Не успеваю я обрести дар речи, а мужчина перебрасывает через забор какой-то мешочек и скрывается в зарослях. Я смотрю на мешочек, боясь, что нас опять проверяют. Как быть: заглянуть в мешочек, рискуя, что произойдет взрыв, или уйти, оставив его нетронутым?

Мешочек сделан из грубого бурого материала, не похожего на ткань, из которой пошиты наши экзаменационные рюкзаки, и на все то, что было на складе Испытательного центра. Я пытаюсь проанализировать то, что только что видела. Незнакомец был в линялой, но целой одежде, кожа обожжена солнцем и обветрена, но сам он силен и ловок. Похож, скорее, на моего отца, чем на Испытателей, с которыми мне пришлось иметь дело.

Так кто же он? Один из бунтарей, о которых упоминал Майкл в доме магистрата Оуэнс? История учит, что после Войны существовали разные варианты возрождения страны. Оставшиеся в живых ломали головы, как лучше поступить: подчиниться центральной власти или допустить, чтобы каждая группа выживших свободно выбирала, как ей жить дальше. Те, кто не принял выбора большинства, действовали на свой страх и риск. Вдруг человек за забором принадлежит к тем выжившим, кто не подчиняется власти Соединенного Содружества? Если это так, то зачем ему перебрасывать мешок через забор, на территорию Соединенного Содружества?

Через несколько минут любопытство берет верх. Я подбираю мешочек, надеясь найти в нем ключ, который поможет понять, кто его хозяин. Внутри буханка хлеба, небольшой кусок белого сыра, пакетик изюма и бутылка с водой. Я открываю бутылку и нюхаю. Запах свежести и чистоты. Несколько капель химикатов подтверждают: вода пригодна для питья.

Я разглядываю дары из мешочка. Почти сказочное появление воды, которая нам так необходима, – настоящее благословение. То же самое можно сказать и о съестном. Но как поделиться всем этим с моими спутниками? Они обязательно станут выспрашивать, откуда все это взялось. Если бы мы были вдвоем с Томасом, я рассказала бы, сперва сняв с него браслет. Но Уилл не знает о подслушивающем устройстве в браслете, и мы недостаточно знакомы, чтобы я могла предсказать его реакцию на сообщение о прослушке. Вдруг он даст знать подслушивающим и лишит нас единственного преимущества? Вдруг донесет Испытателям, что мы получили помощь из-за забора? Я не могу не ужаснуться при мысли о том, какая кара может полагаться за такую помощь. Подвергнутся ли другие кандидаты наказанию в случае встречи с седым доброхотом?

Не зная, как поступить, я переливаю немного свежей воды во фляжку, а бутылку и мешочек с продуктами прячу в рюкзак. Пусть лежат, пока не придумаю, как лучше поделиться ими с друзьями. На стоянке я раздуваю огонь в костре и снимаю шкуру с кролика, занятая мыслями о седовласом и о его подношении. Кто он? Я слышала от других кандидатов, что колония Пять Озер находится в лучшем продовольственном положении, чем большинство колоний. Зачем седовласому делиться своей провизией и водой с незнакомой девушкой? Знает ли он, что я делаю за забором? Знает ли, что по гиблым равнинам ползу не я одна? Понимает ли, что это – проверка, выжить в которой суждено не всем? Кролик изжарен, я бужу своих спутников, но ответов у меня как не было, так и нет.

При виде жареного мяса Уилл приходит в бурный восторг и пускается в пляс. Он напоминает мне моего брата Хеймина в Рождество. Не это ли сходство побуждает меня доверять ему?

За завтраком никто не удивляется, откуда во фляжке вода. Мы собираемся и выступаем. Когда все сыты, я не чувствую сильной вины за то, что прячу в рюкзаке еду. Но слегка отстаю от своих спутников и не спускаю взгляда с забора – вдруг снова появится человек, поделившийся со мной снедью?

Позади уже с десяток миль, а на воду мы еще не набрели, зато нам встретилось дерево с мелкими жесткими яблоками. Мы набиваем рюкзаки яблоками и дикой морковью, найденной мной неподалеку, и продолжаем путь. Еще через пять миль я начинаю подозревать, что источники воды вряд ли окажутся у самой дороги. Испытатели не намерены облегчать нам жизнь.

Земля вокруг такая плоская и твердая, что я предлагаю:

– Лучше кому-нибудь сесть на велосипед и разведать местность в стороне от дороги – вдруг обнаружится вода? Остальные прошли бы дальше, а к ночи вернулись бы.

– Я поеду! – вызывается Уилл.

Томас немедленно отвергает это предложение:

– Не обижайся, Уилл, но если ты сядешь на велосипед, то что помешает тебе наплевать на нас и устремиться к финишу?

– Ты прав, я бы мог так поступить. – Уилл улыбается, говорит приветливым тоном, но его глаза полны негодования. – Я бы этого не сделал, но понимаю твою недоверчивость при нынешних обстоятельствах. Хотя твоя подруга мне доверяет. Догадываюсь, что ты не захотел бы оставить меня с ней вдвоем, если бы сам поехал на разведку.

– Правильно. – Томас через силу изображает улыбку. Я вижу, как он напряжен. – Я ни с кем не оставлю Сию, даже с тобой.

Уилл останавливается. У него ледяной взгляд, пальцы сжимаются в кулаки:

– Что же нам остается, Томас?

Вмешиваюсь я, не давая Томасу ответить:

– То и остается: два болвана и последние капли воды. Мне придется поискать еще.

Возможно, я высказалась резче, чем собиралась, но мне ничуть не стыдно. Уилл и Томас готовы сцепиться. Я, конечно, признательна Томасу за заботу о моей безопасности, но весь этот мачизм сейчас совершенно неуместен и смешон. Даже с учетом припрятанной бутылки с водой наши шансы выжить уменьшаются с каждой пройденной милей. Самое главное сейчас – найти воду.

Я достаю почти пустую фляжку и кидаю ее Томасу.

– Я проеду на велосипеде миль десять вперед, поставлю пару силков и поищу воду в стороне от дороги. Рядом с силками я оставлю знак – вдруг вы придете туда раньше, чем я вернусь? Постарайтесь вести себя как взрослые люди, а я тем временем позабочусь о вашем выживании. Если у вас не получится, значит, вы оба заслуживаете неудачи в этом экзамене. Все мы знаем, как она наказывается.

Я сажусь на велосипед и кручу педали. Томас кричит, чтобы я остановилась, но я не оборачиваюсь. Пускай сами решают свои разногласия. То, что оба вооружены, немного меня тревожит, но я отбрасываю волнение и еще сильнее налегаю на педали. По мере того как расстояние между мной и ими увеличивается, моя злость проходит. Этот экзамен призван познакомить нас с землей, которую нам предстоит возродить, но одновременно позволяет Испытателям и нам самим разобраться с нашими характерами. Да, парни сорвались, но и я приняла их ссору слишком близко к сердцу. Гордиться нечем, зато я узнала, что способна горячиться и рисковать очертя голову, лишь бы что-то доказать. Похоже, мне самой тоже еще предстоит подрасти.

Когда мой прибор показывает, что я отъехала на десять миль, я привязываю к кусту на обочине обрывок простыни, отхожу на пятьдесят футов от дороги и расставляю силки. Потом сажусь на велосипед и еду по песку, траве и камням на северо-запад в поисках воды.

Солнце палит, очень душно. Если повезет, пойдет дождь. Виляя между всевозможными препятствиями, я радуюсь, что у меня есть в запасе бутылка воды. Тревога за парней не прошла, но я без всяких угрызений совести подкрепляюсь хлебом и сыром.

Положив велосипед на землю, я ищу следы животных. Мы, участники Испытания, здесь совсем ненадолго, а животные круглый год обитают в этом бесплодном краю. Без источника воды им не выжить. Найдя нечто, напоминающее енотовую тропу, я еду вдоль нее на запад. Через три мили я уже готова сдаться, но вдруг вижу небольшое понижение почвы ярдах в двухстах к северу. Трава вокруг выглядит свежее, чем та сухая бурая поросль, по которой я путешествовала раньше. Я тороплюсь туда, полная надежды. И не зря: я оказываюсь на берегу мелкой речки. Пара анализов, соответствующие химикаты – и я уже могу наполнять мои емкости. Усталая, но торжествующая, я возвращаюсь к велосипеду, сверяюсь с компасом и еду обратно к дороге.

Я так довольна собой, что не сразу слышу шорох у себя за спиной. Когда приходит осознание опасности, я едва успеваю вырвать из бокового кармана рюкзака револьвер. Удар опрокидывает велосипед, и я лечу на землю.

Вылезая из-под велосипеда, я вижу, как зверь совершает прыжок, и отскакиваю вправо. Зверь с рычанием шлепается на землю, тут же поднимается и опять нападает. В этот раз мне не хватает прыти, я кричу, мне в руку впиваются когти. Что бы ни представлял собой зверь, я знаю, что мне от него не удрать, даже если получится снова оседлать велосипед. Оглушенная его рычанием, я вырываюсь, вскакиваю на ноги и стараюсь увеличить расстояние между нами. Потом оборачиваюсь и целюсь, видя, как он несется на меня. Прежде чем выстрелить, я успеваю его разглядеть. Длинные ноги, покрытые бурой шерстью, вытянутые длинные руки с трехдюймовыми когтями, острыми, как бритва, – это я уже испытала на себе. Горбатая спина, черные зубы, бурые волосы на туловище и на спине. И глаза…

Мой палец жмет на курок, и отдача едва не валит меня с ног. Глаза напавшего на меня существа расширяются, в них злоба и страх, из раны у него на груди хлещет кровь. Он падает на землю и из последних сил испускает крик, напоминающий зов о помощи. Очень вероятно, что это он и есть. Потому что теперь, посмотрев в его темно-синие глаза, я знаю, что это не животное. Слишком умные глаза, слишком похожие на те, что смотрят на меня из зеркала. Как ни скрючено было его тело при нападении, я знаю, что убила человека.

Мне некогда анализировать поднявшуюся во мне бурю чувств, потому что откуда-то справа доносится ответный крик. Примерно оттуда, где я черпала воду. Что ж, разумно. Если бы я выбирала, где поселиться в этой пустыне, то сделала бы тот же логический выбор. Ободранная когтями рука горит огнем, но мне некогда ее осматривать. Гортанные вопли людей-мутантов звучат все ближе.

Я подбегаю к своему упавшему велосипеду, ставлю его прямо и сажусь на седло. В этот момент на бугре появляются еще трое когтистых людей. Отталкиваясь для ускорения, я понимаю, что они заметили своего застреленного сородича. В их криках столько боли и горя потери, что я готова залиться слезами. Потом крики сменяются рычанием, и я знаю, что теперь они заметили меня и начали погоню.

Они движутся гораздо быстрее, чем я. Неведомая химическая реакция, скрутившая их тела и превратившая в когти их ногти, наделила их невероятной скоростью. Они бегут, наклонившись вперед, с низко болтающимися руками, не сводя с меня умных глаз. Расстояние между мной и атакующей троицей неуклонно сокращается, и это вселяет в меня ужас. Я обливаюсь потом, рана на руке болит так, что впору лишиться чувств, а тут еще подъем, на котором я еще больше замедляюсь. Правда, годы игры со старшими, более быстроногими братьями научили меня, что вершина холма – самая выгодная для обороны позиция.

Чем они ближе, чем громче рычание. Но кроме рычания я различаю нечто более человеческое – слова. Я их не понимаю, но звуки слишком четкие и упорядоченные, чтобы быть чем-то другим. Троица пользуется человеческим языком, готовя с его помощью атаку, как я – оборону.

От жары, потери крови, напряжения при преодолении склона я близка к обмороку. У меня все плывет перед глазами, сердце так колотится о ребра, что, кажется, вот-вот выпрыгнет наружу. Я знаю, что даже секундное промедление грозит смертью, поэтому продолжаю вращать педали, хоть и полностью выбилась из сил. Я привстаю, чтобы одолеть последние метры подъема, напирая всем телом, направляя велосипед вверх. На вершине холма я спрыгиваю с него и разворачиваюсь, чтобы прицелиться.

Палец застывает на курке, я жду, чтобы троица приблизилась. С комом в горле я слышу, как они обмениваются гортанными фразами. Распрямив плечи, я целюсь в того, кто слева. Троица все ближе, остается каких-то двадцать ярдов, но я все еще не открываю огонь, потому что не хочу их убивать. Это же люди! Может, не такие, как я, но у нас общие предки. Все, чему меня учили, требует, чтобы я нашла с ними общий язык, попыталась им помочь.

Но вместо этого я нажимаю на курок.

Тот, что слева, хватается за ногу и с воплем падает. Средний оборачивается к подстреленному собрату, и я опять стреляю. В этот раз пуля попадает в туловище, и второй катится вниз по склону. Третий издает испуганный крик, но, оскалив зубы, продолжает подъем. Чувствуя, как накатывают слезы, всаживаю пулю ему в лоб.

Третий нападавший мертв, двое других ранены и не встают, но я не знаю, долго ли они пролежат без движения. Мне хочется похоронить убитого, как мы с Томасом похоронили найденное тело кандидатки, но на это нет времени. Мне надо убраться отсюда, прежде чем двое раненых очухаются или к ним на помощь прибегут соплеменники. Я, вся дрожа, сажусь на велосипед и еду прочь, не замечая слепящих слез.

Ехать вниз по склону легче, но рана на руке сильно кровоточит. Я стараюсь на нее не смотреть, боясь того, что могу увидеть, и вращаю педали, пока впереди не появляется дорога. Добравшись до нее, я уже почти не в состоянии держаться на ногах, не говоря о том, чтобы ехать. Плюхнувшись на раскаленный асфальт, я, наконец, достаю из рюкзака аптечку и снимаю рубашку, чтобы разглядеть рану. Пять кривых параллельных царапин на плече, не очень глубоких, зато не меньше семи дюймов в длину. Дело плохо, но не настолько, как я опасалась. Мне больно, но двигать рукой я могу. Я испытываю облегчение оттого, что не пострадали мышцы и сухожилия.

Царапины от когтей животного могут загноиться, если не провести дезинфекцию. Меня поцарапал человек, но я все равно тщательно промываю рану и щедро наношу антибактериальную мазь. От прикосновения мази вся рука болит так, что из глаз брызжут слезы, из носу течет. Я не могу вытереться, потому что здоровой рукой бинтую поврежденную. Когда дело сделано, я натягиваю рубашку. Ткань цепляется за браслет, и я гадаю, как подслушивающие отнеслись к пальбе. Решили, что я убила другого кандидата? Это поднимет меня в их глазах как лидера? Понимают ли они, что я ранена? Или им все равно?

Ноющее тело прямо-таки умоляет не шевелиться, но я медленно встаю на ноги, закрепляю на велосипеде рюкзак и проверяю свой прибор. За сегодняшний день я преодолела больше сорока пяти миль. Уилл и Томас идут по дороге где-то восточнее. Им нужна найденная мной вода. Осознание, что от меня зависит их жизнь, заставляет меня вращать педали. Если быть совершенно честной с собой, то причины, побуждающие меня ехать назад, не так благородны: мне страшно одной, я боюсь неожиданностей, которые принесет с собой наступающая ночь. Страшно суда моей собственной совести, потому что я отняла жизнь у двоих людей.

Но у меня нет выбора. Пока я вяло вращаю педали, солнечный свет меркнет. Я доедаю хлеб, жую изюм, сверяюсь с прибором, чтобы определить, долго ли еще мне добираться до Уилла и Томаса. Если они прекратили поиски воды и пропитания, то расстояние между нами может составлять мили и мили. Столько мне до наступления ночи не одолеть.

С мучительно ноющими мышцами я осматриваю обочины, выбирая место для ночлега. Мне нужно такое, которое можно оборонять, но с хорошим обзором – на тот случай, если Томас и Уилл продолжат брести и в темноте. Еще через две мили я вижу рощицу из дубов и вязов вблизи забора, ярдах в семидесяти от дороги. Отрываю от своей белой простыни полосу, привязываю ее к ветке, ветку втыкаю в землю – это дорожный знак. Увидев его, Томас и Уилл поймут, что я где-то неподалеку.

Листья на деревьях желтовато-бурые, но стволы и ветви выглядят здоровыми и крепкими. Спать на земле удобнее, но я решаю залезть на самое прочное из деревьев и разместиться среди его ветвей. Успех зависит от того, достаточно ли сильна моя левая рука. Я прячу велосипед в высокой бурой траве и лезу на дерево: подпрыгиваю, хватаюсь за свисающую ветку, чуть не плача от боли в руке. Прикусив губу, чтобы не кричать, я подтягиваюсь и карабкаюсь вверх так, как учили братья.

Облюбованное мной дерево толстое, с тяжелыми ветвями. Я нахожу место, где сходятся несколько ветвей, и прижимаюсь спиной к стволу. Не самое удобное ложе из тех, что у меня бывали, зато я уверена, что не свалюсь вниз, если удастся уснуть. Появляется луна. Мне очень не хватает маминой ладони, гладившей меня по голове, когда я болела. Мечтая о доме, я не свожу глаз с дороги в надежде на то, что Томас и Уилл еще в пути, но вахта оказывается недолгой: меня одолевает сон.

Ко мне тянутся руки, когти вспарывают мне плечо. Тот, в кого я стреляю, вместо непонятных слов произносит мое имя, из умных глаз льются слезы, он молит меня о снисхождении. Но я безжалостна, я стреляю и убиваю, снова и снова.

При пробуждении я чувствую, что все лицо у меня в слезах. Сердце замирает, когда я понимаю, что нахожусь не на холме, что мне приснились полные боли глаза, бросающие мне обвинение на пороге смерти. Я одна.

По-прежнему сияет луна, но серый оттенок неба подсказывает, что рассвет уже близок. У дороги все еще белеет мой флажок, Томаса и Уилла нигде не видать.

Раненая рука протестует, когда я вожусь среди ветвей, готовясь спуститься. В тот момент, когда мои подошвы касаются земли, руку пронзает страшная боль. Я глотаю болеутоляющие таблетки и промываю порезы от когтей. Они выглядят не хуже, чем накануне, и я облегченно перевожу дух, опять накладывая мазь и колдуя над повязкой.

От громкого шлепка у меня за спиной сердце уходит в пятки. Я вскакиваю, сжимая в руке револьвер, кручу головой в поисках источника звука – и нахожу его. На земле у самого забора лежит коричневый мешочек, в точности такой же, как вчерашний. В этот раз я открываю его не колеблясь. Вода. Два яблока. Снова хлеб, сыр. И нечто, смахивающее на жареного цыпленка. Записки нет, самого благодетеля – тоже. Только еда, вода – и порождаемая всем этим надежда.

Завтрак состоит из цыпленка и яблока. После еды мне становится лучше, и, спрятав все остальное на дне рюкзака, я выхожу из рощи. Благодаря болеутоляющему рана не причиняет сильных страданий, боль можно терпеть. Я вырываю из земли ветку с тряпкой, сажусь на велосипед и качу на восток, на поиски моих друзей.

Я нахожу их через две мили, усталых, но живых. Стоит Томасу заметить меня, как его лицо преображается радостью – это видно издалека. Мое сердце едва не лопается от любви, я мчусь к нему, бросаю велосипед, прыгаю к нему в объятия. Его рот находит мой, и я на целую минуту забываю, что рядом стоит Уилл, растворяюсь в осознании того, что жива и влюблена. Опомнившись, подхожу к Уиллу, чмокаю его в щеку и вручаю ему фляжку с водой.

– Видишь, Томас? Я говорил, что с ней все в порядке и что она нашла воду. – Он делает несколько глотков и расплывается в улыбке: – Твои силки сработали отлично: две белки и лиса-мутант. Жаль, что в силки не попалось что-нибудь колесное, но лиха беда начало!

– Всему свое время, – отзываюсь я. В этот момент Томас замечает, что у меня перевязана рука.

– Что случилось? – Он берет меня за руку, закатывает рукав и видит повязку. – Ты ранена?

– Все хорошо, – заверяю я его. – Просто водой, которую я нашла, заинтересовалась не только я. – Не вдаваясь в подробности, я рассказываю о том, как пострадала и как убегала от ручья. Томас задает пару вопросов, я отвечаю максимально кратко. О нападении человека-мутанта я умалчиваю, тем более о троих, погнавшихся за мной после того, как я убила их собрата. Мне не хочется провоцировать вопросы, на которые у меня нет ответов, особенно когда нас слышат Испытатели.

Договорив, я спрашиваю об их путешествии. Судя по тому, как они переглядываются, я понимаю, что что-то пошло не так.

– Вы тоже попали в беду? Меня тревожило, что вам не хватит воды на день.

Томас отворачивается, отвечает Уилл:

– Когда ты укатила, мы сильно поругались. Чуть до кулаков не дошло. Но потом мы решили отложить разногласия и продолжить путь. Днем у нас кончилась вода. И мы встретили еще одного кандидата.

– Кого? – спрашиваю я, тревожно озираясь на дорогу и стараясь унять участившееся сердцебиение. – Мы его знаем?

Уилл отрицательно мотает головой:

– Он из колонии Колорадо-Спрингс. Встреча с нами его не слишком обрадовала, но вообще-то он ничего, правда, Томас? Даже поделился с нами водой.

Томас только пожимает плечами.

– Куда он пошел? – Я не удивлена, что Томас не захотел, чтобы к нам присоединился еще один кандидат, и теперь где-то неподалеку есть человек, знающий, что мы здесь. Не встретившись с ним и не представляя его намерений, я не могу не беспокоиться.

Уилл отпивает еще воды и хмурится:

– Я уговаривал Томаса согласиться, чтобы парень остался с нами, но он такой недоверчивый! Мы простились с парнем миль пятнадцать назад. Он выглядел здорово уставшим. Думаю, он собирался отдохнуть. Вряд ли он скоро нас нагонит.

У Уилла натянутая улыбка, Томас избегает моего взгляда. То и другое свидетельствует о том, что уже подсказало мне чутье. Произошло что-то очень нехорошее. На мои вопросы они отвечают коротко и неопределенно, и мне остается гадать, что за тайны скрывает их молчание.

Я даю Томасу бутылку с водой и убираю в рюкзак отданную Уиллом пустую фляжку. Мы пускаемся в путь. Уилл говорит, что поймет, если мы захотим уехать, но я предлагаю не спешить расставаться. После вчерашнего бега наперегонки с местными обитателями я ценю защиту, которую мне предоставляют они оба. Под вечер мы видим в отдалении, справа, скопление домов. Вероятно, это остатки небольшого городка.

– Я понял намек судьбы, – говорит Уилл с усмешкой. – Если найду что-нибудь колесное, то нагоню вас завтра к вечеру. Если нет, то увидимся на финише. Идет?

Томас советует Уиллу быть осторожнее и садится на свой велосипед. Его улыбка не позволяет усомниться в его настроении: он рад спровадить Уилла. Тот отдает мне половину жареного мяса, оставшегося с вечера, и тепло обнимает. Я слышу его шепот:

– Будь начеку, Сия. Твой дружок не такой миляга, каким притворяется. Я постараюсь поскорее к вам вернуться. А пока гляди в оба.

Мне хочется спросить, о чем это он, что заметил в мое отсутствие, что они с Томасом натворили, почему обоих не покидает смущение, а то и стыд. Но я не успеваю: Уилл уже торопится прочь от дороги, в направлении виднеющихся в отдалении домов. Мне придется разгадывать тайну самой.

Мы катим на юго-запад. У Томаса нет настроения болтать. Он так ретиво накручивает педали, как будто старается уехать от Уилла как можно дальше. Или это попытка удрать от того, что у них стряслось без меня? Мне приходится поднажать, чтобы не отстать от Томаса, но это нелегко. Руку дергает, все тело ноет, требуя отдыха, но я не останавливаюсь, пока ярко-голубое небо не сереет.

Я достаю жареное мясо.

– Последние две ночи луна светит ярче, чем раньше, – говорит Томас. – Если тебе хватит сил, мы могли бы проехать еще.

– Зачем? Мне, конечно, хочется как можно быстрее сдать этот экзамен, но ты несешься так, словно нас преследуют. – Мне не вовремя вспоминаются страшные когти, и я трясу головой, чтобы прогнать мерзкую картину. – Что случилось без меня?

– Ничего. – Томас пожимает плечами. – Просто мы слишком задержались в городе-лабиринте. Кто знает, что еще задумали Испытатели, чтоб нас задержать? По-моему, лучше поднажать, когда есть возможность.

С этим не поспоришь. С другой стороны, его безразличный тон не соответствует стиснутым челюстям и тому, как он сжимает и разжимает пальцы. А потом я вижу бурую полоску на лезвии его страшного ножа.

Запекшаяся кровь!

У меня все переворачивается внутри, когда я думаю о другом кандидате, попавшемся им на пути. Я вспоминаю, как Томас отмалчивался, не отвечая на мои вопросы, вспоминаю предостережение Уилла, что Томас не такой, каким пытается казаться. Я мысленно отмахиваюсь от волны страха, твердя себе, что знаю Томаса уже много лет. Он добрый и заботливый, а кровь принадлежит зверьку из силков. Да мало ли других простительных причин! Уж я-то знаю – после того, что была вынуждена совершить… Надо все выяснить, и тревога пройдет.

Но я не тороплюсь с выяснением. Вместо этого я ем мясо и клевер, пью воду и опять сажусь на велосипед, чтобы проехать еще пять миль перед остановкой на ночь.

Томас настаивает, чтобы мы по очереди стерегли стоянку. Я не возражаю, зная, кто может рыскать по равнине. Первым на вахту заступает он, выбрав местечко под деревом. Я вижу в свете луны, как он вытирает слезы. Первое мое побуждение – броситься к нему, чтобы утешить, но я не двигаюсь, потому что он думает, что я сплю и что он может горевать в одиночку. Мне горько, что он не хочет разделить со мной свою боль, поделиться ее причиной. Но что поделаешь? У меня тоже есть свои секреты, мешающие уснуть. Когда усталость все же берет свое и я проваливаюсь в забытье, эти секреты становятся сюжетами страшных снов.

Томас будит меня в разгар сновидения, полного грохочущих выстрелов и окровавленных клинков, целует, спрашивает, как я себя чувствую. Меня мутит, но я отважно улыбаюсь и машу рукой: подумаешь, сон. Опять тайны! Раз я проснулась, то могу подежурить, а он должен поспать. Я сажусь под тем же деревом, под которым сидел Томас, но не наблюдаю за дорогой, а не свожу глаз с забора: вдруг опять кто-нибудь появится? Но в этот раз мне не везет. Проклевывается заря. Мы седлаем велосипеды и едем дальше.

Томас проспал несколько часов, но глаза у него красные, уставшие. Он отметает все мои попытки завязать разговор, а сам нарушает молчание только для того, чтобы побеспокоиться о запасе воды и съестного. Я стараюсь не терять оптимизма. Впереди показывается мост, за ним раскинулся город. У меня пересыхает во рту от страха. Очередное испытание?

Мост тянется на много миль, пока не повисает над широкой рекой. С высоты вода кажется чище, чем все то, что мы до сих пор видели в экзаменационной зоне. Видимо, реку очистили жители колонии, расположенной к северу отсюда. Увы, мост такой высокий, что вода абсолютно недосягаема. Чтобы до нее добраться, пришлось бы вернуться на несколько миль и покинуть мост. Возможно, в этом и заключается испытание: поймем ли мы, что набрать воды гораздо труднее, чем найти другой источник? С другой стороны, мучимый жаждой кандидат непременно соблазнился бы речной водой. Я рада, что мы не в таком отчаянном положении.

За мостом мы находим пруд – не такой прозрачный, как река, но вода в нем, как показывают анализы, пригодна для питья. До города остается еще две-три мили. Еды у нас в обрез, даже на моих припрятанных припасах мы протянем не дольше двух-трех дней.

Как ни хочется Томасу удрать подальше от того, что осталось у него за спиной, он предлагает заночевать у пруда.

– По крайней мере помоемся, а то и поймаем какую-нибудь дичь, прежде чем углубиться в город.

Я сразу соглашаюсь. Оставляю Томаса наполнять бутылки и обрабатывать воду, а сама иду на юго-запад – ставить силки и искать съедобные растения. В нескольких сотнях ярдов от стоянки я замечаю рощицу, где ставлю силки и приступаю к поиску съедобных кореньев и зелени. Выкапывая дикую морковь, замечаю движение в лесу за забором. Из-за высокого куста выходит все тот же седой мужчина, подходит к забору, манит меня рукой. Я без лишних раздумий оставляю рюкзак на пне, снимаю браслет, кладу его на рюкзак и преодолеваю полсотни ярдов до забора, готовая встретить свою судьбу.