Оружие я с собой не взяла. Если бы этот человек хотел меня убить, то давно бы это сделал. Его седые волосы как будто свидетельствуют о почтенном возрасте, но глаза и кожа лица подсказывают, что он гораздо моложе, чем мне сначала показалось. На нем серая майка без рукавов и бесформенные коричневые штаны. В мускулистой руке мешочек, похожий на те два, которые он перебрасывал мне через забор раньше.

Я убираю с лица волосы:

– Спасибо за еду.

– Не стоит благодарности, – отвечает он с улыбкой. Я жду продолжения, но напрасно. Засунув руки в карманы, спрашиваю:

– Кто вы?

– Друг, который хочет, чтобы вы выжили в этом путешествии. Мое имя не имеет значения.

Для него – нет, но не для меня. Я обозлена его нежеланием назвать себя.

– Что ж, еще раз спасибо.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но слышу:

– Если ты подождешь, я объясню, почему не могу назвать себя и зачем помогаю.

Я замираю на месте и выжидающе смотрю на него.

– Мое имя ничего не скажет тебе, в отличие от тех, кто станет оценивать твои результаты после этого экзамена. Верю, добровольно ты не назвала бы мое имя Испытателям, но, возможно, у тебя не будет выбора.

– Почему?

– Вам говорили про собеседование после четвертого экзамена? – Он дожидается моего утвердительного кивка и продолжает: – Перед собеседованием вам дадут снадобье, которое заставляет отвечать на любые вопросы честно, ничего не утаивая.

Я бы предпочла утаить многое из того, что сделала на этом экзамене, но при принуждении все выложила бы. Умение избавляться от браслета могло бы озадачить Испытателей, но они, скорее, усмотрят в этом проявление находчивости. Даже этот чужак с его подарками мне не опасен. Д-р Барнс говорил о запрете покидать экзаменационную зону, но ни разу не упомянул о том, что нельзя принимать переброшенную через забор еду.

Я расправляю плечи:

– Мне нечего скрывать.

– Уверена, Сия?

Мне чуть не делается дурно оттого, что незнакомый человек произнес мое имя. Я считала свои встречи с ним случайными. То, что он меня знает, меняет все.

– Откуда вы знаете, кто я? Вы из Испытателей?

– Ничего подобного! – смеется он. – Я из тех, кто считает процесс Испытания порочным и хочет помочь вам выжить, причем не только в этом экзамене, но и потом, когда вы столкнетесь с новыми вызовами в Университете.

До сих пор моей целью было пережить Испытание, чтобы потом спокойно учиться в Университете. Мысль о том, что учеба там сулит новые опасности, вызывает у меня дрожь. Но, как ни просятся с моего языка вопросы об опасностях Университета, я знаю, что сейчас не время их задавать. Время озаботиться этим еще придет.

Вместо этого я задаю не менее, а то и более важный вопрос:

– Если вы против Испытаний, то зачем даете нам еду и воду? Почему не помочь нам сбежать?

– Полагаю, уважаемый доктор Барнс объяснял вам, что кандидаты не могут покидать экзаменационную зону. Заборы не представляют опасности, пока кандидат не попробует через них перелезть.

Мой собеседник достает из кармана штанов серебристый идентификационный браслет. Я вижу символ – треугольник с подобием человеческого глаза посередине. В моей памяти всплывает эпизод: после третьего экзамена Томас показывает на членов своей группы. Среди них парень с копной каштановых волос и с милой улыбкой.

– Бедняга попробовал перемахнуть через забор милях в ста отсюда, но упал на землю мертвый. Нам оставалось только похоронить его, как вы с другом похоронили девушку.

Я не могу пошевелиться.

– Только Испытатель мог знать, что мы с Томасом сделали это.

– Не все Испытатели согласны с действующими правилами. Один даже выводил из строя глиссеры, чтобы сотрудники не попадали в колонии вовремя и не могли отобрать кандидатов для Испытаний. К сожалению, те поломки, которые он устраивал по договоренности с нами, оказались, как доносит наша разведка, легко устранимыми. Иначе вы бы остались у себя в Пяти Озерах, и я разговаривал бы сейчас с другим кандидатом.

Может, он намекает на Майкла? Не Майкл ли рассказал обо мне Седому? Но что-то подсказывает мне, что тот не ответит на вопрос. Седой находится здесь не случайно. Но я слишком долго остаюсь без подслушивающего устройства Испытателей. Как бы их не встревожило затянувшееся молчание. Пора выяснить цель этого человека.

– Зачем этот разговор?

Он впервые улыбается:

– Дело в том, Сия, что мы знаем, что в твоей семье есть тайны, которые не нужно знать Содружеству. – Мешочек, который он все это время держал, перелетает через забор. – В мешке ты найдешь флакончик с жидкостью, которая, как мы надеемся, воспрепятствует действию снадобья правды. Выпей ее утром перед собеседованием, если желаешь добра себе и своей семье.

Угроза семье бросает меня в дрожь. Но страх ничему не поможет, и я стараюсь ему не поддаваться. Я перевожу взгляд с мешочка у меня в руках на Седого:

– Откуда я знаю, вдруг это очередная проверка? Если да, то жидкость во флаконе меня убьет: наказание за неверный ответ!

– Ты не можешь этого знать, – звучит грустный ответ. – Все, что у тебя есть, – это мои слова: я не принадлежу к Соединенному Сообществу. – Он отходит от забора. – Спрячь флакон среди сменной одежды, прежде чем пересечь финишную линию. Один из моих друзей позаботится, чтобы Испытатели его не нашли и чтобы он оставался среди твоих вещей перед собеседованием. Удачи, Маленсия! Надеюсь, мы еще встретимся.

Ничего больше не говоря, он отворачивается и уходит. Я провожаю его взглядом, пока он не исчезает в высокой траве, потом надеваю свой браслет и забираю рюкзак. Солнце уже садится, надо торопиться к Томасу, но я хочу сначала обдумать все услышанное, да и разобрать коричневый мешочек. Действительно, моя рука нашаривает пузырек без этикетки, заткнутый черной пробкой. Я аккуратно вынимаю пробку и нюхаю жидкость в пузырьке. Она издает слабый аромат роз.

Я прячу пузырек глубоко в кармане штанов и перебираю содержимое мешочка. Опять вода, хлеба и сыра нет, вместо них коробочка с малиной, связка дикой моркови и несколько желтоватых плодов – груши, наверное. Морковь и малину я могла бы нарвать сама, может, груши тоже здесь растут? Отойдя от забора и посвятив четверть часа поискам, я нахожу не только грушевое дерево, но и густой малинник, усыпанный спелыми ягодами, и много дикой моркови. Выходит, в мешочке еда не для меня одной, я должна ей поделиться. Человек за забором знает, что я не рассказывала Томасу про хлеб и сыр. Он хорошо осведомлен.

Он дал понять, что посвящен в секреты моей семьи. Что он имел в виду? Отцовские кошмары? То, что Зин умнее нас всех и что это утаили от д-ра Барнса и от других Испытателей? Что вожаки Пяти Озер договорились не отпускать своих выпускников? Понимая, что вопросы об этом могут быть заданы на собеседовании, я обливаюсь холодным потом. Но не исключено, что все это – еще одна проверка. Вдруг Седой пытается, взяв на испуг, заставить меня выпить жидкость из своего флакона – и провалиться на собеседовании?

К этой проблеме я вернусь позже. Сейчас мне не до нее.

С полными руками снеди я возвращаюсь на стоянку и жду, как Томас отреагирует на все эти дары природы. Он меня не разочаровывает: помогает положить все принесенное на землю, потом поднимает меня и радостно вращает. Тени, сгустившиеся за последние два дня, рассеиваются, я опять чувствую себя, как дома, в Пяти Озерах, – спокойной и счастливой.

Мы доедаем остатки жареного мяса и набиваем животы сочными грушами и малиной. Завтра, прежде чем идти в город, мы хотим собрать еще. Я проверяю рану Томаса и радуюсь заметному улучшению. О моей пораненной руке этого не скажешь: она выглядит неважно и очень болит. Я промываю рану в пруду, принимаю две болеутоляющие таблетки и прибегаю к мази, хотя знаю, что толку не будет. Нужно попытаться, а дальше видно будет. Томас бинтует мне руку, смеется надо мной – у меня вымазан ягодами рот – и своими поцелуями приводит мое лицо в порядок. Он опять стал прежним, и меня подмывает поделиться с ним своими тайнами. Но нет, нельзя. Еще рано. Сначала нужно кое-что выяснить.

– Что случилось у вас с Уиллом, когда я уехала?

– Уилл все рассказал.

– Далеко не все.

Я чувствую, как резко меняется настроение Томаса.

– Хочешь сказать, что я вру?

– Не хочу. Но знаю, что, когда я уезжала, вы с Уиллом были на ножах.

Томас убирает руку с моего плеча, встает и смотрит вдаль. Это безмолвная мольба замолчать. Его боль передается мне, я тоже встаю и трогаю его за плечо.

– Послушай, я знаю, как трудно в этой ситуации кому-то доверять. Но Уиллу я доверяю.

– Напрасно. – Томас обжигает меня взглядом. – Разве отец тебя не предупреждал: никому не доверяй?

От этих его слов у меня останавливается сердце. Он знает, что нас подслушивают, и если на наш разговор еще до приезда в Тозу-Сити почему-либо не обратили внимания, то сейчас его опрометчивые речи могут навредить моему отцу и всем родным.

С трудом сглатывая, я говорю ему:

– Я доверяю тебе. А отец предупреждал меня, что некоторых конкуренция ослепляет, но это не значит, что Уилл один из них.

– Откуда столько уверенности? Потому что он шутник, а еще переживал, когда его брат завалил первый экзамен? Ну и что? Ты не знаешь, на что он способен. Когда мы нашли твои силки, он открыл свой рюкзак, чтобы достать нож. Там еще был набор для очистки воды, медицинская аптечка, бинокль и такой же атлас, как у меня.

– Ну и что?

– Сосчитай. Нам разрешили выбрать три предмета в дополнение к двум своим. Нож, револьвер, все остальное. Сколько всего получается?

Я мысленно считаю.

– Он мог найти нож или бинокль по дороге.

– Мог. Только на том и на другом ярлыки Испытания, как на твоем револьвере и на моем ноже. Выходит, до нас ему повстречался как минимум один кандидат.

У меня перед глазами возникает похороненная нами девушка, но я морщусь, отгоняя страшные мысли.

– Кто-то из кандидатов мог потерять свой рюкзак. Или же так: Уилл набрел на спящего кандидата и решил поживиться его добром. – Тоже не самое похвальное решение, но с таким я еще готова смириться. – Знаешь, в тяжелых ситуациях люди совершают странные поступки. То, что у него в рюкзаке лишние вещи, еще не значит, что он применил к встречному насилие. Вы с Уиллом тоже повстречали в мое отсутствие кандидата, и с ним ничего не случилось, верно?

– Да. – Томас отводит глаза. – Верно.

Как же мне хочется ему верить! Но верится не очень. Томас, которого я с раннего детства помню таким спокойным, собранным, сейчас напряжен, обозлен, близок к отчаянию.

Изображая оптимизм, я продолжаю:

– Знаю, ты не доверяешь Уиллу, но представь себе другое объяснение. Соединенное Содружество ищет лидеров нового поколения. Даже будущие лидеры должны иногда испытывать доверие к другим.

Если не мои слова, то мой тон как будто успокаивает Томаса, и мы опять опускаемся на землю, готовясь ко сну. Он обнимает меня, я кладу голову ему на грудь. Но, прежде чем закрыть глаза, я должна задать ему еще один вопрос, подвергнуть его еще одной проверке.

– Как звали того кандидата?

Я чувствую щекой, как ускоренно бьется его сердце. Он напрягается всем телом и отвечает не сразу, шепотом:

– Кажется, он не сказал. А если и сказал, то я не запомнил.

Неправда! Он спросил бы, как зовут встречного, и сам в ответ назвал бы себя. Привычка, требование приличия. В Пяти Озерах иначе никак. Мой живот сжимается от спазма разочарования, и мне стоит усилий, чтобы не сбросить его руку.

Не удивительно, что мы оба больше притворяемся, чем спим.

Силки радуют: два кролика и опоссум! Пока Томас снимает с добычи шкуру, потрошит тушку и вешает над огнем жариться, я рву фрукты и зелень для путешествия по городу. Это утро обходится без поцелуев и нежных взглядов. Томас погружен в себя. Мы собираем рюкзаки и выезжаем. У меня есть время поразмыслить.

Небо затянуто облаками. Я то и дело поглядываю на забор: не появится ли наш таинственный благодетель снова? Но его нет, что не удивительно. При этом я не сомневаюсь, что он или кто-то из его друзей наблюдает за нами. Бунтовщики? Он упомянул, что не принадлежит к Соединенному Содружеству, что не согласен с методами Испытания. Тем не менее его помощь ограничилась съестным и флаконом неведомого снадобья. Он обещал, что его друг поможет спрятать снадобье – только и всего. Предложение бегства не прозвучало. Если он и такие, как он, могут приводить в негодность транспорт Соединенного Сообщества, то почему бы им не придумать способ избежать кары за бегство с экзамена? По его словам, само мое присутствие здесь – доказательство их неспособности одолеть Испытателей. Но, даже зная, как маловероятен успех, я догадываюсь, что среди кандидатов есть настолько напуганные, голодные и больные, что они ухватились бы даже за слабый шанс бегства.

Или не ухватились бы? У всех нас остались в колониях родные, подчиняющиеся законам Соединенного Сообщества. Семьям уехавших на Испытание правительство платит компенсацию. Я гадаю, что грозит по закону семье, выходец из которой вздумает сбежать с экзамена.

Над нами громоздится широкая железная арка. Мы едем по главной дороге, огибающей город. Здешние дома выше домов в городе, по которому мы блуждали несколько дней назад, но находятся в худшем, прямо-таки ужасном состоянии. Вид некоторых развалин подсказывает, какой была судьба города: он подвергся бомбардировке.

Согласно атласу Томаса, город назывался Сент-Луис. Ни он, ни я не помним, сказано ли в наших учебниках истории, какую бомбу здесь применили. Одни бомбы разрушали все вокруг, другие отравляли воду и почву. Самые страшные были начинены ядом, действие которого не ограничено временем. Боясь последнего, мы устремляемся на запад, не отрывая взгляда от дороги, опоясывающей город. Запас воды и пропитания позволяет нам не соваться в город, где нас могут ждать новые испытания.

Следующие несколько дней мы посвящаем добыванию пропитания, дороге и отдыху. В попадающихся на нашем пути речках мы смываем с себя дорожную грязь и усталость. Голода мы не испытываем, но порядком исхудали и поистрепались. Я обвязываюсь куском простыни, чтобы не позволить штанам сползти с талии на бедра, Томас поступает так же. Темы разговоров у нас с ним самые поверхностные. Иногда я ловлю на себе его взгляд, его как будто тянет что-то сказать, но он удерживается. Как и я.

Я вздрагиваю от малейшего звука, хотя звери на нас больше не нападают, люди тоже не появляются, не считая фигурок вдали, на севере, принятых нами за других кандидатов. Мы только быстрее крутим педали, чтобы избежать встречи. Человека из-за забора больше не видно. День проходит за днем, мы едем и едем. Томас все сильнее мрачнеет. Он старается чаще смеяться, не перестает улыбаться, но я вижу, как он напряжен.

Мои ночные кошмары ухудшились. Мне снятся друзья, родные и недруги, но я научилась, просыпаясь, давить крик. Чтобы успокоиться, я трогаю пузырек с жидкостью в кармане. Порезы на руке причиняют больше беспокойства. Первые несколько дней я уговариваю себя, что ухудшение кажущееся, но спустя неделю вынуждена посмотреть правде в глаза. Состояние ухудшается, порезы позеленели и выделают желтую жидкость. Отрава, изуродовавшая людей в этом краю, досталась и мне. Я принимаю обезболивающее и пью больше воды в надежде, что экзамен завершится раньше, чем зараза распространится по всему телу.

Через неделю мы видим на горизонте новое скопление домов. Теперь мы можем наблюдать сразу оба забора – северный и южный. На последних двухстах милях Испытатели сузили экзаменационную зону. Если поблизости есть другие кандидаты, нам не избежать встречи.

Судя по отпечаткам обуви и по следам шин на обочине, здесь уже побывало до нас двое-трое кандидатов. Мы движемся быстро, они еще быстрее. Теперь они, возможно, пробираются по городским улицам.

Дождавшись зари, мы едем по следам. Город мертв, однако дома в относительно приличном состоянии. Но только до того, как мы сворачиваем за угол. Домов больше нет, вместо них – огромный кратер, простершийся насколько хватает глаз. Дома ушли туда целыми улицами. Это все, что осталось от места, где некогда жили, работали, были счастливы люди.

Вцепившись в рули велосипедов, мы не может оторвать взгляда от разверзшейся перед нами пустоты, многих миль бедствия, осознать которое отказывается мозг. Как ни изуродована земля, оставшаяся позади нас, на ней прижилась хоть какая-то растительность, теплится хоть какая-то жизнь. Здесь жизнь угасла. Я пытаюсь представить, что тут было раньше. Как мог руководитель государства отдать приказ о такой бомбардировке, против результатов которой бессильно любое химическое уравнение, любой вид растительной жизни? Как ни жизнеспособна земля, трудно вообразить, что когда-нибудь здесь появится что-то, кроме этого напоминания о том, что могут натворить люди.

Кратер имеет периметр во много миль, поэтому нам остается только ехать по одной из опоясывающих его дорог. Это грозит новым лабиринтом улиц с домами. Без какой-либо разумной причины мы сворачиваем вправо, слезаем с велосипедов и везем их. Я рада возможности пройтись. Рука болит все сильнее, как и все тело. Болеутоляющее действует несколько часов, но потом боль возвращается. Может быть, хождение станет желанным отдыхом и поборется с инфекцией.

После нескольких кварталов, преодоленных зигзагами, я говорю Томасу:

– Как ты думаешь, те, кто сбросил сюда бомбу, отдавали себе отчет в масштабах разрушений? Понимали, что победить – значит убить все и вся, в том числе самих себя?

Томас пожимает плечами:

– Разве ответ имеет значение?

– Возможно, имеет.

Я целую неделю ломаю над этим голову. Наверное, чем ближе мы подходим к финишу, тем больше превращаемся в следующих лидеров своего поколения. Многие кандидаты доказали, что для них цель оправдывает средства. Этот вывод дался мне нелегко, но ясно одно: прошлого не изменить, свидетельство этому – мои ночные кошмары. Мучаясь бессонницей, я поняла, что протяженность экзамена выбрана неслучайно. Третий экзамен все им рассказал про нашу способность доверять, разрабатывать стратегию, сотрудничать с другими. Наше поведение на том экзамене, без сомнения, подсказало Испытателям, кто из кандидатов воспользуется предложенным оружием для выживания, а кто повернет его против ближнего. Четвертый экзамен определяет приблизительно то же самое, что предыдущий, но на нем мы не только делаем выбор, но и живем с ним. Учимся ли мы на своих ошибках, используем ли то, что из них почерпнули, чтобы благополучно добраться до финиша, или ошибки погребут нас под собой, поглотят без остатка? Тени у Томаса под глазами, его опущенные плечи свидетельствуют, что он поглощен целиком.

Я вспоминаю безжизненное тело Райм и чуть не падаю с ног от страха. Райм погубили мучавшие ее сомнения. Не знаю в точности, что за воспоминания преследуют Томаса, но, судя по отчаянию в его глазах, он не способен им сопротивляться. Что бы он ни натворил, это не значит, что он заслужил стать новой жертвой Испытания.

Я набираю в легкие побольше воздуха и принимаюсь объяснять:

– Вся цель этого экзамена состоит в том, чтобы мы полюбовались на все эти ужасы и что-то извлекли для себя из ошибок прошлого. Согласен? – Томас нехотя кивает, и я продолжаю: – Даже лучшие из лидеров совершают ошибки, но способны на них учиться. Лучшие из лидеров никогда не повторяют одних и тех же ошибок. Самая лучшая учеба – понять допущенные ошибки.

Томас рассматривает улицу, упирающуюся в кратер, и долго обдумывает мои слова. Когда он поворачивается ко мне, я вижу, что он уже не так напряжен.

– Думаю, руководители знали, что разрушат дома и убьют людей. А остальное… – Он вздыхает. – Мне не верится, что они собирались полностью уничтожить мир, в котором хотели жить сами. Наверняка они понимали, что ошибаются, просто не сумели вовремя остановиться.

Я тоже смотрю на развалины и киваю.

– Видимо, это и отличает подлинного лидера: способность признать совершенную ошибку и найти способ, чтобы любой ценой остановиться.

Мы оставили позади уже половину своей стороны кратера, когда я ощущаю вдруг сильный озноб. Я тянусь за аптечкой, где лежит болеутоляющее, но озноб не проходит. Это не лихорадка, а что-то совершенно иное. Когда я была ребенком, братья часто в шутку уговаривали меня сделать что-нибудь такое, что мама ни за что не одобрит: например, стащить из кладовки хлеб или превратить ее лучшую простыню в пиратский костюм. Я всегда чувствовала, что мама застигла меня на месте преступления: когда мне в спину смотрели ее глаза, меня пробивала дрожь. То же самое происходит сейчас. Значит, за нами наблюдают.

Вокруг нас пустые оконные дыры, дверные проемы без дверей, трещины в стенах. В стенах, мимо которых мы едем, я не замечаю никакой опасности, но на всякий случай достаю из рюкзака револьвер. Ветер крепчает, небо посерело, приближается буря. Может, из-за этого волосы у меня на затылке встают дыбом?

Ветер вырывает прядь из узла, в который свернуты мои волосы. Я убираю волосы от лица и в этот самый момент вижу лицо в двери. Большие умные глаза на морщинистой, обожженной солнцем физиономии. Клочки темно-каштановых волос на голове, шея, рука. При виде знакомых, острых, как бритва, когтей вместо ногтей я холодею. Ядовитые когти в несколько дюймов длиной!

Я слышу вой ветра. Нет, это не только ветер. Он заглушал то, что я отказывалась слышать, – негромкие голоса. Утробные звуки, доносимые ветром, свидетельствуют о том, что наблюдатель не один. Я медленно оборачиваюсь и разглядываю тени, считаю лица. Пять, десять. Еще два в окне второго этажа. Многовато, чтобы мы отбили нападение и выжили. Но они не нападают, чего-то ждут.

Томас еще не заметил лиц, потому что его взгляд прикован к дороге, он ждет опасности впереди, не зная, что она притаилась в окнах трех нижних этажей. Начинается слабый дождик, и я задерживаю дыхание. Томас бранится и предлагает сесть на велосипеды, чтобы двигаться быстрее. Я не осмеливаюсь это сделать. Пока что обитатели домов всего лишь наблюдают за нами. Возможно, двое идущих кажутся им не опасными. А если поехать? Я ехала на велосипеде, когда подверглась нападению. Если быстрое вращение колес вызывает у них приступ агрессивности, то я предпочитаю их не будоражить.

– Ты слышишь, Сия? Давай поедем.

Я несильно качаю головой, трогаю его за руку и шепотом предлагаю посмотреть на окна. Он останавливается. Его учащенное дыхание подсказывает, что он что-то заметил. Я наклоняюсь к нему:

– Их десятки!

– Прямо как люди. – Его рука ложится на рукоять ножа, и наблюдатель в окне настораживается.

– Это и есть люди.

– Откуда ты знаешь?

Дождь усиливается, нас облепляет мокрая одежда, глаза, следящие за каждым нашим движением, теперь почти не видны. Один из наблюдателей покидает свою позицию в дверном проеме, двигаясь ловко и проворно. Томас повторно тянется за ножом, но я опять трогаю его за руку, и наблюдатель останавливается в десяти футах позади нас. Он не мигает, предоставляя нам право первого хода. От напряжения мне трудно дышать. Мы бредем дальше мелкими медленными шажками. Гремит гром. Порезы у меня на руке горят огнем. К наблюдателю на улице присоединяются еще двое. Они не спеша следуют за нами.

Дождь продолжает усиливаться, превращается в ливень. Сверкающие в небе молнии отражаются в больших немигающих глазах наших спутников. К ним присоединяется четвертый, пятый. Скоро наша свита насчитывает больше дюжины персон, бредущих так же медленно, как мы. Они сгорблены, но движутся легко, держась в десяти ярдах от нас. От зрелища их грозных когтей и от самого их числа мы с Томасом испытываем липкий страх.

Он первым замечает, что расстояние между нами и нашим сопровождением начинает увеличиваться. Они не уходят с улицы, но идут все медленнее, пока совсем не останавливаются. Десятки остаются на улице, позволив нам ускорить шаг. Возможно, и это проверка. Возможно, Испытателям было любопытно взглянуть, нападем ли мы на этих людей без нужды, просто от страха неизвестности, а не потому, что нам угрожают.

В двери дома футах в двадцати перед нами я замечаю еще одного наблюдателя. Оконные рамы трясутся от грома, наблюдатель таращит на нас немигающие глаза. Я принимаю за гром стрельбу и опоминаюсь только тогда, когда лицо наблюдателя превращается в кровавую кашу.