1

Когда в окне замелькали пролеты моста через Волгу, Вадим почувствовал, как под ложечкой кольнуло… нет, даже не кольнуло, а остро защемило. Будто голод проснулся, да только есть Вадим не хотел, всего час как из ресторана. Ему не хотелось признаваться себе, но он знал, что щемящее, такое неприятное ощущение — не что иное, как поднимающийся из глубин подсознания страх. Вместе с соседями по купе он стоял у окна, что-то поддакивал мальчишке, считавшему пролеты, цокал языком — какая, мол, широкая она, наша Волга, — но все это проделывал не он, не Вадим Сорокин, а автомат в его обличье. Настоящий Сорокин кожей чувствовал каждый десяток метров, на который уменьшался путь до Куйбышева, и корчился от страха.

Но вот мост отгрохотал, соседи отвалились от окна, и с ними Вадим.

— Завидую вам, такую большую воду под боком имеете, — со вздохом, но весело, словно радуясь за Вадима, сказал Усман, собирая вокруг глаз пучочки морщинок. — Твой Куйбышев тоже на Волге стоит, да?

— Чего? — встрепенулся Вадим. — Ну да, на Волге…

Чтобы не разговаривать — сейчас это было непереносимо, — он вышел из купе и, заметив, что смуглолицый сосед тоже поднимается с места, направился через весь вагон в дальний тамбур. Дернул ворот, медные кнопки податливо распахнули батник почти до пояса. По груди, застревая в курчавой поросли, сбегали капли пота.

Никогда он не считал себя трусом. Никогда. Конечно, страшновато бывало не раз. Мало ли, вон и Герои Советского Союза на встречах признаются, как страшно бывало в бою. Но то — в бою! Почему же он не боялся — вернее, почти не боялся, — когда ночь напролет мчался в тумане на машине, превышая скорость, хотя знал, какой это риск — попасться автоинспектору или влипнуть пусть даже в ничтожную дорожную неприятность. За рулем он чувствовал себя лихим и бесстрашным, в общем, удальцом, каких мало, а сейчас, стоило проехать знакомый мост — и он раскис и чуть ли не готов идти с повинной. Странное существо человек, думал Вадим. Дикого зверя выручает инстинкт, оберегая от опасности, он ему и компас, и карта, и локатор. А чего стоит наше предчувствие? Тысячи раз мы внутренне сжимаемся, потому что ощущаем неясно приближение беды, но лишь в одном случае из ста предчувствие оправдывается, и именно эти исключения мы помним, о них с благоговением рассказываем знакомым. Наши повседневные мелкие страхи: не опоздать бы на автобус, не забыть бы документы, не наболтать бы по пьяному делу лишнее и прочие, и прочие — все они, как правило, едва возникнув, гаснут, не оправдываются, пора бы и привыкнуть. Не получается… То ли дело Курок — тот фаталист, он уверен, что ему не суждено помереть своей смертью, а коли так — чего ж трястись? У Курка не бывает ни предчувствий, ни суеверий, ни предубеждений. Опасность он осознает лишь когда она есть налицо.

Вадим курил сигарету за сигаретой. Тянулись они плохо, табак отсырел, да и вообще ростовская «Наша марка» не нравилась ему, но других не было. Он простоял в тамбуре больше часа, пока проводница не обругала его за окурки и пепел и не прогнала в вагон. «Надо собираться», — подумал он.

Соседи смотрели в окно, а когда он вошел, с благожелательным интересом оглядели: долго не был, не из ресторана ли?

— Сдам-ка постель пока, — сказал Вадим. — Скоро я дома.

— Хорошо, — закивала Фатьма. — Мама ждет, да?

— Ждет, — кивнул Вадим. — Все жданки поела.

Собираться, собственно, было просто: сдать постель, бросить в «дипломат» журнал да электробритву. Непроизвольно он растягивал процедуру: аккуратно сворачивал наволочки, простыни… Вадим сам не знал, чего больше хочет: чтобы время скорей пролетело или чтоб вокзал Куйбышева не показывался как можно дольше.

Отнеся постель и взяв у проводницы билет, он все-таки снова выскочил в тамбур и выкурил две сигареты. После Новокуйбышевска прошел в купе и распрощался с соседями.

— Успеха тебе в работе, — пожелал Усман, обеими ладонями пожимая руку Вадиму. — Чтобы люди всегда тебе спасибо говорили…

«Мне они скажут», — усмехнулся про себя Вадим.

— Папа, смотри, опять Волга! — крикнул мальчик.

— Это не Волга, это речка Самара, — сказал Вадим. — Ну, еще раз: счастливо вам доехать!

Лица Фатьмы и Усмана расплылись, глаза стали щелками. Сейчас Вадиму даже жаль было расставаться с добродушными и бесхитростными попутчиками. С ними было легко, в поезде он отдыхал. До самого моста.

— Береги нервишки, мамаша, — кинул он на прощанье проводнице. — Пригодятся еще… На других куряк…

И сразу вспомнился Курок, и опять защемило под ложечкой. На перрон Сорокин сошел, едва сдерживаясь, чтобы не озираться. Этого ему не хватало! Он старался взять себя в руки, однако ощущение, что его на вокзале ждут, не проходило. Да ведь не могут ждать! Чушь!

Вадим вышел через туннель на привокзальную площадь. На стоянке такси изогнулся хвост: видно, московский опоздал на несколько часов и пришел только что. Дело шло к пяти, жара спала. Но тащиться троллейбусом в микрорайон не хотелось. Конечно, можно было бы пешком дойти до своего дома, умыться, переодеться и потом уже отправиться к Шефу. Взять, такси или левака на Самарской — пара пустяков. Но инструкция была жесткой: посылку отвозить немедленно. Нарушать ее было нельзя: о тебе забудут. Или того хуже: не забудут. А иметь дело с Курком, помнящим о тебе, не приведи бог.

Вадим сунул в рот сигарету, вытащил из кармана тугих джинсов зажигалку, закурил. Нет, решил он, на привокзальной площади такси не возьмешь. Надо идти к автовокзалу…

Стараясь не слишком размахивать «дипломатом», где лежала посылка, он пошел в сторону универмага «Самара». Вскоре ему перестало чудиться, что за ним следят, и вагонные страхи уже казались смешными. Чем дальше он уходил от вокзала, тем легче становилось на душе. Он сумел-таки отогнать мысли, связанные с Курком, Шефом, поездкой в Ростов, и с удовольствием думал о том, как сегодня вечером заглянет к Валентине. И пусть она хмурится, пусть говорит, чтоб позлить, о своем замухрыстом солдатике… Все равно никуда Валюхе от судьбы не деться — Вадим Сорокин не из тех, кто останавливается на полпути. Он ее любит — это и важно. А что она… Ничего, полюбит и она…

Такси он поймал, не дойдя квартала до автовокзала. Плюхнувшись на заднее сиденье, сказал адрес и откинулся на продавленную спинку. Полузакрыв глаза, Вадим не шевельнулся почти до самого места. Когда машина свернула на Стара-Загору, он повернул голову, присматриваясь к телефонным будкам: знал, что из десяти автоматов в городе работают от силы три-четыре. Заметил двух девушек в кабинке.

— Здесь!

Щедро расплатился — таксист даже присвистнул, однако не поблагодарил: видать, пассажир показался ему дешевым пижоном.

— Девочки, ваши две копейки кончились! — Вадим постучал монеткой по будке. Оттуда послышалось хихиканье, фырканье, и через несколько секунд, смерив красивого загорелого парня взглядом, девицы прощелкали каблучками мимо него. Он вошел в будку, набрал номер. Длинные гудки — необычно громкие — доносились из трубки. Он терпеливо ждал. И не зря: в трубке послышался шорох и затем голос:

— Слушаю.

— Шеф? Это я, Вадим. Приехал. Все олл райт.

— Хорошо. Где ты сейчас? У «Шипки»?

— Кварталом дальше. К вам можно?

— Жду. Ты прямо с поезда? Или домой заходил?

— Что вы, Шеф! Я договор помню.

— Прекрасно. Жду.

Вадим повесил трубку, подхватил «дипломат». Слава богу, через полчаса он сбросит с себя этот груз. Удачно, что Шеф оказался дома.

…Через десять минут он уже входил в подъезд двенадцатиэтажки. Лифт поднял его на пятый этаж. Вадим был доволен: ни в подъезде, ни в лифте никто его не видел. Ни души не было и на площадке.

Мелодично отозвался дверной звонок — словно кто-то взял аккорд на пианино. За дверью послышались шаги.

— Проходи, Вадим.

Шеф был в махровом голубом халате, темные волосы блестели то ли от бриолина, то ли просто после ванны. На смуглом лице — следы крема. Вадим Сорокин вразвалочку прошел в комнату и, не ожидая приглашения, опустился в зашипевшее под ним кожаное кресло. Он знал, что Шеф не любит здороваться и не терпит излишней болтовни и сантиментов.

— Рассказывай, — лаконично сказал он, усаживаясь напротив Вадима в такое же пухлое кресло, будто сшитое из желтых боксерских перчаток. Шикарная обстановка этой квартирки всякий раз подавляла Вадима. Черт его знает, где он добывает такое? За простые деньги не купишь, а за границу Шеф сроду не ездил. Сам говорил.

— А что рассказывать? — Сорокин устало скривил губы. — Никаких ЧП, все как по нотам. Один раз только… Хлебнуть есть у вас чего? — Он поискал глазами. — Во рту сохнет.

— Что «один раз»? — резко переспросил Шеф, не обратив никакого внимания на просьбу. — Договаривай!

— На выезде из Воронежа «крючок» остановил. Доверенность нюхал-нюхал, я уж подумал, что сыпанулись с документиком.

— Нет, все чисто, студент. — Шеф встал, подошел к бару, открыл. Разноцветные лампочки осветили батарею бутылок. — Коньячку?

— Ага. И минеральной, если есть.

— Для тебя все есть. Занимайся, я сейчас.

Проводив взглядом Шефа, вышедшего в соседнюю комнату, Сорокин налил полфужера КВВК, отхлебнул прямо из бутылки «боржоми». Хорошо! Помог бы Шеф раздобыть к свадьбе такую стенку. Арабская, кажется… Спросить?

Нет, как ни развязно он вел себя сейчас, ни задавать вопросы Шефу, ни просить его о чем-либо не стоит. Обойдемся и без арабских стенок. И без ковров. И без диковинных статуэток.

Бесшумно отворилась дверь. В руках у Шефа, мускулистых и тонких, был узкий целлофановый пакет. Вадим положил на колени «дипломат», щелкнул замками. Достал из-под бельишка точно такой же пакет, но более толстый и плотно перевязанный тесьмой.

— Проверять, надеюсь, не надо? — негромко спросил Шеф, беря со стола «посылку».

Вадим пожал плечами: как угодно, он-то не вскрывал. Шеф оглядел узлы и протянул свой пакет Сорокину.

— Ты можешь тоже не трудиться считать. Здесь, как всегда.

— Тысяча?

— Я сказал: как всегда.

Они помолчали.

— Тебе придется еще неделю подежурить.

— Почему же мне? А Курок? — сердито вздернул подбородок Вадим.

— Ну, значит, надо тебе. Пей, сегодня ты свободен.

— Хоть за сегодня спасибо, — буркнул Вадим, наливая еще полфужера. И уже мирно: — Подежурю, раз надо. Устал я маленько.

— Да, поработал ты изрядно, — Шеф кивнул и изобразил нечто вроде улыбки. Она очень не шла к его узкому лицу, особенно к глазам, запавшим, внимательным, всегда сосредоточенным.

— Значит, все тихо, — сказал Вадим, чтобы хоть что-то еще сказать. В присутствии Шефа он чувствовал себя стесненно, потому что не представлял, о чем с ним можно говорить. Кроме дела, конечно. Но дело было уже позади.

— Нервничаешь?

— Было, — признался Вадим неожиданна для себя. — Но прошло. Так я пойду, пожалуй. — Он открыл «дипломат» и бросил в него пакет.

— Иди. Погуляй. Предупреждать тебя ни о чем не буду, сам все знаешь. Впрочем, ты у нас не загульный, тем и дорог.

Вадим поднялся, бросил взгляд на коньяк, но больше пить не стал: в голове начинало шуметь, а расклеиваться не хотелось.

— Ну, бывайте, Шеф.

— Будь здоров, студент.

Войдя в лифт и нажав кнопку, Сорокин почувствовал, что усталость вдруг удесятерилась — придавила к стене, подгибала ноги. «Все равно зайду к Валентине», — решил он.

…Через полчаса, купив в «Гастрономе» бутылку коньяку, к сожалению, трехзвездочного азербайджанского — другого не было — он входил во двор недавно покрашенного, а потому красивого с фасада, но совсем ветхого изнутри каменного дома на Некрасовской улице. Поднявшись на второй этаж по лестнице, пропахшей кошками, щами и лежалым тряпьем, Вадим позвонил в квартиру номер четыре. От волнения он нажал на кнопку три раза, хотя против фамилии Валентины было ясно написано: «2 зв.». Теперь выйдет соседка. Но перезванивать было поздно, пес с ней!

Щелкнул замок, приоткрылась дверь — на длину цепочки.

— Кто там?

Вот это да! Валентина! Наверное, была в коридоре.

— Валюта, это Дима. Открой!

— Пьяный? — сурово спросила девушка, приглядываясь через щель.

— Ей-ей, самую капельку… Сухого. Я, понимаешь…

— Уходи!

— Да я на минутку, честное слово.

— Убирайся к черту! — со злостью, хоть и тихо, произнесла Валя и потянула дверь. Но Вадим не пускал.

— Я тебе одну штуку хочу подарить…

— Уходи, говорю! Иначе никогда на порог…

— Валечка, вы с кем это? Кажется, ко мне? — послышался из глубины коридора гундосый голос пенсионерки Софьи Михайловны, с которой у Вадима были давние счеты.

— Да нет, ошиблись квартирой, — отозвалась Валя и захлопнула дверь.

— Валя!!! — крикнул в отчаянии.

Он услышал, как она отошла от двери, и протянул было руку, чтобы звонить снова и снова, но внизу хлопнула дверь. Вадим сразу отрезвел.

«Со мной деньги, — сказал он себе. — Только без шума, брат».

Со злостью плюнув на дверь, он скатился с лестницы мимо боязливо прижавшейся к перилам женщины и выскочил на улицу. Начинало смеркаться. Домой идти не хотелось, но и шляться с тысячей по городу было неосторожно. А бутылка коньяка в «дипломате»? Ее надо было непременно выпить. С кем?!

«Вот она, жизнь моя проклятая, разнесчастная, — подумал он с горечью. — И выпить стало не с кем, и открыться некому».

А Витька?

Конечно, к Витьке, к кому еще! Он уже пришел с завода, только бы куда не умелся.

Вадим довольно скоро поймал левака, сунул трояк:

— В десятый микрорайон!

Еще не выйдя из машины, увидел свет в квартире Витьки, и отлегло. Легко и быстро зашагал Вадим Сорокин к знакомому подъезду. Из дома-близнеца напротив неслась музыка. На балконе шестого этажа выкомаривали два паренька, колонка магнитофона была тоже вынесена наружу: слушайте все. «Вот кому я нужен с бутылкой-то», — усмехнулся Вадим.

 

2

Он ошибался: и не нужен он был вовсе в компании на шестом этаже, ни он сам не нужен, ни его коньяк. Бутылок с водкой и портвейном на столе было, как выразился хозяин квартиры Леша Гусев, навалом. И народ был здесь сугубо свой — не старше восемнадцати, не моложе пятнадцати. Закадычные друзья детства по поселку Кузнецова, где жил Лешка, пока их квартал не снесли, и новые приятели из микрорайона. Из ГПТУ, где он учился, на свой банкет он пригласил только двух девчонок, Таню и Вику, живших тоже неподалеку. Их он позвал для компании, чтоб друзьям было приятно. И все же девиц было меньше — только пять, а парней семь. Поскольку же Надька из соседнего дома считалась «его» девочкой — ради нее он, собственно, и устроил пир, — то дефицит подруг мог разжечь соперничество и вызвать обострения, то есть драку. Этого Леша опасался, потому что уже был однажды свидетелем такого конфликта. Правда, дело тогда было за Волгой.

Общество собралось однородное, хотя изо всей дюжины двое уже работали, а остальные учились — кто в школе, кто в ГПТУ. Согласно моде, ребята были в цветных рубахах с подвернутыми манжетами и в обтягивающих зад штанах — клеш начинался от бедра. Кое у кого под распахнутым воротом проглядывали цепочки, а у Серого — он второй год работал на подшипниковом — сверкал выточенный на станке крестик. Девушки тоже нарядились как надо: на них были пронзительных расцветок кофточки, платформы… Все как одна были крашеные: три — в соломенных блондинок, две — в рыжий цвет. И маникюр был у всех, правда, не слишком старательный, кое-где облупившийся, но зато яркий.

Лешка никак не объяснил приятелям, по какому поводу устроил нынче веселье. Парням говорил просто: «Приходи, чувихи клевые будут, понял? И пару пузырьков раздавим, побалдеем. Короче, будет все путем». А о подробностях его никто и не расспрашивал. Он купил шесть бутылок водки и четыре красного, а закусить принес из соседней столовой, где работала Клавдиванна, материна приятельница. В кастрюлю Леша взял рубленых бифштексов с пюре, а в другую — винегрет. Помидорчики, лук, хлеб были дома, а чего еще желать? Не пожрать, а чтобы веселиться собирал Лешка Гусев к себе народ.

Веселье получилось сумбурное: слишком быстро напились, закуска не успела нейтрализовать спиртное, да и мало закусывали Лешкины гости. Сразу же включили музыку, и «Бони М» заставили содрогнуться стены двухкомнатной стандартной квартиры. И, разумеется, соседних квартир. Но до двадцати трех ноль-ноль Лешка «имел право», пусть только сунутся…

Гусев за столом вел себя по-хозяйски: покрикивал, чтоб наливали, подсовывал Надьке винегрет, то и дело бегал к магнитофону, убавлял и прибавлял звук. Однако когда все вылезли из-за стола и стали танцевать, он уже не в силах был овладеть ситуацией. На него просто перестали обращать внимание, к чему, в общем-то, ему было не привыкать. Сегодняшнее пренебрежение задевало его. В конце-то концов, «бухали» на его деньги. А главное — Надька. Она гордилась своей новой юбкой — по моде удлиненной и узкой, в которой, если б не разрез спереди, не то что танцевать, но ступить было бы трудно. И была польщена вниманием, какое ей оказывал Серый, самый старший в этой компании. Она вертелась вокруг него, будто пристегнутая, а тот показывал класс: присев и откинув тело назад, раскачивался под музыку в такт и не в такт. Его длинное лицо было серьезным, словно делал Серый какую-то трудную работу, из-под короткой челки на лоб стекали струйки пота, волосы, слипшиеся в сосульки, били по щекам и шее.

Лешка танцевал скверно — почему-то локти его двигались беспорядочно, вне связи с ногами, и даже водка не придала ему уверенности. Он сунулся было в гущу прыгающих и раскачивающихся друзей, но почти тотчас был отторгнут и оказался прижатым к столу. Тогда он взял чей-то стакан, налил на три четверти водки и, содрогаясь, выпил. Хотел всю, но получилось глотка три, потому что закашлялся.

— Ну, Лешка, молоток, — крикнул Серый, продолжая вихляться.

— Пошел ты в натуре… — выдавил Лешка и сел на стул возле Вики из ГПТУ. То ли устала она, то ли обидело ее что-то, но девушка сидела боком, упершись подбородком в спинку стула, и исподлобья смотрела на танцующих. Они с Таней были подружки не разлей вода, одевались всегда одинаково и выкрасились в один цвет, такой розоватый. Но до чего же были они не похожи одна на другую! Гибкая, шустрая, плоская, как доска, похохатывающая Танька и плотная губастенькая Вика, тугодумка, но старательная, почти всегда спокойная, но при случае способная так отшить, что потом обходить ее будешь за квартал.

Никогда раньше Леша не симпатизировал этой девчонке, а сейчас вдруг — обида и водка, что ли, ударили — показалась она ему вполне стоящей подругой. «Деловая такая, — думал он, стараясь держать голову прямо, — чувиха что надо… Ну ее, Надьку…» Довольно долго они в упор смотрели на танцующих.

— А ты чего? — спросил наконец Леша.

— Чего?

— Иди, танцуй, — мотнул головой Леша, и ему вдруг стало ужасно горько, что она вот возьмет и пойдет.

— А ну их…

Она так решительно вскинула подбородок, что маленькое лезвие на цепочке легло поперек шеи.

— Смотри обрежешься, — показал на него Леша.

— Не… Не настоящее, — отмахнулась девушка.

— Мани… мани… мани… — тоненько тянула Танька вместе с «АББой». Витька Иленкин, подражая Серому, тоже попробовал покачаться в танце с присядом, но упал под хохот и визг на ноги Надьке.

— Ты, козел! — крикнул Серый. — Нос оторву!

— Сам он козел, — сказала сердито Вика. — И Надька твоя козлиха.

— Точно, — с готовностью подхватил Лешка и хотел было ударить кулаком по спинке стула, но промахнулся, чуть не свалился сам. — Хочешь, с тобой ходить буду?

— В училище-то? — захохотала Вика.

— Н-нет… — Лешка засопел. — В кино… На танцы… Везде…

— Давай, — просто сказала Вика. — Зря ты гулянку-то устроил. Ишь, денег сколько гробанул. На мороженое небось не осталось.

— Не боись, — пьяно ухмыльнулся Леша. — Я перевод, поняла, получил. Хочешь, я тебе подарю чегой-то? Получше твоей бритвочки.

— Покажи! — В маленьких зрачках зажегся огонек.

Он с трудом встал, выпрямился во весь свой незавидный рост. Веснушчатое круглое его лицо очень хотело казаться важным, может, даже надменным, но ничего такого не выходило. Губы расползались, глаза были сонными, мутными.

— Пойдем! — Он взял ее за руку, упругую — не ущипнешь. — Там, в материной комнате. Мамаша на дежурстве… Она в больнице…

— Сдурел! — рассердилась Вика. — Материны вещи даришь?

— Мои! В натуре мои! — Лешка ударил себя кулаком в грудь. — Идем!

Они встали из-за стола и, держась за руки, у стеночки обошли танцующих. Комнаты были не смежными, надо было идти через коридор. А там стояли двое — Колян и Славик. Касаясь друг друга головами, что-то горячо выясняли. Когда Леша толкнул дверь в комнату, они синхронно засмеялись.

— Во дает Леха! — крикнул Колян. — Поволок!..

Славик тоже бормотнул что-то неразборчивое, но, видно, остроумное, потому что снова захохотал. Но Леша с Викой уже зашли в заботливо прибранную комнату, где на окнах и кровати было много тюля и блестели разноцветные стаканы в серванте. Леша бухнулся на колени и достал из нижнего ящика серванта картонный ящичек с надписью «Смена». Там был фотоаппарат, под ним картонка, а под ней… Вика охнула: на дне ящичка сверкало несколько перстней с оргстекляшкой вместо камня, но зато внутри были выпуклые разноцветные узоры — чудо! Вика видела такие перстни в магазине, стоили они никак не меньше шести рублей каждый.

— Выбирай, — Лешка гордо тряхнул коробкой. — Хоть два.

— Вот эти, — быстро сказала Вика… — Нет, этот и этот…

Пока она натягивала перстеньки на коротенькие, с пурпурными ноготками пальцы, Леша обнял ее за плечи и попытался поцеловать.

— Спрячь коробку-то! — прикрикнула Вика. — Идем лучше танцевать!

И, взяв безвольного, вяло сопротивляющегося Лешку за талию, она потащила его туда, где оглушительно выкрикивала про три свои желания Алла Пугачева и где, не обращая внимания на музыку, беззвучно пел под гитару жалостливую песню Серый. Только Надька, видать, понимала ее слова: она сидела рядом и смотрела, как он поет. Должно быть, читала по губам.

…Уходя на банкет к Лешке Гусеву, Вика второпях забыла ключи, и теперь пришлось трезвонить на всю квартиру — мать спала крепко. Вику подташнивало, голова кружилась, от сигарет, которые она сегодня попробовала впервые в жизни, во рту было гадостно. Когда за дверью раздалось шлепанье, Вина хотела было спрятать перстни — совсем забыла о них, — но самолюбие вдруг ворохнулось в девушке. Она насупилась и закусила губу: нечего трусить, подумаешь, пусть только попробует…

Что именно «попробует» мать и как она, Вика, на это будет реагировать, додумать времени не хватило. Щелкнул замок, дверь распахнулась. На пороге в незастегнутом халатике, который был куда короче, чем ночная рубашка, стояла мать Вики, заспанная и злая как черт. Вика знала: если мать поджала губы, значит, собралась скандалить. Сейчас рта видно не было вовсе — так, ниточка.

— Явилась не запылилась, — сказала она ядовито. — Проходи, проходи, мерзавка.

— Ладно тебе, — буркнула Вика и сразу же пожалела об этом. Надо было, конечно, смолчать и виновато потупиться. Мать бы и отошла.

— Ты у меня поладнаешь, — многозначительно сказала мать. — Иди!

Следом за дочерью она прошла в комнату. Они жили в ней вдвоем — своего отца Вика знала только по горьким репликам матери.

— Рассказывай! — строго приказала мать, и вдруг ее тонкий нос наморщился. — Ты это что… пьяная?

Она быстро наклонилась к лицу девушки, еще раз принюхалась.

— Ах ты… — Ей слов не хватало, чтоб выразить негодование, и она больно стиснула Викины плечи. — Господи, дожила я… Пьяная дочь по ночам шляется… Господи!..

— На дне рождения… У девочки одной, — забормотала Вика, напуганная исступленным видом матери. — Шампанского немножко… Из училища нашего…

— А это откуда?!

Эх, надо было Вике спрятать перстни!

— Это так… — смешалась Вика. — Мальчик один знакомый… У него их много, вот он и… Ну чего ты возникаешь, не украла же я!..

— Мальчик?! — пронзительно закричала мать и без замаха влепила дочери сочную пощечину. — Взял и подарил? За так?!

Зинаида Ивановна давно уже пальцем не трогала дочь: понимала, что нельзя, взрослая. Сейчас не сдержалась и, мучаясь неправотой, распаляла себя.

— Гулящая девка! — кричала она, хватаясь то за голову, то за грудь. — Признавайся во всем, мерзавка! Выгоню!

Вика молча плакала. Такой был замечательный вечер — и вот, пожалуйста… Слова матери не оскорбляли ее — мало ли что она выдает, когда разозлится. Всякое слышала Вика. Но пощечина горела на щеке… Бить ее, Вику?!. Она еле сдерживалась, чтоб не зарыдать во весь голос.

— Чтой-то вы, Зинаида Ивановна? Успокойтесь, — раздался неожиданно голос соседки. Нонна Константиновна в халате до полу, в бигуди, с блестящими от крема щеками просунулась в дверь.

— Смотрите, Нонна Константиновна, любуйтесь! — истерично воскликнула Зинаида Ивановна. — По ночам водку пьет… С мужиками… Подарки от них получает, мерзавка! Охо-хо-о-о…

Она зарыдала, схватила себя за горло и, попятясь, упала на диван-кровать. Вика сквозь слезы с ненавистью смотрела на нее.

— Водички, водички скорей, — всплеснула руками соседка, но, видя, что девушка не шелохнулась, сама бросилась на кухню. Дав Викиной матери воды, она с осуждением покачала головой.

— От мужчин подарки… В вашем возрасте… Знаете…

— Да какие мужчины?! — грубо оборвала Вика. — Мальчик наш, Леша, из училища… У него день рождения был, вот!..

Глупо она соврала, однако.

— Так это именинникам дарят. — Морщинки хитровато лучились у глаз соседки. — Странно как-то у вас…

— Ему не нужны они… Эти колечки, — буркнула Вика, глотая слезы. — Он и другим девочкам дарил… Не только мне, — опять соврала зачем-то Вика.

— Он что, сам их делает? — сощурилась Нонна Константиновна.

Всего год назад ушла она на пенсию, проработав секретарем судебного заседания без малого тридцать лет. Бдительности у Нонны Константиновны было больше чем достаточно. Энергии тоже.

— Отстаньте вы от меня, не знаю я ничего! — не выдержала-таки Вика, заревела. Бросилась рядом с матерью на диван-кровать, забилась в плаче.

— Дети, дети.. — вздохнула Нонна Константиновна и покачала головой. Но, видя, что мать обняла дочь и что теперь они плачут вместе, еще раз вздохнула и вышла, плотно прикрыв дверь. Она не придала особого значения материнской драме: подумаешь, дочь вернулась поздно с вечеринки!.. Она даже посочувствовала Вике. Однако это не помешало ей наутро сообщить участковому инспектору, старшему лейтенанту милиции Жиганову, о загадочных перстнях, которые раздаривает подружкам какой-то гэпэтэушник Леша.

 

3

— Привет близнецам!

Оба дружно оглянулись: это майор Красиков окликнул их, проходя с подносом мимо стола. Покивал, осклабился.

— Остряк, — сказал Саша неодобрительно.

— Очинно хочет им стать, — уточнил Володя.

Они опять уткнулись в тарелки. Редкий случай, когда Зуенков и Бибишев обедают вместе. Друзья-то они давнишние, да вот служба у них такая, что вместе побыть почти не удается, хотя их столы в одном кабинете. Говорят, что инспектора угрозыска ноги кормят. Грубовато, конечно, но точно.

— Володь, ты в галантерейных делах смыслишь? — вдруг спросил Зуенков, отодвигая пустую тарелку.

— В галантерейном обхождении, что ли?

— В этом ты смыслишь, я знаю, — хмыкнул Саша. — Я имею в виду бижутерию и прочее.

— А что?

— Какие-то выпуклые перстни. Стекло с объемными цветами. Пытаюсь представить — и не могу.

Володя сдвинул смоляные брови, тронул ус, подумал.

— Наверное, что-то вроде рукояток переключателя скоростей у «Жигулей». Знаешь, пижоны любят такое… Оргстекло изнутри выжигают. Наде хочешь подарить? Саша засмеялся, покрутил головой.

— Ну, ты даешь… Наде.. Из Советского райотдела сигнал. Выплыли какие-то перстни у парня из ГПТУ.

— Ага, значит, лед тронулся?

Зуенков пожал плечами. Подцепил на вилку кусок котлеты, задумчиво поглядел на нее, вздохнул и только тогда ответил:

— Шут его знает. В описи по последнему ларьку, на Стара-Загоре, какие-то стеклянные перстни, кажется, есть. Еще не сверялся. Вполне возможно, что эти как раз оттуда. Вечерком поеду в Советский…

— А за конспектами когда? Договорились же.

— Давай завтра. Время у нас есть.

Оба они учились заочно. Разумеется, на юристов. Володя — на курс впереди, хотя и был шестью годами моложе друга и на погонах имел звездочкой меньше. Саше недавно стукнуло тридцать, он давно уже был папой. У Володи семья была пока в перспективе.

— Что-то аппетит у меня сегодня не тот, — сказал Саша.

— Поразительно, — с сочувствием отозвался Бибишев. — Я, кстати, тоже в Советский район собираюсь. Только завтра.

— Ты Жиганова, участкового, знаешь?

— Толковый мужик. Ты к нему сегодня? Я этот микрорайон помню. В прошлом году…

— Как-нибудь расскажешь. — Зуенков встал. — Поеду с продавщицами поговорю. Есть вроде бы еще след.

— Счастливо, — кивнул Володя. — Привет супруге.

— И твоей будущей — взаимно.

Володя проводил его взглядом. Он считал и не скрывал этого, что ему крупно повезло в жизни, поскольку выпало работать рядом с Александром Зуенковым, старшим инспектором уголовного розыска по особо важным делам. Умный, внимательный к мелочам, цепкий, решительный — и еще множеством эпитетов мог бы украсить Бибишев характеристику своего друга, если бы, конечно, кто-нибудь ее у него попросил. Пока, правда, не просили: несмотря на несколько серьезных дел, раскрытых старшим лейтенантом Бибишевым, он ходил в управлении хотя и не в «зеленых», но еще в «молодых». Впрочем, сама внешность подчеркивала молодость Володи: по-юношески стройная фигура, всегда румяное лицо, «по-песнярски» спущенные вниз и мягкие, словно неуспевшие заматереть, усы. Рядом с рослым, широкоплечим и широколицым Зуенковым он и вправду выглядел юношей.

Неспешно дообедав, Бибишев отнес поднос с посудой на мойку, перекинулся парой фраз с Галиной Павловной из отдела политико-воспитательной работы и поднялся к себе на четвертый этаж. Зуенкова в кабинете не было: уже уехал. Володя протянул руку к телефону, но снять трубку не успел. Открылась дверь, и в кабинет заглянула блондинистая девушка.

— Бибишев, вы разве здесь? А я звоню-звоню. Вас к начальнику, срочно.

— Иду.

 

4

Битых два часа выспрашивал Александр Зуенков у продавщиц «Гастронома» и магазина «Овощи — фрукты» приметы человека, предлагавшего им по дешевке транзисторные приемнички, капроновые косынки и разную бижутерию. Все пять продавщиц запомнили, в чем он был одет: темно-серые, в матрацную полоску штаны, сиреневая тенниска с темной каемкой по вороту. В руке большой портфель, черный, пузатый, расширяющийся книзу. И вещицы, которые он приносил, запомнились. А вот со словесным портретом было худо. Одним он показался высоким и лет эдак под тридцать, другие же утверждали, что человек с портфелем совсем молодой, среднего роста. Расхождения были и в другом — цвете волос и глаз, овале лица, форме губ и носа. Впору было подумать, что в магазинах были разные люди с портфелем, но слишком диким было бы предположение, что их одежда могла совпасть до мелочей.

Впрочем, Саше не впервой было разбираться с подобной путаницей при составлении словесного портрета. В криминалистике существует строгая система описания анатомических данных внешности человека. Скажем, при описании носа принимается в расчет множество параметров. Учитываются его общий размер и ширина между крыльями, глубина переносицы и контур спинки, контур выреза ноздрей, ширина кончика и его форма, другие особенности… А что о носе могли сказать продавщицы? «Вроде бы курносенький» или «нормальный такой, небольшой». Глаза никто толком не рассмотрел: видно, внимание было поглощено тем, что он выкладывал из портфеля. Так что обличье преступника, в течение последних полутора месяцев грабившего галантерейные ларьки, представлялось капитану милиции Зуенкову весьма приблизительно. Конечно, мог бы помочь фоторобот, но его Саша решил отложить на потом. Время было слишком дорого. Он был уверен, что грабитель вот-вот заглянет в один из магазинов, где уже побывал и где продавщицы обещали «подумать». К тому же Саша надеялся на паренька, о котором ему сообщили сегодня — того, что раздаривал перстни. Вполне возможно, это и есть неуловимый грабитель, чем черт не шутит. Или его сообщник, что еще вероятней.

Обговорив со следователем и инспектором уголовного розыска из Советского райотдела дальнейшие розыскные мероприятия, Зуенков нашел участкового Жиганова и вместе с ним отправился на квартиру, где проживала с матерью Вика Зимовец.

Дверь отворила Зинаида Ивановна. Видимо, она сама только что пришла — в прихожей стояла хозяйственная сумка, из которой выглядывали зеленые хвосты лука.

— Вам кого? — неприветливо спросила она, но, увидев за спиной могучего молодого человека в белой рубашке и джинсах участкового в форме, смешалась. — Ой, извиняюсь, проходите… проходите.

Они двинулись за ней в комнату. Сумка с луком так и осталась у порога — Зинаиде Ивановне было не до нее. Вика в линялой футболке и закатанных до колена спортивных штанах протирала полы. Когда на пороге появился участковый, она бросила тряпку и встала. Ее разрумянившееся лицо на глазах бледнело.

— Присаживайтесь, — дрогнувшим голосом сказала Зинаида Ивановна и метнула на дочь испуганный взгляд. «Боже ты мой, — говорил он, — неужели тебя втянули в историю?»

— Мы на минуточку, — солидно и строго сказал Жиганов, — уточнить надо у вашей дочери. Обстоятельства кой-какие.

«Однако торопыга ты, Жиганов», — подумал Саша и решительно перехватил инициативу.

— Вы не беспокойтесь, — сказал он доброжелательно и засмеялся. — Ничего ваша дочь не натворила, не волнуйтесь.

— Я и не волнуюсь, — ответила Зинаида Ивановна, тяжело дыша. — Я знаю, что она не позволит… Я сейчас…

Она подхватила ведро и тряпку и ринулась в коридор. Вика стояла, не шелохнувшись и не поднимая глаз. Упрямая складочка легла поперек крутого лба. «Девочка с характером», — решил Саша, усаживаясь на стул. Сел и участковый. Через секунду появилась и мать.

— Вы не возражаете, я задам дочке несколько вопросов? — вежливо, но уже более официально обратился к ней Саша.

Та даже руками замахала.

— Задавайте, ради бога, сколько хотите!.. Все говори, всю правду! — прикрикнула она на дочь.

— Не возникай! — негромко отпарировала Вика. Она уже несколько опомнилась от испуга первых минут и стояла свободнее. И глаза уже не прятала.

— Ты сядь. Вот хотя бы на диван, — подал голос Жиганов.

— Я постою.

— Сядь, говорю! — заволновалась Зинаида Ивановна, но Саша жестом остановил ее: пускай стоит, не все ли равно?

— Скажи, Вика, ты где была вчера вечером?

Она взглянула прямо в зрачки Зуенкову.

— А что?

— Ничего. — Саша усмехнулся. — Так где?

— На дне рождения была, у мальчика из ихнего училища, у Леши, — зачастила мать, и снова Зуенков остановил ее:

— Пусть дочка отвечает, договорились?

Женщина вздохнула и отвернулась.

— Значит, была ты у Леши. А фамилия?

— Гусев, — еле слышно сказала Вика.

— Живет далеко?

— Через два дома.

— И много вас собралось? Взрослые были?

— Двенадцать… Или, может, одиннадцать, я точно не помню.

Похоже, ей труднее всего было сказать первое слово. Теперь же Вика отвечала все раскованнее.

— Так были взрослые или нет?

— Не было. Мать его дежурила. Она по суткам, санитаркой…

— Что же ты подарила ему на день рождения? — спросил будто бы с живым интересом Зуенков.

Вика молчала. Щеки ее порозовели.

— Ничего… — буркнула она наконец.

— А он тебе? — быстро произнес Саша, не отводя взгляда от лица девушки.

— Так я и знала! — всхлипнула Зинаида Ивановна. — Допрыгалась.

— Да замолчи ты! — огрызнулась Вика. — Ну и что? Два колечка подарил со стекляшками, ну и что?! Не имеет права, да? И никакой не день рождения, а просто так… Вечер отдыха взял да устроил дома, что плохого-то?

— А кто сказал — плохое? — удивился Зуенков. — Отчего не повеселиться, если компания хорошая.

— Только вот напиваться в ваши годы стыдно! — не выдержал долгого молчания Жиганов. — Ишь, вечер отдыха! Пьянка была… с нарушениями общественного порядка. Они ведь из квартиры когда вышли…

Зуенков с досадой дослушал его, покивал и мягко попросил Вику:

— Покажи перстеньки, пожалуйста.

— У нее, — мотнула головой Вика.

— Вот они, вот!

Зинаида Ивановна, видно, только и ждала этого: завернутые в бумагу перстни были у нее в кулаке.

Зуенков и Жиганов взяли по перстню. «Безвкусица какая, — подумал Саша. — Должно быть, с Кавказа, поделки шустрой артели…»

— А что, красивая вещь, — задумчиво сказал Жиганов. — И верно, дорогая…

— Шесть рублей штука, — выпалила не без ехидства Вика.

— И много таких колечек ты видела у Леши? — спросил Зуенков.

— Восемь, — неохотно ответила девушка.

— Он еще кому-нибудь дарил?

— Нет. Даже не показывал.

— Ты уверена в этом, Вика?

— Да-а… — Она даже удивилась. — Он по секрету их мне подарил.

— А где взял, не спросила?

Она покачала головой.

— А зачем ему столько? Неужели не поинтересовалась?

Вика сердито мотнула подбородком, а Саша усмехнулся.

— Какая ты нелюбопытная. На редкость. Неужели не показалось тебе странным, что парнишка купил чуть не десяток перстней? Да к тому же одинаковых.

— Не показалось, — упрямо прикусив губу, сказала Вика.

— Вы как, скидывались на эту вечеринку? — чуть изменил Саша тему. — По трешнице? По пятерке?

— Лешка все покупал.

— Ишь, миллионер! Где он деньги-то брал? У родителей?

— Нет, нет, — быстро ответила Вика. — Он перевод получил. Материны Лешка не берет…

— От кого же перевод? Отец у него где?

Вика молчала, глядя в сторону.

— Гусев в местах заключения, — пояснил Жиганов, — второй год.

— Это он тебе так сказал — перевод? — настаивал инспектор.

— Да.

— А еще какие-нибудь вещицы у него были? Ну, галантерея, косынки?

— Нет.

В глазах у Вики блестели слезы. Зуенков понял, что еще один вопрос, и девчонка заплачет.

— Ладно, кончим на этом.

Он встал. Поднялся и Жиганов.

— Вы о нашем разговоре не рассказывайте. Ни Леше, ни кому другому, договорились?

Вика, глотая слезы, кивнула.

— Тогда мы пойдем. Вы уж извините нас.

— Да чего там — извините! — обрадовалась Зинаида Ивановна. Она до смерти рада была, что дочь не замешана ни в чем дурном. — Я ей говорила уже, говорила: не смей брать подарки от кого попадя… Глупая она еще, сами видите…

— Перестань! — крикнула Вика и разревелась. Прижав ладони к глазам, она выбежала из комнаты.

Зуенков вынул блокнот и принялся молча писать расписку на изъятые перстни.

Когда они уходили, Зинаида Ивановна, озираясь на кухню, откуда слышались сдавленные рыдания и всхлипывания, жалобно попросила:

— Вы уж, пожалуйста, не тревожьте девчонку. Возраст у нее такой, пятнадцать лет… Я и сама ей…

— Ни в чем она не виновата, успокойтесь, — добродушно сказал Саша. — Больше не придем.

— А подобные вечеринки надо пресекать! — со строгостью добавил Жиганов.

— За порог теперь не пущу! — с готовностью подхватила Зинаида Ивановна. — Она у меня теперь повеселится.

— Счастливо! — сказал ей Зуенков, закрывая дверь.

— Сейчас, как я понимаю, к Гусеву? — озабоченно спросил Жиганов, когда они вошли в лифт.

— Правильно понимаете, товарищ старший лейтенант! — весело отозвался Саша.

Но тон его голоса не соответствовал настроению инспектора. В сущности, визит к Вике ничего не дал. Или почти ничего.

 

5

Лешки Гусева дома не оказалось. Его мать, пухлая женщина с нездоровым, изжелта-серым цветом лица, предположила, что сын в соседнем подъезде, в 19-й квартире, где живут его приятели-близнецы Севка и Алик. Пока Жиганов ходил за Лешей, Александр Зуенков, не перебивая, слушал излияния Веры Петровны. От не слегка попахивало спиртным, голос был с хрипотцой и звучал монотонно.

— Сами понимаете, безотцовщина есть безотцовщина, — говорила она, щуря и без того еле видные оплывшие глазки на инспектора. — А отец был на воле — еще хуже. Ну, пил он — это ладно, кто умеет пить, тот человеком будет и выпимши. А мой — чисто скорпиен становился, ей-ей, скандалист — ничем не угодишь. Только бы придраться — и в кулаки. Лешка, в пятом был он тогда, сбегал из дому, в Налейке с поезда сняли. И сбежишь! Бабье дело — терпеть, а парнишки, они сами гордые, не хотят сносить безобразнее… Если вам рассказать, сколько я лично от него приняла…

Хрипловатый говорок, как ни скорбны были слова, убаюкивал. Саша решил повернуть беседу в нужную ему сторону. Спросил:

— Не рано ли сынок ваш стал выпивать?

— Да разве он пьет? — протянула Вера Петровна. — Его с полстакана мутит. Уж не знаю, как это он вчера… Товарищи его портют, а он им подражает, тоже, мол, большой… А сам ребенок еще.

— А деньги у ребенка откуда?

— Должно, заработал. Вроде чегой-то он мастерит… С электрой… электрики…

— Электроника? — подсказал Саша.

— Ага, вот-вот, электроника… Он так говорил. Наушники делает из поломанных телефонов. Ребята его просят, а он мастер, все умеет.

«М-да, электроника… — подумал Саша. — Недаром в городе столько исковерканных автоматов. А мамаша и рада — при деле, мастер…»

Резко тренькнул звонок. Вера Петровна засеменила в прихожую.

— А мы тебя здесь ждем! — раздалась ее хрипотца. — С товарищем… Ну, хоть застали тебя — и то ладно.

В дверях стоял паренек лет шестнадцати, худенький, но в маму круглолицый, с усыпанными веснушками щеками и длинными неухоженными волосами. Глаза его смотрели сонно, будто его не волновало присутствие в их квартире работников милиции.

— Здравствуй, Алеша, — сказал Зуенков, видя, что тот не собирается здороваться первым. — Дело к тебе есть, садись.

Леша так и не поздоровался. Сел на край стула.

— Поначалу уточним вот что… — Саша решил спрашивать напрямик, чтоб паренек не успел подготовиться. — Припомни, где ты был в прошедший вторник? Вечером и ночью?

Он заметил, как напрягся Леша и как почти сразу расслабился, словно бы с облегчением.

— Вторник, — повторил инспектор. — То есть три дня назад.

— А я помню? — буркнул Леша. — Дома, наверно.

— Припомни точно, это очень важно. И кто был с тобою?

Юноша задумался, и его глаза спрятались в щелках. Сейчас он был очень похож на мать.

— Думай, Лешка, — грозно сказала Вера Петровна. — Да во вторник я дома была! Ну! Валька же с заграницы…

— Ага, — оживился Леша, — у соседей мы гуляли, ихний сын приехал из Монголии… У них и были, я уснул еще…

— Спьянился, так и захрапел на диванчике, — радостно засмеялась мать. — Он у нас не пьет, я ж говорила вам.

— А потом?

— Еле уволокла. Да тут рядом, на нашей площадке соседи-то…

Жиганов многозначительно посмотрел на Зуенкова: проверим-де.

— Значит, всю ночь он провел дома, никуда не выходил? Так?

— Куда ему выходить было, — живо подхватила Вера Петровна. — Мутило, все стонал…

Леша безучастно молчал, но когда Зуенков достал из кармана бумажку с завернутыми в нее перстеньками, опять подобрался.

— Откуда у тебя это? — Саша развернул бумажку. Вера Петровна заморгала испуганно: вот те на!

— Купил… — нехотя выдавил Леша, глядя в пол.

— В магазине? В каком?

— Да на кой тебе это, Лексей? — изумилась мать.

— Не в магазине, — тихо ответил наконец Леша.

— У кого же?

— Не знаю. Мужик какой-то. Возле «Шипки».

— Никогда его не видел раньше?

Он покачал головой:

— Никогда.

— И много купил?

— Восемь штук.

— Вот дурень! — возмутилась Вера Петровна и хотела что-то добавить, но Жиганов строго сказал:

— Вы, мамаша, не мешайте. Помолчите маленько.

— Молчу, молчу…

«Хорошо, что парень, кажется, не врет», — подумал Саша.

— И что ты еще у него купил? Или, может, видел в руках?

— Только эти колечки. — Леша поднял глаза на инспектора. — По три рубля… А они в магазине по шесть. Я и купил.

— Перепродать хотел?

— Да вы что! — Леша мотнул головой. — Просто так… На пояс можно приделать… И вообще…

— У тебя что, деньги лишние?

— А я в спортлото выиграл, — быстро проговорил Леша. — Угадал четыре цифры на той неделе. Сто тридцать семь рублей. Че, нельзя?

— И матери не сказал! — ахнула Вера Петровна. — Ах ты, паршивец! Тут бьешься, бьешься, копейки считаешь.. — Она хотела еще много чего сказать, но под взглядом Зуенкова осеклась.

— Какой розыгрыш?

— Субботний… То есть, нет — двойной, который по шестьдесят копеек.

«Что-то бойко заговорил», — подумал Саша.

— А как же перевод? — спросил он как бы между прочим.

И снова Лешка внутренне сжался — даже Жиганов заметил.

— Какой еще перевод? — грубовато ответил он. — Не знаю ничего.

— Да откуда переводам-то… — фыркнула Вера Петровна и смолкла.

— Ты же ребятам говорил. Во время банкета своего.

— Пьяный был.

— Значит, треп?

— Не помню я. Пьяный был сильно.

— Хорошо, спортлото так спортлото. Теперь слушай внимательно и мотай на ус. Эти перстни… — Саша сделал многозначительную паузу. — Эти перстни украдены из магазина. Возможно, их украл тот самый мужчина, который тебе их продал по дешевке. Мы его, конечно, поймаем, это будь уверен. Но ты, Леша, поможешь нам сделать это побыстрее. Тебе же нет резона его от нас защищать, так ведь?

— На кой он мне… — буркнул Леша.

— Покрывать преступника может только его сообщник. Или дружок. Не думаю, чтоб ты ему помогал, хотя покупать краденое тоже нельзя, карается законом.

— Я не знал.

— Верю, что не знал. Давай-ка теперь вспоминать все об этом мужике. Какой он с виду, во что одет, кому еще продавал или предлагал.

Они пробыли у Гусевых еще около сорока минут. Память у Лешки была более цепкой, чем у продавщиц, и он почти с удовольствием живописал торговца перстнями. Нашлась и особая примета — на левой руке не было большого пальца. Но, пожалуй, самым важным было сообщение, что Леша видел «мужика» не только у кинотеатра «Шипка», но и на Революционной, у «Вымпела». И видел не далее как позавчера.

 

6

Владимир Бибишев провел в кабинете начальника управления уголовного розыска всего четверть часа, но задание, которое он получил, было далеко не простым. Сколько времени потребуется на его выполнение, трудно было предсказать даже приблизительно: угон автомобиля — преступление, которое, как правило, не оставляет следов. И если саму машину — опять же как правило — находят быстро, то угонщика отыскать — дело не простое. Даже если он оставил отпечатки пальцев. Статистика угрозыска говорит, что на один случай угона машины рецидивистом приходятся десятки совершаемых из озорства, по пьянке, из глупого молодечества. Покатавшись час, два, от силы весь вечер, угонщик оставляет автомобиль где-нибудь в перелеске, на обочине — иногда нетронутым, иногда «раскуроченным»: без приемника, зеркала, стеклоочистителя. Почти всегда делали это молодые парни, иногда, впрочем, и подростки.

Однако на этот раз целая серия краж «Жигулей», происшедшая за последние полтора месяца в Октябрьском и Советском районах города, настораживала особенностью: ни одна машина не была брошена преступниками. Все исчезали бесследно. Предполагать можно было всякое: например, автомобиль могли утопить в реке, загнать в чащобу, спрятать в сарае. Но наиболее вероятной была версия о существовании одного или группы преступников, угонявших «Жигули» для продажи за пределами области. К этой мысли пришел Володя Бибишев, когда познакомился с материалами уголовных дел. В ее пользу говорил, правда, только факт бесследного исчезновения машин, потому что ни «почерк» преступника, ни сходные обстоятельства в делах обнаружить не удалось. Два автомобиля были украдены из гаражей, причем один замок был перепилен ножовкой, а ко второму был подобран ключ. Четыре машины были похищены из дворов — владельцы построить или купить гаражи еще не успели. И, наконец, одни «Жигули» пропали среди бела дня: их хозяин был на работе, а машина стояла под окнами его конторы. Стояла, естественно, до поры до времени: возвращаться домой ее хозяину пришлось на троллейбусе.

Работники угрозыска и ГАИ Октябрьского и Советского райотделов искали украденные «Жигули» пока что без успеха. Но вот сегодня утром начальнику управления уголовного розыска УВД поступило донесение об угоне «Жигулей» в Ленинском районе. Тогда-то и решено было подключить к поискам Бибишева, который должен был обобщить материалы теперь уже многочисленных дел по угону автомобилей, скоординировать розыскную работу райотделов и руководить ею.

Побывав в Советском и Октябрьском райотделах милиции и получив приблизительное представление об обстоятельствах, при которых были украдены «Жигули», Бибишев отправился в Ленинский район. Он решил пойти по горячему следу и самолично подключиться к розыску машины, украденной нынешней ночью. Вместе с инспектором угрозыска из Ленинского райотдела Виктором Саврасовым, молоденьким лейтенантом, выпускником школы милиции, и участковым инспектором Иваном Ивановичем Шашеловым, пожилым капитаном, уже помышляющим о пенсии, Бибишев поехал на место последней кражи. По дороге разговаривали о пустяках — Володе не хотелось показаться торопыгой. На месте будет видней, чем интересоваться и о чем спрашивать. Но в груди у него пробуждался — аж щекотало — азарт преследователя: так всегда бывало, когда предстояло интересное дело.

Девятиэтажный кирпичный дом в начале улицы Мичурина Бибишеву был хорошо знаком. Заселился он лет пять назад, а строили его, пожалуй, все десятилетие. Тем и был знаменит. Множество организаций становились в разное время пайщиками в его строительстве, но ненадолго. Стройка замирала, но затем отпавших пайщиков заменяли новые, и на стенах опять копошились каменщики. Естественно, дом был сдан с бесчисленными огрехами, и жильцы до сих пор расхлебывали былые оргнеувязки. О многострадальной судьбе дома Бибишев знал от знакомого офицера из следственного управления, получившего тут квартиру. Володя как-то был у него в гостях.

Отпустив канареечный «уазик», Володя осмотрелся. Здание, построенное буквой «Г», коротким плечом выходило на сквер, замыкая узкий двор, стиснутый с одной стороны длинным фасадом, а с другой — примыкающей к забору шеренгой металлических гаражей под общей крышей. Двор был как двор: детская площадка, лавочки, газон… Два выезда — на улицу Мичурина и к скверу. Рядом не было никаких жилых строений. Напротив, через улицу, — фабричный корпус, за спиной дома — детсад, справа — какая-то административная контора, слева — сквер.

— Вот здесь, — сказал Шашелов, указывая рукой на асфальтовый пятачок, на котором был прочерчен мелом контур автомашины. — Хозяева не успели гаражом обзавестись. Всего месяц назад купили.

— Инсценировка кражи не исключена? — на всякий случай спросил Володя.

— Абсолютно исключается, — участковый даже головой затряс. — Владелец «Жигулей» — доцент, жена — врач, тут же и работает…

Первый этаж здания был занят детской поликлиникой.

— Когда продолжим поквартальный обход? — спросил Саврасов.

Володя взглянул на часы: было без четверти шесть.

— Давайте в семь. Как раз с работы придут. Нам бы еще человечка три, чтоб за сегодня управиться.

Саврасов кивнул.

— Я сейчас позвоню в райотдел.

Он шустро зашагал к поликлинике. Бибишев спросил у Шашелова:

— Жильцов-то вы знаете, Иван Иванович?

— Да так… — Участковый сделал неопределенный жест. — Приблизительно. Дом-то в общем благополучный. Считалось в свое время престижным здесь квартирку отхватить.

— Меня покуда пенсионеры интересуют. — Володя задумчиво потрогал ус. — Которых бессонница мучит. Много таких в доме?

Шашелов рассмеялся, показав желтоватые зубы.

— С бессонницей — не скажу, а пенсионеров… Десятка три есть, наверное. Списки жильцов вот они! — Он похлопал по своему ученическому портфелю с эмблемой ВАЗа. — Будете смотреть?

— Давайте… Но только тех, чьи окна на гаражи. С остальными потом.

Шашелов извлек из портфельчика голубую тетрадь.

— Я с утра занимался, — сказал он буднично. — Тут у меня пенсионеры и молодежь. И те, которые допоздна на работе…

«Хорошо, когда человек дело знает, — с великой приязнью к милицейскому ветерану подумал Бибишев. — Ай да Иван Иваныч!»

Он заглянул в списки. Высокий Шашелов, глядя из-за плеча инспектора, ткнул длинным, как у пианиста, пальцем в одну из фамилий.

— Это пожилые. Старушка болеет. Может, и не спала. И окна как раз сюда.

Бибишев отчеркнул строчку ногтем.

— Вот еще пенсионер. Общественник, между прочим, заноза… — продолжал Шашелов.

Они не обратили внимания, что к ним почти вплотную подошел одутловатый старик. Шевеля пышными усами, он прислушивался к скороговорке участкового.

— Вам чего, товарищ? — обернулся к нему Володя.

— А я, юноша, не к вам, — сердито фыркнул усач. — Я вот не понимаю, почему товарища капитана интересуют наши старики? Догадываюсь, что вы машину ищете, да? Так вы спросите у нас, у жильцов, кто мог украсть? А вы на уважаемых людей тень бросаете…

— Откуда вы это взяли? Какую такую тень? — строго прикрикнул участковый. — Погодите-ка, вы Лисицкий, кажись?

— Лисицкий, Федор Васильевич. — Старик внушительно откашлялся, хотя и несколько стушевался. — Из сорок шестой квартиры.

Бибишев тотчас заглянул в список: жаль, но окна сорок шестой выходят на улицу.

— Нам, дорогой Федор Васильевич, как раз и нужны люди вроде вас. Которые плохо спят ночью. И которые людей в доме знают, — смягчил тон Шашелов.

— Сплю я, положим, хорошо. А что касается жильцов… — Старик помедлил, многозначительно покосился на дом. — У нас чересчур много подростков по парадным ошиваются. Да какие подростки — парни! Курят, талдычат…

— И все из вашего дома? Или посторонние тоже?

— Да всякие. Больше из нашего. Тут не то что машину — гараж уведут. Как в кино: кран подгонят, и все.

— Еле дозвонился! — крикнул с порога поликлиники Саврасов. — В семь ноль-ноль будут. Но только двое.

— Мы, пожалуй, и впятером управимся, — полувопросительно-полуутвердительно сказал Шашелов.

— Управимся, — кивнул Бибишев. — Только давайте сейчас и начнем. С тех, кто отмечен. Виктор, ты возьми два первых подъезда, я — следующие два… Номера отмеченных квартир запиши…

— Я тоже два возьму, но сначала мы с Федором Васильевичем кое-что повыясняем, — отозвался участковый.

Направляясь к дому, Володя расслышал, как, понизив голос, усатый старик говорил:

— Теперь, значит, слушайте, я их буду характеризовать…

Такие досужие старцы бывают иногда находкой для работника розыска. Но Володя знал и другое: порой они только путают, выдавая свои домыслы и догадки за факты.

…Без пяти семь Бибишев опять спустился во двор. Там его уже ждали Шашелов и Саврасов.

В пяти квартирах, где побывал Володя, ни один из опрошенных жильцов не смог припомнить, чтобы прошлой ночью во дворе происходило что-либо подозрительное. Правда, в первой же квартире, куда он зашел, больная тромбофлебитом пенсионерка с готовностью сообщила, что отчетливо слышала вскоре после полуночи звук заводимого мотора и что она даже посетовала на неугомонного владельца машины, мешающего людям отдыхать. И еще подумала, что надо было бы горсовету запретить заводить машины после одиннадцати вблизи домов. Однако на балкон она так и не вышла: ей не до того, нога опухла…

Саврасову повезло чуть больше: одному из жильцов со второго этажа почудилось, что среди ночи мимо его окон по двору промчалась машина. Если это было действительно так, тогда следовало заключить, что «Жигули» покинули двор через выезд, который ведет к скверу. А коли так, то машину вполне могли увидеть люди, шедшие домой через сквер или вдоль него от трамвайной остановки. Или же от троллейбуса — все едино.

Наконец Шашелов принес такое сообщение: в шестом подъезде допоздна торчала какая-то юная компания. Когда пенсионерка Ольга Евгеньевна Дембинская, выйдя на лестничную площадку, попыталась усовестить ребят, один из них отозвался, крикнув в ответ что-то вроде: «Кончай, бабуля, не шуми! Время детское!». Дембинской показалось, что парнишка при этом чуть заикался. Шашелов уже успел сходить домой к Лисицкому и проконсультироваться насчет заикающегося парнишки. Старик без малейшего колебания назвал его имя: Славик из третьего подъезда, фамилию он, правда, не знал. Сверившись со списком, Иван Иванович тотчас установил, что в третьем подъезде живет шестнадцатилетний Вячеслав Кузьменко, который нынче перешел в десятый класс, сын старшего инженера проектной конторы.

Вскоре подошли еще два сотрудника Ленинского районного отдела милиции. Бибишев вкратце объяснил им задачу. Пора было приступать к поквартирному обходу: во дворе становилось все оживленнее. Люди возвращались с работы, с любопытством поглядывая на группу молодых мужчин, окруживших пожилого капитана милиции.

Выбрав себе подъезд, где живет владелец украденных «Жигулей», УКВ 21—67, доцент Олег Владимирович Павлов, инспектор уголовного розыска Владимир Бибишев распределил группу по остальным подъездам. Договорились о времени и месте общего сбора после окончания обхода.

 

7

Далеко не вся работа инспектора уголовного розыска окрашена в романтические тона.

Конечно, она, как поется в песне, и опасна и трудна. Конечно, есть в ней и бешеные погони, и засады, и борьба один на один с преступником. Сыщику нужны смелость, решительность, быстрота реакции, знание психологии, логическое мышление, острая сообразительность.

Но не меньше нужно ему терпение.

Что такое, к примеру, подворный обход? Утомительное, однообразное, далеко не всегда дающее плоды занятие — то, что называют черновой работой. Но без нее сыщику никак не обойтись. И чем скрупулезнее, чем терпеливее инспектор будет расспрашивать людей, чем шире будет сфера его профессионального внимания, тем больше шансов на успех. Вспоминая о войне, солдаты рассказывают о боевых эпизодах. Схватки с врагом занимали у них часы. А недели и месяцы отнимало рытье окопов. Бесконечное копание в земле — порой через каждые сто метров. Но потому и возвратился солдат-победитель живым.

Двести квартир надо было обойти группе инспектора Бибишева. Двести объяснений с жильцами, двести разговоров, тысячи вопросов. Подобно старателям на прииске, просеивали сотрудники милиции ответы жильцов, выискивая крупицы драгоценной информации.

Много времени потратил Володя на беседу с владельцем украденных «Жигулей» и его женой. Олег Владимирович и Алдона Альгисовна никак не укладывались в прокрустовы рамки вопросов инспектора. Они пытались рассказать ему все: и почему они купили не «Волгу», а «Жигули», и отчего затянулось у них решение гаражной проблемы, и как чувствовали они, что машину непременно украдут.

К сожалению, эта их скорбная уверенность не основывалась ни на наблюдениях, ни на фактах. Они никого не подозревали. И вообще показались Володе людьми доверчивыми до беспечности, поскольку оставляли «Жигули», даже не снимая «дворники».

— Когда нам можно будет надеяться? — спросила Алдона Альгисовна, просительно заглянув в темные глаза симпатичного, но, на ее взгляд, слишком молодого для столь серьезных дел человека.

— Думаю, скоро найдем, — уверенно ответил Володя, вовсе не уверенный, что это «скоро» наступит действительно скоро.

По-разному встречали его в квартирах. Стоило ему назвать себя, вернее, свою должность, как лица открывавших ему двери людей менялись. У одних в глазах зажигался живой интерес, и они чуть не с порога сами начинали расспрашивать инспектора угрозыска. Другие словно каменели и отделывались односложными «нет», «не знаю, «не слышал». Третьи откровенно пугались, начинали суетиться, но, узнав, в чем дело, с удовольствием свидетельствовали о своем ничегоневедении. А четвертые…

— Я ждал, что вы зайдете, потому и не ходил в милицию, — сказал спокойно и веско крупный загорелый мужчина лет сорока, едва Бибишев раскрыл удостоверение. — Я видел ваших во дворе нынче утром.

Они прошли в комнату. Кусок засохшего сыра на столе, немытая бутылка из-под кефира, неприбранная постель. Женской руки здесь не было давненько.

— Брызлов Николай Григорьевич, работаю водителем автобуса, — начал мужчина, для приличия натягивая на волосатый торс рубашку. — Заканчиваю смену поздно. Вчера возвращался около часу ночи, дежурный подвез до Полевой, и я шел через садик. Подхожу к дому — фары в глаза ударили. Ослепили. «Вот болван, думаю, если бы встречная?» Выскакивают темненькие «Жигули» из двора — и мимо меня, на улицу Мичурина. И дальше, к подшипниковому… Я еще ругнул его вслед, не люблю лихачей.

— А за рулем?.. Не разглядели? — с замиранием сердца спросил Володя.

— В том-то и дело, что ослепил… Но когда он на улицу выскочил, под фонари, промелькнуло вроде…

Брызлов замолчал и, видя, с каким напряжением его слушает инспектор, усмехнулся смущенно.

— Мало что увидел я, товарищ начальник. В лицо не признаю ни за что. Только наверняка могу сказать — за рулем был парнишка. Или парень… Или мужик худощавенький. Рубашка темная, цвет волос не скажу… Волосы длинные… А больше ничего… Да, это все.

— Не напомнил он вам кого-нибудь из ребят с вашего двора?

Николай Григорьевич покачал головой.

— Да я к ним не присматриваюсь… Нет, вроде знать его не знаю, дворовые все же примелькались. А может, и с нашего двора. Но я лично считаю, что в своем дворе красть не будут.

Бибишев думал так же, но промолчал.

Больше ничего путного от Брызлова он не узнал. Но и услышанное давало ниточку. Спустившись во двор, он перешел в подъезд, который проверял. Шашелов, и столкнулся с ним на лестнице.

— Вы к мальчишке не ходили? К этому… — Он наморщил лоб, вспоминая. — Славе Кузьменко?

— Он в соседнем подъезде, — пояснил Иван Иванович. — Туда как раз направляюсь. Правда, она на четвертом…

— Давайте начнем с четвертого, со Славы. Зайдем вместе.

— Как угодно.

Звонок в квартире Кузьменко не работал. В квартире громко бубнил телевизор. Постучали. Второй раз, третий. Наконец послышались шаги.

— Кто? — раздался ломающийся юношеский голос.

— Мы к Кузьменко, откройте, — солидно сказал Шашелов.

Замок щелкнул.

— Родители в театре, — не слишком приветливо сказал высокий белокурый паренек, быстро обежав взглядом погоны, портфель Шашелова, лицо и фигуру Володи.

— Мы, собственно, к тебе, Славик, — сказал Шашелов и вошел. Володя последовал за ним. Пока что он решил быть на вторых ролях: опытный участковый дела не испортит, да и знают они со Славой друг друга.

— Пойдемте в мою комнату, — хмуро буркнул Славик, на ходу выключая телевизор.

В маленькой квадратной комнате стояла тахта. Стенка над ней была залеплена цветными фотографиями из зарубежных журналов — пестрая толпа разношерстных музыкантов, мотоциклистов, певичек. На книжной полке — учебники. На тумбочке возле тахты сверкал никелем и полировкой дорогой стереомагнитофон.

Славик сел на тахту, Шашелов — на стул. Володе сесть было уже не на что: тахта была завалена кассетами и журналами. Оглядевшись, он сходил в кухню и принес табурет. Шашелов неодобрительно взглянул на Славика, но тот смотрел в пол.

— Вчера ты допоздна стоял с ребятами в подъезде, — начал Иван Иванович. — Когда ушел домой?

— В од-диннадцать.

— А кто остался после тебя?

— Я п-последний.

— А кто был?

— Андрей Бондарев из двадцать второй. Валерка из нашего подъезда, с восьмого этажа.

— Квартира?

— Не помню. Слева последняя.

— Еще кто?

— Крокодил и Жека.

— Кто? — изумился Володя.

— Так их называют. Они не из нашего дома. Где-то дальше по Мичурина живут. Где точно, не знаю. Не из нашей школы. Светка была. Мельникова, из нашего класса. Из сороковой квартиры. И все.

Иван Иванович записывал, Володя не вмешивался.

— Родители дома были, когда вернулся?

— Где же еще? Они не каждый день в театрах.

— Слава, ты машину водить можешь? — спросил Бибишев.

— Нет. На мопеде ездил, а машину… Нет.

— А кто из твоих приятелей водит?

Славик поднял на Бибишева большие светлые глаза.

— Не знаю. Может, кто и водит, — сказал он неохотно. — А что?

— Да ничего, — уклончиво ответил Володя, уверенный, что Славик прекрасно знает об украденной машине. Весь двор небось осведомлен, а ребята — тем более.

— Никто не подходил к малиновым «Жигулям», которые у вас во дворе ночуют? — спросил Шашелов.

— Не знаю, может, и подходил.

В этом духе разговор продолжался еще некоторое время, пока Бибишев не убедился, что ничего интересного Славик сообщить им не может. «Или не хочет», — отметил он про себя.

Выйдя от Кузьменко, они распределили между собой квартиры, где жили ребята, названные Славиком. Кроме тех, что живут «где-то на Мичурина». Но беседы с ребятами не развеяли туман. Никто из опрошенных приятелей Славика не заметил ничего подозрительного, как никто не мог и назвать адреса, по которым живут эти Крокодил и Жека. Ночью ни один из ребят из дома не выходил — это подтвердили родители.

Поквартирный обход закончили около половины одиннадцатого. Собрались в оперативном пункте. Прежде чем отпустить группу, Володя спросил у Саврасова, запрашивал ли он сегодня службу «02». Может, был сигнал, который наведет на след или даст хотя бы еще одну зацепку?

— Запрашивал, — энергично тряхнул чубатой головой Виктор. — В нашем районе ничего такого не было. Две квартирные драки, пьяный в подъезде, хулиганы избили парня… А по нашему делу ни намека.

— Завтра мы с тобой, Виктор, продолжим, — сказал Бибишев. — А вы, Иван Иванович, попробуйте разыскать этих двух. Может, они поглазастей, чем Славик.

…Домой Володя добрался к полуночи. Нельзя сказать, чтобы он был недоволен первым днем поисков, — какие-то наметки уже обозначились. Но по своему опыту он знал, что подобные ниточки обрываются очень часто. Не хватало факта стержневого, за который можно было бы ухватиться и все эти нитки мотать на него.

Перед сном он развернул «Волжскую коммуну». Скользнул взглядом по заголовкам, задержался на снимке: краны вытянули шеи над строящимся домом. Еще один квартал скоро вступит в микрорайоне, который неофициально называют Мичуринским.

Наверное, мозг его продолжал работать по инерции все в том же направлении, потому что серенький снимок заставил Володю опять мысленно вернуться на улицу Мичурина. Так, новые дома, фабрика, клуб трамвайно-троллейбусного управления… Ну и что? А дальше, за Полевой, сквер и злополучный дом, в котором он сегодня топтал каблуки… Ну и что?

«В нашем районе ничего такого не было…» — вспомнил он бодряческий ответ Саврасова.

«В нашем»? То есть в Ленинском? Но ведь рядом, за Полевой, начинается Октябрьский район! Вот что значит заморочиться с этим обходом.

Наутро инспектор Бибишев вышел из дому на час раньше обычного. В управление он должен был поспеть к девяти ноль-ноль, и потому без пяти восемь уже входил в дежурную часть Октябрьского райотдела милиции. Взяв у дежурного помощника начальника райотдела разрешение ознакомиться с книгой регистрации происшествий за ту самую ночь, когда была украдена из двора машина Павловых, он с головой углубился в записи.

Да, нужны сыщику и смелость, и решительность, и смекалка. Да, как уже говорилось выше, позарез необходимо ему и долготерпение.

А интуиция?

Вот что было записано на одной из страниц регистрационной книги.

«3 часа 10 минут. Заявление гр. А. И. Дергачева о пропаже сына, 16 лет, Геннадий Александрович, рост… одет… прическа… ушел из дома в 20 часов, возбужденный ссорой с родителями…»

И другая запись:

«Дергачев Г. И. нашелся. Позвонили родители. Вернулся домой в 5.00 утра…»

Записав адрес пропадавшего Геннадия, Бибишев нашел на оперативной карте района улицу Мичурина, дом № 48. Это был второй дом от угла Полевой, сразу за ателье проката. Несмотря на внушительную, казалось бы, разницу в номерах — 6 и 48 — Геннадий Дергачев жил в трех минутах ходьбы от двора, где пропала машина. То есть практически по соседству.

«Не тот ли это Крокодил, что торчал в подъезде?» — думал Бибишев, почти уверенный, что тот, именно тот. Если кличут Крокодилом, то наверняка Гена. Но проверять времени уже не оставалось: пора было в управление. Оставив у дежурного записку для Саврасова, в которой он попросил инспектора райотдела разузнать в подробностях все, что возможно, о подростке и его родителях, Бибишев сел на автобус.

День начался хорошо. «Как будто неплохо, — поправил себя мысленно Володя. — Мало ли этих Ген на Мичуринской…». Володя не был суеверен. Просто он не любил разочарований. А они в его практике, увы, были.

 

8

Друзья разминулись.

В то время как Владимир Бибишев докладывал начальнику отдела о результатах вчерашнего расследования, Александр Зуенков уже был в Советском райотделе. От криминалиста управления Саша узнал, что в картотеке зарегистрирован преступник Ивахнов с похожими приметами — без пальца на руке, высокий, худощавый, дважды отбывавший срок за воровство и вышедший около двух месяцев назад. Известно было, что он живет в пятиэтажном доме на улице Антонова-Овсеенко.

Был ли Ивахнов тем татем, что обчищал галантерейные магазинчики, или не был, надо было проверить. Опознать его мог Леша Гусев, а также кто-либо из продавщиц, которым он предлагал краденую галантерею. Зайдя спозаранок к Гусевым, участковый Жиганов попросил Лешку быть дома, не отлучаясь ни на минуту, а за подъездом, где жил Ивахнов, с ночи было установлено наблюдение.

Около десяти утра капитан Зуенков принял первый сигнал, переданный по рации: человек, похожий на Ивахнова — его фотографии были у всех членов оперативной группы, — вышел из дому и пешком отправился в сторону Московского шоссе.

— За Лешкой, быстренько, — лаконично приказал Зуенков.

«Уазик» отправился в десятый микрорайон, а через несколько минут поступило второе сообщение: Ивахнов сел в троллейбус № 4, идущий в сторону центра города. И через три минуты — новое известие: вышел из троллейбуса, идет по Революционной к кинотеатру «Вымпел».

— Смирнову действовать по плану, — сказал в микрофон Саша.

Это означало, что теперь к Ивахнову прочно «приклеится» молодой инспектор райотдела Ким Смирнов. «Москвич», следовавший за подозреваемым, останется пока в тени.

— Зашел в кинотеатр, — прозвучало в рации. — Ким тоже.

Саша рассмеялся.

— Любитель кино, видать, — сказал он, отключив на минуту рацию. — Пагубная, выходит, страсть.

— Времени у него куча, — буркнул лейтенант Колтовой. — Работает по ночам, а день угробить как-то надо.

— Восьмой, что нового? — спросил Зуенков, включая рацию.

— Ничего. Наверное, кино смотрят. Везет же Киму…

Минут двадцать прошло в молчании. Ждали. Говорить о постороннем что-то не хотелось.

Стукнула дверь.

— Вот и мы! — раздался голос Жиганова.

За его спиной хмурилось круглое лицо Леши Гусева.

— В машину — и к «Вымпелу», — приказал Зуенков. — Со мной Миронов. Колтовой держит связь. Жиганов свободен.

Они втроем сели в «уазик» — не в щеголеватый милицейский, а в затрапезно зеленый.

— Ну, Леша, теперь и ты оперативник. — Саша хлопнул паренька по спине. Тот дернул плечами, поморщился, но смолчал.

Машину поставили так, чтобы просматривался выход из кинозала. На всякий случай из «Москвича» держали под наблюдением главный вход: вдруг Ивахнов выйдет до окончания сеанса отсюда.

— Миронов, пересядь в «Москвич», а ко мне сядет Сергей, — распорядился Саша. — Ты поопытней, если что, сориентируешься.

Когда инспектор Миронов неторопко зашагал к продовольственному магазину, возле которого голубел «Москвич», Саша спросил дружески:

— Как, Леша, больше ничего не выиграл в спортлото?

— Нет.

— Некоторые по системе играют. Ты тоже или просто?

— Не знаю я никаких систем, — тихо пробормотал Леша.

— Значит, везун. Деньги-то выиграл хорошие. Сколько рублей, я забыл?

— Сто тридцать семь.

— Вот видишь, — Саша вдруг напрягся. — Смотри, это не он?

Длинный парень в светлой рубахе и серых в полоску брюках вышел из кинотеатра — не понравился, видать, фильм.

— Он! — взволнованно выдохнул Лешка. — В натуре он!

К их машине уже подходил молодой инспектор Васинский.

— Сережа, скорей! — Зуенков открыл дверцу. — А ты, Леша, давай домой. Еще будешь нужен, сиди и читай. Музыку слушай… Пока!

Худая спина удаляющегося Ивахнова опять оказалась в поле зрения. Он шел к Московскому шоссе. Из кинотеатра вышел Ким и направился к «Москвичу».

— Выезжай, — негромко сказал Саша водителю.

«Уазик» тихонько выехал на Революционную. Не доходя до шоссе, Ивахнов стал голосовать, но такси проскочило мимо. Он снова голоснул: остановилось!

Зуенков оглянулся на сумрачного Лешку, застывшего в напряженной позе шагах в десяти и не сводящего взгляда с Ивахнова.

«Переживает», — мелькнуло у Саши.

— Держись от такси подальше, только не потеряй, — сказал он водителю то, чего мог вполне и не говорить: за рулем сидел человек бывалый.

— Когда будем брать? — тихо спросил Васинский.

— Надо с поличным, а он, видать, сейчас пустой. Пока проводим, там будет ясно.

Такси повернуло направо, прибавило скорости на Московском шоссе. Сержант милиции, водитель «уазика» давил на акселератор, но угнаться было трудно. К счастью, у Ботанического переулка такси притормозило и повернуло на улицу Авроры. Здесь было поуже, не разгонишься. Расстояние между машинами сократилось опять до предельно возможного. Сзади шел голубой «Москвич».

Так проследовали до трамвайных путей, свернули на улицу Гагарина. Наконец такси замигало правым поворотным фонарем и причалило к тротуару возле застекленного «Гастронома». Пока Ивахнов расплачивался, невдалеке, проехав чуть дальше, остановился «Москвич». Из него вышел Миронов и с суетливостью алкаша затопал к магазину. Он должен был заметить, с кем будет общаться Ивахнов.

Машина Зуенкова остановилась, не доехав двадцати метров до магазина. Саша, откинувшись на спинку сиденья, спокойно наблюдал, как идет к магазину Ивахнов, — будто и не оглядываясь, но все видя спиной. У рецидивиста от зверя многое, не только жестокость.

Ни Миронов, ни Ивахнов не выходили. «Небось во всех очередях постоял», — подумал об инспекторе Саша. Но вот и он: зажав в одной руке коробку макарон, а в другой — бутылку вермута, Миронов торопился к «Москвичу».

«Молодец, — подумал Саша. — Не исключено, что Ивахнов сейчас наблюдает за ним. Стекляшка есть стекляшка…»

«Москвич» укатил. Правда, недалеко он уехал — свернул в первый же переулок. Наконец в дверях показался и Ивахнов. Саша крякнул от удовлетворения: в правой руке был зажат полиэтиленовый мешок — вовсе не пустой, а на плече — вот что важно! — болтался на ремешке транзисторный приемничек в футляре.

— Вот теперь можно и брать, — негромко сказал Саша. — Только где?

— Может, дома?

— Когда он туда попадет? Пока есть вещдоки — время терять нельзя. — Зуенков присвистнул: — Смотри, Сергей, снова у нас погоня…

Такси резко вырулило к тротуару по знаку Ивахнова. Но тот вдруг махнул рукой — езжай, мол. Вероятно, оттого, что на заднем сиденье уже был пассажир.

— Ясно, что здесь его брать нельзя, — твердо сказал Саша. — Слишком много зрителей, да и мало ли… Вдруг вооружен?

Снова подошло такси, но уже свободное. Ивахнов открыл дверцу, что-то спросил у шофера и сел в машину.

— Теперь упускать нельзя, — Зуенков наморщил нос. — Ладно, в пути разберемся.

Они проследовали за такси чуть не через всю Безымянку. Проехали мост. Движение здесь было поменьше.

— Николай, как увидишь светофор, подожмись вплотную, — распорядился Саша. И, обернувшись к Васинскому: — Берем на красном свете, ты — в переднюю, я в заднюю дверь.

Сергей кивнул. «Уазик» прибавил ходу. Теперь он шел сразу же за такси.

Красный! Тихонько взвизгнули тормоза. Машина еще не остановилась, а Зуенков и Васинский уже выскочили из нее и бегом к зеленоватой «Волге» с шашечками. Васинский рванул дверцу переднего сиденья. В тот же миг Саша, плюхнувшись на заднее сиденье, ухватил Ивахнова ладонями за подбородок.

— Уголовный розыск! — крикнул Сергей и припечатал к спинке кресла руки Ивахнова.

Р-раз! И они вдвоем прямо через спинку перебросили обалдевшего от неожиданности преступника на заднее сиденье.

— Зеленый! — весело крикнул Васинский, пересаживаясь назад. — Трогай, родимый!

Ошеломленный не менее Ивахнова, водитель такси газанул так, что оба инспектора и Ивахнов завалились на спинку.

— В Советский райотдел милиции, — бросил Саша. — Знаешь?

— Знаю, знаю, — торопливо ответил таксист.

— Только сначала притормози. Сюда, к обочине!

Выйдя из такси, Зуенков подозвал к себе «уазик». Подкатил и «Москвич». Из него выскочил Миронов.

— Здорово сработал, — крикнул он на бегу. — Высшая лига!

— Продавцов — тех, вчерашних, и сегодняшних, из «Гастронома», — в райотдел, — приказал Саша. — И мальчишку. Мы на такси, а вы давайте быстрее!

Кивнув, Миронов подошел к «Москвичу», передал приказ, а сам сел в «уазик».

— Че хамите! Че хватаете! — раздался в такси истошный вопль Ивахнова. — Какое имеете право, гады?!

— Не кричи, — спокойно сказал Саша, садясь рядом с ним.

Тот открыл было рот, но, взглянув на могучего парня с коротким, зачесанным набок чубчиком, на плотно сжатый рот и насмешливые глаза, не решился продолжать.

…Через час в райотделе следователь Туторский вовсю уже писал протоколы. При понятых из полиэтиленовой сумки были изъяты четыре зажигалки, несколько коробок с запонками, кофточка, еще один транзистор. Разволнованные продавцы давали показания: да это именно он, тип, предлагавший им по дешевке галантерейную разность. Продавщица из «Гастронома» — та, которая вернула Ивахнову непроданные приемники и сумку с остальным барахлом, — плакала навзрыд, проклиная себя и свою жадность. Не зря убивалась: за скупку краденого ответить придется. Леша односложно подтвердил идентичность личности парня, у которого он купил перстни со стекляшками, и задержанного Ивахнова.

— У, сучонок, отдавлю срок — пришью, — прошипел Ивахнов, косясь на Гусева. Но Лешка, хоть и вздрогнул, испуганным не выглядел.

— Никуда не уезжай, еще понадобишься, — сказал ему следователь.

Капитан Зуенков невольно поморщился. Жалко ему стало парня. Он-то знал, как болезненно переживают ребята, когда им приходится выступать в роли свидетелей. Как бы не привязались к Лешке с этими перстеньками — тоже ведь, если подойти формально, скупал краденое. Не жадность, конечно, его толкнула на это, а тщеславие — небось перед девчонками решил повыпендриваться.

Подписав, где надо было, бумаги, Зуенков попрощался с коллегами, сказал, кому следовало, спасибо и уехал в управление — докладывать. Там он узнал, что с завтрашнего дня ему предстоит менять поле деятельности: из «имущественного» отделения его переводят в другое отделение. Теперь придется иметь дело не с ворами, а с убийцами и насильниками, так-то…

Во время обеденного перерыва Саша вспомнил, что Серафима Ароновна, соседка по квартире, пенсионерка, попросила купить конверты авиапочты. Спустившись на улицу Степана Разина, он зашел в почтовое отделение. У стола с допотопными чернильницами две очень похожие друг на друга бабки ползали пальцем по таблице, проверяя лотерейные билеты. Саша вдруг вспомнил Лешку Гусева, его выигрыш в спортлото и подумал, что теперь он вряд ли увидит этого сердитого мальчишку. «Стекляшек накупил, дурачина, — подумал он, еще раз удивляясь, — а ведь мог купить себе, предположим, фотоаппарат… Или проигрыватель недорогой… Выбросил деньги зря». Он купил конверты, постоял у барьерчика и неожиданно для себя спросил:

— А таблицы спортлото у вас есть?

— Не таблицы, а номера выигрышные, — с улыбкой, не без кокетства поправила его чернобровая девица. — Пожалуйста.

Он взял картонный листок, на котором были наклеены выигравшие номера, суммы выигрышей и даты розыгрышей. Сразу нашел, что нужно:

«… угадавшие 4 номера — по 137 рублей…»

Все верно, сто тридцать семь, так он и говорил. А почему не верить Лешке?

Зуенков поблагодарил девушку, вернул ей листок и пошел к двери. Взялся за ручку и… вернулся к барьеру.

— Можно, еще взгляну номера?

— Глазам не верите, наверное, выиграли? — фыркнула девушка.

Зря она стреляла на Сашу взглядом: он был весь поглощен расчетами. Только не деньги считал, а дни.

— Пожалуйста, извините, до свидания.

Несколько задетая невниманием широколицего атлета, девушка только хмыкнула. Но и на это не обратил внимания капитан милиции Зуенков. Размашисто шагал он в гору, от Волги к управлению, а когда вошел в кабинет, сразу взялся за телефон. На удивление быстро разыскал Жиганова — участковых застать на месте бывает трудненько, но Саше повезло.

— Жиганов, привет еще раз! Зуенков. Есть просьба: зайди, пожалуйста, на почту — ту, которая микрорайон обслуживает, — и узнай официально, но без шума: не приходил ли на имя Лешки Гусева денежный перевод? Может, до востребования. И позвони мне сразу же по телефону…

Он назвал телефон и положил трубку. «Эх, Леха, Леха, — подумал он с неожиданной и непонятной для себя обидой. — Значит, врал ты мне, парень. А зачем было врать? Запутаешься теперь окончательно… Если нет никаких переводов, значит, был ты у Ивахнова подсобником, не иначе. Сбывал небось товарец… Эх, дурень ты, Лешка…»

Телефон! Для Жиганова, конечно, рановато.

— Алло, Зуенков.

— Сань, это я, Володя. Привет! Где ты скитаешься, бродяга?

— Здорово, Володя! Где-где… Где надо, конечно. А что?

— То есть, как это — что?! А за конспектами когда?

— Сегодня! Ей-ей. Давай в девятнадцать ко мне. Идет?

— Договорились. Постараюсь управиться. Ну, салют!

— Пока.

Жиганов позвонил минут через сорок.

— Никаких переводов нет. Ни ему самому, ни матери его.

— Спасибо, — сказал Саша. — Я так и думал.

И все-таки после работы он миновал площадь Революции, где обычно садился на автобус, и пошел до главпочтамта.

— За эту неделю? Гусев Алексей Петрович? — повторила начальница отдела. — Подождите минут десять.

Ждать пришлось все двадцать.

— Вот пожалуйста! А это — извещение с заполненным адресом по паспорту, пожалуйста…

Александр Зуенков тупо уставился на клочок бумаги. Он не верил своим глазам. Он держал в руках бланк погашенного телеграфного перевода на 300 рублей, которые некий Петров три дня назад послал до востребования Гусеву Алексею Петровичу, проживающему в десятом микрорайоне, в той самой квартире, где Саша познакомился с Лешкой.

Нет, не был все-таки Леша Гусев пособником рецидивиста Ивахнова! Хорошо? Конечно, хорошо.

Но кто же такой этот Петров? Не папаша ли парнишки? Но отец Лешки в местах заключения.

А может, уже совсем в других местах? Может, где-то рядом? Перевод-то отправлен из Куйбышева.

Да, верно: теперь, когда пойман Ивахнов и тем более когда самого Зуенкова перевели в другое отделение, ему незачем заниматься каким-то Лешкой, его отцом и загадочными переводами. Это верно.

Но разве будет спокойной твоя совесть, капитан Зуенков? Разве сможешь забыть сердитого парнишку и сделать вид, что тебе безразлична его судьба?

Нет, не придется им с Володей нынче ехать к приятелю на Безымянку за конспектами — самыми лучшими конспектами юрфака.

«Попрошу его съездить в печальном одиночестве, — решил Саша. — Зато я их потом отвезу. Надо мне побывать нынче у Лешки».

Поблагодарив приветливую начальницу, Зуенков вышел через служебный вход и заторопился к автобусу. Он едва успевал на рандеву с Бибишевым: было уже без двадцати семь…

 

9

— Перевод?! На триста рублей?!

Конечно, было чему удивляться. Но чтобы так…

— Да вот, представь себе — на триста. — Саша внимательно смотрел на друга. Все-таки у него странная реакция: Володя просто ошеломлен.

— Саш, я понимаю: конспекты — это важно. Давай-ка посидим на лавочке.

— На какой лавочке?

— Все равно на какой. Вон на той детской площадке, например.

Нет, он в самом деле слегка обалдел. Вроде бы уже направились по делу, уже квартал прошли — и вот.

— У тебя что-то случилось? Тогда посидим.

Единственная целая скамейка была занята двумя молодыми мамами. Возле них припарковались голубые коляски-близняшки.

— Давай сюда.

Друзья уселись на бум.

— Они тебе не помешают? У тебя ведь, смотрю, секрет.

Володя посмотрел на малышей, копающихся в песочнице. Без тени юмора сказал:

— Не помешают. Слушай. Дело в том, что…

…А дело было в том, что сегодня утром, примерно в половине одиннадцатого, в 123-ю квартиру дома, что рядом с ателье проката по улице Мичурина, позвонила миловидная блондинка лет двадцати пяти. Ей открыла хрупкая женщина в длинном цветастом халате.

— Дергачевы здесь живут? — спросила блондинка.

— Здесь, пожалуйста.

Изящная, хоть уже и не молодая хозяйка, отступила, пропуская девушку в прихожую.

— Я из инспекции по делам несовершеннолетних, Инна Шиманская. Вот мое удостоверение.

— Очень приятно, — упавшим голосом отозвалась женщина в халате. — Елена Игнатьевна… Дергачева… Вы, наверное… — Она смешалась.

— Позапрошлой ночью вы звонили насчет сына… Он ушел…

— Нет, нет, — заторопилась взволнованно Елена Игнатьевна. — Звонил муж, и напрасно… Гена вернулся, он просто…

— Я все же хотела бы поговорить с вами. Если не возражаете…

— Ради бога… Кстати, муж дома, так что… Да проходите… Извините, что не догадалась сразу… Феликс!

Инна вслед за хозяйкой прошла за стеклянную дверь в гостиную. И сразу же из соседней комнаты вышел среднего роста мужчина, с белокурыми ухоженными усами, в очках в дорогой оправе.

— Здравствуйте! — Он протянул девушке широкую ладонь, крепко и несколько интимно пожал руку. — Феликс Михайлович. Чем могу служить?

Несколько смущенная его пристальным взглядом, Инна представилась и пояснила, что цель ее визита — чисто профилактическая. Инспектор по делам несовершеннолетних должен иметь представление о своих подопечных — не только о тех, кто поставлен на учет, но и обо всех остальных. По крайней мере, это желательно. А поскольку был звонок о розыске…

Она говорила, а сама поражалась — сколько же книг может быть у людей! В гостиной высокий шкаф был набит толстыми фолиантами и альбомами репродукций, книгами были заняты все полки простенькой, но объемистой «стенки». Через полуотворенную дверь в спальню видно было, что полки с книгами есть и там, а за другой стеклянной дверью, по другую сторону от прихожей, была целая библиотека — стеллажи до потолка. Инна точно знала, что Геннадия нет дома, — она и пришла только после того как ей сообщили, что он ушел на курсы автодела, — и потому говорила, не понижая голоса, даже несколько горячо. Она хотела произвести на родителей впечатление начинающей, а потому не совсем уверенной в себе воспитательницы, но искренно любящей свою нелегкую работу. И на самом деле, работа ее была нелегкой, только она была несколько иного сорта — старший лейтенант Шиманская считалась достаточно опытным инспектором уголовного розыска. Включили ее в оперативную группу по настоянию Бибишева.

Настороженность прошла очень скоро. Елена Игнатьевна принесла чашки с кофе, разговор стал живым. Теперь Инна больше слушала, чем говорила, роняя, в основном, коротенькие вопросы, касающиеся жизни, взглядов, привычек и увлечений Гены.

Узнала она немало интересного. Характер у юноши, по мнению родителей, трудный. Геннадий болезненно самолюбив, а оттого бывает резок, особенно когда считает, что взрослые ущемляют его право на самостоятельность и свободу.

— Что он вкладывает в эти философские категории, для меня, признаться, туман, — с невеселой усмешкой сказал Феликс Михайлович. — Какая-то мешанина. Например, он категорически протестует против всякого режима в образе жизни — анархист какой-то. Сам я еще в юности осознал, что главное — не разбрасываться, ограничить себя во многом, чтобы добиться успеха в чем-то… Пытаюсь ему внушать, каждый вечер завожу разговор — да куда там! По-моему, он с презрением смотрит на любое мое предложение упорядочить жизнь, сделать ее целенаправленнее, устремленнее.

— Чем он только не увлекался, — вздохнула Елена Игнатьевна, и горькие складочки легли в уголках губ. — Стал было рисовать, это еще в пятом классе. Отец его хотел в художественное училище устроить, познакомил с известным графиком, купил этюдник. А он волейболом, понимаете ли, заинтересовался. Музыку он раньше бросил, в третьем классе музыкальной школы был, и слух есть. Да, так с волейболом пошло у него просто великолепно, в юношескую сборную города брали, в запас, правда. Но… опять бросил.

— Не понравилось, что я его стал втягивать в утренние кроссы, — саркастически бросил отец. — Ему бы хотелось все делать вполсилы, нет, в четверть силы, легонько. Но разве достигнешь вершин, если все кое-как…

«Просто парень не терпит насилия», — подумала Инна, а вслух сказала сочувственно:

— А сейчас-то увлекается чем полезным?

— Да как сказать… — Феликс Михайлович снял очки, протер их замшевой тряпочкой, спрятал ее опять в карман куртки с галунами. — Как сказать… У меня «Жигули», второй год. Вообще-то машина у нас давно — когда-то и «Победа» была, и «Москвичи»… Я ему сказал: получишь паспорт — сядешь за руль. Но учись сам, трудом завоюй право ездить на машине. Увы, на папиной машине, — усмехнулся он.

— На курсы он ходит с удовольствием, — кисло заметила мать. — Только, знаете, общество там… мягко говоря, пестрое. Я чувствую, что не слишком хорошее влияние на него оказывают новые приятели.

— Туда идут ребята, которые хотят стать шоферами, — сухо вставил Феликс Михайлович. — Не хочу их огульно охаивать, но недавно звонит телефон, поднимаю трубку и слышу эдакий ернический тенорок: «Эт ты, Крокодил, что ль?». Отвечаю — очень так вежливо — что, мол, вряд ли это я. А из трубки: «Пардон, мне Гену…» Но как мне обезопасить сына в этом случае — не знаю, признаюсь. Предложить ему бросить курсы? А зачем: он и сам все бросает, еще я буду подстрекать. Советовать пристальнее приглядываться к товарищам? Мои советы ему, что ветра посвист. Потачку мы ему, правда, не даем: никаких «штатских» джинсов, никаких неучтенных карманных денег. Если надо на что-то — скажи, дам хоть сто рублей, но скажи, зачем они тебе. Одна надежда, что, может, техника его затянет…

— Тогда-то, когда Гена ночью пропадал, — вставила Елена Игнатьевна, — он ведь чуть не до утра мотор разбирал с приятелем. Бензином от него разило, у меня даже мигрень началась. Еле отстирала рубашку.

— Да, на светлом бензин пятна оставляет, — поддакнула Инна.

— Нет, рубашечка-то темная была, но запах, запах…

«Странно, — подумала Инна. — Он что, заправлялся?»

У нее крепло убеждение, что Гена причастен к угону. Хотя веских оснований думать так, она понимала, пока не было.

— Это чудесно, если он увлечен, — сказала Инна. — Вы не думайте, он у нас в инспекции не на виду. Хотя… — Она помедлила. — Хотя, может, я его и видела. Высокий белокурый мальчик?

— Не то чтоб белокурый, — протянула Елена Игнатьевна. — А впрочем, сейчас убедитесь.

Она вышла и через полминуты вернулась, держа в руке наклеенную на толстый картон увеличенную фотографию узколицего темнобрового юноши с русой, чуть вьющейся шевелюрой.

— Вот наш Гена год назад, — сказала она с грустной гордостью.

— Нет, нет, не видела никогда… — Инна улыбнулась. — И к лучшему, что не видела.

— До поры до времени, — обронил Феликс Михайлович. — С этой автошколой или как она там? Курсы… Скорей бы закончил.

— Последний месяц, — вздохнула мать.

Они поговорили еще некоторое время, потом Шиманская попрощалась, поблагодарила за кофе и пообещала, что тревожить Дергачевых без надобности не будет.

…Бибишев внимательно выслушал Инну и сделал вывод:

— За парнем надо смотреть. Какие, говоришь, курсы?

Он позвонил, уточнил адрес. По телефону же справился, когда заканчиваются сегодня занятия. Вызвал машину. Договорился, чтобы часов через пять, если понадобится, на смену ему был готов инспектор райотдела.

В два часа из подъезда трехэтажного дома по Галактионовской улице, громко переговариваясь, вывалилась группа парней. За ней поодиночке, по двое, еще и еще — все молодежь.

— Вон тот, в желтой футболке, кудрявый, — сказала Инна.

Володя с Инной стояли на противоположной стороне улицы: беседует молодая парочка, разве заподозришь?

— Спасибо, Инна. Теперь прямиком в институт. До встречи.

Она кивнула и неспешно пошла в сторону Ульяновской — туда, где сходятся пути студентов трех куйбышевских вузов. Зайдя в вестибюль большого здания, она последовала в сторону, куда указывала стрелка под надписью «Приемная комиссия». Доцента Павлова она нашла довольно быстро. Он вышел к ней в коридор. Инна представилась и спросила:

— Вы не помните, в тот вечер в баке вашей машины много было бензина?

— Отлично помню, — живо ответил Олег Владимирович. — Почти на нуле. Я и удивился: как могли угнать далеко? Я с утра собирался заправить… А что, появилась надежда?

— Надежда всегда была, — улыбнулась Инна. — Появляется уверенность. Только, вы уж извините, пока ничего сказать не могу.

— Понимаю, понимаю, — оживился и обрадовался доцент. — Не думал, признаться, что в уголовном розыске работают такие…

— Какие? — не без кокетства спросила Инна.

— Такие очаровательные барышни. — Лицо Павлова стало сладким.

— До свидания, товарищ Павлов, — сказала Инна.

Тем временем Владимир Бибишев походкой свободного от бренных забот гражданина следовал за Геннадием Дергачевым. Сначала Володе показалось, что Гена куда-то торопится: полквартала до трамвайной остановки он шел быстро, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Но, придя на остановку, вдруг ссутулился и опять сунул в карман мелочь, которую достал минутой раньше. Здесь, среди пляжного люда, ожидающего трамвай, Володя как следует рассмотрел лицо Дергачева. Оно ему понравилось: умный, очень серьезный взгляд, высокий лоб, чуть заметные светлые усики. Интеллигентный мальчик. И явно нервничает: покусывает губу, резко встряхивает кудрями, сваливающимися на брови. Когда подошел трамвай, Володя приготовился было войти в вагон следом за Геннадием, но тот, уже сделав шаг, вдруг повернулся и побрел, еле волоча длинные ноги, в сторону, откуда пришел. Так они шли по городу полчаса — мимо институтов, театра, городского парка…

«Занятие не из серьезных, — с иронией думал о себе Володя. — У парнишки каникулы, убивает время, а ты его тень… Он вернется домой к своим бдительным предкам, а у тебя день пропал».

Поравнявшись с кинотеатром «Молот», Дергачев принялся изучать афишу, и Бибишев испугался, как бы не пришлось ему нынче посмотреть фильм, который он видел и который ему к тому же не понравился. Однако Гена, простояв довольно долго, двинулся дальше и, дойдя до угла, зашел в зал главпочтамта. Выждав немного, следом зашел и Володя.

Геннадий Дергачев, облокотившись на барьер, стоял в очереди у окошка выдачи корреспонденции до востребования. За ним уже успели пристроиться две женщины. Володя ругнул себя: надо было поторопиться войти, тогда он встал бы сразу за Геной и увидел, что за корреспонденцию он получает. Можно было подойти с головы очереди, но там к барьеру прилип старикан, заполнявший бланк. Володя решил выждать.

Протянув паспорт в окошко, Гена вытянул шею, напряженно следя за пальцами девушки, шибко перебиравшими письма. Но вот она выхватила зеленоватую бумажку, заглянула в паспорт, вложила в него бланк и выбросила на барьер. Порывисто схватив паспорт, юноша вчитался в бланк и огляделся, будто разыскивая кого-то в зале.

«Посылка или перевод, — решил Бибишев. — Теперь мне зевать нельзя».

Глаза Геннадия остановились на окошке приема и выдачи переводов. Он медленно пошел через зал, Володе показалось, что лицо Гены побледнело. Когда подошел ближе, убедился: да, парень был бледен, на лбу выступила испарина.

Володя пристроился в очереди за его спиной. Рука с паспортом и вложенным в него — теперь Бибишев отчетливо это видел — телеграфным переводом протянулась в окошко.

— Подождите! Не видите — занята… — резко бросила смуглая женщина по ту сторону барьера, не отрывая взгляда от листка, куда она записывала переводы.

Рука Гены опять легла на барьер. Бибишев изогнул шею и сумел прочитать обрывки строчек:

«…ГЕННАДИЮ ФЕЛИКСОВИЧУ… РУБЛЕЙ… КУЙБЫШЕВА… ОТ МИХАЙЛОВА…»

— Давайте, — сказала смуглая женщина.

Поскольку Геннадий ни разу не посмотрел на Бибишева, Володя решил не искушать судьбу: лучше оставаться и дальше незамеченным. Он тихонько отошел к соседнему окошку — и вовремя: юноша, расписываясь и проставляя на обратной стороне бланка сумму, оглянулся на соседа и прикрыл перевод локтем.

Но окошко Володя видел хорошо, и потому он мог вместе с почтовой работницей считать десятки. Их было ровно тридцать…

Триста рублей — мальчишке! И к тому же подозреваемому в краже автомашины!

Бибишев несколько секунд стоял в оцепенении, но, увидев, что в дверях мелькнула полосатая футболка, без промедления двинулся за ней.

— …Вот такие пироги, — закончил Володя свой рассказ. — Теперь понимаешь, почему я обалдел, когда услышал про твоего Лешку с его переводом?

— Это мы понять можем. — Саша задумался. — Постой… Кажется, Лешка тоже где-то на шофера учится… Мать говорила, а может, я путаю…

— У тебя, значит, от Петрова. А мой — от Михайлова. Теперь…

— Теперь только от Харламова остается ждать, — подхватил Саша. — Да, а куда он деньги отнес?

— Домой. А вот отдал папаше или нет, этого я не знаю. Едва ли. Не будь второго перевода, я бы подумал, что дедушка прислал…

— Вряд ли у моего Лехи такие дедушки есть, — хмыкнул Саша. — Надо проверить, угоняли или нет «Жигули» дня за два до Лешкиного перевода. Тут одна рука чувствуется, кто-то мальчишек купил.

— За этим «крокодиленком» надо будет присмотреть. Но говорить с ним сейчас рано — парень с характером. — Володя подумал, тряхнул головой. — Нельзя его сейчас, не напортить бы…

— Ну, делай, как знаешь, — сказал Саша покровительственно. — Ты у нас большой. А я, пожалуй, пойду Лешку навещу. Может тебе и помогу ненароком.

— Эх ты, студент! — засмеялся Володя.

— Сам ты заочник, — отозвался Саша. — До завтра!

По дороге домой Бибишев заехал в Ленинский райотдел: ему должны были оставить у дежурного результаты проверки бензоколонок. Тут его ждала удача: заправщица с Московского шоссе сразу же вспомнила красивого паренька, покупавшего талоны и заправлявшего «Жигули» во втором часу ночи. Запомнила, потому что кудрявенький юноша, резко вынув шланг из машины, облил себя бензином и пятно расплылось на рубашке. А что цвет «Жигулей» малиновый — это точно.

А Саша попусту терял время, беседуя с Лешкой. Мать дежурила в больнице, они были один на один, но откровенного разговора не получилось. Когда Зуенков попробовал намекнуть на кражи автомашин, Лешка замкнулся, а потом неожиданно сказал:

— Зря вы мне групповое клеите. Знать ничего не знаю. А если бы я угонял, так чтобы покататься. Да только я не угонял, вот и все. Не хочу больше разговаривать!

Уходил от него Саша расстроенный, недовольный собой. Он понимал, что Леша — сын уголовника и что он если не повидал, то слышал всякое и заставить его признаться — Саше даже в мыслях не хотелось сказать о нем «расколоть» — будет невероятно трудно. Может, тот, другой, поддастся Володе.

«А Харламов — это все же мысль, — уже в автобусе вдруг подумал он. — Надо завтра позвонить Володьке… Если и ему в голову не пришло то же, что и мне…»

 

10

— Странный, скажу я вам, список!

Начальница участка по приему и обработке переводов была явно заинтригована.

— Кому же это наша сборная шлет такие суммы?

Бибишев засмеялся, В самом деле, будешь озадачен таким списком:

«Харламов, Мальцев, Третьяк, Фетисов, Васильев, Лутченко…»

И одинаковая сумма — 300 рублей.

— Ну, может быть, не все они, а кто-то…

— Оставьте свой телефон. Как только найдем, я позвоню.

Чувство неловкости не покидало Володю: он представлял, сколько хлопот он доставит почтовикам. Пересмотреть все переводы за две недели — шутка ли! Правда, только те, что до востребования.

Как ни парадоксально было предположение, что некто платил своим подручным — угонщикам «Жигулей» через почтамт, отправляя переводы от имени Петрова, Михайлова и, возможно, других членов хоккейной сборной СССР, начальник управления уголовного розыска оценил его сразу.

— А что, — сказал он весело, — вполне вероятно, что сказалась инерционность мышления. Стоит нам сказать: «Иванов, Петров», как напрашивается и «Сидоров». Кстати, ничего удивительного не будет, если обнаружится именно этот ряд — Иванов, Петров, Сидоров. А Михайлов — уже четвертый. Но сначала проверим нашу сборную.

Бензозаправщица еще раз опознала личность паренька, заправлявшего среди ночи малиновые «Жигули». На этот раз по фотографии, которую Бибишев взял в паспортном отделе. Так что косвенные улики подбирались солидные: Геннадий Дергачев был завсегдатаем двора, откуда увели машину, вот-вот должен был получить права, отсутствовал ночью в момент кражи, заправлял пустой бак «Жигулей» среди ночи, облил рубашку бензином и, наконец, получил таинственный перевод. Поскольку все это произошло совсем недавно, можно было ждать, что Дергачев выйдет на связь со своим сообщником, а скорее руководителем. А может, он должен поделиться с кем-то деньгами.

Теперь каждый шаг Гены-Крокодила контролировался уголовным розыском. Сменяясь через четыре-пять часов, инспектора Ленинского райотдела должны были сопровождать его всюду. Что же касается Леши Гусева, то с ним было сложнее. Хотя Бибишев мог предполагать, что Лешка угнал машину из своего 10-го микрорайона двумя днями раньше получения перевода — а такой случай как раз был зарегистрирован, — улик против него не было. Кроме перевода, конечно. Но улика, основанная лишь на логическом выводе, имеет мало веса.

Звонок с почтамта раздался раньше, чем ожидал его Володя.

— Приезжайте, нашелся ваш Харламов. — В трубке раздался смешок. — Именно на триста рублей…

— А кому адресован? — начиная волноваться, спросил Володя.

— Минутку… Золотавкин Михаил Аркадьевич. Проживает по улице Ново-Садовой… дом… квартира… Перевод получен восьмого, одиннадцать дней назад.

— Спасибо большое! Ехать мне незачем, а если Мальцевы с Третьяками найдутся, позвоните. Еще раз спасибо!

Положив трубку, Бибишев подергал себя за ус.

— Что, жареным запахло? — спросил Николай Суханов, один из четверых обитателей кабинета, инспектор по кражам госимущества. — Ишь, порозовела наша красна девица…

— Еще как запахло, Коля!

И Бибишев опять завис над телефоном. Не дозвонившись в райотдел, открыл телефонную книгу на букве «З», нашел фамилию: Золотавкин А. А. Адрес тот же. Телефон номер 34-97-45. Так А. А. — это, конечно, отец.

— Здравствуйте, а Миша дома? — спросил он, услышав в трубке женский голос.

— Миша в «Дубках», на турбазе, — ответило грудное контральто, и раздались частые гудки.

Решение пришло сразу. Смахнув бумаги в стол, Володя еще раз взялся за телефон.

— Привет, это Бибишев, — сказал он в трубку. — Посмотрите, четвертого или третьего… этого месяца, разумеется, «Жигули» не угоняли? Так, чтоб с концом?

Подождал, не кладя трубку на рычаг. Пощурился на солнце.

— Да-да, слушаю!.. Есть? Где, говоришь? Ага! Спасибо! Привет!

Он встал, заправил поаккуратнее рубашку под ремень.

— Я к начальнику управления, потом уеду. Сегодня, видно, уж не вернусь…

 

11

Счет шел очко в очко.

— Да кончайте же, наконец! — заскулил рыжеватый паренек, истомившийся ожиданием. Володя удрученно по-цокал языком: в самом деле, уже 28—28. И все время: «больше», «равно», «меньше», «равно»…

Кроме двух играющих, в зале находились еще с десяток человек. Бибишев тоже был очередником к теннисному столу, но сыграет он или нет, станет известно, когда определится победитель этой партии. Если возьмет верх крепкий очкарик в спортивном костюме, Володя играть не будет. Если же выиграет тощенький джинсовый пижон, то придется. И придется его обыграть: Бибишеву во что бы то ни стало надо было оторвать Мишу Золотавкина от ракеток и прыгающего мячика. Полчаса и так потеряно зря.

Как назло, выиграл-таки Миша. Уже у четвертого партнера. Давненько не тренировался Володя. Но, решил он, небось рука сама вспомнит.

Подача! Бибишев отбил, но высоко. Хлесткий удар!

— Один — ноль, — уныло произнес рыженький.

Снова подает Золотавкин, и снова та же картина: высокий мяч и удар. Счет стал расти: 2—0, 3—0, 4—0. Ага, наконец-то 4—1…

«Даже в классической борьбе нужен интеллект, не то что в боксе», — вспомнил Володя слова своего тренера, мечтавшего сделать Володю чемпионом в первом легком весе. Чемпионом города, как минимум. Давно это было… Что ж, значит, надо переиграть пижона за счет интеллекта, тактически.

Миша не заметил, как произошел перелом. Он продолжал хлестко бить, но мяч почему-то врезался в сетку. Миша брезгливо осматривал ракетку, разводил руками, ища у зрителей сочувствия: вот, мол, чем приходится играть… Была бы моя вьетнамская… Он никак не мог осознать, что его усатый партнер овладевает инициативой за счет «подручных» средств: глядя на один угол стола, подает на другой, через раз малозаметно «подкручивает» мяч, а то вдруг встречает его тычком возле самой сетки… Теперь же, когда счет неожиданно стал 15—11 в пользу усатого, Миша Золотавкин окончательно скис. Перебрасывал мяч кое-как: проигрывать он явно не умел…

«Отлично, волевые факторы у тебя, приятель, не на высоте», — сказал себе Володя, кладя ракетку на стол и всем своим видом показывая, что ему жарко и что он устал. Вслед за Золотавкиным он вышел из зала в вестибюль.

— Курите? — протянул ему Миша пачку «Кента».

— С удовольствием! Отличные цигарки… — Володя прикурил. — Давайте выйдем, а то… — И он кивком показал на уборщицу.

Они вышли из главного корпуса и немного прошлись по аллейке.

— Присядем? — предложил Бибишев.

Миша молча пожал плечами. Можно и присесть. Чего надо этому усатому? Ну, поиграли в пинг-понг. Ну, дал ему закурить…

— Миша, — жестко сказал Бибишев, закидывая руку за спинку скамейки и корпусом поворачиваясь к Золотавкину, — а я ведь за тобой. Смотри! — Он протянул к глазам юноши раскрытое удостоверение. — Уголовный розыск. Разговор к тебе серьезный.

Это был удар по-боксерски, не то что ракеткой по мячику. Губы у Миши задрожали, веснушки стали темнее. Он затянулся сигаретой, закашлялся, швырнул окурок в газон.

— Какой… разговор?..

— Я думаю, полезный у нас будет разговор. — Володя старался говорить бесстрастно. — Дней десять назад ты угнал «Жигули». Где, у кого, в какое время суток — могу сказать, если угодно. Ты угнал их не для того, чтобы покататься. Тебе заплатили за это триста рублей. И ты их получил на почтамте, как у вас было условлено. Как видишь, мы знаем главное. Осталось уточнить детали. Тебе, Миша, человеку неглупому, должно быть ясно, что отпираться — только себе вредить. Мы уверены, что кто-то втянул тебя в свои махинации с машинами, и знаем, что ты пешка в чьей-то игре. Я предлагаю вариант: ты рассказываешь мне все детали, а я характеризую твое признание следователю как добровольное. Если ты сейчас начнешь рассказывать, то так оно в сущности и будет. Нет нужды тебе брать чужую вину на себя…

Свой монолог Володя произнес не переводя дыхания, но и не торопливо, четко отрубал фразы. И каждая из них, будто удар молота, падала на Михаила Золотавкина, пригибая голову, опуская плечи, округляя спину. Когда он поднял глаза на Володю, в них стояли слезы.

— Я расскажу… — скорей прошептал, чем выговорил он. — Я все скажу… Я не знаю… с чего начать…

— Давай я буду спрашивать, так будет легче, — предложил Бибишев и, увидев, что Миша кивнул, задал первый вопрос: — Кто платит за угон машины?

Юноша так энергично замотал головой, что слезинкой брызнул на инспекторову щеку. Неприятное ощущение, но Володя не подал виду.

— Не скрывай, Золотавкин. Это ни к чему.

— Честное слово!

Он даже вскочил. Прижимая кулаки к патлатой девице, отпечатанной на майке, он умоляюще смотрел на Володю.

— Я не знаю, мне не сказали… Нет, мне сказали…

— Давай сначала, — предложил Бибишев. — Вопросы — по ходу. Начни с того, как ты решил… Или — как тебя втянули. В общем, как…

— Да, втянули! — горячо воскликнул Миша, садясь на скамью. — Эта подлая девка! Эта… — Он хотел было выругаться, но не посмел. — Я вышел с курсов, это еще в июле было…

— С каких курсов? Автолюбительских? — догадался Бибишев.

— Ну да… — Золотавкин всхлипнул. — Выхожу, а она навстречу… Вся в «фирме», косметика…

— Погоди, кто она?..

Сбиваясь и возвращаясь к сказанному, вспоминая забытые подробности, Миша поведал инспектору уголовного розыска незамысловатую историю своего совращения. Полненькая, очень смазливая и очень модная девица лет около двадцати трех, окликнув Золотавкина почти у порога курсов, без экивоков спросила, не нужны ли ему белые «фирменные» брюки. Она объяснила, что брат на днях идет в загранку на танкере и «хочет элементарно их сдать, лишь бы побыстрей». Размер как раз его — сорок шесть, пятый рост. Кто не хочет белые джинсы? Золотавкин поплелся за девицей, которую звали Лялей, аж на улицу Обороны. По дороге говорили о том о сем. Девушка произвела на него впечатление: острая, умная и, кажется, «фор фри лав» — за свободную любовь. К дому, где живет брат, они пришли друзьями и, когда братца не оказалось на месте, решили посидеть в открытом кафе. Мишу она заинтересовала и как современная девушка, и как человек со связями. По ее словам, она могла достать любую тряпку с любой наклейкой. И не только через брата. А потом, за бутылкой вина, она предложила Мише заработать приличную сумму.

— Только надо чуть-чуть смелости, ну и — нахальства, — добавила Ляля. Услышав от Миши, что нахальства у него еще больше, чем смелости, Ляля спросила: — А мог бы ты прокатиться по городу в чужой машине?

Миша сказал, что мог бы, но не понимает, зачем.

— Ты прокатишься до Поляны Фрунзе и оставишь ее там. Остальное — не твоя забота. Через два дня получишь на главпочтамте перевод на триста рублей.

И спросила, есть ли у Миши паспорт, чтобы получить деньги. Поскольку Миша подвыпил, он возмутился и потребовал извинений. Ляля поцеловала его в губы, и тогда он решился принять предложение.

— Тогда я не всерьез… Просто выпил… Бахвалился… — бормотал Миша.

Володя кивнул — верю, мол, — и спросил:

— А какие инструкции?

— Ну, угнать чтобы обязательно вечером или ночью. Не из своего двора. На спуске к Поляне Фрунзе повернуть налево, на одиннадцатую линию, и проехать по ней медленно. И включить верхний свет. В конце будет роща. Приткнуть там машину, поставить свой условный знак — пальцем по пыли на ветровом стекле. Я должен был написать английскую букву дабль-ю, она как перевернутое М. И больше ничего. И идти домой. И после ждать перевод через два дня.

— А если бы поймали по дороге? — спросил Бибишев.

— Она сказала, что мне как несовершеннолетнему ничего не будет — ну, поругают, родителей штрафанут… Мелкое хулиганство вроде. А если скажу про деньги и про нее, про Лялю, то это уже статья. Даже вспоминать об этом разговоре не стоит. Пусть будет, что озорник Мишенька прокатиться захотел. Так она сказала…

— Опиши мне ее подробнее, — Володя вынул блокнот.

— Черненькая… Зеленоглазая… Помада коричневая… — Миша наморщил лоб. — Стрижка короткая, под Матье… Длинный джинсовый сарафан «Ли». Босоножки на очень высоком каблуке, синие…

— Ты знаешь, что такое фоторобот?

— Да, — с готовностью кивнул Миша, и сквозь страх в его глазах пробился лучик интереса.

— Может, потребуется составить словесный портрет. Тогда я за тобой приеду.

— А я… А что мне?.. — Миша тяжело задышал.

— Отдыхай. Ты на свои автолюбительские занятия ездишь отсюда?

— Езжу… Два раза пропустил.

— Пропусти и завтра. И послезавтра. Жди указаний. Играй в настольный теннис, купайся. И ни слова никому, договорились?

— Да что вы! — ужаснулся Миша.

— Помни, ты сам себе судьбу куешь. Я думаю, ты не сглупишь, да?

— Можете быть спокойны… — глухо сказал Миша. Он был бледен, но уже приходил в себя. О чем-то подумал, морщась, мотнул головой. — А родителям… можно?

— Если нужно, сообщим сами. — Володя встал. — Итак, договорились? Из «Дубков» — никуда.

— Договорились, — тихо отозвался Миша.

Кивнув, Бибишев направился по аллейке к выходу из турбазы, где ждала машина.

Через сорок минут он докладывал о результатах встречи с Золотавкиным начальнику управления угрозыска. А еще через полчаса оба сидели в кабинете заместителя начальника областного управления внутренних дел.

Ознакомившись с планом оперативных действий, предложенным инспектором Бибишевым, полковник заметил:

— А вы убеждены, что родители Золотавкина не запротестуют против участия сына в операции?

— Совсем не уверен, — признался Володя. — А если им не говорить ни о чем? Парень взрослый.

— Парень несовершеннолетний, — возразил полковник. — В конце концов, у нас есть еще двое. — Он заглянул в блокнот — Гусев и Дергачев.

— С теми сложнее…

— И все-таки, Владимир Федорович, нужен и подстраховочный вариант, — твердо сказал полковник. — Поскольку и эти ребята, без сомнения, не знают своего финансового благодетеля, нет смысла скрытничать. Надо поговорить и с ними, и с родителями. Тем больше будет шансов отыскать эту таинственную Лялю. Вербовали-то наверняка всех через нее. Вряд ли подключали новые лица.

— Тогда разрешите готовить операцию на сегодняшнюю ночь? — спросил начальник управления угрозыска.

— Начинайте. Ни пуха ни пера.

— К черту.

И они с Бибишевым вышли из кабинета.

 

12

План, предложенный Бибишевым, скорректированный его начальником и утвержденный заместителем начальника УВД, был довольно прост: инсценировать угон «Жигулей». Для этого нужен был Миша Золотавкин или, на худой конец, Гена Дергачев. Лешку Гусева решено было пока не трогать — он был «замазан» в деле о краже галантереи, к нему домой приходила милиция, о чем знали во дворе… Да и не было гарантий, что сам Лешка не сообщил приятелям о своих беседах с Зуенковым.

От Золотавкина требовалось повторить то, что он совершил две недели назад: сесть в чужие «Жигули» — разумеется, на этот раз приготовленные для него милицией — и отогнать их около полуночи в условленное место на Поляне Фрунзе, соблюдая, естественно, все инструкции, какие дала ему ранее Ляля. Там, в рощице, в тупике одиннадцатой линии, преступников, перегонявших машины дальше или прятавших их, будет с вечера ждать засада. Поскольку, как рассказывал Миша, он никуда не звонил и вообще не давал никаких сигналов о совершенной краже, условным знаком для них был, видимо, свет фар в переулке. Это тоже предстояло проверить на практике.

Хлопот Бибишеву предстояло много. Поручив инспектору Саврасову организацию засады, Володя позвонил Золотавкиным. Телефон молчал — родители Миши, вероятно, были на работе. Никого не было дома у Дергачевых. Сам же Гена, как доложили Бибишеву в райотделе, сейчас занимался на автокурсах и должен там пробыть до трех часов. Прежде чем поехать в «Дубки», Бибишев решил побывать на Галактионовской и побеседовать с руководителями курсов. Факт, что все трое угонщиков учились там, не мог не обращать на себя внимания, следовало прозондировать обстановку.

— Игорь Сергеевич занят, — остановила Володю хорошенькая секретарша, когда он, войдя в микроскопическую приемную, направился было к двери с табличкой: «Зав. курсами».

— А он скоро освободится?

— А вы по какому вопросу?

— По служебному.

— Подождите минут пять. — Девушка задержала на Бибишеве оценивающий взгляд. — Присядьте.

И она снова склонилась над машинкой. Печатать она не умела — «давила клопов», от усердия прикусив нижнюю губку.

«Может, она и есть Ляля?» — подумал Бибишев, но тотчас отогнал мысль: этой от силы девятнадцать. И худенькая.

Когда из кабинета вышел взъерошенный парень, Володя взглянул на секретаршу. Та кивнула: заходите!

Смуглолицый человек лет тридцати пяти, сидевший за огромным столом с резными ножками, поднял на Бибишева глаза. Темные волосы, смуглый цвет лица, в ниточку сжатые губы — во внешности заведующего курсами было что-то от героя мексиканских фильмов. Эффектное лицо.

— Слушаю вас, — сказал он не слишком приветливо.

— Бибишев… — Володя протянул удостоверение.

Заведующий мельком взглянул и вернул книжечку с гербом. Встал, протянул узкую ладонь.

— Мангосов. Хорошо, что вы пришли. Впрочем, об этом после. Слушаю вас, Владимир Федорович.

— Нас интересует ваш курсант, — сказал Бибишев. — Гусев, знаете такого?

— В принципе я знаю всех. В лицо: я веду у них одну из дисциплин. Но кто чем дышит — извините…

— Алексей Гусев замешан в уголовщине. Вернее, в связи с уголовником. Возможно, связь эта случайная, возможно, нет. Вы могли бы охарактеризовать его, хотя бы в общих чертах?

Мангосов задумался.

— Жаль, если так… — негромко проговорил он и опять задумался. — У парня судьба не из легких Когда его зачисляли, я, признаюсь, колебался. А потом решил: надо принять, пусть лучше делом занимается, чем будет в подъездах болтаться. Да, жаль… А в чем он, собственно?..

— Покупал у вора всякую ерунду, зная, что краденая. — Володя махнул рукой. — А! Ничего, конечно, особенного… Если только он не подключил еще кого-то из приятелей по курсам.

— Кто знает… — Мангосов нахмурился. — Если что и было, так наверняка не на самих занятиях. А за пределами нашего заведения мой контроль за ними, увы, кончается.

— Я понимаю… — Володя покивал. — Вы, Игорь Сергеевич, все же подумайте, кто еще способен на подобные штуки. Народ у вас всякий.

— К сожалению, всякий. — Мангосов уперся локтями в стол, положил подбородок на сжатые пальцы. — Честно говоря, не стоило принимать на наши курсы незрелых людей. Школьников, гэпэтэушников. Только один из десяти намерен в будущем стать шофером. И то придется снова учиться — у нас они получают всего лишь любительские права. А зачем они этим пацанам? На папиных машинах разъезжать? Или, чего доброго, на чужих? В прошлом году двух наших курсантов ГАИ изловила — катались на грузовике, который бросил какой-то растяпа. А в позапрошлом один… дай бог памяти… ага, Макарцев, так тот угнал «Жигули», помял об какой-то забор крыло и бросил машину на дороге. Папаша потом расплачивался.

— Однако и в школах учат автоделу, — заметил Володя.

— И в школах, но там так, легонько, да и не во всех школах, к счастью. — Мангосов засмеялся и резко оборвал смех. — Знаете, почему я обрадовался, когда узнал, что вы из милиции? Потому что никак не могу затащить к себе ваших товарищей для беседы с курсантами. Надо моих добрых молодцев изрядно припугнуть. Закона надо бояться, я в этом глубоко убежден. Вернее, бояться его нарушать — будь то превышение скорости, двойной обгон или легкомысленный угон… — Он усмехнулся. — Ишь, я даже в рифму заговорил. Может, вы сегодня у нас выступите? Через пять минут перерыв…

— Что вы, что вы! — Володя даже откачнулся от стола. — Некогда мне, да и… Я передам руководству вашу просьбу. А вы подумайте над тем, что я вам сказал, хорошо?

— Подумаю. — Мангосов изогнул тонкие брови. — Поговорю с преподавателями. А так, с ходу, знаете, не стоит…

— Значит, ни одного, так сказать, подозрительного… Или нет — неустойчивого назвать не можете? — уточнил Бибишев.

«Туповатый милиционер… — так, наверное, он обо мне сейчас думает», — промелькнула ехидная мысль.

— Давайте дня через два, а?

Володя пожал твердую ладонь и вышел. «Надо было мне быть с ним пооткровеннее, — казнился он по дороге в «Дубки». — А так только время угробил… Впрочем, он обещал подумать. Так что через пару дней и у него, возможно, будет что сказать о своих молодцах. Тогда можно будет и мне открыться».

На турбазе его ждала ошеломляющая новость: час назад Миша Золотавкин выписался из «Дубков».

— Взял чемоданишко, приняла я у него койку — и до свиданьица… — сказала дежурная.

«Вот тебе и операция, — подумал Володя с тоской. — Все коту под хвост». Он позвонил от дежурной на квартиру и услышал в трубке вальяжный бас:

— Квартира Золотавкина.

— Здравствуйте. Мне бы Мишу, — сказал Володя и съежился в ожидании ответа: «Он на турбазе».

— Миша подойти не может. Он болен.

— Он дома, что ли? — чуть не крикнул Володя.

— Дома, но он болен, — строго сказал бас. И положил трубку.

— Тогда еще полбеды, — вслух произнес Володя.

— А какая беда-то? — вытянула шею дежурная.

— Все в порядке, мамаша, — невесело сказал Володя. — До свидания.

…Ему открыл плотный мужчина с мефистофельской бородкой, в голубоватых очках, в засученной до локтя рубашке хаки с погончиками и в джинсах.

— Инспектор уголовного розыска Бибишев, — сказал с порога Володя. Сейчас у него не было настроения деликатничать.

— Превосходно, — неприязненно отозвался человек с бородкой, и Бибишев узнал телефонный бас. — Аркадий Александрович Золотавкин. Я вас ждал… э-э… простите?..

— Владимир Федорович. — Бибишев протянул удостоверение.

— Не надо, — отмахнулся Золотавкин. — Миша мне рассказал.

Повернувшись к Володе спиной, он прошел в комнату. Володя пожал плечами и проследовал за ним. Миши в комнате не было. На полу разлапилась огромная медвежья шкура. Другой шкурой, но белой, видимо, козьей — но уж больно велика она была для обычной козы, — была застелена низкая тахта. Напротив порога, над окном, скалилась бронзовая маска, угол комнаты был наискось отгорожен свисавшей с потолка разноцветной бамбуковой занавеской. Причудливые маски Володя увидел через открытую дверь и в другой комнате. Там, похоже, был настоящий музей.

Аркадий Александрович, заметив, что инспектор оглянулся на маску, уголком дрожащих губ натянуто усмехнулся.

— Бенин, — сказал он. — Мне пришлось там работать. Знаете, где это?

Поскольку Бибишев не знал, он промолчал. Золотавкин еще раз усмехнулся, но уже снисходительно:

— Западная Африка… Но давайте к делу. — И он кивнул на кресло.

— К делу так к делу, — кивнул Володя, садясь. — Говорите, все рассказал?

— Вот именно. Он позвонил мне на работу, сказал, что заболел. А когда я приехал в «Дубки», рассказал. И я забрал его домой…

— Так он болен или нет?

— У мальчика сильнейшее нервное потрясение, — угрожающе пророкотал Аркадий Александрович. — Дурацкое озорство ему дорого обошлось.

— Извините, что вы называете озорством? — поинтересовался Володя.

— То, что вы готовы назвать преступлением, — фыркнул Золотавкин. — Вот, я приготовил.

Он встал, пошел к столу. Нежно прозвенел бамбук. Вернувшись, Аркадий Александрович протянул Бибишеву пухлый конверт с деньгами.

— Что это? — прищурился Володя, и пальцем не шевельнув.

— Как видите, деньги. Ровно триста. Те самые, которые с провокационной целью кто-то подсунул моему сыну.

— Вот как? Разве он не сам их получил на почтамте?

Однако Аркадий Александрович, очевидно, продумал разговор хорошо.

— Сам. А какой мальчишка удержится… Из любопытства хотя бы. Так что, Владимир Федорович, будем считать инцидент исчерпанным. Миша себя уже наказал. И от меня ему будет. И от школьной общественности, я думаю, влетит. Вы ведь обязательно сообщите в школу о его идиотской выходке, не так ли?

Терпение Бибишева истощилось. Он пригладил усы, подумал и поднял глаза на Золотавкина, ловя взгляд.

— Вот что, Аркадий Александрович, — сказал он тихо. — Давайте не путаться в терминологии. «Инцидент», «выходка», «озорство»… О чем это вы? Ваш сын совершил преступление. Признание, которое он сделал, смягчит наказание, но отвечать придется по статьям Уголовного кодекса, а не на классном собрании… Спрячьте деньги, Аркадий Александрович, и, прошу вас, не притворяйтесь больше, что не понимаете сути того, что произошло.

Зло блеснули очки.

— Не превышайте полномочий, молодой человек, — пророкотал Золотавкин. — Преступник он или нет — это может определить только суд, но до него, слава богу, не дойдет. Я это вам гарантирую, товарищ Бибишев! У меня есть имя, я оперировал… Со мной считаются и не позволят пачкать… Кстати, я в прекрасных отношениях и с вашим начальством, так что… Не советую меня запугивать, Владимир Федорович!

— Это вы меня запугиваете, — спокойно возразил Володя. — А уголовное дело уже заведено — это к сведению.

Золотавкин расстегнул на рубашке пуговицу, ему было душно. Он встал и быстро зашагал по комнате от двери к окну и обратно.

— Хорошо, — сказал он, стараясь смягчить интонацию. — В таком случае давайте вместе думать, как выкрутиться… То есть, найти какой-то… что ли… м-м… компромиссный выход. Мише надо помочь, он еще ребенок, в конце концов!

Последние слова он в сердцах выкрикнул, на что жалобно отозвалась тонкая хрустальная ваза на полке.

— Вы меня принимаете за кого-то другого, — хладнокровно заметил Володя. — Моя работа — не прятать концы в воду, а ловить преступников. Помочь Мише может только он сам. Я затем и пришел к вам. Хотел дать ему сегодня серьезное поручение…

— Исключено! — Золотавкин решительно тряхнул бородкой. — Я накачал его транквилизаторами, он не проснется до утра. С ним была истерика… — добавил он приглушенно и отвернулся.

— Досадно… — Володя встал. — Прошу вас подержать сына дома, из города не выезжать. Извините, должен идти. Один только вопрос хочу вам задать: у Миши часто в руках бывают деньги… солидные деньги?

— Бывают. Хотя… что значит солидные? Для кого как. Но он, я знаю, сам зарабатывал с ребятами из школьного ансамбля. Дарю ему на дни рождения. Я считаю, что человек с младых ногтей должен знать цену деньгам — и как достаются, и как они уходят. На модную одежду я почти не трачусь — он как-то вертится сам. Покупает, перешивает. С кем-то меняется порой, но вкус у него есть. И хорошую вещь от «кича» отличит. Знаете, что такое «кич»?

Не отвечая на вопрос, Бибишев зло сказал:

— У фарцовщиков тоже неплохой вкус. Тем дороже он людям обходится.

— Вы молоды, но консервативны, — усмехнулся Золотавкин. — Так называемых фарцовщиков породила сама жизнь. Люди жаждут получить эстетическое удовлетворение от красивых вещей, от модной одежды. А где их взять? Вот и находятся практичные молодые люди…

— Извините, мне пора, — буркнул Володя, открывая дверь.

«Елки-палки, — горестно подумал Бибишев, спускаясь по лестнице. — Мне ведь еще разговор предстоит… Может, отменить операцию? Перенести? Ни Гена-Крокодил, ни его родители психологически не готовы к такому…»

Он шел мимо огромных рыжих домов, словно убегавших от города к Волге, и тысячами зайчиков сверкало в их окнах солнце, заканчивавшее свой горячий трудовой день. За каждым из окон — папы, сыновья, мамы, биографии, конфликты, принципы, судьбы… Как мало он знает людей в их великом и интереснейшем разноличье… Как легко было бы работать, будь у него стаж, скажем, полсотни лет, когда каждого, вероятно, видишь насквозь и когда можешь знать заранее, что тебе скажут, как себя поведут, на что способны люди, с которыми ты встречаешься даже впервые в жизни.

Володя остановился. Видимо, подумав о визите к родителям Гены, он дал толчок подсознанию, и ноги сами вынесли его на противоположную сторону Ново-Садовой, за трамвайные пути. Отсюда до улицы Мичурина рукой подать.

Бибишев взглянул на часы: начало шестого. «Может, уже пришли с работы? — подумал он. — А если нет, поговорю пока с самим Геной. Никуда не деться: запасной вариант недаром запланирован».

Но особой уверенности в том, что он кого-либо застанет у Дергачевых, не было. Большого желания — тоже: Инна рассказала ему, какой моралист и зануда Дергачев-папа. Поэтому он приятно удивился, когда на звонок женский голос ответил:

— Минутку, сейчас!

«Итак, дома мамаша, — отметил Володя. — Но без отца тоже не обойтись, к сожалению. Как и без сына».

Инна Шиманская не слишком подробно, но красочно описала родителей Гены Дергачева, и когда в прихожей Володя увидел вальяжного усача, ему даже показалось, что он уже видел Феликса Михайловича. Жена была здесь же, но она была значительно моложе той женщины, о которой говорила Инна. Впрочем, женщины к себе подобным не бывают объективны.

Супруги Дергачевы вопрошающе, но без особого любопытства смотрели на Володю.

— Здравствуйте, я из милиции, — устало сказал Бибишев. — Пожалуйста.

Он протянул удостоверение, Дергачев взглянул.

— Вот как, — сказал он спокойно. — Теперь уже из уголовного розыска. Это что-то новое. Проходите! — И плавным жестом показал, что пройти надо в кабинет.

Сидя в кресле под книжными бастионами, уходящими к потолку, Володя ждал, что Феликс Михайлович поинтересуется, зачем пожаловал к ним инспектор угрозыска. Но супруги молчали. Тогда спросил Володя:

— Дома ли ваш сын?

— Нет, но скоро придет.

— Я вижу, вы не удивлены.

— Начинаем привыкать, — сказала с горькой иронией Елена Игнатьевна. — Второй визит подряд.

— Вы ждете наших вопросов? — Отец Гены хмыкнул. — Естественно. Но знаете… Если есть что, рассказывайте сразу. Или спрашивайте. Вряд ли я могу взять инициативу.

— Хорошо, — кивнул Володя. — Мне есть что рассказать.

Он сжато, не пытаясь смягчать формулировки, изложил Дергачевым историю угона «Жигулей» № УКВ 21—67… Выражения лица матери он не видел — она стояла за спиной, — и только слышно было частое дыхание. Феликс Михайлович слушал рассказ инспектора с каменным лицом, но когда дошло до получения Геной перевода, дернул подбородком и откашлялся. Однако дослушал, не перебивая.

— Это фантастично, — сказал он севшим голосом и снова откашлялся. — Лена, прекрати!

Прижав ко рту платок, Елена Игнатьевна слепо ткнулась в стеклянную дверь, открыла ее и выбежала из кабинета.

— Я не спрашиваю, проверено ли все… — Феликс Михайлович постепенно овладевал голосом. — Наверняка вы знаете свое дело… С кондачка такое… не говорят. Он будет отвечать… За все надо отвечать… Не могу смириться с мыслью, что Гена из-за денег… ужасно….

— Причины могут быть и другие, — мягко сказал Бибишев. — Только анализировать будем потом. Я пришел к вам не для того, чтобы проинформировать вас. Нужна ваша помощь.

— Моя помощь? — Отец Гены с сомнением взглянул на инспектора.

Щелкнул дверной замок: кто-то вошел в квартиру. «Рановато он явился, надо бы с папашей закончить», — с сожалением подумал Володя.

— Да, ваша помощь, именно ваша… — Володя тянул, чтобы выяснить, Гена это или не Гена.

— Мам, чтоб я эти брюки противные хоть раз надела… — раздалась девчоночья скороговорка в прихожей, и тотчас в кабинет заглянула высокая тоненькая девочка с русыми волосами, падающими на плечи. Козьи глаза безразлично скользнули по Бибишеву. — Пап, а мама дома?

Отец только взглянул из-за плеча — дочь немедленно испарилась. В глубине квартиры послышался ее не слишком внятный говорок:

— Мам, а кто это у нас?

— Я не знал, что у вас еще дочь, — сказал Бибишев, чтобы хоть что-то сказать.

— Дочь, — тускло отозвался Феликс Михайлович. — Наташа, в седьмом классе. Гуляла с собакой. Так чем я могу помочь?

— Сейчас, когда придет ваш сын, мы с вами должны убедить его, во-первых, признаться в совершенном преступлении — это очень важно для него самого. А во-вторых, помочь милиции задержать более серьезных преступников. Тех, кто его втравил.

— Опознать?

— Вряд ли он их знает в лицо. Может, кого-то и знает, но не главных. Конспирация у них на высоте. А сделать он должен вот что: снова, но под нашим контролем угнать, то есть якобы угнать, «Жигули» и поставить их в условленное место. И все.

— Но ведь это опасно! — Феликс Михайлович поднял на Бибишева светло-голубые глаза. — Рисковать сыном? Знаете…

— Мы позаботимся, чтобы риск был минимальным.

— Но полных гарантий, конечно… — Он снял очки, опустил голову.

— Да, — твердо сказал Володя. — Полные гарантии дает только господь бог. И то по слухам. Но мы сделаем все возможное.

Феликс Михайлович надел очки, посмотрел Бибишеву в глаза.

— Хорошо. То есть хорошего мало, но я согласен. Он считал себя мужчиной, когда крал машину, так пусть докажет это на достойном деле. Иначе я совсем перестану его уважать. И себя — тоже.

Раздалось тихое постукивание, и в кабинет вошел черный, с проседью на спине и ногах спаниель. Взглянул на хозяина, помахал обрубком хвоста и ткнулся мокрым носом в ладонь Бибишева.

— Уйди, Джуди, — негромко произнес Дергачев.

Собака с грустью скосила на него влажные глаза и лапой тронула Володино колено.

«Просит за хозяев, что ли? — мелькнуло у Володи. — Инстинкт?»

— На место, Джуди! — резко скомандовал Феликс Михайлович.

Собака вздохнула и, чуть не волоча уши по полу, понуро вышла из кабинета. «А папаша у Гены не нудный, а просто строгий мужик», — решил Володя.

— У меня к вам просьба… — Дергачев замялся, подбирая нужное слово. — Вы мне верите? Нет, вы доверяете мне? Короче, вот что: наш Геннадий — непростая натура, сходится с людьми плохо. Самолюбив невероятно и… Позвольте мне самому поговорить с ним обо всем, а вы часа через два зайдите… Так будет лучше.

— Годится. — Бибишев встал. — А жену… Вы подготовите ее, или она будет не в курсе?

— Она женщина мужественная. Слезы — это первая реакция, а так — кремень… Значит, примерно в восемь-вечера, хорошо?

…Эти два часа инспектор Бибишев использовал, что называется, на полную катушку: побывал на Поляне Фрунзе, осмотрел в тупике место засады, проинструктировал членов своей оперативной группы, лично проверил предназначенные к угону «Жигули». В восемь вечера — минута в минуту — он позвонил в квартиру Дергачевых.

На этот раз беседовали в гостиной. Мать держалась на удивление: следов слез не видно, даже улыбнулась Володе. Феликс Михайлович был все так же сдержан. Наташку услали к подруге. Володя сел в кресло возле длинного журнального стола, напротив, тоже в кресле, сидела Елена Игнатьевна. Феликс Михайлович из прихожей прошел в дальнюю комнату. Вернулся, молча сел на диван справа от Володи. Через минуту в гостиную вошел Гена Дергачев, «Крокодил». Что-то промелькнуло у него в глазах, когда он еще из дверей взглянул на Бибишева: видимо, вспоминал, где видел. «На почтамте, друг, на почтамте», — сказал про себя Володя. Ему понравилось, что паренек был воинственно серьезен, не казался угрюмым, враждебно настроенным. Нет, решимость была даже в походке, когда шел к дивану.

— Инспектор Бибишев, Владимир Федорович, — без интонаций проговорил Володя.

— Геннадий согласен участвовать в вашей операции, — тоже без эмоций в голосе сказал отец. — Он понимает, что вину надо искупить.

Юноша кинул на него сердитый взгляд.

— Я не замазываю грехи, — ответил он твердо. — Надо — значит надо. Только при одном условии… Я не скажу, кто мне… кто меня…

— Я тебе сам скажу, — поспешил на помощь Володя. — Ее зовут Ляля, симпатичная модная девушка и тэ пэ. Так что ты никого не предаешь. Она такая же пешка, как и ты. Нас интересуют крупные фигуры.

Он попал в точку, хотя его слова и не были экспромтом: по дороге с Поляны Бибишев продумал этот разговор. Он был уверен, что и Лешу, и Гену, точно так, как и Михаила Золотавкина, вербовало одно и то же лицо. И угадал: при упоминании о Ляле юноша вздрогнул. Володя и стремился к тому, чтобы Гене не пришлось самому назвать Лялю, догадавшись, что девица задела его за живое.

— Я ничего сообщать вам не намерен, — упрямо сказал Геннадий, сжимая добела правой ладонью левую. — Я правда ничего не знаю.

«В свое время скажешь, — мысленно возразил ему Бибишев. — А покамест можешь рисоваться перед собой сколько угодно».

— Ладно. Будем говорить только о самой операции, — сухо сказал он и раскрыл блокнот. — Только что я был на Поляне Фрунзе… Вот схема…

Три головы склонились над блокнотом. Лишь Елена Игнатьевна сидела в кресле неподвижно, словно ничто ее не касалось. Губы ее кривились, но что это было — полуулыбка или гримаса боли — разбираться было некому…

 

13

Ночь была душной, и из распахнутых окон и балконов во двор неслись душераздирающие крики: люди досматривали очередную серию сибирской телетрагедии. А в прошлый раз было темно и тихо, и только сердце грохотало так, что, казалось, слышно было на расстоянии. Врезалось в память, как поскрипывали проволочки в замке, как неприветливо взглянула на него глазами приборов машина, когда он включил зажигание, — да, именно взглянула на чужого, на вора. А сейчас она была даже не заперта. Правда, не было и ключей и точно так, как в тот раз, надо было включить зажигание, переставив контакты.

Чуть нажимая на акселератор, Геннадий на второй скорости выехал из двора, включил правый поворот, вырулил на улицу Челюскинцев и прибавил скорость. Несмотря на поздний час, на тротуарах было довольно много людей, но почти все шли от трамвая вверх — возвращались домой кто из кино, кто из-за Волги, а кто из гостей. На Ново-Садовой, на которую, как на вертел, нанизана прибрежная часть города, мелькали белые и красные огоньки автомашин. Притормозив на перекрестке, Геннадий пропустил сумасшедшее такси и повернул направо. Здесь, на главной магистрали, сворачивать ему не надо будет долго, до самой Поляны Фрунзе… Теперь можно подумать…

Странное дело, но едва лишь отец начал говорить, как Гена сразу понял, что его тайна — уже не тайна, и испытал огромное облегчение. Невыносимо было жить, испытывая унизительный страх всякую минуту, при каждом взгляде и случайной фразе. «Мне кажется, ты не трус», — сказала она. Ему самому казалось так. Пока не пришлось проверить себя не на словах, а на деле.

Откуда этот усатый инспектор знает Лялю? Неужели она преступница, склоняющая таких, как он, Крокодил Гена, дурачков на темные делишки? Этого не может быть. Но тогда почему она не показывается на глаза? Ведь не для себя, а ради нее пошел он, Геннадий Дергачев, 16 лет, комсомолец, русский, 9 классов, на самое настоящее преступление, за которое судят и сажают. И пошел вполне сознательно.

Стоп! Только не превышать скорость! Не хватало еще, чтобы остановил гаишник… Откуда столько народу? Ну да, московские гастролеры выступали в «Звезде». А трамваев что-то нет, ни один не попался навстречу.

Сбавив скорость, он перевел «Жигули» в крайний правый ряд. Надо все вспомнить в деталях, вспомнить и проанализировать, как было. Началось… Ага, конечно: подвернутая нога. «Молодой человек, ну что же вы! Помогите!» На следующий день нога у нее уже не болела… Но что из того? Вполне могла и пройти… Итак, под локоток, к лавочке. И сразу отметил: «Красивая… Но — не по зубам, ей уже за двадцать». А она: «У вас честное лицо, я вам доверяю. Проводите меня, это недалеко». Так, так… Уцепилась за локоть, прижалась, захромала с гримасой боли.

«Неужели ломала комедию?» — подумал Гена и, стиснув зубы, нажал на акселератор. Машина сделала рывок, завизжали тормоза. Нет, так гнать нельзя, надо взять себя в руки…

Что еще она говорила тогда? «Невыносимо хочу пить, давайте посидим минутку. Вон в том кафе…» А у него в кармане — сорок пять копеек. «Да бросьте церемонии! У вас нет денег? На сок у меня есть. Все-таки унизительно, что женщина якобы не вправе угостить мужчину. Наверное, от принятого взгляда: мужчина угощает женщину, а она ему — что-то взамен… Противно, не будьте, Геннадий, пошляком, идемте пить сок». Да, они тогда уже познакомились, когда зашли в кафе, точно… Он все боялся, как бы Ляля не спросила, где учится, и тогда придется признаться, что десятиклассник, салага. Она не спросила, обронила другое: «Студентам и не положено иметь деньги, так, по крайней мере, считается…» А он смолчал. Позорище… А еще стыдней было потом, когда она, мельком взглянув на его джинсы с олимпийскими колечками, с сочувствием спросила, но не обидно, мягко: «Родителям, небось, туговато приходится?» Он тогда чуть не ушел из кафе. Но не ушел, а сказал со злостью: «Не туговато. Полтыщи имеют». Получилось — похвастался, а она рассмеялась: «Знакомый случай. Семейные казематы». Потом рассказала, что подрабатывала прошлой осенью, на каникулах, в худучилище позировала. «Ну, не обнаженной, естественно. Парням заработки даются проще. Муж моей подружки, например, три сотни за вечер…» — «Как это?» — «Да вот так…» Она замяла разговор.

А потом, что было потом? Они сидели на набережной, говорили и говорили… И он ее поцеловал в щеку, глупо, по-детски. А она усмехнулась и сказала, что никогда бы не подумала о нем такого. Что он решится… Потому что она стара для него и ей горько это осознавать.

Он проводил ее до подъезда Дома специалистов. А там ли она живет на самом-то деле? Нет, нельзя, нельзя не верить человеку только потому что какой-то милиционер… Но откуда же он знает ее?

Так вот почему не ходят трамваи: авария! Этот злополучный Овраг Подпольщиков — вон сколько вагонов скопилось на горе! Но его это не касается — есть где проехать, и ладно…

Нет, она не могла ему так искусно врать! У нее были заплаканные глаза — ну их, скажем, можно и луком потереть, — но ведь он сам вырвал у Ляли признание, она так упорно молчала! Это уже на другой день, когда они раз по пять исшагали обе набережные. «Зачем тебе мои недетские заботы?» — сказала Ляля сквозь слезы. Любимая девушка Ляля… Гена целые сутки жил ожиданием встречи, а она в слезах. Правда, все же открылась: оказывается, она неправильно оформила на себя комнату после смерти бабушки, теперь ее должны выселить. И выселят, если… Если она не сунет этой мрази — домоуправу две сотни. Всего две сотни — и в них судьба Ляли! Сначала мелькнула мысль: попросить у отца, но как представил… Брр, аж тошно стало. И тогда он вспомнил и спросил, как это заработал муж подруги три сотни всего за один вечер…

Не могла она врать, не могла!.. Только теперь деньги к ней уже не попадут. Кон-фис-ка-ци-я… Странно, что это слово — из детективов, нереальное — соотносят теперь с твоей личностью, Геннадий Дергачев. Но пусть они ему хоть руки выкручивают, он не скажет о Ляле ни слова. В конце концов, угоны — не ее бизнес, а чей-то, тех, о ком он, Гена, заботиться отнюдь не обязан и не хочет.

Вот и Поляна… И тут трамваев полно. Наше дело постороннее: поворот налево — и вниз, к Волге. Не прозевать бы одиннадцатую. Вот она, кажется, эх, черт, проскочил!..

Гена скрипнул тормозами, развернул машину, включил фары и медленно повел «Жигули» по безлюдному проулку. Только в редких домиках за крепенькими заборами светились окна: намаявшись в садиках за день, дачники спали. Доехав до конца линии, Гена тихонько завел «Жигули» в неширокую просеку в осиннике. Все, Первое в жизни поручение советской милиции он выполнил, точка! Нет, еще не все. Выйдя из машины, осмотрел ее. Взяв под колесами пригоршню пыли, швырнул на ветровое стекло. И вывел пальцем большое «К».

Теперь действительно было все. Отряхнув руки, Гена побрел по переулку. Облегчение? Нет, пожалуй, это было иное ощущение: ему сейчас просто не хотелось ничего. И если бы ноги механически не передвигали его по глухому переулку, он с удовольствием лег бы в пыль и лежал, ни о чем не думая. Опустошение — так, видимо, называется это чувство.

…Не прошло и четверти часа, как сторож, он же ночной кочегар летнего детского сада Григорий Иванович Карасев вышел из котельной в проулок и не слишком твердыми шагами направился к рощице. Бормоча под нос нечто одному ему известное, он обошел вокруг оставленных Геннадием «Жигулей», чиркнул спичкой.

— Значит, «кэ», — сказал он вслух. — «Кэ» так «кэ», наше дело солдатское. Не запамятовать бы…

И побрел назад. Однако в котельную не зашел. Достал брякнувшую связочку ключей, двинулся к длинному, в один этаж строению детсада. Открыл дверь. Спавшая в вестибюле на раскладушке старенькая санитарка забурчала, посмотрела на него из-под руки и отвернулась к стене, когда Григорий Иванович стукнул дверью. Кочегар присел к тумбочке на белый табурет и придвинул поближе телефон. Наморщился, припоминая. Раздавленным пальцем с трудом набрал номер. Послышались длинные гудки, трубку никто не брал. Григорий Иванович терпеливо ждал, клюя носом и чуть не падая с табурета. Наконец он, не кладя трубку, пробормотал в нее:

— Непорядок, понимаешь… — Оставил в покое телефон и, касаясь рукой стены, медленно выбрался во двор детсада, тускло освещенный лишь у входа. — Непорядок! — громко повторил он и рубанул воздух рукой. — Значить, чертова холера, к Курку надо иттить… Шляются! Надо иттить…

Приняв решение, он присел на ступеньку, облокотился левой рукой на край перил, а правой принялся искать в кармане штанов папиросы. Привалился к перилам спиной, пробурчал что-то и уснул.

Его манипуляции на крыльце были очень хорошо видны лейтенанту Саврасову, сопровождавшему Григория Ивановича от машины до детского сада. Наблюдал Виктор также, как кочегар звонил. Только номер, им набранный, и слова, сказанные в трубку, остались, к сожалению, для него тайной. Непонятными были и восклицания на счет Курка. Убедившись, что Карасев спит, Саврасов оставил его под присмотром одного из участников засады, а сам вернулся в рощицу к «Жигулям». Он был на все сто процентов уверен, что кочегар, сообщник автомобильных воров, сообщил им о новом угоне. Оставалось ждать появления главных действующих лиц.

Только ждали они их зря. И Володя Бибишев совершенно напрасно провел бессонную ночь в душной комнатке оперпункта на Поляне Фрунзе. Никто за «Жигулями» в ту ночь не пришел. В пять тридцать утра — кочегар все еще спал безмятежно на крылечке — Саврасов сел в машину и отогнал ее в город. Карасева решено было пока не брать.

В девять сорок пять в кабинете заместителя начальника УВД неудача операции «Жигули» подверглась тщательному анализу. Что спугнуло преступников? Сразу отметена была версия о том, что подозрительной могла показаться сама машина. Хотя она и принадлежала ответственному работнику управления, номер у нее был самый «демократичный» — без престижных нулей. Может быть, Гена Дергачев нечаянно или — чем черт не шутит? — сознательно нарушил какое-то условие, расшифровал лжеугон? Против этой версии Бибишев восстал категорически, но снять ее все же не сняли. Непонятно было, что могло смутить кочегара. Людей в засаде он видеть не мог. Слежку за собой — тоже. Условный значок он рассмотрел… Может, не дозвонился? Но Саврасов прекрасно видел, как тот шевелил губами, что-то говоря в телефонную трубку.

Полковник, юношескую худощавость которого еще более подчеркивал новый, отлично сшитый костюм, шагал по кабинету, бросая вопросы, на которые Бибишеву отвечать было порой нелегко. Но вот полковник, остановившись, потер подбородок, сказал негромко:

— А ты не связываешь неуспех операции с твоим посещением автокурсов? Не спугнул ли ты кой-кого?

— Но я говорил только с заведующим… — начал было Бибишев и осекся. В самом деле, а что, собственно, знал он о Мангосове?

— Не исключено, — сказал он. — Проверим, товарищ полковник, сегодня же.

«А ведь это очень важно, что все трое ребят — с курсов… — подумал Володя. — Попробуем поискать здесь…»

 

14

…И откуда было знать им, милицейским полковникам и старшим лейтенантам, что операцию «Жигули» сорвала несчастливая любовь. «Шерше ля фам…» Так вот и случилось, что классический ключ к бесчисленным трагедиям, в том числе и мирового масштаба, это знаменитое «ищите женщину» не было учтено уголовным розыском.

Впрочем, женщину искали. Ту, полненькую красотку Лялю. Но она-то как раз и была ни при чем. Операцию сорвала милая, быть может, по строгим меркам, не слишком и красивая девушка Валентина Назарова, студентка политехнического института. Девушка, которую любил Вадим Сорокин, тоже студент. Вадим Сорокин, которого не любила Валентина Назарова.

В течение всей этой недели, нечетной, Вадим Сорокин обязан был ночевать дома. Именно обязан — никак не меньше, что бы ни случилось. Четные недели были дежурством Курка. Согласно договоренности, они могли иногда подменять друг друга. Но только по договоренности. Условия были жесткими: нарушишь — заплатишь дорого. Настолько дорого, что об этом не хотелось думать. Как-то, будучи в настроении, Шеф прочитал им детский стишок, кажется, английский. О том, как в кузне не было гвоздя, отчего захромала лошадь, которая везла командира, поплатившегося жизнью из-за этой мелочи… «В нашей фирме все отлажено, как в часовом механизме, — сказал он тогда. — Оттого и дело всегда выгорает. Стоит винтику отказать — весь механизм замрет. То есть всем нам хана. Для воздушного шарика достаточно одного прокола».

Шеф редко бывал говорлив, разве что в подпитии. Зато уж выражался красиво. Но не его красноречие сыграло главную роль в приобщении Вадима к делам «Чужмашсбыта», как назвал однажды Шеф их… как бы это сказать? Фирму? Так выражался Шеф. Организацию? Чересчур уж торжественно и официально. Может быть, кодлу? Так мог бы выразиться Курок, но он терминологии чурался, как и вообще трепотни. Курок — человек дела. Сам же Вадим подобрал, он считал, подходящее словечко — «кумпанство». Вычитал его в книжке о петровских временах. Он знал, что оно значит то же, что и «компания», в смысле торговая, но «компания» в наши дни — слово истрепанное. Действительно, «компания блатная»… Нет уж, именно «кумпанство» — в этом что-то есть.

Озирая свое коротенькое, но пестрое прошлое, Вадим прекрасно понимал, что не случайно повстречался ему такой человек, как Шеф. Перебор вариантов жизнепрепровождения Вадим заканчивал. Он поучился в авиационном, куда поступил не без содействия сверхуважаемого в городе отчима. Он не столько поработал, сколько поболтался на метеостанции в качестве радиста: специальность эту получил в армии. Месяца четыре пел в ресторанном ансамбле. Месяц работал в радиоателье, где было не пыльно, но муторно. Сейчас он опять студент, теперь пединститута. Переполз на второй курс условно, эдакой двухвосткой. И чувствует, что вряд ли нога его будет в институте нынешней осенью.

Он бы возмутился, если б кто-то упрекнул его в чрезмерной любви к деньгам. Он не испытывал к ним никакого благоговения — мог бы, к примеру, сжечь пачку сторублевок, не испытывая никаких эмоций. И заграничные тряпки его не волновали, как и вещи вообще. Ему всегда хотелось одного: чтобы не было помех, когда хочется, и не было насилия над собой, когда не хочется. Только и всего. Деньги были для Вадима лишь средством укорачивания пути к цели, устранения хандры, удовлетворения мимолетных желаний, нейтрализации раздражителей.

Однажды, рисуясь перед случайной знакомой, он сказал о себе, что стоит «по ту сторону добра и зла», — выражение, которое понаслышке знал от Шефа. Это не значило, что Вадим считал себя сверхчеловеком, и Ницше он никогда не читал. Просто он не привык задумываться над нравственными категориями, и когда вставала альтернатива, он всегда выбирал то, что приятнее. Только и всего.

С Шефом он познакомился в ресторане «Цирк», сидели за одним столиком. Время было непозднее, свободных мест в такую пору много, и к ним никто не подсаживался. У Вадима в тот день были неприятности — поругался с матерью, прижали в деканате. Короче, были основания развеять грусть, чем он и занимался с усердием, так что когда к нему за столик сел худощавый смуглолицый человек, Вадим был уже порядком на взводе. Сосед заказал дорогой коньяк, и беседа завязалась незаметно — о том о сем. Вадим разоткровенничался — потом сам удивлялся, как это вышло, — и, впав в меланхолию от собственных слов, сказал, что «ненавидит эту плебейскую жизнь».

— Люди делятся на две категории: кого потребляют и кто потребляет, — заметил смуглый человек. — Звучит не слишком красиво, но разве в звучании суть? Зря вы, Вадим, экономите энергию.

— Какую энергию? И что значит — экономлю? — удивился он.

— Для того чтобы поднять с земли булыжник или золотой слиток, нужно одинаковое усилие. Вы предпочитаете булыжник.

— А вы? — грубовато спросил Вадим.

— Речь о вас. Может, черт с ним, с этим балаганом? — Смуглый показал подбородком на зал. — Идемте ко мне.

Официантка принесла ему две бутылки марочного коньяка и в пакете с десяток бутербродов с паюсной икрой. Расплачиваясь, сосед Вадима вынул из бумажника пятидесятирублевку. Одну из многих, как разглядел Сорокин.

— Хватит? — спросил смуглый человек и встал из-за стола!

На квартире у Шефа — так его стал звать Вадим, когда их связало общее дело, — они выпили всего полбутылки, но когда хозяин куда-то позвонил и пришли две девицы, Вадиму пришлось сбегать в магазин и купить — естественно, не за свои — еще две бутылки пятизвездочного. Как и когда он пришел домой, Вадим не помнил. На следующий день он снова был гостем Шефа, а еще через три дня тот пригласил его прокатиться «куда-нибудь, где не так вонько». Отъехав от дома на километр, Шеф попросил Вадима сесть за руль его «Жигулей», поскольку знал, что права у Сорокина есть. Они катались довольно долго — и по самым оживленным улицам, где как раз было «вонько», и по московской магистрали, и по проселкам.

— Ты профессионально водишь, — сказал ему Шеф. — Такое мастерство — это тоже капитал.

Вадим удивился и обиделся: что, шофером идти работать, что ли? Стать леваком? Таксистом? Понял он смысл этих слов вечером, когда они вдвоем на шикарной квартире Шефа дегустировали сокровища его бара.

— Нужно отогнать «жигуленка» в Ростов, — сказал Шеф, потягивая только что сочиненный «манхэттен».

— Вашего? — тупо спросил Вадим.

— А если без вопросов? — сощурился Шеф. — Твой гонорар — тысяча рублей. Документы в ажуре. Передашь новому владельцу, а он тебе даст для меня посылочку. Назад — поездом или самолетом. Вот и все.

Ни секунды не колеблясь, Вадим Сорокин принял предложение Шефа. И сразу свалился камень с души: он был должен и Шефу, и Валентине, и одному парню из группы… Наверное, рублей около четырехсот, не меньше. Но какую машину он должен отогнать?..

Вот так и вошел студент Сорокин в «кумпанство». Он понятия не имел, откуда и кем доставляются в тупичок на одиннадцатой линии «Жигули». Знал одно: в неделю его дежурства с двадцати ноль-ноль и до утра он должен был находиться дома. Непременно трезвый и непременно выспавшийся днем. Ночью — какой именно ночью, это как раз и не было известно — ему должны были позвонить и спросить: «Это здесь проживает…?» И далее — фамилия: Кошкин, Мышкин, Собачкин, Хомяков… — тут важна была первая буква фамилии, та самая, что написана на пыльном ветровом стекле. После чего Вадим немедленно звонил Шефу: сообщал букву и, получив «добро», отправлялся на Поляну Фрунзе. Фальшивой доверенностью на автомобиль, документами, на машину и номерами Шеф их снабжал заранее. Номера Вадим менял, свернув с магистрали на дорогу к дому отдыха «Волжская жемчужина», не доезжая птицефабрики. Ночью там движения практически не было.

А потом… Без сна, без отдыха: Жигулевск — Пенза — Воронеж — Ростов. А там — уютный особняк на Советской, усатый армянин, чашка чаю, посылочка в целлофане — и на вокзал: «Один купейный до Куйбышева…»

Четыре раза совершал такие автопробеги Вадим Сорокин в течение этого лета. И с каждым рейсом росла тревога: уж слишком просто, без осложнений проходили путешествия. А сколько кувшину по воду ни ходить, битым быть… Так любила говорить мать. По другому, конечно, поводу. Теперь эта поговорка часто жужжала в ушах Вадима. Зря надеялся он, что появится привычка к опасности и к риску. Черта с два! И сейчас, после своего четвертого по счету турне, он поклялся, что съездит максимум еще три раза. Пес с ней, с «Нивой», можно в конце концов купить и «Запорожец». Впрочем, деньги утекали из карманов, как вода из дырявой кастрюли. Он даже не знал точно, сколько их у него сейчас в заначке. Две тысячи? Около трех? Полторы? Может, не покупать машину? Но как обидно будет: рисковал-рисковал — и фуганул все без следа! А машина нужна, с нею сразу переходишь из плебеев в первый сорт. Но и кончать с «кумпанством» пора, ой как пора…

Страхи, которые мучили Вадима при последнем возвращении, оставили шрам в душе. Теперь он боялся, что в следующий раз будет бояться еще сильнее. А когда так трусишь, владеть собой трудно, сорвешься как пить дать. «Нервы полечить, что ли? — угрюмо думал Вадим, отлично осознавая, что ни к каким врачам он не пойдет. — Становлюсь психом, так и шизануться недолго…» Где-то от кого-то он слышал, что лучшее лекарство в таком состоянии — положительные эмоции, развлечения и удовольствия. Но мелкие радости, вроде ресторанного балдежа с девочками, его не очень-то волновали, это все быт. А серьезные эмоции у Вадима были связаны с Валентиной. К сожалению, были они, эти самые эмоции, отнюдь не положительные: от Валентины он уходил с развороченной душой и исцарапанным самолюбием. Но порвать с ней не мог. Наверное, потому, что ее к нему отношение будило в Вадиме куда-то далеко и глубоко загнанный комплекс… Даже не то что неполноценности, а собственного ничтожества. Он знал, что нравится девушкам, — высокий, ладный, всегда модно одетый, у него был хорошо подвешен язык, впечатляющая, хоть и «пеночная» эрудиция, он держался уверенно и свободно в любом обществе. Но бывали минуты, чаще ночью, а иногда и днем — скажем, на трибуне стадиона, в кафе, — когда он буквально корчился, глядя на себя со стороны. Он боялся подумать, что Валентина видит его микроскопическую сущность, наверное, потому ему так нужно было, чтобы именно эта резкая на язык, умная и в то же время веселая — с другими! — девушка поддалась ему, отступила, признала Вадима Сорокина личностью. Насколько легче стало бы ему… И операции «Чужмашсбыта» наверняка не травмировали бы тогда психику, потому что уверенность в себе, а вовсе не бравада дают человеку покой.

Сегодня он дважды заходил к Валентине — до обеда и около пяти, — и оба раза не заставал ее дома. Сейчас было около девяти, даже если она дома — не засидишься, но Вадим был настроен на решительный разговор. Нужно прояснить все. Он скажет, что готов на ней жениться, обеспечит ее всем, что душа пожелает, и… что еще, он пока не придумал. Она должна понять и поверить, что нужна ему не как партнерша по танцулькам и любовным утехам, а по-настоящему, навсегда. Сам-то он, правда, в этом далеко не был уверен. Но непреодоленный барьер отравлял жизнь.

Валентина жила в комнате, доставшейся ей при размене большой отцовской квартиры. Отец, известный в городе художник-оформитель, оставил семью, женившись на выпускнице художественного училища, где преподавал, и теперь жил с милой примерно в таком же убогом шалаше, как и старшая дочь. Бывшей жене и второй дочери досталась отдельная двухкомнатная квартира. Но отец при редких встречах говорил, что счастлив: разница в двадцать четыре года не мешала юной супруге боготворить его. А вот Валентина, зажившая самостоятельно, не была счастлива — уж это она знала наверняка. Свою будущую профессию инженера-энергетика она не любила, с друзьями почти всегда была в натянутых отношениях — слишком требовательная к другим, себе она позволяла многое. Например, могла оборвать на полуслове, высмеять при всех, менторским тоном прочитать нотацию, полную сарказма. В общем, других Валентина не щадила, но и в одиночестве жить не могла: начинались депрессии, самокопание. Бывало, она целыми неделями пропускала занятия, потом еле разделывалась с хвостами, изнуряла себя, становясь еще нетерпимее к окружающим.

Вадиму было трудно с ней, его самолюбие было вечно в порезах, но отступиться от Валентины он уже не мог: все другие девушки рядом с ней казались преснятиной. Чтобы покончить с этой затянувшейся мукой, надо было непременно разочароваться в Валентине, сказать себе, что она такая же чувиха, как и остальные, и так далее. Однако пока что оснований ждать подобного триумфа не было.

…Он дважды нажал кнопку звонка и с тоской прислушался: неужели опять тишина? Соседи, Вадим знал наверняка, никогда не выйдут на чужой позывной. Он протянул руку, чтобы позвонить еще, как вдруг услышал легкое шаркание.

Скрежетнул запор, тихо звякнул замок. Валентина стояла в дверях. На ней был коротенький зеленый халатик, шлепанцы на босу ногу, светлые волосы всклокочены, на лице ни следа грима. «Никуда, значит, не собирается», — обрадовался Вадим.

— Ты? — Она задумчиво смотрела на него. — Заходи. Только ненадолго, я спать рано лягу.

Сорокин прошел за ней в конец коридора, уверенный, что, по крайней мере, две пары соседских глаз проводили его, глядя сквозь дверные щели.

— Сядешь? — спросила она, указывая глазами на зеленое кресло с обшивкой, до лохмотьев ободранной котом.

— А может, стоя будем разговаривать? — зло бросил Вадим и сел.

— Лишь бы покороче.

Валентина присела на краешек стула, и все-таки голые коленки далеко выползли из-под халатика. Она посмотрела на них, потом на Вадима.

— Выкладывай. Я вижу, что ты не просто так.

— Сейчас выложу. — Вадим сощурился, довольный, что уест-таки Валентину. — Прошу, пани… Это тебе презентик, так сказать…

Он медленно отстегнул медную пуговку, вынул из кармана батника плоскую коробочку, формой похожую на пудреницу. Развернул фирменную бумагу с рекламой ювелирного магазина. На лице девушки разлилась краска, она закусила губу.

— Спрячь, можешь не открывать. Говори и уматывай.

— Сейчас выложу, — повторил Сорокин, чувствуя, что только напортил: разговор, как планировалось, не получился. — Ты все же посмотри. Красиво же!..

Он открыл замочек коробки. На голубом бархатном ложе блеснул, отразив свет люстры, золотой кулон в виде стилизованной бычьей головы на тончайшей золотой цепочке.

— Твой знак — Телец. Ты ведь майская…

Нет, равнодушной Валентина не осталась: взяла кулон, на вытянутой руке покрутила перед собой.

— Чудесная штука, — сказала она ровным голосом. — Откуда? Впрочем, я сама… — Валентина порывисто взяла бумагу, взглянула.

Вадим внимательно следил за ней, разминая сигарету.

— «Посетите магазины Ростовского Ювелирторга», — прочитала девушка с восторженностью, слишком похожей на издевку. — Ты, что ли, опять их посетил?

Она небрежно, почти не глядя, опустила кулон на стол, вынула из пальцев Вадима сигарету. Он чиркнул зажигалкой. Нехотя ответил:

— Когда же мне-то?.. Парень знакомый.

— Фарцовщик? Вроде тебя? — деловито поинтересовалась Валентина.

— Нет, не вроде меня. — Вадим вздернул подбородок. — Тем более что я не фарцовщик. Как это ни почетно.

— Значит, ты вор. — Она произнесла эти слова легко. — Такие подарки в твоем положении может делать…

— Прекрати! — В голосе его прозвучала угроза.

— Я никому не позволяю повышать голос, ты знаешь. — Она затянулась и пустила струйку дыма на Вадима. — Тебе больше подходит извиняющийся тон, не забывай. Забери свою висюльку, выкладывай, зачем пришел, и… — Она многозначительно качнула головой на дверь.

— Валентина! — Он напрягся всем телом, сжал кулаки. — Ты что, садистка? Ты знаешь, как я к тебе… Давай поженимся…

— Что-о?! — Она сделала большие глаза, хотя ничуть не удивилась, Вадим это видел. — Чьей же я буду женой, проясни? Вадима Сорокина? А кто он такой? Вернее, что он такое? Подозрительный тип, любящий шлягеры, выпивку и баб? А что еще? Ничего, мой золотой, больше ничего… Ах, не об этом я мечтала в своей девичьей кроватке! Извини, не об этом, который Сорокин. Я догадывалась, что ты не мытьем, так катаньем захочешь меня взять. Не получится! Надоел ты мне до чертиков, Вадя! Вместе с твоими подношениями. Соберу я их как-нибудь и вышлю по почте… Чтоб лишить тебя удовольствия еще раз…

— Да что же это такое?! — крикнул Вадим, вскакивая с кресла и хватая Валентину за локти. — Травишь меня, да?! Побольнее жалишь? А я все равно… Ты со мной будешь!

— Убери руки, подонок, — с отвращением сказала Валентина, сузившимися от гнева зрачками глядя в его округлившиеся слепые глаза. — Убери!

Она рванулась, попыталась встать. От натяжения верхняя пуговичка халата отскочила, обнажилась грудь. С размаху опустившись на колени, Вадим грубо притянул девушку к себе и впился губами ниже тонкой ключицы.

— Мерзавец… пусти… — Валентина качнулась всем телом, рванула руки. Стул, а с ним девушка и сжимающий ее за локти Вадим рухнули на ковер. Не столько страсть, сколько ярость руководили сейчас Сорокиным. Он пытался зажать поцелуями этот судорожно кривящийся, проклинающий его рот, ему было приятно, что Валентине сейчас больно от сдавивших ее руки пальцев, что она беспомощна перед ним — много ли толку, что извивается, бьется головой и ногами о пол?..

— Ах ты!.. — Он выругался и схватился за щеку. — Кусаешься, милашка?!

Секунды, на которую он отпустил руку девушки, было достаточно, чтобы она попыталась залепить ему острым кулачком в глаз, но он успел перехватить ее руку. Пальцы его были в крови — здорово, видать, укусила его любимая девушка Валентина.

— Если ты… Если сейчас же не пустишь… — глухо прошипела Валентина… — Я закричу так, что…

По глазам, бешеным от бессилия и гнева, он понял, что она решится, не щадя своей репутации, завопить и поднять соседей. Значит, ему придется отступить перед ней. Еще раз. Наверняка — последний.

— Прости меня… — пробормотал Вадим, поднимаясь с ковра и осторожно трогая ладонью кровоточащую щеку. — Если сможешь, прости…

Она поднялась не сразу, чувствовалось, что девушка обессилела, но Вадим не рискнул протянуть руку, чтоб помочь. Пригладила волосы, сжала у горла воротник халатика. Вяло откинула назад спустившиеся волосы. Но глаза Валентины не были вялыми: она рассматривала Вадима, как в террариуме рассматривают редкостную рептилию, с гадливостью и любопытством.

— Ты сам убедился, что ты такое, — сказала она с презрительной жалостью. — На твоем месте я сейчас бы утопилась. И лучше всего — в общественном сортире. Но ты… ты даже на такое не способен.

Ему было почти безразлично, что она там говорит. Отчаяние родило ненависть. С Валентиной покончено, это было ясней ясного, но уйти просто так он не мог. Машинально отметил, что рукав халатика в крови, и подумал: бритвой бы ее сейчас по тоненькому горлышку… Она стояла совсем рядом, в одном шаге.

— Бедненький… — вдруг выкрикнула она, и лицо ее исказилось. — Ты реванша хотел, да? Только ведь ты рожденный ползать… Говорунчик, как и твоя мамаша. Только она с трибуны, а ты все больше, по кабакам. Импотентик ты мой духовный… Право, утопись! Хоть раз покажи себя мужчиной. А пока я на тебя плюю. Вот так… — И она нарочито медленно пожевала губами, собрала их в трубочку и плюнула Вадиму в лицо.

Не злость, не бешенство, а чувство огромного облегчения охватило Вадима Сорокина — вот он, толчок, который был так нужен! Зажмурясь, он с размаху ударил по тому месту, где только что белело и кривилось ненавистное курносенькое лицо. Ему показалось, что он промахнулся, — настолько незначительным было препятствие, которое встретила ладонь. Не услышал он и шума упавшего тела. Когда Вадим открыл глаза, он увидел, что Валентина лежит на полу, неловко подвернув под спину руку и глядя в потолок. Из рассеченного виска быстро сбегала на пол ярко-красная струйка: падая, Валентина ударилась головой об угол дивана-кровати.

Все еще не оценив в полной мере происшедшего, Сорокин наклонился над девушкой, машинально оправил задравшуюся полу халатика. Серые глаза Валентины сомкнулись: она была без сознания.

Вадим распахнул халат, приник ухом к груди: сердце билось. Он вскочил, и снова томительное чувство страха, как тогда, на вокзале, придавило его. Вадим прислушался: в коридоре было тихо, соседи, видимо, не обратили внимания на шум в комнате Валентины. Он взглянул на свои руки: в крови была только ладонь… Еще ведь на щеке! Он вынул платок, бросился к зеркалу. Открыл какие-то духи с приторным запахом, вытер лицо, пальцы. Направился к двери, но вспомнил о кулоне, вернулся, засунул в карман коробочку. Пощупал пульс Валентины: еле прослушивается, но, главное, пульс пока есть! Подойдя к двери, осторожно выглянул и, убедившись, что в коридоре никого, на цыпочках прошел к выходу.

Как громко щелкнул замок! Вадим, еле сдерживаясь, чтобы не прыгать через несколько ступенек, спустился во двор, спокойным до напряжения шагом вышел на Некрасовскую. Где же автомат?! Кажется, возле трамвайной остановки… Быстрее, быстрее, но не бежать! Ни в коем случае не бежать!.. Бегущего запомнят сразу.

На его счастье, а скорей, на счастье Валентины, автомат был исправен. Набрав 03, Вадим назвал адрес, пробормотав невразумительно о несчастном случае. Повесил трубку, вышел из будки, огляделся. Две молодые пары ждали трамвая, негромко переговариваясь. Протащился мимо пьянчужка в не заправленной в брюки рубахе. Лысая башка автобуса показалась из-за угла.

— Где же дежурный «Гастроном»? — вслух пробормотал Вадим, но не мог никак вспомнить — в мозгу что-то застопорило.

Он сел в трамвай, идущий к старому центру города, и, забыв купить билет, проехал до Ленинградской. Уже выходя из трамвая, вспомнил о билете и ужаснулся: вот на чем мог быть прокол! Купив в гастрономе «Утес» бутылку коньяка, он незаметно взял стакан из автомата с газировкой и торопливо пошел к Волге. Время от времени его колотило, но коньяк должен был помочь. «А потом — к Курку», — думал Вадим, спускаясь по бетонной лестнице к уже опустевшему пляжу… Там он устроился невдалеке от воды, налил полный стакан коньяка и, не почувствовав вкуса, выпил. Потом налил еще…

 

15

…Он только стал засыпать, когда в прихожей звякнул телефон. Не вставая с постели, нашарил на журнальном столике параллельный аппарат с отключенным звонком и снял трубку.

— Алло, слушаю, — сонно пробормотал он. — Узнал… Опять поддатый, а? Что-о?!

Сел на кровати, не глядя, дернул шнур торшера, сощурился. Слышимость была плохая, лицо его морщилось от напряжения. Слушая, перебросил трубку в левую руку, правой вынул из шкатулки длинную коричневую сигарету, но так и не прикурил.

— Нельзя, нельзя… — забормотал он в трубку и крикнул: — Ни в коем случае, понял?!

Снова послушал, сломал в пальцах сигарету, отшвырнул не глядя. Судорожно сглотнул слюну.

— Что делать? — Голос его сел. — Да… Да… А что ты еще предложишь, что?! У тебя выбор есть, да?

Но вот он вздохнул, морщинки у глаз разгладились.

— То-то и оно, — сказал он с облегчением. — Завтра вечером жду, звони…

Положив трубку на рычаг, он долго смотрел на нее, словно разглядывал ее впервые. Потом резко встал, прошел в соседнюю комнату и открыл бар. Розовые, голубые, зеленые огоньки бросили мягкие отсветы на разномастные — пузатые, квадратные, узкогорлые — бутылки. Не отходя от бара, плеснул из одной в фужер рыжей жидкости, отхлебнул, задумался. Закрыл бар и принес из спальни телефонный аппарат. Шнур зацепился за кожаное кресло, аппарат чуть не вырвался из рук. Он выругался, швырнул телефон на стол, а сам, перегнувшись через спинку кресла, дотянулся до портфеля «под крокодиловую кожу». Вынул тетрадку, полистал и, уткнув палец в одну из строчек, левой рукой придвинул к себе телефонную трубку, издающую короткие гудки. Нажал на рычаг, набрал номер: гудки стали длинными. Ждать пришлось не меньше минуты. Наконец на другом конце провода отозвался недовольный мужской голос:

— Квартира Дергачевых…

— Это отец Геннадия?

— Да, отец… В чем дело? — с беспокойством спросил голос.

— Слушай, папаша, в нехорошем дельце сынок твой попутан…

— С кем я говорю?

— Неважно, папаша, не перебивай… Твой Генок чужие «Жигули» угонял, за это дело деньгу получал… От кого надо, от того получал, понял?

— Понять нетрудно, но только зачем вы мальчишку-то не пощадили?

— Кончай, отец, теперь пусть он сам себя пощадит…

Он положил трубку на рычаг, слабо усмехнулся. Снова опустил взгляд в тетрадку, провел пальцем по списку. Остановившись на фамилии Золотавкин, снял трубку. Второй разговор продолжался несколько дольше: пришлось давать инструкции, как и что говорить. Он сделал еще четыре звонка и лишь единожды не дозвонился. Потом выписал два адреса и спрятал тетрадку в портфель. Подошел к бару, выпил почти полный фужер коньяка.

— Так сказал Заратустра! — произнес он театрально и рассмеялся. Он почувствовал, что доволен собой, хотя не все дела были еще закончены. А за окнами уже начинало светать…

 

16

Два сообщения поступили почти одновременно.

В половине десятого утра в Красноглинский райотдел милиции позвонила гражданка Башкатова. Она сообщила, что на Сорокиных Хуторах, то есть в пригородной роще невдалеке от Управленческого городка, они с мужем обнаружили связанного по рукам и ногам человека с окровавленной головой. Человек лежал в кустах и еле слышно стонал: рот его был заткнут тряпкой — оторванной полой рубашки. Сейчас муж остался с ним в роще, так как человек, назвавший себя водителем такси Хрищенковым, очень слаб, а она, понимая серьезность ситуации, побежала звонить в милицию и в «Скорую помощь».

Тотчас на Сорокины Хутора выехали работники уголовного розыска Красноглинского райотдела.

Второе сообщение пришло в дежурную часть УВД без пятнадцати десять. Дежурный по Волжскому райотделу милиции доложил, что в километре от села Курумоч на обочине дороги участковым инспектором Гоголевым обнаружено такси без водителя. Заметив на капоте следы крови, участковый открыл багажник, увидел там труп мужчины и сообщил, ка положено, по инстанции — в райотдел. Без промедления на место происшествия выехал старший инспектор управления уголовного розыска УВД Александр Зуенков, а с ним — судмедэксперт, кинолог с розыскной собакой и эксперт оперативно-технического отдела. По пути захватили следователя областной прокуратуры. Начальник Волжского райотдела милиции и районный прокурор выехали на своей машине. «Рафик» оперативной группы обогнал ее уже после того, как миновал поворот на аэропорт.

Зеленоватое пыльное такси стояло в метре от обочины на правой стороне дороги. Возле него маячила долговязая фигура в милицейской форме — курумочский участковый охранял машину. Молоденький лейтенант из дорнадзора, прислонясь к мотоциклу, направлял идущие из Куйбышева в сторону Тольятти автомобили и автобусы на левую сторону дороги, энергичными жестами подгоняя, чтоб не задерживались. Однако, проезжая мимо, шоферы, любопытствуя, снижали скорость, а из окон автобусов высовывались головы пассажиров.

Когда подъехали прокурор и начальник милиции Волжского района, оперативная группа уже принялась за дело. Следователь занялся описанием самой машины и места происшествия, эксперты осматривали труп. Зуенков из-за их склонившихся над открытым багажником спин всматривался в лицо убитого. Оно ему показалось знакомым, хотя Саша по опыту своему знал, что скорее всего он ошибается. Такие красивые, но довольно-таки стандартные лица видишь часто, и сознание их обычно не отмечает. Безобразие бывает более индивидуально, аномалии бросаются в глаза. Как, впрочем, и яркая, оригинальная красота. А у этого парня особых примет не было: молодое, не слишком круглое, не слишком узкое лицо, волосы темные, но «жгучий брюнет» не скажешь, ровный нос, слабо очерченные губы… Застывшие глаза убитого были чуть прищурены, отчего выражение лица казалось скептическим: суетитесь, мол, работайте, мне это все теперь до лампочки… «Моднячий парень, — отметил про себя Саша, — понятие в тряпках имел». Насколько он знал, это «ха бэ», что было на убитом, ценится нынче куда больше, чем самые дорогие ткани: песочного цвета рубашка с погончиками и такие же, отлично сшитые брюки были явно заграничной выделки. Рубашка на спине была коричневой от крови. Эксперт начал фотографировать скрюченное в багажнике тело, Зуенков отошел от машины и впервые как следует огляделся. Место, что и говорить, для организации розыска было не из благоприятных: голый пустырь. Сзади еле-еле виднелись домики и колокольня Курумоча, впереди, слева от дороги, постройки Жигулевской птицефабрики. Свидетелей могло и не быть. Но… все равно ведь не бывает так. Хоть какая-то мелочь обязательно попадется на глаза, чтоб потом навести на след. Саша подошел к участковому.

— Гоголев, а кто наверняка здесь по утрам проезжает?

— Шоферы с птицефабрики, — не задумываясь, ответил инспектор. — А когда с утра? Какой час интересует?

— Это мы у него спросим. — Саша показал подбородком на подходившего к ним лобастого и очень густобрового мужчину лет сорока — судмедэксперта. — Александр Федорович, когда его?

— Не позже трех и не раньше полуночи, — окая, ответил эксперт. — Но что это тебе дает? Ведь преступник мог уйти…

— Ох, Александр Федорович, спасибо за науку… — с досадой перебил Зуенков. — Гоголев, давайте-ка на птицефабрику махнем, а?

— Как скажете, — пробормотал тот.

Зуенков с участковым на мотоцикле отправились на птицефабрику. Засев в комнате на первом этаже конторы, Саша начал расспросы. Людей ему поставлял Гоголев. Оказалось, что очень многие видели стоящее у обочины такси, несколько человек даже обратили внимание, что шофера в нем не было. Называли разное время — и семь, и восемь, и девять утра. Но заинтересовало Сашу по-настоящему лишь одно свидетельство. Шофер птицефабрики Бобков сообщил, что, выехав в рейс до Курумоча в шесть утра, он не видел такси, но зато приметил Ваську Феофанова, который голосовал на дороге, ловя попутку, идущую в город. На обратном пути Бобков Ваську уже не видел — должно, поймал попутную, но зато стояло такси. Было это около семи.

— Васька, может, и заметил что, — закончил Бобков свой рассказ. — А живет Васька у нас, в Курумоче, к дядьке, видно, собрался. Отца у него нет, дядька заместо отца. В Южном живет.

Больше ничего существенного они на птицефабрике не узнали. Прямо оттуда, лишь на несколько секунд остановившись у такси, где продолжали работать криминалисты, и высадив Гоголева, Зуенков поехал в поселок Южный. Это было совсем недалеко — сразу за мостом через Сок — и путаться не пришлось: Бобков дал ему ориентир что надо. «Возле большой школы дом обшарпанный. Так в первом этаже спросить дворника Семена. Он дядька и есть, а Васька ему помогает. Убираться».

Инспектору повезло: еще четверть часа, и Васька Феофанов отправился бы в город. Зуенков застал его в дворницкой квартирке, когда тот укладывал колбасу, огурцы и хлеб в холщовую сумку с оттиснутой на ней физиономией бородатого певца. Саша предъявил удостоверение. Темные глазки паренька сверкнули от удовольствия, а скуластое лицо покраснело.

— Видел, товарищ капитан! — заговорил он возбужденно. — Я машину ловил, чтоб сюда довезла, а тут, гляжу, такси пустое. Я замахал, прям под колеса сунулся. А таксист как тормознет, аж занесло его — и дальше как крутанет к обочине… И метров через пятьдесят стал. Я подумал, что он из-за меня, чтоб подвезти. А потом думаю: сейчас холку намылит, он-то в Тольятти, в обратную сторону едет, а я подлез… Гляжу, он из машины выбрался, капот открыл, смотрит, вроде сломалось что-то… А потом захлопнул и пошел пехом в сторону Винтая. За подмогой, наверное. Я еще удивился, что не запер машину. И потом к птицефабрике ему было ближе. Или попутку мог остановить, попросить у шофера, какую нужно, помощь. Удивился я, значит, а тут как раз — самосвал. Я голоснул — он взял. Ну и уехал к дяде. Рассказываю ему про таксиста, а дядька Семен говорит: «Это, видно, вор был».

— А как он выглядел?

Вася задумался, глаза стали щелками.

— Да так, обыкновенно… — неуверенно пробормотал он. — Он только разик оглянулся, когда уходил. Плотный такой мужик, высокий, в белой рубахе с незакатанными рукавами…

— Волосы какие?

— Вроде стриженый. Светлые, но не очень. Сероватые волосы.

Большего из Васьки Феофанова Зуенков выжать не смог. Взяв у него курумочский адрес и еще раз уточнив время — между шестью и семью часами утра, — Саша вернулся к оперативной группе на шоссе. Там уже работу, по существу, заканчивали. Эксперт из ОТО обнаружил на крышке багажника довольно четкие отпечатки пальцев. Зато на баранке, переключателе скоростей и на капоте они были старательно стерты тряпкой. Выяснилось, что такси остановилось из-за повреждения в системе зажигания. Проводник с собакой работал пока безуспешно — овчарка никак не могла взять след. Но после сообщения Зуенкова, что поиск следует направить в сторону Винтая, кинологу удалось подвести своего Арса к следу. Пес, опустив нос к земле, уверенно рванулся вперед, и вскоре вместе с хозяином скрылся за поворотом.

Обговорив с начальником райотдела и участковым план розыскных мероприятий в селе Курумоч, поселке Винтай и на птицефабрике, Зуенков хотел было вместе с экспертами ехать в управление, когда со стороны города показался мотоциклист. Это был инспектор ГАИ.

— Мне капитана Зуенкова, — сказал он, лихо развернув мотоцикл перед носом «рафика». Козырнул, представился.

— Установили личность таксиста? — спросил следователь. Это он посылал инспектора с поручением во время отсутствия Саши.

— Так точно. Просили передать капитану Зуенкову, что водитель такси номер УКР 19—24 Хрищенков находится в больнице Управленческого городка. Состояние удовлетворительное, может говорить.

Зуенков и следователь переглянулись.

— По коням, — сказал следователь, захлопывая папку.

Удовлетворительным состояние Степана Игнатьевича Хрищенкова назвать можно было только с большой натяжкой. Бледный от потери крови, забинтованный — только нос да глаза видны, — он с трудом боролся с навалившейся на него сонливостью: сказывались уколы. К тому же его подташнивало: хотя кости черепа не были повреждены, таксист, очевидно, получил легкое сотрясение мозга. Но говорить он и в самом деле мог.

Вот что рассказал Хрищенков. Минувшей ночью, что-то около полуночи, он возвращался из санатория имени Чкалова, куда отвозил загулявшего отдыхающего. Он только выехал на просеку, как его знаком остановил парень в светлом летнем костюмчике. Поскольку порожние рейсы Хрищенков, как и любой таксист, не любит, он остановился. Уже потом он заметил, что парень сильно пьян. Лицо его Хрищенков рассмотрел хорошо — культурный с виду, длинные волосы, загорелый. При встрече сразу узнал бы. «На Безымянку!» — крикнул парень, открывая переднюю дверцу, и, когда Степан Игнатьевич кивнул, плюхнулся рядом с ним. «Подожди, — сказал он, видя, что таксист взялся за рычаг, — приятеля возьмем». Тут он открыл дверцу и сзади сел приятель, шагнувший из темноты. Хрищенков рассмотрел его плохо — тот сразу сел в глубине салона за его спиной, дыхнув в затылок перегаром. Шоферу это не понравилось — двух мужиков, да еще пьяных, он бы не взял, но спорить было поздно — попробуй теперь высади! Степан Игнатьевич повел машину в гору, а когда до трамвайного кольца оставалось метров сто, парня рядом с ним начало тошнить. «Стой! Не могу…» — выдавил он. Выругавшись, Хрищенков остановил машину у деревянного тротуарчика и хотел было высадить пьянчугу, но тут вдруг ощутил страшный удар по затылку, в глазах молния полыхнула — и все… Очнулся он глубокой ночью, во рту — кляп, ноги-руки связаны. Стонал, терял сознание, думал, что умрет, — кругом лес, никого… А оказалось, что это Сорокины Хутора, совсем близко. Выручили его супруги Башкатовы, они ночевали в палатке неподалеку.

Оставив следователя записывать показания, Зуенков поспешил в управление: ему не терпелось узнать результаты дактилоскопической экспертизы. Получил он их только через два часа. Среди неопознанных отпечатков пальцев, оставленных на крышке багажника, два, причем самых свежих, принадлежали Павлу Кондрашову, трижды судимому и вышедшему нынешней весной из заключения жителю города Чапаевска. Саша связался с Чапаевском, и через час ему сообщили, что Кондрашов работал на местной автобазе около месяца, но в мае уволился. В Чапаевске, где у него живет мать, он появлялся последний раз в конце мая, так, по крайней мере, утверждают мать и соседи. От матери узнали, что у Павла в Куйбышеве есть женщина, но кто она и где живет, ей было неизвестно, как неизвестно, работает ли сын и в каких местах сейчас пребывает. Короче, с Кондрашовым — сплошной туман. Но отпечатки пальцев на багажнике и описание внешности, пусть и поверхностное, которое дали Вася Феофанов и таксист, делали весьма вероятной версию, что нападение на Хрищенкова и убийство «приятеля» совершил он.

До конца дня предстояло сделать многое. Нужно было составить ориентировку с приметами Кондрашова, чтоб разослать по райотделам, размножить фотокарточки, показать их Феофанову и таксисту для опознания, как следует изучить материалы опросов, проведенных работниками Волжского райотдела в Курумоче, в Винтае, составить план дальнейших розыскных мероприятий. В общем, Зуенков закрутился основательно. А около пяти вечера ему позвонил начальник Волжского райотдела: он тоже занимался этим убийством на шоссе весь день.

— В Смышляевке, возле железнодорожного полотна, нашли порванные любительские права, — с явным удовлетворением сообщил он. — К счастью, фотокарточка повреждена чуть-чуть. Так вот… — Он сделал значительную паузу. — На этой карточке тот самый парень, что в багажнике. А из этого вывод: убийца сел в Винтае на товарняк — там ведь грузовая ветка, знаете? — и вернулся в город. Ну как?

— Здорово, — признался Саша. — Просто чудо, как здорово. А как фамилия того, что в багажнике?

— Сорокин… Вадим Петрович. Вам что-нибудь она говорит?

Нет, фамилия Сорокин ничегошеньки не говорила капитану Зуенкову. Но искать преступника теперь будет легче, это уж точно. Надо только подключить ГАИ.

— Какой номер шоферских прав? — спросил он в трубку. Записал, поблагодарил, повесил трубку. И тотчас набрал номер дежурного госавтоинспекции.

На выяснение адреса, по которому был прописан Сорокин В. П., у него ушло минут двадцать. Это было на удивление рядом — в двух кварталах от управления, на улице Степана Разина, так что машину можно было не брать. Саша позвонил начальнику управления угрозыска, сообщил, что сегодня непременно появится у себя, и спустился вниз. На асфальте блестели свежие лужи, с деревьев еще капало. А он-то и не заметил, что прошел дождик: все внимание съели телефоны. Зуенков свернул к Волге, дошел до клуба имени Дзержинского, повернул налево. Где-то в конце квартала должен быть дом, в котором до сегодняшней ночи жил модно одетый парень с красивым невыразительным лицом. А близкие, если они у него есть, наверняка не знают, что теперь о Вадиме они станут говорить «был»… Саша издалека увидел нужный номер, выписанный черной краской на фасаде, и еще раз подивился: в этом пятиэтажном, построенном в пятидесятые годы, а потому достаточно комфортабельном доме жили двое или, кажется, трое его знакомых. Правда, у них он никогда не бывал. Желто-красные клеточки кафеля на площадках, всего три квартиры на каждой — не как в новых муравейниках с их шестиквартирными «карманами». Третий этаж, четвертый — вот она, номер 24. Звонок. Пока молчание. Еще звонок… Еще звонок… Значит, дома никого, значит…

Додумать он не успел: распахнулась дверь соседней квартиры, и чернявый очкастый парень в голубой рубашке спросил:

— Вы к кому, извините?

— Вадим Сорокин… здесь… — Саша чуть не сказал «проживал», это было бы некстати, не надо информировать всех и каждого, что Вадима Сорокина нет в живых.

— Здесь, здесь… — обрадовался очкарик. — Вы к нему, наверное?

— Да не совсем, — суховато ответил Зуенков. — И родителей его нет дома? Никто не отвечает — звоню, звоню…

— Так вы его знакомый все-таки? — настырно спросил очкастый.

— А вам-то что? — не слишком вежливо ответил Зуенков.

Чернявый закрыл дверь и вышел наконец на площадку. Внимательно оглядел Сашу.

— А я любопытный, — сказал он веско. Вынув из кармана книжечку с гербом, раскрыл и протянул ее Саше. В руки, однако, не дал.

«Алексеев Рэм Алексеевич… инспектором отдела уголовного розыска… Самарский РОВД», — прочитал Саша.

— Вон как, — сказал он негромко и в свою очередь показал удостоверение очкарику. Странно, он не помнил такого инспектора в Самарском райотделе.

— Извините, товарищ капитан… — Розовые пятна расплывались на щеках инспектора Алексеева. — Значит, мы по одному делу с вами.

— Давайте выйдем, на лавочке поговорим, — предложил Саша. — Или прогуляемся.

Незанятая лавочка, и к тому же укромная, нашлась в большом, очень чистом дворе сразу. Они сели. Алексеев сжато и толково рассказал, почему он здесь. Вчера вечером в старом доме на Некрасовской студентке политехнического института Валентине Назаровой неизвестный парень нанес тяжкие телесные повреждения. Сейчас она в больнице с сильным сотрясением мозга, в сознание приходит редко, контакт с ней пока невозможен. Соседи Валентины дали приметы парня, который изредка приходил к девушке, но с которым, судя по всему, она не слишком дружила. Вчера вечером был, кажется, он, соседи слышали какой-то шум в комнате девушки. Обнаружили ее лежащей на полу без сознания. Следов насилия и ограбления квартиры нет. В течение сегодняшнего дня он, инспектор Алексеев, вел розыск неизвестного парня и в конце концов под вечер вышел на Вадима Сорокина, студента пединститута. Однако он был вечером у Назаровой или не он, наверняка сказать пока не может, поскольку Сорокина не нашел. Соседи по площадке, к которым он сейчас заходил, сообщили, что родители Сорокина в отпуске уже второй месяц, живет Вадим один, а видеть его им не приходилось давно: соседи с ним не очень-то общаются, незачем.

— Я сказал им, что если он появится… — продолжал Алексеев, но Зуенков жестом остановил его.

— Не появится, — сказал он, хмурясь. — Вадим Сорокин, кажется, в морге.

Не вдаваясь в подробности, он рассказал о найденном в багажнике такси трупе и звонке начальника Волжского райотдела.

— Может, и не он еще, — пробормотал несколько разочарованный поворотом дела Рэм Алексеев. — Опознание не проводили?

— Вот вы и проведете, — буркнул Зуенков.

Поднявшись на третий этаж, они зашли к соседям Сорокиных. Через четверть часа дежурная машина увезла их в морг. На всякий случай Саша оставил свой телефон: вдруг будут спрашивать Вадима… Перед тем как уехать в морг Алексеев протянул ему надорванный почтовый конверт.

— Подружка ей, Валентине то есть, пишет. Вадима упоминает. Через письмо-то я в основном и вышел на него… Бумажка еще валялась — из Ростовского Ювелирторга. Только верните потом, ладно? Завтра увидимся?

— Увидимся, — сказал Саша, пряча письмо в карман. — Спасибо. Позвоните мне из морга. — И он назвал телефон.

Придя в управление, Зуенков напился прямо из графина, хотя вода была теплой до отвращения. В кабинете все было так, как и тогда, когда он уходил: видно, больше ни один из четверки инспекторов, работающих в этой не слишком уютной комнате на четвертом этаже, сюда не приходил.

Он стал читать письмо. Оно пришло из Сергиевского района, из Суходола. Марина, подружка Валентины, писала о всяком, большей частью о том, как ей работается здесь после института. Сашу заинтересовали строки:

«…Теперь насчет твоих отношений с этим злополучным Вадимом. Не нравятся мне они! Ты ведь сама пишешь, что его подарки, пусть и дорогие, тебе не нужны, как и его чувства к тебе. И откуда у него, у студента, деньги, подумай? Зачем ты лезешь в какое-то подозрительное болото? Ты ведь любишь Олега, ему всего год служить, потерпи. Не верю, что ты не можешь отшить этого Вадима, скорее — не хочешь…»

Телефонный звонок… Саша быстро пробежал глазами еще несколько строк — дальше, кажется, неинтересно — и снял трубку.

— Алло, Зуенков, — сказал он рассеянно, все еще думая о письме.

— Это вы, товарищ капитан? — раздался в трубке юношеский басок. — Я хочу с вами поговорить… Это Леша… Тот, у которого вы краденые колечки взяли… Поговорить надо.

— Привет, Леша, — обрадовался Зуенков, сам себе удивляясь. — Ты где? Случилось что?

— Да я рядом, на площади Революции… В кино хотел, а потом вот… Вам позвонить решил. Письмо показать.

— Жди возле памятника. Я выхожу!

Камнем лежал у него на сердце этот Лешка. И надо же — сам позвонил! Нет, Зуенков, в людях ты разбираешься, так и отметим.

 

17

Беседа с кочегаром, а по совместительству — сторожем загородного детсада Карасевым вымотала у Володи Бибишева душу. Мало того, что Карасев отпирался — ни на какие, мол, «Жигули» ночью он не смотрел, никуда из детсада не звонил, — он к тому же, что называется, «качал права». Низкорослый пятидесятилетний мужичок со вздернутым носом и толстыми губами, с первого взгляда он показался Бибишеву тихоней. Но стоило ему достать милицейское удостоверение, как сторож-кочегар полез в пузырь.

— А чего ради я обязан отвечать на всякие вопросы? — настырничал он. — Я себя знаю как? Как невиновного! Значит, могу разговаривать с вами, а могу — нет. Заставить не заставите.

— Ну, хорошо, — успокаивал его Володя, — не отвечайте. Я сам буду говорить. Вас видели у машины, за вами шли до детсада, видели, как вы звонили по телефону. И даже слышали, что вы сказали, не по телефону, а уже на крыльце…

— Что, что?!

— Вы, Григорий Иванович, ругали тех, которые где-то шляются, и решили идти не то к Урку, не то к Курку… В этом роде. Но заснули.

— Так выпимши я был, — засмеялся Карасев. — Болтал чего, разве вспомнишь! И куда пьяные ходют — кто разве знает? Ходют и ходют…

— Бросьте, Карасев, паясничать, — жестко остановил его Бибишев, который понял, что по-хорошему с этим типом не получится. — На «Жигулях» вы прочитали опознавательный знак вора — Букву К. Вслух прочитали, так что мы уверены, даже нет — знаем точно, что вы один из соучастников. Вы уже сидели, Карасев, пора вам и знать, что чистосердечное…

— Ладно баланду травить-то! — взорвался кочегар. — Ты докажи, докажи! Шьете мне групповое, да? Не выйдет, гражданин начальник.

— Рановато вы меня так начинаете называть, — усмехнулся Володя. — Не торопитесь, еще успеете. Что вы мелкая сошка, нам понятно и так. Признались бы, Григорий Иванович, ей-богу, лучше было бы. Кому звонили?

Карасев молчал, ноздри его побелели, рост сжался в куриную гузку.

— Задерживать вас мы можем только двое суток, это вы знаете, Карасев. Но через двое суток мы все узнаем и без вас. Тогда поздно будет, локти грызть придется.

— Не имеете права! — заорал кочегар и осекся, увидев, что Володя встал и жестом подзывает сержанта.

Сторожа-кочегара увели, а Бибишев принялся изучать засаленную телефонную книгу, захваченную в детском саду, откуда звонил Карасев. Внутренняя сторона обложки была испещрена написанными от руки номерами телефонов. Карандашом и шариковой ручкой, разными почерками. Вполне возможно, что Карасев, не слишком надеясь на память, вписал сюда и тот самый номер, по которому звонил ночью. Володя выписал полтора десятка телефонов и уехал в управление, заскочив по дороге в адресное бюро, где ему пообещали через час дать список нужных ему абонентов. У себя в кабинете он никого не застал — все инспектора были в разъезде, что его порадовало: можно было без помех подумать хорошенько над фактами, которых, к сожалению, оказалось не так уж и много.

Но подумать не удалось: он только разложил на столе свои записки, как звякнул телефон.

— Владимир Федорович, здравствуйте, — услышал он в трубке знакомый баритон Феликса Михайловича Дергачева. — Есть некоторые новости, но по телефону, пожалуй, неудобно. Я мог бы к вам подъехать, если у вас есть время. Я на машине, буду через десять минут.

— Жду, — коротко бросил Володя. — Пропуск заказываю, найдете меня на четвертом этаже, коридор направо от входа, на комнате табличка с фамилией.

Положив трубку, Володя пригладил усы, покрутил головой. Новости. Что ж, очень кстати. У него было предчувствие, что клубок начнет вот-вот разматываться, что скоро на сцене должны появиться уже не мальчишки и не пьянчуга кочегар, а фигуры покрупнее.

В кабинете инспекторов Феликс Михайлович смотрелся совсем не так вальяжно, как у себя, среди книжных шкафов и кресел. Напротив, его ухоженные пшеничные усы, бархатный пиджак и голубоватые очки в оправе выглядели несолидным пижонством. Это чувствовал и сам Дергачев, отчего и вел себя суетливо: расстегивал и застегивал снова пуговицы на пиджаке, зачем-то щелкал зажигалкой, оборачивался на шаги в коридоре.

То, что услышал от него Бибишев, заслуживало внимания, хотя и не давало никаких новых зацепок. Ночной звонок, угрозы, категорический совет, а практически — приказание молчать о деньгах. Все это говорило о том, что организаторы похищений машин чем-то встревожены, что-то их вспугнуло. Может, не очень чисто проведена была операция с «подсадной» машиной?

— Вы составили приблизительное представление о личности человека, который вам звонил? — спросил Володя.

— Знаете… — Феликс Михайлович опустил голову, и солнечный зайчик высветил розоватую прорежину на макушке, искусно прикрытую зачесом. — Мы, литераторы, народ к слову очень чуткий. Так вот, мне показалось, что приблатненная речь этого типа искусственна, не свойственна его культурному уровню. Старательность проглядывала… А где-то был сбой. Например, когда он сказал, что за групповое преступление полагается изрядный срок. Слово «изрядно» — не из той лексической сферы, не случайно оно зацепило слух…

«Изрядно»… — повторил про себя Володя. — Кто любит это словечко? Я ведь слышал его недавно. От кого?»

Когда Дергачев уехал, Бибишев позвонил на квартиру Золотавкиным. Никто не отозвался. Тогда он набрал рабочий телефон Аркадия Александровича. Медсестра неохотно буркнула, что сейчас позовет.

— Кто? Товарищ Бибишев? Да, да, слушаю… — бодро, с натужным удовольствием отозвался хирург. — Нет, никто мне не звонил. Если позвонят, я вам сообщу. Простите, у меня операция… До свидания…

Володя разозлился. Ну, предположим, не звонил никто, предположим, некогда. Но хоть спроси, в чем дело — как-никак речь идет о судьбе сыночка… Странная, признаться, торопливость. И нелюбознательность странная…

Опять телефон!

— Вы возьмете список адресатов или вам продиктовать? — спросила трубка.

Володя хотел было буркнуть: «Принесите!», но уж очень голосок был мелодичным и юным. И потому сказал: «Диктуйте!»

Из четырнадцати телефонов, выписанных им на поляне Фрунзе, только три оказались квартирными. Остальными абонентами были поликлиника, детская кухня, служба водоканала, лодочная станция, две базы и магазины. Проверить, конечно, придется все, но начать следовало с квартир. Все-таки звонок был ночной.

Наскоро перекусив в столовой — второе и стакан соку, — Бибишев отправился по адресам. Начал с дальнего — с проспекта Масленникова. Там, в пятиэтажном доме возле промтоварного магазина, быстро отыскал нужную квартиру. Худенькая старушка обрадовалась, когда он назвал ее фамилию.

— Вы по обмену? Проходите, пожалуйста…

И огорчилась, когда узнала, что Володя вовсе не по обмену. Пятый этаж без лифта не устраивал бабушку, а подходящих «обменщиков» она пока не находила. Жила она одна, и Володя не стал ее расспрашивать — только время терять.

Во второй квартире по его списку никого дома не оказалось. Он узнал у соседей, что хозяева уехали в отпуск, должны скоро вернуться. Вычеркивать этот адрес не стал, поставил вопрос.

Никого не было и в квартире по улице Степана Разина: в пяти минутах от управления был этот ухоженный, основательный дом. Бибишев несколько раз надавил кнопку пронзительного звонка и хотел было позвонить соседям, как дверь квартиры напротив отворилась.

— А там никого и нет, — сообщила ему рыхлая женщина в платочке, накинутом поверх бигуди. — Галина Петровна по путевке уехала с мужем, а сын…

Она осеклась, будто испугавшись чего-то.

— А что — сын? — спросил Володя.

— Да ничего… А вы откуда, товарищ? — боязливо спросила женщина и отступила на шаг в глубину квартиры.

— Вот мое удостоверение. — Володя протянул книжечку. — Сын, говорите?

— Сын… Только ваши товарищи вчера вечером уже были, — осторожно ответила женщина. — И телефон оставили… если кто будет спрашивать Вадима.

«Наверное, из Самарского райотдела, — подумал Володя. — А с чем они, интересно, приходили?»

— Вот, пожалуйста, — всего на несколько секунд скрывшись в квартире, снова высунулась из дверей соседка. — По этому номеру просили звонить, если что. Кто придет к ним… Или если из милиции…

Бибишев взял бумажку, глянул. «39-54-34, спросить Зуенкова», было написано размашистым Сашиным почерком.

— Да-а… — озадаченно протянул Володя. — Тогда не буду беспокоить.

— Ну что вы, пожалуйста! — всплеснула руками женщина, и щеки ее колыхнулись.

Он спустился по лестнице, вышел во двор, на улицу. Не сразу придешь в себя, когда тебя просят звонить по твоему собственному телефону.

Через пять минут он вошел в подъезд управления. На площадке между первым и вторым этажами Александр Зуенков разговаривал с Юрием Черных из отдела политико-воспитательной работы. Увидев Володю, он обрадовался.

— Наконец-то, я уж думал, не дождусь. Ты мне позарез…

Бибишев кивнул: еще неизвестно, кто кому больше нужен. Они поднялись на четвертый этаж, ни словом ни обмолвившись о деле. Когда за ними захлопнулась дверь кабинета, Володя достал сигарету и, решив первым не начинать, сказал с усмешкой:

— На ловца и зверь… Выкладывай, товарищ капитан.

— А ты сам оцени, — не замечая иронии, ответил Саша и протянул Бибишеву конверт. — На тебя работаю, своих забот мало.

Володя вынул из конверта — обыкновенного, с маркой, без каких-либо надписей — лист бумаги, на котором были наклеены неровные строчки, составленные из вырезанных газетных букв.

«Леха, ты молоток. От батьки тебе привет. Если не хочешь попробовать папашиной баланды, помалкивай. Одному бояться нечего. А сболтнешь — хана».

Буквы были разномастные, отчего послание выглядело несерьезным, словно напроказил первоклассник. Только вот содержание было совсем не шуткой.

— Вчера вечером Лешка раскололся, — сказал Зуенков. — Про девицу рассказал — про ту самую, о которой: ты говорил. А больше, как и те ребятки, ничего не знает.

— Отнесу-ка я на экспертизу. — Володя встал, но, вспомнив, зачем ему был нужен Саша, опять опустился на стул. — Скажи, Саша, ты на Степана Разина вчера был, телефончик зачем-то оставил. Что там у тебя?

— А ты откуда знаешь? — искренне удивился Зуенков.

— Возможно, парень, который там живет, замазан в деле об угонах.

— Который там жил… — уточнил Зуенков.

— Что, рванул из города? — насторожился Володя.

— Значительно дальше. — Саша помолчал, посмотрел на окно, на потолок, потом на Володю. — Его труп вчера нашли в багажнике такси. Я им и занимаюсь. Вот ведь как мы с тобой опять пересеклись.

— В багажнике?.. — повторил машинально Володя, будто самым удивительным и значительным было это, а не само убийство.

— Ну что, вместе давай думать? — не спросил, а скорей решил Зуенков. — А то ведь сегодня мне на ковер. И тебе небось?

— Давай думать, — хмуро сказал Володя. — Начальства я завсегда боюсь.

 

18

Полковник положил локти на стол, подался телом вперед.

— К делу, — сказал он буднично. — Кто из вас начнет?

Бибишев и Зуенков переглянулись. Володя еле заметано кивнул: давай ты…

— Разрешите? — Александр Зуенков встал, провел крупной ладонью по стрижке. — Я попробую…

— Что ж тут пробовать, — усмехнулся полковник. — Вы докладывайте.

— Хорошо. Нам с Бибишевым история эта видится так. Студент Вадим Сорокин повздорил с девушкой, которая, судя по всему, не слишком ему симпатизировала, и ударил ее. А когда увидел, что натворил, с горя напился и отправился к своему знакомому, возможно приятелю, живущему на Поляне Фрунзе. В полночь они поймали такси и поехали якобы на Безымянку, но на выезде с просеки приятель Вадима совершил разбойное нападение на таксиста. Оглушив водителя, они отвезли его на Сорокины Хутора и оставили там связанным. Наверняка нападение на таксиста было запланировано одним лишь приятелем, потому что Вадим сел в такси, не скрываясь, а значит, не боялся, что таксист сможет его впоследствии опознать. Приятеля же водитель по существу и не видел в лицо.

— Странно. — Подполковник, начальник управления угрозыска, откинулся на спинку стула и покачал головой. — Но если бы взяли Вадима, то взяли бы и его. Неужели он так уверен был, что Сорокин его не выдаст, возьмет все на себя?

— Он был уверен, — развернув могучие плечи, Саша повернулся к подполковнику. — Уверен, потому что заранее решил прикончить Сорокина.

— Аргументы? — поднял бровь полковник.

— Пусть Бибишев продолжит. — Саша сел и уперся взглядом в стол.

— Я убежден, — получив взглядом разрешение полковника, негромко заговорил Володя, — что между осечкой в нашей операции «Жигули», когда никто не пришел за подсадной машиной, и событиями, о которых рассказывал Саша… простите, капитан Зуенков, есть прямая связь. Сорокин и его приятель, очевидно, оба замешаны в кражах автомашин, скорей всего, они угонщики второго этапа, за пределы области. В одиночку работать Вадим не мог: в двух случаях «Жигули» украдены с перерывом в сутки. Личный конфликт с девушкой вылился у Вадима в преступление, соседи Валентины его знали, и он, видимо, хотел смыться… простите, уехать.

— «Смыться» — это мы тоже понимаем, — улыбнувшись, заметил полковник. — Говорите, как вам привычнее.

— Парень он неустойчивый… — Володя хмурился, злясь на себя. — Видно, запаниковал, преувеличил… Надеяться на него сообщники уже не могли — так или иначе, мы его непременно бы взяли, а там он, конечно, и…

— Раскололся бы, — не без иронии подсказал полковник. Все засмеялись, даже сам Володя. Напряжение сразу схлынуло, и он заговорил раскованно:

— А что им оставалось делать, сами посудите. Они были в полной уверенности, что все шито-крыто, никаких следов. Парнишки получают деньги неизвестно от кого, выдать не могут. Девицу — ищи-свищи, похожих на нее у нас в Куйбышеве тысячи. И вдруг — прокол! Хороший следователь этого интеллигентика Вадима размотал бы в два счета.

— Кстати, интеллигент — это, по-моему, звучит почетно, — буркнул Саша.

— Для тебя — да, — подхватил Бибишев. — А для них? Уж не знаю пока, сам ли приятель решил убрать Сорокина или ему приказали, но он его прикончил двумя ударами ножа что-то около трех часов ночи. Вероятно, он хотел добраться до Сызрани, оставить на вокзале или на улице машину, а сам мог скрыться в любую сторону по железной дороге…

— А с трех до шести утра где он был? — спросил полковник.

— Разрешите? — Это поднялся Зуенков. — Наверняка он часа два поспал в машине, потому что был пьян и вел такси с трудом. На крыльях такси обнаружены вмятины, следы соприкосновения со стволами деревьев. И потом, когда заглох мотор, он не рискнул копаться в нем на виду у всех, пошел к Винтаю и сел на товарняк…

— Личность, кажется, уже установлена? — повернулся полковник к начальнику угрозыска. Тот, не вставая, кивнул:

— Судя по всему, это Павел Кондрашов, рецидивист. Кличек у него много, но среди них есть для нас интересная — Курок. Помните, кочегар детсада собирался идти к какому-то не то Урку, не то Курку?

— Если это Кондрашов, ничего удивительного, что он пошел на убийство, — заметил полковник. — Никаких следов, где он и что?

— Прочесываем Поляну Фрунзе, размножили фотографии… — Подполковник немного помолчал. — Думаю, он в городе — вокзалы и аэропорт под наблюдением… Найдем!

— Надеюсь, — обронил полковник. — А с угонами проясняется?

Поднялся Бибишев, заглянул в бумажку.

— Есть версия, что угоняли они «Жигули» в Ростов-на-Дону, — сказал он не слишком уверенно. — В комнате у Валентины Назаровой обнаружена фирменная упаковочная бумага Ростовского Ювелирторга, а также фен для укладки волос, купленный в Ростове: на паспорте штамп ростовского магазина, — дата шестнадцатое июля нынешнего года. В квартире Вадима Сорокина обнаружена газета «Молот», выходящая в Ростове, за четвертое августа. И, наконец, у подруги Валентины, той, что живет в Суходоле, сохранилось письмо, в котором Валя хвалит шоколадный вафельный торт. Она пишет, что… — Бибишев заглянул в листок: — «…мы хвастаем своей фабрикой «Россия», а у ростовчан, Вадим говорит, таких тортов — навалом». Письмо датировано двадцать третьим июля. Так что есть основания думать, что Сорокин туда ездил не раз за это лето.

— У Сорокина делали обыск? — спросил полковник у Саши.

— Нет… Так, поверхностный осмотр… — замялся Зуенков. — Санкций…

— Будут… — прервал полковник — Обыск нужен основательный. Сегодня же.

— Курок Курком, — подал голос начальник управления угрозыска, — а тот, кто ребятам деньги посылал, то есть, видимо, главарь шайки, для нас пока что загадка. Мы показывали фото Кондрашова и Сорокина в почтовых отделениях — никто не опознал. А у них личности приметные. Значит, не они… Да, Бибишев, расскажите о звонках родителям Дергачева. И про письмо.

Выслушав сообщение Бибишева, полковник нажал на селекторе клавишу.

— ОТО? — спросил он и назвал себя. — Данные экспертизы у вас готовы по письму? Да, из газет. Когда? Ага… А что, уже? Так… так… Так вот, — сказал он, кладя трубку. — Технический отдел установил уже, что слова и буквы вырезаны из газеты «Советский патриот», орган ДОСААФ.

— Интересно! — вырвалось у Володи.

— Судя по сохранности бумаги, а также типографской краски, — продолжал полковник, — газета довольно свежая. За какое число, пока не определили. Мне, признаться, начали надоедать эти «пока». Слишком их у вас много. Пора не только мучиться предположениями, но и задерживать преступников. Но ближе к делу. Считаю необходимым свести вас, друзья-приятели, в одну оперативную группу. Старший — Зуенков. Коли уж так пересеклись ваши пути, работайте сообща. Думаю, что Курок должен как-то выйти на своих сообщников. Мне хотелось бы послушать ваши планы дальнейших розыскных мероприятий…

— Есть у меня некоторые соображения, — нарушив субординацию, выпалил с места Бибишев…

 

19

События следующего дня — это была суббота — лучше всего изложить хроникально, хотя многие из них, на первый взгляд, не связаны между собой ничем.

В 10 часов утра в двенадцатиэтажном доме по улице Стара-Загора была отключена вода. Десятки жильцов бросились к своим телефонным аппаратам, пробиваясь к аварийным Водоканала, дежурным слесарям, техникам домоуправления. Кому удалось дозвониться, удовлетворились обещаниями, что воду подключат в течение часа. Кому не удалось, раздраженно крутили телефонные диски.

В 10 часов 40 минут инспектор уголовного розыска Владимир Бибишев закончил обыск в квартире Сергеевых-Сорокиных. В присутствии понятых Бибишев изъял из ящика письменного стола в комнате Вадима Сорокина целлофановый пакет с 1850 рублями в разных купюрах. Еще более интересная находка обнаружена в глубине антресолей: в коробку из-под макарон «спагетти» были упакованы два комплекта автомобильных номерных знаков, а также две доверенности на «Жигули» и два техпаспорта. В документах номера машин совпадали с найденными номерными знаками. Это были, как понял Володя, готовые наборы для транспортировки краденых «Жигулей» от Поляны Фрунзе до Ростова или любого другого города Союза. Номерные знаки были не новыми — видимо, сняты с чьих-то машин, подделку техпаспортов должна будет определить специальная экспертиза.

Понятые — уже знакомая Бибишеву рыхлая женщина и ее взрослая дочь — во время обыска не проронили ни слова, только переглядывались и вздыхали. Они все еще были под впечатлением от убийства молодого соседа.

В 10 часов 45 минут в квартиру № 26 двенадцатиэтажки на Стара-Загоре позвонили слесари.

— Аварийная Водоканала, — сказал плохо выбритый мужчина с сумкой, из которой торчали гаечные ключи, когда хозяин открыл дверь. — У вас теперь проверим…

— А в чем дело? — недовольно спросил хозяин, худощавый, изжелта-смуглый человек лет тридцати пяти. Звонок поднял его с постели. — Я не вызывал.

— Другие вызывали, — буркнул небритый и вошел в квартиру. Следом порог переступил его молодой напарник, чернявый очкарик. Они прошли в ванную, заглянули в туалет, постучали по трубам. Хозяин квартиры попробовал краны: вода не шла.

— Где-то затычка, — равнодушно сказал старший слесарь. — Или у вас, или у соседей. Проверь, Сеня.

Сеня направился на кухню. Здесь был настоящий бедлам: немытая посуда громоздилась в раковине, окурки торчали из чашек, недопитое пиво кисло в длинных бокалах. Пивом был залит не только стол, но и резная лавка ручной работы. Молодой слесарь присел под раковиной, принялся разводить ключ. В это время в глубине квартиры негромко прозвенел телефон.

— Минутку, — сказал хозяин и зашлепал золочеными гаремными тапками. Из комнаты донесся его приглушенный голос: — Я… Откуда?.. Так… Смогу…

Слесарь Сеня повел себя непонятно: тихонько отложив разводной ключ, он обеими руками быстро-быстро стал копаться в мусорном ведре, что стояло под раковиной. Второй слесарь, бряцая железом, что-то бурчал себе под нос в ванной.

Снова зашлепали, приближаясь, турецкие тапки. Сеня сунул в карман рабочих штанов какие-то бумажки и стукнул по трубе ключом.

— Иван Егорыч, это у соседей, видать, — сказал он громко и встал. — То есть на шестом или на четвертом. А стояк вроде тот.

— Вот и я гляжу — тот, — отозвался все так же равнодушно старший слесарь. — Тогда мы пойдем. А вода будет, не волнуйся…

— Я не волнуюсь, — безо всякого выражения пробормотал хозяин. Лицо его еще более заострилось, глаза смотрели напряженно. Но слесарей они, похоже, не видели. Наверное, звонок вывел его из себя.

В 11 часов 20 минут того же дня старший инспектор управления уголовного розыска УВД капитан Зуенков получил первую возможность поговорить с Валентиной Назаровой. Врач разрешил беседовать не более десяти минут — состояние девушки было еще неважным. Новой информации Саша не почерпнул, лишь еще раз удостоверился, что версия о связи убийства с угонами правильная. Валя рассказала ему о вечных страхах Вадима, о бесшабашном его транжирстве и отлучках, после которых он всегда привозил ей дорогие подарки.

В 11 часов 30 минут в квартирах двенадцатиэтажного дома зафырчали открытые краны: пошла вода.

В 12 часов 30 минут в ресторан «Парус» вошла молодая и очень симпатичная пара. Свободных столиков было много, но парочка, пройдя мимо бара в глубину зала, уютно устроилась у окна. Бибишев тотчас развернул меню и галантно протянул девушке:

— Прошу вас, Тамара Юрьевна!

— Опять подсмеиваетесь! — Девушка сердито сжала рот, отчего на нижней губе проступила еле видная полоска маленького шрама. — Вы ж на службе.

— Ладно, Тома, не буду. И давай-ка улыбайся мне, ради бога. Кто мы? Жених и невеста, значит, пока что у нас без сцен.

— А я вашу невесту видела. — Девушка засмеялась. — Не по службе невесту, а по любви.

— Тамара, об этом потом. Вон официантка идет. Что пить-то будем? Шампанское?

— Лучше сухое. Когда станете полковником, тогда будем…

— Слушаю вас, — глядя поверх голов, сказала официантка.

— Сухое вино есть? — строго спросил Володя. — Ах, нет! Тогда шампанского и… — он задумался на секунду, — и шоколадных конфет. И апельсины…

— Яблоки, — бесстрастно поправила официантка, черкнув в блокнотике.

Яблоки оказались отличными, шампанское — холодным, и принесла-то их официантка на удивление быстро. Тамара одобрительно хмыкнула, глядя, как умело открыл Володя бутылку — совершенно беззвучно, только белый дымок пошел. Они чокнулись фужерами.

— За встречу… — Володя сделал паузу, — с нашим другом.

— За встречу, — почему-то грустно повторила Тамара. Отпив глоток, она поставила фужер и, щурясь на пузырьки, спросила: — Все-таки Амалия или нет?

— Ну, все тебе надо знать, — засмеялся Володя, бросая внимательный взгляд на появившуюся в зале четверку посетителей.

— А шампанское ничего, правда? — произнес он рассеянно.

В 13 часов 05 минут в зал ресторана «Парус» вошел худощавый черноволосый человек с смугло-желтоватым лицом, то ли от загара, то ли, что скорей, от болезни. Прямая линия рта, глубоко запавшие глаза в темном окружье, щеки почти без скул — во всем была подчеркнутая жесткость, эдакая испанская демоничность, хотя бегающий по ресторану взгляд выдавал душевное смятение. Да, человек этот нервничал, и он знал, что это заметно, но взять себя в руки не мог. Обежав глазами ближайшие столики, он запнулся взглядом на Володе с Тамарой, которые с фужерами в руках о чем-то оживленно говорили. Желтолицый человек увел взгляд, в нерешительности огляделся, и тут Бибишев, который искоса наблюдал за ним, громко позвал:

— Игорь Сергеевич!

Будто потянулась узкая спина, и не сразу, замедленно, как при рапидной киносъемке, повернулась черноволосая голова в их сторону.

— Сюда! — Володя сделал приглашающий жест. — К нам, пожалуйста!

Игорь Сергеевич поднял уголки рта, кивнул и легкой походкой направился к столику. Подойдя, он церемонно наклонил голову, здороваясь с Тамарой. Протянул узкую руку Бибишеву.

— Знакомьтесь, — оживленно сказал Володя. — Моя невеста Тамара.

— Мангосов, — приветливо отозвался Игорь Сергеевич, продолжая стоять.

— Вы не откажетесь с нами шампанского хлебнуть? — развязно спросил Володя. — За наше счастье, так сказать. А то когда еще свидимся? Я обещал к вам заскочить, да все недосуг… Садитесь же!

Опять нечто вроде улыбки изогнуло тонкие губы Мангосова.

— Я за рулем, так что извините.

Однако он отодвинул стул и сел.

— Вот жалость-то! — Бибишев огорченно покачал головой. — А у нас с Тамарой сегодня особый день. Годовщина знакомства.

— Да? — Мангосов вежливо поцокал. — Действительно жалко.

— А я к вам в понедельник собирался. Вы мне обещали насчет юных курсантов порассказать. И кроме того… — Володя сделал таинственное лицо. — Есть, неприятная информация еще об одном парнишке… Ну да ладно, не время сейчас. За ваше здоровье и процветание, Игорь Сергеевич! — Он чокнулся с Тамарой и прихлебнул из фужера. — Я думал, между прочим, над вашим предложением выступить перед ребятами. Даже планчик составил.

Нет, Мангосову явно не сиделось. Лицо его неприятно напряглось, так что побелел кончик тонкого носа. Он сидел спиной к входу в зал и, казалось, прислушивался к голосам посетителей, рассаживавшихся в это время за столиком неподалеку. Наконец он не выдержал, оглянулся. Встал.

— Извините, Владимир Федорович… Извините, Тамара… Но мне в самом деле… То есть я не говорил вам, так вот — меня ждут, и я вынужден…

— Да что такое! — в сердцах воскликнул Володя. — Все куда-то спешат…

— Может, посидите полчасика? — подала голос Тамара и улыбнулась Мангосову.

— Нет-нет, — быстро сказал Мангосов. — Поздравляю вас, желаю счастья и… скорейшего бракосочетания.

— А куда спешить? — легкомысленно заметил Володя. — Только и пожить, пока… на свободе.

— А девушка не так думает, — с улыбкой, скорее злой, чем приветливой, проговорил Игорь Сергеевич. — Счастливо, изрядно вам завидую!

Кивнув, он торопливо и не глядя по сторонам пошел к выходу.

Бибишев внимательно глядел ему вслед. Когда фигура Мангосова скрылась в вестибюле, он, чему-то радуясь, рассмеялся и подмигнул девушке:

— Желаю скорейшего бракосочетания, Тамара Юрьевна! На примете-то есть кто?

— Вам-то что? — тихо спросила Тамара и выпила фужер шампанского до дна.

13 часов 30 минут. Когда от ресторана «Парус» отъехали зеленые «Жигули», светло-серая «Волга», одиноко стоявшая у подъезда Дома промышленности, развернулась и последовала за ними. Она не делала попытки обогнать малолитражку, напротив, старалась держаться за нею на некоторой дистанции. Когда зеленые «Жигули» затормозили у центральной сберкассы на улице Куйбышева, «Волга» остановилась, не доезжая полквартала. Она сопровождала «Жигули» примерно около часа, ожидая их хозяина еще у трех сберкасс. И только когда Мангосов поставил свою машину в гараж на Стара-Загоре и вошел в подъезд, «Волга» повернула назад по маршруту, каким приехала. У всех четырех сберкасс из машины выходил молодой человек в очках. На посещение каждой он тратил в среднем по 10—15 минут.

14 часов. Сотрудник оперативно-технического отдела УВД приоткрыл дверь в кабинет и остановился на пороге:

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Готово? Отлично!

Начальник управления уголовного розыска взял у полнощекого лейтенанта листок бумаги и тотчас заглянул в конец напечатанного текста.

— Отлично! — повторил он. — Можете идти.

Внимательно, уже не спеша, он прочитал весь текст и снял трубку с одного из аппаратов без диска.

— Товарищ полковник, есть экспертиза письма.

— Да-да, слушаю.

— Установили, что газетный обрывок, который взял наш инспектор у Мангосова на квартире, и вырезки строчек, наклеенные в письме, из одной газеты. «Советский патриот», шестнадцатого августа сего года. Совпали и химический анализ, и текстовой. Хорошая улика, по-моему.

— Улики будут. Была бы уверенность. А она вроде бы появилась, верно?

— Это уж точно, товарищ полковник…

14 часов 20 минут. Звонок. Подполковник снял трубку внутреннего телефона.

— Слушаю.

— Дежурный по управлению лейтенант Жудягин, — раздалось в трубке. — Инспектор Алексеев только что сообщил по рации, что объект наблюдения снял в четырех сберкассах около девяти тысяч рублей. Сейчас он дома, машина — в гараже.

— Ясно. Спасибо…

14 часов 30 минут. Карасев, сторож-кочегар детского сада, тупо посмотрел на бумажку, на которой рукой Зуенкова было написано: «Вадим Сорокин. 33-02-91». Подергал носом, смахнул пот с морщинистого лба и буркнул угрюмо:

— Твоя взяла, начальник. Бери своего Курка, мать его…

— Но-но, ты не очень… — довольным голосом отозвался Саша и положил успокаивающе ладонь на костлявое плечо кочегара. — Говори, раз начал…

— Они через раз работали. По неделям. Одному я звонил по номеру вот этому. А когда Курка была очередь, я ходил к нему…

— Куда ходил?!

— Не кудахчи, сам скажу, — занозисто отпарировал кочегар и дернул головой. — На девятую просеку, к Зинаидке… Он у ней хахалем. Завсегда, как оттрубит срок, так к ней.

— Адрес какой?

— Лучше, если сам покажу. А то эти номера… Память я, начальник, давно пропил. А так и воздухом подышу маленько. Едем, что ль?

— Едем, Карасев, едем!..

16 часов 20 минут. Опять звякнул телефон. Начальник управления уголовного розыска снял трубку.

— Товарищ подполковник, это Зуенков. Звоню с Девятой просеки. Нет его там, как мы с вами и ожидали. Сожительница Курка говорит, что ушел с утра, надел синий костюм, полотняную кепочку и портфель прихватил. Похоже, говорит, на то, что собрался «когти рвать». Так она выразилась.

— Оставьте засаду, а сами подключайтесь к Бибишеву. Незачем вам торчать на просеке.

— И я так считаю, товарищ подполковник. Вряд ли он здесь покажется сегодня. Учуял что-то. Наши, видно, не осторожничали.

16 часов 30 минут. Забравшись с ногами на тахту — снять пыльные туфли и в голову не пришло, — Мангосов размышлял. Курил сигарету за сигаретой. Жмурясь, припоминал подробности своих разговоров с людьми в последние два-три дня. Случайной ли была его встреча с этим усатеньким в «Парусе»? Что означает упоминание о каком-то еще парнишке с автокурсов? И эти словечки: «пока на свободе…»? Намекал? Пугал? Или безобидный треп, случайно вырвавшаяся фраза?

Мангосов вдруг остро осознал тяжесть своего одиночества. Он всегда стремился быть чуть в стороне от людей, рано понял, что откровенность и общительность делают человека легко уязвимым. Многозначительно молчать, быть личностью непонятной, несколько загадочной, иронически относиться к чужим слабостям — этого достаточно, чтобы, не имея вовсе семи пядей во лбу, слыть умным и сильным, внушать опасливое уважение. Никогда у него не было закадычных друзей, и никогда он этим не тяготился. И вот сейчас Мангосов болезненно ощущал, что без людей, на которых он мог бы положиться или которым он мог бы хотя бы открыться, пожаловаться, поплакать в жилетку, без этих всегда презираемых им «слабых» людей ему невыносимо трудно. Вокруг никого, пустота. Молчит телефон Вадима… Но разве близок ему Вадим, если он пожертвовал им, не моргнув и глазом? Что ж, к лучшему, все к лучшему — Курок наверняка исполнил его, Мангосова, волю. А сам Курок? Куда запропастился он? Хотя и Курок… Что у них сейчас общего, кроме украденных сообща «Жигулей»? Впрочем, и с Пашкой Кондрашовым, второгодником и «шпанистым» увальнем, ничто их не связывало в школе. Правда, Пашка, не боявшийся ни старшеклассников, ни директора, уважал щупленького Игорька Мангосова и никогда не трогал его — считал, видно, сильной личностью, под стать себе, хоть и несколько в другом роде. И нынешней весной, когда Мангосов предложил ему на паях угонять машины — Курок угоняет, Игорь оформляет и организует, — Павел, сразу признал его старшинство. Куда же он делся теперь?

Да, есть еще Оля! Она предана ему больше, чем кто-либо. Но Мангосов запретил ей показываться без приказа возле здания курсов, места его официальной работы. И звонить на службу не велел: когда будет нужна, он найдет ее сам. Даже номер домашнего телефона Ольга не знает. Вернее, считает, что у Игоря Сергеевича телефона дома нет.

Что-то происходило вокруг. Он чувствовал это сердцем, кожей. Что-то тревожное, неясное, нехорошее. Оттого он и решил снять деньги со счетов. Их не так много лежало у него в сберкассах, но пусть лучше все будут в кучке. Если что, то вклады в куйбышевских сберкассах и сами сберкнижки — это улики. И дома столько денег держать нельзя, потому что милиция искать умеет. Вырваться бы в Пензу, а лучше — в Москву. Пусть полежат в тамошних сберкассах, так надежнее. Но почему он запсиховал, почему? Ничего ведь не случилось. Правда, Вадим… Но Курок, если и влип, не продаст. Может, страх пробрал оттого, что не появился в «Парусе» человек из Ростова? Но ведь он мог и быть там, но не подойти. Проклятый милиционер…

И вдруг словно шилом уколола мысль: а откуда тот, из Ростова, мог знать номер его телефона?

Игорь Сергеевич спрыгнул с тахты, подошел к бару, вынул новую пачку «Мальборо» и плюхнулся в кресло. Мучительно напрягая мозг, пытался вспомнить, говорил он или нет свою фамилию толстому армянину, тому, что в санатории? Если говорил, то человек из Ростова нашел телефон через справочное. Но адрес-то он точно не говорил! Впрочем, через адресное бюро легко… Мангосовых в Куйбышеве вряд ли много. Скорее всего, один-единственный, фамилия редкая…

Он взял потрепанный справочник, раскрыл список абонентов на букву М, и тут же прожурчал телефонный звонок.

Вот! Сейчас все и выяснится.

Медленно-медленно, с неохотой протянул Мангосов руку к аппарату. Снял трубку.

— Алё! Алё! — сердито кричал кто-то далекий.

— Слушаю вас…

— Кто это у телефона? Алё!..

Камень скатился с сердца: он узнал голос Кондрашова. Не влип, значит, Курок…

— Я, я, успокойся… Что случилось, Курок, где пропадал?

— Неважно где, Игорек, не об этом говорим. Смываться мне пора, мусора всю Поляну шерстят, может, меня и шукают. Со студентом вроде все чисто, но болтаться мне в Самаре нельзя…

— Верно, уехать тебе надо, — быстро проговорил Мангосов. — Деньги я дам, сколько надо.

— Десять косых, слышишь, Игорь? Меньше не возьму.

Мангосов промолчал.

— Алё! Алё! Что молчишь? — злился где-то очень далеко Курок.

— Хорошо, Паша, сегодня возьмешь восемь тысяч. У Ляли. Только лучше вечером, после одиннадцати. Переночуй у нее, а по утрянке испарись. Навечно. Контора закрывается, понял?

— Ах, прощай, друг детства золотого! — с веселой злостью отозвалась трубка. — Попробуй меньше десяти косых — подругу прирежу, учти!

— Прощай, Курок, — в сердцах буркнул Мангосов и швырнул трубку на рычаг. Она соскочила, повисла, издавая короткие «ту-ту-ту».

 

20

В 17 часов 50 минут в «Москвиче», пришвартовавшемся во дворе одного из многоэтажных домов по улице Стара-Загора, разговаривали двое.

— А все-таки как тебе в голову пришло, что здесь замешан Мангосов? Интуиция?

Бибишев подумал.

— Да нет, пожалуй, — сказал он неохотно. — Скорей, логика.

— То есть? — Инспектор Самарского райотдела Алексеев поправил очки. Он был весь внимание.

— Откровенно говоря, вначале помогла моя ошибка. — Володя засмеялся. — Да-да, ошибка. Мне пришло в голову, что «жигуленка» нашего они тогда не взяли, потому что их что-то насторожило. А я накануне был у начальника автокурсов, у Мангосова, значит. Не он ли, думаю? А как только он попал в поле зрения, то вокруг него и мысли завертелись. Про переводы вспомнил, и вдруг как стукнет: денежные переводы нельзя посылать, не зная отчества адресата! А кто мог знать отчества мальчишек? Миша Золотавкин и Гена Дергачев девице их не сообщали. Она и не интересовалась, только фамилию спросила. Значит, их отчества узнали или в школе — а там каникулы, ремонт, никого нет — или еще где-то… А где? На курсах, конечно, они все трое там учились.

— Но на курсах не один Мангосов, — возразил Рэм Алексеев.

— Верно. А тут письмо с вырезками из «Советского патриота». Проверил: Мангосов выписывает такую газету. Тогда и направили тебя как подручного водопроводчика к нему на квартиру, а Зуенков позвонил Мангосову в это время, мол, по общему делу из Ростова приехал, свидание назначил в «Парусе». И он пришел! А когда его любимое «изрядно» проскочило при прощанье, сомнений у меня уже не было. Да и экспертиза подтвердила, что его газета.

— Так чего ж мы его не берем? — Алексеев крутнул головой. — Все основания. Ведь в конце-то концов…

— Тихо! — Володя вытянул шею, всматриваясь. — Он!

В 17 часов 55 минут Игорь Мангосов, выйдя из подъезда с синей спортивной сумкой через плечо, направился к гаражу — одной из множества ячеек в кооперативном улье автовладельцев. Выведя «Жигули» из гаража, он закрыл его, неторопливо навесил замок, сел за руль и выехал со двора. «Москвич» не двинулся с места. Включив рацию, Бибишев передал информацию, и лишь потом их машина выскочила на проспект. Володя не боялся потерять из поля зрения Мангосова: за темно-зелеными «Жигулями» неотступно следовала «Волга», в которой находились Зуенков, инспектор уголовного розыска Советского райотдела и… Гена Дергачев. Зуенков был убежден, что именно сегодня Мангосов выйдет на связь с загадочной Лялей, следы которой никак не могли отыскать.

«Жигули», «Волга» и «Москвич», сохраняя изначальную дистанцию, выехали со Стара-Загоры на Московское шоссе и покатили к центру. Пыльная туча, нависшая над городом, раньше времени спугнула пляжников: встречные автобусы были переполнены, по тротуарам тянулся легкомысленно полуодетый субботний люд, бронзовея устоявшимся к концу лета загаром. Мангосов машину вел осторожно, ни разу не выходя за сорокакилометровую скорость, и Зуенков подумал, что, должно быть, нервы у начальника автокурсов стальные: медленно ехать куда труднее, чем быстро, особенно на ходких «Жигулях». «А может, — подумал Саша, — ему охота поразмышлять, не решил еще, как быть».

Миновали улицу Мичурина. Затем «Жигули», а за ними весь милицейский эскорт повернули в сторону рынка. Зуенкову это не слишком понравилось: в хаотичной рыночной толпе, где люди мечутся, как броуновские молекулы, потерять Мангосова было легче, чем где-либо. Но Игорь Сергеевич так же неспешно проехал мимо крытого рынка, и тогда стало ясно, что он направляется либо к универмагу «Самара», либо к одному из вокзалов — автобусному или железнодорожному. Верным оказалось первое предположение: свернув налево, Игорь Мангосов припарковал машину на стоянке возле «Самары», а сам, сунув ключи в карман, с той же синей спортивной сумкой через плечо направился к дверям универмага.

Александр Зуенков, цепляясь за него взглядом, выскочил из «Волги».

— Геннадий, будь рядышком! — лаконично приказал он.

Инспектор и побледневший от волнения Гена Дергачев быстро двинулись за Мангосовым. Когда они окунулись в магазинный водоворот, Саша оглянулся на юношу.

— Ни на шаг не отставай! — Он сдвинул брови. — И не высовывайся, держись у меня за спиной!..

Инструкция, которую получил Гена, была простой: не попадаясь на глаза начальнику курсов, замечать всех, с кем он станет общаться. Продавцы это или покупатели — все едино.

Казалось, Игорь Мангосов зашел в «Самару», чтобы убить время. Он бесцельно бродил по первому этажу, разглядывая то эмалированную посуду, то слесарный инструмент. Но вот он втиснулся в толпу, навалившуюся на прилавок отдела грампластинок, что-то сказал девушке, которая, стоя на цыпочках, вытягивала шею, чтобы разглядеть на витрине обложку диска. Девушка засмеялась, ответила.

Рука Зуенкова слегка сдавила запястье Гены: смотри!

Тот мотнул светлой шевелюрой:

— Нет, не знаю…

Мангосов был уже около прилавка. Инспектор, на секунду оставив Геннадия, приблизился, но Игорь Сергеевич равнодушно оглядел выкладку дисков и стал высвобождаться из толпы.

На эскалаторе, десятком ступеней ниже, они поднялись за ним на второй этаж. Здесь стало труднее: у прилавков галантереи, парфюмерии и сувениров сновало и тискалось особенно много покупателей. Благо, рост позволял Саше увидеть через их головы все, что было нужно: Мангосов попросил у продавщицы крем для бритья, что-то сказал ей, затем заплатил деньги кассирше и, снова подойдя к продавщице, взял у нее тюбик. Сунул его в карман своей безрукавой курточки и двинулся к отделу сувениров.

И оба раза Гена Дергачев отрицательно качал головой. Нет, ему не были знакомы лица продавцов отдела и кассирши. То же самое повторилось в отделе сувениров. Хотя там Мангосов ничего не купил, но с продавцами общался: просил показать брелок с кинжальчиком, что-то спрашивал о чеканке, пошутил с белокурой девицей, отчего та прыснула и отвернулась.

У отдела кожаной галантереи, где нынче «выбросили» модные дамские сумочки, было даже чересчур многолюдно. Здесь-то Игорь Сергеевич и оторвался, сам того не зная, от сопровождающих его лиц: Мангосова пропустили за барьерчик с очередной группой покупателей. Кинув Гене: «За мной!», Зуенков рванулся было за ним, но непреклонная дева с жидким пучком на затылке перегородила им путь.

— Обождите! — сказала она раздраженно.

Скандалить было никак нельзя. Пришлось ждать. Когда они прошли за барьер, а точней за веревочку с крючком, Мангосов уже платил за что-то в кассу. К счастью, он не заметил Геннадия, который нечаянно оказался от него в трех шагах. Мангосов был все с той же синей спортивной сумкой через плечо. Протянув девушке на контроле чек, он вышел из отдела.

— Что он купил, не заметил? — не глядя на Геннадия, вполголоса спросил Зуенков. Но ответа ждать не стал — не до того уже было: Мангосов, быстро обойдя отделы дамского трикотажа и головных уборов, направился к лестнице.

— Гена, что с тобой?!

Инспектору показалось, что юноша сейчас грохнется на пол: лицо Геннадия было изжелта-белым, лоб усеяли бисеринки пота.

— Душно… — выдавил Гена Дергачев.

Саша на мгновение растерялся: Мангосов уже начал спускаться вниз, но и мальчишку бросить было нельзя. Он обхватил левой рукой Геннадия за плечи и, чуть встряхнув, повлек за собой.

— Воришку поймали! — раздалось сзади, но оборачиваться было некогда.

Уже на площадке между вторым и первым этажами Гена пришел в себя, задергал плечами. Зуенков облегченно перевел дух, но не столько поэтому, а оттого, что увидел инспектора Алексеева. Тот стоял у самого выхода из «Самары» за мороженым — выстаивал наверняка уже двадцатую очередь. Двери были под его наблюдением — значит, глаз за Мангосовым, слава аллаху, есть…

— Выходит, никого знакомых? — спросил Саша, когда они с Геной выбрались из универмага.

— Никого, — зло буркнул Гена. — Больше не могу… Плохо чувствую себя… Не могу…

В 18 часов 40 минут Мангосов, Зуенков и Дергачев покинули универмаг «Самара».

«Слабачок, — подумал Саша с легким презрением о Геннадии, — придется его менять… Обидно, что так и не нашли девицу, только проваландались зря».

Он придержал шаг, оглянулся на Алексеева, сделал ему знак.

— Рэм, сажай парнишку в машину к Бибишеву, сам будешь со мной. Пусть срочно привезет дублера, связь по рации… Поскорей же!

«Москвич» с Бибишевым и Геной Дергачевым и «Жигули» Мангосова тронулись одновременно, хотя и с разных мест: Володя поставил машину на улице, не заворачивая на стоянку. «Москвич», развернувшись, помчал назад, в сторону крытого рынка, а «Жигули», сопровождаемые на некотором расстоянии «Волгой», неспешно покатили в сторону железнодорожного вокзала.

— Худо дело, — сказал Зуенков.

Да, задача инспекторов все более осложнялась. Привокзальная площадь представляла собой людской водоворот. Заканчивались летние отпуска, приближался учебный год — всем надо было куда-то срочно ехать, а поезда опаздывали не на минуты — на десятки часов. «Будем держаться рядом, — решил Зуенков. — Авось не прозеваем. Если что, я — за ним, Рэм — за девицей… Или кто там еще будет, посмотрим…»

А произошло странное.

В 18 часов 50 минут Мангосов, оставив машину возле стены, украшенной героической мозаикой, направился со спортивной сумкой через плечо к вокзальному ресторану. Зуенков и Алексеев незамедлительно последовали за ним. В ресторане было сине от дыма, душно и шумно. Свободных столиков не оказалось, кое-где в табачном тумане маячили фигуры жаждущих заполучить место. Зуенков с Алексеевым ничем не отличались от них.

Зато Мангосов устроился сразу. Полненькая чернявая официантка издалека помахала ему рукой, приглашая подойти. Пока он шел, она достала из-за буфетных кулис новенький стул и посадила Игоря Сергеевича к столу, за которым обедали только трое — муж, жена и девочка-подросток, с виду кавказцы. Инспектора подошли поближе, продолжая с постными лицами оглядываться по сторонам!

— Гляди-ка, — тихо сказал Зуенков. — О чем они, интересно?

Официантка и Мангосов оживленно говорили, но в ресторанном гуле слов не было слышно. Кавказцы деловито хлебали щи, поблескивая белками на нового соседа.

— Внимание! — Саша до боли сжал локоть Алексеева. — Вот они!…

В это время чернявая официантка, смеясь, брала из рук Мангосова синюю сумку. Виляя крутыми бедрами, она пошла с сумкой в сторону кухни.

— Обоих — в линейный отдел! — скомандовал Зуенков. — Бери официантку…

Быстрыми шагами Алексеев догнал полную девушку в накрахмаленной наколке и прошел следом за нею в коридор, ведущий в кухню.

— Игорь Сергеевич, добрый вечер! — подходя к столу, приветливо сказал Зуенков и широко улыбнулся. — Можно вас на секунду?

Крутые брови Мангосова сдвинулись: этот широколицый здоровяк с зачесанной на бок челочкой не был ему знаком. «Может, один из корешей Курка?»

Он вышел из-за стола. Саша, зажимая в ладони удостоверение и продолжая улыбаться, показал его Мангосову снизу, на уровне груди. Тот вздрогнул.

— В чем дело? — сказал он так громко, что за соседними столиками оглянулись.

— Потише, Мангосов, — громким шепотом произнес Саша. — И пойдемте без шума…

Подхватив его под локоть, Саша двинулся к кухне. Волей-неволей Мангосов вынужден был идти — слишком разные у них весовые категории, чтоб сопротивляться.

В кабинете директора их ждали Рэм и плачущая официантка. Сумка лежала на столе.

— Обеспечь явку свидетелей… Дай только им дообедать, — сказал Зуенков. — А я с этими через черный ход — в линейный отдел. Спросишь у директора, где буду…

Алексеев кивнул и прошел в зал.

В 19 часов 15 минут в присутствии понятых — они же свидетели-кавказцы, обедавшие за столиком, — была открыта синяя спортивная сумка, которую за столом Игорь Мангосов передал официантке Люсе Шумаковой из рук в руки. В сумке была обнаружена мятая оберточная бумага и картонки, обеспечивающие сохранность формы, иначе говоря — товарный вид. Уже берясь за молнию, опоясывающую сумку, Зуенков понял, что произошел прокол: слишком легка, десять тысяч должны хоть что-то весить.

— Теперь объясните, что это за комедия? — Мангосов гневно шлепнул по столу ладонью. — Вы считаете, что вам все позволено, не так ли? Напрасно! И на милицию управу найдем!..

Люся все не могла успокоиться, лицо ее было красным и грязным от потеков туши.

— Я ж говорила вам: подарил — и все! Что вам надо?! — Она всхлипнула. — Я Игоря Сергеевича сто лет знаю, без очереди обслуживаю… Вот и подарил…

— Успокойтесь, ничего и не случилось…

Зуенков никак не мог опомниться, он был огорошен осечкой. Свидетелей он отпустил, но Люсю следовало еще подержать: Алексеев наверняка уже вызвал по рации Бибишева.

— И часто вы преподносите официанткам подарки? — задал он дурацкий вопрос, но важно было потянуть время.

Мангосов аж зубами скрипнул: ну и тупицы в этой милиции!..

— Не часто! В первый раз! Что еще?!

— Тогда такой вопрос к вам, Шумакова: вы как, попросили сумку или он сам предложил вам ее?

— Сам, сам… — захлюпала Люся.

— Так-так… — многозначительно сказал Зуенков и почесал нос. — Значит, сам?..

В 19 часов 35 минут Миша Золотавкин, привезенный Бибишевым в линейный отдел милиции, удостоверил, что Люся — это вовсе не та девушка, что предложила ему угнать «Жигули» за триста рублей. Мангосов и Миша друг друга не видели: опознание официантки провели в соседнем кабинете. Люсю отпустили с миром, изысканно извинившись перед ней, чем она была даже польщена. Увидев Бибишева, Игорь Мангосов присмирел. По крайней мере, громких протестов, как раньше, больше не заявлял.

— Игорь Сергеевич, давайте поговорим откровенно… Очень откровенно, — предложил Володя самым доброжелательным тоном. — Правда, позже вы со следователем вдоволь наговоритесь, даже надоест. Но и у меня есть к вам разговор. Да нет, просто вопрос: где сейчас Курок?

В 19 часов 45 минут Миша Золотавкин поднялся вместе с капитаном Зуенковым на второй этаж универмага «Самара». Издалека, почти от самой лестницы, Миша узнал в одной из продавщиц отдела кожгалантереи пресловутую Лялю, которая завербовала его некогда в автоугонщики. Инспектор подивился, с какой ненавистью сообщил ему об этом Миша: он готов был, казалось, броситься к девушке и испепелить ее, затоптать и развеять по ветру. Но поскольку его миссия закончилась на опознании Ляли, Мишу Золотавкина отправили на машине домой.

Теперь-то Зуенкову было ясно, отчего побледнел Гена Дергачев, когда они с ним бродили по отделу портфелей, чемоданов и сумок.

Звонок, известивший, что универмаг скоро закроется, заставил Сашу спуститься вниз и покинуть магазин.

В 20 часов 10 минут Ольга Звенягина, временно, на подмене, работающая в отделе кожгалантереи, вышла через служебный вход из здания универмага. Синяя спортивная сумка болталась у нее на плече. Войдя в троллейбус, который следовал до площади Революции, она купила билет, села к окну и, не отрываясь от окна до самой конечной станции, смотрела на подернутые синеватой дымкой улицы. Когда она вышла на площади и направилась в сторону улицы Фрунзе, шагах в десяти позади нее оказался высокий, атлетического сложения молодой мужчина. Он проводил ее почти до дома, а когда до подъезда старенького кирпичного здания оставалось несколько шагов, плечистый молодой человек окликнул Олю.

— Извините, Ляля, — сказал он, подходя, — но это не ваша сумка.

Она отшатнулась и прижала сумку к груди. От ужаса и без того большие глаза ее стали огромными.

— Я закричу! — с трудом выговорила Оля.

— Не надо, — спокойно возразил Саша.. — Уголовный розыск.

Он протянул Оле раскрытое удостоверение, и тотчас мягко прошуршали шины. Возле тротуара, рядом с ними остановилась светло-серая «Волга».

— Проедемся немножко, Оля?

Сумка шлепнулась на асфальт с сочным, мягким звуком. Олины руки повисли вдоль туловища, она едва устояла на ногах.

— Садитесь, Ляля. Давайте я помогу.

Безропотно, еле переступая, Оля побрела к машине…

В 20 часов 55 минут в присутствии понятых — не тех, обедавших кавказцев, а, разумеется, совсем других — из спортивной сумки Ольги Звенягиной старший инспектор управления уголовного розыска УВД капитан Зуенков достал и выложил на стол в комнате общественного пункта охраны порядка несколько пакетов с деньгами. Общая их сумма, как и следовало ожидать, составила десять тысяч рублей.

— Это не мои! И сумка чужая, — кусая губы, твердила девушка. Но когда Зуенков назвал фамилию Мангосова и распорядился привезти его сюда, Оля разрыдалась.

— Я обо всем расскажу… Но без него, только без него! Дайте мне успокоиться… Я сейчас… сейчас… Я обо всем…

Саша тронул ее за вздрагивающее плечо:

— Обо всем пока не надо, успеется… Скажите только: где вы сегодня встречаетесь с Павлом Кондрашовым?

Она подняла на Сашу глаза, полные слез. В них было непонимание.

— Кондрашов — это Курок! — жестко пояснил Зуенков.

Удивление в глазах угасло, сменившись страхом.

— Курок… — повторила Оля шепотом и опять заплакала.

 

21

Мучительно тянулся вечер — по-летнему светлый, длинный и многолюдный. Порой Курку казалось, что его «Салют» остановился, но красная секундная ниточка ползла по циферблату, а стрелки показывали почти в точности те же цифры, что и круглые часы на перекрестках. «Не часы, а время для меня остановилось», — подумали бы в подобной ситуации Игорь Мангосов или Вадим Сорокин, но Павлу Кондрашову столь отвлеченные мысли были чужды. Мышление его было предельно конкретным — таким его воспитали годы заключения. Конкретной была его биографическая арифметика: в свои тридцать шесть лет он уже трижды успел побывать по ту сторону забора с вышками, отсидев в общей сложности девять лет вместо четырнадцати согласно приговорам. Конкретность мышления уберегла его от бесцельного, а главное, бесполезного бравирования, каким отличались его соседи по нарам — истовые «законники», она подсказывала ему, что, коли попал, так самое важное — это поскорее выйти. Оттого, находясь в местах не столь отдаленных, Павел работал как черт, делал в колонии служебную карьеру — выбивался в бригадиры, учился в вечерней школе, закончив ее дважды, и всегда числился в активе. Даже заметки в стенгазеты писал. Эта политика сэкономила ему годы: все три раза он освобождался условно-досрочно, с отличными характеристиками, где мелькало слово «перевоспитан». Но стоило Павлу Кондрашову выйти на волю, и он сразу становился самим собою, то есть наглым, дерзким и жестоким преступником, для которого чужие страдания, беды и горести, как, впрочем, и сами чужие жизни, были если не совсем абстрактными, то уж, по меньшей мере, ничего не значащими понятиями. Волчья психология мира рецидивистов давно стала компасом поведения Павла Кондрашова, и когда Игорь намекнул ему недвусмысленно, что студент стал опасен, он без колебаний и содроганий всадил Вадиму нож промеж лопаток — в точности напротив сердца — и потом, для пущей верности, ткнул еще разок. А со студентом они многократно выпивали, целовались, клялись в дружбе вечной, а главное, рисковали на равных, перегоняя машины в Ростов.

Сейчас, сидя в душном кинозале «Молота» и невидяще таращась на экран, Курок остро сожалел о том, что сделал в ту ночь. Нет, конечно же, не потому, что ему вдруг стало жалко Вадима: такую роскошь в чувствах он не позволял, свою голову бы спасти — и ладно. Но «мокрое» дело было у него первым, а это не дубленка, снятая с прохожего зимним вечером, и даже не угнанные «Жигули». Он знал, что милиция поднимет на ноги всех. А разве может он поручиться, что проезжавшие по шоссе шоферы не рассмотрели его, когда он топал в Винтай? Ну а если остался хоть один-единственный отпечаток пальца? Тогда всесоюзный розыск, а в итоге — труба, точнее, высшая мера. Но разве думал об этом Курок тогда, в ту ночь? Пьяный был он, пьяный, а хмель его горячит и озлобляет против всех на свете. Игорь знает об этом, он не раз говорил, что пьянка погубит Павла, вобьет последний гвоздь в гробовую крышку. Так, видно, и получается…

Ненависть полыхнула так сильно, что Курок ощутил в груди тупую боль. Игорь! Игорь-Игорек!.. По-прежнему уверенный, что Паша его ни в жисть не продаст… Напрасно, фраер, напрасно! Это раньше Курок знал, что, выйдя на волю, он уцепится за твою тощую руку, Игорек, найдет у тебя и крышу, и выпивку, и бабу. А теперь попадись — и не выйти уже, хана… На кой же ты теперь сдался Курку, Игорек?!

На экране постовой милиционер отчитывал улыбающуюся девушку. Курок закрыл глаза, его затошнило. Ему захотелось зарычать, ударить ножом в жирный бок хихикающую соседку, разогнать всю эту довольную жизнью толпу, а главное, изрезать на ленты экран с ненавистными мусорами… Его врагами до последнего вздоха. И какими бы они ни были чуткими, умными, добрыми — перевидать пришлось на своем веку всяких, — и все равно они будут врагами, как охотники для волка, обложенного цепью флажков.

Сжав кулаки, он шумно выдохнул из легких весь воздух, встал с кресла и, не особенно заботясь о тех, кто сидел в его ряду, и о тех, кто сзади, двинулся к двери с красным огоньком выхода.

Оказавшись во дворе, он с наслаждением выругался. Взглянул на часы: без двадцати десять, а еще светло. Настолько, чтобы любой легавый мог сличить с фотокарточкой лицо.

А кто сказал, что его, Курка, ищут?!

Не станет он полтора часа болтаться на улицах, чтобы угодить Игорьку. Мангосову важно, чтоб соседи не думали, что Лялька — шлюха, коли по вечерам к ней заскакивают мужики. Но Павлу Кондрашову нет дела до репутации мангосовских девок. Завтра утром он отчалит из родной Самары. Если с десятью тысячами да не выкрутиться, тогда пятак тебе цена в базарный день, Павел Кондрашов!

А если Мангосов обманет и никаких денег у Ляльки нет?

Тогда не Павлик, друг детства, а уголовник Курок, не знающий пощады, будет иметь дело с тобой и твоей кралей. Кранты тебе тогда, Игорек…

Павел не заметил, что ноги сами вынесли его к площади Революции, откуда до Лялькиного дома было от силы пять минут ходьбы. «Сесть на лавочку, — подумал он. — Читать газетку уже поздновато. А сидеть, чтоб тебя в профиль и в фас, — нет уж, так не пойдет…»

Что же делать? Стоять на углу? Бродить по улицам? На секунду он и в самом деле почувствовал себя волком, шарахающимся от красных флажков. А зачем бояться флажков? Оттого и гибнет волк, что их боится.

«Приду не в одиннадцать, а в десять, только и всего», — сказал он себе мысленно и, уже не раздумывая, медленно зашагал туда, где слышались постукивания и перезвоны трамваев…

В 22 часа 10 минут в квартире № 6, расположенной на втором этаже старенького дома по улице Фрунзе, было тихо. Никто не разговаривал, выключен был телевизор, радио, предупреждены соседи — не шуметь, в коридор без надобности не выходить. Поэтому шаги на лестнице, медленные, осторожные, были услышаны не только Алексеевым, дежурившим в квартире возле входной двери, но и Бибишевым, который сидел в комнате вместе с Ольгой и начальником отделения угрозыска Самарского райотдела милиции.

Бибишев встал. Все заняли места, как было заранее расписано. Когда Кондрашов следом за Ольгой пройдет по коридору в глубь квартиры, сзади, справа и слева из комнат выйдут участники засады, а точнее, выскочат и скрутят Курка.

Три коротких звонка. Правильно: на табличке, что на двери, написано:

«Звенягиной — 3 зв.».

Володя кивнул Ольге: иди! Еле двигая ставшими ватными ногами, она подошла к двери. Заглянула в глазок, отодвинула задвижку и щелкнула замком.

На пороге появился плотный, коротко стриженный мужчина в кремовой полотняной кепке и синем костюме. В левой руке он держал школьный портфель. Круглые глаза, светлые до прозрачности, смотрели настороженно и зорко. Когда Оля отступила от двери в коридор, свет упал на ее лицо. Курок взглянул на девушку и мгновенно понял: ловушка. Рванулся, но было поздно. Зуенков сбил его с ног, заломил за спину руки.

Щелкнули наручники: это Бибишев сделал то, что было положено ему по сценарию засады.

— Саня, неужели все? — сказал он несколько растерянно. — Саш?

— Для нас с тобой — все. — Зуенков, тяжело дыша, засмеялся. — И для этого, — он кивнул на Курка, уткнувшегося носом в пол, — тоже все. Наверняка.

Сотрудники Самарского райотдела, поставив Курка на ноги, повели его к машине. На другой машине чуть позже увезут Олю Звенягину — Лялю.

— Теперь-то мы за конспектами сходим? — спросил Саша, обивая с колен пыль. — Иначе, честное слово, до октября не успеем переписать.

— Давай завтра и сходим, — решительно сказал Володя. — Если, конечно…

Он не договорил. Да и не стоило договаривать. И без того ясно, что инспекторам уголовного розыска на завтра загадывать не приходится. Наверняка ведь завтра или послезавтра их обоих или кого-то одного вызовут к начальству, которое даст им задачку, не менее сложную, чем эта история о пересекающихся линиях розыска, о загадочных переводах, краденых «Жигулях», поломанных и спасенных биографиях очень разных молодых людей.

Но то будет уже совсем другая задачка. Эту они решили. Теперь, если потребуется, они будут лишь помогать следователям. А те пусть потрудятся — изучают дело во всех тонкостях, доказывают, проверяют, сопоставляют. Работы у следователей будет ой-ой как много: очень непросто до последнего штриха изобличить преступников.

Ну а Саша с Володей их только ловят.