно оставлена без последствий, ибо давать пользоваться ни за что, ни про что арендной платой за камень — значит плодить тунеядство.

Зато другая просьба крестьян была удовлетворена, и сделано распоряжение, чтобы землемеры при установке границ юрта и казенной земли не стеснялись очертанием линии, а вымежевывали крестьянам горные ключи на пастбищах, хотя бы эти источники и вдавались глубокими языками в занадельную землю.

Чтобы дать понятие о правах местных жителей, достаточно привести следующий случай: поднят был вопрос об обращении Геленджика в посад, и у моря были нарезаны участки, которые предполагалось изъять из крестьянского владения. Дело это затормозилось, а пока участки эти крестьяне стали сдавать под дачи. Жена одного харьковского учителя сняла такой участок за плату по 1 копейке с сажени в год. Как только дача была выстроена, сельское общество сейчас же подняло аренду до 3 копеек за сажень. Очевидно, что при таких условиях охотников строиться в Геленджике будет немного, и этому чудному уголку долго еще суждено пустовать.

VI. Выставка в Береговой

За Геленджиком кончилась готовая часть знаменитого Анненского шоссе, построенного Управлением общественных работ, чтобы дать заработок голодающим. Дальше шоссе отделано лишь вчерне: сделано полотно, построены почти все искусственные сооружения, заготовлен и набит камень; но он еще не рассыпан, так что ехать приходится по грунтовой дороге. В сухую погоду она недурна, в грязь, конечно, плоха. Особенно плохо там, где на горных речках еще нет мостов. Построена дорога очень солидно, и со временем, когда будет совсем готова, принесет краю огромную пользу. Хотя главнейшие населенные пункты от Новороссийска до Сухума, как Геленджик, Береговая, Джубга, Сочи, Адлер, Туапсе лежат у моря и правительство держит по всему берегу казенную гребную флотилию фелюг, поддерживающую сообщение берега с пароходами, но в дурную погоду на этих фелюгах пристать к пароходу нельзя, да и сами пароходы Русского Общества часто не останавливаются. Иногда зимой жители всего побережья бывают отрезаны от мира недели на две или на три, тогда по недостатку запасов в лавочках бывает, что чай пьют с карамелью, а за фунт керосину берут 30 копеек. Шоссе эту связь восстановит.

Опять пошли поселки русские, чешские, эстонские, греческие, молдавские, немецкие. Кого только ни пускали сюда селиться! Опять встречи, хлеб-соль на блюде и прошения без конца. Все и на всё жалуются. Греки на русских, молдаване на греков, и те, и другие на землемеров, на лесную администрацию. Просят о приписке, о размежевании, о выделении потомственных участков. Армяне, турецкие подданные, забравшиеся, как кажется, совсем нелегально, просят в простоте душевной, чтобы к ним не селили… русских!

Перебравшись через большой красоты Михайловский перевал, где шоссе вьется бесчисленными зигзагами, делая шесть верст, чтобы подвинуться на версту в прямом направлении, мы начали спускаться в бассейн рек Догуаба и Пшады и к вечеру добрались до станицы Береговой.

Станица эта — настоящий русский культурный утолок. Красивая, хоть и небольшая церковь, хор певчих из молодых казаков в красных кафтанах. Молодой, с энергичным красивым лицом казак-священник встретил нас в церкви в полном облачении и отслужил краткую литию с многолетием. Селение все расцвечено флагами, большое школьное здание неподалеку от церкви, кроме того, украшено по фасаду густыми гирляндами зелени.

Береговое подготовило нам неожиданный, но очень приятный сюрприз. Повсюду жители выкладывали на столиках образцы своих произведений: кукурузу, арбузы, фрукты. В Береговой для экспедиции была приготовлена настоящая сельскохозяйственная выставка с 40 человеками экспонентов и притом составленная мастерской рукой.

Были тщательно собраны и сгруппированы: образцы хлебов, овощей, фруктов, винограда, вин, варений, сушеных плодов, консервов, меда и принадлежностей пчеловодства; далее шли шелк, коконы, соломенное плетенье, коллекции сорных трав, образцы болезненных хлебов, земледельческие орудия, кожевенные изделия. Все это было размещено замечательно систематично, так что глаз охватывал сразу данный отдел. На дворе были собраны местные земледельческие орудия и повозки, а в сенях устроил свою выставку самоучка-кожевник, изучивший выделку кож по книжке Рыльского, изданной Сытиным.

В здании выставки нас встретил местный землевладелец и устроитель выставки В. В. Еропкин, которому формально принадлежит расположенная неподалеку «интеллигентная колония», одна из немногих, по-видимому прочно пустивших корни. Господин Еропкин приветствовал министра прекрасной патриотической речью, охарактеризовал важное значение для края настоящей экспедиции и изложил надежды и ожидания населения. А. С. Ермолов выразил свое удовольствие найти в этом отдаленном углу такую высокую культуру и таких просвещенных деятелей, как Виктор Васильевич.

И вот — любезность за любезность. Министр признал за этой выставкой очень серьезное значение в культурном отношении и решил образовать из нас экспертную комиссию под председательством профессора Баталина, назначив от министерства награды: одну серебряную и три бронзовых медали и пять похвальных листов.

С раннего утра комиссия принялась за работу и в 11 часов уже мог состояться на площади очень торжественно обставленный акт объявления наград. Серебряную медаль по всей справедливости присудили еропкинской колонии «Криница», доставившей лучшие экспонаты по всем отраслям и, между прочим, два изобретения самого Еропкина, выставленные в виде моделей: поливку с седла и печь для сушки плодов. Бронзовые медали присудили крестьянину Мартюку, выставившему отличное вино, кожевнику и еще другому виноградарю. Похвальные листы дали остальным.

Яркое солнечное сияние, воскресный день, надетые по этому торжественному случаю мундиры с шитьем, яркие костюмы поселян, составлявших нечто вроде каре кругом министра и его свиты, колокольный звон, крики «Ура!», — все это складывалось в очаровательную картину на фоне могучей кавказской флоры и окружающих темно-зеленых гор.

По приглашению В. В. Еропкина после раздачи наград (медали обещано выслать из Петербурга) экспедиция решила сделать небольшой крюк версты в четыре, и съездить осмотреть его колонию. Мне пришлось ехать вместе со священником станицы Береговой, отцом Николаем Долинским, и я скажу два слова о нем.

Отец Николай довольно резко выделяется из привычного типа сельского батюшки. Он казак-дворянин, был раньше учителем и пошел в священники по внутреннему призванию. Любопытно, между прочим, что женат он на немке, разумеется, отлично говорящей по-русски и перешедшей в православие. «Матушка», бесспорно, отличная хозяйка, и уютный домик отца Николая является настоящим культурным центром для населения. Он поддерживает дружеские отношения с Еропкиным и его колонией, а те помогли ему достроить церковь и пожертвовали отличный иконостас и утварь. И вот колония интеллигентов, с одной стороны, и церковь, с другой, идут рука об руку в деле несения культуры.

Посмотрим теперь, как живут сами господа интеллигенты, своими руками работающие землю.

VII. Интеллигентная колония

За Береговой дорога начинает довольно круто подниматься в гору на террасу, на которой над самым морем, в живописнейшей местности расположена еропкинская интеллигентная колония. Дорога, идущая в гору зигзагами, выстроена по всем правилам инженерного искусства руками самих колонистов и отлично шоссирована.

У начала земель колонии мы встретили красивую триумфальную арку, художественно оплетенную зелеными гирляндами, и около арки собранное в полном составе население колонии: мужчины в однообразных серых суконных сюртуках, высоких сапогах и войлочных шляпах, дамы — в ярких малороссийских костюмах с лентами. Тут же толпились человек 20 детей разных возрастов, одетых очень чисто, и поденные рабочие колонии. Группа представляла чрезвычайно живописный вид.

Наша экспедиция сошла с экипажей и в предшествии самого В. В. Еропкина, который один был в черном сюртуке и белом галстуке, отправилась осматривать хозяйство колонии.

Прежде всего мы поднялись на виноградник, расположенный на самом высоком южном склоне, с роскошным видом на море. Плантаж сделан десятинах на пяти камня — трескуна. Лозы имеют отличный здоровый вид и покрыты множеством почти спелых гроздей.

Сорта винограда преимущественно Рислинг, С.-Эмильон, Каберне, Лафит и бургундские из Крыма. Резка невысокая, так что света и воздуха достаточно, куст от куста сидит на ½ аршина, между рядами свободный проход в 2 аршина. Приняты меры к устранению размыва почвы дождями. Виноградники разбиты на кварталы хорошо содержащимися дорогами.

У колонии есть уже свое вино, которое мы и пробовали на винодельне. Двухлетний сотерн превосходен. Погреб невелик, но теперь оканчивается новый: внизу подвал, наверху будет расположена винодельня.

Виноградником заведует молодой человек с огромной бородой, господин Калитаев, избранный распорядителем. Он, по-видимому, хорошо понимает дело, ибо давал очень толковые объяснения. Этот же Калитаев считается по слухам формальным наследником Еропкина, которому принадлежат все юридические права. И Еропкин, и остальные члены колонии, как говорят, доверяют Калитаеву безусловно.

Ниже виноградников, на более отлогом скате, расстилались хлебные и кукурузные поля. Колония сеет и клевер, но настоящего севооборота еще не выработалось.

По дороге от виноградника к усадьбе разбит фруктовый и шелковичный сад. Последний не совсем удачно, так как луговые деревца рассажены слишком редко и страдают от жары.

Усадьба представляет разбросанные чистенькие и красивые домики, где живут отдельные семьи. Кроме того, имеются общие помещения: столовая, нечто вроде гостиной и школа.

Наличный состав колонии в эту минуту следующий: женатых семь семей с девятью детьми. Холостых четыре человека.

Посторонних детей, сирот и прочих, взятых на воспитание, 20 человек. Состав наемных рабочих меняется. Колония пользуется ими или в страдное время, когда своих рук не хватает, или для особенно тяжелых работ.

В столовой нас ожидал чай и угощение медом, фруктами, виноградом. Миловидные молоденькие дамы держались скромно в стороне. Рядом в гостиной можно было заместить рояль и довольно много книг.

Наше пребывание в колонии продолжалось не больше двух часов, и потому, разумеется, можно говорить лишь о самом мимолетном, беглом впечатлении. Скажу откровенно: несмотря на то, что я отнюдь не поклонник подобных колоний, оно было недурное. Эти молодые лица так добродушны и симпатичны, эта культурная работа так велика и плодотворна. Трудно себе представить, как много здесь сделано, и как эта работа отразилась на окружающем населении. Замечу, что по общим отзывам колония пользуется большой любовью.

Я расспрашивал о здешнем быте и устройстве этого своеобразного общежития. Мне объяснили, что никакого писанного устава у колонии нет, и взаимной связью служит одно чистое доверие. Формальным хозяином дела и владельцем хутора считается В. В. Еропкин. Он дал свои деньги, предоставил купленный хутор обществу молодых людей, вокруг него сгруппировавшемуся, и скромно стал в ряды с другими, предоставив им самим выбрать распорядителя. Как кажется, сам Виктор Васильевич в работах не участвует, ибо, по его ставам, «состоит в отхожем промысле», директорствуя в какой-то акционерной компании, чтобы добывать деньги на расширение хозяйства колонии.

Имеет ли колония будущность? Пустила ли она прочно корни, нашла ли верный фундамент? Вот вопросы, которые не разрешить в двухчасовое посещение. Факт тот, что она существует уже около восьми лет. Бывали недоразумения, многие уходили, но кадры верующих в свое дело идеалистов остались и работают.

Нужно ли говорить, что ни о какой «политике» здесь нет и речи? Колония, правда, ввиду своего исключительного положения находится под бдительным надзором. Но этот надзор до сих пор не обнаружил ровно ничего. Заезжали сюда разные господа, которые потом компрометировали колонию своим знакомством и вызывали дознания. Но, во-первых, здешние жители не могут отвечать за мысли и воззрения приезжих гостей, а во-вторых, ввиду бывших неприятностей В. В. Еропкин и колонисты начали сами относиться внимательно и с разбором ко множеству посетителей, интересующихся их бытом и трудами.

Быть принятым в члены колонии теперь довольно трудно, и можно попасть лишь по знакомству и за поручительством кого-либо из ее членов.

Чистота нравов колонии по общим отзывам выше всяких похвал. Семьи исключительно законные, тишина и спокойствие образцовые, соблазна для окружающего населения ни малейшего, а культурное влияние большое. Отсюда в Криницы пошли разные ремесла и новые культуры, что сразу же бросалось в глаза в Береговой.

Их верования… но какое право имеем мы, читатель, заглядывать полицейским оком в глубину этих добрых душ? Кто говорит, толстовцы, кто говорит, пашковцы, а между тем по всему побережью нет ни одной такой благоустроенной сельской церкви и такого славного хора. Отец Николай Долинский желанный гость в колонии, хотя это и вызывает косые взгляды со стороны его начальства.

Сумеют ли эти труженики найти надлежащие юридические формы для закрепления их огромной и полезной работы — покажет время, а пока колония цветет под флагом В. В. Еропкина, и ей следует пожелать всякого преуспеяния.

VIII. Архип-Осиповка

Из Еропкинской колонии экспедиция вернулась назад в Береговую, проехала село, не останавливаясь, и направилась дальше на юг долиной речки Пшады. Здесь на шоссе камень большей частью еще не рассыпан и мосты не все готовы, а потому мы продвигались медленно, часто сворачивая с полотна дороги и переезжая горную речку вброд. За небольшой деревушкой верстах в пяти от Береговой начинается чрезвычайно красивый Пшадский перевал, соединяющий долину Пшады с долиной реки Бжида. На той стороне перевала идет зигзагами сплошной ровный спуск верст 7 длиной. У конца спуска чешско-польское селение Тыкопс. В противоположность пшадцам, вышедшим навстречу экспедиции большими оборванцами (в публике говорили, будто бы это сделано нарочно, чтобы показать свою бедность), тыкопцы нарядились в лучшие праздничные костюмы, зажгли красивые копры, вывесили флаги и приготовили на двух столах образцы произведений своего хозяйства — виноград, пшеницу, арбузы, табак. Табак здесь родится превосходный. В предыдущем году скупщики платили за него огромную, по-здешнему, цену — 7 рублей за пуд. Между тем по вкусу этот табак соответствует хорошему 3-рублевому (за фунт, конечно). Если даже скинуть очень дорогую бандероль, все же легко себе представить заработок фабрики.

Жители оказались переселенцами: чехи из-под Ольмюца, поляки из «Краковской губернии». И те, и другие сносно говорят по-русски.

Уже совершенно стемнело, когда наш поезд въехал в село Архип-Осиповку, иначе Буланку, иначе Боскало. Это историческое место по трогательному и славному воспоминанию о подвиге простого солдата Архипа Осипова, в честь которого и названо сечение. Нас встретили с большой торжественностью человек 200 местных домохозяев-казаков, в праздничных костюмах, с хлебом-солью.

Уже с самого первого взгляда можно было догадаться, что здесь что-то не то, какой-то словно совсем другой воздух. Повсюду раньше та же хлеб-соль, но из-за каждого каравая торчат на блюде по два и по три прошения и сверх того еще по одному у каждого жителя за пазухой. Здесь — ни одного прошения. На вопрос: «Каково вам живется, всем ли вы довольны?» единодушный и громогласный ответ: «Всем довольны». Эти люди ни с кем не ссорятся, ни к соседям, ни к казне никаких претензий не имеют и заявляют откровенно: «Живем, Бога благодарим».

И только! Впрочем, есть и просьбы к начальству. Расширяется культура, идет путаница с разделом земли на подворные участки. Так вот, не доверяя собственной геометрии, просят прислать помочь им размежеваться казенного землемера…

Трудно себе представить, какое милое впечатление производит это мирное довольство после тех кляуз и неосновательных в большей части прошений, над которыми мучается по ночам Л. П. Забелло. Невольно спрашиваешь себя: откуда явился этот безмятежный оазис? И вот что оказывается.

Еще в самый ранний период заселения Черноморского побережья в Архип-Осиповку попали 200 казаков шапсутского батальона. Казаки эти переселились артелью, образовавшейся добровольно по вызову, артель была дружная, однородная, с крепкой традицией, так сказать, с историческим прошлым. И вот эта-то традиция и держится до сих пор. А тут же попались и счастливые экономические условия: плодородная почва, обилие пригодных для культуры мест, отсутствие соблазнов, неизбежных вблизи крупных центров.

Утром мы посетили церковь, настоящую церковь, называемую, однако, только молитвенным домом за ее убогую внешность. В самом деле, это крошечный четырехугольный дом, крытый соломой. Иконостас с образами в фольговых ризах. Немного странно для большого, зажиточного и чисто православного селения. Но архипосиповцы уже давно решили построить большой и хороший храм, отвели для него место на площади и понемногу собирают материал.

В 1,5 версте от селения на высоком морском берегу находится упраздненное крошечное укрепленьице Михайловское, прославленное подвигом Архипа Осипова, которому там и воздвигнут памятник. Экспедиция пожелала отслужить панихиду над могилой героя, и все население от мала до велика еще заранее направилось к славному месту. Когда мы подъехали, стояла уже густая пестрая толпа. Подъехал священник, облачился, и торжественная служба началась.

Никогда не забыть мне этого чудного и трогательного зрелища. На каменном фундаменте высокий чугунный узорчатый белый крест, далеко видный с моря. Яркое горячее солнце, спокойное безграничное голубое море с играющими полосами света. Блестящая после дождя зелень. Стройное пение местного хора любителей, к которому присоединились несколько членов экспедиции. Парадные мундиры, надетые ради торжественного случая, блестят на солнце, выделяясь на фоне синих поддевок и розовых сарафанов. Дым от кадила, тоненькой струйкой всползающий на памятник. Глубокая, особенная тишина сентябрьского утра…

После панихиды священник отец Алексей Светлов, еще с крестом в руках, сказал краткое слово, напомнив об обстановке подвига Архипа Осипова. 22 марта 1840 года на крепостцу напали огромные полчища горцев. Несмотря на геройскую защиту, ничтожная горсть в 60 человек русских была сломлена, и неприятель ворвался за бруствер. Тогда командовавший отрядом поручик Лико вызвал охотника взорвать пороховой погреб, близ которого шла последняя борьба. Вышел скромный солдат, взял фитиль, крикнул: «Поминайте, братцы, Архипа Осипова» и поджег порох. Все взлетело на воздух. Из горсти русских остался в живых только один рядовой, выброшенный взрывом. Он и рассказал о подвиге своего товарища.

Отец Светлов закончил свою речь просьбой министру передать шефу Тенгинского полка (в списках коего на вечные времена оставлен Архип Осипов), великому князю Алексею Александровичу, усердную просьбу архипосиповцев помочь им соорудить свой храм.

Министр отвечал в нескольких теплых словах, поблагодарил архипосиповцев за их сердечный прием, похвалил их быт и старания, после чего наша экспедиция тронулась дальше, на Джубгу и Туапсе.

IX. Джубга

Между Архип-Осиповкой и следующим ночлегом экспедиции — большим селением Джубга — любопытного ничего нет. Только климат становится заметно теплее и флора роскошнее. Ботаники и лесничие отмечают появление новых деревьев, трав и кустов. Леса становятся выше, крупнее. Появляется на старых черкесских яблонях шарообразная омела. Назойливое чужеядное растение миматис, или ломонос, забирается все выше и разрастается буйнее, образуя огромные причудливые шапки на верхушках деревьев и толстые канаты между деревьями. Становится цепче и злее держи-дерево.

По дороге несколько поселков и хуторов, ничем не замечательных. Тейшепс, чешская колония в 14 дворов в противоположность общему мирному характеру чехов — очень буйная. Она даже бунтовала, силой приостановив межевые работы. У них лишних 236 десятин земли, и эту землю необходимо или отрезать в казну, или приселить соответственное количество новых колонистов. Ни того, ни другого чехи не хотят. После недолгих объяснений им было заявлено, что если здешние порядки им не нравятся, их никто не будет задерживать от возвращения на родину…

На 15-й версте от Архип-Осиповки чисто немецкий поселок Бжидский. Немцы из Пруссии поселились сначала на Волыни, затем перебрались сюда. Сеют пшеницу, ячмень, кукурузу, начинают заводить огороды и виноградники. Жалуются на большие обиды со стороны кабанов, которых здесь множество и которые без стеснения ночью хозяйничают в кукурузе у самых хат. Ружей нет ни у кого.

Среди просителей два любопытных субъекта: один молодой саксонец, оказывающийся ни русским, ни германским подданным. Его родитель, принимая с младшим сыном русское подданство, исключил старшего сына, хотя и несовершеннолетнего, чтобы тому не пришлось отбывать воинской повинности. Теперь отец и младший брат умерли, и он является наследником. Но он нелегальный, беспаспортный и принять в поселенцы быть не может, тем более что теперь немцам селиться больше не дают. Проживает он по снисхождению властей, и вот бедный малый со слезами на глазах просит допустить его к отцовскому наследству и «принять в русские». Снисхождение ему, кажется, будет сделано.

Другой — старик русский, николаевский солдат, по фамилии Поцелуев. Он имеет четырех сыновей и лет двадцать уже дожидается отвода ему земли и приписки к какому-нибудь селению. Немцы согласны его принять, потому что старик хороший, но у него, по-видимому, не в порядке документы. «Снисхождение» было дано и здесь.

Поздним вечером экспедиция добралась до Джубги, большого селения с церковью, постами таможенным и пограничной стражи, базаром наподобие городского, пятью или шестью, правда примитивными, лавками и станцией англо — индийского телеграфа. Телеграф этот на основании особой конвенции проложен на средства английского правительства через весь Кавказский хребет до границ Персии, имеет собственную администрацию, станции и охрану. Русские ни казенные, ни частные депеши не принимаются. В виде особой любезности, которую желал оказать экспедиции заведующий Джубгской станцией, было предложено предоставить линию в ее распоряжение между 7 и 8 часами утра для передачи депеш на ближайшую русскую правительственную станцию в Туапсе. Любезностью этой, однако, не воспользовались.

Укладываясь на ночлег, отведенный мне в доме «старого жителя», некоего коллежского регистратора Манжелиевского, я почувствовал первые приступы лихорадки. Лихорадка на этом берегу особенно для свежего, приехавшего из внутренней России человека, — чрезвычайно неприятная вещь. Схватить ее легко при малейшей неосторожности, например, полежав на земле, или выпив стакан сырой воды, и затем она будет трепать и истощать человека целые месяцы. Выезд экспедиции был назначен ранним утром, я чувствовал себя плохо и испросил разрешение остаться в Джубге до парохода, на котором можно было, обогнав экспедицию, присоединиться к ней в Сочи.

Я не жалею об этом пропуске нескольких дневных перегонов, в течение коих наша экспедиция осмотрела Туапсе, Ольгинское, Аше — имение господина Сибиряком в аренде у барона Штейнгеля, замечательное своими винами, и Государево имение Дагомыс. За это время я имел возможность исследовать поглубже некоторые здешние отношения, услыхать и увидеть то, чего не увидишь во время сравнительно коротких остановок экспедиции.

Мое первое знакомство было с начальником поста пограничной стражи господином Лейхтом и его женой, представляющими те драгоценные типы русских людей, встретить которые во всей чистоте можно только в глуши и на далекой окраине. Он — боевой офицер из той стрелковой части, которая спасла Шипку, на подводах подоспев к ней на выручку и которую турки называли кара-шайтанами, то есть черными дьяволами. Она — русская женщина, вышедшая замуж по любви за бедного офицера и сразу попавшая за пределы всякой культуры и комфорта в местечко Артвин на русско-турецкой границе, где сообщения самые лучшие верхом, где нет ни портних, ни повивальных бабок, ни прачек, ни кухарок и где за всех отвечает молодой, почти рекрут, денщик, поначалу не умеющий делать ровного ничего.

А. А. Лейхт провел меня в дом, отрекомендовал своей жене и собравшимся (в этой единственной интеллигентной семье приют всем и каждому), и тотчас же, забрав револьвер, шашку и непромокаемый плащ, уехал на фелюге в Туапсе по служебному делу.

Казалось бы, что же тут особенного? Да дело-то в том, что Черное море, вчера еще спокойное и гладкое, в эту ночь заревело и взволновалось так, что два больших парохода с севера и юга не могли пристать в очередной рейс.

Между тем вся фелюга представляет небольшую лодку на четырех гребцов. Утонуть на ней в такую погоду ничего не стоит, и тонут чуть не каждый раз фелюги и целые кочермы. И вот, попрощавшись с мужем, М. С. Лейхт до самого его возвращения не будет знать, жив он или нет, а случись что-нибудь, и уведомить некому, разве выбросит казенную лодку на берег.

— Вы извините, господа, что я при вас буду работать. Подсаживайтесь вон к тому столику.

И энергичная барыня, разостлав сукно на обеденном столе, принялась гладить принесенную денщиком кучу своего и мужнего белья.

— Я вымою, вот он выполоскает, а потом я выглажу — и дело идет. Он у меня и повар. Какие обеды варит, разумеется, когда есть провизия!

— Какая у вас маленькая (две комнаты), но уютная квартирка, — говорю.

— Ничего другого в деревне нет. Не хвалите. В жару здесь можно испечься, а зимой, когда задует норд-ост, как ни топи печь, выше пяти градусов «жары» не будет. Посмотрите эти стены, ведь, это щепки на глине. Негде поставить лампу — задувает. Утром вода мерзнет в графине; ни двойных рам, ни черных полов. Муж пропадет на целую неделю в море, под окном воют «чекалки» (шакалы), ляжешь, окутаешься, и зуб на зуб не попадаешь. А розы цветут — это верно. Помилуйте, юг!

— Скажите, по крайней мере, служба вашего мужа хорошо оплачивается?

— Едва можно существовать. Здесь дороговизна баснословная. Пуд муки в Новороссийске 60–70 копеек, здесь рубль с четвертью. Печеный хлеб 1 рубль 60 копеек (темный пшеничный), мяса почти невозможно достать. Пароход не пришел, кончился в лавочке сахар — пьем чай с леденцами. Слава Богу, что хоть в нравственном отношении с «реформы» лучше стало. Теперь мой муж все-таки офицер, подчинен военному начальству, а раньше — Господи!

Эта реформа — выделение пограничной стражи в отдельный корпус, с изъятием ее из ведения и подчинения таможенным властям, — была одновременно спасением военной части от штатских «начальников дивизий» и границы от организованной контрабанды.

Наша небольшая компания (я, господин Ашкинази, представитель двух табачных фабрик, скупающий табак, и управляющий-ревизор одного имения, отставший от парохода) просидела у милой хозяйки, слушая ее живые рассказы о самых необыкновенных приключениях, целый вечер. Ложась спать, я от всей души погордился за русскую женщину, так высоко умеющую держать свое знамя.

X. Табаководство и ростовщичество

Петербургская табачная фабрика товарищества Богданова и фабрика Шерешевского в Гродне имеют в лице И. Г. Ашкинази в Новороссийске постоянного агента по закупке табака. Здешние мергельные пласты трескуна, обращаясь в почву, дают табак такой же благородный, как и виноград. По уверению господина. Ашкинази, ни в Крыму, ни на всем Кавказе нет более благоприятной почвы для табака, как Черноморское побережье в пределах Новороссийского округа. И действительно, табаководство здесь сильно развито, как по самому побережью, так, в особенности, в горных долинах, где множество участков занимается или арендуется греками и армянами, преимущественно турецкими подданными. К сожалению, эта культура ведется самым хищническим образом, до полного истощения участка, благо земля не своя. Затем все табаководство находится в страшных ростовщических тисках преимущественно армян, снабжающих плантаторов необходимым оборотным капиталом и фактически обращающих их в своих крепостных рабов.

Спросил господина Ашкинази, как тонкого знатока дела, пройти со мной на ближайшую плантацию и посвятить меня в подробности культуры табака. Мы отправились на пристань Джубги, верстах в трех от села. Там, кроме ближайшей плантации, можно было посмотреть еще на рыбные ловли местных матросов казенной гребной флотилии и побывать на посту 32–33 флотского экипажа, заведующего морскими сигналами.

Плантация начинается почти у самого сарая гребной флотилии и занимает не более двух десятин. В шалаше живет сторож.

Почва — чернозем, испещренный известковыми белыми частицами, а кое-где и совсем белая. Обработан участок довольно тщательно узенькими грядками, или бороздками, и засажен табачными растениями фута на 1,5 расстояния одно от другого. Растения совершенно созревшие и уже подвергшиеся первому сбору, не велики, и листья не крупны. Я не видал листа более 5 вершков в длину при 3 ширины. Сорт — Самсон.

Вот как ведется эта культура.

Семена высевают в рассадник и затем по приготовлении гряд пересаживают на места, поливая один раз при самой посадке и редко чаще, потому что в атмосферных осадках недостатка нет и климат влажный.

Когда растения выкинут цвет, их начинают пасынковать, то есть обламывать верхушки, и эта операция ведется весь конец лета, ибо растение стремится расцвести во что бы то ни стало.

В конце августа начинается первый сбор, то есть обламывают нижние листья. Признак спелости листа — его клейкость и мягкость. Скомканный — он не ломается, но мнется. Обломанные листья складывают на сутки или двое в кучи, где они провяливаются и меняют зеленый цвет на золотисто-желтый. Затем их нанизывают на пруты, или нитки, прокалывая сквозь черешок каждого листа и сортируя по величине. Нанизывают листья всегда в одну сторону, затем связка вешается в сарае, доступном ветру, но защищенном от солнца и дождя.

Хорошо провяленный в куче (заморенный) лист сохнет очень равномерно, и когда совершенно засохла средняя жилка, снимается с ниток и вяжется в папуши. Женщины, занимающиеся этим, предварительно разглаживают листья на голом колене и еще раз их сортируют. Связанные папуши подвергаются брожению. Их складывают круглыми кучами, острием листьев внутрь, и надавливают какой-нибудь тяжестью, наблюдая, чтобы в середине на стало жарко и табак не почернел. Через некоторое время кучу перекладывают наружными папушами внутрь и обратно и повторяют брожение. Наконец увязывают папуши в тюки и здесь подвергают последнему брожению, складывая тюки в кучи или разбрасывая их. В этом виде табак поступает в продажу.

В начале сентября производится второй сбор, дающий всего более по количеству и лучшего по качеству табака. Затем собирают в третий и последний раз самый плохой и дешевый сорт, полузрелые верхние листья.

Ашкинази сообщил мне, что при правильной культуре на этой почве можно получать табак, за который фабрика охотно заплатит до 10 и 12 рублей за пуд, а между тем здешние плантаторы работают настолько небрежно, что 6–7 рублей является очень высокой ценой. Нигде нет крытых сараев, и табак сушится на открытом воздухе, подвергаясь влиянию солнца, росы, дождя. Затем его сортировка крайне плоха, а семена местные, уже переродившиеся.

При этих условиях табаководство для бедняков является чистой кабалой. Они забирают у ростовщиков деньги для расплаты за все работы под ужасный процент и переводят плантации на их имя. Когда табак готов на продажу, он весь принадлежит ростовщику, и по продаже за погашением долга владельцу обыкновенно не достается ничего. Работает же он потому, что взятые у ростовщика деньги хотя частью могут быть обращены на свои домашние нужды, летом во время полного безденежья. Стоимость полной обработки десятины табака колеблется от 125 до 150 рублей, причем сбор может быть до 70 пудов по цене от 2 и до 6 рублей. В последние годы, впрочем, цены сильно упали и будут падать еще, как уверял Ашкинази.

Ростовщичество не ограничивается одним табаком, а свирепствует во всех отраслях здешнего хозяйства. Особенно печальна земельная спекуляция. Из разговоров с господином Манжелиевским я случайно узнал, что этот старик — типичный земельный ростовщик. Он имеет свой участок на превосходном месте с берегом моря, лесом и водой, десятин в 100, на котором «за бедностью и старостью» никакого хозяйства не ведет, и сверх того множество мелких, так называемых «наследственных» участков, скупленных им по таким ценам, как, например: 7 десятин на 35 рублей, 16 десятин — 80 рублей и т. д. На все эти участки имеются домашние продажные акты, засвидетельствованные старостой, здесь имеющие силу крепостных документов. Показывал он мне эти документы как члену экспедиции, интересуясь подтвердить их действительность.

Я предложил ему продать один из участков. Господин Манжелиевский отвечал очень наивно:

— Что же бы я теперь взял с вас? Ведь по 100 рублей за десятину не дадите? А ведь лет через пять эти земли, батюшка мой, по 300 рублей с руками будут рвать. Мы уж и теперь это видали. Ведь земли-то виноградные, да и земель-то таких нигде нет…

Ну разве же это не чистейшее ростовщичество? Добавлю, что девять десятых Черноморского побережья принадлежат людям, рассуждающим точь-в-точь как господин Манжелиевский.

Я пробыл в Джубге три дня и в последний присутствовал при очень оригинальной ловле рыбы кефали. Замечательно вежливая и предупредительная рыба! Она сама в буквальном смысле слова прыгает к рыбакам из воды. Ловят ее так: вяжут из тростника широкие и длинные маты, плавающие на воде. Маты эти расстилаются на воду, соблюдая один от другого промежутки в ¾ аршина; таких матов сбрасывают рядом штук десять. Кефаль, стадом проходя под ними, пугается темноты и выбрасывается в оставленные прогалины, попадая прямо на маты. Когда рыбы напрыгает довольно, ее собирают прямо руками.

XI. Сочи

Погода несколько утихла, и мне можно было выехать на фелюге к очередному пароходу «Русского Общества Пароходства и Торговли». Летом во все порты черноморского берега заходят пять пароходов в неделю, зимой два. Пароходы эти в круговом рейсе между Одессой и Батумом являются пока единственным средством сообщения между прибрежными поселениями. С окончанием шоссе между Новороссийском и Сухумом на небольшие расстояния в 40–60 верст пассажиры, даже палубные, предпочтут, разумеется, путь на повозке или даже пешком путешествию на пароходе, до того высоки дифференциальные цены билетов и до того мало удобств предоставляется монопольным обществом.

О самих пароходах нечего и говорить. Относительно порядочны еще большие пароходы так называемого прямого ускоренного рейса из Одессы в Батум, заходящие один в Ялту, другой, кроме того, в Новороссийск. Маленькие и старенькие скорлупки круговых рейсов, вроде «В. К. Михаила», на который я попал, совсем плохи. Их не только нельзя сравнить с нашими волжскими дворцами, но даже со средней руки заграничными пароходами. Хуже их только турецкие «Махсуссе» да греческие «Курджис и К°», плавающие по Мраморному и Эгейскому морям. А между тем цены за проезд на пароходах «Русского Общества» поистине возмутительные. От Джубги до Сочи, например, на расстоянии едва ли большем 100 верст берут в 1 классе 9 рублей, во 11–6 рублей и в III — 2 рубля, то есть почти вдвое против железных дорог. Правда, в этой цене считается в I и II классах продовольствие. Но из него на этом расстоянии пассажир успевает воспользоваться одним чаем. Звонок к обеду пробил как раз тогда, когда отвалила последняя фелюга, сдававшая в Сочи пассажиров.

Как я уже говорил выше, на всех пристанях имеются эти фелюги, величаемые «Черноморской гребной флотилией» и содержимые казной, которая расходует на этот предмет в год 28 тысяч рублей. Установлена довольно высокая такса за провоз пассажиров и товаров с парохода на берег и обратно. Беда лишь в том, что в большинстве пристаней нет никаких заграждений, ни естественных, ни искусственных, и достаточно малейшей непогоды, чтобы пароход вместо назначенной по расписанию остановки добросовестно прошел мимо. А так как Черное море вообще чрезвычайно капризно, то бывает очень часто, что пассажиры и товары недели по две не могуг попасть куда им нужно, а ездят себе мимо взад и вперед. Особенно часто бывает это в Сочи, Туапсе и Гудаутах, где берега совершенно прямы и никаких прикрытий не существует, а фелюги прямо вытаскиваются на песчаный берег. Не ради ли этого и берут на пароходах такие высокие цены?

Это обстоятельство до крайности задерживает развитие многих прелестных уголков Черноморья, как Туапсе, Сочи и другие. Самые наибольшие защитные стенки, самая крошечная гавань, но лишь бы пароход мог подойти и выгрузиться наверно, и в каких-нибудь пять лет это будут огромные дачные города. Сочи и сейчас развивается с большой быстротой. Распланировывается город, строится множество дач. Местоположение и климат самые счастливые. Главное, ни в Сочи, ни в Туапсе нет лихорадок.

Представьте себе красивый высокий берег с отлогим в одном месте спуском и широкой площадкой у самого моря. По спуску проложено в гору отличное шоссе. Внизу домики жителей победнее, преимущественно туземцев, наверху, на обширной площади десятин в 400 — красивая каменная церковь, первая настоящая церковь после Новороссийска и вокруг нее быстро, по-американски растущий город. Это — Сочи. Около церкви недурная гостиница, арендуемая неким Франштейном, бывшим членом Еропкинской колонии. Гостиница чистенькая, хотя с аптекарскими счетами и крайне деспотическими порядками. В посаде есть аптека, крошечная больничка, повивальная бабка, доктор. Полицию изображает «базарный пристав» имеретин, о собственной безопасности заботятся преимущественно сами жители. Правда, ни о каких худых делах не слышно.

Природа здесь чрезвычайно роскошна. Сочи закрыто от холодных ветров, норд-ост сюда уже не достигает, южный палящий ветер тоже теряет силу, дождей как раз достаточно для всяких культур, почва роскошная, глинистая, зимы почти нет. Здесь уже начинается субтропическая растительность, хотя она и не так роскошна, как южнее, в Сухуме. Здесь имеет все шансы на успех самое высокое садоводство.

Но главная специальность Сочи — все же дачи для зимы. Лето здесь хотя и не так душно, как южнее, но все же жарковато, зато зима великолепна. Мороз в 2–3° редкость, ясный, теплый, сухой воздух при температуре днем от 12 до 14–15°, множество видов вечнозеленых растений, южное солнце, греющее двадцать дней из тридцати, — таковы здесь декабрь, январь и февраль. Март несколько хуже, но с апреля начинается уже настоящее лето. Всего же лучше сентябрь, октябрь и ноябрь. В эти месяцы и море большей частью спокойно. Если и расходится непогода, то ненадолго. Продолжительные и особенно свирепые бури бывают главным образом между зимним солнцестоянием и мартовским равноденствием. Но и здесь самый большой срок сплошной непогоды — неделя. Небо скоро проясняется, и вновь появляется солнце, тишина и теплота; только море долго не унимается и, расколыхавшись в бурю, продолжает еще несколько дней шуметь и волноваться на солнце, делая невозможной высадку на берег.

Я попал в Сочи очень удачно и мог отдохнуть в течение целого дня и привести в порядок мои работы, пока наша экспедиция подвигалась сухим путем. В это время ею были осмотрены селения Полковничье, Дефоновка, Шапсуги, Михайловское, Ольгинское, Небугское, Карповка, посад Туапсе, Вельяминовское, имение барона Штейнгеля Туишхо, Сибирякова Аше, селение Лазаревское, имение Зубова на реке Псезуапе, имение великого князя Михаила Николаевича — Вардане, покойного великого князя Константина Николаевича — Учдере и бывшее Государево имение, ныне удельного ведомства — Дагомыс. Интерес могли представить в этом районе только разве армяне в Шапсугах, табаководы очень богатые, устроившие себе нечто вроде армянского царства и водворившие между прочим многих беспаспортных соплеменников из Турции. С наивностью, достойной лучшего применения, эти господа просили, чтобы им не приселяли русских. Затем виноделие барона Штейнгеля у себя в Туишхо и в арендованном у Сибирякова имении Аше. Вино здесь получается замечательно высокого достоинства и продается в Киеве, Одессе, Варшаве и Петербурге. Бутылки заказываются в Финляндии. Вина выдерживаются лет 6–7. Экспедиция привезла с собой небольшой запас, сделанный на дорогу. Рислинг и Сотерн Аше едва ли не лучшие из всех вин, пробованных нами в эту поездку (после старых вин Осинского). Имения Вардане и Дагомыс любопытны разве в отрицательном смысле, как показывающие, как не следует вести на Кавказе хозяйство. В Вардане истратили огромные деньги на разведение садов и виноградников и решительно безуспешно. На болотистой почве деревья сажали чуть не прямо в воду. Разумеется, все погибало. В Дагомысе делалось то же самое, пока не было решено уничтожить всякую культуру. Нынешний представитель удельного ведомства господин Клинген стоит за простое хлебопашество в этой местности, другие рекомендуют клещевину, суходольный рис и т. д. Пока, по рассказам очевидцев, имение находится в самом жалком виде.

11 сентября экспедиция прибыла в Сочи, не без труда проехав по шоссе между Джубгой и Сочи, находящемуся в слишком «черновом» виде. Мостов почти нигде нет, земляные работы не доделаны, а местами и не начинались, заготовленный камень не рассыпан. Заведует работами представитель ведомства путей сообщения военный инженер Гофман, который тщательно воздерживается от гласного осуждения своих предшественников и только покачивает головой…

XII. У В. А. Хлудова в Раздолье

Сочи предстоит несомненно и очень скоро стать крупным культурным центром Черноморского побережья. Уже и сейчас вокруг посада и в самом посаде есть несколько замечательных садов и множество засаживается лицами, успевшими приобрести земли под дачи и плантации. Первое место в ряду культурных начинаний и притом не только в Сочи, но, пожалуй, и на всем побережье принадлежит саду и винограднику имения Раздолье, принадлежащего В. А. Хлудову и расположенного в 4 верстах от посада.

Трудно себе представить что-либо более широкое и грандиозное и по замыслу, и по исполнению. Довольно привести несколько цифр.

Общая поверхность имения — 1900 десятин. Сад фруктовый разведен на пространстве 120 десятин. Виноградник занимает 90 десятин. Деревьев в саду 35 тысяч штук. Вина получено в первый год плодоношения (1893) 4500 ведер, ожидается в 189 ч — 6,5 тысяч. Затрачено с 1882 года, когда имение куплено, свыше 1 млн. 600 тысяч рублей. Устроен на всем винограднике дренаж, а в саду искусственное орошение с 90 верст канав. Все 90 десятин винограда опрыскиваются медным купоросом по системе железных трубок.

Можно себе представить, что это за хозяйство!

Осматривал я Раздолье не вместе с нашей экспедицией, а снова один, в сопровождении управляющего, технолога Н. В. Шихаева, и, пробыв у Хлудова около 3 часов, мог ознакомиться с этим колоссальным делом, конечно, лишь самым беглым образом.

Мы проехали посад, перебрались по крупным камням вброд через реку Сочу и вскоре въехали в первый виноградник, расположенный на ровном мергельно-глинистом участке десятин в 15. Мой спутник, техник по образованию, садовод и винодел по необходимости, давал очень обстоятельные объяснения.

— Посадка у нас принята по способу Гюйо, то есть «резка в дугу». Виноград рассаживается рядами в 1,5–2 аршина расстояния между рядами и столько же между кустами. Обрезанная дуга весной подвязывается к колышку, побеги развязываются по проволоке, укрепленной на железных стойках, имеющих в разрезе форму Т. Каждую осень почва перекапывается сплошь на глубину 5–6 вершков. Плантаж сделан на глубину 6 четвертей. Весенние работы заключаются в выщипывании неплодных почек над плодными (пасынкование), в полке и цопковании, то есть поверхностной перекопке, которая производится 2–3 раза в лето. Подвязывают тоже раза два.

Сорта винограда: Лафит, Рислинг, Пинагри, Саперави, Сотерн и Мускаты: белый, розовый и черный. Есть немного столовых сортов.

Дренаж, очень основательный и дорогой, проложен подо всеми виноградниками даже на крутых склонах. Подпочва представляет гальку, прослоенную глиной, почти непроницаемой для воды, которая поэтому может застаиваться и губить лозы. Поливки виноград не требует, да здесь и дождей довольно. Наоборот, поливка устроена в саду частью затоплением всех площадей, частью канавами к отдельным деревьям. Но о ней ниже.

Виноградники в Сочи сильно страдают болезнями oidium и mildiu. Это паразитные грибки, заражающие листья и ягоду в момент перехода ее к дозреванию. От оидиума приходится спасаться посыпанием серой с известью, для чего тут же на одном из каналов устроена серная мельница; с мильдиу борются сплошным опрыскиванием всей плантации «синей водой», то есть раствором медного купороса по способу Виала. Наверху устроены бассейны, где приготовляется раствор, затем жидкость спускается по тоненьким трубочкам между рядами, и от этих трубок идут рукава со шприцами, рассчитанные так, чтобы целый ряд кустов мог быть быстро опрыскан. Разумеется, что стоимость этого приспособления — громадная, но в результате все-таки виноград сохраняется и плодоносит.

Сбор винограда начинается с половины сентября и продолжается до половины октября. В это время важно постоянно определять процент сахара в дозревающем винограде, чтобы получить надлежащего качества вино. Нормальным содержанием сахара и кислот считается:

Собранный виноград тотчас же подвергается сначала обработке на гриппуаре, машине, отделяющей ягоды от веток, затем поступает под пресс. Пресс этот огромной силы, вмещающий до 250 пудов винограда. Отжатый сок стекает по трубам в подвал винодельни, где подвергается брожению. Красные вина бродят вместе с выжимками для извлечение красящего пигмента, белые — в виде чистого сока.

Винодельня и подвалы представляют огромное каменное двухэтажное здание, расположенное на полугоре. Неподалеку бондарная мастерская, готовящая огромных размеров бочки. Ни экспедиции, ни мне не пришлось видеть винодельни и подвалов, ни тем более попробовать вина. В одном случае было неизвестно, куда затерян ключ, в другом ушел неведомо куда смотритель здания.

В сущности это была невинная хитрость Хлудова. Он попросту не хотел показывать ни своих подвалов, ни своего вина. Дело в том, что устроенный им очень en grand опыт с искусственным брожением не дал никаких определенных результатов, и почтеннейший Василий Алексеевич вплоть до сей минуты не знает в точности, получит ли он некоторый драгоценный нектар или будет вынужден 2–3 тысячи ведер вина выпустить в реку Сочу. Поэтому он, как истый москвич, и держится такой логики: «если, мол, вино выйдет хорошее, то и будем им хвастаться, а если придется выбросить, то сделаем это тихо — по крайней мере, не будут смеяться». Вот почему, когда нужно, теряются ключи и проваливаются сквозь землю артельщики.

Опыт В. А. Хлудова не только интересен, но, пожалуй, делает ему большую честь даже при возможной неудаче. Удивительно лишь, зачем выбрал он Сочи для своего огромного виноделия, а не основался где-нибудь севернее, на благородных мергелях Маркотхского хребта? Вот что мне удалось узнать.

Василий Алексеевич очень увлекается виноделием и, по — видимому, чрезвычайно основательно усвоил себе теоретическую сторону происходящих при брожении вина химических процессов. Узнал он о бактериологических работах во Франции над сахаромиценами и поехал учиться. Новейшие работы французских химиков состояли в том, чтобы заставить при брожении вина работать не все сорта естественно имеющихся в сусле бродильных грибков — сахаромицен, а только нужные грибки, отвечающие известному букету. Это и есть так называемое искусственное брожение посредством «чистых культур». Чтобы получить эти чистые культуры, бактерии разводят на желатиновой пластинке, где они располагаются ясными группами, выбирают под микроскопом нужную группу и размножают ее в виноградном сусле, предварительно стерилизованном, то есть нагретом до температуры 60°. Сусло это вливают в массу тоже стерилизованного сока, который и бродит под влиянием одного определенного рода сахаромицен.

Вещь совершенно новая, хотя и давшая результаты довольно положительные. Но господа заграничные виноделы народ достаточно консервативный, и если делают опыты, то осторожно, над ведром — двумя. Василий же Алексеевич, изучив насколько было можно эти чистые культуры, явился на свой виноградник и сделал искусственное брожение чуть не над всем суслом урожая 1893 года.

Результат хранится в глубоком секрете, но от зубоскальства и сплетен не обережешься. Все страшно заинтересованы «тайной», рассказывают всякие небылицы, даже держат пари, а Хлудов таинственно улыбается и самым искренним образом соболезнует:

— Да, подвалы очень интересны. Да вот горе — затерялся ключ, не можем никак найти…

Впрочем, управляющий божится по секрету, что вино выйдет отличное, но только поспеет значительно медленнее.

Мы проехали огромный, чудный парк из вековых величественных деревьев, между которыми на широких расчищенных полянах зимуют на открытом воздухе самые нежные экземпляры субтропической флоры, и въехали в огромный сад, занятый покуртинно то сортами яблок Кандиль-Синап и Сары-Синап, то французскими грушами, то обширными плантациями слив и персиков. Растет здесь все с поразительной быстротой. Есть обширные плантации маслины, привезенной в виде кольев из Трапезунда, есть гранаты, мушмала, айва, фундуки, грецкие орехи, и все это целыми аллеями.

Посреди сада питомники. Все в образцовом порядке. Превосходны также школы декоративных растений. Здесь, на открытом воздухе, правда, в местах защищенных, довольно свободно зимуют латании, пальмы, хамеропсы, кактусы и пр.

Питомники тропических, декоративных и хвойных растений со временем будут иметь большое торговое значение. Сейчас культура эта ведется только для нужд своего парка, но когда все здесь разовьется и размножится, раздолье будет в состоянии отпускать в Центральную Россию множество самых редких оранжерейных растений. В. А. Хлудов, не жалея денег, выписывает интересные растения со всех концов земного шара и обладает многими, единственными в своем роде, коллекциями, например коллекцией узорчатых японских кленов до 30 видов, один одного причудливее и эффектнее, австралийских «казуаринум» и т. д. В ботаническом отношении здесь собраны большие богатства.

В Сочи экспедицию министра встретили чиновники по поземельному устройству из партии Сухумского округа господа Марков и Каменецкий. Партия эта производит в некотором роде работу Христофора Колумба, лазая по неприступным почти горам и разыскивая удобные для поселений участки. Оказывается, что внутренние части гор за ближайшим к берегу хребтом почти вовсе не исследованы. Пария нашла до 6000 десятин превосходных земель, огромное количество девственных лесов, минеральные источники, один из которых, по составу близкий к нарзану, дает 300 тысяч ведер в сутки, и т. д. В эту партию было предположено пригласить бывшего местного участкового начальника и землевладельца Краевского и агронома Старка (из Учдере) и организовать настоящее исследование нагорной полосы.

С легкой руки Хлудова земли около Сочи страшно вздорожали, и на те клочки, которые еще имеются у казны, претендует множество желающих. Но главная масса превосходных земель, как Высочайше пожалованных, так и приобретенных у казны на льготных условиях, до сих пор пребывает в невозделанном виде.

По вопросу о культуре и колонизации здесь было устроено совещание и предложены различные меры, из которых главнейшие следующие.

При избытке земель в юрте, если при размежевании будут подлежать отрезке культурные участки, содействовать переселению на них отдельными дворами или грушами дворов, смотря по местным условиям.

Нагорные свободные земли обращать под поселенческие участки от 5 до 30 десятин, смотря но местности и возможности культуры.

Земли поселянам передавать в собственность с правом отчуждения, но не иначе, как лицам русского происхождения и при том наблюдая, чтобы земля не скупалась в одни руки, для чего все подобные акты должны совершаться под контролем администрации.

Поддерживать расселение и подворное землевладение, так как общинное здесь едва ли возможно.

И наконец, чтобы побудить владельцев крупных пожалованных площадей или приобретенных на льготных основаниях участков, переходить к культуре, а не просто ждать повышения цен на землю — вести и постепенно повышать налог на некультурные земли.

Последняя мера, если она будет проведена, произведет действительно переворот в желательном смысле. Владельцы будут вынуждены что-нибудь делать со своими землями: самим ли начинать хозяйство или раздавать участки поселенцам. Несправедливого в этом экономическом понуждении ничего не будет, ибо весь смысл льготных продаж и пожалований только в том и заключался, чтобы скорее обратить в культурное состояние и заселить важное в стратегическом отношении побережье. А вместо этого господа владельцы только тормозят переселения и не делают ничего.

Все эти вопросы будут окончательно решены по возвращении экспедиции в Петербург.

XIII. Адлер

Первая остановка на пути от Сочи к Адлеру была сделана в двух верстах, на участке будущей опытной правительственной станции, которая обстраивается, планируется и насаждается теперь под руководством и личным наблюдением члена Государственного Совета Н. С. Абазы, много поработавшего над культурными вопросами Черноморья. Министерству земледелия удалось выхлопотать назначение 35 тысяч рублей на две образцовых станции в Сочи и Сухуме, и устройством их занялся Н. С. Абаза, разумеется, без всякого вознаграждения.

Трудно себе представить более удобное и красивое место не только для станции, но даже для самой изысканной и прихотливой виллы. Вековой буковый, грабовый и дубовый лес, на отлогой покатости спускающийся к шоссе и морю. В этом лесу сделана расчистка в виде прямоугольной поляны и распланировано уступами место для построек. Наверху жилой дом, вчерне уже готовый. Пониже разнообразные постройки, окруженные куртинами цветов и будущих опытных культур. Повсюду разбросаны оставленные наиболее красивые экземпляры деревьев, а справа и слева сплошными стенами возвышается девственный лес.

Почва, несмотря на покатость, сыровата, а внизу у моря болотиста, но канавы ее осушат. Всей земли отведено под станцию 142 десятины.

За станцией впервые встречается в лесу знаменитая кавказская пальма — самшит, дело об истреблении которой наделало когда-то столько газетного шума. Это дерево ботанически к пальмовому роду совсем не принадлежит. Оно идет на многие технические поделки: на веретена и лодочки прядильных машин, на клише для политипажей. Дерево по своей толщине распределяется на три сорта. Толще 11 дюймов в диаметре уже плохо, это перестой, часто гнилой. Средний размер толщины это 5 и 10 дюймов. Чтобы дойти до этих размеров, дереву нужно 212 и 334 года. Поэтому оборот рубки самшита огромный. Дальше за Адлером казне принадлежит по реке Бзыби огромная и устроенная лесная дача в 72 тысячи десятин, из которых под чистой пальмой 7300 десятин. Несмотря на такое сравнительно значительное количество, в оборотную рубку предположено пускать только 34 десятины в год, что может дать около 25 тысяч пудов дерева в среднем по 50 копеек пуд, или на сумму 12,5 тысячи рублей. Сумма эта так незначительна, что не вызовет серьезных предпринимателей, которым необходимо будет, кроме того, истратить большие деньги на прокладку дорог.

Необходимо поэтому вместо маленьких участков пускать в продажу сразу большие партии, другими словами, принять выборочную систему. Но тут является другое возражение: пальма боится осветления вследствие вырубки. Впрочем, эти вопросы совсем не изучены, а между тем и ценность пальмового дерева в торговле грозит сильно измениться вследствие новых изобретений, заменяющих ее искусственными композициями.

Переезжаем замечательной красоты ущелье с речкой, вода коей белая. В воздухе ясный запах сероводорода. Оказывается, что это речка Агур образуется из превосходных серных ключей верстах в трех или четырех от шоссе. Температура их выше 20° при выходе здесь, на шоссе, понижается до 16°.

Между пунктами Холсте и Годебсте строитель шоссе капитан Гофман проводит экспедицию с большими осторожностями. Шоссе здесь ухитрились проложить по сползающим и очень крутым скатам, и четыре версты поглотили уже на ремонт свыше 20 тысяч рублей. Как ни бьются, какие грандиозные насыпи ни насыпают, какими хитрыми подпорками ни подпирают обвалы, шоссе все равно придется отсюда перенести, ибо эти ползучие темно-серые сланцы никакой точки опоры не дают.

Не доезжая восьми верст до Адлера, мы встретили обширную лесную разработку в имении покойного великого князя Константина Николаевича. Лесопромышленник заплатил всего по 50 рублей за десятину. Правда, срезать и расколоть на дрова вековые деревья огромного размера и крепчайшей древесины очень трудно, но цена все-таки кажется крайне низкой. Дрова тут же складываются на берегу моря и фелюгами отправляются в Севастополь. Тут же сплошь срезывается и мелкая пальма но 30 копеек за пуд.

Флора все меняется и меняется. Начинаются дикие маслины, лавр, составляющий небольшую статью дохода в виде продажи листа (20 копеек пуд). А. Ф. Баталин усиленно гербаризует, собирая интересные разновидности, а главное, семена, в большинстве уже выспевшие. Встречаем обширные заросли особенной травы phytolacca decandra, покрытой множеством кистей ягод, дающих превосходный по цвету, безвкусный и совершенно безвредный темно-фиолетовый сок. Сок этот не меняет своего цвета на свету и мог бы быть отличной кондитерской краской вместо вредного фуксина. Пока он идет только на подкрашиванье вина, а молодые стебли дают очень вкусный (для грузин) салат.

За пять или шесть верст до Адлера шоссе спускается в болотистую лощину у самого моря, густо поросшую вековым лесом. Вечерний воздух насыщен парами и похож на оранжерейный. Скоро лес раздвигается, и шоссе идет прямо, как стрела, между плантациями кукурузы исполинского роста.

В Адлер въезжаем уже сумерками. Это большое село, расположенное на огромной, совершенно плоской низине у самого моря. Церковь, или как здесь называют, молитвенный дом, маленькая и невзрачная. Жители русские, уже успевшие акклиматизироваться и не боящиеся лихорадок, свирепствующих здесь сильнее, чем где-либо на побережье. Лавки и вся торговля в руках имеретин. Экспедиция встретила на площади своеобразное каре из представителей всяких национальностей и претензий. Множество блюд с хлебом-солью или с лепешками и солью. Бесчисленное количество прошений. Пока успели только собрать и уложить эти прошения, наступила темная южная ночь. Никогда еще село не видало ни такого оживления, ни такого количества начальства. Здесь мы прощались с представителями нашего министерства и администрации по Черноморскому округу и знакомились с сухумскими властями, выехавшими сюда на встречу министра. Уходил и наш новороссийской поезд, состоявший из очень удобных рессорных крытых фаэтонов. Местная власть подготовила новый поезд, достав Бог весть откуда какие-то допотопные пролетки.

На берегу поджидает нас также офицерство с военной лодки «Черноморец», которая с огромного марсового фонаря бросает могучие снопы электрического света на Адлер и окрестности. Жители толпами расхаживают по улицам, заглядывая в окна. Чуть не в каждом доме отведены квартиры на ночлег почетным гостям. В доме священника наш походный повар устраивает прощальный обед Черноморскому округу. Министр и мы все тепло благодарим начальника округа полковника Соколова, управляющего государственными имуществами Васильева и начальника участка Дубовика, без усиленных забот и распорядительности которых экспедиция не имела бы и десятой доли окружавших ее все время удобств. Эти лица возвращаются назад с ночным пароходом, утомленные, разбитые, а Я. К. Васильев даже телесно поврежденный. Его в лесу укусила предательная муха це-це, крошечное насекомое, страшно редкое, от ужаления которого распутает сначала рука, затем плечо и более или менее сильно воспаляется целая половина тела. В это же время человека «ломает» как в самой сильной лихорадке. Лесной ревизор Николаев передавал, что то же самое было с ним двадцать лет назад. С тех пор он все время в лесах и ни разу не видал этой мухи. Это может служить хорошим успокоением для нервных путешественников.

Жителями Адлера было подано, как я уже говорил выше, множество разнообразных прошений, в том числе прямо противоположных. Имеретины-торговцы ходатайствуют об обращении города в посад и об устройстве посадского управления, русское население ходатайствует об оставлении села на общинном праве и лишь об открытии в нем ярмарки. Исполнение первой просьбы имело бы последствием официальное в Адлере преобладание имеретин и других инородцев, да кроме того, единственная цель обращения в посад — устройство дачных мест, — является недостижимой. Слишком нездорова эта местность.

За Адлером начинается довольно пустынный берег, по которому до Ново-Афонского монастыря встречается лишь несколько азиатских селений, упраздненная и совсем пустая крепость Гагры и незначительный Пицундский монастырь. Я решил снова отделиться от экспедиции и ехать вперед, чтобы хорошенько ознакомиться с Сухумом. Ко мне присоединился А. Ф. Баталин, и в ту же ночь мы вышли на «Черноморце», держа курс на Сухум, а остальные члены экспедиции тронулись к югу сухим путем.

XIV. Сухум

Небольшое сравнительно расстояние от Адлера до Сухума мы едва сделали на «Черноморце» в течение целого дня, ибо этот красавец-пароход не из ходких и, идя на всех парах, делает не больше 14 узлов в час, а обыкновенным ходом не уйдет и 8 узлов. Уже начинало темнеть, когда мы бросили якорь на огромном сухумском рейде в полуверсте от берега.

Сухум производит впечатление большого и очень красивого города. В нем несколько относительно порядочных гостиниц с ресторанами обычного кавказского типа, то есть с армянско-грузинским хозяином, меню и прислугой. Гостиницы обыкновенно стоят пустые, но на этот раз мы с А. Ф. Баталиным едва-едва могли найти скверненький номерок с двумя постелями. Шла сессия наехавшего кутаисского окружного суда и вследствие того весь Сухум наполнился самой разнообразной азиатчиной, занявшей не только номера, но и коридоры. По одному только делу фигурировало до 70, не знаю уж, свидетелей или подсудимых; да их чрезвычайно трудно и разобрать, до того лица и костюмы у всех на один образец и до того подозрительно блестят у всех глаза.

Любопытная сторонка! Садимся мы с А. Ф. Баталиным в общей зале ресторана. К нам подсаживается другой ученый ботаник, уже с месяц работающий здесь от Географического общества и Сухум знающий. Входит многочисленная компания азиатов с красивым седым, коротко остриженным стариком во главе. Они усаживаются у свободного стола, половина остается стоять. Идет оживленный разговор по-мингрельски.

— Кто это? — спрашиваем у нашего спутника.

— А это князь Д***, известный конокрад.

На наше понятное недоумение ботаник совершенно спокойно объяснил, что за конокрадство, пристанедержательство и организованную торговлю ворованными лошадьми сей владетельный князь был неоднократно высылаем отсюда административным порядком. Но тогда пускались в ход все местные и петербургские связи, и сиятельный хищник не без торжества возвращался в свои поместья. Зачем он теперь приехал сюда, да еще с целой ордой, его ли судили или только вызывали в качестве свидетеля — узнать не пришлось.

Сухум замечательно красив и с моря, и внутри города. Длинный бульвар тянется у самого берега, оканчиваясь прекрасной железной пристанью. Поперек от него идет длинная, широкая и красивая улица, на которой стоит небольшой, но красивый городской православный собор. Тут же архиерейский дом, где живет преосвященный Петр, епископ сухумский, молодой и, как говорят, очень энергичный пастырь. Далее расположен ботанический сад, одна из крупных достопримечательностей города, заложенный еще князем Воронцовым и полный редких экземпляров растений. Тут же горская школа ведомства министерства народного просвещения.

Город полон очень живописных развалин, составляющих чуть не половину из существующих домов. Все это следы отчасти майской бомбардировки 1877 года, отчасти пожаров, произведенных возмутившимися и передавшимися туркам абхазцами. Незначительный русский отряд, занимавший Сухум, был выведен еще раньше в Цебельдинское укрепление, и город, не имевший никаких шансов к защите, был покинут вместе с той частью населения, которая видела в турках своих избавителей от русского владычества.

И действительно, абхазцы, даже считавшиеся христианами, передались Турции, как только появился первый броненосец, сняли с шеи кресты и почти сплошь присягнули на подданство султану. Разумеется, с неблагоприятным для Турции поворотом военных действий, этим новым верноподданным не оставалось ничего другого, как идти на оставшуюся у их повелителя территорию.

А город так и остался разоренным. Дома в большей части застрахованы не были, вознаграждение пострадавших казной потребовало очень длинной процедуры, особенно при отсутствии у многих владельцев документов, наконец часть владельцев исчезла вовсе. И вот город представляет множество развалин и, к сожалению, это лучшие и красивейшие дома на лучших местах.

Климат Сухума превосходен. Его сравнивают с климатом благословеннейших уголков Италии. Здесь уже развертывается во всем блеске субтропическая природа. Апельсины, лимоны, мандарины, эвкалипты, маслины растут на чистом воздухе, угрожаемые холодами лишь в очень редкие зимы.

Вот какие здесь средние температуры времен года:

Средняя годовая температура +10,30°.

Сухум лежит по широте на одной параллели с Ниццей, но защищен от резких перемен погоды, пожалуй, еще лучше. Сухумская бухта, огромная и глубокая, почти не знает бурь, а место, занятое городом и его ближайшими окрестностями, защищено совершенно от все ветров, кроме сравнительно редкого юго-восточного, составляющего в летние месяцы истинное бедствие южного берега Крыма и невыносимого для больных Ялты.

И вместе с тем застоя воздуха в Сухуме никогда не бывает. Всегда тянет легкий ветерок то с моря, то с гор, почти правильно чередуясь в разное время дня. Это не ветер, а настоящая великолепно приспособленная вентиляция, беспрерывно обновляюшая воздух и уносящая все миазмы. Поэтому в Сухуме нет и не бывает никаких эпидемических болезней. Только лихорадки, уменьшившиеся до крайности с разработкой береговой полосы, еще появляются от времени до времени у неосторожных приезжих из-за низкой местности, на которой расположен городской выгон между старой турецкой крепостью и маяком. Но и это последнее гнездо эпидемий уничтожить легко и притом с громадной выгодой для города. Достаточно на этой низине выкопать хотя бы неглубокий и коротенький морской канал для разгрузки каботажных мелких судов и фелюг, и вопрос решен. Сухум станет одной из самых лучших климатических станций не только в России, но, пожалуй, и в Европе, ибо нигде температура не бывает так ровна и воздух так чист и легок.

Трудно представить себе в самом деле такое идеальное сочетание условий. Превосходная морская вода, очень соленая, ибо не разбавляется в бухте никакими реками (ручьи вроде Сухумки нечего считать) и не засоряется отбросами, которые уносятся течением в море. Чудесное песчаное морское дно, допускающее купание без обуви. Почти полное отсутствие грязи и пыли, так как почва — гравий с глинистой, быстро сохнущей подпочвой. Если ночью прошел дождь, как почти все время было в наше пребывание, то к полудню все уже высохло. Несмотря на обильную естественную поливку и близость моря, в Сухуме сырости не замечается; влажности как раз довольно лишь настолько, чтобы умерять летнюю жару. Морозы зимой большая редкость. Понижение термометра до —3 ночью случается раз — два в январе, да и то не каждую зиму, и только две зимы, одна в 70-х годах, другая в 1892 году, отмечены настоящим морозом в —7° по Реомюру. В эту зиму в городе вымерзли наиболее нежные сорта эвкалиптов, украшавших улицы.

Дожди в Сухуме чрезвычайно часты и обильны. К югу от Сочи все побережье до самой турецкой границы за Батумом представляет сплошную полосу наиболее орошаемых атмосферически земель. Это обусловливается особым характером рельефа главного Кавказского хребта, идущего с севера до Сухума почти параллельно берегу и постепенно повышающегося. Против Сухума находится высшая точка Кавказских гор, Эльбрус, затем хребет поворачивает к востоку, очерчивая собой значительное гидрофильное пространство с совершенно особым мягким климатом и необыкновенно роскошной растительностью.

На севере, до Сочи, хребет этот еще недостаточно высок, чтобы защищать побережье от холодного норд-оста, но от Сочи вышина его уже значительна, и эта защита сразу изменяет все условия; холодный ветер задержан, морская влага спокойно поднимается и тут же осаждается, преимущественно по ночам, с естественным понижением температуры воздуха, к вечеру насыщенного влагой. Между тем, утром поднимается сухой и прохладный ветерок с гор и умеряет оранжерейную влажность атмосферы, сообщая воздуху чрезвычайную легкость и необыкновенную прозрачность. Ясными утрами отсюда свободно видны горы анатолийского побережья, отстоящие по прямой линии на 350 верст.

Закончу о климате этой части Черноморья табличкой осадков, заимствуемой мной из доклада П. Е. Татаринова в общем собрании Императорского Российского Общества садоводства.

По этой таблице, между прочим, можно убедиться, что из всей гидрофильной полосы побережья Сухум самое сухое место. С точки зрения требований климатической станции, это не только не недостаток, но серьезное достоинство, ибо как чрезмерная сухость воздуха, так и его чрезмерная сырость, как, например, в Батуме, одинаково вредны для больных.

Вот для каких болезней, по доктору Ковальскому, бывшему здешнему окружному врачу, особенно целителен Сухум: катары бронх, бронхиальные астмы, страдания легочной ткани вследствие хронических пневмоний и плевритов, грудная жаба, ипохондрия, болезни сердца, а купанья, кроме того, полезны для страдающих болезнями наружных покровов, ломотами, ревматизмами, золотухой и т. д.

Но для того, чтобы Сухуму стать климатической станцией одной из лучших в мире, необходимо, наконец, о нем позаботиться. Сейчас он почти совершенно отрезан от кавказского материка, и сообщения совершаются лишь пароходами, заходящими зимой всего раз в неделю в каждом направлении. Шоссе, когда даже будет закончено, не очень-то приблизит Сухум к конечной станции железных дорог России, и по нему пассажиры до Сухума ездить не будут; Сухум необходимо соединить железной дорогой с одной стороны с Владикавказской линией, с другой — с Закавказской. Согласно исчислениям инженера Андреевского, обе эти линии хотя и представляют более длинный путь в обход Главного Кавказского хребта, обойдутся дешевле и будут более провозоспособны, чем проектируемая линия Владикавказ — Тифлис, обслуживающая лишь Тифлисскую губернию.

Да и кроме того, если даже эта последняя железная дорога и будет проведена, соединять Сухум хотя бы со станцией Ново-Сенаки Закавказской дороги все же придется, ибо нельзя же забросить в таком отрезанном от центра положении лучший из Черноморских портов.

XV. Новый Афон

Я буду придерживаться в описании хронологического порядка, а потому, несмотря на то, что мы с А. Ф. Баталиным посвятили почти три дня предварительному осмотру сухумских культур и садов, расскажу об этом при втором осмотре в составе всей экспедиции, а теперь перехожу к нашей поездке в Новый Афон, куда мы отправились на встречу министра и где нам предстояло ознакомиться с культурной деятельностью русских монахов.

В Сухуме прекрасные извозчики в фаэтонах, запряженных парой бойких кавказских лошадок. Мы наняли одного из них за 4 рубля туда и обратно, то есть на целый день, хотя могли бы воспользоваться и срочными дилижансами, берущими до Нового Афона всего по 50 копеек с человека.

Расстояние около 20 верст. Местность — очаровательный нагорный берег, по которому шоссе то приближается к самым кручам, то огибает невысокие холмы, то наконец спускается вниз на плоский берег. Культуры почти никакой, если не считать ничтожных поселков.

Кому принадлежат эти благодатные земли, казне или разобраны частными лицами — нам узнать не удалось. Но большая часть их в совершенно диком состоянии. И это там, где скромная семья могла бы безбедно существовать и кормиться на ½ десятине. И вот вместо цветущего и людного берега с высокой культурой расстилаются живописные пустыри, плещет безграничное море, на котором не видно в соответствии безлюдному берегу ни одного дымка парохода, ни одного паруса да вырезываются на горизонте дикие вершины альпийских или итальянских сосен.

Самый резкий контраст с этой дичью и глушью, с этими бесконечными чередованиями плантаций гигантских папоротников, держи-дерева и шапок ломоноса на изуродованных деревьях, представляет монастырская территория. Сразу из томительной пустыни путник попадает в царство кипучего, огромного труда, не оставляющего ни одного клочка земли без внимательной обработки. Раскрывается картина широкого и разнообразного хозяйства, в котором сразу чувствуется превосходно соображенный и неутомимо-последовательно проводимый план.

Как побывавший на старом Афоне, я сразу узнал и это хозяйство, и это неуловимое «нечто», которое им движет и которое здешний монастырь, питомец старого Руссика, принес с собой как традицию, как культурный завет. Это «нечто» — просветительная и культурная работа «Бога для» с полным отречением от своего «я», с полным пожертвованием своего личного труда и своей земной жизни ради высших целей, вверенных строгой, можно сказать, железной руке настоятеля.

Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь — обитель сравнительно очень молодая. Первая мысль об основании на Черноморском берегу отделения русского Пантелеймоновского монастыря возникла всего в 1874 году, то есть не больше 20 лет назад. В это время в старом Руссике шла упорная национальная борьба между греками, захватившими русскую обитель, и ее хозяевами. Изнемогающая горсть русских, лишенная всяких прав, доходила до такого отчаяния, что уже подумывала о выселении со святой Горы. Предчувствовались также и неблагоприятные политические обстоятельства. Воздух Востока был пропитан собиравшейся грозой. Нужно было приискать место, где бы русская братия Афона могла найти верное прибежище, не разрывая вместе с тем связи с Афоном. Руссик начал искать такой утолок в пределах России, на Кавказе.

Эта мысль русского Пантелеймоновского монастыря совершенно совпадала с видами нашего правительства. Тогдашний наш посланник в Константинополе граф Н. П. Игнатьев указал Сухум в качестве места для новой обители как ввиду его стратегического положения, так и ввиду культурного значения монастыря среди полудикой Абхазии, и, заручившись благосклонным содействием наместника кавказского великого князя Михаила Николаевича, горячо ходатайствовал перед покойным Государем Александром II о даровании Руссику земельного надела близ Сухума, на месте, выбранном в 1875 году уполномоченными монастыря с иеромонахом Арсением во главе.

Земля в количестве 527 десятин с необходимым лесом была отведена осенью 1875 года, а с весны 1876 уже начались работы под управлением строителя, прибывшего с Афона иеромонаха Иерона, нынешнего настоятеля монастыря. Работы подвигались с такой быстротой, что 17 октября того же года освятили главный монастырский храм во имя Пресвятой Богородицы (Покровский). Одновременно братия выстроила помещения для жилья, необходимые службы и хозяйственные постройки, и приступила к заготовлению материала для возобновления древнего полуразрушенного храма, выстроенного в VI веке над могилой скончавшегося здесь по преданию апостола Симона Кананита.

Тотчас же вслед за освящением храма была открыта школа для абхазских детей. Но ей на этот раз почти не пришлось работать. Через месяц по открытии, в ноябре 1876 года, было предложено местным начальством школу закрыть и учеников распустить по домам, а затем, ввиду опасностей войны, было предложено и братии удалиться из монастыря в более безопасное место.

Все движимое имущество и церковная утварь монастыря были вывезены, братия перешла в грузинский Гелатский монастырь, а на Новом Афоне остались иеромонах Иерон с монахом и двумя послушниками. Они стерегли монастырь и служили обедни до 8 апреля 1877 года. Затем война была объявлена, русский отряд, занимавший Сухум, было решено вывести в Цебельдинское укрепление, город и монастырь оставались совершенно беззащитными. 28 апреля подошли два турецких броненосца и сделали высадку. 1 мая последовала бомбардировка Сухума и разграбление его турками и абхазцами. Тогда же до основания был разграблен и сожжен и Ново-Афонский монастырь.

Во время войны братия, подготовившись заблаговременно, почти вся служила санитарами в военных госпиталях, а по заключении мира немедленно принялась за возобновление обители. 1 октября 1878 года приступили к работам, 3 февраля 1879 года уже освящали отстроенный главный престол Покровского храма.

С этих пор начинается мирное процветание обители и широкая культурная и просветительная деятельность. Прежде всего были выстроены при помощи пожертвований и отчасти субсидий со старого Афона: корпус для братии, большой дом для училища, трапезная, просфорная, странноприимный дом. Восстановлен древний храм во имя апостола Симона-Кананита, возле него в глубоком скалистом ущелье поставлена каменная плотина и мельница. Устроен пчельник, скотный двор, проложены дороги, расчищены леса и дикие заросли, и повсюду основаны сады и плантации. Работа представляла неимоверные трудности; особенно тяжело было выкорчевывать буковые, дубовые и грабовые деревья. Затем упорную борьбу приходилось вести с цепкими и колючими кустарниками и гигантскими папоротниками, в несколько дней разрастающимися здесь на свежевзрыхленной земле до огромной величины. Прежде чем начать вскопку земли, необходимо вырубить особыми топорами на длинных рукоятках и сжечь весь этот сор. Затем, обработав землю неглубоко папками, вроде ручной мотыги, можно сеять кукурузу, которая дает здесь на девственных землях баснословные урожаи, и, вместе с тем, притеняя почву и заглушая сорные травы, подготовляет землю к дальнейшей культуре.

Сейчас же по возобновлении обители была возобновлена и школа, рассчитанная на 20 человек абхазских детей, преимущественно сирот. Цель школы — подготовить местных мальчиков к учительскому или священническому званию. Обыкновенно дети поступают, даже не зная ни слова по-русски. Курс школы соответствует в первых двух классах сельской начальной школе, затем двухклассной министерской. Выйдя оттуда, мальчик является уже достаточно подготовленным для учительской или духовной семинарии.

Во всю дорогу мы обгоняли толпы богомольцев, преимущественно женщин. Трудно даже понять, откуда набирается столько их при редкости здешнего русского населения. Правда, что в толпе можно было заметить и мужчин из коренных местных жителей. В монастыре мы нашли их еще больше. Как говорили, движение населения в монастырь постоянное и непрерывное. Кроме духовных целей, местные жители привыкли ходить в Новый Афон на заработки. Монастырь, по-видимому, поставил за правило никому в работе не отказывать, и если готовой работы нет, то постоянно придумывать новую. Иногда по зимам в монастыре кормятся и получают небольшую поденщину до 2000 человек ежедневно. Легко себе представить, что сделано при помощи стольких дешевых рук и какое культурное воспитание дают населению не только самые работы на плантациях, но даже один их осмотр. Я уже не говорю о специально нравственном воздействии обители. Богомольцы живут здесь по неделям, присутствуют при долгих и благочинных по старому афонскому уставу богослужениях, говеют, слышат сердечные и доступные поучения, получают различные духовно-нравственные издания для чтения. И таков характер русского народа: самая хозяйственная культура, являющаяся не целью, но служебным элементом другим высшим целям духа, производит на простолюдина гораздо более могущественное действие, чем та же культура, так сказать, лаицизованная.

Мы уже видели в этих очерках разные типы культурных деятелей: крупного владельца-предпринимателя, интеллигента-колониста, монаха. Без всякого колебания пальму первенства нужно отдать последнему. Русский монастырь на дикой и непросвещенной окраине является могущественнейшей культурной силой, начиная с Печенги за Полярным кругом, Валаама и Соловок и кончая полутропическим Сухумом. В этом отношении ничего бы лучше не могло придумать правительство, как основывать как можно более новых монастырей на далеких окраинах России, тем более, что охотников всегда довольно и для казны это почти ничего не стоит. Один такой пункт уже избран недавно для Восточной Сибири, и можно смело предсказать, что каждая подобная обитель явится настоящим культурным центром огромного радиуса.

XVI. Монастырские культуры

Веселый трезвон колоколов, пестрые толпы богомольцев, бегающие за разными распоряжениями послушники, необычное оживление в монастыре указывали, что экспедиция, следовавшая по шоссе, уже прибыла. Мы прошли в главный храм, где находились почетные гости и где уже заканчивался молебен.

Нас тотчас же провели в «архондарик», то есть приемную для почетных гостей, имеющуюся в каждом афонском и вообще восточном монастыре. Был приготовлен чай с разными печеньями. Собрались несколько старших старцев-иеромонахов с настоятелем монастыря, архимандритом Иероном во главе, и, кроме того, несколько видных богомольцев из местных жителей.

Я представился отцу Иерону, который знал о моем пребывании на Афоне в 1889 году и читал мои письма оттуда, а потому отнесся ко мне с лаской и любезностью.

— Вам будет у нас особенно любопытно. Мы стараемся в точности хранить устав святой Горы и ее порядки. Сравните и увидите сами. Конечно, у нас не может быть ни той уединенности, ни той внешней строгости, потому что мы не так отрезаны от мира, как Афон, и к нам легче добраться. Мы здесь на перепутьи. Но во внутренней нашей жизни мы стараемся сколько можем приближаться к Пантелеймону. Постепенно усиливаем службы…

— Бдения у вас, как и на Старом Афоне?

— К сожалению, число их значительно меньше. Там бдения совершаются до 80 дней в году, мы столько не можем. Но зато у нас гораздо больше строительных и хозяйственных работ. Когда обитель будет окончательно устроена, тогда и по бдениям Господь поможет сравняться. Отец Иерон взялся сам быть проводником, и действительно, вряд ли кто в монастыре знает все подробности дела так хорошо, как этот старец, сам лично вникающий во все отрасли огромного дела, всем лично руководящий и сверх того не упускающий ни одной службы и держащий все административные нити исключительно в своих руках. Трудно поверить, сколько душевной силы и железной энергии, соединенной со строгостью и приправленной сердечной лаской, заключается в этом маленьком, худеньком человеке, усвоившем себе даже привычку быстро ходить и говорить почти скороговоркой. Он должен все знать и все помнить, поспевать всюду и всем показывать.

Осмотр хозяйства начался с расположенного тотчас же за главным братским корпусом цветочного и фруктового сала. Здесь помешается довольно значительная плантация лимонов, апельсинов и мандаринов, вывезенных с Афона. Рассажены деревца довольно густо, отчасти шпалерой и обильно покрыты плодами, дозревающими зимой. Деревья имеются уже 12-летние и постоянно подсаживаются новые; плодоносят с 6–7 лет. На зиму слегка прикрываются, но это скорее предосторожность, чем действительная необходимость. На этой части побережья апельсины и лимоны вымерзнуть могут лишь в 20 лет раз. Самое большое, что может сделать утренник, — повредить плоды и обжечь кончики ветвей, но и это крайняя редкость.

Тут же в саду показали нам очень хороший экземпляр финиковой пальмы, тоже плодоносящей, и так называемое дынное дерево, пересаженное три года назад из Сухума.

До какой степени могущественна здесь растительность, можно убедиться на гигантском розовом кусте, фотографию коего я взял на память. Это, собственно, не куст, а целое огромное раскидистое дерево, покрытое несколькими тысячами великолепных махровых роз.

Из сада мы в экипажах поднялись на широкую площадку, господствующую над нижним монастырем, где теперь достраивается настоящая обширная каменная обитель в строго афонском стиле. Стены уже готовы и несколько келий. В кафоликоне, или главном соборном храме, занимающем середину громадного прямоугольника, заканчивается каменная кладка, но несколько приделов, или по-афонски параклисов, расположенных в разных местах здания, уже отделано и освящено. Над лестницей в один из таких параклисов надпись, воспрещающая вход посторонним. Как объяснил отец Иерон, это сделано «немощи ради» братии, которую невольно развлекают богомольцы. Необходим хотя бы один придел, где бы пришельцы не «смущали» молящихся иноков.

Постройка производится из собственного кирпича, для чего основан кирпичный завод. Глину месят волами, употребляя огромные колеса от арб. Обжигают, как и известь, в усовершенствованных печах и доставляют на постройку по особой переносной железной дороге на лошадях. Эту железную дорогу длиной в 4 версты вместе с подвижным составом отец Иерон приобрел случайно, довольно дешево, и проложил ее от завода к постройке, затем на мельницу и к пекарне.

Монастырь изготовляет не только кирпич для своих строений, но и свою собственную черепицу и глиняные трубы для водопроводов. Вода с гор проведена во все здания.

Любопытно, как устраивалось воздушное отопление в главном новом корпусе обители. Очень сложный калорифер был заложен в одном из коротких фасадов. Архитектор дал лишь самые общие указания и затем уехал. Сначала отцу Иерону было очень трудно понять устройство печи и топки, но затем он догадался.

— Пресвятая Богородица помогла! Мало ли было у нас затруднений и вопросов; мы люди не ученые. Помолишься Ей, Владычице, глядь, Она и подскажет, что нужно. Вот и тут: какой я архитектор! А вот же дошли до всего и справились… Явное Ее к нам милосердие.

Выйдя из массивных святых ворот, мы вновь сели в экипажи и поехали по прекрасной дороге среди холмов, засаженных оливковыми деревьями. Можно только удивляться, до чего отстала кавказская культура, и как мало для нее делалось до сих пор. Маслина растет здесь превосходно. Втыкается кол, как у нас на севере ива или ветла, он пускает листья и ветви, и на третий-четвертый год уже начинается плодоношение. На Новом Афоне посажено уже до 8000 деревьев на значительном пространстве. Колья привезены из Артвина на турецкой границе; хотя афонские и греческие маслины считаются лучшими, но доставить оттуда было невозможно вследствие запрета ввоза живых растений из-за филоксеры.

Сейчас масличные сады монастыря дают уже очень порядочный урожай от 10 фунтов до 3 пудов оливок с дерева. Масло у братии уже свое и на еду, и на лампады. Свое и вино, очень легкое и вкусное, из виноградника, занимающего теперь до 10 десятин. Маслина в гидрофильной полосе идет особенно быстро и может быть разводима без всяких приспособлений на самых крутых склонах гор.

В местностях более сухих, как, например, на Старом Афоне и в Малой Азии, при посадке масличных дерев на крутизнах более 30° необходимо против каждого дерева устраивать: ниже его каменную стенку, выше — ложбинку для задержания воды, как я видел это в Карее, главном городе монашеской республики. Здесь ничего подобного не нужно. Корни будут иметь всегда достаточное количество влаги.

Сбыт оливок и в зеленом, и в черном виде совершенно обеспечен, равно как и масла, ныне сплошь привозимого из-за границы. И между тем, масличных садов на Кавказе почти нет, как нет ни виноградников, ни настоящего садоводства.

XVII. Монахи-инженеры

Верстах в полутора от монастыря расположен древний храм во имя апостола Симона-Кананита, долгое время стоявший разрушенным, теперь восстановленный отцом Иероном. Около храма монастырская мельница, горное озеро, огороды и знаменитые пруды с вододействием, в своем роде шедевр инженерного искусства.

Осмотрев храм, несколько мрачный, как и все подобные же храмы на Кавказе, и остановившись над «усыпальницей костей», где была по преданию могила апостола и где, согласно афонскому обычаю, хоронят кости умерших монахов после того, как тело истлеет во временной могиле, мы вышли в необыкновенно живописное ущелье реки Псыртсхи, на одном краю которого, почти прислонившись к отвесной скале, стоит храм Симона-Кананита.

Ущелье невелико и окружено огромными отвесными скалами. На одной из них, на довольно большой высоте, изображен масляными красками Страшный Суд, произведение хотя в художественном отношении и не высокое, но весьма замечательное по техническим трудностям. Отец Иерон объяснил, что писал эту картину монах Савин, желавший показать свое искусство раньше, чем был допущен расписывать храм.

Отвесные скалы почти запирают течение горной речки, которая поэтому имела здесь чрезвычайно быстрое течение и кипела, как в котле. Вырвавшись на простор, она разливалась по низменности и образовывала у самого моря довольно большое болото с постоянно менявшимся уровнем в зависимости от дождей в горах. Это болото производило, как и всегда на Кавказе, жестокие лихорадки. Уже только ради этого его было необходимо уничтожить.

Но отцу Иерону этого было мало. Ему были нужны пруды для рыбы, а речка должна была, кроме поливки огородов, приводить в движение еще и мельницу.

И вот что он придумал. Во-первых, перегородить ущелье в узком месте каменной прочной плотиной, чтобы сзади образовалось озеро, во всяком случае, более стойкое при горных дождях, чем речка. Во-вторых, отделить от успокоенной речки два рукава на мельницу и на орошение, и в-третьих, остальной водой наполнить соответственной величины пруды, на место никуда не годного и вредного болота.

Отец Иерон, человек простой, самородок-костромич, ни с какой гидротехникой не знакомый, но многое видавший на Афоне, а главное неистощимо изобретательный. Поставленную задачу он разрешил так, что нам всем пришлось изумляться. Ни один инженер не сделал бы более верного и обстоятельного расчета и не решил бы вопроса так дешево и просто.

Мы поднялись по деревянным мосткам на плотину вышиной сажени 4 и длиной сажен 12. Она выложена на цементе. Через нее красивой завесой шумит водопад, высверливший внизу в камне глубокую и хорошо укрепленную промоину. За плотиной прибита мраморная доска с надписью о посещении этого места Царской Семьей в 1888 году. По отвесным пестрым скалам вьется плющ и лепятся самые причудливые растения. Холодная, почти ледяная пыль от воды стоит столбом.

За озером узенькая дорожка под скалой, где можно любоваться одним из самых очаровательных видов. Не видно ни плотины, ни речки выше озера. Скалы, обвитые зеленью, уходят в самое небо и кольцом окружают озеро — холодное, спокойное и прозрачное, на большую глубину. Земли как будто нет вовсе, кроме узенькой дорожки между водой и скалой. Сажень пятьдесят — и эта дорожка кончается, упираясь в вертикальную стену. Вода имеет чудный бирюзовый оттенок, свойственный альпийским озерам. Рыбы здесь нет вовсе.

Уголок этот до того восхитительно прекрасен при ярком блеске солнца и темных, почти черных, тенях скал, что невозможно оторваться. А между тем надо уходить. Наш художник — инженер, отец Иерон, со счастливой улыбкой сам любуется на свое детище и нетерпеливо ждет осмотра главных результатов своего искусства.

В нескольких шагах от плотины широкий рукав воды отведен под огромные колеса мельницы, перемалывающей собственную монастырскую пшеницу и кукурузу. Тут же пекарня, где хлеб месится машиной. Ржи здесь нет, хлеб пекут из необработанной, натуральной пшеницы, так же заквашивая, как ржаной. Вид его совершенно тот же, что и черного монастырского хлеба, но вкус несколько другой.

Около мельницы и храма Симона-Кананита хорошенький садик, замечательный по силе растительности и красоте. К немалому нашему удивлению, отец Иерон показал нам до 50 экземпляров роскошно развившихся наших северных берез.

— Вот говорят, не пойдет наша береза! Чудесно идет. Ну, мы, как русские люди, не могли… Выписали и посадили. Все-таки север, родину напоминает.

Здоровая и порядочно толстая береза росла у самой дороги рядом с большими олеандрами, нисколько не смущаясь этим странным соседством.

Рядом с мельницей начинается каменная голова большого арыка, орошающего монастырские огороды.

Остальная, свободная вода из водопада заключена в широкое и высокое русло с каменными стенками и направлена по старому, углубленному и расчищенному ложу. На высоте приблизительно двух сажен над болотом сделана новая каменная голова арыка, очень широкая, с деревянными шлюзовыми затворами. В сухое время, при низком уровне воды, она почти вся уходит в этот арык и питает пруды, образованные из прежнего болота; во время дождей шлюзы запираются, и вся масса горной воды низвергается прямо в море, не вредя ничему и не затопляя ничего.

Самые пруды образованы снятием очень небольшого слоя земли и насыпкой длинного ряда валов, на плане являющихся почти кольцеобразной сетью, напоминающей паутину. Вал шириной от 5 и до 20 аршин обсажен тополями, разросшимися очень густо, и имеет дорожку, убитую щебнем. Пруды, отграничиваемые этими валами, занимают общую поверхность не меньше 10 десятин и состоят из ряда водоемов, лежащих один выше другого приблизительно на ½ аршина. Вода из арыка входит в самый верхний пруд и наполняет его. Избыток выливается в нижележащий, оттуда в следующий и т. д. Сеть прудов идет кольцом, и на каждом шагу встречаются на валах мостки, под которыми бежит из пруда в пруд вода. Сначала очень трудно понять систему вододействия, так как вода делает сравнительно длинные и крутые зигзаги. Но затем вы начинаете понимать и изумляться тонкости и точности гидротехнического расчета. Дело в том, что объемы отдельных прудов приблизительно равны, превышение одного над другим то же, равна повсюду и скорость истечения воды, которая рассчитана так, чтобы нигде вода не могла застояться. Поэтому же при всей видимой неподвижности пруды чрезвычайно чисты и прозрачны, свободные от всяких зарослей и тростников. И все это сделано на глаз, без всякой нивелировки.

— Кто это вам устраивал, отец архимандрит? — спрашиваем.

— Был у нас приглашен один персиянин, мастер по водяной части. Только вижу я, что у него ничего не выходит. Ходим, бывало, с ним да спорим. Наконец я помолился Богу и начал сам показывать. Он говорит: ничего не выйдет. Я отвечаю: у меня может быть не выйдет, а у Пресвятой Богородицы выйдет, уж ты, брат, не спорь. И действительно, все вышло в точности, переделывать ничего не приходилось. Да разве же Владычица обманет?..

Было сделано весьма справедливое замечание, что эта великолепная утилизация горной речки в связи с осушением болота представляет наилучший образец для остальных горных речек Кавказа, и что нашим инженерам следовало бы многому поучиться у отца Иерона.

На прудах плавают великолепные экземпляры лебедей.

— А рыба разведена? — спрашиваем.

— Как же, как же, — отвечает отец архимандрит, — Есть карпы, караси, есть форель. Но вот уж настоящая милость к нам Пресвятой Богородицы. Слыхал ли кто-нибудь, чтобы кефаль жила в пресной воде? Никогда! А у нас вот уж два года, как живет и множится. Как раз помню: служу я обедню преждеосвященную в первую среду поста, шепчут мне: кефаль к нам пришла. Ну и слава Господу, отвечаю, и велел ее тотчас же задержать. Пудов на пятьсот примерно оказалось. Так она и осталась жить.

С прудов отец Иерон провел экспедицию на знаменитые монастырские огороды, любопытные тем, что заключают в себе почти все как среднерусские, так и здешние овощи и работают непрерывно круглый год. Гряды почти не пустуют. Зимы нет, и как только кончается один овощ, тотчас же на его место засаживается другой.

Огород занимает десятины три почти ровного места, внизу лощины с мягкой суглинистой почвой. Он разбит на кварталы с хорошими дорогами между ними и орошается по мере надобности арыками, проведенными из главного арыка, от водопада. Мы долго любовались роскошным ростом здешних овощей и мастерским за ними уходом, слушая подробные объяснения отца Иерона о заготовке их впрок. Овощи в монастырском столе занимают самое важное место, и потому запасы из них — вещь первостепенной важности и старого традиционного искусства.

И здесь невольно напрашивается вопрос: отчего никто на Кавказе не разводит торговых огородов? Отчего на этом побережье нет консервных фабрик и сушилен, которые могли бы работать не только на всю Россию, но и посылать избытки за границу? Капуста дает здесь два урожая в году, огурцы, высаженные в августе, плодоносят весь октябрь и ноябрь, и доставка их в центр России вполне возможна. Что мог бы заработать здесь сметливый и предприимчивый огородник! Но предприимчивых людей нет, кредита нет, знаний нет… нет и культуры.

XVIII. В горах на монастырской пасеке

У выхода из огорода нас ждала огромная пестрая кавалькада всадников-мингрельцев, абхазцев и имеретин в живописных форменных костюмах, между которыми были и офицерские. Десятка полтора рослых монастырских лошадей были оседланы. Тут же гарцевали отец эконом с громадной бородой, в клобуке и рясе, полковник Бракер, начальник Сухумского окрута, и низшее начальство. Нашей экспедиции предстояла прогулка на монастырскую пасеку и пастбища, в горы, по прекрасной, устроенной монахами дороге, которую, впрочем, нельзя назвать вполне колесной, так как ее крутые уклоны допускают только движение арб.

Там ожидал нас обед, хотя предупредительный отец архимандрит, предполагая, что некоторые члены экспедиции от этой поездки о ткажутся, распорядился второй обед заготовить внизу.

Первыми сели на коней министр и отец Иерон, которые и открыли шествие. За ними попарно мы, остальные члены экспедиции, несколько монахов; кругом, толкаясь довольно невежливо, тронулись наши джигиты, составлявшие на этот раз не только излишний, но, пожалуй, даже и вредный элемент. Эти господа здесь до крайности распущены и, обскакивая экспедицию по узенькой дороге, ежеминутно могли кого-нибудь низвергнуть в пропасть. Наконец на них прикрикнул начальник округа, они стянулись впереди и сзади нашей кавалькады и уже более не доставляли себе неприятных для нас развлечений. В числе почетных гостей был также командир «Черноморца», Писаревский, с маленьким сыном Сережей, всеобщим любимцем на лодке, великолепно сидевшим на лошади, которого отец не без гордости рекомендовал настоящим «морским волчонком», ибо десятилетний хлопец, проделав все плавание, знал довольно основательно морскую службу.

Дорога построена прекрасно, вся шоссирована, с отводными канавами и опорными стенками, частью высечена в скале. Как я уже сказал, подъемы довольно круты, но для арб достаточны. Любопытнее всего ее стоимость. В то время, как шоссе из Новороссийска в Сухум только по первоначальному исчислению было расценено в 12 тысяч рублей верста, или в 24 рубля сажень, а в действительности обошлось без малого вдвое, здесь, правда, при несколько уменьшенном и упрощенном профиле подрядчик-персиянин запросил с отца Иерона по 5 рублей с сажени. Цена эта показалась слишком высокой, и архимандрит начал строить дорогу хозяйственным способом. В конце концов шесть верст дороги со всеми каменными и водоотводными сооружениями обошлись в среднем от 1 рубля 25 копеек до 1 рубля 50 копеек погонная сажень.

Очень скоро, сделав несколько крутых поворотов по сплошному скалистому подъему, мы достигли значительной высоты, поднявшись почти до уровня прибрежных гор, на одной из которых расположена старая генуэзская крепость и выстроена небольшая монастырская церковка. Назад открывался поразительный по красоте и грандиозности вид. Безбрежное море без единой волны, освещенное ярким солнцем и все подернутое причудливыми полосами, зеленые горы со всех сторон в самом живописном нагромождении, а внизу, почти в плане, — огороды, плантации и пруды обители.

Полюбовавшись этим чудным видом, мы вступили на широкое, волнистое нагорное плато, составляющее монастырское пастбище, и скоро добрались до хутора и пасеки. Тут же под огромным раскидистым дубом, одиноко стоящим на веселой лужайке, был приготовлен длинный обеденный стол.

Пока мы осматривали пасеку и постройки на хуторе и умывались с дороги, министр вместе с архимандритом направился осмотреть отчасти пустопорожний, отчасти лесной свободный участок, прилегающий к монастырскому юрту. Отец Иерон ходатайствовал перед А. С. Ермоловым, чтобы этот некультурный и бесхозяйственный участок был передан в собственность обители, которая нуждается и в лесе, и в расширении пастбищ. Хотя размер участка довольно значительный, около 2600 десятин, но ввиду чрезвычайно важной для края хозяйственной и просветительной деятельности Нового Афона, кажется, было решено исполнить просьбу настоятеля, тем более, что доступ на эту землю возможен только через монастырскую землю и по монастырскому шоссе.

Обед прошел очень оживленно. Кроме недурного вина собственных виноградников, отец Иерон угощал нас особенным медовым квасом, сделанным здесь, на пасеке, имеющей до 750 пчелиных семей. Пробовали мы также прекрасный свежий мед в сотах. Здесь на хуторе живут постоянно несколько монахов, для нужд которых предполагайся устроить свой параклис и тут же отправлять службы.

Здесь же узнал я об отношениях, какие существуют между Старым Руссиком и его Кавказским отделением. Согласно Высочайше утвержденному 8 декабря 1879 года уставу, Ново-Афонская обитель признана общежительной с правилами афонских монастырей и имеет права, одинаковые с инородными православными монастырями в Москве, Киеве и Бессарабии. Она находится под наблюдением местного епархиального начальства и святого Синода, а в хозяйственном отношении подчинена Руссику. Первый настоятель избирается на Афоне, как и был избран отец Иерон, следующих будет уже избирать сама братия и утверждать святой Синод. На первый раз положено иметь 50 человек братии, которая может увеличиваться без особых разрешений. Братия, отправляемая со старого Афона, может быть только русская и получает паспорта из нашего константинопольского посольства. Все земли и имущества Нового Афона, приобретаемые не на средства Старого Руссика, составляют неотъемлемую собственность новой обители. В случае смут на Востоке и необходимости для старо-пантелеймоновской братии искать убежища, таковое имеет она на Новом Афоне, причем, с приездом оттуда настоятеля Руссика, к нему тотчас же переходит управление обителью. Наконец, новая обитель обязана по уставу не производить в Империи никаких сборов, подаяний по книгам и не испрашивать у казны никаких пособий.

В настоящую минуту всей братии с послушниками находится налицо около 600 человек при среднем количестве ежедневных богомольцев до 250 человек, из которых многие живут по неделям на полном содержании монастыря.

Спустившись с гор, на обратном пути мы застали следующую неожиданную картину: около дороги толпа поселенцев с хлебом-солью человек 200. Все на коленях, а кругом довольно густая толпа пешей и конной азиатчины. По первому взгляду в этих коленопреклоненных людях было легко угадать… русских.

Министр тотчас же подошел и просил их встать и объяснить, в чем дело. Оказалось, что это были крестьяне русской деревни Баклановки, пришедшие встретить министра и просить его защиты от абхазцев, которые не дают им возможности вести хозяйство, систематически воруя скот и лошадей. Правда, что ввиду конокрадства, обратившегося здесь в правильно организованный промысел, местная власть издала распоряжение, что за всякую пропавшую у русских поселенцев лошадь абхазцы без всякого суда и следствия платят 50 рублей, но это распоряжение остается мертвой буквой. Абхазцы по-прежнему воруют, и взыскать с них обыкновенно ничего нельзя.

Сцена производила крайне тяжелое впечатление. После объяснений местного начальства, доказывавшего, что жалобы поселенцев сильно преувеличены и что злоупотребления абхазцев вовсе не так велики, А. С. Ермолов громко выразил сожаление, что русские в этом крае не находят покровительства и защиты от инородцев.

Затем от поселенцев были приняты их письменные прошения, и они были отпущены радостные и обнадеженные.

Вопрос об абхазцах становился в самом деле неотложным. Дело в том, что ушедшие после войны мятежные абхазцы, благодаря нескольким семьям, оставшимся «верными» России, начали понемногу возвращаться и занимать пустопорожние или свои старые места. Около Баклановки образовалось целое селение Аце, центр всяких разбоев и грабежей, справиться с которыми военно-народное управление Сухума будто бы не в силах. Благодаря этому «бессилию» абхазский элемент все увеличивается и набирается дерзости. Ненависть его к русским теперь гораздо больше, чем до войны. Единственное средство справиться с ними, по мнению полковника Бракера, — раскассировать буйную деревню Аце и выслать мятежных абхазцев из России. Если это скоро сделано не будет, то, несмотря на посильную защиту со стороны монастыря, русские поселенцы непременно уйдут, тем более, что местная стража набирается исключительно из инородцев и преимущественно абхазцев, причем ее деятельность легко предугадать.

XIX. Сухумский ботанический сад и станция

В Сухум экспедиция прибыла к вечеру 16 сентября после более чем двухнедельного утомительного путешествия на лошадях. Следующий день был посвящен приему многочисленных депутаций и осмотру городских учреждений, имеющих связь с Министерством земледелия.

Прежде всего была посещена так называемая Горская школа, единственное учебное заведение Министерства народного просвещения в Сухуме. Школа эта создана при генерале Геймане преимущественно, если не исключительно, для инородцев. Она дает общее образование в пределах курса 2-классной министерской школы, кажется, даже несколько пониженного. Стоило это учебное заведение со всей обстановкой около 100 тысяч рублей.

Нас встретил директор школы Д. Г. Аджанов. Согласно его рапортичке, всех учеников 127, распределяющихся так: мингрельцев 93, абхазцев 27 и русских 7. Вакации еще не кончились, и потому учеников собрали только городских, всего человек двадцать.

Школа обладает недурным помещением, но, по-видимому, заражена большой мертвенностью и в настоящем своем виде является совершенно бесполезной. Недаром депутация от города Сухума просила министра обратить ее в сельскохозяйственную 1-го разряда, о чем город ходатайствует уже года три.

Из школы экспедиция направилась в ботанический сад, одну из редких достопримечательностей Черноморского побережья. Сад этот лучший на всем Кавказе, хотя отпускалось на него до сих пор очень немного, и его управление вплоть до прошлого года было неважное.

Заложенный еще князем Воронцовым, сухумский ботанический сад, полный очень редких и дорогих экземпляров деревьев, был почти сплошь под корень вырублен турками и абхазцами в 1877 году. Но сила растительности здесь так велика, что почти все деревья дали побеги от корней и за 17 лет разрослись еще буйнее и красивее прежнего.

Между многими достопримечательностями сада стоит упомянуть о небольшой плантации маслин, там более ценных, что это уже в большей части старые, обжившиеся деревья. Затем нам показали очень старый и большой чайный куст, посаженный еще при князе Воронцове и случайно уцелевший от турецкого погрома. Чай этот вывезен из Китая и представляет живое доказательство возможности чайной культуры в Сухуме. Покойный академик Бутлеров собрал с него как-то около 2 фунтов листьев, приготовил по китайскому способу чай и демонстрировал его в Петербурге. Опыт оказался очень удачным, но до самых последних лет чайная культура на Черноморье не привилась. Теперь, как я буду иметь случай рассказать ниже, дело это поставлено довольно основательно, и его будущность можно считать обеспеченной.

Много разбросанных там и сям яблонь и груш преимущественно высоких культурных сортов. Деревья эти страдают от кровяной тли, бороться с которой нет средств. Большие деревья лавровишни, инжира, или винной ягоды, орехов, камфарного и благородного лавров; миндальное дерево, кипарисы, много разнообразных сортов эвкалиптов, шелковицы, магнолий, опунций, агав и многое множество других представителей подтропической флоры.

С тех пор, как в распоряжение Министерства земледелия ассигнованы средства на постройку сельскохозяйственных и садовых станций в Сочи и Сухуме, садом, слитым со здешней станцией, занялся местный очень известный садовод и землевладелец П. Е. Татаринов, который весьма скоро привел его в хороший вид. Речка Сухумка, перерезавшая сад и образовавшая болото, была запружена и регулирована, болото осушено, заложены разнообразные и ценные опытные плантации, к ботаническому саду присоединен вымененный у города смежный участок земли и кроме того, верстах в 3–4, сорок десятин полевой земли. На присоединенном участке проложены дороги и строятся помещения для станции. В небольшой оранжерее культивируются редкие экземпляры экзотических хвойников. Тут же небольшая плантация апельсинов.

Виноградник тоже есть, но он почти заброшен и находится в самом жалком виде. Кусты наполовину посохли без ухода и заросли травой. Мы напрасно искали грозди — не было ни одной, так что даже сорт винограда было трудно определить. Очевидно, виноградарство считается здесь делом второстепенным. Но зато опытные плантации, расположенные в нижней части сада, содержатся прекрасно, весьма полны и поучительны.

Особенное внимание обращено на хлопок, идущий здесь очень успешно. Отдельными кварталами посеяны сорта Upland: закавказский, египетский «Гордон-паша», неаполитанский и луизианский. Семена выписаны от Дамана в Неаполе и Вильморена. Несколько кварталов занято рицинусом, имеющим здесь большую будущность. Далее идет сахарное сарго, джута, суходольный рис (не нуждающийся в искусственном заболачивании почвы), итальянский овес «де-Казерта», различные сорта кукурузы и, наконец, индиго. Последнего выписано от Вильморена один килограмм и весь пущен на семена, которых надеются получить до 2 пудов. Это тоже одна из важных культур будущего. Индиго растет и дозревает здесь прекрасно.

Последняя плантация около ручья была занята разными сортами бамбука. Это очень выгодное быстрорастущее растение, идущее на множество поделок. Бамбук растет на низменных местах, как самый обыкновенный тростник, и, раз посаженный, не требует почти никакого ухода, давая массу материала.

Мы поднялись наверх по отлого распланированной дороге. На площадке расположен дом садовника, и заготовляется материал для будущей станции. Выстроены уже конюшня и сарай с отделением для хранения семян. Пока там помещаются лишь початки разных сортов кукурузы и несколько закромков с рицинусом.

Сухумской опытной станции, очевидно, предстоит в будущем играть весьма важную роль. Нужно лишь привести в полное соответствие программу ее работ с задачами той климатической полосы, которой культуру она должна двигать. Затем станция должна вести не только научное, не только показательное хозяйство, но на своих 40 десятинах непременно и коммерческое. Если желать сделать ее двигателем и центром местной культуры, — а тому благоприятствуют все условия, — необходимо, чтобы станция была тем пунктом края, через посредство коего правительство может оказывать не только просветительное, но и прямое творческое воздействие на местную культуру. Пояснить это нетрудно.

Станция должна иметь не только свои сады и плантации, но и питомники, и склады всевозможных семян, необходимых орудий, популярных и специальных руководств. Интеллигентный рабочий персонал станции должен быть всегда к услугам хозяев; за самую недорогую цену любой из специалистов или молодых практикантов должен быть командируем, в пределах своего округа, в распоряжение частных лиц для работ над организацией новых или улучшением старых культур.

Но и этого мало. Станция должна быть культурным органом Министерства земледелия. Главная форма воздействия, которое это ведомство может оказывать, есть мелиоративный кредит. Если его финансовая, банковская сторона была бы трудна для станции, то она должна оставить за собой хотя бы его культурную сторону, а там решительно все равно, какая касса будет выдавать и принимать деньги и вести счета заемщиков.

Дело это следовало бы поставить так, чтобы лицо, обращающееся к станции, могло не только при ее посредстве выработать план мелиорации, но и осуществить его, то есть чтобы утвержденный станцией план и финансовый расчет был уже окончательным, по которому касса выдавала бы деньги, не входя ни в какие проверки и расценки.

Наконец, станция должна иметь в виду и еще одну важную сторону местного хозяйства. Разбросанные одиночные хозяева, вводящие новые культуры, могут не найти сбыта своим произведениям или, вырабатывая товар в небольших количествах, рискуют продать его за бесценок. Станция должна служить по крайней мере для новых культур коммерческим агентством, складом, должна, если нужно, выдавать авансы под сложенные у нее произведения, словом, должна оказывать всестороннюю живую помощь хозяевам.

Дело именно в этой всесторонности. Новая культура пойдет хорошо только тогда, если будут устранены всякие для нее препятствия. Не следует забывать, что на Черноморском берегу хозяйничают не одни миллионеры Хлудовы и Поповы, которые, в сущности, в станции не нуждаются вовсе и сделают все, что нужно, сами. Деятельность этих людей также полезна и плодотворна в культурном смысле, но разница будет в том, что эти господа сделают на 90 процентов для себя и только, может быть, на 10 процентов для населения, тогда как правительственная станция будет работать только для последнего.

Все будет зависеть, конечно, прежде всего от личности, которая станет во главе дела.

XX. У П. Е. Татаринова

За самым Сухумом начинаются так называемые санитарные участки — неширокая прибрежная полоса, разделенная на отдельные владения пространством от трех до двадцати десятин, задней своей стороной взбирающиеся на холмы, а передней упирающиеся в море. Здесь помещаются сады П. Е. Татаринова, господ Никитиных, знаменитое садоводство Ф. Ф. Ноева, великолепный сад «Синоп», бывший Введенского и недавно купленный великим князем Александром Михайловичем, и другие сады и дачи, а затем начинается майоратное имение нынешнего тифлисского губернатора князя Шервашидзе. Все эти владения прорезает прекрасная мощеная дорога, служащая продолжением большому побережному Новороссийско-Сухумскому шоссе.

Все здешние выдающиеся сады были последовательно и очень подробно осмотрены нашей экспедицией, посвятившей этому два дня.

Наиболее внимания было уделено одному из самых замечательных садов не только на всем побережье, но, пожалуй, на всем Кавказе, — саду П. Е. Татаринова. Сад этот заключает в себе огромное количество акклиматизованных растений жаркого пояса, воспитанных артистом-любителем и чрезвычайно ценных как в чисто научном, так и в прикладном, культурном отношениях.

На шоссе к самому морю выходят красивые резные ворота, и от них, постепенно повышаясь, идет дорожка к дому владельца, построенному на небольшой, но высокой площадке.

На первый взгляд кажется, что усадьба эта очень старая. Огромные эвкалипты серебристыми стенами окружают двухэтажный домик, почти сплетаясь над ним своими ветвями. Однако этим деревьям, имеющим внизу ствола до одиннадцати вершков диаметра, идет лишь восьмой год. Такова сила здешней растительности. Между тем дерево эвкалипта, несмотря на столь быстрое развитие, обладает сравнительно большой прочностью и особенно ценно там, где приходится иметь дело с морской водой. Еще недавно по всем улицам Сухума тянулись аллеи эвкалиптов, насаженные одним из просвещенных градоначальников. Но, к сожалению, выбор сорта был сделан неудачно, и эти деревья вымерзли все до одного с суровую зиму 1892 года.

П. Е. Татаринов остановился на самом прочном сорте, «миндальном» (eucalyptus amygdalina), и эти деревья, как он надеется, выдержат самый большой и самый редкий из здешних морозов –6,7°.

П. Е. Татаринов посвятил целых восемь лет практическому изучению тропических культур, возможных в Сухумском округе, и его сад является живым доказательным и образцовым учреждением. Начиная от дома и до самого моря, в одиночку и группами расположены представители тропических растений из самых отдаленных стран, добытые часто с большим трудом и пожертвованиями. Перечислить все значило бы повторять ботанический список южных видов. Назову лишь некоторые.

Вот, например, китайским хамеропс, дающий отличный материал для веревок, канатов, шляп и простых тканей. Вот чудный по красоте экземпляр австралийской сосны, полуаршинная хвоя которой висит, как гигантские мотки зеленого шелка. Вот два вида лавра, листья коих доставляют один камфору, другой — ладан. Вот оригинальная игра противоположностей: хвойное дерево, покрытое настоящими широкими листьями вместо игл, и другое лиственное, с листьями в форме острых игл (боюсь перепутать название). Благородный лавр, лавровишня, гранат, разнородные магнолии, акации, нереидское железное дерево, японская и китайская хурма, множество пальм, маслин, роз, вечнозеленая мушмула, редкая разновидность нашей березы с лиловыми, почти черными листьями, множество разновидностей кипариса, между которыми особенно любопытен так называемый американский болотный кипарис, рассаживаемый специально для осушения болот; японские клены, бамбуки черные и белые, и многое множество других представителей жаркого пояса, разрастающихся здесь на вечно влажной почве и под горячим южным солнцем с необыкновенной быстротой.

На веранде, обращенной к морю, мы нашли хозяина, бодрого старика лет шестидесяти, беседующего с другим двигателем культуры в здешнем краю, членом Государственного Совета, Н. С. Абазой. Как я упоминал уже выше, по мысли и под непосредственным наблюдением последнего устраиваются здесь и в Сочи образцовые правительственные, садовые и хозяйственные станции. Заведывание здешней станцией вместе с присоединенным к ней ботаническим садом, принял на себя П. Е. Татаринов.

Лучшего руководителя для подобного дела, разумеется, трудно и пожелать. За восемь лет неустанной и широкой практики в собственном саду господин Татаринов успел выработать обширную программу культурных работ в этой части Кавказа. Он уже твердо на практике определил, какие растения и с какой целью выгодно здесь разводить. Деление его настолько любопытно и важно, что я повторю его в главных чертах, пользуясь богатейшим материалом, помещенным в прошлогоднем докладе П. Е. Татаринова Императорскому обществу садоводства.

Хлебные растения: пшеница, ячмень, кукуруза, гоми, особенно в местах, возвышенных над уровнем моря.

Волокнистые растения: хлопчатник, кендырь, или турка, джут, новозеландский лен, aralia и broussoneria papyriferae, рами, или китайская крапива, urtica tenacissima, алжирская альфа, хамеропс.

Лекарственные растения: камфарный лавр, японская корица, эвкалипты, звездчатый анис, благородный лавр, ментальный лавр, лавровишня, гранат, клещевина, или рицинус, розмарин, рута, лавандула, опийный мак и множество других.

Парфюмерные растения: акация, citrus biggaradia, choisia, дафне, гардения, глицина, гиацинты, жасмины, много видов магнолии олеа фрагранс (для душения чая), питтоспора, ринхосперма, розы, вибурны, карилопсы, флорентийский ирис, люфа и много других. Эта огромная группа растений при организованном сбыте могла бы давать крупный доход.

Растения строительные и столярно-поделочные: бамбуки, самшит (кавказская пальма), эвкалипты, железное дерево, бук, тисс (красное дерево) и множество других пород.

Растения, дающие пищевые продукты: виноград, чай, сахарное сорго, маслина, апельсины, мандарины и лимоны, инжир (винная ягода), мушмула, персики, анона, каштан, грецкий орех, фундуки, лавр, гранат, японская и китайская хурма, гуаява, гомбо, кунжут, парагвайский чай (матэ), шафран, соя (масличный горох), перец, спаржа, новозеландский шпинат, зимняя капуста (выспевающая зимой и могущая получаться в столицах в феврале и марте) и т. д.

Другие промышленные растения: табак, пробковый дуб, австралийская сосна (для смолы, обладающей драгоценными свойствами), ворсильные шишки, лаковое дерево (дающее японский лак), восковое дерево, чернильный дуб, ладонник, стиракс и многое множество других растений, дающих очень дорогие продукты, ныне ввозимые из разных стран.

Последняя самая многочисленная группа, которую я перечислять не буду, — декоративные, или садовые растения. Как увидим ниже, эта культура уже начата в обширных размерах Ф. Ф. Ноевым. Здесь можно выращивать на открытом воздухе большую часть самых прихотливых и редких из наших комнатных растений, которые на севере с большими хлопотами выводятся лишь в оранжереях.

Тут же на веранде у П. Е. Татаринова образовалось нечто вроде совещания о местных культурах и севооборотах. Несмотря на то, что и А. С. Ермолов и П. Е. Татаринов оба выдающиеся агрономы, здесь, на Кавказе, ничего не известно, ничего не выработано. Возможны лишь предположения, ибо все приходится создавать вновь, сообразуясь с совершенно исключительными условиями.

Принимая во внимание, что возделанная земля здесь в самое короткое время зарастает всякой дрянью, преимущественно папоротниками, борьба с которыми очень трудна, А. С. Ермоловым был предложен следующий севооборот для собственного полевого хозяйства:

1-й год — кукуруза, 2-й год — пшеница с подсевом клевера, люцерны или различных горошков vicia, которые могли бы коситься в том же году, затем через несколько лет сорго по пласту, снова кукуруза и т. д. Севооборот этот, в научном отношении совершенно правильный, могла бы испытать сухумская станция.

Затем много говорилось о возможности здесь примерного и консервного огородничества. Артишоки, спаржа, цветная и обыкновенная капуста могли бы поспевать здесь в такое время, когда в столицах имеются только тепличные или парниковые овощи, и отправляться отсюда в огромном количестве или перерабатываться в консервы, также пошли бы хорошо и зимние туркестанские дыни.

Все эти вопросы должна практически порешить садовая и хозяйственная станция под руководством П. Е. Татаринова, с которым мы расстались самым дружеским образом, пожелав ему всякого успеха.

XXI. Русские гиацинты Ф. Ф. Ноева

Русский человек обладает удивительным свойством: обленится, опустит руки, и получается такое безобразие или хищничество, какого не найдешь нигде на свете. А одушевится, начнет какое-нибудь дело, вложит в него всю свою душу и доведет его поистине до совершенства.

Я уверен, что как по постановке дела, так по ширине предприятия и по его замыслу едва ли во всей Европе найдется десяток садовых заведений, могущих поспорить с плантациями Ф. Ф. Ноева.

Вы только представьте себе: десяток десятин, занятых сплошными посадками гиацинтов; огромные площади под культурой камелий, роз, благородного лавра и разнообразнейших пальм; целые рощи лимонных, апельсинных и мандаринных деревцов и множество разнообразнейших цветов, возделываемых для луковиц или для семян.

Нас встретил у ворот своей дачи сам хозяин, красивый брюнет лет 45, и тотчас же повел осматривать свои плантации.

Участок Ф. Ф. Ноева расположен не особенно счастливо и потребовал от владельца огромных, совершенно непроизводительных расходов. Дело в том, что между низким и плоским морским берегом, отграничивающим плантации с одной стороны, и небольшой возвышенностью, на которой построены дача и службы, почва над уровнем моря почти не поднимается и потому осушена быть не может. Бился Ноев, бился, навозил огромное количество сухой земли, чтобы засыпать это болото, и все-таки был вынужден временно перенести свои гиацинтовые плантации на другую землю, заарендованную неподалеку в майоратном имении нынешнего тифлисского губернатора князя Шервашидзе. На первом же участке луковичных цветов оставлено немного, а обращен он главным образом под питомники декоративных растений, не боящихся сырости.

Записываю почто дословно любопытный рассказ Ф. Ф-ча о начале его сухумских плантаций.

— Я уже давно веду большую торговлю гиацинтами. Выписывать их приходилось почти единственно из Голландии, где это дело поставлено на широкую ногу и откуда гиацинты по всему свету. Был я в Голландии несколько раз и сам. Приходилось пускаться на большие хитрости, чтобы высмотреть дело у главных садоводов, но, однако, все удалось увидать. Стал я опыты производить у себя в Москве; бился года три, с 86 по 89 год — результаты плохие. Слишком коротко московское лето, и вообще климат слишком неподходящ. Вот я и задумал перенести некоторые культуры сюда. Лучшего места трудно и придумать. Сухум значительно теплее Голландии и, главное, обладает удивительно ровным климатом и большой влажностью. Стал я делать опыты здесь, и что же? Сразу получил луковицы гораздо роскошнее голландских, и вдобавок цветущие по крайней мере месяцем раньше. Два года подряд результаты были отличные. Так это меня обнадежило, что я решил здесь окончательно устроиться и не только с гиацинтами, а вообще с садоводством. Возьмите, например, пальмы. У нас их приходится выводить в парниках и оранжереях, и растут они очень туго, здесь любо глядеть, как все идет.

Ф. Ф. Ноев провел нас на свои пальмовые питомники и показал целые кварталы, наполненные великолепными экземплярами хамеропсов, гумилис и эксцельза, фиников, латаний, камелий, лавров и роз.

— Взгляните, как это все растет! Разве может с этим сравниться оранжерейная культура? Возьмите вы хоть эти вот циккадеи. В Москве их выращивают годы. Понятно, что они страшно дороги. Их листья требуются на похоронные венки. Здесь вы сажаете маленькую луковичку, которую выпишите из — за границы за 10 копеек, и через четыре года получаете вот что.

Ноев показал ряд красавиц циккадей, имевших больше чем по 20 листьев на мохнатом стволе в виде кубышки. Листья напоминали громадные фантастические перья. За эти перья, размером аршина полтора в длину, платят по 5 рублей и дороже за лист.

Апельсинные и лимонные трехлетки, в большом количестве выведенные из черенков, имели высоту в сажень и отличные кроны и штамбы. Ф. Ф. Ноев рассчитывал на их продажу в большом количестве для посадок близ Сухума и южнее в теплых и защищенных горных ущельях. Культура эта уже начинается с легкой руки монахов Нового Афона.

Вот какого рода цены назначены Ноевым за растения на месте: четырехлетний громадный хамеропс — 1 рубль и 1 рубль 50 копеек. Финики канариензис — 3 рубля, латания борбоника — 2 рубля. Японская камелия от 1 рубля 25 копеек, лавр от 3 рублей. Все это четырехлетки до 2,5–3 аршин вышины. Розы черенковые двух лет — по 30 копеек, циккадеи 4 лет от 3 рублей и 4-летние же апельсинные, лимонные и мандаринные деревца — по 3 рубля.

Цены эти ввиду сложности и трудности ухода и дороговизны рабочих рук (Ноеву, очевидно, нужны только хорошие садовники) нельзя отнюдь назвать высокими. К сожалению, провоз до Москвы так дорог, так рискован и неаккуратен, что в Москве цены определяются совсем иначе.

На железнодорожные порядки Ноев горько жаловался.

— Объявлено, — говорит, — что древесные высадки везут по пониженному тарифу — между тем от меня не принимают: лавры, лимоны, апельсины, какие же это, говорят, деревья?

Еще хуже с цветами. Из Ниццы, отстоящей вдвое дальше, срезанные цветы приходят в Москву и Петербург совершенно свежими. Из Новороссийска или Севастополя послать их невозможно. Железнодорожные сроки рассчитаны так, что можно везти только грубый и непортящийся товар. А цветы, кроме того, на полпути надо перепаковать и пересмотреть. В заграничном сообщении все это устроено отлично, во внутреннем не заботится никто, и только благодаря этому мы переплачиваем за ниццкие цветы свыше миллиона рублей в год.

А. С. Ермолов обещал свое содействие для урегулирования железнодорожных перевозок.

После небольшого luncha на широкой и тенистой веранде дачи наша экспедиция двинулась на гиацинтовые плантации, расположенные на земле князя Шервашидзе.

Воспитываются гиацинты следующим образом: старая луковица, уже отцветшая, делится на детки, то есть разламывается на отдельные зубчики, способные к самостоятельной жизни. Детки эти сажаются в грунт на приготовленную и разрыхленную гряду, как обыкновенный лук. Они дают зелень и иногда цветут в первый же год. Зелень эту и цветы срезают, а потолстевшую немного луковицу вынимают из земли, просушивают и складывают в сарай. На следующий год в то же самое время луковица сажается вновь и дает уже настоящий махровый цветок, однако еще небольшой. На третий год повторяется то же самое, и после третьего цветения луковица, развившаяся до величины куриного яйца, а часто и больше, поступает в продажу.

По наблюдениям Ноева, сухумские гиацинты могут быть выпускаемы в продажу даже перед третьим цветением, так как никакой ощутительной разницы между третьим и четвертым цветком не замечается.

Быстрейшему созреванию гиацинтов способствует, очевидно, более теплый климат Сухума сравнительно с Голландией. Луковицы из этой последней иначе как по четвертому году в продажу не пускаются, да и цветы выходят значительно позднее и гораздо менее яркие, и вообще беднее сухумских.

В первый раз русские гиацинты, выведенные Ноевым на Черноморском берегу, были представлены им на заседании Императорского Российского общества садоводства в 1893 году, которое и наградило Ноева Большой золотой медалью.

Луковицы, уже выкопанные в 1894 году, обещали дать еще более роскошные экземпляры. И действительно, посланная Ноевым по просьбе А. Ф. Баталина небольшая партия гиацинтов возбуждала в эту зиму всеобщий восторг среди посетителей ботанического сада, не привыкших видеть цветущие в ноябре гиацинты.

Сажаются луковицы в Сухуме в грунт в конце октября, вынимаются в мае и тотчас же отправляются в Москву. Цены стоят такие: за сухую луковицу — 20 копеек, за ноябрьскую в цвету — 40 копеек, за более поздние — 30 копеек за штуку.

С плантации мы вновь вернулись на дачу и осмотрели специальный сарай, предназначенный для хранения гиацинтов, туберозовых, гладиолусных и других луковиц.

В этом помещении самое важное сухость и хорошая вентиляция. Поэтому сарай устроен весь сквозной, с отделениями для хранения луковиц, которые насыпаются, вернее, рассыпаются по стеллажам из досок тонким слоем, соблюдая отличия по сортам и по возрасту.

Мы полюбопытствовали узнать количество наличных гиацинтов урожая этого года. Ф. Ф. Ноев определил его в ½ миллиона штук.

Кроме торгового садоводства Ф. Ф. Ноев занимается различными любительскими культурами. Он угощал нас, между прочим, великолепными персиками Madeleine (jaune), выведенными им из косточек без прививки. Здесь, в Сухуме, дерево плодоносит уже на 4-й год. Персики эти были великолепны по вкусу и нежности. Так же хороши были груши Beurre Alexandre и Bon Chretien Williams.

С урегулированием железнодорожной, ныне поистине безобразной, перевозки садоводству Ноева предстоит блестящая будущность. Сухум, в сущности, готовая и притом роскошная оранжерея под открытым небом и могучим южным солнцем. Воспитывая здесь оранжерейные и комнатные растения, можно отлично торговать ими в столицах и сделать доступными даже для небогатых людей редкие комнатные растения; посылая отсюда цветы, можно совершенно устранить Ниццу, а на гиацинтах сберечь для России ежегодно около 2 миллионов рублей.

XXII. По сухумским садам

После заведения Ф. Ф. Ноева экспедиция осматривала сады и хозяйства других владельцев на санитарных участках, так и на противоположном пригороде Сухума, где уже начинается гористая местность. Здесь осмотрели сады полковника Никитина и знаменитый «Синоп», ранее принадлежавший господину Введенскому, теперь приобретенный великим князем Александром Михайловичем; на той стороне, в горах, сады господ Толстого, Малани и Арцыбушева.

У полковника Никитина довольно обширное виноделие. Почва здесь для винограда очень удобная, и плантажи совсем не дороги, но, с одной стороны, к Сухуму пододвигается филоксера и рано или поздно его заразит, с другой стороны, особенно тонких и благородных вин здесь не будет. Про сравнение с Маркотхскими трескунами не может быть и речи. Самое большее, если можно здесь получить вино, по качествам равное хорошему кахетинскому.

У полковника Никитина разведено несколько сортов, никакими особыми достоинствами не отличающихся, но самое любопытное — это его виноделие из натуральной, не привитой Изабеллы. Это едва ли не первая попытка давить вино из этого сорта винограда.

Как известно, среди всех сортов винограда единственный, не боящийся филоксеры, — это Изабелла. И по своей зелени, и по форме куста, и по гроздьям это совсем особый вид винограда. Ягода очень ароматная, но грубого и для многих противного аромата, а в середине, когда раскусишь, имеет неприятную кислоту мякоти, окружающей зерна.

Во всех странах, где прошла филоксера, виноградники возобновляются прививкой к Изабелле благородных старых сортов. Никитин начал выделывать вино прямо из Изабеллы.

Прошли мы на его виноградник. Я уже рассказывал про резку, изображающую очень сложную и трудную операцию, производящуюся по нескольким системам, у Хлудова в Сочи, например, по Гюйо. Изабеллу Никитин не режет вовсе, а пускает ее по проволоке, стоящей вертикально и укрепленной на толстых горизонтальных проволоках, соединяющих ряды столбов с перекладинами в виде буквы П. Получается закрытый коридор, весь обросший виноградом. Обильные и большие гроздья висят по стенам и на потолке этого коридора.

На веранде дома полковник выставил образцы своих вин. Обыкновенные недурны, хотя ничего особенного не представляют, вино из чистой Изабеллы (красное) кто-то назвал a parte «настоем из сапогов», термин очень меткий и тотчас же закрепленный за наукой соответственным латинским переводом: infusum sandaliorum. Над этим у нас много смеялись.

Однако, по словам полковника Никитина, этот infusum sandaliorum продается по 30 копеек за бутылку, а шабли и пинагри доходят до 1,5 рубля. Прошли мы на погреб, каменный, сводчатый и нашли несколько десятков бочек «воспитывающегося» вина, в том числе много чистой Изабеллы. Стало быть есть же потребители и на этот весьма странный напиток? Всего в погребе до 3000 ведер.

У полковника Никитина экспедиция задерживалась недолго. Кроме виноделия, у него плантации фундуков, яблок и грецких орехов, не представляющие ничего особенного.

Сад великого князя Александра Михайловича, «Синоп», купленный им недавно у господина Введенского и занимающий поверхность в 14 десятин, любопытен в одном лишь отношении: декоративном. У Татаринова сад тоже расположен очень красиво, но там каждое деревце посажено не с декоративной, а с научной целью и как бы стремится рассказать свою биографию. Здесь все отвечает лишь требованиям красоты, и надо признаться, что вкус основателя сада господина Введенского был замечательный.

На каждом шагу попадаются группы и отдельные экземпляры деревьев одно красивее другого. В распоряжении садовника была вся причудливая и роскошная субтропическая флора, и он мастерски ею распоряжался. Трудно встретить более неожиданные и красивые эффекты зелени.

Самое лучшее в саду — это аллея, окружающая сад и состоящая из высоких, темных и стройных, как свечи, кипарисов снаружи, и огромных криптомерий внутри, дающих прелестный контраст. Затем чудные группы редкостных хвойников, роскошно развившихся. Любопытно, что здесь, на Кавказе, хвойники дают побеги от корня и в большей части видов могут быть разводимы черенками. Очень много прекрасной испанской ели Pinus pinsapo, отличные экземпляры причудливой хвои с листьями Hinko billoba, пальмы Araucaria braziliensis и Chamerops в виде настоящих больших деревьев, огромные экземпляры камелий, здесь дающих плоды и семена.

Издали уже, по запаху, льющемуся нежной волной, можно безошибочно определить кусты Olea fragrans, растения замечательного тем, что его цветок имеет сильнейший аромат дорогого чая и действительно служит для ароматизирования этого продукта. Цветение Olea fragrans совпадает как раз со временем весеннего и осеннего сбора чая, и потому на всех плантациях вместе с кустами чая разводят и это растение. Впрочем, о роли Olea fragrans в чайном деле существуют большие противоречия.

В саду великого князя мы встретили первую на Кавказе группу настоящих пробковых дубов. Это толстые и довольно невзрачные деревья, на которых на вышину человеческого роста как будто надета толстая фуфайка.

Пробка, как известно, представляет ежегодно нарастающую кору на особом виде дуба, которую в известные периоды времени можно срезать, не подвергая дерево никакой опасности. Деревьев этих здесь немного, и это скорее просто любительская посадка, чем попытка культуры. Однако пробку уже срезали; качества она получилась неважного, вероятно, по недостатку правильного ухода.

Теперешний немец-садовник, заведующий садом, не мог дать никаких объяснений по культуре пробкового дуба, и мы вынесли только одно твердое убеждение, что эта культура на Кавказе возможна.

В саду на пригорке расположен скромный, но красиво отделанный домик, выстроенный господином Введенским, в котором при необходимости можно остановиться великому князю. Есть чудное место для настоящей виллы, но будут ли ее строить — неизвестно.

Нам предложили книгу для посетителей, заведенную еще прежним владельцем, и мы внесли свои имена. Посетителей бывает здесь немного. Увы! Сухум, этот безусловно лучший по климату уголок Кавказа, еще «не открыт», еще под спудом, отрезанный от остальной России дикими горами и монопольным Русским обществом пароходства и торговли.

С санитарных участков мы переехали на другой конец города, в горы, и бегло осмотрели сады: Толстого, Малани и Арцыбушева.

Сад Толстого ничего особенного не представляет. Владелец живет сам в хорошем каменном доме и сам работает в саду, прокладывая дорожки и делая насаждения, но над всем делом лежит какая-то печать мертвенности.

У Малани виноградник в 4 десятины, дача, сад и правильно идущее виноделие. Небольшое помещение снабжено гриппуарной машинкой, прессом и разными усовершенствованиями. Сорты винограда: Сотерн, Саперави, Бургундские лозы Гаме, Крымские лозы Альбурля, Рислинг, Шассля, Мускат и другие. Наверху около дома растет, между прочим, люфа, род тыквы или огурца, дающий прекрасную мочальную сетку, нечто вроде растительной губки, очень удобную для мытья в бане.

На участке Арцыбушева тоже идет виноделие, а также огневая усовершенствованная сушка плодов. Сорта винограда те же, что у Малани, и вино недурное. Как побочное небольшое производство, господин Герман, управляющий Арцыбушева, показывал вино из персиков, превосходный напиток, угадать происхождение которого по одному вкусу даже знатоку вин очень трудно. Представьте себе настоящее крепкое вино вроде хереса, портвейна или мадеры градусов на 16 естественного спирта и с букетом необыкновенно приятным, но совершенно своеобразным. Вы долго будете ломать голову и прищелкивать языком и все-таки не определите, что это такое.

Надо заметить, что персики здесь баснословно дешевы, и это чудесное вино может обходиться на месте копеек 20 за бутылку, не дороже, а в столице за него дадут охотно по рублю.

XXIII. Как заселялся Сухумский округ

Следующий день нашего пребывания в Сухуме был посвящен различного рода совещаниям, приему депутаций и разного рода просителей и местных нотаблей, а вечером полковник Бракер давал обед, на котором мы могли познакомиться со всем здешним обществом, состоящим из множества местных сиятельств, весьма кичащихся своими титулами и вольностями, в большей части уже знакомых с употреблением носового платка, вилок и ножей, но, вообще говоря, еще достаточно диких. Живется им недурно, несмотря на все сельскохозяйственные и иные кризисы; во-первых, они почти ничего никому не платят, во-вторых, имея все свое, довольствуются очень немногим и ведут жизнь самую примитивную и, в-третьих, почти все имеют значительные доходы от конокрадства.

В приемной Бракера в ожидании выхода министра толпится самый разнообразным люд: фраки, совершенно слежавшиеся, с неизлечимыми складками, старинные дворянские и военные мундиры, азиатские костюмы самых замысловатых покроев. Депутация от города и разных учреждений. Несколько русских землевладельцев, захвативших огромные пространства земель и не знающих, что с ними делать, и т. д.

Огромная фигура начальника участка Свистуна, одетого в белый бешмет, обращает на себя общее внимание. Около него группируются члены нашей экспедиции и идет неудержимый хохот, ибо Свистун рассказывает мастерски о своих административных похождениях среди здешней дикой азиатчины.

— Вот, господа, — говорит он, — везде вас встречали с разными подношениями и образцами местных культур: фрукты, виноград, табак, хлеба… Я себе ломаю голову: а мой участок что вам будет подносить? Какая у нас промышленность? Вот я и придумал: вобью кол и привяжу к нему с одной стороны лошадь, с другой корову. Ей-Богу же, у нас кроме воровства ничем не занимаются…

Все, конечно, с прошениями и ходатайствами. Город ходатайствует о введении городового положения, необходимого для правильного городского хозяйства. Ходатайствуют об этом уже давно и без всякого результата, а между тем в Поти управление введено. Просят также о разрешении взимать в пользу города ½-копеечный сбор с выгружаемых товаров. В обоих этих ходатайствах министр земледелия помочь может разве лишь косвенно. Виноделы, перепуганные проектированным акцизом на виноградное вино, в слезном прошении доказывают, и весьма основательно, что введение акциза равносильно гибели кавказского виноделия, которое и без того в агонии из — за филоксеры, уже опустошившей долину Риона и перебирающейся отдельными очагами через хребет. Абхазцы и мингрельцы ходатайствуют о наделении их землей. Первые потеряли ее, ушедшие после войны в Турцию, вторые при уничтожении крепостного права выпущены без земли. Русские поселенцы ходатайствуют о спасении их от конокрадства. Корреспондент газеты «Кавказ» Рыпинский ходатайствует об утверждении устава Сухумского сельскохозяйственного общества; словом, ходатайств самых разнообразных — без конца.

Все просители принимаются, обстоятельно выслушиваются, прошения складываются, нумеруются, записываются.

Из расспросов и разговоров оказывается, что край не только отовсюду отрезан, но и совершенно не устроен. Поземельные отношения представляют невообразимую путаницу, военно-народное управление является совершенно фиктивным и не в силах ничего сделать с донельзя распущенным, диким и самовольным сбродом, составляющим здешнее население. Судебные власти и места завалены процессами о земле и о конокрадстве, решать которые приходится заведомо неправильно ввиду систематического лжесвидетельства азиатов.

Считаю нелишним привести здесь официальную справку о составе населения Сухумского округа и о способах колонизации. Читатель сразу увидит, откуда получался весь нынешний сброд, с которым приходится иметь дело.

«С начавшимся 25 лет тому назад выселением в Турцию коренного населения, оставившего значительное количество своих угодий в довольно культивированном виде, — говорится в одной очень важной записке, имеющейся у меня под руками, — на этих угодьях предположено было водворить русских крестьян, и с этой целью отведены были в отдельных частях округа наделы на 201 семью; за неявкой русских, на этих наделах пришлось, однако, водворить греков из Малой Азии и болгар из Херсонской губернии, причем каждому семейству было предоставлено в наделе по 30 десятин земли и выдано было денежное пособие с освобождением сверх того от всяких податей и повинностей на 15 лет. На этих условиях с 1868 и по 1870 год водворилось лишь 111 семей. В 1872 году начальник округа предложил на оставшихся свободными за неявкой 90 семей землях поселить служащих лиц (?) с отводом им в одинаковом размере с поселянами участков, которые должны были затем перейти им в полную собственность под условием выполнения некоторых требований, а именно: лица эти обязаны были в течение первых двух лет возвести постройки и в течение следующих трех лет обработать ⅓ отведенного участка. На этих условиях роздано было всего 57 участков. По окончании Турецкой войны вопрос о водворении русского населения возник снова, и для этого предназначено было 21 033 десятины, и в 1879 году выработаны следующие правила: надел был определен в 15 десятин на семью и отводился в подворное наследственное владение; сверх того отводится лес до 3 десятин на семью. Лес должен был отпускаться бесплатно из казенных дач, и в течение 10 лет поселенцы освобождались от всяких податей и сборов».

«Правила эти, однако, не были утверждены, но во время их разработки водворено было в разных местах: 70 семейств русских и молдаван, 80 семейств мингрельцев, 350 семейств греков и около 100 семейств армян; в числе поселенцев были и немцы из Вюртемберга».

«С 1883 года начали сюда переселяться и мингрельцы, относительно которых последовало распоряжение главноначальствующего гражданской частью на Кавказе о подчинении их тем же правилам, которые будут установлены для поселян, но с отводом юртового надела от 3 до 5 десятин на семью».

«Таким образом заселение округа постепенно совершалось на основании разновременно издававшихся распоряжений, которые в законодательном порядке не были утверждены, на условиях различных для отдельных поселенцев; наделы отводились в различных размерах и притом не в натуре сообразно хозяйственный нуждам поселенцев, а просто огульно, на известное количество дворов. В настоящее время поэтому в округе проживает самое разнообразное население, фактически имеющее различные права землепользования, но все эти поселенцы не обмежеваны и не имеют прав собственности на землю».

Этот сдержанный и спокойный язык официальной записки, при всей яркости даваемой им юридической картины весьма слабо рисует действительность. Представьте, в самом деле, полную неопределенность границ и прав, когда никто не знает, чем и как он владеет, и прибавьте сюда: беспощадное конокрадство азиатов с одной стороны, не позволяющее оставить без надзора лошадь ни на минуту, собственную культурную неподготовленность и бедноту у поселян с другой.

Сухумский округ дает яркую картину печальной неспособности нашей бюрократии сделать какое-нибудь живое дело. Край достается России. Как уже мы видели, это поистине маленький рай и по климату, и по почве, и по естественным богатствам. Правительство принимает совершенно верное решение — заселить округ русским элементом. Пишутся правила, вызываются желающие. Бумага за номером таким-то очищена.

А на деле выходит нечто совсем нежелательное. Является поселенец, русский человек, теснимый обыкновенно малоземельем, откуда-нибудь из Курской, Воронежской, Орловской или Полтавской губернии. Средств у него, конечно, никаких. Культурной подготовки — тоже. Садов он не разводил, апельсинов и лимонов не видал, об оливках даже и не слыхал. Он знает одно: распахивать сохой или сабаном как можно больше и как можно скорее и сеять рожь, пшеницу, овес, то есть именно то, что под Сухумом не нужно, да подо что и места нет: поселенцу нужна степь, а ему дают ущелья и крутые горные склоны, приспособленные природой для апельсинов и винограда и совсем негодные под рожь.

Да и ущелья эти заросли тропическим хворостом и колючками, сквозь которые не проберешься и которые не знаешь, каким инструментом уничтожать. Вы их рубите, они растут вдвое…

Как ни талантлив русский человек, какой ни обладает он чудесной сметкой и находчивостью, но один, в этих дебрях, с голыми руками, без помощи, без указания, не мог он создать новой культуры — это выше человеческих сил!

А внизу, в каждой лощине, у каждого ручья и ключа сторожит злейшая лихорадка. Чуть не остерегся, полежал на земле или выпил сырой воды (а где ее взять кипяченой в поле или лесу, на работе?), лихорадка уже его захватила и треплет целые месяцы до совершенного изнурения. И сколько перемерло здесь русских людей только из-за того, что некому было прокопать грошовую канаву для осушки маленького, в какую-нибудь десятину, болота, достаточного, однако, как склад малярий, для нескольких верст побережья!

И вот русский элемент сам собой исчезает и заменяется инородцами и иностранцами. Разумеется, малоазийские греки, армяне и даже молдаване справятся лучше со здешними условиями и скорее найдут возможность и укрепиться, и прокормиться. Грек и армянин — табаководы и виноградари, молдаванин — садовод. Вюртембергский немец грамотный и капитальный человек. Русский поселенец силой вещей очищает им место.

Кончается столетие с присоединения нами Кавказа, и вот результаты нашего там хозяйства: старая местная культура почти исчезла, уступив место искусственно заведенному крупному местному землевладению, сплошь почти враждебному всему русскому. Новой русской культуры не заведено. Азиаты высоко поднимают голову и громко кричат: «Кавказ для кавказцев», русские скромно сидят но углам, вынося бесчисленное множество всяких неприятностей и ведя борьбу при постоянном ощущении нетвердости почвы под ногами и враждебного отношения со стороны туземцев и даже кое-где своих властей с именами, оканчивающимися на дзе и янц.

Возвращусь к обеду у полковника Бракера.

На этот обед собралась, разумеется, вся сухумская власть и довольно много местных нотаблей из азиатов. Господа эти уселись за особым столом поодаль, а наша экспедиция и вообще служилый элемент занял длинный главный стол.

Меню я касаться не буду. Упомяну лишь, что господин Бракер заказал изловить в одной из речек около Сухума осетра и, действительно, изловили некоторое «чудо природы», которое не одолели бы и три Собакевича. 35 или 40 человек, бывших за обедом, не могли съесть и половины рыбы. Затем было мороженое, в Сухуме представляющее то, что у нас малина в январе. Лед для этого мороженого выписан пароходом из Керчи.

Но это все между прочим. Самое любопытное — были разговоры за обедом и речи. В ответ на обычные приветствия и комплименты со стороны представителей города А. С. Ермолов произнес приблизительно следующее:

«Мы сделали, господа, длинный путь по этому благословенному краю, восхищались его природой, с удовольствием отмечали зачатки развивающейся здесь культуры и сокрушались над той картиной бедности и запустения, которая — увы! — пока еще сильно заслоняет собой едва начинающуюся русскую культуру. Дела много, Кавказ ждет просвещенных работников, а этих работников так ничтожно мало. Тем более должны мы ценить труд тех, которые при таких печальных условиях не испугались одиночества и возможных неудач и посвятили свои силы изучению здешних богатейших хозяйственных условий, являясь первыми пионерами, внося знания и опыт и подавая собой добрый пример. Сухум может смело гордиться одним из таких культурных работников, сделавших для края очень много и, как я надеюсь, имеющим сделать еще больше. Вы догадаетесь, господа, о ком я говорю, он находится среди нас, и в честь его я от всей души поднимаю бокал».

Растроганный до глубины души П. Е. Татаринов благодарил министра. Это было чуть ли не первое публичное признание культурных заслуг частного человека, посвятившего себя науке и технике местного хозяйства.

Говорили несколько азиатов, вкладывая в сладкие речи некоторые неприятные русскому уху колючки. Издали звучала здешняя тема: «Кавказ для кавказцев». Я решил ответить и, попросив слова, сказал следующее:

«Во всю свою долгую историческую страду русский народ приносил жертвы, стремясь на юг, к теплому небу, к теплому морю. И вот, наконец, есть у него и это небо, и это море. Здесь, на кавказском берегу, утвердилась Россия прочно и навсегда. Здесь развевается русское знамя, парит русский орел…

Но отчего же не по себе чувствуется здесь русскому человеку, отчего ему тесно, неприютно здесь? Отчего чужой он здесь, на этом теплом берегу, под этим ярким солнцем?

От того, думается мне, что, благодаря русскому добродушию здесь, на эту землю, завоеванную русской кровью, забралась всякая инородчина, расселась по лучшим местам и не только теснит русского человека, но и глумится, издевается над ним.

Но это ненадолго. Наши государственные задачи требуют, чтобы этот край не по имени только, но в действительности стал скорее русским краем, чтобы был здесь поддержан, усилен и обнадежен русский человек.

Пожелаем же, господа, чтобы это случилось скорее, чтобы скорее переварилась в могучем русском желудке вся здешняя разноплеменная и разноязычная смесь и чтобы это небо и это море стали воистину русскими».

Тост этот был принят различно и, насколько поджег и захватил своих, настолько же неприятен был чужим, особенно на официальном обеде, где мы всегда выступаем так скромно и робко. Пусть по крайней мере господа, вообразившие себя здесь хозяевами, услышат настоящее твердое, без обиняков, русское слово.

XXIV. План заселения Черноморья

Мы распростились с Сухумом, и в ночь на 18 сентября наша экспедиция в полном составе на «Черноморце» вышла в Батум. За Сухумом колесного сообщения по берегу почти не существует. Поти пришлось оставить в стороне, а в Кутаис предполагалась особая экскурсия по железной дороге.

В кают-компании нам предстояло провести целый вечер, а так как мы уже привыкли к самой горячей работе, то и здесь вместо отдыха А. С. Ермолов просил наших геологов Симоновича и Коншина сделать сообщения: первого по геологии Кавказа, второго — по его горным богатствам и постановке горного дела. Оба сообщения живейшим образом заинтересовали не только членов экспедиции, но и офицерство «Черноморца», которое почти все, кроме вахтенных, сошлось в кают — компанию слушать геологов. Я в первый раз слышал блестящую фантазию ученого о происхождении Кавказа. Господин Симонович рассказывал так, как будто сам присутствовал при мироздании и уже тогда заведовал геологической частью. При нем поднимались горы и хребты, сначала вот этот, затем тот и т. д. Импровизация увлекла нас всех и, если бы не постепенно усиливавшаяся зыбь, несколько мешавшая ученому, сообщение было бы еще более эффектно.

Очень сожалею, что даже в главных чертах не записал превосходной лекции господина Коншина. Он перебрал все отдельные горные производства Кавказа и по каждому дал маленькую историческую монографию и обрисовал его современное положение. Главное внимание было, конечно, обращено на металлы.

Повторяю, я не помню всего, но общий тон был следующий: Кавказ неизмеримо богат всякими ископаемыми и рудами. Начато было разработкой почти все, но в одном случае нет дорог, в другом мешают неопределенные условия землевладения, в третьем наступил кризис, в четвертом нет рук и т. д., так что разрабатывается едва ли не один марганец, а все остальное или заброшено, или ждет дорог и людей. Картина крайне неутешительная.

Оба сообщения затянулись до 12 часов ночи. Совершенно утомленные, мы разошлись по приготовленным помещениям и заснули мертвым сном, укачиваемые мерными размахами парохода. Завтра утром Батум.

Я обещал посвятить отдельное письмо постановке переселенческого дела и хочу это сделать теперь, закончив обзор той полосы, на которой должно идти переселение.

Повсюду видим мы совершенно одинаковое явление. Правительство, верно понимая государственные задачи, заботится о заселении таких-то и таких мест русским элементом. Нарезаются участки, пишутся правила; являются поселенцы. И что же? Русский человек умница, сметливый, великолепный, исторически прославившийся колонизатор уступает свое место расам, неизмеримо его низшим в культурном отношении. Чем это объяснить?

Припоминая мою поездку в 1892 году и другие путешествия, где я имел дело исключительно с культурными и хозяйственными вопросами, я понял, кажется, в чем тут дело, и у меня составился некоторый свой план решения переселенческого вопроса — план совершенно противоположный всяким действующим правилам.

Припоминаю Ростов Великий, откуда из окрестных огороднических сел, Угодичей, Поречья и Воржи, идет настоящая, на всю Россию, колонизация, какой она быть должна, и вот что первое бросается в глаза.

Ростовец — тип умнейшего и талантливейшего русского промышленника. Он довел свои огороды до совершенства, размножился, дома ему тесно, он готов на всякое дело и может в минуту овладеть всяким делом, ибо у него есть школа, есть рассадник практических занятий. Зимой собираются на свои старые гнезда погостить со всех мест России разбросанные ростовцы, здесь обдумываются всякие дела, здесь рассортировывается местная подросшая молодежь, пристраиваясь к живущим на стороне родным, кто в Ташкент, кто в Одессу, кто в Кронштадт. Люди делают тысячи разнообразнейших дел — и все неуклонно богатеют, потому что ведут дело смело, широко и культурно. Любому ростовцу ничего не стоит изучить совершенно новую местность и в ней укрепиться: он с детства огородник и хозяин, он умеет расспросить, выслушать, сообразить.

Главное, самое в нем дорогое — это его постоянная живая связь с его центром — Ростовом и земляками. Нужно что-нибудь — остановки нет ни за чем. Свистнуть, и десяток нужных людей приедут с первым поездом или пароходом.

Это совсем не то, что забитый нуждой орловский, курский или воронежский поселенец, не знающий ничего, кроме экстензивного земледелия, и все свои таланты сосредоточивающей в «хребте». Все хребтом да хребтом… На Кавказе этого мало, с одним хребтом ничего не поделаешь.

Но одними ростовцами Кавказа не заселишь. Основной переселенческий элемент будет все-таки орловский, курский и полтавский; не будем забывать одного лишь: и этот элемент все тот же умный и сметливый русский человек, но если ростовец проберегся повсюду сам и сам все сделает, — куряне и орловцы пойдут с ним и за ним. Ростовец инициатор и вожак, остальные быстро усвоят все, чему он их научит, и вопрос решен.

Позвольте привести частный пример, и весь мой план станет сразу понятен. Припомним Пенайские участки. Министерству земледелия угодно распространить виноделие на Маркотхских трескунах и притом не крупное, хлудовское виноделие, а мелкое крестьянское. Что оно делает для этого?

Оно разбивает Пенай на участки в 3 и до 5 десятин и приглашает желающих на основании правила, которые вырабатываются и будут объявлены. Уже и сейчас лежит множество заявлений. Захватить кусочек этой драгоценной земли желает всякий, и министерству нет основания отказывать учителю Петрову, адвокату Иванову, коллежскому асессору или штабс-ротмистру Михайлову. Участки розданы, укреплены. Проходит условный срок — виноделия нет. Отбирайте участки назад и раздавайте вновь, или при неудачных правилах любуйтесь, как господа владельцы десятков тысяч купленных за грош или пожалованных десятин сидят, словно собака не сене, и держат драгоценные земли в запустении!

Очевидно, этот способ никуда не годен, и не может быть написано таких правил, которые водворили бы виноделие при посредстве разных анонимов, средств не имеющих и виноградарства не знающих. Не будет более счастливо и чиновничье творчество. Отвыкли мы от способов и приемов Петра Великого, бумагу «правила» перед собой видим, а не живое дело.

Для правительства довольно казенной опытной станции, порученной какому-нибудь выдающемуся деятелю вроде Татаринова. Эта станция создаст необходимые культурные основания, но сама в тесное общение с переселенцами вступить не может и воздействовать на них не будет. А в этом посредничестве именно вся суть.

Представьте себе следующее: доверенное лицо от Министерства земледелия едет в Ростов и просит хоть бы Угодичское общество рекомендовать молодого сметливого огородника, или двух, на службу в казну. Этим двум молодым людям объясняется, что цель их службы — развести мелкое крестьянское виноделие на Черноморском берегу, и в виде награды по осуществлении задачи обещаются разные существенные вещи: деньги, медали, участок земли в собственность и т. п. Разумеется, нанимаются эти люди на хорошее содержание, «чтобы было весело работать».

Прежде всего ростовцы командируются на правительственную станцию, где под руководством заведующего быстро изучают необходимые культуры, в данном случае виноградарство. Затем они командируются для осмотра годных под поселение земель на побережье и, возвратясь, дают обстоятельный отчет станции вместе со всеми своими замечаниями и предложениями.

И вот на основании этого отчета им же и никому другому поручается поехать внутрь России и пригласить русских поселенцев из местностей по их усмотрению. Они выберут людей, действительно желающих и способных, сообразят их средства и нужды, обстоятельно расскажут им все, точно определят средства, которые необходимо иметь в запасе, и встретят их на месте.

Пусть одновременно с устройством назначенных под поселение ста пенайских участков начнут свое хозяйство на отведенных им участках тут же и сами ростовцы. Это будут готовые инструкторы и инструкторы, непосредственно заинтересованные в успехе дела. Через каких-нибудь три-четыре года они во имя обещанной награды сдадут казне цветущее поселение с серьезно начатым виноделием. Задача будет исполнена.

Посмотрим, что это может стоить.

Двое ростовцев поступят охотно на жалованье по 600 рублей в год при 600 рублях разъездных, то есть обоим в год 2400 рублей. В награду им может быть дано по 3000 рублей. Срок службы четыре года, или вся сумма будет 9600 + 6000 рублей = 15 600 рублей. Участки я не считаю ни во что, так как казна все равно раздает их почти даром.

Возместить эти истраченные 16 тысяч рублей очень легко, установив налог на новых поселенцев по истечении льготных четырех или пяти лет. Налог этот может быть весьма серьезным, так как доходность виноградников на этом берегу громадна. Казна будет иметь вечный источник дохода при небольшой сравнительно единовременной затрате, а на берегу будет сытое, бодрое и богатое чисто русское население, столь необходимое и в политическом, и в стратегическом отношении для края.

Совершенно таким же образом могут быть введены всякие иные культуры на других местах Кавказа и заселены все свободные земли. Само собой разумеется, что одновременно с началом заселения должен быть разрешен вопрос о мелком кредите, и прибывающие поселенцы, несмотря на то, что явятся не с голыми руками, должны иметь к своим услугам поблизости рационально поставленные кредитные учреждения.

Я не пишу проекта, но осуществить подобный план вполне возможно, его главные основания, надеюсь, совершенно ясны. Эти основания: поручение живого дела не бумажному, а живому человеку, лично заинтересованному в успехе дел, избрание в виде инициаторов и работников людей, заведомо пригодных и подготовленных к поручаемой им деятельности, а таковы именно ростовцы. При этих условиях то, что чиновники и канцелярия не могли сделать в течение ста лет, будет легко достигнуто в два-три года.

Взгляните на все большие частные предприятия. Кто главный деятель у русских крупных капиталистов? Наверно, не чиновник и в огромном большинстве не техники и не инженеры, а самый серый и скромный человек, в длиннополом сюртуке, картузе и сапогах бутылками; и эти сапоги бутылками овладевают в совершенстве техникой всякого дела, сажают виноград, маслины и гиацинты, возводят постройки, прокладывают дороги, и у них все удачно. Вспомним хотя того же отца Иерона на Новом Афоне.

Важнее всего, вернее все — это живое отношение к делу. Именно от этого отвыкла наша бюрократия и ее чадо — современное земство. Поэтому и для государственного строительства волей неволей приходится обращаться от виц-мундиров к сапогам бутылками. Дайте идею, и они ее проведут.

XXV. На чайных плантациях А. А. Соловцова

Батум замечательно красив и, главное, своеобразно красив. Это чисто восточный пейзаж, но, если можно так выразиться, в другой рамке. Десяток белых минаретов вырисовываются своими иглами не на унылых, серых или желтых горах, а на темных, почти черных холмах, причудливой панорамой окружающих город. Того, к чему глаз так привык на Руси и без чего любое населенное место лишается своего национального у нас характера — золотых маковок церквей и крестов колоколен, — совсем не видно. Церковь, правда, есть, и довольно просторная, но она помещается в обыкновенном четырехугольном доме, ее нужно искать, и не она, а вот эти джамии с минаретами дают и тон, и обличие городу. Да, это чистый, беспримесный еще так недавно мусульманский Восток теперь сильно обармянившийся и офранцузившийся, но очень мало обрусевший.

«Черноморец» ошвартовывается плотно у самого берега. Бухта здесь глубока, и самые большие океанские пароходы толпятся, как простые лодки. На пристани разнообразное местное начальство с кутаисским губернатором во главе. В десяти шагах приготовленный экстренный поезд, на котором экспедиция отправится в Чакву и далее по Закавказской дороге.

Я захворал и остался в Батуме на несколько дней, чтобы оправиться и отдохнуть, тем более, что марганцовые разработки и уголь, которые будет осматривать экспедиция, меня интересовали менее, чем хозяйство, а чайные плантации Попова и Соловцова я надеялся осмотреть один, подробнее и лучше, чем в составе экспедиции.

В Батуме несколько настоящих европейских гостиниц с настоящими французами из армян в качестве содержателей, поваров и прислуги. Белье безукоризненной чистоты, провизия безукоризненной свежести.

Конец сентября, а в комнате 21 градус Реомюра. На дворе еще жарче, и, если бы не чудный ветерок с моря да не дожди, идущие аккуратно каждую ночь, можно бы жаловаться на жару. Этот дождь, падающий в год 300 с чем-то раз преимущественно по ночам и к утру не оставляющий никакого следа на крупном гравии, которым усыпан город, — истинное благодеяние для Батума. Легко себе представить такую роскошь, как полное отсутствие пыли и вечная влажность воздуха, делающая его необычайно мягким и легким для дыхания. Это не сырость, мучающая человека в более северных углах Черноморского побережья. Лихорадок здесь мало. Это именно чудная морская влажность гидрофильного края Кавказа, выгоняющая гигантскую растительность.

И действительно, зелени в Батуме, а в особенности вокруг него, необычайно много. Ею сплошь покрыты и окружающие город холмы, и морской берег. Оползший или отвалившийся кусок здешней почвы, совершенно особенной и по своему физическому строению, и по химическому составу, через каких — нибудь две недели уже покрыт гигантскими папоротниками и насквозь пронизан корнями.

Эта благодатная почва и в полном смысле слова «благорастворенный» воздух дают всевозможные растительные произведения; в особенности же место здесь одному из самых драгоценных для человека растений — чаю.

Кто первый определил это — трудно сказать, но уже при Воронцове знали, что здесь, на юго-западном углу Кавказа, чайная культура возможна. При этом же начальнике края и истинном носителе культуры были выписаны первые чайные кусты и заложена маленькая плантация в Сухумском ботаническом саду. Разработали же и поставили это дело на коммерческие основания в Батуме сначала полковник А. А. Соловцов, затем известная московская фирма «К. и С. Поповы».

Еще на пароходе нам рассказывали о странных порядках на плантациях у К. С. Попова. Незадолго до приезда экспедиции хотел осмотреть чайные плантации этой фирмы директор департамента земледелия профессор П. А. Костычев. Управляющий Попова Лычагов наотрез отказал в этом, ссылаясь на запрет хозяина пускать кого бы то ни было. Нашу экспедицию, однако, встретил на пристани тот же Лычагов и на ироническое замечание министра: «Может быть, вы и нас не пустите?» — отвечал:

— Помилуйте! Это было недоразумение.

К. Ф. Лычагов — личность в высокой степени интересная. Еще молодым человеком попал он в Китай, работал на чайных плантациях, где отлично изучил и чайное дело, и китайский язык. Затем, чувствуя недостаточность своего образования, нашел случай вернуться в Москву и поступить в университет. Теперь он на службе у К. С. Попова как устроитель и распорядитель чайных плантаций.

Невысокого роста молодой человек в английском шлеме из пробки под кисейной чалмой, с глазами, блещущими умом и энергией, К. Ф. Лычагов производит отличное впечатление. А поговорите с ним, и вы убедитесь, что это не чиновник, сонно и лениво отделывающий «доклад», — это человек дела, способный и распорядиться, и найтись в трудном случае, и поставить любое дело на ноги.

Он тоже, познакомившись со мной, заявил:

— Вы меня ставите в самое затруднительное положение. Как гостя, я могу вас принять у себя; но Константин Семенович решительно не хочет, чтобы осматривали и тем более описывали его плантации. Подождите несколько дней — он сам едет сюда и вам наверно разрешит.

Совсем иначе отнесся полковник Соловцов. С трех слов мы уже чувствовали себя как старые знакомые. Плантации тоже оказались открытыми и доступными для всех.

Рано поутру с пассажирским поездом Закавказской дороги выехал я в Чакву, первую станцию от Батума. Здесь находятся несколько замечательных садов и между прочим чайные плантации Соловцова и К. С. Попова.

С маленького вокзальчика пришлось с версту идти по линии, проходящей почти по самому морскому берегу. Тихое море блещет и переливается полосами, сливаясь с горизонтом. На громадных деревьях блестят следы ночного дождя. Влево далеко Батум с черным облаком дыма над ним от керосиновых заводов и белым маяком, далеко выдвинутым вперед. Справа чуть синеют далекие горы. За линией железной дороги берег круто поднимается, и наверху видны домики, беседки, сады. Одна из усадеб принадлежит А. А. Соловцову.

Мы нашли хозяина внизу у переезда через линию, показывавшего что-то плотникам, занятым перестройкой сторожки. Он любезно нас встретил и повел к себе.

Александр Александрович Соловцов уже старик лет 60, вдовец. Живет он вдвоем с дочерью. Военный инженер в отставке, он много работал на Кавказе как строитель, а под старость увлекся чайным делом, которому и посвящает весь свой досуг. У него здесь имение около 250 десятин драгоценной «чайной» земли, и он гордится тем, что первый, при самых тяжелых и неблагоприятных условиях, прокладывает дороги новой культуре.

После скромного завтрака в хорошеньком и уютном сельском домике мы вышли осматривать сад и плантацию.

Чайное дело начато А. А. Соловцовым недавно: первые 16 кустов, полученные из Китая через посредство адмирала Чихачева, были посажены в 1885 году. Сознавая важность этого дела и его огромную будущность, Соловцов старался заинтересовать в нем местное управление государственными имуществами и Кавказское общество сельского хозяйства. Но последнее отнеслось к делу довольно равнодушно, а первое пустило его обычным канцелярским порядком, и в результате оказалось, что инициатору пришлось действовать на свой риск и страх, без всякой поддержки.

К 1889 году у Соловцова, постоянно производившего посевы и высадку чайных саженцев, уже образовалась порядочная плантация. Добытые им первоначально маточные кусты были четырех различных сортов, но под влиянием новой почвы и климата чай несколько переродился и образовалась новая разновидность, указывавшая, очевидно, на то, что для кавказской культуры чая место происхождения последнего и его порода довольно безразличны.

Затем Соловцов начал делать опыты с приготовлением сухого чая. Не имея никаких руководств, кроме единственной имеющейся в литературе маленькой брошюры Земмлера, Соловцов осужден был, разумеется, действовать наугад, делать бесчисленные опыты и терять время. Однако как русский человек, твердо убежденный, что своего добьется, А. А. Соловцов не унывал и в первый раз в 1890 году получил настоящий чай, ни в чем не уступавший китайскому, разве только менее ароматный.

Исследуя подробно причины неудачи и обстановку своих опытов, Соловцов все свое внимание направил на надлежащее провяливание и отжимку чая и в прошлом году получил, наконец, превосходный продукт с настоящей крепостью чая, сильным и благородным ароматом, — словом, настоящий высокий чай, который уже было можно предложить на публичную экспертизу.

Мы спустились вниз с холма, на котором построен дом, и, миновав молодой фруктовый сад и питомники Александра Александровича, прошли на ближайшую плантацию, расположенную в котловине и занимающую около двух десятин.

Чайные кусты, которых теперь уже до 8000 на плантации и более 18 тысяч в питомнике, рассажены правильными рядами. Вышина их невелика, чайное дерево растет, как известно, очень медленно и туго, но они обильно покрыты листом и кончают уже цветение. В нижних частях, где кусты отцвели раньше, образовались коробочки с семенами, которые тщательно собираются.

Чайное семя имеет вид и строение ореха. Орешки эти растут по одному и тогда круглы, по паре, по три и по четыре штуки в одной общей коробочке, в зависимости от чего меняется и форма орешка. Его скорлупка бурого цвета, очень тонка, а зерно белое и чрезвычайно горькое.

Сеются орешки в приготовленные гряды весной или осенью, довольно долго прорастают, год сидят на гряде и затем высаживаются на постоянные свои места на плантацию.

Уход состоит, главным образом, в многократной прополке в течение круглого года и в окучивании. Прополка особенно донимает, так как сорные травы растут здесь с необычайной силой и быстротой.

С третьего или четвертого года, смотря по росту и силе чайного деревца, начинается сбор листьев. В обработку идут лишь молоденькие, едва распустившиеся листки; их отщипывают без черенков и очень умеренно, чтобы не оголить и не ослабить растения.

Собранный лист вялят некоторое время, постоянно подбрасывая, чтобы листки не слежались и не загнили. Затем отжимают сок и подвергают брожению в больших чанах. После того скручивают на руках и поджаривают на железных сковородах на умеренном жару (гораздо менее жарко, чем жарят кофе). Во время этого процесса чай окончательно свертывается и высыхает.

Вся операция от сбора чая утром продолжается не более суток. Затем чай сортируют, упаковывают, и он готов для продажи.

А. А. Соловцов очень жалел, что не может угостить меня своим чаем. Сбор 93-то года также был сделан только для опыта, и чая получилось всего несколько фунтов. Все это было разослано для испытания, так что к приезду экспедиции едва — едва могло найтись полфунта чая для министра и полфунта для А. Ф. Баталина, который и демонстрировал этот чай в заседании Вольного экономического общества прошлой зимой.

Как и всякий русский человек, трудящийся над новым делом, важным и полезным для родины, А. А. Соловцов не только лишен какой бы то ни было поддержки, но не мог добиться даже того, что имеет любой предприниматель, работающий единственно ради собственных выгод. Владея превосходным участком земли, по самой умеренной оценке стоящим тысяч 40–50 рублей, Соловцов не может воспользоваться ни ипотечным, ни промышленным кредитом и выдан головой на жертву всякого рода ростовщикам. Оказывается, что и здесь в землевладении и земельных отношениях существует самая невозможная путаница, распутывают которую различные комиссии и никак распутать не могут.

Этим любопытным отношениям и посвящу следующую главу, а здесь пока скажу, что Соловцов все-таки добился некоторого успеха, который, авось, его поддержит и даст возможность работать дальше. Во-первых, с ним сошелся один из харьковских чайных торговцев, приобретший у него по выгодной для производителя цене весь урожай чая 1895 года, во-вторых, удельное ведомство, заинтересованное работами Соловцова и Попова и решившее устроить большие плантации чая в Батумском округе, заказало Соловцову чайных саженцев, если не ошибаюсь, на 40 десятин, которые он обязан засадить сам и сдать управлению уделов.

К сожалению, не успело чайное дело начаться и сделать самые первые шаги, как ему уже грозит опасность. На плантации Соловцова я заметил кустики чая с бледными листками, страдающими, очевидно, какой-то болезнью вроде хлороза. Александр Александрович объяснил мне, что эта болезнь, к счастью, пока еще очень слабая, зависит от своеобразного подсыхания корня, обусловливаемого, может быть, какими-нибудь микроорганизмами вроде филоксеры. Эта болезнь уже наблюдалась в Китае, и средств против нее никаких не придумано, да и самая болезнь вовсе не изучена.

Осмотрев обширные питомники и превосходные подтропические цветники А. А. Соловцова, мы распростились с радушным хозяином и возвратились в Батум поздно вечером, пробыв на плантации почти целый день. Можно было вернуться и раньше «на керосинке», то есть на товарном поезде с нефтью или керосином, усевшись в узенькую будочку около цистерны, но этот способ передвижения довольно неудобен, и пользоваться им можно лишь в не терпящих отлагательства случаях.

XXVI. Условия землевладения в Батумском округе

В предыдущем очерке я привел небольшую официальную справку о землевладении и колонизации Сухумского округа. Мы видели, какова печальная картина тамошних земельных отношений. В Батумском округе еще хуже. Если в Сухуме хоть некоторые владельцы и поселяне могут быть твердо уверены в своем правовом положении на земле, им законно отведенной, то здесь не выяснено даже самое понятие о праве. Отношения здесь настолько своеобразны, что я попытаюсь сделать маленький исторический очерк, пользуясь имеющимися под руками официальными материалами.

Присоединение к России восточной части Закавказья началось в 1804 году покорением Ганжинского ханства (нынешняя Елизаветпольская губерния). В 1828 году были присоединены ханства Эриванское и Нахичеванское. Через год, по Адрианопольскому договору, Россия получила от Турции Ахалцихский и Ахалкалакский пашалыки. Во всех этих областях не было ни писаных законов, регулирующих землевладение, ни частного землевладения. Господствовал взгляд, вытекавший из мусульманских религиозных воззрений и заключавшийся в том, что земля может принадлежать лишь Богу и падишаху, частные же лица могут иметь лишь право пользования. Поэтому леса составляли общее достояние всех жителей, на пастбищах же размещалось по произволу кочевое население. Земли культурные, обработанные, состояли в постоянном пользовании сельских общин, плативших натуральные повинности своим бекам, то есть лицам местной администрации, назначаемым ханами.

Этот порядок продолжался и при русском владычестве. Бекства мало-помалу стали наследственными, то есть переходили от отца к сыну. Параллельно с ними у христианского населения существовали такие же правители, как беки, с такой же юрисдикцией и той же наследственностью — агалары у грузин и медики у армян.

В 1841 году был поднят вопрос о регулировании прав беков, меликов и агаларов относительно земли и населения, и разрешен в 1846 году весьма странным образом. Подобие существовавшего на Кавказе крепостного права было уничтожено, земли закреплены в собственность за беками, агаларами и медиками, а население на этих землях стало юридически государственными крестьянами, фактически же арендаторами бекских и агаларских имений; словом, получилось то же, что в Прибалтийском крае: бароны и батраки.

Основная ошибка, сделанная государственным актом 6 декабря 1846 года, росла и развивалась совершенно логически, как растение из зерна. Укрепленные за новыми владельцами земли было необходимо отмежевать и отвести в натуре. Но на это не было средств, а потому волей-неволей пришлось вместо судебного межевания ограничиться журналами и протоколами административной комиссии, которая создавала новое частное землевладение таким образом: выдавала свидетельства на принадлежность таких-то земель, без определения границ и пространств, такому-то роду и удостоверяла, что к этим землям казна претензий не имеет и оставляет за собой лишь право регулировать границы при будущем судебном межевании.

Не следует забывать, что комиссия, раздававшая таким образом акты укрепления, находилась всецело в руках местного элемента, а это обстоятельство может вполне объяснить начавшийся сразу чудовищный захват земель. Вот что говорится по этому поводу в одной официальной записке:

«Захват государственных земель вновь созданными собственниками, снабженными указанными выше документами, сделался повсеместным обычным явлением, и площадь захваченных земель исчисляется без преувеличения миллионами десятин. Неизбежным последствием захвата земель был захват оросительных вод, без которых в жарких низменных местах Закавказья, местах высшей культуры, почва не представляет почти никакой ценности. Громадный процент обмежеванной по Положению 1861 года земли составляют земли спорные. При разрешении поземельных споров представители казны являются в суд лишь с сознанием прав государства на захваченные земли. Беки опираются на выданные им свидетельства, значение которых ввиду отсутствия точно определенных границ может быть произвольно расширено благодаря влиянию беков на население и способности их не останавливаться ни перед какими средствами, включая угрозы, насилие, подкуп и лжеприсягу».

«Беки и агалары, — говорится далее в записке, — приобретая захватами все большее и большее количество земли, неминуемо упрочивают свое влияние на местное сельское население, что не может входить в виды правительства, если принять во внимание, что эти землевладельцы Закавказья в большинстве грубы, невежественны и враждебны правительству».

В таких условиях находился поземельный вопрос в Закавказье, когда победоносная война присоединила к нашей территории Батумскую и Карскую области.

Вот в каком положении находились земельные отношения там в эпоху турецкого владычества.

Существовали следующие виды землевладения и землепользования: во-первых, мюлюк, или полное право собственности, утверждаемое каждый раз особым фирманом султана. Этого вида имущество оказалось в обеих областях всего одно, именно небольшой участок земли в Карской области. Во-вторых, особый вид землевладения вакуфы, оказавшиеся тоже сравнительно в небольшом количестве и точно зарегистрированные. Наконец, самый большой и распространенный вид землепользования — эрази-мирие. Эта почти всеобщая форма состояла в том, что государство, оставляя за собой право собственности на землю, отдавало ее частным лицам в наследственное пользование за определенную повинность так называемый тиар, то есть 1/10 всего урожая натурой. При этом выдавались особые документы — «тану», в которых обозначатся приблизительный размер поверхности участка в донумах и его границы. Последние не имели никакого значения за отсутствием всякой съемки и планов и определялись главным образом по свидетельским показаниям.

В обеспечение исправной уплаты повинностей турецкое правительство при выдаче документов взыскивало полную стоимость участка по оценке, и если по истечении трех лет на участке не было сделано никакой разработки, отбирало его в казну, не возвращая уплаченных денег, или передавало другому лицу. Если же отчуждение совершалось для надобностей государства, деньги возвращались.

В дальнейшее распоряжение землей правительство не вмешивалось и предоставляло наследовать, дарить и отчуждать это право пользования, не переводя его в право собственности. Оно устанавливало лишь контроль над этим переходом и возвращало в казну выморочные участки. Давностное владение по турецкому праву также существовало, и для него принимался такой же десятилетний срок, как у нас, но вся разница с новым укреплением участка заключалась лишь в том, что казна взыскивала не всю сумму «тапу», а 5 процентов от нее за акт укрепления.

С присоединением к России было введено военно — народное управление и удержано все прежнее гражданское и аграрное законодательство. Наряду с местными судами из туземцев, руководствовавшимися обычаем и турецким правом, начали свою деятельность русские суды с применением нашего свода законов и наших гражданских постановлений. В то же время началось выселение не желавших оставаться в русском подданстве мусульман-земледельцев, культурные земли которых явилась необходимость выкупать. С другой стороны, явилось много желающих приобрести земли и уж, конечно, не по праву эрази-мирие, а в полную собственность. Началась горячка с приобретением и продажей земель посредством разных крючкотворных уловок.

Окончательно затемнили дело и запутали все отношения русские окружные суды округа Тифлисской судебной палаты и нотариальные учреждения. Эта судебная палата признала, что положение 26 октября 1884 года не ограничивает приобретения прав собственности по давностному владению и этим своим постановлением открыла возможность устанавливать частную земельную собственность там, где ее никогда не существовало. Путем разных натяжек и крючков множество лиц, купивших земли у туземцев, оформили их за собой судебными решениями, получили исполнительные листы и ввелись во владение, а между тем казенное управление и местная администрация продолжают считать все эти акты незаконными и самое владение простым самовольным захватом.

Таким образом и земли Соловцова, и земли, скупленные К. С. Поповым и другими владельцами, являются спорными и будут таковыми до тех пор, пока не разрешится принципиально вопрос о землевладении. Нечего и говорить, до какой степени такой порядок мешает культуре. Соловцов не может добиться кредита на свое дело на том основании, что его земля не принимается в обеспечение. Попову, приготовившему плантации под посадку чая, администрация вдруг запретила было эти посадки. Словом, никто не считает своего положения прочным, никто не чувствует почвы под ногами, вооруженный даже такими документами, как данные окружного суда и вводный лист.

Еще в конце 1894 года заседавшее особое совещание «по вопросам о способах и порядке укрепления прав казны и частных лиц на земли в Карской и бывшей Батумской областях» пришло к следующим заключениям:

1. Приобретение недвижимых имуществ по давностному владению в Карской и бывшей Батумской областях не могло иметь места по отношению как к туземному, так и к пришлому населению.

2. Все состоявшиеся решения судебных учреждений по этому предмету подлежат пересмотру в ревизионном порядке особой административной комиссии, об учреждении которой и о предоставлении ей широких для этой цели полномочий надлежит войти с ходатайством в установленном порядке.

3. Все внегородские земли в этих областях, кроме вакуфных и мюлькадарных, если таковые окажутся, должны быть признаны собственностью государства при условии сохранения за населением права пользования государственными землями на прежних основаниях.

Таким образом, согласно решению совещания, предлагается уничтожить более 200 судебных актов, на основании которых укреплены земли за разными лицами, уже сделавшими известные затраты на их обработку, и решения судебных учреждений, окончательные и вошедшие в законную силу, отменять путем административной ревизии.

Если подобное, признаемся откровенно, весьма странное решение вопроса осуществится, достоинство русского суда будет несомненно скомпрометировано. Да и для чего все это делать? Допустив даже, что в число этих 200 новых владельцев пробрались элементы нежелательные, не лучше ли, признав вместе с совещанием, ряд сделанных ранее ошибок и устранив на будущее время возможность этих ошибок, не переделывать уже сделанного?

А главное, следует обратить особенное внимание на то, чтобы принципиальные вопросы землевладения, разрешаемые крайне медленно, не тормозили развития культуры в присоединенных областях. Собственность так собственность, аренда так аренда, но важно, чтобы собственники или арендаторы знали, наконец, свое положение и могли спокойно работать, а не бегать по судам.

XXVII. В Салибауре у К. С. Попова

Наконец я сподобился увидать и московского коммерсанта Константина Семеновича Попова и получить от него разрешение осмотреть его чайные плантации. Разговор наш был весьма характерен. Я имел двойную причину возбуждать недоверие и даже злобу господина Попова: с одной стороны, как публицист, с другой — как чиновник Министерства земледелия.

Очевидно, господину Попову приходилось до сих пор иметь дело только с московскими публицистами новой формации, наводящими панику на почтенных людей на страницах «Московского Листка», «Новостей Дня», «Русского Листка» и тому подобных изданий. Должно быть солоно приходились ему эти господа, так же, как и местные агенты бывшего Министерства государственных имуществ здесь, в Батуме.

Вы только представьте себе: затратил человек огромные деньги, купил три имения, расчистил и приготовил плантации — их не позволяют засаживать, земля оказывается спорная! Показывает господин Попов данную окружного суда, вводный лист, документы, считающиеся бесспорными и законными. Увы! Местная администрация их не желает знать и объявляет с улыбкой, что земли все-таки казенные и что эти документы выданы по недоразумению и должны быть уничтожены.

Такие речи могут самого смирного человека довести до бешенства, и вот почему, между прочим, господин Попов смотрит волком на каждый зеленый околыш, видя под ним личного врага себе и своему делу.

— Это, господа, стыд и срам, — говорил мне К. С. Попов. — Человек затеял первый в России одно из важнейших предприятий, имеющих огромную будущность для края, а его вместо того чтобы помогать, травят.

Я старался уверить обиженного коммерсанта, что это недоразумение, что самая цель поездки нашей экспедиции — разрешение в справедливом и национальном смысле именно важнейших здешних вопросов; что министерство на здешние дела смотрит совсем иными глазами, чем здешняя администрация, что главнейший из ее представителей в этом углу Кавказа, особенно теснивший русский элемент, — уже принципиально «убран», господин Попов долго не мог победить своего справедливого недоверия к русским чиновникам и русской печати.

— Да и что у меня описывать? Любопытного, право, ничего нет. Чая мы делать еще не начинали, а только производим посадки и постройки, китайцев вы, я думаю, видали; ей-Богу, смотреть у меня нечего.

— Мне очень неловко настаивать, — продолжал я, — Но, ведя мой путевой журнал по возможности полно и подробно, я должен буду чем-нибудь объяснить, почему я не рассказал о самой важной из всех здешних культур — о вашем чае. Ведь я же не выхвачу никаких ваших секретов, а запишу только то, что мне скажут.

Этот аргумент подействовал, и К. С. Попов поручил своему уполномоченному К. Ф. Лычагову показать мне чайные плантации и дать объяснения, какие тот сочтет возможными.

Не откладывая дела в долгий ящик, господин Лычагов предложил мне осмотреть главные плантации теперь же, благо погода стояла чудесная, а Попов, занятый совещаниями с тремя привезенными им не помню уж, техниками, или другими представителями либеральных профессий, в Лычагове не нуждался.

Мы взяли одного из прекрасных батумских извозчиков парой в фаэтоне (надо заметить, что на юге и на Кавказе везде извозчики русские на отличных парных фаэтонах и с превосходными лошадьми) и поехали за город на дачу Салибаур, представляющую главную чайную плантацию и резиденцию К. Ф. Лычагова. Экспедиция наша здесь не была, а осматривала плантации К. С. Попова на Чакве.

— Объясните мне, пожалуйста, странное поведение вашего хозяина, — просил я.

— Очень уж зол он на здешние порядки. Судите сами. Купили мы здесь три имения по очень дорогой цене. Послал Попов экспедицию в Китай — достать и привезти чайных саженцев и семян и нанять китайцев, знающих обработку чая и устройство плантаций. Мы должны были покупать саженцы внутри страны, высаживать их в особые стеклянные ящики и грузить на барки, чтобы вывезти по реке к морю. Началось с того, что об этой покупке узнали китайские власти и начали нас преследовать. Доходило до формальных сражений, причем нам утопили барку и погубили множество кустов. Наконец, с грехом пополам погрузили мы и чай, и китайцев на пароход. Здесь, в Батуме, плантации были уже приготовлены. Платили за смешную работу баснословные деньги. Приходит пароход сюда. Выгрузили. Вдруг с одной стороны делает препятствие таможня и под предлогом филоксеры не выпускает наших ящиков, с другой Гамрекелов (местный управляющий государственными имуществами) не дает садить, потому что земля, по его мнению, казенная, и документы, нами выправленные, недействительны. Начинаются споры и переговоры. Заметьте, что чай — растение крайне нежное, и откладывать нельзя ни минуты. Предлагают ящики дезинфицировать известью, после чего, разумеется, не уцелело бы ни одного кустика. Шлем мы повсюду телеграммы, жалуемся, вопием и кое-как спасаем жалкие остатки от привезенных саженцев.

Затем начинается другая история. Чуть не весь город бегает к нам на Салибаур смотреть, что мы делаем. Все только и говорят о чае. Готовы тихонько ночью выкрасть у нас кусты. Вот почему Константин Семенович и распорядился не пускать на плантацию никого. Посудите сами: сделаны громадные затраты. По нашему образцу теперь ничего не стоит развести дело. Кому же охота тратиться на других?

Салибаур — чрезвычайно живописное место. Небольшой домик управляющего расположен на высоком холме, командующим над окружающей его почти кольцеобразной котловиной, за которой возвышаются в беспорядке другие холмы, покрытые густым лесом. Дорога от города направляется к старой, еще турками построенной крепости, которую наше военное управление тщательно отделывает, вооружает и поддерживает; затем шоссе кончается, и через несколько сот сажень начинается собственная дорога К. С. Попова, проложенная до самой плантации отчасти по чужой, а затем по своей земле. Дорога эта отлично шоссирована и представляет непрерывный подъем зигзагами, отчасти высеченный в камне.

Почва здесь, по словам К. Ф. Лычагова, очень похожая на китайские чайные почвы, весьма своеобразна. Под неглубоким сравнительно слоем дернины начинается крепкий красноватый камень, который нужно рубить киркой. Но довольно этой породе побыть немного времени на воздухе, чтобы она совершенно размягчилась и начала обращаться в глину. Лучше всего это заметно на откосах дорога.

Поднимаясь все выше и выше, мы достигли сначала большого скотного двора, построенного на полугоре. Затем начались чайные плантации, разбросанные по скатам. Еще несколько поворотов — скотный двор уже очутился под нашими ногами, — и мы остановились у крыльца.

Вид, открывающийся отсюда, поистине великолепен. Безбрежное море, глубоко внизу под нами Батум, вечно окутанный черным дымом, с огромным лесом мачт у пристани и беспрерывно снующими огромными пароходами; вокруг, насколько хватает глаз, заставшее темно-зеленое море холмов один другого причудливее по очертаниям. На этих холмах пока не видно ничего, кроме почти девственных лесов. А между тем, все эти великолепные чайные, оливковые, лимонные и апельсинные земли. Разреши наше правительство своевременно здешний земельный вопрос да помоги переселению сюда русского культурного элемента — эта огромная область вскоре по присоединении успела бы уже обратиться в настоящий земной рай. А теперь это пустыня, и долго еще обречено быть ей пустыней, вплоть до тех пор, пока вместо нынешних комиссий, не выходящих из области вопросов «принципиальных», то есть, в сущности, чисто бумажной отписки, возьмутся за дело живые люди, способные разрешить живым путем живые вопросы…

Любопытная особенность здешнего климата заключается в том, что внизу, на уровне моря или на небольшой над ним высоте, растительность беднее и хуже, чем на окружающих холмах, хотя, казалось бы, нужно ожидать обратного. Вот почему и для чайных плантаций выбраны преимущественно возвышенные места.

На площадке, где стоит домик, идет спешная земляная работа. Срывают другой небольшой холмик, примыкающий к первому, и получаемой землей засыпают седловину между холмами. Когда эта работа будет кончена и площадка вырублена, начнут строить дом и службы.

Вся котловина обращена уже под плантацию и засажена или засаживается чаем, скаты еще сохранили немного леса, и этот лес теперь расчищается.

Трудно даже представить себе, что это за работа. Стоит огромное буковое или дубовое дерево диаметром внизу сажени полторы. У него обрублены уже ветви и подрублены широко разошедшиеся корни. Но как уничтожить самое дерево? Топор его не берет, потому что оно старо и твердо, как камень. Динамит его только колет, но не опрокидывает. Пилы, чтобы его распилить, невозможно найти. Наконец, даже повалив это дерево, не знаешь, что с ним сделать? Сжечь — не горит, сыро. Оттащить — нужны целые механические приспособления. Расколоть — нельзя, никакой инструмент не берет. И вот эти обугленные и изуродованные гиганты, считающие, быть может, по 400–500 лет, валяются около дороги или загромождают овраги, и десятилетия пройдут, пока они сгниют или источатся червями.

На плантациях, отделанных на славу, мы нашли несколько китайцев, в синих кофтах, белых, высоких башмаках и с длинными жесткими косами, высовывающимися из-под шапочек. Иные окончательно заделывали гряды, другие сеяли чайные семена и закрывали их граблями.

Молодых насаждений еще немного. Плантация не имеет еще и двух лет, а потому саженцы своего посева имеются только годовалые. Только маточные кусты окончательно размещены, и за ними ухаживают с величайшей заботливостью. Около каждого кустика вбит колик с белой крашеной табличкой и номером. Каждый кустик занесен в журнал под своим номером, где и пишется вся его биография. Дело в том, что сортов чая добыто Поповым из различных мест Китая и Индии до 20, и необходимы особенные наблюдения над каждым. Очень много кустов засохло в дороге, но высадили их в грунт все в надежде, что многие еще оживут. Так и вышло, и на здешней благодатной почве казавшиеся даже совсем уже погибшими кусты дали побеги.

Я поинтересовался привезенными Поповым китайцами, и Константин Федорович проводил меня к их двум главарям. Это совершенно еще молодые люди, из хороших семей, получившие, как говорил мой спутник, высшее по-китайски образование и захватившие с собой своих молоденьких жен. У одной из них только что перед моим приездом, родилась девочка, и мать была еще в постели. Счастливый отец по этому случаю настоял, чтобы мы в честь новорожденной выпили у него по бокалу шампанского.

Старший из двух, которого зовут Лао-Джин-Джо, говорит уже несколько слов по-русски, но другого языка, кроме китайского, не знает. Если бы не К. Ф. Лычагов, разговориться с ним было бы невозможно. Любопытнее всего, что мужья и жены говорят на разных наречиях. Лычагов свободно разговаривает с мужьями на «литературном» кантонском наречии и гораздо хуже понимают его дамы, говорящие на простонародном пекинском.

Показала нам госпожа Лао-Джин-Джо свою ножку, очень мило при этом краснея и улыбаясь. Ножка эта так изящна, вернее, так безобразна, что ходить на ней нельзя, а можно только слегка прыгать. Это собственно не ножка, а недоразвившийся большой палец и атрофированная пятка. Вообще, китаянка существо совершенно бесполезное, и кроме удивительно тонких женских работ, вроде плетения кружев или вышивания шелком, ровно ничего делать не может. Она не может даже никуда выйти. Ей нужно за что-нибудь держаться, чтобы сделать несколько шагов.

Угостили нас настоящим китайским чаем, очень дорогим, привезенным специально для китайцев К. С. Поповым. Черный они готовят для нас, но сами его не пьют.

Лао-Джин-Джо и его товарищ занимают небольшой домик, состоящий из двух отдельных квартир. Ходит за их женами старушка-русская, Бог ее знает, как ухитряющаяся с ними разговаривать. Впечатление все виденные нами трое производят очень милое. У Лао-Джин-Джо открытая физиономия, большой лоб, красивые глаза, выражающие ум и энергию, и отличные белые зубы. Говорит он отрывисто, с характерными жестами, и вся его фигура оживляется. Товарищ его, более молчаливый и спокойный, слушает и улыбается. Молодая дама, по-нашему, существо довольно безобразное, на китайский взгляд очень красива. Она напоминает какую-то птичку, запертую в клетку, и на ее лице виден отпечаток грусти. Это тоска по родине, у мужчин почти незаметная.

Китайский язык очень звучный и красивый, но бедный, так что приходится сильно помогать жестами и пространно толковать довольно простые понятия.

Старшие получают 80 и 60 долларов в месяц и живут очень скромно, копя деньги для возвращения на родину.

Обыкновенные работники получают 20 и 30 долларов и живут в особом отделении общей казармы.

Мы провели у К. Ф. Лычагова на плантации около двух часов. Больше осматривать было нечего. Чайную фабрику только еще начинают строить. На том же извозчике я отправился домой и на следующий день выехал по железной дороге в Тифлис, чтобы присоединиться к экспедиции.

Осмотр Черноморского побережья в его главных культурных проявлениях был на этом закончен.