Грозная коалиция «молодых волков», их зловещая сплоченность, однако, не очень сильно обеспокоила пять самых влиятельных семей мафии.

Главари этих семей, уверенные в своем превосходстве над остальным преступным миром, в таких случаях урегулировали отношения на своем, самом высоком уровне.

Джузеппе Массериа, он же Джо Босс, и Сальваторе Маранзано, главы двух самых могущественных семей, не щадили друг друга. Что же касается Чарли Лучиано, то тот факт, что он был сицилийцем, всегда сбивал их с толку. Для каждого из них Лучиано представлял новую силу, чьей поддержкой следовало заручиться, чтобы стать капо дей тутти капи. Но прежде всего надо было подрезать ему крылышки. Массериа, правда, имел над ним известную власть, которой хватало хотя бы на то, чтобы регулярно получать проценты с некоторых, операций. Суммы этих отчислений становились все более значительными, но не это было главным. В глазах остальных мафиози авторитет Лучиано рос день ото дня, и постепенно он превращался в своего рода главаря банды. Джо Босс не мог вынести такого оскорбления, хотя Лучиано продолжал держаться но отношению к нему достаточно почтительно. Этого «мальчишку» следовало поставить на место, и сделать это надо было как можно скорей.

Решив, что момент для этого уже наступил, Джо Массериа потребовал встречи один на один в «Барбизоне» у Лучиано, чтобы тем самым доказать, что он настоящий дон, никого и ничего не боится и ему не нужен телохранитель.

Чарли ожидал его стоя, рядом находился Фрэнк Костелло.

– Я ведь сказал: один на один, – заорал Массериа, входя в гостиную.

– Ты сказал… Но у себя я делаю то, что хочется мне. Костелло – мой друг. У меня от него нет секретов.

Массериа не стал настаивать.

– Годится. В принципе меня это устраивает хотя бы потому, что чем больше людей узнает о нашем разговоре, тем лучше. Так вот, ты жульничаешь во всем и везде. Но ты еще и мой лейтенант, ты человек Джо Босса… А я знаю, что вместе со своими приятелями ты загребаешь себе все поставки виски. Что я имею с этого? Да ничего.

Чарли Лучиано попытался выразить удивление:

– Но мы же договорились об этом, Джо. Ты получаешь со всего… за исключением алкоголя, а это уж только мое личное дело.

Массериа перестал ходить взад и вперед.

– В моей семье ни у кого нет личных дел. Ты должен отчислять мою долю со всех своих операций.

Чарли попытался еще раз:

– Мы же договорились об этом, Джо… Ты сам пожал мне руку и дал «добро».

– Вот и прекрасно! Больше я не даю «добро»… Я разрываю все договоренности. Ты во все вносишь суматоху и неразбериху. Я не могу этого терпеть. Либо ты возвращаешься в семью, либо я верну тебя силой. Ясно?

Чарли Лучиано отрицательно покачал головой. Массериа вышел, хлопнув дверью.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Нарушил ее хриплый голос Фрэнка Костелло:

– Надо выиграть время, – посоветовал он. – Этот сумасшедший может нас всех прикончить. Если собрать всех наших людей – тех, кто есть у Джо Адониса, Багси, Мейера Лански, Дженовезе, Датча Шульца и Анастасиа, мы наберем чуть больше сотни таких, которые не только согласны ввязаться в драку, но и не боятся получить пулю в живот. Однако Массериа может выставить вдвое больше, около пяти сотен «солдат», как он говорит, напичканных баснями о фамильной чести, этих хулителей евреев и выходцев не из Сицилии, а из других провинций Италии. Неприятности могут поджидать нас на каждом шагу. Надо выиграть время. Мы избежим этого… если вступим в союз…

– Ты имеешь в виду Сальваторе Маранзано?

– Ты что, считаешь это нелогичным?

– Логичным, – легко согласился Чарли Лучиано, – я даже попытаюсь установить контакт.

К его несчастью, Сальваторе Маранзано тоже думал о нем. Он его не забыл. Встреча, однако, оказалась суровой и жестокой.

* * *

Видя явную нерешительность Чарли Лучиано, его приятель Фрэнк Костелло, желая установить связь с кланом противника, обратился к Вито Дженовезе, поскольку тот находился в хороших отношениях с Тони Бендером, одним из верных людей Маранзано. Введенный в курс дела, Томи Луччезе поддержал эту идею, считая, что следует поторопиться, пока между двумя враждующими семьями не разразилась война. Он сообщил, что Том Рейна давно готовится бросить Массериа.

Тони Бендер передал Костелло предложение своего капо дона Сальваторе провести встречу с Чарли Лучиано один на один 17 октября 1929 года в полночь на Статен-Айленде – на территории, которую было можно рассматривать как нейтральную, поскольку она находилась под контролем Джо Профачи, лейтенанта Маранзано, но одновременно и друга детства Лучиано.

В назначенный день и час Вито Дженовезе предложил сопровождать своего друга Чарли, спрятавшись в машине с небольшим запасом оружия. Лучиано, ссылаясь на то, что он дал слово, категорически возразил против этого и отправил его обратно.

Сальваторе Маранзано, прибыв на место встречи первым, уже прохаживался взад и вперед по пустому Доку. Как только Чарли вышел из машины, Маранзано заключил его в свои объятия, похлопывая при этом по плечу:

– Я счастлив видеть тебя, Мой мальчик…

Вместе они прошли в просторный ангар, где уселись на стоящих в углу ящиках. Расположившись друг против друга, они молчали, не зная, с чего начать разговор. Дон Сальваторе решил поговорить о своей родине и произнес с некоторым сожалением:

– Ты покинул ее слишком рано, мой мальчик, чтобы помнить ее. Какая жалость…

Это говорилось для того, чтобы уколоть Лучиано. С комком в горле от охватившей его ярости на этого заскорузлого «усатого папашу», который вынуждал его подчиняться, он сказал:

– Я пришел, потому что думаю о совпадении наших интересов и о том, что ты мне предлагал однажды…

Пальцами, унизанными кольцами, Маранзано играл массивной золотой цепочкой. Висевшие на ней часы начали покачиваться над его огромным животом, невольно притягивая к себе внимание. Он сокрушенно заметил:

– Два раза дают тому, кто берет быстро… А ведь ты не только не захотел поторопиться, Сальваторе, но, как мне кажется, предпочел Джузеппе Массериа.

Лучиано почувствовал недоброе, и ему стало неудобно сидеть на ящике.

– Ты прекрасно знаешь, что он меня заставил… К тому же зачем бы я находился здесь, если бы у меня был свободный выбор.

– Ты здесь потому, что Массериа никуда не годен. Он невежда, неумеха, сквернослов и к тому же несправедливый и слабый человек. Ты прекрасно понимаешь, что в скором времени я его раздавлю. На чьей стороне будешь ты тогда?

– Я пришел для того, чтобы это обсудить.

Дон Сальваторе Маранзано принялся еще сильнее раскачивать свои часы.

– Сальваторе Луканиа, я тебе сделал однажды предложение. Ты его отверг. Ты еще молод. Я всегда хотел, чтобы ты был со мной. Ты будешь подчиняться мне, как дитя своему отцу.

Он надолго замолчал и затем, не отрывая взгляда от Чарли, продолжал:

– Только на этот раз. ты должен будешь дать мне одно обещание, чтобы я был полностью уверен в твоей искренности, в том, что ты честно будешь выполнять свои обязанности, и я всегда смогу рассчитывать на тебя как на своего парня.

Лучиано насторожился, он опасался самого худшего.

– Какое?.

– Ничего сверхъестественного, честь твоя не пострадает: ты должен убить Массериа…

Чарли облегченно вздохнул:

– О! Но, дон Сальваторе, я сам об этом подумывал.

Быстрым движением руки Маранзано подбросил часы и поймал их. Затем резко произнес:

– Конечно! Но я хочу, чтобы прикончил его именно ты.

Лучиано тут же понял дьявольскую хитрость Маранзано. Это была западня, из которой он не имел бы шансов выбраться. В мафии существовал непреложный закон: если кто-либо убивал главу семьи, он ни в коем случае не мог рассчитывать на то, чтобы запять его место. Такое требование отвечало традициям мафии. Если глава семьи становился неспособным, можно было замышлять его устранение от дела или даже физически его уничтожить, но требовалось, чтобы намерения не были продиктованы властолюбивыми устремлениями кандидата на его место и чтобы совет семьи их одобрил.

То, что предлагал ему Маранзано, было не чем иным, как ловушкой. Не вызывало сомнений и то, что ему вряд ли позволят остаться после этого в живых. И действительно, какой капо допустит в свои ряды мафиозо, только что прикончившего своего собственного капо? И прежде всего этого не сделает дон Сальваторе, глава столь могущественной семьи.

– Тебя что-нибудь смущает, мой мальчик? Но ты же видишь, что все справедливо.

Дон Сальваторе наклонился к нему, и с его губ сорвалось:

– Тот, кто к столу приходит последним, находит только кости. (Эту фразу он произнес по-латыни и не потрудился перевести). Ну, так что же?

– Так что же? А иди-ка ты…

Дон Сальваторе хохотнул:

– Ты пока еще мальчишка, которому нужна приличная порка. Ты ее получишь, хотя бы потому, что, сам не зная почему, я испытываю к тебе слабость. Я очень люблю тебя, Сальваторе…

Неожиданно он громко крикнул:

– Идите сюда!

Груда ящиков с грохотом развалилась, и из нее выскочили шесть человек, лица которых скрывали цветные платки.

Наступила очередь рухнуть на пол Чарли Лучиано. Придя в себя, он почувствовал, как его приподняли, он полетел, и его последующие движения напомнили ему движения своеобразного маятника, который он видел незадолго перед этим в руках Маранзано и которым стал сам. Почувствовав ужасную боль в плечах, он понял, что его подвесили за руки к одной из балок.

Сидя на ящике, Маранзано спокойно разглядывал его.

– Скажи, мой мальчик, что ты убьешь Массериа. Чарли молчал.

Люди дона сорвали с него рубашку, затем принялись тушить один за другим свои сигареты о его тело. У него потемнело в глазах. Каждый раз, когда он приходил в себя, он слышал голос Маранзано:

– Убей Массериа!

Его мучители вооружились ремнями, которые они намотали на руки, чтобы было удобнее бить пряжками. Кожа стала лопаться под ударами…

– Убей Массериа! Не будь дураком, иначе сдохнешь прямо здесь.

Нет необходимости продолжать описание всего, что испытал Чарли Лучиано, но он не сдался. Тогда Маранзано приказал:

– Снимите его с крюка и добейте. Его люди устремились к жертве.

Полицейский патруль подобрал Чарли Луканиа в зловонном водосточном канале на Гиланд-бульвар (Статен-Айленд) в столь жалком состоянии, что нашедшие его двое полицейских сочли, что он мертв. В госпитале, куда он попал, подвели печальный итог: пролом черепа, одиннадцать выбитых зубов, пробита правая щека, угроза удаления правого глаза, восемь переломанных ребер, перелом большой и малой берцовой кости, переломы костей левого запястья, раздроблены большие пальцы, разрыв связок правого колена, многочисленные следы порезов лезвиями бритв и ножей на груди, многочисленные ожоги на всем теле, множество синяков.

Первыми нанесли визит пострадавшему Фрэнк Костелло и Мейер Лански. Когда они узнали о состоянии здоровья своего приятеля, Мейер Лански воскликнул со слезами на глазах:

– О Чарли, ты действительно счастливчик!

– Да, – подтвердил Костелло, – счастливчик…

С этого дня они называли его не иначе как Чарли Лаки (Счастливчик). Их примеру последовали и другие. В преступном мире молва о неуязвимости Лаки Лучиано распространилась со скоростью необыкновенной. Его отправили практически на тот свет, но он чудом сумел оттуда вернуться. Этот тип никому не уступил, но после этого он стал еще более жестоким, и ему по-прежнему сопутствовала удача.

Тогда никто не мог сказать с полной уверенностью, что с ним случилось на самом деле. Для Лучиано, который в душе оставался мафиозо, закон молчания (омерта) имел очень большое значение. Только много позднее он поведал своим друзьям Костелло и Лански о том, что произошло на Статен-Айленде.

На больничной кровати, испытывая ужасные боли, Лаки Луканиа буквально заново рождался. Ему предстояло еще долго восстанавливать свои силы – физические и душевные.

В результате многочисленных переломов ребер он усвоил привычку ходить очень прямо, слегка наклонив корпус вперед. На его лице навсегда сохранились рубцы и шрамы. Так как у него был поврежден нерв, правое веко наполовину закрывало глаз, лишало его подвижности, а всему лицу придавало выражение тревоги.

К моменту выхода из больницы Луканиа принял окончательное решение. Он всегда будет в безупречной форме. Он забудет о том, что такое жалость, и, чтобы властвовать над людьми, станет бесчеловечным.

* * *

В продолжение длительного периода выздоровления Лаки Лучиано – а именно так его стали называть, и с этим именем связана вся его последующая деятельность – не терял времени даром.

Он постоянно думал о последствиях, которые повлечет за собой такой шаг, как создание преступного, синдиката на совещании в Атлантик-Сити. Для шаек открывались блестящие перспективы, по для этого надо было, чтобы со старыми донами было покопчено. Если бы не боль от заживающих ран, Чарли улыбнулся бы при мысли о том, как отживающие свой век доны из кожи вон лезут, чтобы завоевать алкогольный бизнес.

Его замыслы шли дальше. И уже давно. Благодаря «смазному банку» удалось установить самые широкие и влиятельные связи. Как-то в начале предыдущего, 1928 года дорогой его сердцу Фрэнк Костелло чуть ли не силой свел его с одним деловым человеком но имени Рэсток, мультимиллионером, гордившимся тем, что именно он построил один из самых больших небоскребов Нью-Йорка – «Эмпайр Стейт билдинг». У этого самого Рэстока, известного политического деятеля, сторонника демократической партии, Лаки Лучиано столкнулся нос к носу с губернатором штата Аль Смитом, который даже поднялся, чтобы приветствовать его, тепло пожал ему руку и сообщил:

– Дорогой господин Луканиа, я счастлив познакомиться с вами, нам предстоит сделать совместно немало больших дел…

Политический деятель пояснил, что он имел в виду. В основном он хотел, чтобы Луканиа помог ему получить голоса избирателей в Манхэттене, Бруклине, Бронксе и в других местах, где тот пользовался влиянием. Это должно было помочь ему заручиться поддержкой демократической партии для выдвижения своей кандидатуры на очередных президентских выборах.

Чарли Луканиа не мог даже мечтать, что государственному деятелю такого масштаба понадобятся его поддержка и услуги. Какой прогресс по сравнению с жалким рэкетом на улицах «Малой Италии»! Ну, а что предлагал Смит в обмен на эти услуги? Советы, обыкновенные советы, как жить. Но какие советы!

– Видите ли, господин Луканиа, вам надо срочно перестраивать свою деятельность, с тем чтобы… подготовиться к будущим переменам. Хочу вам сказать, что не я, так кто-нибудь другой, но мы обязательно отменим закон Уолстеда. Торговля спиртными напитками станет свободной. Будьте готовы. В случае необходимости я вам помогу, как вы поможете мне. Вы во всем можете рассчитывать на мою поддержку.

«Большая семерка» сделала все так, как от нее и требовали. Аль Смит праздновал свое выдвижение от демократической партии и, как первый кандидат-католик на президентский пост, мог рассчитывать на то, что за него будут голосовать итальянцы, ирландцы, евреи. На президентских выборах, однако, он не смог противостоять активности республиканцев, вознесших на вершину власти Герберта Гувера. Смита упрекали в основном за то, что он выходец из Нью-Йорка, за его нью-йоркское произношение и манеры, за то, что он католик, то есть прислужник папы.

Фрэнк Костелло поддерживал самые тесные связи с деловыми католическими кругами и вообще со всем католическим, что было в Соединенных Штатах. Многочисленные опорные точки, которыми он располагал во всех звеньях аппарата полиции, оставались надежными, поскольку почти все полицейские были ирландцами и, следовательно, католиками. Влияние Костелло распространялось до Бостона, самого аристократического города США. В столице УАСП его самым надежным партнером оставался Джозеф Кеннеди, католик, будущий посол США в Лондоне и отец будущего президента. Кеннеди отнюдь не считал для себя зазорным участвовать в незаконной торговле алкоголем, доверяя ее реализацию подпольным заведениям Фрэнка, который любил говорить по этому поводу:

– Я помог Джо составить состояние, хотя он сейчас и делает вид, что не знает меня…

Итак у Лаки Лучиано на руках был не одни козырь, и, главное, ему было известно, что в самом ближайшем будущем «сухой закон» отменят и поэтому необходимо как можно быстрее осваивать новые, не менее, а быть может, и более выгодные промыслы.

На конгрессе в Атлантик-Сити такая возможность уже предусматривалась, и перед каждой шайкой открывались новые возможности, новое поле деятельности. Необходимо было, однако, урегулировать отношения с мафией, остававшейся для них основным источником неприятностей.

Маранзано уже раскрыл свои карты, теперь Лучиано оставалось выступить против своего капо Джо Массериа, тем более что после путешествия на Статен-Айленд он был сыт по горло «усатыми папашами».

Между тем Лаки Лучиано спустя тринадцать дней после его избиения, когда он еще лежал на больничной койке, понял, насколько пророческими были слова, сказанные им в Атлантик-Сити.

В этот день, в четверг 25 октября 1929 года, на Уолл-стрит царила паника. Рушились огромные состояния. «Сумасшедшие годы» канули в небытие. Соединенные Штаты вступали в невиданный до того экономический и финансовый кризис. «Великая депрессия» довела до отчаяния тех, кто еще вчера не хотел внять голосу благоразумия. Огромное число вчерашних миллионеров не выдерживали испытания и, за недостатком воображения, кончали жизнь самоубийством. И если еще вчера любители выпить закупали виски «Дж. энд Б.» целыми ящиками, то уже завтра им придется пить его только наперстками.

Однако, как показали события в Атлантик-Сити, Лаки Лучиано предусмотрел возможность возникновения подобной ситуации и, уж во всяком случае, необходимость освоения на длительный срок новых форм рэкета в различных областях, вызванную неизбежностью отмены «сухого закона», что грозило крахом всей системы бизнеса, основанной на контрабанде спиртным. Но приходилось учитывать существование мафии, прочно укоренившейся, имеющей в своем распоряжении многочисленные шайки, закаленные, послушные воле дона, мафии, которая может попытаться парализовать их деятельность, а затем поглотить их пли, во всяком случае, вставлять им палки в колеса, мешать добиваться успехов на пути к завоеванию сказочных богатств.

К декабрю 1929 года Лаки Лучиано еще не восстановил свои физические силы. Но возможность пораскинуть. умом, которую он получил во время своего вынужденного безделья, позволила ему во многом иначе взглянуть на мир, изменила его самого, определила его готовность к действию.

Массериа постарался довести до сведения Лучиано, как он относится к тому, что «жирная свинья Маранзано» искалечил его, нанеся ему оскорбление, которое нельзя оставить без ответа. Никто не может позволить себе тронуть лейтенанта из семьи Массериа, и обиду надо смывать кровью.

Лаки Лучиано, разумеется, не видел в этом острой необходимости. Верный своей основной идее и зная, что приближается отмена «сухого закона», он убедил Фрэнка Костелло (который располагал большей свободой действий в отношении как Маранзано, так и Массериа, поскольку не принадлежал к мафии) в необходимости немедленно найти новый источник доходов и начать его эксплуатацию. После длительных обсуждений выбор преступного синдиката пал на организацию широкой сети игорных автоматов. Фирме «Милз новелти компани» в Чикаго, самому крупному изготовителю такого рода аппаратов, было поручено изменить их конструкцию, с тем чтобы каждый игрок, дернув за ручку автомата, обязательно что-нибудь выигрывал. Это мог быть, например, пакетик… мятных конфет. Таким образом, требования закона были соблюдены! Более того, синдикат добился монополии на установку в Нью-Йорке усовершенствованных моделей игорных автоматов и создал общество, занимающееся их установкой, – «Трайангл минт компани». Политические деятели – демократы из Таммани-Холл за определенную мзду поддержали гангстеров, дав им возможность претворить в жизнь свои замыслы.

В «Трайангл минт компани» Фрэнк Костелло доверил своему помощнику Филу Кастелу (он же Дэнди Фил) руководство специальной службой, проводящей предварительный отбор надежных людей, которым выдавались свидетельства о том, что, как коммерческие представители фирмы, они уполномочены устанавливать по взаимному согласию (а если было надо, то пускалась в ход сила) игорные автоматы в любом районе Нью-Йорка.

Вскоре не было ни одной забегаловки, бара, закусочной, драгстора, бакалейной лавки, где не стояли бы автоматы. В кондитерских устанавливали специальные табуреты, с тем чтобы даже дети, взобравшись на них, могли доставать до ручки и дергать за нее. Любое торговое предприятие, более или менее часто посещаемое, теперь могло функционировать, только если в нем были установлены аппараты, которые нью-йоркцы очень быстро прозвали «однорукими бандитами». Вскоре начали действовать пять тысяч «одноруких бандитов», принося Костелло ежедневный доход по десять долларов с каждого из них, что в год составляло более восемнадцати миллионов долларов. Естественно, речь идет не о чистом доходе. Часть денег оседала в карманах демократов из Таммани-Холл.

Возникали и трудности. Иными словами, встречались и честные полицейские, о чем свидетельствует лейтенант Маклоглин, поклявшийся содрать шкуру с Костелло.

– На каждый аппарат, – рассказывал он, – наклеивали розовые ярлычки, на которых красовалось название «Трайангл минт компани» и номер телефона. Если полицейский входил в лавку, чтобы изъять автомат, достаточно было набрать номер телефона, как к нему тут же мчался один из агентов Костелло, предлагая решить вопрос полюбовно. Для этих целей существовало двадцать специальных агентов, так или иначе связанных с Таммани-Холл, работающих на Джимми Хинеса или еще на кого-нибудь из подобного рода политиков. Я сам некоторое время работал под начальством одного капитана, капитана полиции, естественно. Это был честный человек, и мы с ним ежедневно доставляли в полицейский участок по два или три игорных автомата. Костелло это выводило из себя. Однажды он явился к нам и заявил: «Что происходит, почему я могу договориться со всеми, кроме вас?» Ему объяснили, что с этим вопросом надо обращаться непосредственно к капитану. Нет нужды говорить вам, что капитан с треском выставил его за дверь. У Костелло имелся список; куда были занесены фамилии всех, за исключением вас двоих, начиная от старшего инспектора и кончая простым постовым полицейским.

Джонни Торрио, делающий вид, что он отошел от дел, в действительности продолжал осуществлять обязанности тайного советника Лаки Лучиано. У него были все основания таить злобу на двух человек: на Аль Капоне, который заставил его, нездорового человека, покинуть Чикаго, в на Бенито Муссолини, который изгнал его из Италии, куда он отправился, чтобы избежать расправы Аль Капоне. Когда Лучиано высказал свое восхищение по поводу небывалых доходов, получаемых с помощью игорных автоматов, Торрио заметил:

– Люди во всем стараются увидеть сходство. Ты знаешь, например, почему копилки Костелло прозвали «однорукими бандитами»? Да потому, что движение их ручек напоминает фашистское приветствие.

Торрио, который сам отнюдь не отличался высокими моральными качествами, повсюду видел измену. Однажды он сказал:

– У меня есть данные. Я уверен, что Том Рейна вступил в сговор с Маранзано…

Глава одной из семей мафии, связанной с Джо Боссом, Том Рейна, выведенный из терпения постоянной грубостью Массериа, его растущей манией величия, захотел привлечь на свою сторону Томми Луччезе верного приверженца Лучиано, сотрудничавшего вместе с Бухалтером в широкомасштабном ростовщическом бизнесе. Основным источником, из которого поступали деньги на ссуды, предоставляемые различным представителям делового мира через подставных лиц, были доходы преступного синдиката от незаконной торговли контрабандным алкоголем. Если долг – вместе с довольно высокими процентами, размеры которых менялись в зависимости от обстоятельств, – не выплачивался в установленный день и час, на сцене появлялся Эйби Рильз, он же Кривой малый, одного присутствия которого порой оказывалось достаточно. Все в его отталкивающем облике внушало отвращение и страх.

То, что Луччезе вместе с Рейна переметнется когда-нибудь на сторону Маранзано, не устраивало Лучиано. Однако информация Джонни Торрио оказалась настолько точной, что Джо Массериа вызвал Лаки Лучиано специально, чтобы заявить ему:

– Это становится опасным. Я уверен, что Том Рейна готов обойти меня и переметнуться к Маранзано. Тебе надо заняться им. Ему надо помешать. Если ему удастся то, что он задумал, я потеряю очень многое, так как за ним последуют и остальные. Тогда у нас не останется никаких шансов стать первой из семей. Отправляйся и быстренько займись этим делом. Рейна должен остаться с нами. С этого момента ты полностью отвечаешь за него.

Только напрягшиеся на лице мускулы, отчего покраснели рубцы от недавно заживших ран, выдавали досаду Лаки. Дело представлялось ему настолько серьезным и опасным, что он тут же созвал чрезвычайное заседание совета синдиката.

Встреча состоялась 14 января 1930 года на «Биг барел полка» – грузовом судне, стоявшем на якоре в Уостер-Бей, в Лонг-Айленде. На ней присутствовали Фрэнк Костелло, Джо Адонис, Багси Сигел, Вито Дженовезе, Томми Луччезе. Лучиано очень огорчило отсутствие Мейера Лански, одного из лучших консультантов но любым вопросам. Его компаньон Багси Сигел извинился за него, сообщив, что госпожа Лански именно сейчас собралась рожать.

Томми Луччезе прибыл последним и сообщил тревожные новости. Незадолго до этого он встретил Тома Рейна, который сказал ему, что Массериа собирается ликвидировать Джозефа Бонанно (он же Джо Бананас) и Джо Профачи – и тот и другой выходцы из Кастелламмаре, как и их шеф, Сальваторе Маранзано.

Такая беспричинная демонстрация силы означала не что иное, как объявление истребительной войны, грозившей гибельными последствиями всем принадлежащим к преступному миру, и особенно членам преступного синдиката. На чрезвычайном заседании принялись тут же обсуждать сложившуюся обстановку. Свои предположения высказал и Лаки Лучиано, поскольку происходившие события затрагивали его самым непосредственным образом:

– Кое-какие факты не согласуются между собой. Массериа знает, что Том Рейна готов его подсидеть. В этом случае ни у кого нет сомнений, что Рейна – предатель и должен умереть. Но вот Джо Босс решает просить меня его пощадить и, более того, сохранить его в своей семье, скрывая от меня при этом, что Джо Профачи и Джо Бананас уже обречены. Выходит, что Массериа хочет со мной разделаться, но каким образом?

Никто не мог понять, что все это означает. Тогда Чарли е усмешкой произнес:

– Профачи и Бананас могут поплатиться собственными шкурами, Том Рейна останется с Массериа. Ну, вы и теперь не можете понять, что подумает обо всем этом Маранзано? Он решит, что мое личное влияние лишило его возможности воспользоваться услугами Рейна и что я убил двоих из его людей. Не на Массериа подумает он, а на меня. Таким образом, Джо Босс будет иметь возможность избавиться от меня, но уже с помощью своего заклятого врага Маранзано. Понятно?

Багси Сигел настолько разволновался, что даже подскочил на стуле:

– Кончаем базарить, треплемся, как бабы. Я возьму с собой еще двоих, и мы покончим с Массериа. После этого можно будет все спокойно обдумать…

Лучиано несколько охладил боевой ныл Багси, затем неторопливо и со скрытой угрозой в голосе сказал:

– Я уже успел все обдумать. Если вы все будете согласны, то вот что следует предпринять…

Все с ним согласились.

* * *

Том Рейна, главарь одной из семей мафии, со всеми находился в дружеских отношениях. Всегда улыбающийся, готовый оказать любую услугу, он контролировал рэкет, от которого мурашки бежали по спине. Его люди занимались вымогательством в сфере поставщиков и потребителей льда. В эти годы семьдесят пять процентов нью-йоркцев имели в домах ледники. Автомашины доставляли бруски льда и оставляли их в прихожих и коридорах домов вместе с бутылками молока. Рестораны, кабаре, все заведения, вынужденные длительное время хранить скоропортящиеся продукты, потребляли лед в больших количествах. Этим видом рэкета, весьма доходным, распоряжался только Том Рейна. Он командовал теми, на кого возлагалась обязанность любыми средствами удерживать монополию в этой области деятельности. Его подручные наловчились в своем ремесле до такой степени, что, когда требовалось, в качестве орудий пыток пускали в ход остроконечные куски льда. Фрэнк Костелло, чей леденящий душу юмор не раз восхищал преступный мир, называл их «командой по охлаждению». Юмор юмором, а жертв на счету этой команды было немало.

Этот симпатичный малый Том Рейна 26 февраля 1930 года отправился на обед к своей тетке, живущей одиноко в Бронксе, в начале Шеридан-авеню. Он прибыл туда незадолго до восьми часов вечера. У ворот он заметил Вито Дженовезе, который явно поджидал его. Подумав, что тот прибыл с какой-либо экстренной новостью, касающейся очередной сделки, он устремился к нему со своей обычной улыбкой, протягивая руку для приветствия. Рука, которую в свою очередь протянул ему Дженовезе, показалась ему чересчур длинной. Он не ошибся. Ружье 12-го калибра даже с обрезанными стволами имеет внушительные размеры. Прозвучавшие почти одновременно два выстрела в голову не позволили Тому осознать всю важность происходящего.

Как и предполагал Лучиано, это вызвало замешательство в отношениях между Маранзано и Массериа. И значительное. Первый думал, что, узнав о предательстве, Джо Босс решил замести следы. Второй полагал, что, поскольку Рейна медлил с решением перейти на его сторону, Маранзано отправил его на тот свет. Из этих двоих первым допустил промах Массериа. Пригласив лейтенантов покойного – Томми Луччезе, Гаэтано Тома Гальяно и Доминика Петрелли, он же Щербатый (ему в драке выбили два передних зуба), – дон объявил, что семья Рейна вливается в его семью и он назначает ответственным за нее своего мафиозо Джозефа Пинцоло.

Это подтвердило предположение, что именно Массериа устранил Рейна, чтобы со временем захватить в свои руки его рэкет поставщиков льда, а также свидетельствовало о том, что Джо Босс начал терять терпение и потому совершил крупную психологическую ошибку, считал, что лейтенанты Рейна будут действовать под командованием такого неслыханного скупердяя, лишенного всякого размаха, каким был Джозеф Пинцоло.

Для начала с помощью Джо Адониса и Джо Бананаса они восстановили контакты с Маранзано и без промедления заключили соглашение, по которому семья Рейна включалась в его клан. Для того чтобы все было в порядке, Доминик Петрелли отправился к Джозефу Пинцоло, посмотрел ему прямо в глаза, как того требовала традиция мафии, улыбнулся – а улыбка Щербатого кое-что да значила, поскольку напоминала собой вход в преисподнюю, – и только после этого всадил ему две пули в голову.

После этого события не заставили себя ждать. Теперь уже ничто не могло сдержать их бурного развития, и Лаки знал это. Кровавые расправы освободили для него арену действий, но последующий их ход мог увлечь в водоворот и его самого. Ликвидируя Тома Рейна, к которому он испытывал искреннюю симпатию, тайный глава синдиката открыл клапан и дал выход жестоким страстям, развязал преступную войну на истребление, никогда более не повторявшуюся и прозванную специалистами по истории мафии войной кастелламмарцев.

Лаки Лучиано принял у себя безгранично преданного Альберта Анастасиа, по гроб жизни признательного ему за то, что тот приобщил его к контрабанде алкоголем, к контролю за проституцией, к торговле наркотиками.

– Альберт, мы не можем больше откладывать: я хочу иметь шкуру Массериа, только после этого мы сможем жить спокойно и продолжать устраивать наши дела…

Анастасиа обрадовался возможности проявить свои способности на самом высоком уровне. Безусловно, он и сам думал об этом, поскольку его реакция не заставила ждать:

– Шкура Массериа будет у твоих ног, но сначала я возьму на мушку Морелло, так как без этого дело может сорваться…

Нет сомнения, Анастасиа знал свое дело. Морелло, телохранитель Массериа, имел репутацию сверхосторожного, когда речь шла о безопасности Массериа.

К несчастью, в том, что касалось его самого, он был менее бдительным.

15 августа 1930 года, находясь в своей конторе, ведающей выдачей ссуд в Ист-Гарлеме, он вместе со своим помощником, неким Париано, подбирал купюры по десять долларов и складывал их в пачки. Морелло только мельком взглянул на дверь, открывшуюся, чтобы впустить Фрэнка Скализе, сопровождаемого Альбертом Анастасиа. Град пуль заставил его прервать подсчеты. Морелло рухнул на стол, опрокинув небольшую вазу с розами, установленную им самим перед небольшой иконой мадонны в честь праздника богоматери. Убийцы приказали перепуганному Париано подобрать пачки банкнот и наполнить ими два чемодана. Оказалось ровно тридцать одна тысяча двести долларов. Вместо того чтобы отблагодарить Париано, ему в живот расстреляли целую обойму патронов 38-го калибра, чем, собственно, избавили от необходимости просить о пощаде.

Вне себя от ярости, Массериа приказал всем своим людям открывать огонь при встрече с этими «омерзительными ублюдками, которые могли родиться только в Кастелламмаре и представляют собой все дерьмо Сицилии».

Лучиано, Чиро Терранова (Король артишоков из Бронкса), Фрэнк Костелло, Датч Шульц продемонстрировали свою верность Массериа. Со своей стороны Аль Капоне из своей резиденции в Чикаго дал понять, что он готов оказать поддержку в этой войне с отвратительными кастелламмарцами.

Шесть последующих месяцев хорошо описаны журналистами, специализирующимися на различного рода происшествиях. В штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси, Массачусетс, Огайо и Иллинойс люди Массериа и Маранзано открыли такую яростную стрельбу друг в друга, что ответственные федеральные чиновники, кто с облегчением, а кто с омерзением, подсчитали, что за это время семьдесят два человека было убито и свыше ста тяжело ранено…

Кастелламмарцы не только давали отпор, но иногда и одерживали победы. Массериа, большой любитель шотландского виски, теперь, казалось, пьянел только от запаха крови; это вызвало отвращение даже у его подручных. Для Чарли Лучиано с каждым днем все яснее становилась необходимость встречи с Маранзано. Он поручил Томми Луччезе и Тони Бендеру организовать ее. Маранзано согласился встретиться незадолго до наступления темноты в зоопарке Бронкса между клетками львов и тигров. Итак, готовилась встреча крупных хищников на самом высоком уровне…

Маранзано в сопровождении Джо Профачи и Джо Бананаса и Лучиано с Джо Адонисом, Томми Луччезе и Багси Сигелом (Лаки хотел дать понять «усатому папаше», что он по-прежнему ценит евреев и не отвернется от них и в дальнейшем) встретились, казалось бы, довольно спокойно.

Поглаживая указательным пальцем по своему гладкому лицу в том месте, где у Лучиано остался шрам от глубокого пореза, полученного на Статен-Айленде, Маранзано с ухмылочкой приветствовал его:

– Ты неплохо выглядишь, бамбино…

Чарли с такой силой вдавил стиснутые кулаки в карманы своей куртки, что раздался треск лопнувшей подкладки:

– Только мой отец смеет называть меня бамбино, а я не вхожу в твою семью.

Маранзано принял понимающий вид:

– Ты мог бы… ты мог бы… Прошлый раз на острове я был не прав. Ты же знаешь пословицу: «Кого люблю, того и бью». Ты действительно хотел меня видеть? Зачем?

Лаки решил воспользоваться случаем и перешел в атаку:

– Для того же, зачем и ты в прошлый раз. Сегодня мой черед проявить инициативу. Во имя уважения к тому, что мы оба сицилийцы, я пришел просить твоего согласия в том, что касается Массериа. Эта война – безумие. С обеих сторон мы теряем наших лучших людей, тогда как полиция лишь радуется этому. Мы им упростили работу. А пока мы думаем только о том, как бы укокошить друг друга, страдают паши дела. Другим может прийти в голову вообще отстранить нас от дел. Ты, дон Сальваторе, не подойдешь к Массериа ближе чем на километр. Твои люди ничего не умеют… Чем можно объяснить, что в ноябре, стреляя в него в Бронксе, вы прикончили Стивена Ферриньо, находившегося слева, уложили Аль Минео, сидевшего справа, но ему самому, сидевшему между ними, позволили улизнуть без единой царапины? Можно подумать, что это было сделано специально…

– Нет, конечно, но если ты мне предлагаешь сделать лучше, если ты это осуществишь, то перед свидетелями я даю тебе обещание сделать тебя моим первым лейтенантом во всех делах, оставить тебе полностью все твои промыслы, которыми ты занимаешься со своими друзьями-чужестранцами… Я клянусь тебе в этом.

Говоря это, дон Маранзано изобразил обратной стороной ногтя большого пальца крест на своих губах.

После этого со значением провел еще раз пальцем по своему лицу черту, напоминающую полученный Лаки шрам, и сказал:

– Прошу тебя понять меня… Между нами это должно остаться свидетельством дружбы.

Правое веко Лаки почти полностью опустилось, когда он прошептал в ответ:

– Оно останется до самой моей смерти,…

Левым глазом, не мигая, он внимательно следил за доном Сальваторе, а самому себе дал другое обещание: «И особенно до твоей, старый мерзавец!»

Они расстались, пожав друг другу руки, как настоящие друзья, как истинные сицилийцы.

15 апреля 1931 года в своем рабочем кабинете в доме номер 65 на 2-й улице Массериа драл глотку не хуже осла. Он был крайне недоволен. Ему было мало уничтоженных кастелламмарцев. Никто из его людей не мог найти средство, как продырявить огромное брюхо, украшенное цепочкой от часов, брюхо этого Маразано, говорящего по латыни, как приходский священник, лучше, чем на сицилийском, и ускользающего быстрее, чем церковное вино во рту у прихожан…

– Кстати, о вине… Я заказал место у Скарпато, – предложил Лаки Лучиано. – Приглашаю тебя. Устроим что-нибудь вроде пирушки и попытаемся отыскать решение всех наших проблем… На десерт я тебе расскажу, как поскорее можно убрать старого дона.

Джо Массериа это пришлось по вкусу. Они под руку вышли на улицу и растворились в толпе. От тротуара медленно отошла автомашина, за рулем которой сидел Чиро Терранова, а рядом– Багси Сигел, На заднем сиденье устроился Вито Дженовезе в окружении Джо Адониса и Альберта Анастасия.

Хозяин ресторана «Нуова вилла Тампаро» Джерардо Скарпато оставил им угловой столик напротив входной двери, как того требовала традиция. Зал был переполнен. Скарпато заговорил о своем приятеле Терранове, которому следовало бы чаще есть эти гадкие артишоки хотя бы для того, чтобы позаботиться о своей больной печени.

Когда он принял заказ у Массериа, он невольно нахмурил брови: большое блюдо антипакто с гарниром из двух порций спаржи с майонезом, спагетти из Болоньи, ласанье с дарами моря, лангуста «фра дьяволо», горгонзола с салатом, эклер с шоколадом и свежим кремом. Запить все это Массериа намеревался розовым кьянти. Если бы это было возможно, Скарпато сказал бы этому человеку, живущему вне закона, что он заказал себе обед приговоренного к смерти. Но Джерардо Скарпато всегда хранил свои мысли при себе.

В то время пока Массериа обжирался, Луканиа вел беседу. Он и без того не отличался большим аппетитом, а в этот день потерял его окончательно. Вид желтых потеков майонеза на зеленом жилете Массериа вызывал у него тошноту. Чтобы как-то оправдаться, он сказал, что дантист, который лечит его сломанные зубы, скоро потеряет свои, если быстро и хорошо не починит его челюсть.

Принесли вторую бутылку кьянти. Джузеппе Массериа продолжал набивать себе живот. Зал опустел. Дон потребовал капучино, чтобы справиться с эклером.

– Эти две вещи хорошо усваиваются на пару, – пошутил он, – а потом мы сможем сгонять партию в клоб, это помогает пищеварению.

Джерардо Скарпато убрал со стола, принес салфетку и карты. Затем он раскланялся.

– Я вас покидаю. Будьте как дома, а я пойду порыбачу, может быть, что-нибудь да клюнет…

Первый кон выиграл Массериа, которого Фрэнк Костелло в свое время научил некоторым хитростям в этой игре. Это нисколько не огорчило Лаки. Он. тут же передернул карты с таким искусством, что на мизерной сдаче сумел отыграться. Огорчало другое. Сидевший с ним рядом Массериа пачкал карты своими отвратительными толстыми пальцами, вымазанными в жире, со следами шоколада и крема. Он резко поднялся:

– Ты дока, тебе везет, Джо. Извини меня, но мне надо отлучиться на минутку, пойду помою руки…

Массериа заулыбался:

– Ты мне доверяешь, надеюсь? Я пока раздам… Он начал раскладывать карты. Лаки кивнул в знак согласия. Дверь туалета закрылась за ним. Джо Босс тут же перевернул карты своего партнера, чтобы увидеть их, вытащил оттуда приглянувшегося ему туза бубен, а на его место положил девятку пик. Он ликовал, держа в руках бубнового туза, когда входная дверь вдруг открылась и в зал стремительно ворвались четверо. В один миг Массериа узнал Анастасий! Дженовезе, Джо Адониса и этого подлого Сигела, который уже стрелял в него из своего кольта 32-го калибра.

Все четверо добросовестно опустошили барабаны своих револьверов. В результате белые стены ресторана Скарпато сохранили следы восемнадцати пуль. Шесть пуль остались в груди и в голове Джо, который рухнул на стол, вытянув перед собой руку с зажатым в грязных пальцах бубновым тузом, немым свидетелем его нечистоплотной игры.

Убегая, убийцы прятали свое оружие, кто в потайной карман на груди, кто в специальную кобуру на брюках, в зависимости от привычки.

Они спокойно вышли на улицу, сели в ожидавший их черный «крайслер», мотор которого продолжал работать.

– Шпарь, Чиро! – приказал Багси Сигел еще до того, как успели захлопнуть последнюю дверцу.

Чиро Терранова с такой силой надавил на педаль акселератора, что, хотя включена была первая передача, двигатель неожиданно заглох. Руки у него начали дрожать так сильно, что он никак не мог справиться с ключом зажигания, и машина в течение нескольких секунд оставалась неподвижной. Для сидевших в ней эти секунды казались вечностью.

– Черт побери, да пошевеливайся же! – закричал с заднего сиденья Анастасиа.

Багси Сигел не выдержал и с силой дернул Терранову за ворот, стукнув его при этом головой о ветровое стекло, перетащил над своими коленями и сел на его место за рулем.

– Вы не видите, у него уже полные штаны… Багси продолжал извергать ругательства, которых от него раньше и не слышали, столь велико было его негодование. Это прозвучало панихидой по Чиро Терранове. Багси ловко завел машину, отъехал от тротуара и направил «крайслер» в поток автомобилей. Он сделал это вовремя. Уже мчались, завывая во всю мощь сиренами, полицейские машины.

Лаки был спокоен, хотя бы потому, что это он сам вызвал полицию. Прибывшим Лучиано сообщил, что ничего не видел, только слышал выстрелы.

– Чем вы занимались в это время? – спросил его полицейский офицер.

– Я мочился, – спокойно ответил Лаки.

Он не читал басен Лафонтена и поэтому не добавил: «…не прогневайтесь». Во всяком случае, его алиби подтвердила женщина, работавшая в туалетной комнате у Скарпато. Полиция признала его полную непричастность.

* * *

Смерть Джо Босса подоспела как нельзя кстати. Оба лагеря вздохнули с облегчением. В первые дни перемирия все на какое-то время объединились и приложили старания к тому, чтобы отдать последние почести умершему. Джузеппе Массериа имел полное право быть похороненным как глава государства. Его наследник, Чарли Лаки Лучиано, знал, как надо обставлять такие дела.

Зато торжествующий дон Сальваторе Маранзано совсем позабыл о скромности. Вообразив себя Цезарем, он мобилизовал целые легионы мафиози из всех штатов, приказав им не откладывая собраться на церемонию провозглашения его капо ден тутти капи.

В своей книге «Чти отца своего», посвященной жизни мафии, Ги Талез так описывал это событие: «Маранзано возглавлял это сборище в одном из залов Бронкса, арендованном для этого случая. Своим пятистам слушателям он объявил, что эра военных действий завершена и теперь начнется длительный период мира и согласия. Вслед за этим он изложил свой план реорганизации мафии, основанный, в частности, на военных концепциях Цезаря: каждую банду будет возглавлять капо, шеф, у которого в подчинении будут находиться вице-капо, или заместители. Заместители в свою очередь будут отдавать команды своим капорежими, на которых возлагается обязанность руководить солдатами банды. Каждая единица будет рассматриваться как семья, которая будет действовать на точно определенной территории. Капо дей тутти капи, верховый глава, будет назначать руководителей всех семей. Этот титул и хотел присвоить себе Маранзано».

Поведение Маранзано произвело на присутствующих еще более удручающее впечатление, чем многочисленные латинские цитаты, которыми он без конца сыпал, демонстрируя свою эрудицию. Этот сицилийский Цезарь, желавший, чтобы его провозгласили императором на манер маленького корсиканца Наполеона, явно недооценивал французскую революцию: прочитав речь Мирабо в Учредительном собрании, он запомнил только одну фразу: «От Тарпейской скалы до Капитолия один шаг».

Преступный синдикат убрал со своего пути Массериа не для того, чтобы обрести нового диктатора. Лучиано еще в Атлантик-Сити не раз втолковывал представителям банд и различного вида рэкета, что от любого верховного главы нельзя ждать ничего, кроме новых неприятностей, что неизбежно наступит день, когда кто-нибудь, набравшись сил, захочет занять его место. Война между семьями мафии ведет к бесполезной резне, ослабляющей се, замедляющей движение к завоеванию тайной власти в обществе.

Провозгласив себя капо дей тутти капи, дон Сальваторе Маранзано сам подписал свой смертный приговор.

Очень ловко Чарли Лаки Лучиано довел до сведения всех, что прежде всего Маранзано постарается с помощью фанатически преданных мафиози расправиться с еврейскими бандами. Уже давно дон Сальваторе требовал, чтобы каждый его мафиозо обязательно носил на шее золотую цепочку с распятием. Да и сам он часто носил огромную булавку в виде распятия.

Первым в крестовый поход отправился Лаки Лучиано, сопровождаемый Мейером Лански и Мики Мирандой, одним из лучших его оруженосцев. Он решил прощупать почву среди мафиози и начал с Питтсбурга. Сальваторе Кальдероне, главарь сицилийской мафии в Пенсильвании, встретил его по-братски и сразу же, не дав ему даже открыть рот, стал яростно ругать Маранзано. Необходимости убеждать его в чем-либо не было. С ним договорились тут же.

В Кливленде и в штате Огайо делами мафии заправлял Фрэнки Милане, которого пришлось довольно долго уговаривать, столь велик был его страх перед старым доном. Однако его помощники Скализе и Моэ Далитц убедили его, что предложение руководителей синдиката сулит им новые большие выгоды.

Капоне дал знать, что он крепко держит Чикаго в своих руках.

Санто Траффиканте во время короткой встречи в Нью-Йорке заверил Чарли, что в его вотчине в Майами, так же как и повсюду во Флориде, не намерены слишком долго подчиняться какому-то школьному Учителю, надоевшему всем своими поучениями, от которых давно уже нет никакого проку.

Что касается семей, поддерживавших Маранзано, то несколько человек все же склонялись в пользу Лучиано. В их числе был и Томми Луччезе, который полностью перешел на его сторону. Том Петрелли пробил как бы брешь в стройных рядах семьи Гальяно. Но даже сам главный инициатор крестового похода не знал, чем объяснить тот факт, что Джо Бананас пожелал быть среди его сторонников. Поскольку Альберт Анастасиа, получивший должность лейтенанта в семье Мангано, поклонялся ему, как божеству, его позицию в самом сердце бастиона Маранзано трудно было переоценить, если учесть, что его друзья Джонни Торрио, Датч Шульц, Бухалтер тоже имели неплохие связи.

Все считали, что необходимо ликвидировать Маранзано. Чтобы не допустить каких-либо нежелательных последствий, которые мог бы повлечь за собой столь серьезный шаг, и избежать новой нескончаемой войны, союзники из других штатов начали подготовку к физическому уничтожению устаревших и всем надоевших донов, которые с оружием в руках преграждали путь всем инициативам, обещавшим новые доходы.

Только тот, кто не знал Маранзано, мог поверить, что он утратит бдительность и будет почивать на лаврах. Страх перед возможным нападением на его людей и на него самого заставлял Маранзано проявлять крайнюю осторожность. Когда его верные «усатые папаши» донесли ему о перемещениях Лучиано, ему все стало ясно: Лаки собирается повторить святотатственный поступок, совершенный им в отношении своего собственного капо дона Массериа, но обставить это таким образом, чтобы не вызвать нежелательную реакцию со стороны традиционных главарей семей. Основываясь на своем знании классических ситуаций, Маранзано понимал, что лучше атаковать первому, чем находиться в обороне. Джо Валачи ознакомился со списком, в который были внесены шестьдесят человек, подлежащих немедленному уничтожению. В самом его начале красным карандашом были подчеркнуты имена Лучиано, Костелло, Дженовезе, Анастасиа, Шульца, Джо Адониса, Мангано, Аль Капоне. Следует заметить, что дон Сальваторе настолько презирал евреев, что счел не заслуживающими внимания Бухалтера, Лански, Левина, Рильза, Гольдштейна и ряда других. И он сильно просчитался.

Как не раз повторял Лучиано: «Чтобы взять чтолибо у евреев, необходимо в первую очередь научиться принимать их всерьез». Первое время Маранзано наставлял своих лейтенантов по старинке:

– Дети мои, нам скоро придется взяться за оружие и хорошенько поработать.

В дальнейшем он решил, что главное, к чему следует прибегать в ходе предстоящих событий, – это к хитрости:

– Я должен убрать нашего главного врага, но тот, кто это сделает, будет не из наших.

И в этом дон Сальваторе остался верным своему обещанию, сделанному мафиози всех семей: «Кровь не прольется между нами». Его выбор нал на молодого американца Винсента Колла, родившегося в 1908 году в Нью-Йорке, в квартале столь печально известном, что полицейские прозвали его «Адская кухня». Там, выйдя из исправительной тюрьмы, он получил первые навыки обращения с оружием и новое звание в армии преступности. Впоследствии он на раз снова оказывался в тюрьме, большей частью в сопровождении своего брата Питера. Не знающий пощады, заслуживший прочную репутацию наемного убийцы, он в конце концов получил кличку Бешеный пес.

Маранзано пригласил его к себе и изложил свое предложение. Колл предложение принял, запросил тридцать пять тысяч долларов наличными и, улыбаясь, добавил:

– У меня в кармане всегда есть чем избавить от удачи самого удачливого. Считайте, что ваш Лаки Лучиано даже не родился, потому что для меня он уже мертв.

Со своей стороны потенциальный покойник тоже не сидел сложа руки. Он знал, что Маранзано постоянно окружен безгранично преданными ему телохранителями. Достать его, никогда не расстававшегося с охраной, можно было только ценой собственной жизни. Поэтому Лучиано пришлось очень тщательно продумать план нанесения удара. Выход, сам того не ведая, подсказал Мейер Лански, когда решил посетовать на изводившие его всякого рода финансовые проверки:

– Эти мерзавцы из финансового контроля думают, что им все позволено. Вчера они опять приперлись ко мне, опять новенькие, растолкали охрану у входа, сорвали входную дверь и дверцы на шкафах, выбросили все из ящиков и конфисковали все, что хотя бы отдаленно напоминало расчетные ведомости. Ты не можешь себе представить, какую неразбериху и беспорядок они мне устроили…

Лаки Лучиано неожиданно оживился:

– Повтори-ка, что ты сказал, мой старый Мейер… А скажи, как они выглядели, эти типы?

Мейер Лански ответил не задумываясь:

– Ты наступаешь мне на больную мозоль, Чарли. Все они были, как и я, евреи. Ведь ты и сам знаешь, что у администрации евреи пользуются хорошей репутацией. Они свободно оперируют с цифрами. Из них получаются прекрасные бухгалтеры и счетоводы.

– И твои охранники их пропустили? Мейер пожал плечами:

– Тебе хорошо шутить! У каждого в одной лапе пистолет 38-го калибра, в другой – блестящая бляха агента финансового управления. А ты бы хотел, чтобы мы их шлепнули для округления счета?

– Нет! Конечно, нет. Я даже рад, что вы их не тронули, этих субъектов. Ты даже представить не можешь, как это меня устраивает…

Когда Сальваторе Маранзано все подготовил, он назначил встречу Винсенту Коллу в зале ожидания большого центрального вокзала. Там его соответствующим образом проинструктировали. На следующий день в 14 часов к Маранзано должен был прийти Сальваторе Луканиа. На встречу с доном его преемник не позволит себе опоздать… Коллу остается только взять его на мушку. Главное – не промазать. Столь абсурдное предположение вызвало у Колла улыбку, которая позволила ему лишний раз продемонстрировать свои прекрасные белые зубы.

Телохранители Сальваторе Маранзано знали о готовящемся покушении: это нужно было для того, чтобы создать Коллу соответствующие условия. Среди них особым доверием пользовался один, бывший боксер Джироламо Сантукси, выступавший на ринге под именем Бобби Дойл. Вряд ли кто-нибудь может сказать, что произошло с Бобби Дойлом, по голове которого так долго колотили его соперники по рингу. Важно то, что он отправился к Лаки, чтобы извиниться, что он намял ему бока и раскрошил зубы на Статен-Айленде. Он рассказал о деталях намечаемой операции. Чарли Лаки с благодарностью принял к сведению ценную информацию, и Бобби Дойл перешел в его лагерь.

Памятным днем, о котором пойдет речь, стал день 10 сентября 1931 года. Начиная с 13 часов 30 минут Маранзано находился в холле своей конторы на Парк-авеню, 230. Он сидел на диванчике, обитом «чертовой кожей», поглаживая круглое колено своей секретарши Грейс Самюэлс и давал последние наставления пятерым телохранителям:

– Луканиа придет в сопровождении Дженовезе… Если Колл окажется недостаточно проворным, чтобы уложить сразу обоих, вы не вздумайте вмешиваться. Джироламо спрячется в нижнем зале, он не даст уйти ни Луканиа, ни Дженовезе. Я могу положиться на него.

В 13 часов 45 минут дверь в контору отворилась так стремительно, что достать свои кольты смогли только двое самых проворных телохранителей. Запыхавшийся Томми Луччезе успокоил их жестом, потом взял за руку Маранзано, который уже успел подняться с диванчика.

– Мне необходимо сообщить тебе кое-что срочное… Том Гальяно замышляет странные дела…

Маранзано в раздражении начал орать на него:

– Я занят… Катись отсюда… Я вернусь часам к пяти.

Но Луччезе не отпускал его руку.

Дверь вновь распахнулась. В комнату буквально ворвалось четверо людей, трое из них с пистолетами в руках. Четвертый размахивал карточкой в целлофане, на которой виднелся полицейский значок.

– Агенты федеральной полиции… Финансовый контроль. Всем оставаться на местах.

Луччезе показал на Маранзано и отпустил его руку.

Трое «агентов» выстроили телохранителей у стены, разоружили их, затем окружили дона Сальваторе, подталкивая его к дверям кабинета.

– Не беспокойтесь, если все в порядке и нет ошибок…

Ошибок не было.

Едва только двойные, обитые железом двери закрылись за ними, четверо убийц, отойдя от Маранзано на некоторое расстояние, достали ножи с длинными лезвиями. Огорошенный, с вытаращенными глазами, он, безусловно, испытывал в этот момент еще большее отчаяние, чем его любимый герой Юлий Цезарь, узнавший о предательстве Брута. Он завопил. Окружавшие его люди, которые намеревались его прикончить, принадлежали к самой ненавистной для него расе. Сомнений не было – это были евреи. Первым ударил Рильз, затем Левин, но его кинжал скользнул по ребру. Он грязно выругался, так как поранил пальцы, вытаскивая нож. Ирвинг Гольдштейн трижды вонзил свой нож в грудь Маранзано, который тут же рухнул на спину. Багси Сигел в молчании склонился над ним. Кончиком ножа он резким движением полоснул по правой стороне его лица у самого подбородка.

– Это напоминание о Лаки, подлюга! Он просил меня передать, что это тебе от бамбино…

Дон Сальваторе так взвыл, что Багси перерезал ему горло, отпрыгнув в последний момент, чтобы на него не попала хлынувшая кровь.

– Свинья, – выругался Сигел.

– Похож, – усмехнулся Рильз, выпустив на всякий случай две пули в голову и две туда, где у Цезаря мафии должно было находиться сердце.

Все четверо спокойно вышли.

– Дело сделано, – сообщил Багси Томми Луччезе, направляясь в прихожую.

Томми метнулся в кабинет, убедился в смерти дона Маранзано, вернулся и обратился к телохранителям, стоявшим неподвижно у стены вместе с Грейс Самюэлс:

– Отпустите девчонку… Если вы захотите подыскать ей работу, позаботьтесь о ней, но сделайте это так, чтобы полицейские в один прекрасный момент не смогли ее обнаружить.

Бывшие телохранители окружили кричащую девушку и без лишних слов все вместе устремились к выходу.

Томми Луччезе все еще не мог поверить, что план удался, что все закончилось так быстро и успешно. Для очистки совести он еще раз вошел в кабинет Маранзано, чтобы лишний раз убедиться в этом. Старый дон не шевелился. Кончиками пальцев, чтобы не вымазаться в крови, Томми Луччезе внимательно обыскал труп, нашел черную записную книжку, с которой покойный никогда не расставался, как, кстати, и с внушительной пачкой долларов. Под рукой зашуршали многочисленные дешевые медальончики с ликами святых, пришпиленные булавками к подкладке его куртки; – Жалкий дурак, помогли они тебе чем-нибудь? – спросил он с сожалением. И вдруг, словно спохватившись, что он сказал не то, Томми быстро перекрестился.

Когда он выходил из кабинета, то нос к носу столкнулся с Бобби Дойлом. Этот боксер примчался с пистолетом в руке, чтобы в случае необходимости самому прикончить хозяина. Мало ли что могло случиться?

Томми выпроводил его.

На лестнице Бобби Дойл заметил поднимавшегося в контору Винсента Колла, пришедшего в условленное время, чтобы выполнить задание и прикончить Лаки Лучиано. Бобби застыл в нерешительности. Если он пристрелит Колла, то Лаки будет ему за это всегда, благодарен. Но репутация Колла, его вопрошающий взгляд, с которым столкнулся Дойл, завывание полицейских сирен – все это заставило его в сотые доли секунды изменить свое решение. И вместо того, чтобы пристрелить наемного убийцу, Дойл начал его горячо убеждать:

– Быстрей… быстрей… надо срочно сматываться… Маранзано укокошили. Тебя больше ничего не держит… Сейчас здесь будет полиция.

Колл медленно, на каблуках развернулся и с демонстративной неторопливостью начал спускаться по лестнице, в то время как боксер буквально свалился в руки полиции, которая его тут же арестовала. В то же время Винсенту Коллу, шедшему не спеша, удалось миновать полицейских и выйти на улицу без всяких помех.

Сообщение о смерти Сальваторе Маранзано передали спустя пятнадцать часов все крупные радиостанции, что, как и задумал Лучиано, автоматически послужило сигналом к началу великой чистки… Резня началась вечером 10 сентября и продолжалась до раннего утра следующего дня. Эта ночь оставила свой след в истории преступности под названием «сицилийской вечерни».

Человеком, на которого возлагалась ответственность за проведение этого кровавого мероприятия, был не кто иной, как Луис Бухалтер. Ему помогали отряды Сигела и Анастасиа. Важная роль принадлежала также Джеку Эллиоту, Питсбургу Филу, Хэпи Мойону и их автоматическим «томпсонам». Авторитетные свидетели утверждают, что в эту ночь не менее сорока «усатых папаш» не вернулись домой, так и не узнав, что от них требовала новая обстановка, не поняв, что расизм в мафии изжил себя.

Объективности ради следует признать, что Лаки Лучиано постоянно отрицал события этой ночи. Он, несомненно, понимал, что они уж слишком вопиющи. В своем «Завещании» он пишет:

«Целую кучу этих типов ликвидировали еще до того, как прикончили Маранзано, и это составляло часть задуманного плана. Но все ужасы ночи „сицилийской вечерни“, которые расписывают журналисты, в большей своей части, особенно в деталях, вымышлены. Каждый раз, когда кто-нибудь пишет что-то об этом дне, перечень пополняется новыми данными. По последним подсчетам, с которыми мне удалось ознакомиться, речь идет уже о пятидесяти жертвах. Но самое удивительное, что никто не может назвать имена тех, кто не пережил ночь после убийства Маранзано. Лично я не знаю ни одного влиятельного лица из сообщества Маранзано, будь то в Нью-Йорке, в Чикаго, в Детройте, в Кливленде или еще где-нибудь, которое бы позволило себя укокошить, чтобы освободить место кому-то другому. Это не имело смысла просто потому, что нужно было всего лишь сказать им правду, сказать, что Маранзано был убит только для того, чтобы положить конец резне. Чем все и закончилось».

Но тем не менее представляется очевидным, что лучшим способом остановить кровопролитие было его прекращение в соответствии с правилами преступного сообщества, что и сделал Лаки, отказываясь взвалить на себя ответственность за это, отрицая установленные полицией факты, доказывающие, что именно он захотел очистить поле деятельности, ликвидировать последних сторонников устаревших методов, не отвечающих интересам большинства членов синдиката.

Ночь «сицилийской вечерни» действительно имела место – таково мнение Ральфа Салерно, следователя нью-йоркской полиции, и Аль Скотти, следователя Бюро по борьбе с рэкетом, с которыми авторы долгое время беседовали. По их словам, за эту ночь было уничтожено сорок человек. «Это своего рода государственный переворот, – говорили они, – „молодые волки“ присвоили себе, таким образом, контроль над организацией. Для осуществления этой операции Лучиано пользовался помощью Лепке Бухалтера, главаря самой известной банды, занимавшейся рэкетом готового платья и успешно осуществившей устранение всех старых главарей, некогда прибывших из Италии. Это назвали „сицилийской вечерней“ потому, что за одну ночь было убито сорок человек…»

В своей защитительной речи Лучиано утверждал, что никто не может назвать имена людей, убитых ночью, последовавшей за смертью Маранзано. Хотя мы и не намерены восстанавливать весь список, в чем, собственно, и нет нужды, назовем только одного из них, и не случайно.

Ночью, которая наступила вслед за убийством Маранзано, погиб тот, о ком почти не упоминали. В эту ночь был убит хозяин ресторана «Нуова вилла Тампаро» в Кони-Айленде Джерардо Скарпато. Он был убит двумя выстрелами из кольта 38-го калибра. Пули явно не случайно попали ему в глаза. Нет сомнений, что в день убийства Джо Босса он мог увидеть слишком многое в своем заведении, и лучше ему было действительно уйти на рыбалку, как он и собирался сделать.

Он, без сомнения, стал в эту ночь жертвой «сицилийской вечерни», и одновременно его можно считать последней жертвой войны кастелламмарцев, которая унесла около двух сотен жизней. Полицейские не уставали рукоплескать, считая выстрелы и доллары, получаемые за то, чтобы им не удалось ничего ни увидеть, ни услышать. Их работа делалась сама собой.