Я думал, что людям нужна песня,

ЛУИ АРМСТРОНГ

а им нужен цирк.

…Об этом надо было спросить Ари. Когда он брал смычок, киты выбрасывались на берег, чтобы послушать его, таяли айсберги, а один восточный шейх так растрогался, что даже отменил смертную казнь.

— Попрошу в эту пятницу голов не рубить, — приказал он, — только руки.

Затем он обнял Ари:

— Мой гарем — ваш гарем, — просто сказал он.

Ари сердечно поблагодарил за ценный подарок и спросил, можно ли гаремом оплатить все расходы по концерту.

Шейх вспылил — где это видано оплачивать наложницами какой‑то концерт? — и чуть было не восстановил смертную казнь.

Ари бежал и вскоре прибыл в Литл — Пойнт с тремя долларами, скрипкой Амати и, слава Богу, головой на плечах.

В Литл — Пойнте голов не рубили, но деньги на организацию концерта тоже требовались.

На берегу озера стояла белая вилла, на вилле жил Фукс, самый богатый еврей города. Он продавал бюстгальтеры развивающимся странам Африки и островам Зеленого мыса, где, как известно, лифчиков не носили, и как Фукс стал миллионером, оставалось загадкой для честных жителей Литл — Пойнта.

Ариель явился к нему во фраке и со скрипкой.

— А вот этого не надо было делать, — недовольно поморщился Фукс, — я скрипок не переношу. Оставьте её за дверью.

— Я скрипач, — начал Ари.

— Знаю, киты выбрасываются на берег, шейхи дарят гарем… Хочу вас предупредить — у меня нет гарема, и я не кит. Я скромный торговец бюстгальтерами, и скрипачам не даю ни цента. Я ненавижу скрипачей!

— За что? — поинтересовался Ари.

— На скрипичном концерте Мендельсона у меня вытащили бумажник. Считайте, что скрипачам я уже дал. Вы играете на там — таме?

— Пока нет, — ответил Ари.

— Жаль, я бы дал вам на исполнение африканской сюиты Абебы Нбалу.

— Почему вы так любите там — там? — поинтересовался Ари.

— Потому что — где там — там, — Фукс поднял волосатый палец, — ко мне плывут деньги, а где ваша скрипочка — уплывают.

Он вдруг уставился на Ари:

— Вы случайно не играли Мендельсона?

— Бывало…

— Позвольте, позвольте, — Фукс привстал, — не на вашем ли концерте у меня вытащили бумажник?..

Ари пошел на берег озера и сел под сосну. Мягкое сентябрьское солнце ласкало его. Он вспомнил далекое взморье и веранду в лесу.

Он смотрел через стёклышки веранды: в красном — мир был красен, в голубом — голубой, мир был зеленым, оранжевым, разноцветным, — таким, как в детстве.

Заходит бабушка.

— Ари, — говорит бабушка, — сыграй мне что‑нибудь, а я пока приготовлю блинчики.

Он берет скрипку и играет еврейскую мелодию… Замолкают сосны, старухи во дворе перестают болтать, они достают платочки.

— Буся, — кричат они бабушке, — ваш внук разрывает нам сердца…

…Луиджи ди Фраго лифчиками не торговал, он был аристократ, декламировал с лошади Марциалла и обожал скрипку.

Он встретил Ари на невысоком мраморном постаменте, во фраке, с инструментом в руках.

— Мендельсон, — торжественно объявил он, — концерт для скрипки с оркестром.

Ари почему‑то пощупал пустой бумажник.

Ди Фраго откинул голову, подложил платочек, смычок взлетел… Игра ди Фраго напоминала игру нищего на станции Булдури. Ари захотелось кинуть монетку.

Лебеди из пруда разлетелись, рыба ушла на дно, ива заливалась слезами.

— «Хорошо, что я лысый, — думал Ари, — было бы некрасиво, если б у меня встали волосы».

Ди Фраго самозабвенно играл, из пруда начала уходить вода.

Наконец он кончил. Ощущение счастья охватило Ари.

— Браво! — закричал он.

Аристократ кланялся.

— Брависсимо!!

Аристократ уходил за кулисы и снова появлялся.

— Бис! — вопил Ари.

Это он сделал зря. Ди Фраго застыл в задумчивсти, затем откинул голову:

— Бетховен, — объявил он, — второй концерт для скрипки с оркестром.

— «Бис больше не кричать, — сказал себе Ари, — всё, что угодно, но не бис!»

Он дотянул до конца и томно, по — дворянски, выдавил:

— Браво, браво, Ди Фраго!

— Не просите, — почему‑то ответил Ди Фраго, — годы берут свое — антракт.

Ари испугался. Он был уверен, что это конец концерта.

«— Надо ему сказать, зачем я пришел сейчас, — подумал он, — второго отделения не вынесу».

Ди Фраго надел шелковый халат и присел за мраморный столик.

— Вот так, маэстро — каждый день! Ежедневно приходят с просьбами, и я вынужден играть. И все кричат «бис», а я ведь уже не такой молодой.

— Мистер Ди Фраго, — начал Ари.

— Да, да, я знаю, что вы хотите спросить: у нас в роду все играли — дед на фаготе, прадед — валторна, бабушка моя, урожденная Джефферсон — виолончель.

«— Целый симфонический оркестр, — подумал Ари, — «Ди Фраго симфони».

— И всем нам аплодировали великие маэстро, — продолжил аристократ, — бабке, урожденной Джефферсон, хлопал сам Корто.

«— И Корто просил, — подумал Ари».

Ари вновь раскрыл рот, но Ди Фраго опередил его:

— Прошу в буфет. Вы что предпочитаете в антрактах?

Я обычно беру шампанского и несколько трюфелей.

— Водки не найдется? — поинтересовался Ари.

Он хотел хватануть для смелости.

— Что за вопрос? «Смирнофф»? «Финляндия»?

Ари хватанул стакан, рот его раскрылся сам, неведомую смелость почувствовал он, но в этот момент зазвонило.

— Первый звонок, — встрепенулся аристократ, — а я еще не сбегал в туалет. Вы со мной?

— Благодарю вас, в антрактах по туалетам не бегаю.

— Тогда я вас покину на несколько минут.

Ди Фраго вернулся к третьему звонку:

— Поторапливайтесь, не то опоздаете на второе отделение.

Ари безнадежно потащился к креслу. В лучах появился Ди Фраго, он был в новом фраке:

— Моцарт, Второй концерт для скрипки с оркестром.

Ари стало страшно.

— А сюит вы не играете? — с надеждой спросил он.

— Играю, но не с таким блеском, — ответил аристократ.

Смычок циркулировал минут сорок. Ари остался жив.

— Браво, — это скорее относилось к нему самому, — блестяще, блистательно!!!

— Ну, вот видите, — Ди Фраго откинул прядь со лба, — а денег ни у кого не прошу. Играю скромно у себя в парке — и всё! Скажите, почему другие просят? От отсутствия воспитания?

— Не знаю, — Ари пожал плечами, — возможно, от отсутствия денег?..

— Но вот вы же не просите! Не просите, не правда ли?!

Что оставалось Ари?

— Не прошу, — согласился он.

— И поэтому я вам дам, — вскричал аристократ.

— Браво! — вырвалось у Ари, — брависсимо!

Ничего другого из рта его уже не вылетало…

Он вышел и опять поплелся к озеру. В кармане лежал аристократический чек. Он вдруг почувствовал себя нищим со станции Булдури, в шапку которого наконец бросили пару медяков. Чек жег его, он решил вернуть.

Он вернулся к воротам, но из парка доносился менуэт Боккерини — Ди Фраго играл.

Ари бежал.

Он несся в американской ночи, прижимая скрипочку. На всей земле не было у Ари никого, кроме скрипки. Она была его жена, мать и бабушка.

Ари делился только с ней, и скрипка смеялась, но чаще плакала, так печальны были его рассказы.

Скрипка плакала и ласкала.

Она забирала его одиночество, его боль и превращала в гармонию.

— Почему плачет скрипка? — спрашивала бабушка, — наверное потому, что и человек. Ну, блинчики с творогом готовы, в них, правда, есть несколько моих слез, но это твоя вина, мой мальчик.

Он ел блинчики и смотрел через стеклышки веранды — мир был разноцветным.

— У тебя все есть, — говорила бабушка, — ничего не проси, никому не завидуй, никогда не жалуйся.

Никогда ничего он не просил для себя — он просил для гармонии.

Для гармонии чека аристократа не хватало, и он поплелся к Бирштейну. Его успокаивало одно — Бирштейн на скрипке играть не мог — недавно ему отметили девяностолетие, и у него был легкий Паркинсон. Старик сидел, накрытый пледом.

— С какого года болеете Паркинсоном? — поинтересовался он.

— Я?! — испугался Ари, — я здоров! У меня нет Паркинсона.

— Зачем же вы пришли? — удивился старик.

— Сольное выступление.

— Без Паркинсона? — недоумевал Бирштейн.

— К сожалению. Разве с Паркинсоном можно играть?

— Еще как, — ответил старик и ловко сыграл польку — пиццикатто, — вам не кажется, что пиццикатто написаны именно для больных Паркинсоном?

— Никогда не задумывался, — сознался Ари.

— А вы подумайте! Значит, у вас его нет?

Ари развел руками.

— Простите, — сказал Бирштейн, — я помогаю только несчастным с этой болезнью. Я построил клинику в Заире, госпиталь в Куала — Лумпур. Вы не бывали в Куала — Лумпур?

— Не приходилось.

— Всюду мои таблички «Эту клинику построил Бирштейн».

Как появится Паркинсон — заходите.

Бирштейн покатил на кресле. Аудиенция была закончена.

— У меня гастрит, — закричал вдогонку Ари, — запущенный гастрит не может помочь?

— Гастритом занимается Рапопорт, — ответил Бирштейн, — он вас отправит в Шри — Ланку.

— Зачем? — встрепенулся Ари.

— Там у него клиника и табличка: «Эту больницу построил Рапопорт».

— Нет, нет, в Шри — Ланку не поеду, — твердо сказал Ари, — я плохо переношу жару.

Старику Бирштейну вдруг стало жаль Ари.

— Милый, — сказал он, — помогите‑ка мне достать из кармана чековую книжку.

— С какой целью?

— Чтоб вписать туда пять тысяч. Уже довольно долго мне трудно писать сумму прописью.

— Вы решили пожертвовать на концерт? — спросил Ари.

— Как потенциальному больному Паркинсоном, — объяснил Бирштейн.

— Пардон, но у меня его не будет! — твердо возразил Ари.

— Почему? Вы еще такой молодой, — успокоил Бирштейн, — у вас все впереди.

И Ари почувствовал, как у него задрожали руки.

— Ну, что я говорил! — в глазах Бирштейна стояли слезы радости, — только не забудьте повесить это. — Он протянул Ари табличку: «Больница построена на деньги Бирштейна».

— Я — скрипач, — напомнил Ари, — солист.

— Тогда не забудьте мое имя на афише, — попросил Бирштейн.

Ари вернулся к себе, подождал, когда перестанут трястись руки и сделал яичницу. Ему все осточертело. Уже давно, через какие бы окна он не смотрел, мир казался серым. Хотелось все бросить, поехать на северное взморье, сесть под сосну, на дюне и слушать, как поет море. Чтоб было ему лет двадцать, мама играла Шопена и бабушка на деревянной веранде готовила блинчики. Он почувствовал сентябрьское солнце своего детства, сильный запах хвои и шорох песка.

Ари отодвинул яичницу и вышел. Сосед в шортах стриг траву.

— Вы, кажется, ищите деньги на концерт? — спросил он.

— В дыре всегда все всё знают, — раздраженно подумал Ари.

— Допустим, — ответил он.

— Пойдите к Абу — Мусса — посоветовал он — арабский магнат, владелец скважин.

— К владельцу скважин не пойду, — ответил Ари.

— Абу — Мусса особый араб, — продолжал сосед, — это араб, который любит евреев. Особенно евреев — скрипачей.

Ари потянулся к Абу — Муссе. Крыша его дома напоминала купол мечети, из мавританских окон доносилась арабская мелодия.

Слуга — негр принял Ари и попросил подождать — Абу — Мусса молился.

Ари ждал в салоне, под большим портретом Магомета. Все было застлано коврами, на бронзовом столике стоял кальян.

Абу — Мусса появился неожиданно, огромный, в белом бурнусе и в носках.

— Селям Алейкум, — произнес он сладко.

— Алейкум — селям, — ответил Ари.

— Прощу прощения, что заставил ждать. Мы, арабы, молимся пять раз в день.

— Аллах — Акбар, — философски ответил Ари.

— Немного исламского бальзама? — спросил Абу — Мусса, наливая кофе, — напиток, открытый арабами. Очищает мысли и приближает к Аллаху.

Абу — Мусса пристально смотрел на Ари, взгляд был тяжел.

— Восток, — подумал Ари, — пустыня.

— Вы меня не узнаете, маэстро? — произнес вдруг Абу — Мусса.

Ари вгляделся в лицо бедуина.

— Н — нет, — выдавил он.

Абу — Мусса взял скрипку и тяпнул ею по голове Ари.

— А сейчас?!

И Ари вспомнил — бедуин в бурнусе был его однокашником Семкой Цвеем. Семка бил его скрипкой по голове и смычком по шее. Тех, кто играл на виолончели, он трахал виолончелью. Зельдович играл на контрабасе…

Потом его водили к психиатру…

— Он не должен был выбирать такого инструмента, — печально сказал Абу — Мусса и затянулся кальяном. — Паганини пришел за долларами?

Ари захотелось уйти. Он же не знал, что Абу — это Семка, а Мусса — Цвей, разгильдяй из «5–Б».

Ари встал и направился к двери.

— Не выпить арабского бальзама — обидеть хозяина, — заметил Абу — Мусса.

Ари остановился.

— Вы не заметили, маэстро, — продолжал бедуин, — что у тех, кто бьет скрипкой по голове, денег всегда больше, чем у тех, кто на ней играет?

— Как ты стал арабом, Сёмка? — спросил Ари.

— Воля Аллаха. Вначале я был раввином в Израиле — никому не посоветую: евреи — умный народ, они задавали мне вопросы, на которые невозможно было ответить. И я начал продавать дома, которых не было. А что мне оставалось? Дома мои шли, как мамины пирожки — потому что были недороги, прекрасны и все с видом на Средиземное море.

Я продал три виллы, на четвертой меня прихватили.

Как тебе нравится?! — евреи судят еврея, бывшего раввина! Позор! Ужасная страна, хорошо, что ты в нее не поехал.

Я сел в первый попавшийся самолет, я даже не знал, куда он летит, и приземлился. Довольно красиво, все похожи на евреев, но все говорят по — французски.

— Где мы, простите, приземлились?

Отвечают: — В Париже!

Хорошо, в Париже так в Париже, что мне делать в Париже? Я начал продавать «Шанель», которой у меня не было. Но мы делали такую «Шанель», что она пахла лучше настоящей. На двухсотом флаконе меня взяли. Я сел в первый попавшийся самолет — я даже не знал, куда он летит — ты заметил, наша жизнь напоминает такой самолет, и приземлился. Жара, пыль, песок, все в балдахинах!

— Простите, куда я прибыл?

— Вы в Катаре, — отвечают.

— В Катаре?! — До сих пор я знал катар верхних дыхательных путей. — Что за Катар?

Мне объяснили. Чем можно заняться в Катаре? Я начал продавать месторождения нефти.

— Которых не было?

— Конечно, зачем мне их надо было бы продавать, если б они у меня были?

Я тебе скажу, в Катаре не такие мудрецы, как в Израиле, когда они задают вопрос — всегда можно ответить.

Меня прихватили на третьем месторождении. Ах, какое это было месторождение! Фонтан бил — видно было в Кувейте, залежи — на двести лет, к тому же там был и марганец. Я открыл в Катаре марганец, его там было больше, чем в Чили. И, несмотря на это, они меня взяли. Я сел в первый попавшийся самолет — на этот раз я знал, куда он летит — и приземлился в Израиле. Израиль евреев арабам не выдает — Блаженная страна! Не понимаю, почему ты туда не поехал. Они с меня, конечно, потребовали деньги за три виллы, я им дал на пять и на синагогу — что мне стоило после нефти и марганца? Я им дал еще и на открытия новых месторождений, и на хайфский оркестр — но уже отсюда, поскольку эти евреи — ужасная страна — хотели меня судить, как катарского шпиона! Вот тебе вся тысяча

и одна ночь…

Он самозабвенно затянулся кальяном.

— Почему ты остался арабом, Сёмка? — спросил Ари.

— Мне показалось, что тут не очень любят евреев. И потом, быть богатым арабом как‑то спокойнее, чем богатым евреем.

Он вдруг упал на коврик и начал биться головой.

— Прости, мы молимся пять раз в день.

С ковра доносилось заунывное пение.

— Аллах акбар, — вопил он, — акбар аллах! Сколько барилей ты хочешь?

— Что? — не понял Ари.

— Аллах акбар, — вновь взвыл Сёмка, — один бариль — тридцать долларов, 400 барилей хватит, аллах акбар?!

— Не знаю, сколько барилей надо на концерт?

— Ай май дай яй, — донеслось с коврика…

Ари ушел с 500 барилями в кармане — Абу — Мусса подкинул несколько барилей на фрак и пару на парикмахера.

«— Зачем мне парикмахер, — думал Ари, — я двенадцать лет лысый».

Он вспомнил музыкальную школу, себя в коротких штанишках и как бабушка причесывала его перед конкурсом.

— Держи фасон, — говорила она.

Первую свою премию он отдал ей.

На вечер Абу — Мусса пригласил Ари в ресторан. Он заехал за ним на лимузине.

— В какой пойдем? — спросил Абу — Мусса — в еврейский мне нельзя, от арабского воротит. Так люблю фаршированную рыбу — а приходится жрать кускус, чтоб он сгорел.

Сошлись на свинине.

— Единственное, что обожаю — хороший кусок свиньи, — сказал Семка, — и что мне подкладывает судьба? Родился евреем, стал арабом…

Пойдем в какой‑нибудь бирштобе и съедим по молодому поросенку.

По случаю Абу — Мусса переоделся в европейский костюм и жрал ножку руками.

— Ммм, — мычал от удовольствия, — перейду в христианство, с утра до ночи будут глодать свиные ножки.

Они вспоминали школу, учителей…

— Помнишь, как я ток через физика пропустил, — ржал Семка, — 220 вольт. Потом он вспомнил и химичку, которой в борщ подлил фенолфталеина.

— Она заслуживала и серной кислоты, — добавил он.

То ли от обильной пищи, то ли от трех бутылей пива Абу — Мусса взгрустнул и начал вспоминать свою маму.

— Нет, старик, хорошо, что мать моя, пусть земля ей будет пухом, не имела средств, чтоб учить меня на скрипке. А то б я стал скрипачом и бродил по свету с протянутой рукой, как ты.

— Слушай, — обиделся Ари, — возьми назад свои барили, ей — Богу, мне будет легче.

— Не обижайся, я не хотел тебя обидеть. Я после пива всегда чушь несу.

Он затянулся сигарой.

— Слушай, а почему б тебе не стать арабом? — вдруг спросил он. — Евреев — скрипачей, как ты — мало, но есть. Скрипачей — арабов, как ты, нет! Хочешь стать выдающимся арабским скрипачом?

— Спасибо, — поблагодарил Арии.

— Зря! Тебя осыпят золотом, у тебя будет гарем!

— Гарем мне уже предлагали, — ответил Ари. — Мир наш висит вниз головой — сначала ты стал арабом, теперь предлагаешь мне.

— Среди арабов не меньше евреев, чем среди русских или американцев.

Придет время — и каждый третий шейх окажется евреем. Я уже тебе придумал имя — Амир Хусейни. Ну, все двери откроются перед тобой! Почему ты не хочешь стать выдающимся арабским скрипачом? Величайшим еврейским тебе уже не стать!

— Отстань, — попросил Ари.

— Правильно, что я бил тебя скрипкой по башке! Я так хотел играть, я хотел песни, я плакал, а смычком водил ты. Я так хотел песни… — Семка замолчал. — Я сейчас тебе скажу одну вещь, никому не рассказывай, что тебе поведает старый араб Абу — Мусса — я хотел бы бродить по свету с протянутой рукой, но со скрипкой через плечо.

В прокуренном бирштобе Ари печально смотрел на стареющего араба.

— Когда у человека забираешь песню, — сказал Абу — Мусса, — он начинает продавать дома, которых нет…

— Скажите мне, любитель свинины, — спросил Ари, — вы бы хотели просить деньги у какого‑нибудь Абу — Муссы?

— Что деньги? — протянул Семка, — у кого мне попросить красоты?

Какой спонсор даст мне гармонию… Я хочу песни…

Он напился в тот вечер, Абу — Мусса, он плакал над убитой скрипкой.

— Но зато, я сейчас могу помочь своему другу, — сказал он, — я устрою тебе небывалый концерт.

— У меня уже были небывалые, — ответил Ари, — я великий музыкант.

Я стоял на лучших сценах мира. Нет народа, который бы не аплодировал мне.

— Спонсоры тоже люди, — произнес Абу — Мусса, — им тоже нравятся огни рампы и овации народов. Только они выбивают аплодисменты не скрипкой, а кошельком. Имя мое украсит афиши и программки, и после концерта я поднимусь на сцену и буду кланяться в свете прожекторов.

— Не один, — заметил Ари, — кланяться будут также Бирштейн и Ди Фраго.

— Хорошо, кланяться будут трое. Маэстро не должен забывать, что благотворительство прежде всего должно помогать благотворителям…

Вскоре «трио» встретилось для обсуждения финансовых проблем. Абу — Мусса требовал от Бирштейна и Ди Фраго увеличения пая.

Бирштейн был возмущен.

— На каком основании? — шумел он, — Я даю деньги только больным Паркинсоном, а скрипач до сих пор не заболел!

Ди Фраго держался, как и подобает аристократу.

— Сыну ислама следовало бы вести себя покорректней, — говорил он, — не устраивайте нам «джихад»!

— Богохульствовать не позволю! — предупреждал Абу — Мусса, — не забывайте — скрипку придумали арабы!

В конце концов все сошлись на том, что денег мало и было решено пригласить на концерт деловых людей города — бизнесменов, промышленников, финансистов и одного гинеколога.

— Не будем уточнять, кто сидел у него в кресле, — говорил Абу — Мусса.

— Это всё меломаны? — спросил Ари.

— Зачем? Это те, кто может подкинуть денег.

Мир поделился на тех, кто может дать и на тех, кто не может.

Разговоры о деньгах несколько свихнули Ари. Однажды ему приснилось, что он прижимает подбородком стодолларовую купюру и водит по ней фунтом стерлингом.

Звук был отвратителен.

В ужасе он проснулся…

Необходимая сумма набиралась. Печатались афиши, заказывались программки… Зал сняли в «Клубе игроков в бридж».

Публика была разодета — говорили об акциях, процентах, каких‑то суммах — разные цифры летали в воздухе.

Ари никого не знал — ни одного лица.

Он искал в толпе маму и бабушку. Зачем? Их давно не было на этой земле…

Лица были самодовольны, тупы и в профиль шире, чем в фас.

Все что‑то жевали. На шеях выступал пот. Иногда раздавались дикие всплески гогота.

— «Почему я для них должен играть?» — думал Ари.

Что‑то настораживало его, чего он не мог уловить.

И вдруг он понял — у всех в руках были скрипки. У жен, мужей, отпрысков…

Страшное предчувствие овладело Ари. Рожи были такие, что ему почудилось, что они пришли сюда бить его скрипками по голове.

Зал заполнялся. В первом ряду расселись спонсоры — им жали руки, поздравляли.

Пахло сигарами и духами «Шанель».

Потолок украшала группа ангелов, вокруг которой летали лебеди.

На стенах в тяжелых рамах висели портреты композиторов — Бетховен, Мендельсон, Штраус.

— «Неужели они все играли в бридж»? — подумал Ари.

Сквозь щель в занавесе он смотрел в зал, ища лицо, для которого смог бы играть, но так и не выбрал.

— «Почему я для них должен играть?» — опять спросил он себя.

Вновь он почувствовал себя нищим, в шапке которого лежала пара медяков. С размаху он пнул шапку, монеты разлетелись и покатились по асфальту.

Звук их разбудил Ари, и неведомая легкость вошла в его сердце.

Откуда‑то выплыл Ди Фраго с палочкой в руках.

— Мендельсон, — произнес Ди Фраго, — шотландская симфония.

Ари не успел раскрыть рта — восемьсот смычков взметнулось ввысь, и он вспомнил звук фунта стерлинга по стодолларовой бумажке.

Белые лебеди с барочного плафона взмахнули крыльями и вылетели в окно.

За ними, в то же окно, вылетел плачущий Мендельсон с портрета.

К ужасу своему Ари заметил, что все первые скрипки были спонсорами, а солистом — старик Бирштейн, игравший польку — пиццикато.

Ари вдруг поднялся в воздух и полетел. В окне он столкнулся со Штраусом — отцом и из глубокого уважения пропустил его вперед.

За ними вылетел Бетховен, и Ари понял, что бизнесмены перешли к «Героической симфонии».

Никто не заметил вылета Ари. Более того, после его отлета финансисты стали играть как‑то раскованнее — овцы не любят, когда над ними парит орел.

Все играли на скрипках, кроме Фукса, который тоже притащился, хотя не дал ни цента, со своим там — тамом и исполнял первую африканскую сюиту Абебы Нбалу.

Они играли весь вечер, потом долго кланялись неизвестно кому, наконец, сели играть в бридж. Выиграл Фукс, который не дал ни цента…

Ари летал в небе.

Были сумерки. Дышалось легко. Город был пуст — все играли на скрипках в «Клубе игроков в бридж».

Он свернул к озеру. Вода играла с заходящим солнцем.

Из клуба начали доноситься крики, потом вывалила толпа, спонсоры махали руками. Аристократ с Абу — Муссой сошлись в рукопашной.

Всех успокаивал Бирштейн.

— Не волнуйтесь, — радостно повторял он, — скрипач наверняка заболел Паркинсоном.

Ари было на все начхать — он парил.

Затем он приземлился на скале.

Он сбросил фрак и остался в белой рубахе, заштопанной еще бабушкой.

Она приносила ему счастье.

Он расстегнул ворот и прижался к скрипке.

Ночь была нежна. Вода неподвижна. Луна освещала скалу с Ари — лучшей сцены у него не было.

Еврейская мелодия уходила в ночное небо. Никого не было меж ним и Создателем. Ему не нужно было ни публики, ни оваций — он играл Богу.

И слеза упала из Всевидящего Ока.

Из‑за кустов, босой, в разодранном балдахине, вышел Абу — Мусса.

— Сволочь, — сказал он, — не зря я тебя колотил в детстве скрипкой! Зачем ты разрываешь мне сердце?..