К июню в приморском итальянском городке евреев, наконец, стало больше, чем итальянцев, и Санта-Маринелла превратилась во второе на земле место, где иудеи составляли большинство.

Сразу после Израиля.

Более того – оно могло стать первым. Арабское население на Святой земле росло значительно быстрее, чем итальянское – в Санта-Маринелле.

Городку грозило превращение в новый Иерусалим.

Еще несколько месяцев тому назад еврея здесь надо было искать, что, правда, никто не делал, а сегодня уже надо было искать итальянца.

И все евреи их искали – чтобы продать баночку икры, матрешку, фотоаппарат “Зенит” – не могли же они продавать привезенное друг другу?..

Вскоре все итальянцы ели икру, фотографируясь на фоне матрешек.

Нельзя сказать, что итальянское нацменьшинство страстно любило пришельцев – евреи ничего не покупали, кроме утиных крыльев, платили за кофе “стоя”, а пили “сидя”, ели в шикарных ресторанах домашние бутерброды, говорили громче итальянцев, жарче их махали руками, бесплатно сидели на платном пляже и ждали визы в Америку. Сидели у моря и ждали визы.

Иудейское нашествие осажденные пытались остановить чрезвычайными мерами.

Невероятно подняли цену на “каппуччино”. Итальянцы перешли на пиво – евреи продолжали тянуть горячий напиток.

– Посыпьте немного чиколлато, – просили они.

Взвинтили цены на платный пляж – снять шезлонг было равносильно снятию студии.

Мера ударила по итальянцам – евреи бесплатно сидели под зонтами. Как раньше – так и теперь.

Итальянцы пошли на крайнюю меру – цены на квартиры достигли невиданного уровня. Ни один итальянец не мог снять. Иудеи снимали.

– Только с видом на море! – предупреждали они.

Горожане начинали догадываться, что перед ними непобедимая армада.

Конечно, если б жители Санта-Маринеллы были бы немножко антисемитами, как это еще иногда случается в отдельных частях нашей голубой планеты, они б безусловно придумали что-нибудь сами или взяли из истории. Но море уберегло их от ненависти, они любили жизнь, людей, в том числе евреев, – пусть это останется загадкой, но любили – и древний город был сдан без единого выстрела...

Нет, выстрел, правда, был, один выстрел. Но не по евреям – карабинеры стреляли по ворам – ограбили “Супермеркато”, отдел готового платья. Воры удрали, побросав мешки с награбленным на городской свалке...

Вскоре евреи ходили разодетые во все итальянское, из того самого “Супермеркато”... Карабинеры подозрительно поглядывали на них, но те чихать хотели и ежедневно меняли наряды.

– В Америке, – объясняли они, – каждый день надо менять рубашку. Мы тренируемся...

Некоторое время они продолжали коллективные прогулки по свалке, но потом, видимо, разочаровавшись в местных ворах, вернулись к морю и ждали визы...

А благословенная Америка отказывала, почти всем. Даже избитым отказывала, даже дважды уволенным, даже изнасилованным. Более того, в это трудно было поверить – изнасилованным по дороге в синагогу...

Еще недавно двери заморской мечты были открыты перед любым изнасилованным евреем, поэтому все евреи в течение двух месяцев в своих заявлениях были так или иначе изнасилованы, а потом радостные, на крыльях улетали через океан.

– Ай лав май хат ин Сан-Франциско, – пели они.

И вдруг – никого, даже после группового.

Волнение охватило евреев, временами оно достигало восьми баллов...

Встревоженные, каждый вечер они собирались на площади, и пьяцца Маре превращалась в форум.

Представьте себе форум, заполненный евреями – это уже синагога.

И каждый вечер перед ними выступал народный трибун Ниссим Баренбойм. Ниссим помогал советским евреям стать американскими.

– Евреи! – призывал Баренбойм, – перестаньте писать об изнасиловании по дороге в синагогу! Вы же видите – изнасилованных по дороге в храм Америка не берет вторую неделю!

– А что писать, господин Баренбойм, – кричал форум, – что?!!

– Что? – отвечал трибун, – у вас что, в жизни, кроме изнасилования, ничего не было?! Садизм, издевательства, убийство, наконец!

– Какое убийство? – возмущался форум, – после убийства – куда уже ехать! На кладбище? Что писать, что, если не пускают по изнасилованию?!!

– Я не могу больше слышать этого слова, – трибун зажимал уши, – в Америке тоже насилуют! Но никто ж не просится в Россию!

– Вы забываете о религиозной подкладке, – напоминали евреи, – у нас по дороге в синагогу! У нас это не сексуальный акт, а чисто антисемитский. У вас насилуют, как женщину, у нас, простите, как еврея! Вы считаете, что Адель Семеновну изнасиловали, как женщину?

Трибун ответить не успел. Адель уже шла с кулаками.

– Как женщину, мой дорогой, как женщину, – гордо повторяла она, – это вас, как еврея!

– Тогда почему вас должны впустить в Америку? Молчите! Вы позорите нас всех!

Начиналась дискуссия с маханием рук.

– Говорите, говорите, – махал рукой трибун Баренбойм, – чтоб я вам не сказал – все впустую! Когда Цвигер пишет, что его изнасиловали – не

только Америка закроет двери, но и Китай! Посмотрите на его пуным – в консулате уверены, что это он изнасиловал древний Киев.

Цвигер самодовольно улыбался.

– И тем не менее, – сказал он, – хочу в Америку.

Пьяцца гудела, и трибун чувствовал, что все кончится изнасилованием его. Тем более, синагога была недалеко...

Он почти желал этого – тогда он напишет своему шефу, чтобы его на законном основании отпустили отсюда, в родной Бостон.

Он кончил Беркли, бедный Баренбойм, он был специалистом по сравнительной филологии, английской литературе – Шекспир, Бен Джонсон, Марлоу. А тут Цвигер, Адель Семеновна...

– Я не специалист по Циперовичам, – кричал он, – я по Шекспиру, Сонет 66!.. “Я смерть зову, мне видеть невтерпеж...”

Он декламировал. Евреи довели его до чтения сонета. А что им оставалось, евреям, когда их не брали на дальние берега?

Чтобы доказать, что они политические беженцы, консульство требовало от них все новых страданий – им мало было своих цорес!

Консул говорил, что антисемитизмом сегодня никого не удивишь, что в Америке его навалом – и требовал чего-нибудь новенького, экстравагантного, экзотического. Одно время ему хотелось, чтобы каждый еврей, прежде чем придти в консульство, дважды тонул в Желтом море. Чтобы были мужчины брошены за борт, а женщины изнасилованы пиратами – в консулате явно сидел сексуальный маньяк, извращенец, неравнодушный к изнасилованиям.

Евреям с невероятным трудом удалось убедить консульство, что они не вьетнамцы – демонстрировали глаза, кожу, говорили по-русски, на идиш.

– Разрешите нам тонуть в нашем море, – умоляли они, – у нас столько морей! Балтийское, Арал...

– Тоните, – предупредили их, – но только на антисемитской основе.

И месяца три евреи тонули на антисемитской основе от Баренцева до Черного морей. Их швыряли туда юдофобы. Тот же Цвигер после изнасилования по дороге в синагогу был брошен в Днепр, в районе Кончи Заспы и выловлен матросами Северного Флота в Северном Ледовитом океане, в декабре месяце.

После этого консульство закрыло впуск евреев, тонувших в различных морях и океанах, так как выяснилась явная ложь Цвигера – в декабре по Северному Ледовитому плыть невозможно. Можно идти. По льду.

Затем брали всех, кого не приняли в Университеты. Волна была затяжной, до тех пор, пока не выяснилось, что среди “непринятых” половина докторов наук и один кандидат на Нобелевскую...

После этого хорошо проходили удар автомобилем сзади, плевки в лицо и выход на Красную площадь с транспарантами “Отпустите нас в Израиль!”

Требование отпустить в Израиль одно время как ничто открывало ворота в Америку.

И вот сейчас все прекратилось. Никто не знал, что писать, а писать было надо. Иначе далекие берега никогда бы не стали близкими.

– Почему вам так хочется именно в Америку, – ворчал Баренбойм, – чем вы лучше других? Выше других?

И тут в Айсуровиче проснулся философ:

– Мистер Баренбойм, – сказал он, – а не потому ли евреи выше других, что их часто вешали?

Трибун неожиданно замолчал, опечалился, грустно смотрел на форум. Неожиданно всплыл “Венецианский купец”:

– Разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук? – начал декламировать он, – ...чувств, привязанностей, страстей?!.. Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь?.. Если нас отравить – разве мы не умираем?..

Вдруг он оказался на Канатной, в Одессе, в 1905 году, возле только что убитого дедушки, которого он никогда не видел. Баренбойм родился в тридцатом.

– Бей жидов! – неслось из всех окон. Дедушка лежал очень красивый...

– Может, это и идея, – вздохнул Баренбойм, – может, это мысль – попробуйте писать “повешение”. Кто знает – может месяц-другой это

пройдет. Вас вешали... Только вот как вы вылезали из петли?..

– Гм, мистер Баренбойм, – сказала Адель Семеновна, – вся наша жизнь – это вылезание из петли. Это наше Желтое море.

– Пишите о вашем Желтом море, – сказал Баренбойм.

– Где гарантия, что это пройдет? – спросили евреи.

Кровь опять ударила в голову трибуна, но вместо того, чтоб ответить, Баренбойм задекламировал:

Уж если ты разлюбишь – так теперь!

Теперь: когда весь мир со мной в раздоре...

Когда он заканчивал девяностый сонет, с поезда на вокзале Санта-Маринеллы сошёл человек, на которого в Ленинграде показывали пальцем – он знал целых три языка.

– Вы знаете итальянский? – останавливали его на Невском.

– Ариведерчи, – говорил он и бежал переводить “Дольче вита”.

– Неужели вы знаете...

– Оревуар, – бросал он, – гуд бай... Он торопился. Когда вы знаете три – вас разрывают.

И когда он приехал жить в Швейцарию, на него продолжали показывать пальцем – он знал всего три языка. А любой гарсон в кафе – четыре! А горничная – пять – она владела еще португальским. А секретарша...

Поэтому когда он пытался устроиться официантом или горничной – теперь уже ему говорили “ариведерчи”и “оревуар” и даже “ауфидерзейн” –на всех трех. И он понимал – недаром на него на Невском показывали пальцем...

Ему ничего не оставалось, как продолжать писать. Это был, наверное, самый абсурдный писатель – он писал юмор в Швейцарии.

Скажите, зачем калоши в Сахаре?..

Он издал восемь книг, и соседи считали его миллионером, поскольку он никому не говорил, что книги деньги не приносят, а уносят – он платил машинисткам, переводчице, почтальону. Ему – никто!

Вершиной его литературного успеха была премия за лучший юмористический роман, ежегодно вручаемая на Лазурном Берегу, в солнечном Монте-Карло, как говорили – самим князем.

Аркаша не мог проверить, так ли это, поскольку стоимость билета туда и обратно значительно превышала размер премии.

Премия так и осталась неполученной. Она пошла на первый кирпич нового казино.

Потом Аркаше неожиданно повезло – крупный винодел из кантона Во заказал ему свою биографию.

Жизнь винодела была так лучиста, что Аркаше было невыносимо писать. Снег альпийских вершин слепил ему глаза. Он мучился – положительные герои у него всегда плохо выходили.

Наконец биография была окончена. Винодел плакал – детство получилось невероятно тяжелым.

Эта сука заплатила Аркаше вином – 50 бутылок “Гамей”, 84 года.

Все восхищались: невероятная удача – 84 год.

– Что мне год, – отвечал Аркаша, – я не пью.

Он выдул все эти 50 бутылей и неожиданно, когда он уже был близок к отчаянию, далекая Бразилия заказала ему телевизионный фильм на 46 серий. Он почувствовал свой звездный час, он умножил количество серий на сумму крузейро за серию – цифра выходила астрономическая, ему хватало на всю оставшуюся жизнь с шампанским и лошадьми.

Но на пятый день попросили остановить работу над сценарием – бразильскому президенту стало плохо, его состояние вдруг резко ухудшилось.

– Какая связь? – спросил Аркаша, – какая связь?!

Ему объяснили, что если, не дай Бог, президент окачурится, то все деньги пойдут на национальные похороны.

Никто так не переживал за президента, как Аркаша. Он не спал ночь Он пошел в синагогу и впервые молился, долго объясняя Богу, почему надо сохранить жизнь президенту. Хотя бы на год...

Бог не внял. Все деньги ушли на национальные похороны.

Больше всех опять пострадал Аркаша...

...Он шел по Сайта Маринелле, бесшабашно, бездумно, помахивал кожаным чемоданчиком, который ему когда-то подарил сигарный король.

Он встречался с королем в кафе "Микадо", у стен старого города.

– Я о вас много слышал, – сказал король, – моя матушка из-под Ирпени. Она говорила на том же языке, что и вы. И папа курил какую-то русскую гадость. Я много слышал о вас. Я хочу вам помочь. Вы знаете, меня трогает все русское.

Они уже были у витрин его шикарного магазина. Он скрылся таинственно подмигнув и сказав "attendez". Вскоре он вынырнул с чемоданчиком в руках.

– Держите! И пусть ваша жизнь на Западе будет такой же счастливой и богатой, как и моя!

Аркаша долго благодарил. Он знал, что в такой чемоданчик помещается миллион. Мелкими купюрами. О крупных он не смел думать.

На всякий случай он взял такси, на последние, он обнимал чемоданчик, как молодую жену.

Дома он заперся. Задернул шторы – раскрыл. В чемоданчике лежала книга, написанная самим королем – "Как правильно курить сигару"! Со страниц смотрели Черчилль с сигарой, Кастро с сигарой...

Аркаша не курил.

Почему ему всегда дарили то, что ему не было нужно?..

...Он махал чемоданчиком и шел к ребе.

– Первым делом, – сказали ему, – пойдете к ребе. Он подскажет нужные кандидатуры...

В Санта-Маринеллу Аркаша приехал, если хотите, эмиссаром, если хотите, с миссией, почти секретной.

Впервые за всю свою жизнь он был облечен высоким доверием – ему было поручено отобрать в Италии из эмигрантов три семьи, желающих поселиться в Швейцарии.

Он мог отобрать кого угодно, но при одном условии – семья должна была быть религиозной.

– Почему мы должны отдавать всех евреев Америке, – сказали ему в фонде с библейским названием “Левиафан” – там их и так много. Тем более, она сейчас не берет. Евреев в Америке пруд пруди, а у нас их как в трех домах Бруклина. Нам нужен свой маленький Бруклин. Почему бы не влить немного свежей крови в нашу почтенную общину? Но, мсье Бокс, никаких гарантий, мы не Федеральное правительство, мы фонд “Левиафан”, у которого тают средства. Три семьи, мсье Бокс. Если наша страна во время войны спасла десять тысяч евреев, почему бы нам в мирное время не спасти пятнадцать? Мы считаем по пять человек в семье...

К кому было идти, как не к ребе? Ребе был в синагоге, на посту, в беседе с Богом. Аркадий Бокс встал в очередь и, когда она подошла, представился и в двух словах рассказал о своей миссии.

Ребе думал долго – наверное, только ребе могут так долго думать. Наконец он спросил:

– Как вы попали в Швейцарию?!

Ребе был из Польши, сам когда-то мечтал о Швейцарии, но попал в Бруклин, в Вильямсбург.

– Как вы попали в Швейцарию?! – довольно настойчиво повторил он.

Аркаша уже был знаком с этим вопросом. Стоило ему выехать за пределы страны и встретить русского еврея, как его тут же спрашивали, как он попал в Швейцарию.

– Видите ли, – начал Аркаша, – что бы я не ответил, вы все равно не поверите. Придумайте свою версию, любую, какая вам понравится.

– А все-таки? Вы в синагоге. Рядом с Богом.

– Меня взяли туда по гуманитарным соображениям. Как писателя.

– С каких это пор Швейцария стала любить писателей? – поинтересовался ребе.

– Чисто гуманитарная акция, – повторил Аркаша, – как деятеля культуры.

– Вы выдумываете, – сказал ребе, – халоймес! В Швейцарию так не берут!

– Я ж вам сразу сказал – придумайте свою версию.

– И придумывать нечего. И так все ясно.

– Тогда расскажите. Мне интересно, почему меня взяли.

– У вас была тетя. И тетя вам кое-что оставила. Признайтесь!

Он уже давно признавался – в тетях, дядях, в домах, миллионах, яхте в Монако, в картине Шагала. Он признавался. Почему не успокоить людей – им хочется покоя. Почему не успокоить ребе.

Но ребе не успокаивался.

– А у меня не было тети, – появился сарказм, – у меня не было дяди, у меня...

Аркаша долго слушал, кого не было у ребе.

–.. .и меня взяли в Вильямсбург.

Ребе опять задумался, шевелил губами, поднимал глаза к потолку.

– Послушайте, у меня для вас хорошая кандидатура. – Ортодокс Кац.

Аркаша аккуратно записал.

– Где я его могу найти?

– Зачем искать, – сказал ребе, – он перед вами.

Аркаша долго и торжественно молчал.

– Ребе, – наконец сказал он, – я понимаю, вы религиозный, но вас уже взяла Америка, лет сорок назад. Одного и того же еврея не может взять и Америка, и Швейцария...

– Зависит от еврея, – сказал раввин, – есть прецеденты.

– И тем не менее при всем моем уважении к вам и к вашему делу...

– Я пошутил, – сказал ребе, – по-вашему, ребе не умеют шутить?

– У меня нет чувства юмора, – заметил Аркаша.

– Нужна мне ваша Швейцария, – продолжал ребе, – шоколад, коровы, горы! У меня горная болезнь и тошнит от шоколада, что я там потерял, в вашей Швейцарии? Кстати, как вы туда попали?!

Он еще несколько раз интересовался этим вопросом, дважды рассказывал, как Аркаша попал в Швейцарию и трижды шутил.

– Ариведерчи, ребе, – сказал Аркаша, – у меня ответственная миссия, ребе, и время не ждет, ариведерчи. Я не очень силен в иудаизме, но мне кажется, что в нашей замечательной религии можно прямо обращаться к Богу. Без посредников.

Ребе был недоволен.

– Вот к нему и обращайтесь, – буркнул он, – пусть он вам дает адреса и фамилии, – ребе грозно сверкал очами.

– Люби ближнего своего, – заметил Аркаша и вышел.

– Гугенот! – презрительно кинул вслед ребе...

Начинало смеркаться, пел Челентано, пахло спелыми арбузами.

Аркаша шел по виа Аурелиа и вдруг ему открылся форум – море евреев, и это море было спокойно.

Никто не спрашивал, не отвечал, дети не плакали, не кашляли старики, не сморкались киевляне, даже у одесситов были закрыты рты – все чего-то ждали.

С невысокого помоста курчавый человек из эмигрантов должен был огласить решение Америки, решение, которого ждали у моря.

Курчавый взял лист, и дети приподнялись в своих колясках, и у глухих обострился слух.

– Ханович – отказ, – сказал он, – Файнцимер – отказ, Алянский – отказ...

Легкая волна прошла по морю и ударила в Аркашу.

Это было ужасно, как тайфун. Как цунами.

Впервые дикая Россия отпускала своих рабов, а любимая Америка их не хотела.

Это было как предательство, измена любимого, как...

Евреи не верили.

– Это произвол консула, – говорили они, – Буш не знает...

Аркаша давно не видел таких лиц. Они не были лучше тех, где он жил, но они невероятно трогали и были знакомы. Несколько лет он не видел эти лица. Сердце его открылось, задышало, и еще одна волна, любви и печали, окатила его. Они не были лучше тех лиц, но тут были лица его деда, и бабушки, и ростовского дядьки, и чувихи с московского эскалатора. Они были открыты для него, он понимал их, знал с рожденья, и ему хотелось взять всех. Вот эту старушку, с глазами, как у бабушки Ханы, ей будет хорошо в Швейцарии, где-нибудь у озера она бы жевала шоколад.

Или эту красавицу с лицом жены фараона. Пусть будет больше красавиц в Швейцарии, стране красавицы нужнее, чем нефть!

Он бы взял того мальчишку в джинсах, вместе с этой девочкой, она вырастет красавицей. Детям нужна свобода, как любовь. Сколько свободы в горах, пусть там носится их легкое эхо.

Он возьмет... Аркаша вспомнил, что ему разрешили три семьи, и сердце его заныло.

– Иосим, – кричал с помоста курчавый, – здесь?!

– Здесь, – отвечал печальный человек, золотая оправа.

– Лучше бы вы сегодня не приходили, Иосим, – вздохнул курчавый. Иосим вставил в рот папиросу не тем концом, зажег ее и пошел прочь.

Жена выдергивала папиросу. Он отбивался.

– Вульфсон, – протянул с помоста курчавый и покачал головой.

– Здесь, – сказал Вульфсон, – но, наверное, лучше б я не приходил. Люди молчали. В глазах было еврейское ожидание и еврейская надежда.

– Гарфункель, – произнес курчавый, – где Гарфункель?

– Здесь, – сказала Гарфункель, – С детьми.

Она подняла одного, второго.

– Что они там мне сообщили, эти янки, говори, курчавый!

– Чикаго ждет вас, – ответил тот.

Она начала целовать детей.

– Мишка, ты слышишь, нас ждет Чикаго, Ромка, Чикаго, вы слышите, вы будете американцами, вы слышите или вы обалдели от жары?!

И она вытерла слезы и увела детей прочь от толпы – зачем ликовать там, где место печали?..

Ночь была жаркая. Появились звезды. Звуки музыки доносились до Форума...

Разрешили всего трем. Они не радовались, не плясали. Дома, чтоб не обидеть других, они тихо поднимут бокал за свою будущую жизнь...

Аркаша решил начать, не откладывая, прямо сейчас.

Он оглянулся – ближе всех была "жена фараона", в бело-синем матросском костюмчике. Он подошел к ней.

– Вы не хотели бы поехать в Швейцарию?

Она не поняла, чуть отошла, оглянулась.

– Конечно, никаких гарантий, но в принципе, вы бы хотели?

– Что вам надо? – спросил подбежавший мужчина.

– Вы муж? – спросил Аркаша.

– Не ваше дело! Кто это, Соня?!

– Нет, если вы муж – вы тоже можете, в ту же Швейцарию!

– Послушайте...

– Но, конечно, никаких гарантий.

– Соня, что он от тебя хочет? Кто этот тип?!!

– Я эмиссар, – представился Аркаша, – швейцарский эмиссар Бокс.

– Я вам сейчас набью рожу, эмиссар, – пообещал мужчина. – Чтоб не приставали к женщинам.

– Веня, – закричала царица, – не тронь его, Веня!

– Если вы мне набьете рожу, – сказал Аркаша, – вас в списке не будет.

И показал документ. И паспорт.

Белый крест на красном фоне произвел на Веню магическое действие. Он начал улыбаться – у него были прекрасные зубы.

– Я мечтаю о Швейцарии с шестого класса, – сказал он.

– И мечтали б и дальше, если ваша жена не была прекрасна, как утро в горах...

– Господин Бокс, – начала Соня, – прошу к нам... У нас гусь... У нас окна выходят на экран кинотеатра, вы сможете бесплатно посмотреть фильм. Сегодня – "Интервиста" Феллини.

– Благодарю, я уже видел. К тому же миссия не ждет.

– Мы согласны, – сказал Веня, – мы не задерживаем. Скажите только, мы там найдем работу? Я – тренер по фехтованию, жена...

– Меня не интересует профессия вашей жены – я ее беру, как красавицу.

– Ради Бога, – согласился Веня.

– Стране нужны красивые женщины. Они поднимают ее моральный уровень, экономику, боеспособность. Когда я вижу красивую женщину, Веня, я могу уже больше не писать!

– Что вы говорите?

– Идите и складывайте ваши рапиры. Скажите только, вы религиозны?

– Что за вопрос?! Шма Исраэль...

– Ваша фамилия?

– Вайник, – сказали хором, – Вай-ник!

– Чао, белла, – печально сказал Аркаша и побрел к гостинице. Его догонял человек с головой Фантомаса.

– Секундочку, – он схватил Аркашу за рукав, – разрешите представиться: Иосим. Философ Иосим. Речь идет о Швейцарии, или мне показалось?

– Тише, – попросил Аркаша, – не надо кричать... Всего три семьи.

– Секундочку, – сказал Иосим, – я не оспариваю число семей. Но отказали мне, а не им. Вайники еще могут надеяться, а мне уже, кроме Швейцарии, ехать некуда.

– Ша, – попросил Аркаша, – умоляю вас – ша! Давайте зайдем в кафе

– Предупреждаю – у меня нет денег, – сказал Иосим, – не знаю может быть в Швейцарии...

– Я плачу, – процедил Аркаша.

– Тогда я приглашу жену.

Они сели в симпатичном кафе, на набережной, зонтики напоминали пальмы.

– Рестретиссимо, – заказал Иосим.

– Ты сдурел, – сказала жена, – с твоим сердцем.

– Рестретиссимо, – повторил он и сразу перешел к делу, – я, в общем, не расстраиваюсь из-за отказа, это она, философы не расстраиваются. Для них все материал к размышлению. Я подумал и понял, что философу нечего делать в Америке – в стране, где все торопятся, философ может рассчитывать на место лифтера.

– А в Швейцарии? – спросил Аркаша.

– В Швейцарии я еще не знаю. Но я знаю, что там родился великий Жан-Жак Руссо... Скажите мне, кто вы, почему вы можете взять?

– Аркадий Бокс, – представился он, – швейцарский эмиссар.

– Философ Иосим, – представился тот, – моя жена Роза.

Жена была погружена в мороженое.

– Скажите, кто, как не я, подходит для родины Жан-Жака?

– Вы последователь Руссо? – спросил Аркаша.

– И страстный поклонник! Скажите, дом, где родился философ, сохранился?

– Не совсем, – сказал Аркаша. – Его снесли.

– И что там теперь?

– Крупнейший магазин, – сказал Аркаша, – “ПЛАССЕТ”. Я думаю, что скорее всего вы будете работать на месте, где стоял дом великого философа.

– Философы не огорчаются, – сказал Иосим, – для них все материал к размышлению. Значит, вы нас берете?

– Никаких гарантий.

– Какие могут быть гарантии в нашей жизни, – улыбнулся философ...

Короче, когда Аркаша вошел в отель, его миссия была почти выполнена...

Он снял самый шикарный отель в этом городке – из крана текла вода, окна смотрелись в море.

– Национальность? – спросил хозяин.

– Suisse, – неуверенно произнес Аркаша и сам удивился.

Он был “Suisse” всего месяц. В мае он поднял правую руку, произнес “Je le jure” – и стал швейцарцем.

Хозяин подозрительно покосился.

– “Je le jure”, – сказал Аркаша и поднял руку.

Хозяин улыбнулся.

– Наконец-то. Первый иностранец. Если, конечно, не считать русских... Прямо какое-то нашествие... Захватили город без танков, самолетов, без морского десанта... Некоторые пытались снять у меня – но я им не сдал. Как вы к ним относитесь?

– Много симпатичных, – заметил Аркаша, – и похожи на итальянцев.

– В том-то и дело. Не знаешь, кому сдаешь. Но, между нами, с большим удовольствием я сдаю номера швейцарцам. Люблю людей, которые пятьсот лет не воевали... У вас лицо человека, не воевавшего пятьсот лет.

Аркаша действительно не воевал – он родился во время войны. Но его дед воевал в Первую мировую, отец – во Вторую, и мать выпекала хлеб под бомбежками...

– Стараемся, – объяснил он, – хотя и нелегко. Десять поколений не брали в руки оружия. Наша швейцарская традиция...

– Поэтому вы богаты... и умны... А у нас все кулаками возле морды размахивают... Знаете, я мечтаю открыть у вас гостиницу. Где-нибудь в Лугано.

– Лучше в Локарно, – посоветовал Аркадий.

– Там у вас связи?

– Там кинофестиваль. Кино под открытым небом. Больше двух тысяч мест. Думаю, сотня-другая остановится у вас.

Итальянец повеселел. Он снял с доски ключ и протянул его Аркаше.

– № 17! – торжественно сказал он, – лучший в нашем городке. Для особо почетных. Вы ляжете на кровать, где спал Мастроянни. Если хотите

– могу дать его постель...

В семнадцатом номере на кровати уже кто-то лежал. Аркадию показалось, что это Марчелло. Он было хотел предложить ему один из своих сценариев, но Мастроянни резко вскочил, извлек из кармана яблоко, положил его на плоскую башку и выпучил глаза.

– Узнаёте? – спросил Марчелло по-русски.

Перед ним стоял кряжистый, низкорослый еврей, явно из Мариуполя, с “джонатаном” на голове.

– Узнаете? – повторил еврей и показал Аркаше свои узловатые руки.

– У меня такое ощущение, что мы с вами не встречались, – промямлил Аркаша.

– А так? – он повернулся в профиль и встал в позу человека, стреляющего из лука.

Аркаша на всякий случай отошел в сторону...

– Кто вы? – спросил он.

– Вильгельм Телль, – сказал еврей из Мариуполя, – ваш национальный герой.

Национальный герой Швейцарии изрядно картавил.

– Мне еще в школе говорили, что я вылитый Вильгельм Телль... Я играл Вильгельма в мариупольском театре, – вот рецензия.

На газетном листе огромными буквами было написано:

“Беня Швейцер – Вильгельм Телль”. В центре листа на фотографии Беня целился в кого-то из лука. На голове красовалось огромное бутафорское яблоко. Очевидно, настоящее не сумели достать...

– Ну, кому, как не мне? – спросил национальный герой.

– Что, как не вам? – не понял Аркаша.

– Вернуться на родину. В родные Альпы.

– Вильгельм, – сказал Аркаша, – ваше яблочко лежит на кипе.

– А где же ему еще лежать? – удивился Швейцер. – Вы же берете только религиозных евреев... Мне кажется, я прохожу по обеим статьям...

– Между нами, – произнес Аркаша, – Телля по некоторым теориям не существовало.

– А на кого же я тогда похож?.. Я сторонник тех теорий, по которым он существовал... Скажите, что делать Вильгельму Теллю в Америке? – Беня снял с головы яблоко и протянул его Аркаше:

– Попробуйте, купил в частной лавке. Семь тысяч кило! Я вас уверяю – на голове национального героя яблочко было подешевле... И потом – вы это и сами знаете, но хочу все-таки напомнить – у Вильгельма была семья... Жена Сарра, дочь Лика, сын Нема и теща Мэри Самойловна... Не знаю, как относился к теще национальный герой – я тещу люблю...

И третьим в списке Аркаши встала вся семья Вильгельма Телля...

– “Зачем я снял гостиницу, – подумал Аркаша, – миссия выполнена, можно возвращаться”.

Но возвращаться ему не хотелось – там никто не ждал ни его, ни его пьес. И он еще не окунулся в Тиррентское море, не пообедал на...

– Поеду завтра, девятичасовым, – решил он.

Аркаша разделся и решил принять душ.

Он открыл двери в ванную – под душем стояла голая женщина.

– Пардон, – пробормотал Аркаша.

– Не смотрите, что я голая, – сказала женщина, – я геофизик... Из Ростова... Я думала, вы будете позднее и решила принять душ – у нашей хозяйки нет воды... железа, марганца, бокситов...

– У-у..у хозяйки? – Аркашу потряхивало.

– ...В Швейцарии. В такой прекрасной стране нет полезных ископаемых... А я найду – поверьте... Если я нашла в России, где нет ничего, даже мыла, то в Швейцарии точно найду... Нефть! Скажите им, что я найду нефть!..

В дверях появился хозяин с шампанским и фруктами на подносе.

– Пардон, – пробормотал он. – Я не думал, что швейцарцы... Пардон... Вы напоминаете итальянцев... Когда я принес шампанское Мастроянни... Пардон...

И он скрылся.

Аркаша и геофизик еще долго стояли голые и искали в Швейцарии полезные ископаемые.

– Только я одна не смогу искать, – сказала геофизик, – у меня семья. Дочь, сын, муж...

– ...теща, – подсказал Аркаша.

– Свекровь...

В ванну постучали.

– Попрошу не заходить! – закричал Аркаша. – Занято!

Еще не хватало, чтобы эмиссара с такой миссией застали в подобном виде!

– Мойтесь, мойтесь, – сказал низкий мужской голос, – я подожду. Мне не к спеху...

– Будьте любезны, – попросил эмиссар, – передайте мне брюки. Вскоре он вышел босой, обнаженный до пояса, оставив нагую геофизичку в ванне.

– Марк Бройдес, – представился человек с низким голосом, – кавалер трех орденов.

– Присаживайтесь, – Аркаша стал натягивать рубаху.

– Спасибо, я постою, – кавалер переминался с ноги на ногу, – у меня она, понимаете ли, отморожена, – он провел рукой по заднице, – финский фронт... Я был во втором лыжном батальоне. Меня взяли прямо с лекции по сопромату. Я учился в Техноложке. Это была ужасная война – одна винтовка на троих и та не стреляла – морозы. Лыжи не скользили. Крепления отваливались, а финны-кукушки сидели на елях и стреляли в нас, как в тетеревов. Потом война с немцами, прошел от Ельца до Берлина, горел в танке, – опять то же место. Затем нас бросили в Манчжурию, на войну с косыми. Если бы американцы не сбросили бомбы...

Аркаша покосился на его задницу.

– ... я бы окосел тоже, – закончил Бройдес. – Я хочу посмотреть страну, где не воюют, где нет генералов. Скажите, господин Бокс, сколько надо пройти войн, чтоб заслужить немного мира? Шестьдесят лет войн – и лет десять на альпийских лугах, а, господин Бокс?..

Как можно отказать ветерану? Отец тоже прошел все эти войны – пешком, на лошади. Как можно отказать почти отцу? И Аркаша поставил Бройдеса первым.

– Служу Швейцарской Конфедерации! – отчеканил ветеран.

– Рано, рано, – остановил Аркаша, – никаких гарантий...

Он подошел к ванной:

– Мадам геофизик, уходите, прошу вас, я эмиссар, могут придти люди.

Она вышла:

– Отвернитесь, я нагая.

– Полезные ископаемые вы могли искать голой! – буркнул Аркаша.

– Если нужно, я найду в Швейцарии марганец, – сказала она и скрылась...

Аркаша подошел к туалету, нажал на ручку двери, но вдруг отпустил.

– Алло, – сказал он, – там кто-то есть? Алло?..

В туалете что-то забулькало.

– Выходите! Я все равно никого больше не могу взять!

Туалет молчал.

Аркадий не решился войти.

“– А вдруг там сидит немой? – подумал он. – Как я смогу отказать немому”.

Он пошел в общий туалет, в коридор, тот был свободен.

Когда он шел обратно, кто-то, тяжело дыша, поднимался по лестнице.

– Жми на печень, – говорил прерывающийся женский голос, – с такой печенью они обязаны взять.

Аркадий рванул, скрылся в номере и запер двери.

Он распахнул окно – море несло волны, солнце село, и прибой подступал к отелю.

Где-то гремели тарелки, запахло свежей дыней.

Потом запели:

– “Скажите, девушки, подружке вашей”, – выводил противный голос.

Он почувствовал, что хочет есть, он бы навернул сейчас что-нибудь вроде “спагетти-карбонаре”, “лазань аль форно” и “салат с модзареллой и базиликом”, но спуститься он не решился.

Из-за популярности. “Возможно, – подумал он, – когда-то будут говорить: “На этой кровати спали Мастроянни и Бокс”...

Он выпил шампанское, закусил сушеным мясом из Гризона и лег спать.

Ему приснился Невский, весна, полдень и зайчик на Адмиралтейской игле.

– Возьмите в Швейцарию, – молил зайчик, – Возьмите в Швейцарию...

От удивления Аркаша открыл глаза. В свете звезд, над ним кто-то стоял.

– Откуда вы? – спросил Аркаша.

– Из туалета, – ответили в темноте.

– Почему вы не отвечали, когда я спрашивал?!

– Боялся, что вы не возьмете.

– Куда?..

– Я физик, ядерщик, разгоняю частицы. А у вас "СЕРН".

– Позвольте, насколько я знаю, "СЕРН" во Франции.

– Половина в Швейцарии, – уточнили в темноте, – та, где разгоняют. Я же ускоритель. Гумбольт, не слыхали?

– У меня пять семей, – простонал Аркаша, – нельзя ли развернуть синхрофразотрон так, чтобы разгоняли во Франции? Туда легче берут...

– Вы взяли геолога, которая ничего не найдет, и отказываете физику, который, как никто, разгоняет. Швейцария вам не простит. Это давнее убежище физиков. Эйнштейн в Берне открыл теорию относительности! У вас есть гарантия, что я ничего не открою в Берне?!

– Вы хотите именно в Берн?

– Я не настаиваю. Я могу открыть в Цуге...

– Я вас вставляю в список, – пообещал Аркаша. Он умирал спать.

– Моя фамилия Гумбольт, – донеслось из темноты, – религиозный физик Гумбольт...

Когда Аркаша проснулся – физика не было. Дверь была закрыта, окно тоже.

“– Он таки, наверно, неплохо разгоняет частицы”, – подумал Аркаша.

Он приподнял шторы и ногой раскрыл балконные двери. Он любил делать зарядку на фоне моря.

Прямо в трусах Аркадий вышел на балкон и взмахнул руками.

– И-и ра-аз! – сказали хором, откуда-то снизу.

Он перегнулся через перила – под балконом стояла огромная толпа евреев. От неожиданности он присел.

– И- и два! – проскандировала толпа. – Кончайте гимнастику, пора ехать в Швейцарию.

– К-кому? – выдавил Аркаша.

– Всем! Нам здесь нечего делать. Нам отказали и никто нас больше не берет. Нас выпустили из вонючего амбара, но нам не дают глотнуть свободы. А мы полны энергии, сил... Возьмите нас!..

Перед ним стояли сотни две, не меньше, и все ждали, и все с надеждой смотрели.

Никто на него так никогда не смотрел. Ничего никогда от него не зависело.

От волнения Аркаша выбросил вперед руку и подошел к краю балкона. Он чем-то напоминал Ленина на первом съезде советов. Ленина в трусах.

– Евреи, – начал он, – я не Америка... и не Швейцария... Я никого не беру... Есть фонд “ЛЕВИАФАН”... Он поручил мне отобрать три семьи, чтоб поселить на благодатной земле. Она мала, эта земля. Можно поехать трамваем во Францию, пойти пешком в Италию... Вплавь – в Германию. Всего три семьи, евреи...

– Чем одна семья лучше другой, – донеслось снизу, – по какому принципу вы отбираете?

– Я... – начал Аркаша.

– По зубам? – перебили его, – росту? потенции? Вы работорговец, мистер Бокс, вам не кажется, что вы – работорговец?!

– Не думаю, – Аркаша сдержался, – если б я умел торговать, я б давно продал свои пьесы...

– Вы забыли, что были таким же, как мы, – продолжали снизу, – эмигрантом, профуго Руссо. Еще недавно. Вам просто повезло. Вас взяли.

Как вас взяли в Швейцарию?!

– По гуманным соображениям, – ответил Аркаша.

– А на нас они не распространяются? Взять мою тещу, которой девяносто и которая уже не знает, куда она идет – это антигуманно?

Наших детей – антигуманно?! Дать нам подышать вольным воздухом – антигуманно? Мистер Бокс, скажите там: пусть нам дадут заброшенное место в горах, на леднике, на пике, где угодно – евреи могут жить всюду – и вы увидите, что мы из него сделаем. Это будет цветущая земля, это будет новый Израиль.

– Зачем Швейцарии Израиль? – спросил Аркаша. – Там и так 26 кантонов.

– В Америке 50! Кому это мешает? Будет 27. Кантон Иудея. Вам нравится?

– Мне о-очень...

– Среди нас есть строители, виноделы, музыканты. Мы построим город, мы будем пить вино, и наши скрипачи будут играть на наших крышах... Мильштейн, сыграй что-нибудь господину Боксу.

– Я не захватил скрипку, – сказал Мильштейн.

И тут ему протянули сразу несколько, он выбрал одну, он приложил к щеке платочек, он приноровился и заиграл Мендельсона.

Видимо, море тоже слушало, поскольку оно перестало катить свои волны, возможно, оно даже плакало – так играл Мильштейн, но разве увидишь, когда плачет море?

Мильштейн опустил смычок.

– Вы плачете, господин Бокс, – сказали снизу, – возьмите нас по гуманным соображениям, вы имеете право, вся Швейцария будет плакать.

– В Швейцарии не плачут, – ответил Аркаша, – даже если кризис на бирже. И там скрипачи не играют на крышах.

– Я могу играть где угодно, – крикнул Мильштейн, – возьмите нас всех! Ни один человек не имеет преимущества перед другим человеком. Особенно если они теряют надежду. Дайте нам надежду, господин Бокс.

– Хорошо, – сказал Аркаша, – хорошо... Сейчас я возьму лист и ручку, я сяду за стол на этом балконе и я вам дам надежду.

И он взял бумагу и ручку и сел на табурет.

– Пусть каждый из вас, – произнес он, – пройдет мимо балкона, и громко и четко выкрикнет свои имя и фамилию.

– И профессию, – донеслось снизу.

– И профессию. И я вас всех включу в список. Потому что ни один не имеет преимущества перед другим. И каждый имеет право на надежду.

И начался странный парад.

– Геня Шмуйлович – хороший архитектор. Ася Фельц – неплохой экономист... – Почему-то к профессиям евреи добавляли прилагательное.

– Кисин – талантливый композитор. Аксельрод – редкий врач.

Три часа итальянцы смотрели на профуги Руссо, на странных людей без земли, дома, надежды.

– Цукельперчик. Лейн. Асин.

И прошла старушка: – Брохе-Ривке! Три погрома, семь войн, пять детей, двенадцать внуков.

И еще одна: Кихелах. Сырники в сметане и оладьи с вишневым вареньем.

И старик: – Член партии с 18-го года. Вышел в 85-м. Чтоб она провалилась!

И еще одна, совсем слепая, глухая, совсем старая: – Цыпе. Изнасилование по дороге в синагогу, – повторяла она, – Цыпе! Изнасилование.

Три часа итальянцы смотрели на профуги Руссо, на странных людей без земли, дома, надежды.

В списке Аркаши было 342 человека.

– Я отобрал всех, – сказал он, – моя миссия провалилась, но я отобрал всех! Не знаю, есть ли у вас Швейцария, но у вас есть надежда.

Не дожидаясь вечера, он вылетел самолетом, хотя “ЛЕВИАФАН” ему оплачивал только поезд.

Еще не пристегнувшись, он начал строчить заявление в Федеральное правительство:

– ...копия в “ЛЕВИАФАН”, – выводил он. – Уважаемые господа!.. Самолет качало. Он пошел на взлет.

– ...неожиданная возможность создания в отдаленном горном районе...

Самолет тряхнуло.

– ...в области вечных снегов и ледника цветущего города...

Лайнер вошел в облака.

– ...со скрипачами на крышах, с фонтаном нефти у озера, рядом с синхрофазотроном, где элементарные частицы...

Началась настоящая качка.

– ...наряду с Вильгельмом Теллем, в кипе и с яблочком...

Над Флоренцией Аркаша вычеркнул “кипу” и добавил:

– В ресторанах-кихелах и сырники со сметаной, и никакой коммунистической партии, даже ни одного коммуниста.

Самолет уже летел над Средиземным морем.

– Несмотря на то, что город будет высоко в горах, туда будет паломничество – лучший симфонический оркестр, фиговые рощи, врачи, у которых никто не умирает, бабушки с внуками, банк, который дает под низкий процент и легкое пасхальное вино...

Солнце заливало салон.

– ...Там будет самая красивая синагога! И будут звучать еврейские песни. Танцевать “Хаву Нагилу!” Зажигать большую менору к светлому празднику “ХАНУКИ”.

Самолет пошел на посадку.

– ...И вам это не будет стоить ни...

Турбины урчали.

– ...надо только взять небольшое количество...

Махина обрушилась на посадочную полосу...

–... список прилагаю. Эмиссар, писатель...

Самолет так трясло, что подпись получилась неразборчива.

Однако через неделю Аркашу пригласили.

Он купил новую рубаху. Впервые надел галстук.

Чиновник был учтив.

– Мсье Бокс, – начал он, – а как вы попали в Швейцарию?..