Пощада — удел сильных.

Ночной дождь кончился. От мокрой земли под лучами солнца поднимался легкий парок, последние ручейки еще стекались в лужи, высыхая на глазах.

Косарь пошарил в сумке, достал оттуда брусок, несколькими легкими касаниями поправил лезвие своей «литовки» и спустился с обочины на луг. По сапогам хлестнули перья мокрой травы, стегнуло холодком. Он поплевал на руки и замахнулся. Коса тонко запела, укладывая траву ровными рядами. Плавно, не торопясь, двигался косарь по луговине, оставляя за собой темный след.

Утомился он не скоро — оторвался от косьбы только тогда, когда почувствовал, что солнце вовсю начинает припекать затылок. Тогда он аккуратно обтер косу пучком травы и прислонил ее к березке, одиноко стоящей посреди луга. Широким шагом направился назад, к дороге. Взял сумку, достал оттуда узелок с едой и уселся на камне, отмахиваясь от появившихся уже оводов, нацелившихся на широкую спину под пропотевшей рубахой.

Позади послышался громкий шлепок и короткий матерный возглас. Косарь обернулся, прожевывая хлеб, и увидел, как невысокий человек в военной форме смахивает грязь с галифе. Левая рука у него висела на перевязи, рядом на земле валялся тощий вещмешок и палка с набалдашником из оленьего рога.

— Помочь, браток? — спросил косарь, поднимаясь с камня. Военный глянул на него, наклонился, чтобы поднять мешок и тихо охнул, хватаясь за колено. Крепкая рука подхватила его под локоть, не давая упасть.

— Спасибо, — уголком рта улыбнулся человек, опираясь на палку, — ты понимаешь, какое дело… Вроде как из госпиталя-то выписали, да не долечили еще. Наука, что с них возьмешь! А мне в часть надо, вот и добираюсь еще с ночи, хромаю потихоньку. Колено разрабатываю. Пока до Волоколамска доберусь, глядишь, и вечер будет. Да и дорога тут, я тебе скажу — то ни одной машины, то все груженые под завязку и пассажиров не берут. Свернул на проселок, решил, что так ближе будет. Да не туда свернул, похоже. Заблудился.

Он протянул руку.

— Степан.

— Михаил, — отозвался косарь, пожимая мозолистую ладонь, про себя отметив, что старшина (по погонам заметил), по всему видать — мужик жизнью битый, не тыловик, хотя орденских планок и не видно. Зато нашивки за ранения на пол-рукава. Пошарил глазами, поискал знаки рода войск, но не нашел. Непонятный старшина.

— Ты чего здесь, Михаил? От деревни вроде далеко, да я тут и деревень-то давно уж не видел.

— Там деревня, за лесом, по другой дороге. Березовая Грива, — махнул рукой мужик, продолжая рассматривать Степана с ног до головы. Тот заметил это, улыбнулся шире, блеснула металлическая коронка.

— Любопытствуешь?

— Да как сказать… Нечасто здесь военные появляются, в наших-то местах.

— А что здесь такого, в ваших местах? — заинтересовался старшина, присаживаясь на камень и вытянув больную ногу перед собой. Он пошарил по карманам и огорченно сплюнул.

— Вот зараза! Папиросы в госпитале забыл! Всю ночь не до курева было, а сейчас захотелось — и на тебе! Эх-х…

— Махру курите, товарищ старшина? — хохотнул Михаил. — Если да, то у меня с собой найдется.

— Здорово! — обрадовался Степан, доставая из нагрудного кармана зажигалку — старую, побитую, из латунной гильзы от трехлинейки, — махра, брат, это даже получше, чем папиросы. Первое дело от усталости!

Михаил бросил ему на колени увесистый кисет и поднялся.

— Пойду за литовкой схожу.

Когда косарь вернулся, старшина уже свернул толстую, с большой палец, самокрутку и теперь дымил, блаженно прикрыв глаза и жадно затягиваясь, словно ядреный самосад и на самом деле был для него лекарством от всех болезней.

— Так что здесь, в ваших местах, такого? — повторил он вопрос. Михаил хотел было отмахнуться, перевести все в шутку, но вдруг наткнулся на взгляд из-под век. Острый и внимательный, он царапнул, словно когтем, и шутить отчего-то расхотелось, хоть старшина и улыбался по-прежнему добродушно.

— Да… чего тут? Гиблые здесь места, — неохотно отозвался Михаил, постукивая бруском по лезвию косы, — нехорошие.

— Интересно, — Степан снова затянулся, самокрутка яростно потрескивала, выпуская огромные клубы сизого дыма, — гиблые, говоришь? А вроде ничего, красиво, и леса не топкие, сосны да березняк, редко где елки попадаются. Сам сказал, даже деревня твоя — Березовая Грива. И часто гибнут здесь?

— По весне двоих волки загрызли. Приезжие, из района. Переписывать приезжали население. Капитан какой-то, а с ним девчонка молодая совсем. Волки их порвали, в лесу дело было — машина у них встала, мотор заглох.

— Волки? — переспросил Степан настороженно. — Или…?

Михаил помрачнел, опустил косу, глянул исподлобья. Старшина почувствовал, что задел мужика своими словами. Непонятно было только — с чего он так напрягся.

— Волки. Кому больше? После этого комиссия приезжала, разбирались. Всех мужиков в сельсовет перетаскали, спрашивали, что да как, да не было ли каких обид… Так и уехали ни с чем. А чего тут решать, если и так ясно, что волки! Одни кости оставили на дороге.

— Понятно, — Степан неопределенно хмыкнул и начал подниматься, опираясь на палку, — ладно, Михаил, спасибо тебе за махру. Добрая махорка. Отдохнул я, теперь дальше пойду. Ты мне только расскажи, куда точно нужно идти, чтоб до Волоколамска добраться.

— Погоди, старшина, — косарь придержал его за рукав. — ты вот что… Давай-ка я тебя подброшу до шоссе. У меня лошадь с телегой вон там на опушке. Все веселее, чем пешком. Да еще раненому.

— Это точно! — охотно согласился старшина, вскидывая на плечо вещмешок. — Ну, давай свой гужевой транспорт!

До шоссе они добрались через час с небольшим. Пегая лошадка, хоть все время всхрапывала и озиралась, но бежала ходкой трусцой, и Степан, которого под ярким солнцем сморил сон, очнулся только тогда, когда Михаил осторожно потряс его за плечо.

— Вставай, старшина, — сказал он, — приехали.

Телега стояла на проселке у самого выезда на шоссе, по которому туда-сюда сновали грузовики.

— Вон, в той стороне Волоколамск. Сейчас быстро доберешься, — показал Михаил и стал разворачивать лошадь.

— Спасибо, Миша, — старшина пожал ему руку и добавил, усмехнувшись, — добрая у тебя махорка, добрая. В голове от нее аж звенит.

— Давай-ка, я отсыплю, — добродушно гуднул мужик и не слушая возражений, быстро пересыпал в чистую тряпицу чуть ли не половину кисета. Потом чмокнул губами и легонько стегнул лошаденку вожжами. Телега скрипнула и покатилась по проселку.

Степан поглядел в широкую удаляющуюся спину, покрутил головой и рассмеялся, подбросив в руке махорку. Потом крепче сжал набалдашник палки и пошел на обочину, тяжело прихрамывая.

* * *

Холодный ноябрьский дождь мелкой дробью стучал по черной ткани комбинезона, капли стекали с нее не впитываясь, падали в переполненную водой губку мха.

Степан Нефедов провел по мокрому лицу ладонью и посмотрел на часы. Стрелки слабо мерцали в полумраке, показывая без пяти семь.

— Начинаем через пять минут, — сказал он не оборачиваясь, зная, что сейчас услышит за спиной. Тихие щелчки затворов, шорох задвигаемых в ножны кинжалов. Он протянул за спину руку ладонью вверх, и в нее легла обжигающе холодная, морозящая пальцы пластинка ударного амулета.

— Саан'трай. Марл'аарс нист'са! — скомандовал Степан на языке альвов и краем глаза увидел, как несколько темных силуэтов мгновенно стали просто тенями среди деревьев, исчезая в сплетениях еловых ветвей. Последний звук — шелест затвора снайперской винтовки. И снова тишина…

Полковник Иванцов был спокоен. На этот раз — на самом деле. Стоя на пороге, старшина внимательно посмотрел на него — не нервничает, иначе бы давно грыз длинный янтарный мундштук и курил одну за одной «Герцеговину Флор». Спокоен — значит, задание простое. Или… полковник все давно спланировал и решил.

— Проходи, Степан, — Иванцов махнул рукой в сторону стола с расстеленной на нем картой, — садись. Как ранения?

— Порядок, товарищ полковник. Уже и не помню про них — только когда погода плохая, сразу побаливать начинают. Лучше всякого барометра.

— Побаливать… — проворчал полковник. — Знаем мы такое. Гордые все, никто долечиваться не хочет, все на «авось» да «небось» надеются.

— Да нет, товарищ полковник, — усмехнулся Нефедов, — на «авось» мне уже поздно, остается только на медицину. Народную.

— Нелюдскую, — уточнил Иванцов и хмыкнул, — ну да лишь бы на пользу… Ладно, Степа. Речь не о том. Посмотри на карту.

Старшина вгляделся в россыпь топографических знаков, и некоторое время разглядывал карту из края в край. Потом вопросительно поднял глаза на полковника.

— Волоколамский район? — осведомился он, доставая пачку папирос. Щелкнул зажигалкой и закурил, не спрашивая разрешения. Впрочем, Иванцов не обратил на это внимания — они двое знали друг друга слишком давно.

— Точно так, — кивнул полковник, который тоже закурил и теперь, морщась, разгонял дым широкой ладонью, — а если еще точнее, то несколько деревень в полусотне километров от него. Здесь и здесь. Особенно нас с тобой интересует вот эта — Березовая Грива называется. Ты что, Степан?

— Березовая Грива, во-он как, — протянул Нефедов, выдыхая дым к потолку, — был я там. Можно сказать, что и недавно совсем. В июле, когда из госпиталя возвращался. Хорошие леса. И что там случилось?

— Случилось вот, — Иванцов устало зевнул, — волки там случились. Не простые волки, Степан, как ты понимаешь.

Нефедов выжидающе молчал, и полковник, справившись с зевотой и растирая красные глаза, рассказал, что два дня назад в этом районе было совершено нападение на машину, перевозившую обмундирование и сапоги. Шофер, который сумел как-то отбиться от волков, привел машину — всю, от руля до крыши залитую своей кровью. А вот напарника его волки выдернули из кабины в один миг.

— Чего они тем проселком-то поперлись? — недоуменно спросил Степан. — Это же крюк километров в десять!

— Спекульнуть сапогами хотели в деревнях, — неохотно объяснил Иванцов, потирая шею, — крестьяне за хорошие сапоги да новую форму много чего дадут — и деньги, и самогон, и сало, и чего душа попросит…

— Понятно. И что, шофер так просто это и рассказал? Все на волков, значит, списал… Может он сам своего напарника и того — за деньги-то? Или с местными сговорился. Люди жадные бывают.

— Да он вообще ничего не рассказал, Степан, — кривя рот, точно от сильной зубной боли, сказал полковник, — он и до Волоколамска-то не доехал, так на шоссе и помер. Его другие шоферы нашли. А как увидели, в каком он виде — сообщили куда надо. Таких зубов, которыми его порвали в лоскутья, у крестьян как-то, понимаешь, не бывает.

— Понятно, — Нефедов кивнул головой, — и что дальше?

— А дальше — на «разморозку» его…

На лице у Нефедова проступило отвращение. Он хорошо знал, что такое «разморозка». В НКВД могли разговорить всех. Почти всех, заставляя говорить быстро и охотно. Но кое-кто оставался в ведомстве магов военной разведки. Только там свежий, еще не окончательно окоченевший труп мог собственными устами рассказать о своей смерти. Правда, после этого мертвец неизбежно превращался в груду черного, дымящегося мяса, а ритуалы, которые при «беседе» использовались, могли довести впечатлительного человека до обморока и нервных припадков. Но в военной разведке таких нервных и впечатлительных не было. Степана, который видел и не такое, от «разморозки» просто подташнивало. Но он понимал, что по-другому нельзя. Поэтому и сейчас старшина только помолчал и снова спросил:

— Что он рассказал?

— Что волки были не просто волками. Что один превратился прямо на его глазах. А самое главное — что этот «волк» был из Березовой Гривы.

Степан переступил с ноги на ногу. Под сапогом что-то хрустнуло. Он опустил глаза и увидел на полу обломки янтарного мундштука. Нефедов ошибался — полковник Иванцов вовсе не был спокоен. Степан быстро повернулся.

— Что еще, товарищ полковник?

— Вчера туда была послана опергруппа армейской разведки… Пятеро наших… — полковник цедил слова сквозь зубы, постукивая кулаком по столу, — им было приказано выяснить и ликвидировать источник… опасности. Не вернулся ни один. Пятеро, Степан! Там сплошные оборотни! — Иванцов сорвался на крик, но тут же снова каменно замер, перекатывая желваки на скулах.

Нефедов молчал. Пятеро оперативников вполне могли справиться со всем населением деревни. Если только… это население было человеческим. Полковник продолжил совсем тихим голосом:

— Был переломлен амулет связи. Понимаешь, что это значит?

— Их убивали, — бесстрастно кивнул головой Нефедов.

— Последний оперативник сумел передать только это, про оборотней, и связь прервалась окончательно. И вот что, Нефедов. Это — наше дело. Я о нем Москву не информировал, и чекистам я его не отдам, ясно? — Иванцов уже не говорил, а рычал сквозь стиснутые зубы, комкая в руке сломанную папиросу. — Не отдам, Степан! Бери своих — и туда. Действуй по обстановке. Все полномочия твои, остальных посылай на хер!

В деревню вошли с четырех сторон. Над острыми скатами крыш висела огромная, сумасшедше-багровая луна.

Полнолуние, вторая ночь.

И ни огонька в окнах, ни отблеска лампы, ни лая собаки, учуявшей незваных гостей. Альвы скользили в тени заборов, их снайперские винтовки, обмотанные косами, сплетенными из травы, не блестели. Тишина.

Степан прислонился к стене дома и осторожно выглянул из-за угла. Сначала ему показалось, что на площади клубится бесформенная серо-черная масса, словно тени водят друг за другом хоровод. Потом он понял и похолодел, одновременно опускаясь на одно колено.

Это были волколаки. Двадцать… тридцать… пятьдесят? Больше. Наверно, все население Березовой Гривы кружило здесь, под луной — взрыкивая, на ходу обрастая шерстью, скаля клыки. В середине дьявольского круга стоял человек. Совсем голый, перемазанный черной кровью, он держал над головой толстую книгу и нараспев выкрикивал:

— Во черном поле, на перекрестке, лежит бел-горюч Алатырь-камень! Кто к камню подойдет, камень тот отопрет, кровавый ключ отворится, чтоб крови напиться…

Степан огляделся по сторонам и увидел деревянную лестницу, приставленную к чердаку. Он бесшумно и осторожно взобрался наверх, на самый конек. Человек на площади, окруженный звериным клубком, продолжал выкрикивать слова. Шар луны пламенел уже невыносимо, иглами впиваясь в зрачки. С него словно капала кровь, проливаясь на землю.

Нефедов переломил пластинку амулета. На него обрушилось морозное облако, заискрилось вокруг тысячами снежинок, опадая на плечи. Шепотом проговаривая заученную наизусть строку, он чувствовал, как леденеют губы, отказываясь двигаться, как мир вокруг замедляется, превращаясь в вязкий кисель звуков и движений. Толпа на площади взвыла в один голос, но этот вой растянулся, дробясь на тягучие звуки: «У-у-о-о-а-а-а!». Покрытый кровью человек пошатнулся, уронил черный том и сжал руками голову, падая на колени. Холод стал невыносимым, подбираясь к самому сердцу. И тогда Степан выстрелил. Красные брызги веером повисли над площадью. Обезглавленное тело рухнуло и задергалось в конвульсиях. Волколаки стали поворачиваться на него — медленно, выдираясь из пут заклинания. Послышалась скороговорка выстрелов. Каждая серебряная пуля выжигала огромные дыры в плоти, отбрасывая оборотней в пыль, кувыркая тела по площади. Вой достиг невыносимой высоты, постепенно ускоряясь, мохнатые силуэты заметались все быстрее, но их было уже слишком мало, чтобы успеть напасть, чтобы прорвать слабеющий круг холода.

Последний оборотень грохнулся в пыль и умер, сипя и вздрагивая. Тогда Степан соскользнул с лестницы и бегом кинулся на площадь. Альвы были уже там — равнодушно работали кинжалами, отрезая головы людям, с которых сыпались последние остатки шерсти. Здесь были все, от мала до велика. Нефедов глядел на груду тел и чувствовал, как на него наваливается свинцовая усталость.

— Командир! — рядом появился один из солдат. — В деревне больше никого. А вон там один живой остался. Пуля мимо прошла, но сбежать он не успел.

— Пойдем, — хмуро буркнул Степан. Он шел мимо трупов, и настроение портилось с каждым шагом. Нефедов понимал, что иначе никак нельзя — волколак, однажды попробовавший крови, нормальным не станет никогда, и человеком его считать можно будет только до следующего полнолуния, когда жажда крови снова обернется безумием зверя. Но лучше от этого не становилось, потому что среди убитых были дети и женщины.

— Чертова мать! — выругался Степан. — Жаль, что я этой сволочи башку отстрелил сразу!

Он пнул книгу, валявшуюся около разрисованного кровью тела, и перешагнул через него, направляясь туда, где трое альвов, стоя неподвижно, держали на прицеле крепкого мужика, вжимавшегося спиной в бревенчатую стену.

— Так, — не доходя пары шагов, Нефедов остановился и пригляделся. Потом присел на корточки:

— Кого я вижу. Никак, Михаил?

Белый от страха мужик, челюсть которого мелко тряслась, судорожно кивнул, обхватив грязные плечи руками. Альвы пристально глядели на командира, ожидая приказа. Стволы их винтовок не шевелились, мертво уставившись в лицо недавнему оборотню.

— Вот, значит, почему места у вас гиблые, — презрительно усмехнулся Нефедов, снова поднимаясь на ноги, — волки шалят, значит?

Он сунул руку в карман, нашаривая папиросы.

— Ну, раз так — извини.

Альвы отошли на шаг, вскидывая винтовки. В это время пальцы старшины нащупали в кармане что-то мягкое. Он вытащил замызганную тряпицу, встряхнул ее — на землю посыпались крошки табака. Степан бросил тряпку под ноги и досадливо посмотрел на мужика.

— Хороша у тебя была махорка, Михаил! Получается, придется мне добром за добро отплатить.

Старшина вздернул плечи и замер, глядя в черные, без зрачков, глаза одного из снайперов. Думал он недолго.

— Ладно. Ведите его в машину, отвезем в Волоколамск. Пусть там с ним разбираются, у нас и своих дел по горло.

Помолчал и добавил:

— Не иначе, бог тебя надоумил такую махорку вырастить… Миша. Зачистить здесь все!