Крепфол Сьюн к рейсу в Таиланд успел вовремя, но в Бангкоке ему еще предстояло успеть к рейсу на Сейшелы. «Боинг-747» находился в воздухе уже час.
Крепфолу Сьюну было пятьдесят пять лет, ростом он выдался небольшим, а телосложением средним, какое бывает у людей, не злоупотребляющих жирной пищей и спортивными тренажерами. В жилах этого человека текла азиато-арийская кровь, но сознание его было пропитано духом космополитизма.
Крепфол Сьюн никогда не улыбался, а если это и происходило, то лишь тогда, когда чистил зубы. Высокий лоб этого человека был испещрен траншеями глубоких морщин, но гораздо глубже был его разум – разум, впитавший в себя опыт и печаль сотен человеческих судеб. Его рано поседевшие, коротко стриженные волосы также говорили о том, что он многое повидал и многое пережил. Но печать трагизма читалась и в его черных, как два куска блестящего обсидиана, глазах – в глазах со сфокусированными на переносицу тяжелыми бровями и зрачками, излучающими укор и сильную волю. А от скошенного мощного подбородка по правой стороне его жилистого лица к самому уху тянулся глубокий алый рубец – БОЛЕЗНЕННОЕ НАПОМИНАНИЕ О ПОСЛЕДНЕЙ ВСТРЕЧЕ СО ЗВЕРЕМ.
Крепфол Сьюн был пилигримом, повидавшим множество стран и народов. И в какие бы обстоятельства он ни попадал, с кем бы ни говорил, он всегда проповедовал БОЖЬИ ЗАПОВЕДИ. Он помогал людям не только добрым советом и искренним сочувствием. Он принимал в судьбах людей прямое участие, ему не были чужды ни материальная помощь, ни физический труд. Но люди не всегда его понимали – потому что в их душах ЗВЕРЬ уже взращивал семена НЕНАВИСТИ, НАСИЛИЯ и СТРАХА.
Крепфол Сьюн занял кресло у окна. Ему казалось, что, лаская взглядом раскинувшиеся под лайнером облака, он становится ближе к богу. Десятидюймовый белокаменный крест, висевший у него на груди, был зажат в левой ладони. Древнее пророчество, выгравированное на белом камне в емкий иероглиф, жгло руку. А у самого сердца под складкой сутаны лежала одетая в кожу буйвола небольшая книга.
Облака, проплывавшие под авиалайнером, притягивали к себе взор пилигрима, они уносили его мысли в прошлое двухдневной давности, в Париж – в город, где и началась его миссия.
В загородном парижском доме Мишеля Арно – археолога, члена Парижской академии наук – Крепфол Сьюн бывал не впервые. В парадной гостиной, выполненной в стиле эпохи Ренессанса, у ближайшей стены всякого гостя первым делом встречали две каменные горгульи. Цепляясь когтями в обе стороны камина и ощерив черные грозные пасти, они точно напоминали избитую фразу: «Будь как дома, но не забывай, что ты в гостях». На стенах, отделанных панелями темного дерева, висели наборы старинного оружия и доспехов. А многочисленные полки были забиты атрибутами древнейших цивилизаций Центральной Америки, Мексики и Египта. Статуэтки и маски ацтеков и майя мирно соседствовали с бронзовыми фигурками царей и украшениями, привезенными из Долины Царей.
И каждый раз, прикасаясь к «осколкам истории» древнейших цивилизаций, Крепфол Сьюн испытывал необъяснимый трепет, словно в лицо ему дышала сама вечность. Иногда ему казалось, что он видит фрагменты жизни людей, живших в ту эпоху, слышит их голоса. Он мог полчаса стоять у какой-нибудь безделушки, переживая отголоски чей-то жизни.
В тот роковой день, следуя за хозяином дома сквозь лабиринты «осколков истории», Крепфол Сьюн подошел к его рабочему столу. По обыкновению они рассаживались в креслах друг против друга, пили зеленый чай и в спорах рождали истину. И только после все этого, соблюдая устоявшийся годами ритуал, пересаживались в жесткие стулья за письменный стол, и их беседа плавно переходила к осмотру новых «трофеев». В эти редкие моменты лицо Мишеля Арно осеняла улыбка.
И по тому, как Мишель Арно, нарушая ритуал, предложил сесть сразу за стол, Крепфол Сьюн понял, что произошло что-то очень важное.
– Я очень рад видеть вас в своем доме, любезнейший, – произнес Мишель Арно.
– Взаимно. Как Ваше здоровье?
– Полон сил, друг мой! Не сочтите за неуважение, что не предлагаю Вам чаю. Мы попьем позже. Но сегодня я пригласил Вас не для светских бесед и не для того, чтобы исповедоваться в грехах. Не мне Вам рассказывать, что археология – моя единственная женщина, моя страсть… Впрочем, перейду сразу к делу.
Мишель Арно выдвинул ящик стола и извлек на свет небольшой деревянный ларец. Расписанный по гипсовой грунтовке, он по своей тонкости и сочетанию красок напоминал лучшие образцы иранской и индийской миниатюры. На крышке ларца пилигрим успел заметить изображение сцен царской охоты, а на боковой, близкой к нему стенке – фараона на колеснице, поражающего в сражении азиатов.
Избегая предисловий, профессор тут же распахнул ларец и выложил на стол странный предмет. Этот предмет уже при первом визуальном контакте заставил Крепфола Сьюна податься вперед и взять его в руки. Это был белый крест, десять дюймов в длину, два в поперечнике, полдюйма в толщину. Судя по тому, что на нем отсутствовал косой поперечник, пилигрим поспешно пришел к выводу, что крест католический. Но, приглядевшись, он понял, что ошибался вдвойне. Сверху вниз, по вертикали тонкой змейкой в три ряда струились иероглифы. Многолетнее общение с профессором научило Крепфола Сьюна более-менее разбираться в письменах тех или иных цивилизаций, и сейчас он мог однозначно сказать, что это древнеегипетские письмена.
– Этот крест не имеет никакого отношения…
– Ни к православию, ни к католицизму, – мгновенно подхватил его профессор. – Этот крест настолько загадочен, что я не в состоянии определить хотя бы приблизительно его дату происхождения. Судя по иероглифам, можно было бы предположить, что он относится к 4 веку до нашей эры, но… – Мишель Арно многозначительно поднял указательный палец. – Я так и не понял, из чего он сделан, в таблице Менделеева отсутствуют эти элементы. Радиологический анализ ничего не показал. Приборы либо зашкаливают, либо выходят из строя. Его даже рентген не просвечивает.
– А надписи? – затаив дыхание, спросил пилигрим.
– Их я смог расшифровать. И здесь вас, любезнейший, ожидает второй сюрприз.
Мишель Арно взял со стола расшифровку и прочитал:
«Человече, придет время собирать камни, но когда последний, третий камень будет у ног Зверя – не дай ему открыть Врата СЕТА. Пронзи сердце Зверя клинком, что в руках твоих».
От услышанного у Крепфола Сьюна перевернулось что-то внутри, но впереди его ждало куда более сильное потрясение.
Легким нажатием на крохотный рубин, спрятавшийся где-то сбоку, Мишель Арно отсек нижнюю часть креста, оказавшуюся ножнами. Теперь в руках профессора пилигрим увидел клинок, и ему стало понятно, почему верхняя часть креста имела заостренную, с углублениями для захвата руки форму. Поперечник же креста в этом случае уже играл роль эфеса. Стрелообразное жало клинка заметно расширялось к рукоятке, кроме того, подобно боевому ножу, оно имело двухстороннюю заточку и кровостек, а для уменьшения демаскирующих бликов его поверхность была матирована. Длина клинка составляла семь дюймов, а ширина полтора.
Мишель Арно возбужденно продолжил рассказ:
– Материал, из которого изготовлен клинок, мне также не известен. Такого в природе просто не существует. Он прочнее дамасской стали, а допуск зазора между ножнами и эфесом не превышает одной сотой толщины человеческого волоса.
Зрачки Крепфола Сьюна от удивления расширились. До него вдруг дошло, о каких камнях говорят иероглифы.
В Саудовской Аравии, в Мекке – центре исламской религии, расположен священный храм Кааба. В северо-восточный угол этого храма снаружи вкраплен знаменитый Черный камень, имеющий не более 7 дюймов в диаметре. К нему прикасался сам Мухаммед, и реликвия эта почиталась еще задолго до него. Никакой другой предмет не удостаивался столь долгого почитания. Кааба всегда накрыта черным покрывалом, за исключением того места, где находится Черный камень.
По преданиям, этот камень первоначально был ослепительной белизны, но от прикосновения грешников стал тускнеть и вскоре почернел. История гласит, что ангел-хранитель Адама после грехопадения своего подопечного и был обращен в этот камень. Со дня основания храма пролетали века, Кааба много раз разрушалась от пожаров, наводнений, землетрясений и нечестивых рук, но ее всегда восстанавливали в первоначальный вид. Разрушался и сам Черный камень, но серебряная оправа, в нем скреплявшая трещину, словно вещала за него:
БЫТЬ МОЖЕТ, Я И НЕ ВЕЧЕН, НО ВЕЧЕН СВЕТ ОТ МЕНЯ, ИДУЩИЙ СКВОЗЬ ПЫЛЬ ВЕКОВ К ВАШИМ СЕРДЦАМ!!!
И произошло землетрясение, и был Черный камень препровожден в безопасное место…
И ИСЧЕЗ КАМЕНЬ, СЛОВНО В ВОДУ КАНУЛ.
– Неужели это Он? – выдохнул Крепфол Сьюн. – Ты слышал, что в Мекке из храма Кааба бесследно исчез Черный камень?
Мишель Арно покачал головой:
– А в Иерусалиме в Храме Гроба Господня пропал другой камень. Там прямо напротив входных дверей, на расстоянии нескольких шагов, на полу лежала плита из бледно-розового мрамора – камень Помазания, на который для умащения ароматическими составами перед погребением было уложено снятое с креста тело Христа.
Пилигрим чуть опустил глаза.
– Как к вам в руки попал этот клинок, где вы его нашли?
– Три дня назад в Египте я провалился в пещеру… – профессор опустил в ларец руку и, точно факир в предвкушении аплодисментов, выждал паузу. – Кроме того, что Вы уже видели, там я нашел и это.
Мишель Арно вынул из глубин ларца небольшую, размером с карманный разговорник книгу и положил перед пилигримом.
– В ней не меньше загадок. Двести страниц символов, ранее никогда и нигде в истории не встречавшихся. Книга хранилась в таких условиях, что по всем законам она должна была превратиться в труху. Но выглядит так, словно вчера вышла из-под типографского станка. Обложка сшита из кожи буйвола серебряными нитями, и анализ красок ничего не дал. Все буквы, если их можно таковыми назвать, выжжены лазером или чем-то еще. Я не смог расшифровать ни одного символа, и предназначение самой книги мне не понятно, – профессор вздохнул и продолжил: – Эти находки в совокупности чрезвычайно важны, они указывают на настоятельную необходимость основательно пересмотреть наши фундаментальные понятия о природе человека и природе реальности. Что есть время? Что есть прошлое и настоящее. Почему они пересекаются в одной точке? Эти два предмета я нашел в пещере, в которую нога человека не ступала более двух тысячелетий. Но наши находки, в особенности кинжал, относятся ко времени нанотехнологий, которых еще и в помине нет.
– С вашего позволения… – произнес Крепфол Сьюн, наливая из графина воды полный стакан. Из-за пересохшего от волнения горла он выпил его залпом. – Я не верю в простые совпадения. Где-то должен быть третий камень…
– Я не слышал о таком, но именно по этой причине я и вызвал вас. Вы двадцать лет бродите по свету и проповедуете заповеди Божьи. Вы пересекли пешком не один континент, вы в трудную минуту помогали отчаявшимся и словом, и делом. И никому, кроме вас, я не мог бы доверить эту тайну. Мне было предназначено найти, вам – довести дело до конца. Теперь эти два предмета ваши.
– Почему именно я? Почему вы не обратились к представителям официальной церкви?
– Я им не верю. Один такой моего внука развратил. Я вам верю. Вы от Бога! Вы лишены религиозных догм и стереотипов. Вы представитель старого духовенства, а это особая духовная культура, в которой сочетаются воспитанность и мудрость природная.
– Благодарю за признательность, – воскликнул Крепфол Сьюн. – Мне очень горестно осознавать, что дьявол проникает и в наши ряды.
Крепфол Сьюн с трепетом осмотрел клинок и книгу. Затем, крепко прижав к груди, произнес:
– Я доведу это дело до конца. Будьте уверены.
– Благодарю вас, друг мой, Располагайтесь в моем доме. Все, что захотите, к вашим услугам.
В эту ночь сознание пилигрима, внезапно затопленное чувством абсолютного страха и тревоги, заставило его тело проснуться. Тошнотворный запах пережженного марципана сообщил Крепфолу, что в комнате он не один. Не вставая с постели, он протянул руку и включил торшер. У подножия кровати стоял профессор. В его сверкнувших дьявольски зеленым огнем глазах читался недобрый знак. Голубоватая сталь ятагана, что поблескивала в его руках, заставила пилигрима съежиться, а секундой позже, схватив под подушкой крест и фолиант, он скатился с кровати.
О том, что ятаган его зацепил, Крепфол Сьюн понял по стекавшейся по щеке струйке крови. Шок заблокировал боль, нагнетая все усиливающееся чувство страха.
– Тебе не стоило приезжать сюда, пилигрим, – прошептал профессор, обходя кровать.
По телу Крепфола пробежали мурашки. Зверь овладел телом профессора, промелькнуло в его голове. И гораздо раньше, чем эта мысль промелькнула, его рука уже отсекла ножны креста, обнажая тонкое смертоносное жало.
Пилигрим увидел, как дьявольская сущность, завладевшая телом профессора, в двух шагах остановилась и, взмахнув ятаганом, открыла в пространстве зияющую червоточину-воронку. Завихрившийся поток воздуха мгновенно всосал в открывшийся портал подушку и простынь. Покачнувшийся же торшер отбросил зловещую тень Сущности, но устоял на месте.
– Я пощажу тебя, Крепфол, единственного из всех, кто вставал на моем пути, – прошипела Сущность. – Я оставлю тебе жизнь. Брось крест и книгу в эту воронку.
– Изыди, вон, нечистая сила, – закричал пилигрим, интуитивно вытягивая перед собой фолиант. Червоточина-воронка свернулась в пространстве, и по комнате прокатилась энергетическая волна, оттесняя Сущность к окну. Пилигрим вскинул над собой жало клинка.
В сердце. Непременно в сердце.
Одно мгновение в сознании пилигрима происходила внутренняя борьба.
Убив Зверя, я убью друга.
Однако тело его, опережая мысль, рвануло вперед, рассекая клинком воздух.
Уклонившись, Сущность вскочила на подоконник и, увлекая за собой фейерверк разбитого стекла, скрылась в ночи. Ее грозный рык с каждой секундой утопал в глубине сада все глубже и глубже, но до слуха пилигрима успели долететь последние слова:
– Я буду ждать тебя в аду, Крепфол. Непременно.
Крепфол прикоснулся к окровавленной щеке, боль заставила вспомнить, что он еще жив и все это не сон. Он вышел в коридор и, пошатываясь, забрел в ванную комнату. Посмотрел в зеркало. Вдоль правой стороны лица, от уха до подбородка, тянулась ножевая рана.
Крепфол включил воду и, потянувшись к крану, отдернул в ванной занавеску. Оттуда, со дна, облаченная в платье горничной, на него смотрела мумия, обезвоженная и обескровленная. Уже позже, следуя по пятам Зверя, он поймет, что таким образом, заметая следы, тот меняет тела.
Крепфол вернулся в комнату, сел на кровать. Хотелось упасть в нее и заснуть. Забыть и от всего убежать. Ощущение навалившейся вины разрывало ему сердце. Теперь он понимал, что переоценивал свои силы, в первый раз за все время. Было много вопросов, и ответов на них он не знал. Внезапно посетившее чувство апатии заставило его схватить фолиант.
Разорвать и послать все к черту. Бесконечная борьба добра и зла. Зерна от плевел. Пепел от жизни. Плевать, да хоть чума бубонная. Что я могу один сделать, если ничего в этом мире не меняется.
Краем сознания он вдруг заметил, как в нем что-то пробуждается. Мощным потоком энергии загадочный фолиант встряхнул в его теле каждую клеточку и прояснил помутившееся сознание.
В миг его тело было затоплено ощущением энергетики и необыкновенным чувством абсолютного мира и свободы. Боль, разрывавшая его плоть, исчезла, а пораженные участки на правой щеке регенерировали. Пилигрим дотронулся до нее. Рана затянулась, но как напоминание о незабываемой встрече остался широкий рубец – от уха до подбородка.
В эту ночь, покидая дом, пилигрим вдруг ясно осознал, что Зверь, сея в душах людей семена ненависти, насилия и страха, питается взращенными плодами и становится сильнее.
Крепфол Сьюн искал след Зверя второй день. Фолиант пилигрима, точно указующий компас, посылал в его сознание образы и видения. Внутренним чутьем, прислушиваясь к нему, он бродил по Парижу и его окрестностям пока, наконец, не вышел на Хэнка Диккенса имеющего связи в департаменте полиции. Этот человек зарабатывал сбором и продажей любой информации. И Крепфол Сьюн, повинуясь воле фолианта, полностью открылся этому человеку. И какого же было его изумление, когда Хэнк рассказал ему, что полчаса назад с Сейшельских островов поступил тревожный звонок, извещавший, что на острове Маэ в состоянии мумии найден человек без документов. На воротничке его сорочки было вышито имя – Мишель Арно.
Спустя час пилигрим был в самолете. Он наблюдал за проплывающими под лайнером облаками и думал о том, что в руках Зверя находилось два сердца: сердце Иисуса Христа и сердце Мухаммеда, не хватало последнего…
А это означало, что ЗВЕРЬ менял обличие и подходил к финишной черте – к черте, за которой открываются ВРАТА СЕТА. И все это говорило о том, что ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ ПРИШЛО.