Мы уже не в Канзасе, Элли, прикинь? Мы, похоже, надолго теперь не в Канзасе. Ты давай-ка, на плечи куртку накинь, Здесь дожди и ветрище на чертовой трассе. Если хочешь, там фляжка в кармане, глотни, Не стесняйся, нам дальше топать и топать. Верстовые столбы, опустевшие дни — И на желтой дороге, куда ни взгляни, Твои слезы вплавляются в копоть. Мы уже не в Канзасе. Вон домик твой, Как набор «Сделай сам» – доски и черепица. У Тотошки по-прежнему хвост трубой. Что скотине? Хозяйка накормит пиццей. Не смотри за плечо, потому что взгляд Должен быть обращен туда, где пустыня Переходит в небо, как говорят. Впрочем, ты-то можешь пойти назад, Только сзади Канзаса нет и в помине. Тот, кто делал волшебные башмачки, Не провел тест-драйв по камням и скалам. Говоришь, что спасения нет от тоски? Ничего, зато от чумы – навалом. Изумрудный город (ты слышишь, Эль?) Превратился в мираж или что-то вроде, Так что ну его к черту. Зато поверь: Через пять или шесть вот таких недель Мы дойдем в Канзас при любой погоде.

Джек и Джилл не встречали друг друга уже девятнадцать сезонов дождей. Джек стал черным от солнца и жестким от горя, он ищет ее день и ночь. «Где ты? – шепчет сухими губами во сне. – Почему сторонишься людей?» Джил молчит в каждом сне, тает в дымке, и вновь ускользает стремительно прочь. Джек бродил от Аламо до стылых равнин, где мешается лед со слюной, Пил такое, что пить никому не годится из ныне живущих людей. Кобура под рукой, шесть смертей в кобуре (Джилл, родная, останься со мной!), И улыбка такая, что лучше давай, объезжай даже самый злодей. Джилл не видно. Но голос звенит в тишине, серебром отдается в груди. «Джек, скорее! Я здесь, я одна в темноте, без тебя я совсем никуда!» Девятнадцать холодных, как бритва, дождей размывают следы позади, И серебряный голос магнитом ведет, он надежней любого следа. Джек и Джилл повстречались на самом краю, там, где сходятся грани миров, Там не место для стали и крови его – но успел ее руку поймать. «Где ты был?» – это Джилл. «Я искал», – это Джек. «Хорошо, что остался здоров». Остальное – друг другу глазами, без слов. Как еще про такое сказать?

Она уходила с дождями. Я просто смотрел ей вслед. Она размывалась тенями, скользила среди воды. А я оставался ждать ее, я жду уже сотни лет, Я знаю, она вернется – оставившая следы. Она разбегалась пожаром сквозь вереск и сухостой, Кричала, как птичья стая – на разные голоса. Я мрак под закрытыми веками, я воспоминания той, Которую знал, но не помню, какого оттенка глаза. Я стал тополиным пухом, просвечивая насквозь. Рассыпался на песчинки, где каждая ждет ее — Я стертая временем память с надеждою на авось, Невыстрелившее в спектакле заряженное ружье. Она управляет штормами среди ледяных морей, Танцует на горных кручах, с богами к руке рука. Я буду живой в минуту, когда повстречаюсь с ней В краю, где застыло время, Спрессованное в облака.

Лета, считай, как не было. Вечная мерзлота Стала еще поближе к нам, этак шагов на пять. Шутка про потепление нынче уже не та, Если и потеплело где, в Сибири не увидать. Вроде еще и лето, но – осень идет в патруль, Стены домов корябает злой дождевой наждак. Словишь лицом эти капли, очередь стылых пуль И замираешь замертво, думая, как же так. Хочется то ли по соточке, то ли упасть в полынь, Чтоб на всю зиму затариться горечью на губах. Русскому не получается впасть в иноземный сплин, Проще крест-накрест рубаху, да где напастись рубах? Тянет откуда-то холодом с ночи и дотемна, Чудится посвист, как будто бы гаммельнский крысолов Водит за тихой дудочкой. Это в груди струна, Ветер звенит-играется. Ветру не нужно слов.

Иногда я пою. Ты не слышишь, и это не радует. Жизнь пора бы давно перестать подвергать сомнению. Надо мной в тишине, чуть повыше нечеткой радуги Пролетают планеты и всякие там скопления. Ось галактики вертится. Что мне с такого знания? Вместе с миром лечу по маршруту без возвращения. Ты пьешь чай и поёшь, забивая на переживания, Вся живая и яркая. И никакого смущения. Горло сжато словами, кошачьми мягкими лапами, Я иду к тебе снова – на ощупь, без компаса с картами, Сердце бьет метрономом, дорожными злыми ухабами… Все в порядке. Все правильно. Звезды в лицо – миллиардами.

Оглянуться – плохая примета. Легко не успеть На автобус, который уходит в обратный путь. Мир как старое фото. Вместо неба – красная медь, Воздух полон дождем так, что кажется, не вдохнуть. Первый шаг по сырому асфальту, поход налегке, Отдающийся звоном подков на твоих сапогах. Вместо солнца китайский фонарик зажат в кулаке, Все как было, но если подумать – то все не так. Если верить в автобус, тогда он конечно придет, Скрипнет дверью, поманит шофером, подаст билет. Если верить… А если не веришь, тогда вперед, Меряй тропы шагами, жди поезд, которого нет. Оглянуться – надежный способ сойти с пути, Оторваться от Дикой Охоты за левым плечом… Остановка. Смотри. Небо рушится там, впереди, С красной медью осколков. Но тебе уже все нипочем.

Расскажи-ка мне сказку, ветер, Не спеша, обо всем на свете. О побеге и о возвращении, О бессоннице и о прощении. О любви и большой удаче — Ну, а как же еще иначе? Расскажи мне всю правду, ветер, Как срываются двери с петель, Как влюбленные спят в обнимку Укрываясь рассветной дымкой. Как сухими глазами плачут, Ну, а как же еще иначе? Расскажи мне скорее, ветер Про того, кто за всех в ответе. Как зовут его, где он ходит, С кем он ночи и дни проводит. Он ведь бог, это что-то значит. Ну, а как же еще иначе? А когда ты мне все расскажешь, Легким смерчем в пыли пропляшешь — Ты со мной помолчи немного, Задержись на моем пороге. Видишь, я ничего не прячу. Да и может ли быть иначе?

Андариэль мертва. Караван идет в Лут Голейн. Завтра коммандеру Шепарду обратно на Цитадель. Выплесни из стакана остатки и вновь налей, Слушай, как за окном весна играет ночную капель. Улицы Сайлент Хилла опять затянул туман. Где-то в тумане Алесса кричит из последних сил. На «Ишимуре» не спится Айзеку Кларку – пьян, Вертит в руках фотографию той, для которой жил. Андариэль мертва. Караван отмеряет дни. Только Дюк Нюкем форевер, ему никого не жаль. Шепард с кошмаром борется, комкая простыни, А за окном галактика вертит свою спираль. Нет. Ничего не кончается. Слышишь? Зовет туман. Пепел пустого города, угли звездных полей… Полный форсаж, «Нормандия»! На мостике капитан! Курс… тут уж как получится. Можно и в Лут Голейн.

Я пил и пел. Я знал немногих женщин, И много больше знал чужих гитар. Я уходил, забывчив и беспечен И возвращался, с корабля на бал. Курил ночами в тамбурах вагонов, Дыша в обледеневшее стекло. И множество ночей, порой бессонных Сквозь мои пальцы водкой протекло. Хронически удачей обделенный, Менял дома, углы и города… И как обычно, десять раз влюбленный, «Всегда» я путал с «больше никогда». Сбивая трассой каблуки ботинок, Метался, замыкая путь в кольцо. И жизнь, нелепой россыпью картинок, Швырял сибирский ветер мне в лицо. Тюмень учила жить. Омск штопал раны. Брат-Новосиб встречал и провожал. И Красноярск сквозь стылые туманы Спасал меня и за руку держал. Четыре города. И расстоянья между, Где каждый вздох я помню наизусть. Вы много раз давали мне надежду — Мне нечем отдарить. Но я вернусь.

Послевкусие. Ветер в моей руке. Словно камень, катящийся к Енисею, Я забыл все слова на своем языке. Я хочу рассказать, но так не умею. Глубже вдох. Пусть воздух легкие рвет. Это вкус Сибири, бог всякой сласти. Под ногами город, и сердце жмет Тело, будто стакан, перелитый счастьем. Послезвучие. Город глядит в глаза, Ледяными зрачками врастая в душу. Красноярск, красно-ярые небеса — Я вернулся. Брось ногу на тормоза, Подожди чуть-чуть. Покури. Послушай.

Ожидание марта легко начинать в декабре, С каждой новой метелью весна придвигается ближе. Ты молчишь, грея пальцы над кружкой. А знаешь, я слышу твое сердце. Стучит где-то рядом, в соседнем дворе. Ожидание дома – похоже на поезд метро, Перезвон запоздалых колес на ночных перегонах. За подкладкой пальто завалялся десяток патронов, Или просто билеты. Сегодня тебе повезло. Без тебя тяжело, но с тобой тяжелее стократ. Я привык в одиночку – не радует, но интересно… Возвращаясь из дальних краев, я скажу тебе честно — Что-то там мне дороже, чем истина, друг мой Сократ. Ожиданием чуда легко заполняется день. Даже тучи по графику, нам ли пенять на погоду? Я тебе позвоню на неделе ближайшего года, и скажу: «Приготовься. К тебе возвращается тень».

Каждый сотрется из памяти, это просто. Люди, события, лица.. Вот так короста, Рану стянув, осыпается мелким прахом, Не откликаясь ни радостью и ни страхом. Каждый исчезнет из рейтингов, выйдет из моды. Татуировка – и та постепенно сходит, Блекнет, становится контурами под кожей. Есть в этом чей-то замысел. Вряд ли божий. Память не дольше саги, хоть крепче стали — Сталь заржавеет, а саги в гробу видали Те, кто еще в проекте, но чье рожденье Нас разменяет, как прошлое поколенье. Норны – и те тянут пряжу из интернета, Где заплетаются судьбы (читай: скелеты судеб). Они будут стерты через минуту. Впрочем, бессмертны комиксы. Это круто.

Посмертно Никола Тесла прислал нам мешок секретов, Чтоб мы разогнали тучи, чтоб снова настало лето, Чтоб если по Цельсию – двадцать, то в год по три урожая. Чтоб русские не помирали, а наоборот бы – рожали. А мы, брат, уже привыкли, что жизнь хрустит под ногами, Что водка всегда плохая, что все обросли долгами. И что нам какой-то Тесла с его волшебством задаром? От Приштины до Гаваны нас вспомнят по перегару. Вон боги смеются с неба, глумятся над новостями. Смешно же, – пошел за хлебом, вернулся, гремя костями! Полёг под случайным танком, шагнул не за ту границу. И рваное в клочья небо крестом расшивают птицы. Здесь нам, как всегда, не в кассу, а где-то ещё – не в жилу. Зато мы, друган Никола, теперь два плюс два сложили, И можно прямо по лужам, под дождиком – да без каски… Смотри-ка, на небе солнце. Мы думали, это сказки.

Здравствуй, сестра. Я – на западе, ты – на востоке. В разные стороны – красная строчка дороги. Только, куда ни иди, мы опять повстречались. Здравствуй, сестренка. Во сне мы с тобою смеялись. Здравствуй, сестра. Что сегодня на карте погоды — Снова у нашей вселенной тяжелые роды? Снег, проливные дожди или пыльные бури? Все, что здесь есть, кровоточит и температурит. Здравствуй, родная. Спешу поздороваться первым… Мы из Сибири, сестренка – железные нервы. Ты мою жизнь на четыре часа обгоняешь. Редко смеемся. А чаще… ну, ты понимаешь. Здравствуй. Весна, говорят, задержалась в дороге, Веришь? Не очень… А нужно-то, в общем, немного — День простоять, да потом еще ночь не бояться, Слышать, как дышит во сне, и за руку держаться. Видеть лицо – не такая уж надобность. Впрочем, здорово, если во сне. И того, кого хочешь. «Аська» – онлайн. Без Сибири, конечно, не воин. Здравствуй, сестренка. Ты рядом. Я снова спокоен.

С хрустом наступив на клятву, раздавив ее в осколки, Ехал я, такой помятый, в Абакан на верхней полке. Не о чем тут спорить, право, незачем тут тратить слезы. Вот и ладно, вот и славно, вот и ни к чему угрозы. Разобравшись с обещаньем, плюнув на большие планы, Похмелившись на прощанье, очень просто, очень странно — Ехал по большой Сибири, собирая в горсть удачу, В коммунальном общем мире, с одиночеством впридачу. Ехал по дурным приметам, прорубаясь сквозь прогнозы, Пробуксовывая летом, а зимою – сквозь морозы. Ехал как Емеля к щуке, как Иван-Царевич – к волку, Взгромоздивши «аз» на «буки», как багаж на третью полку. Сколько рельсы ни петляют, шпалы кончатся когда-то. Вот тогда и повстречают, то ли водкой, то ль ухватом. Вот тогда тоску проводим, шлепнем звезды на погоны… А пока – состав отходит. Просьба всем пройти в вагоны.

Шаги патруля по осколкам разбитых зеркал. Мой друг, ты опять этой ночью успешно воскрес? Я слышал, что ты до заката вчера умирал, А после восхода из гроба тихонько исчез. Твоим Вавилоном теперь управляет другой — Он даже меня пригласил в свой предвыборный штаб. Здесь, знаешь ли, выгодно быть молчаливым слугой, Поскольку, кто тих языком, тот глазами не слаб. Куда ты уходишь, звеня жестяною сумой, Пытаясь одною улыбкой кормить и спасать? По улицам, крапленым ветром, ножом и чумой, Под небом, с которого можно романы писать. Когда ты идешь – босиком по январской земле, Бессонница лижет патрульным седые виски. А я, без огня, грею руки в остывшей золе, Пока не услышу дыханье у левой щеки.

Мир как полный стакан – принимаешь, так пей. Постарайся не расплескать. Этой ночью твой дом из одних дверей, но кого в эти двери ждать? Ночь царапает стекла и дышит в стекло, как большой неуклюжий зверь. И пока твое солнце еще не взошло, хорошенько замки проверь. Он сидит за столом и листает альбом, вспоминая врагов и друзей. В его доме бардак, в его мыслях облом, в его памяти пыльный музей. Ночь стоит за плечами послушной женой, и холодные пальцы легки. А внутри что-то рвется замерзшей струной, выдирая из сердца стихи. Этой ночью и вовсе не время решать, это время осталось вчера, Можно только сидеть и почти не дышать, коротая часы до утра. Мир как полный стакан, но никто не придет, чтобы выпить его помочь. Этой ночью он здесь никого не ждет. Он читает и слушает ночь.

Вечер стирает тени, уводит их на аркане, Ветер хлопает ставнями, гасит вокруг фонари. Авель, так твою мать, где же теперь брат Каин? Что ты глядишь вокруг? Ты на меня смотри. Кровь на руках тепла, греет не хуже меха, Краска, не больше того. Смоется на раз-два-три. Авель, ты бросил кирпич, неужто тебе не до смеха? Что ты глядишь вокруг? Ты на меня смотри. Небо пустынно и хмуро. Хоть плюй в него – не ответит. Ты опоздал, для тебя больше не будет зари. Авель, твой маузер быстр, тебя не осудят дети… Что ты глядишь вокруг? Ты на меня смотри. Нос обоняет гарь до каменных ребер мира. Богу – приятная жертва, себе – стада забери. Авель, куда ты бежишь, кто приютит дезертира? Что ты глядишь вокруг? Смотри на меня, смотри!

Самайн! Открыто настежь холодное небо, И звезды валятся прямо в твои ладони. Самайн. Забытый привкус горелого хлеба. Сегодня мертвых с порога никто не гонит. Самайн! Круги костров опаляют душу, По венам течет не кровь – ледяная брага. Самайн! Сегодня мертвые шепчут в уши Живым такое, что хочется петь и плакать. Самайн! Заштопан мир костяной иглою, В прорехи ветер мечет горстями грозы. Сегодня мертвые пьют наравне с тобою, В железной кружке мешая со спиртом слезы.

Черная пешка на белой клетке, Что ты здесь делаешь, как ты ходишь? В темном метро на зеленой ветке Партию мысленно хороводишь. Черная пешка, кто здесь играет, Кто назначает правила боя? В левой ладони – ключи от рая, В правой – заначка на случай запоя. Каждая строчка – вызов терпенью. Начали с шаха, кончаем матом. Младшей фигуре на усмотренье — Жить. И играть по чужим раскладам. Вновь к миттельшпилю ведут все двери — Неумолимо, без отклонений. Видишь, и правда – Москва не верит Просьбам, слезам и часам сомнений. Черная клетка милее белой. Но обжигает подошвы снова Красная площадь – горячее тело Города. Ждущего и чужого.

Мне только что выпал случай, тяжёлый железный кубик, Шанс доказать, что я лучше, не выбиваясь из рубрик. Шанс удивить прохожих. И, сидя на тротуаре, Светить веселою рожей, пока не арестовали. Мне только что вышло боком, аукнулось без оглядки. И все труднее спать с богом, не отвлекаясь на ****ки. Труднее летать по приборам, стараясь думать как надо — И чтобы копать от забора и прямиком до заката. Мне только что намекнули – из рая можно под пули. Поставили в строй, и хули? Зато одели-обули. Зато все четко и ясно, приказы не обсуждают, И более безопасно, чем там, где оберегают. Мне только что выпал ветер, удачно открылись масти. И на нулевом километре уже виднеется счастье. Зубами бы только вену… зажать бы, чтоб не загнуться. А в общем – какого хрена? Я создан, чтобы вернуться.

Вложи в конверт из плотного картона Все сны свои и часть воспоминаний Лизнув, приклей копеечную марку И не спеша неси в почтовый ящик Хотя постой, а как же точный адрес Куда твое письмо помчит в эфире? Куда бы ни помчалось, не волнуйся Поскольку адресата не отыщет Поскольку адресат не существует Поскольку адресату дела нету До всех твоих смешных переживаний В каком-то там конверте из картона И лишь когда объезд земного шара Закончив, то письмо к тебе вернется Покрытое броней чужих печатей И оберегами разновеликих марок Его открой и вытряхнув небрежно На гладь стола всю шелуху, которой Так дорожил до этого зачем-то Оставь конверт до лучшего момента До часа скорби или же веселья Такого, что душа в себе не сдержит Такого, что прожжет любую скатерть Любую крышку сундука и гроба — Его и спрячь в картон под штемпелями И впредь держи на самом видном месте Не сомневайся Почтальон придет.

Приложи подорожник, и все пройдет, И домой вернется бродячий кот, И дадут горячую воду в срок, И шагнет тот, кто нужен, на твой порог. Герда Кая найдет в снеговой глуши, Только ты как следует приложи, И тогда – сам увидишь – тебе в ладонь Ткнется мордой волшебный крылатый конь, И тогда станет легким тяжелый путь, Только о подорожнике не забудь. Не забудь, приложи, да покрепче-ка, И тогда станет теплой ее рука, И тогда в черном небе опять луна Разольет молоко золотого сна, Бросив в ноги неспешную гладь реки, Уводящей в город, где маяки. Подорожник – друг, такова игра. Приложи скорее. Уже пора.

Засыпая ночью на любимой груди Не забудь о том, что нынче где-то по снегу Тысячи ушедших по тропе впереди Топчут путь Самайну и оленьему бегу. Тысячи холодных затуманенных глаз Смотрят, как ты спишь и улыбаются молча. Помнишь меня, брат? Я б умер множество раз, Лишь бы ты прожил еще немного подольше. Вспоминай меня сегодня с каждым глотком, Помнишь, я как ты, любил холодную водку. Что же делать, брат? Пускай Самайн за окном Пляшет над кострами ледяную чечетку. Ночь Поминовенья обнимает и пьёт, Крепче пальцы жми, чтобы стакан не разбился… Слышишь, брат? Тебя любимый голос зовет, Голос той, с кем ты своим дыханьем делился. Это плач Самайна, вздох осенней ночи, Песня тех, кто любит, про кого не забыли. Наливай мне, брат. А я сквозь пламя свечи Улыбнусь тебе. И прошепчу: «Мы здесь были».

Когда Ромео Верону бросит — Без спешки, молча, почти мгновенно, Его никто ни о чем не спросит, Ему Джульетта найдет замену. Она его не проводит взглядом, Платок не бросит в пыль на дорогу. «Я не останусь». «Ну и не надо». «Я не приеду». «Да ради Бога». Корабль на рейде, и якорь поднят, А там, за морем – другие люди. Ромео весел, Ромео помнит, А что Джульетта? – ее не будет. Мир пахнет гарью и свежей кровью, Идут по сельве конкистадоры. «Ты так смешна со своей любовью…» «Я так устала от разговоров».

Вожжи отпущены. Эх, приударьте, красивые! С миру по нитке, с зелёного бору по сосенке. Мы же на самом-то деле такие счастливые, — Не пожалеем о том, что забыли и бросили. Не пожалеем о сказанном – сказано разное, Не позовем за собой – на двоих не обломится. Знаешь, подумай – а вдруг мы такие заразные, Вдруг с нами лучше совсем никому не знакомиться? С миру по стопке, иначе никак не получится — Бог любит пьяных, на трезвых старик отрывается. Знаешь, а мы никогда на ошибках не учимся. Даже не учим. Само как-то так получается.

Небо повисло на прутьях балкона, Капает. Сердце ерошится злою вороной — Каркает. Съежились мысли, их нечем согреть, Муторно. Только квадрат заоконный смотреть Будто кино. Ветер сбривает по скверу листву, Ветки гнет. Видишь, я все еще где-то живу, Грею лёд. На отрывном календарике май, Все впереди. Я даже денег наскреб на чай. Ты приходи. Тикает, такает… Стрелки часов Лезвия. В зеркале вижу чужое лицо, Трезвое. Вечная практика – горе топить В проруби. Глянь, безнадежно как машут крылом Голуби…

Жили-были, ковали гвозди. Сытно ели, да сладко спали. Для своих места – на погосте, а чужих по лесам бросали. Для своих – из ушка серёжку, а для пришлых – с овчинку небо. Напивались в умат и в лёжку, матюги заедая хлебом. Прибеднялись: мол, хлеб на квасе, да по лавкам ребята хнычут. А у каждого – нож в запасе, и в заначке большие тыщи. Так корёжило лица злобой, проходя под окном соседа, Что глядеть приходилось в оба, от забора и до обеда. И на каждый плевок под ноги прорастала трава-паскуда. И сплетались в узлы дороги, лишь бы дальше пройти отсюда. Но зато здесь такие гвозди – любо-дорого входят в мясо! Налетай, дорогие гости, палачи да убийцы, разом. «Что шарахнулся, пучеглазый, стал белее своей рубашки?» Наши гвозди – дешевле грязи, да и вера не крепче бражки. И пока всё так, гром не грянет. Ничего не придётся херить. Ну, а если Господь заглянет — Перед ним заколотят двери.

Гвардия уходит в ночь. Без победы, чести, славы Нас сегодня гонит прочь ветер яростной расправы. За плечами дым и плач. Ждет привычная работа. Каждый – рыцарь и палач без надежды и почета. Без заботы и судьбы обреченные на битву, Мы – убийцы и рабы черной воинской молитвы. Нем закон – стальной клинок просечет любые латы. Мы шагаем за порог, не страшась теперь расплаты. Кровь и грязь на сапогах засыхают липкой рвотой. «Эй! – с усмешкой на губах – Вот веселая работа!» Впереди нас ждет Берилл, Форсберг и глухие Вязы… Мы очистим этот мир от повстанческой заразы. Гвардия уходит вдаль, оставляя только пламя. Никого уже не жаль, некому идти за нами. Мы вернемся в страшных снах, вкусе крови, лязге битвы И немой смертельный страх не рассеется в молитвах. Меч в руке и сброшен шлем. Вновь исполнено заданье. Наш удел известен всем – но останутся преданья… Пусть на плечи давит ночь – кто хлебнул ее отравы, Тех сегодня гонит прочь ветер яростной расправы.

Ты вернешься в мой город весенним дождем в декабре, Не стучась, проскользнешь сквозь закрытые наглухо двери. Ты расскажешь, что мы прощены, можно жить на земле. Я налью по одной и отвечу: «Прости, не поверю». Ты, смеясь, мне покажешь Грааль и обломки Креста, И очертишь рукой географию всей ойкумены. Разомкнувши уста, пояснишь, что задача проста И осталось узнать – одиноки ли мы во Вселенной? И, качаясь на стуле, не станешь смотреть мне в глаза. За окном – половина зимы и седьмица апреля. Если ты пожелаешь, то даже начнется гроза, Ты уже можешь все. Я уже все равно не поверю. Ты раскроешь мне дали, которым названия нет, Твой линкор острым носом взломает паркет у причала. Возвращайся с отказом, мой ангел. Оставь сигарет. Я не верю тебе. Я уже не начну все сначала.

Садись в самолет, заводи моторы, не думай о том, чего не случится. Ты выпил свое, ты готов, и скоро поднимешься в небо железной птицей. Твой крест – да какие кресты, ей-богу? Раздай товарищам все награды. Твой квест призывает тебя в дорогу. Давай, они все будут только рады. Пропеллер белою хризантемой, и солнце плавит клинок но-дачи. Ты был при жизни больною темой, зато по смерти несешь удачу. А с неба – дождь вперемешку с ветром, а где-то жгут для тебя в дорогу Бумажных денег два кубометра, чтоб ты богатым явился к Богу.

Дремлют старые боги. На мокрые крыши Небо рушит грозу беспощадно и зло. Паруса Рагнарёка вздымаются выше, Белый гребень волны ударяет весло. Разрываются тучи, и Сурт на пороге Греет стылые руки в дымящей золе. Хель скликает волков. Ворон Одина дробит Отражение копий в оконном стекле. Дует ветер с востока, и Утгардалоки Снаряжает Нагльфар, усмехаясь в зенит. Наступает зима. Дремлют старые боги. Под ударами молний Валгалла звенит.

Жили-были по зиме, Поживали. Пили водку и жене Наливали. Всклянь набулькали стакан — Как тут бросить? Если кто сегодня пьян, С тех не спросят. За зимою и весна Птичьим граем. Что, братишка, не до сна? Лей до края. Льдом набита вся душа Под завязку. Только водка хороша, Прямо сказка. Прямо – сказка, криво – быль Без предела. Эй, душа, пластайся в пыль, В клочья тело! С плеч рубаху на ремки Без печали! Зря вы столько, мужики, Наливали… Осень обернет зимой Стылый город. Если все-таки живой — Чем не повод? Хрустнет сахарно стакан, Сплошь осколки. Спирт сегодня ох как рьян, В горле колкий. Пережили этот год, А потерям Счет никто и не ведет, В них не веря. Ты прости меня сейчас, Если хочешь… Вот и все, и свет погас. Доброй ночи.

За спиною – комиссар, красные сапожки, Ох, не стой ты поперек выбранной мной стежки… Не грози лазганом, сука, им меня не напугать. Кто на Кадии сражался, тем давно на все плевать. Император, огради от всего на свете. Одному тебе молюсь, все мы твои дети. Тираниды прут с востока, Хаос требует свое. Крылья аквилы над нами – ну, подайте мне ружье! Жизнь не стоит и патрона. Эх, гуляй, босота! Вместе с катачанским взводом, да на пулеметы. Штрафнику одна дорога, от казармы до креста За железным «Носорогом» в Кадианские Врата… Кто там машет мне рукой, что это за шлюха? Что ж, похоже смерть пришла, подлая старуха. Дай-ка обскуры малёха, затянусь на посошок! Вот тебе, братан, на память мой потертый вещмешок. Кровь и пламя впереди, – как обычно, вроде. Император, помоги ты своей пехоте! Мне не быть в Космодесанте, не прославиться в веках, Да зато я сапогами растоптал поганый страх. Не придется мне, братва, отмечать победу, В красном цинке я домой молча нынче еду. Но не праздновал я труса, не заклинило патрон — И шагает по планете наш Имперский легион!

В окружении чуждых стен вспоминаю твои ладони. Как ты? Думаешь обо мне, пусть хоть изредка, по утрам? Это вряд ли. Опять меня по стране торопливо гонит Ветер выдуманных проблем и просроченных телеграмм. Обратившись в колючий ком из сомнения и обиды, я качусь по ухабам трасс и линейкам взлетных полос. Впрочем, там, где я был вчера, из окна неплохие виды, Ну а там, где проснусь на днях – так красиво, что аж до слёз. Если ангел-хранитель твой вдруг откажется от работы, Я, пожалуй, его прибью. Ты же помнишь мой телефон? Набери эти десять цифр, и скажи мне на ухо: «Ну что ты, Я в порядке. Ангел на месте. Это просто дурацкий сон». Просыпаясь в кромешной тьме, как затерянный на орбите Космонавт, вспоминаю вмиг – то, что должен бы позабыть. Ты, конечно, теперь уже не захочешь меня увидеть. Я, конечно, теперь уже не устану тебя любить.

Что же ты не пишешь, мой веселый брат? Долго разбираться, кто во всем виноват. А припомнив множество своих утрат — Кажется, что в поле не воин. Может быть, вчера я говорил с тобой. Толком не понять, ты в телефоне другой, Да такой другой, что в гости ни ногой — Впрочем, за тебя я спокоен. Отступив на шаг от нашей суеты, Размотал себе всю душу на бинты. Мне не подступиться, полные кранты, Да и незачем подступаться. Здешняя зима вросла нам в жилы и кровь. Пожует, да выплюнет, и вся любовь, Дышим льдом, и в легких прорастает вновь Иней, не давая бояться. Здесь, луной раскатана, лежит Сибирь Мерзлым молоком от Омска на Анадырь, Вшита белой строчкой в енисейскую ширь, Писаницей врезана в скалы. Кто ее увидел, тот как будто бил В бубен жизни, свитый паутиной жил. Звон Сибири – слышишь – от Юрги до Курил. Разве тебе этого мало?

Жара стояла на земле, душа потела… Кто чистил рыбу на столе, кто прятал тело, Кто штык точил, кусая ус, кто ел котлеты. Я ж поступить пытался в вуз, испортив лето. Летели в космос корабли, тонули лодки, Вставали зомби из земли и пили водку. Колумб Америку закрыл и сжег все карты, Лишь мы, составом в десять рыл, сидим за партой. Матросов к пулемету полз, летел Гастелло. И ты, с букетом белых роз, и я – без дела. Восстал из праха Вавилон, и пали Фивы, Но выдь на Волгу, чей там стон над кружкой пива? Горел июнь, вращался мир, шиза крепчала, И вот – опять без дырок сыр, и всё сначала — И свет, и звук, и е равно эм цэ в квадрате… А я забыл уже давно, в каком ты платье. Нарезан ломтиками день, утоплен в чае, И подала в отставку тень, не заскучаешь. Раскопан древний Илион толпой узбеков. Да был ли мальчик? Или он давно уехал?..

Над проливом сегодня радуга. Добрый знак. Даже тем, кто вчера утонул, все грехи скостятся, И любой, пусть хоть самый отпетый убийца-маньяк Этим утром, открыв глаза, начинает смеяться. Отчего же вновь, наблюдая пустой стакан, В нем Офелию вижу, и вот она по теченью, Распустив косу, держит курс напрямик в океан, Вся размокшая, как упаковка дрянного печенья? Если скажешь кому-то: «Прогнило, похоже, у нас что-то, нет уже перемен в королевстве Датском», — Каждый раз рискуешь. Поставят синяк под глаз И уйдут, оставив в тоске и смятении адском. Лучше просто работать могильщиком. Нет хлопот. У покойников здесь, несомненно, с родней напряги, Лишь поэтому можно копать. И никто не придет, Не предъявит (на череп Йорика) ворох бумаги. Здесь такая во всем неправильность, что порой Эльсинор представляется ржавой пустой жестянкой, Где по всем коридорам закованный в латы строй Мертво держит равненье на царственные останки. Если мир – что театр, то подмостки давно пора В капитальный ремонт, вместе с прочей ненужной дрянью, Или, скажем, в костер. А поскольку пьесы – мура, То актеров ждет децимация и покаянье.